А у Джен тоже ломается ее тщательно выстроенная, упорядоченная вселенная, где все лежит по своим местам, где каждое событие имеет свое место и время, причину и следствие, и уж точно определенный сценарий. И где Джен может себе потом сказать: я все сделала правильно. Она никогда не уходила из ресторана, пока не будет аккуратно съеден весь заказ. Она никогда не ходила по улице обнявшись. Не хотела обнимать и целовать девушку. Не... Нет конца этим "не", зачем о них теперь думать. Все уже сломалось. И Джен, это не та Джен, что вчера, потому что у этой Джен есть теперь Рене, а в Рене все мило, нежно и горячо, и все сводит Джен с ума - от каштановых завитков на обнажившемся затылке, до этой длинной металлической змейки, до нежной розовой лямочки у нее на плече. Джен просто обуревает гремучая смесь умиления и желания, которую она сдерживает, чтобы не обидеть Рене невзначай. Джен медленно тянет змейку вниз, следуя за ней губами все ниже и ниже. Удивительно, Джен кажется, что она уже знает заранее, как трепетно Рене будет дышать, когда Джен вот сейчас осторожно обнимет ее тонкий стан, выскользнувший из кружев, какие нежные и беззащитные будут у нее впадинки подмышками, когда Рене поднимет руки, чтобы поднять волосы над затылком, чтобы Джен было удобнее целовать ее плечи и шею; потому что эта Рене - почти что сама Джен, потому что сейчас она так близко, что между Рене и Джен почти нет границы... так близко!
- Какая ты красивая, Рене, - бессвязно шепчет Джен. - Прекрасная... сама прекрасная, лучшая... любимая, Рене.
И, держа Рене в объятиях, делает вместе с ней шажок к кровати. Один, другой, такой медленный танец...