Медведь молча смотрел на бегущую воду, на бегущие по воде льдины и тела людей. Живых. И не очень. Ни те, ни другие его не волновали. Человек рождается из праха земного, и, если позволяет себе умереть, не сражаясь, значит быть ему прахом во владениях рогатого старика Эрлика. Он никого не винил в своем пленении, кроме самого себя. Если ему не хватило злобы и силы вырваться, значит, рок его таков и быть ему беспомощным, как младенец, пленников у ромеев. И, пусть он не связан, и дал слово не бежать, он, Медведь, знает, что сбежит. Когда придет время. Ибо в том, что он возвращается под руку Тенгри-неба, великого и непостижимого, есть благой знак для него.
Долго он жил в стране ромеев, слишком долго. Там все другое, не как в степи, но, главное, что там другое небо. Ромеи не понимают, им никогда не понять разницы, но тот, кто жил и дышал полной грудью под бескрайним небом Степи, тот знает, как разительно отличается блеклый низкий синий полог, натянутый над вонючими каменными городами, над страной уродливых каменных дорог, смотрящих себе под ноги людей, униженных и отупленных, от Великого Неба Степи. Как отличается небо рабства от Неба Свободы.
Он выучил язык и выучил обычаи, странные воинские звания, манеру носить одежду и драться, научился есть их еду и пить их вино. Но не забыл вкуса овечьего молока и жареного на костре мяса косули. Он, словно надел шкуру овцы, но внутри, как был волком, так волком и остался.
Скоро его перевезут на другой берег реки, и это будет первый шаг на его пути домой. Он жил среди ромеев, считающих себя владыками мира, а, на самом деле, с трудом удерживающих в узде сотни подчиненных племен и народов. Он жил среди ромеев, балансирующих на древке копья над котлом с кипящей ненавистью. И ему там не понравилось. Пора домой.