К этой мутной стылой реке Флавию вела вся ее жизнь – жизнь, которой позавидовали бы многие. Флавия Лупицина никогда не знала ни голода, ни нужды, ни унижения, помимо того, что было порождением ее же собственного чрезмерного самолюбия, ни принуждения, помимо того, которое диктовало высокое положение ее семьи. Каждому свое, поистину. Но когда два года назад отец глядя сквозь нее вдаль, в какую-то видимую ему одному точку, коротко бросил: «Ты едешь в Антиохию», она почувствовала себя жестоко обманутой, чуть ли не преданной им, она едва ли не впервые в жизни воспротивилась, сказала: «Почему я не могу опять поехать с тобой?» - а она даже не услышал и не ответил, он уже был где-то далеко Никогда она не выказывала недовольства, наоборот, ей грело душу это «мы едем», а не «ты едешь», и она без единого слова срывалась с места и ехала – в Британнию, во Фракию, в Паннонию…. Отец был бдительным оком и указующим перстом, а когда нужно - сокрушительным кулаком Империи на ее варварских окраинах, медом сладким либо стрекалом острым для ее усердных либо же нерадивых служителей и представителей. А Флавия - не просто его золотце, вишенка и куколка, она очень нужная и полезная куколка. Если бы было иначе, разве он таскал бы ее за собой из конца в конец обитаемого мира? Она всегда была рядом с ним, стояла за его плечом и сидела за его столом, скромно и молчаливо, как полагалось хорошо воспитанной девице, потому что они – здесь и сейчас представляют лицо Империи, это лицо должно быть достойны и желательно приятным на вид. Она научилась быть приятной и располагать к себе родню нужных людей и конкурентов, против которых они с отцом вдвоем «интриговали» - как же приятно было это «мы»! - даже когда ее тошнило от этих жалких и ничтожных людей. Ничтожных рядом с отцом. Она научилась молчать, смотреть и слушать, ведь при ребенке многие могут сказать то, чего никогда не осмелятся сказать при взрослом; научилась быть рядом, когда нужна, и не мешать, когда не нужна. Вместе с Флавией, небесплатным приложением к ней, по всему свету таскались ее педагоги – длинноносая гречанка Эвлалия, обучавшая ее хорошим манерам, танцам и пению; пожилой нудный Гордий, преподававший латинскую грамматику, риторику, литературу и историю… и самый бесполезный Филипп, учивший ее понемногу всему остальному – арифметике, астрономии, точнее астрологии, и географии. Флавия усердно училась, потому что образованная женщина – украшение и гордость семьи… Она так хотела, чтобы отец ею гордился. Она, в свою очередь, гордилась тем, что отец высоко ценит ее и позволяет ей быть частью его лица, а значит, и лица Империи. Он служит Империи, значит, и она тоже служит, раз она помогает ему, облегчает и украшает его жизнь. Разве не этим прославились знаменитые женщины Рима - те, что были матерями, женами, сестрам и дочерьми его великих сыновей? Они помогали, утешали, давали советы, разделяли их славу и погибали вместе с ними, когда эта слава превращалась в пыль. Некоторые были добродетельны, другим же приходилось не только утешать и помогать, но и интриговать и подсыпать яд в вино… не без этого! А самые лучшие – те правили вместе со своими мужчинами, даже не вместе, а вместо них… Великолепная Ливия Друзилла! Три могущественные женщины из великого рода Юлиев – Юлия Домна, Юлия Авита Маммея, Юлия Меса… их было немало! Зачем заглядывать в далекое прошлое, если есть на свете царственная Галла Плакидия…
Глупая тщеславная девочка Флавия. Неужели она не замечала, что Маркусу, хотя он Cекундус, а она Прима, поручают настоящие дела, а ей остается стоять за плечом отца и украшать его жизнь… Замечала, и это изрядно отравляло ее любовь к Маркусу, а ведь она любила его, своего милого младшего братика! Зачем она только родилась женщиной… И все же она старалась быть терпеливой и дождаться часа, когда судьба позволит ей сделать шаг вперед и сыграть свою крошечную роль в бесконечной веренице людей, возносящихся и падающих вниз, на миг вступающих в круг света и навеки исчезающих в тени, но вкупе творящих историю великого Рима… Но на что рассчитывать ей, когда даже отец – сам Флавий Лупицин попал в опалу, несмотря на все свои заслуги перед Римом, просто оттого, что не нравился императору Юлиану! Вдруг все пошатнулось. Его отстранили от дел и от должностей. Амбициозный, деятельный мужчина то метался по своей константинопольской вилле как лев в клетке, то впадал в апатию. Флавия опять пыталась помочь и утешить… но у нее это плохо получалось. Когда же ненадолго взошла звезда Иовиана и он снова приблизил к себе отца, она была так рада за него, так счастлива, так горда! Вот, его все же оценили, без него нельзя обойтись! И снова приготовилась ехать с ним… куда-нибудь. И тут он ей говорит: ты едешь в Антиохию!
Что-то надломилось внутри Флавии, она возроптала, хотя отец этого и не заметил, поглощенный своим возвращением на арену большой политики. Ей уже целых восемнадцать лет. Милая юность быстро проходит, старость безжалостно наступает и никого не щадит. Большинство ее знакомых девиц из приличных семей давно замужем, а отец не соизволил дать ей достойного мужа, которого можно было бы поддерживать и на которого можно было бы… влиять. Ну, поучиться влиять. Отец хочет, чтобы она продолжала учиться! Кем он ее видит - монахиней, ученой женщиной? Да он ее вообще не видит! Нет, Антиохия, конечно, не какая-нибудь дыра вроде Иудеи, Дакии, Фракии или Британнии. Но и не столица, по сравнению с Константинополем, а тем более с Римом. А ей так хотелось в Рим! И тут еще, к удивлению и даже негодованию Флавии, выяснилось: мало того, что Антиохия – отнюдь не дыра, среди местной золотой молодежи она, Флавия Лупицина, выглядит едва ли не провинциалкой! Ужасно! Зачем она только дожила до этого позора! Флавия решила: надо войти в этот круг. Стать своей, обзавестись друзьями среди тех, кто, быть может, лет через десять станет влиятельными. К тому же - мода, развлечения, музыка, изящная литература, театр - это приятно. Может же она заняться тем, что не только полезно, но и приятно. Извини, папа.