Тяжёлые веки всё же удалось разлепить. Как будто завязла в трясине небытия, но в момент, когда казалось бы последняя надежда истаяла, кто-то незримый схватил за шкирку и вытянул обратно в реальность. Только вот реальность никак не желает из разрозненных осколков складываться в единое мозаичное полотно. В голове какая-то хмарь, тело ватное, и не фокусируется картинка... Словно смотришь в оптику с неотрегулированной резкостью и пытаешься из этого мыла вычленить какие-никакие детали. Я заморгала и сощурилась, привыкая к яркому дневному свету.
После нескольких попыток глаза наконец выхватили потолок и склонившуюся надо мной Лину. А, точно, меня же ранило...
— Лин...
Собственный голос какой-то чужой. Невыразительный, надтреснутый, еле-еле слышный. Фух, что же так сложно согнать в кучу мысли, разбегаются тараканами... Боли ведь нет, а всё одно как в тумане. Разве что потому что... Понятно, опиоидный анальгетик. В любом другом случае, Эва, тебе было бы не всё равно, что ты валяешься полуголая на глазах у кучи народа, преимущественно мужского пола. Но конкретно сейчас тебе настолько плевать...
Значит, опиоид. Значит, всё плохо. Ну, конечно, малый таз же. С ним хорошо не бывает, какой орган ни возьми. Я на время прикрываю глаза, собираясь с силами. Ощутимо клонит в сон, но надо сказать, обязательно надо, пока снова не вырубило.
— Лина, слушай. Если я отключусь, передай хирургу, кто будет оперировать...
Слова даются с трудом. Облизнув пересохшие губы, я всё же продолжаю:
— Передай, что в анамнезе нет беременностей, абортов и выкидышей, и я... Я не даю согласия на эктомию. Поняла?
Нащупав руку коллеги и с усилием сжав, я повторяю:
— НЕ даю.
Ну вот. Самое главное озвучила. Успела.
Кажется, неподалёку ещё Чан. И Макс. Их запахи. Но это уже неважно. Неважно...