Флавия часто пыталась вспомнить, что же происходило в течение этих двух лет. Кажется, каждые сутки переполнены ошеломляюще яркими впечатлениями, чувства и разум - как в чаду, оглушены и сбиты с толку. Казалось, каждое событие навсегда отпечатается в памяти – но нет, все они слились в пеструю невнятицу криков, звуков, прикосновений. Кажется, она летит на гребне волны, на пределе желаний и возможностей – а не осталось ничего. Вырванные из последовательности сцены, похожие на застывшие в янтаре мух фигуры и лица, ощущения, сохранившиеся как благовония в склянке. Пустая скорлупа.
Нет, она не жалеет, что бросила учение. Чему еще она может научиться и главное, зачем? Ах, риторика. Ах, школа Либания. Нет, раньше Флавия очень любила и ценила искусство говорить красиво, то есть: ясно и логично. Басня такая, басня эдакая, тезис, антитезис… За-нуд-ство, – тяжело ворочалось в воспаленном мозгу похмельной девы. Скажи мне, ученик Либания, ты можешь научить меня говорить так, чтобы люди слушали меня? Разве тезисы и антитезисы кого-то убеждают? Или для этого нужно что-то другое? Не знаешь? Ну и пошел к воронам, как говорят греки. Зачем тогда нужна твоя наука. Лучше бы ты тоже напился, право. В вине истина, говорят… Но как же болит голова. Я пью…потому что все пьют. И весело. А потом болит голова , и думать больно. И хорошо, не надо думать….
Друзья и подруги такие милые, изощренные в изысканных забавах. Римляне. Когда-то она думала, что настоящие римляне совсем другие. Что они сильны духом, добродетельны, блюдут законы и самоотверженно несут свет Рима на все окраины обитаемого мира, как отец, например. Чтоб подарить всем часть этого света. Но это в книгах, а настоящие римляне… такие. Наверное. Флавия помнит свои первые месяцы среди веселых друзей: неловкость, оторопь, постоянное чувство своей неуместности – и говорит, и делает она все невпопад, все ее смущает, все вызывает недоумение: разве так можно? Конечно, римлянам можно! Им можно все, что другим было бы нельзя или стыдно. Настоящие римляне стоят на ступеньку выше самого лучшего язычника или пагани – эту простую истину папа с раннего детства накрепко вдолбил в ее хорошенькую головку. Просто потому, что они настоящие римляне. Все ее товарищи по детскому досугу – что в Британни, что в Паннонии – они тебе не ровня. Ты можешь быть с ними приветливой, если хочешь, но близко к сердцу их принимать и называть друзьями не стоит, все равно мы скоро уедем. Поэтому у Флавии никогда не было друзей. Оказывается, стать друзьями очень легко. Выпил вместе – друг! Неприлично пошутил про ученого зануду – друг! Прижался в бане – друг на всю жизнь. Флавия раньше думала, что друзья – это что-то другое… Флавии все время кажется, что они все вместе играют в какую-то игру. Флавия уже знает, что большинство ее подруг принадлежат к особой породе: порочные девственницы. Их «а что, мы ничего такого не делаем» балансирует на грани распутства и невинности, но слишком далеко они не заходят – это было бы грубо… и слишком серьезно. Страсти в этом нет. Привязанностей тоже. Даже похоть, и та отмерена, напомажена и превращена в милую шутку.
Флавия в редкие минуты кажется себе царем Мидасом, голодающим посреди роскошных яств. Лучше не думать слишком много.
Впрочем, было кое-что настоящее. Эти псы молосской породы. Они не умели играть. Не умели шутить. Они умели только драться и знали человеческую кровь на вкус. В них была та же низкая и грубая правда жизни, смерти, битвы, что в покрытых шрамами мускулистых телах гладиаторов. Отчего они разорвали своего хозяина? Этого даже Фемистокл не знал. Невозможно, чтобы расфуфыренные барышни могли тискать и гладить этих зверей, подавленных и возбужденных от происшедшего, полных скверных предчувствий: собаки все понимают, только не говорят. Конечно, их держали в клетках, чтобы выпустить на арену – к львам. Конечно, Флавия знала, что их туда не выпустят. Конечно, она будет кормить их только сама – сперва будет кидать мясо сквозь прутья решетки два раза в сутки. Она будет их звать Эрра и Ганнибал. Кто такой Ганнибал – всем понятно, а Эрра – так звался какой-то азиатский божок войны и морового поветрия. Главное, звучало красиво. Настанет день, когда Флавия войдет в клетку, протянув руку ладонью кверху . Это была единственная минута, стоившая того, чтобы ее запомнить.
Флавия, наблюдая за отцом и такими, как он, думала: почему одним людям повинуются, а другим – нет? Разве все зависит только от имени и должности? Что нужно, чтобы заставить других верить, что тебя нужно слушаться? Может быть, сперва поверить в это самому?
Она как бы разделилась пополам. Одна половина Флавии прекрасно понимала, что любой из псов легко откусит ей не то что руку, но и голову. Вот прямо сейчас. Другая была спокойна как сытая змея, и уверена в том, что сейчас они подойдут, чтобы эту руку лизнуть. Они - мои. Мои собаки. Слушаются меня. Едят с моих рук.
- Эрра, Ганнибал. Хорошие мальчики. Идите сюда. Ко мне. Хорошие… Ай, какие хорошие мальчики! Два зверя поднялись на ноги, в глотках – низкое ворчание, пошли к ней. Вот сейчас… Помедлили, остановились. Оба вильнули хвостами, обнюхали ладошку.
После уже можно было тискать и «ути-пути, какие у нас зубки».
Ха. Может, во мне пропадает славный бестиарий?
Письмо отца всколыхнуло полузабытую обиду: теперь, стало быть, я понадобилась, чтобы закрепить папины служебные успехи, продать подороже папино сокровище с его уже слегка залежалой девственностью. По правде говоря, милые забавы ей успели изрядно надоесть. Но так просто взять и подчиниться, отдать себя во власть мужчины на которого укажет отец, после того, как она накушалась досыта свободы… А что делать? Убежать? Найдут, вернут, накажут. Выйти замуж? За кого? За кого-нибудь из… друзей? Нет… нет. Для девушки есть только один путь - замуж. Или в монастырь, по новым правилам. Если уж становиться матроной, то выходить за достойного сына достойного семейства. При всех ее обидах, у нее не было сомнений в том, что отец присмотрел ей именно достойного. Объявить себя служителем какого-нибудь идола, благо их много? И это не выйдет. Она все же христианка, не особо рьяная, но менять богов как несвежее платье она не будет. Остается взять с собой Эрру и Ганнибала, расцеловать милых друзей на прощанье с обещаниями писать письма и отбыть в Константинополь.
Конечно, Эрра и Ганнибал едут с ней.
Кого же ты, папочка, мне дашь в мужья?