Руис выждал с ответом будто желал, чтобы все вы высказались, стали говорить наперебой, словно квохи, в чей курятник залетел камень. Он хорошо знал, когда оскорбляешь одного тот может защищаться, но оскорби нескольких, и мигом окажешься на базаре где отдельные речи утонут, и останется только общий гул.
Римлян укололи иголкой. Ах какая жалость.
— Подобострастие,
Спокойный взгляд на Требония
— Высокомерная чушь,
Флавия на миг чувствует дрожь под взглядом янтарных глаз. Она вдруг понимает, что не видит рядом своих собак, те забрались под стол и явно старались не вылезать оттуда. Но вот Руис поворачивается к Луцию с победоносной ухмылкой.
— И конечно жалобы, недостойные мужчины. Бесконечные жалобы — слабаки пытаются воспользоваться чужой силой. Вот что такое римляне, благородные тервинги. Вот что ждёт вас на римских землях. В этом всё их проклятое племя. Разве скажи я такое готу, снёс бы он оскорбление, стал бы скулить как собака, потираясь холодным членом о ногу рейкса? Так смотрите же, благородные тервинги, смотрите, что ждёт вас по ту сторону Дуная.
Отдельные смешки, скорее непроизвольные, сдержанные. Руис точно знает на какие струны в сердцах варваров надавить, как представить вас изнеженными, вечно что-то скулящими существами, заслуживающими только того, чтобы узнать их в рабство или попросту порубить мечом.
— Довольно!
Стукнул кулаком по столу Алавив. Его лицо покраснело, ноздри раздулись как адская пасть. Ты прав, Луций. Колдун оскорбляет не тебя. И даже не твоих спутников. Через вас он наносит удар вождю, союзнику римлян, пытается продемонстрировать всем его слабость.
— Визерих, жрец старых богов, ты злоупотребляешь моим гостеприимством оскорбляя моих сотрапезников! Если я почему и не убил тебя до сих пор так только потому, что в нашем народе не принято убивать служителей веры! Но ты проявишь уважение ко мне и моим гостям, или клянусь Вотаном, я своими руками раскрою твою пустую голову!
Вряд ли рейкс искренен. Если бы он мог казнить Руиса, то уже сделал бы это — жрец в открытую бросает вызов его власти. Вероятно, вождь как и прочие боится колдуна, и в брошенной в сердцах клятве именем Вотана явственно прослеживается самая очевидная причина.
Можно крестить гота, но нельзя выбить из него суеверную веру в могущество богов. И если даже сам Алавив может закрыть глаза на проклятие, то его люди... Голодные, злые, нищие, знающие, что терпят всё это по воле своего повелителя...
Благородные тервинги могут разорвать его за выпад в сторону Руиса. И потому ярость остаётся бессильной.
Тем удивительнее, что Габриэль отступает.
— Прости, благородный Алавив. Я полагал что твои сотрапезники сделаны пусть не из стали, но хотя бы и не из глины и могут ответить за себя. Но я не желаю доводить наш спор о твоих планах до кровопролития. Оттого позволь мне представить всем моих спутников, ответив на вопрос дочери волка.
И не дожидаясь ответа колдун указал на мальчика с коротким полупоклоном.
— Перед вами Видирих, сын Витимира, судья великого народа гревтунгов, также известных как остроготы, а также вожди Алафей и Сафрак, правители своих родов. Несомненно Луций Цельс знает, что как и тервинги, гревтунги пришли к Дунаю — но Август Валент, властитель римлян, отказал им в отличие от благородного Алавива, в убежище на землях Рима, испуганный их верностью традициям и воле богов.
Гревтунги поклонились Алавиву и сели за главный стол на пустующих местах возле Флавии. Теперь её окружали сразу два мальчика — Аларих и Видирих. И к счастью, Руис занял место на самом краю, уступив почётные места ближе к судье военачальникам.
Пир продолжился.
— Тебе и Риму не стоит волноваться насчёт Руиса, — тихо сказал Луцию Алавив, — Он не переправится с нами через реку, потому что отказался сменить веру по указу Августа, и останется здесь с гревтунгами. Его ярость и ненависть бессильны.
Меж тем Флавия ясно могла разглядеть двух детей. Аларих блестяще орудовал ножом и вообще производил впечатление "маленького взрослого", но Витирих был совсем не таким. Ему, бледному, по виду болезненному, резал мясо тот, кого представили Сафраком. Этот мальчик не говорил, не рассказывал о своих мечтах, и смотрел куда-то далеко-далеко...
Не тот лидер, который нужен народу, воюющему с хунну. Совсем не тот.
Алавив не дал гостям толком налечь на еду или разговориться. Спустя всего минуту или две, он вдруг поднялся и громко изрёк
— А теперь настало время зрелищ, благородные сотрапезники! Пусть бойцы порадуют нас своим мастерством! Много пиров, боец моего дома, Серая Молния, побеждает каждого, кто дерзает выступить против него! Найдутся ли мужи, которые готовы выставить своих бойцов?!
— Да! Да!
Выкрикивают вожди один за другим.
Сафрак что-то сказал Видириху и тот опустил голову в безмолвном кивке.
— Я тоже выставлю бойца, благородный Алавив.
Донёсся голос Руиса.
И взгляд, насмешливый, вызывающий в сторону Альбина.
Он тебя провоцирует.
Это ловушка.
В то же время было и кое-что, что ускользнуло от внимания Луция, но что увидел Требоний. Кто-то из гостей подошёл к заложнику.
— Я буду краток, благородный Аспург. Мой боец болен, а я слышал, твоему народу нет равных в искусстве боя. Потому я прошу тебя сразиться за меня. Взамен я готов отдать тебе мои меч и лук.
— А у тебя есть бойцы?
Осведомился у Флавии Аларих.
— Завтра утром отец снова позовёт вас на завтрак. Будет состязания лучников! Придёшь?
И добавил, видимо, вычитав это в какой-то книжонке или подсмотрев за старшими
— Это свидание.
Тут в разговор самым бесстыдным образом влез Сафрак.
— Не спеши звать римлянку на свидание, благородный Аларих. Разве не знаешь ты, что это из-за распоряжений её отца весь народ готов переживает бедствия? От Дуная до Днестра люди проклинают имя Флавия Лупицина. Но не переживай. Когда однажды справедливость восторжествует... Я подарю эту шлюху тебе.
Конечно, он сказал это достаточно тихо, чтобы не услышали Луций с Требонием.
Маленький Видирих потянулся ладонью к морде Ганнибала, явно желая погладить пса. Тот глухо зарычал. Укусит. Точно укусит.
Судью всех гревтунгов.