В городе N начинало ощущаться приближение осени: днём уже не плавился от жары асфальт, вечера становились темнее и холоднее, люди - мрачнее. У школьников заканчивались каникулы, и они отчаянно пытались успеть насладиться последними мгновениями. У взрослых, судя по всему, - витамин D, серотонин и терпение. Не зря межсезонье было тяжелым временем: возрастал спрос на антидепрессанты, алкоголь и любовь за деньги. Это не весна, с ее обострением на звонки в службу спасения и встречами с психами. Но тоже поганое время. Хандра, апатия. Уже не лето, когда слышен смех молодости и беззаботности. Ещё не осень, окрашенная яркими красками и наполненная запахами свежести только что прошедшего дождя.
Вот и сейчас. Поздний вечер, ближе к полуночи. Серое небо, серые улицы, серые силуэты, прячущиеся в тени фонарных столбов. Где-то во дворе воет бродячий голодный пёс. Редкий прохожий, пошатываясь, идёт в одном ему известном направлении (или не известном даже ему самому). Тебе в другую сторону, туда, где виднеется визитная карточка метрополитена: отдельный наземный вестибюль или простой спуск с призывно горящей буквой М. Хорошо, что ещё не слишком поздно: эскалаторы лениво ползут вниз, есть надежда успеть запрыгнуть в последний вагон и попасть на нужную станцию. Лишь бы была открыта.
Внизу щедро слепит искусственный свет. Здесь совершенно другой мир со своими прописными и негласными правилами. Кем мы становимся, когда спускаемся с поверхности? Пассажирами? И не только. Возможно, тебе не часто приходится пользоваться этим видом транспорта, тогда ты отличаешься от остальных растерянностью или, наоборот, наигранной напыщенностью. А может ты становишься романтиком, рассматривая архитектуру подземки, и тебя манит так не похожий на поверхность мир? Или, быть может, нахмурившись, спешишь с ветки на ветку, расталкивая замешкавшихся перед дверями вагонов прохожих, опережая лениво ползущую вверх и вниз змею на эскалаторе? В любом случает, кем ты окажешься здесь, решать только тебе.
Но сейчас в подземном мире царит тишина, совсем не привычная для этого места: ни толпы людей, ни музыкантов, ни колоритных персонажей. Свериться с приложением, немного подождать, и вот уже слышно, как подъезжает состав. Двери открываются, приглашая скорее зайти.
Внутри все привычно: ряды сидений, бегущая строка с объявлениями станций и промежуточной рекламы, приглушённые шумы подзёмки, свойственные только ей. И, конечно, редкие пассажиры. Не ты один этим поздним вечером спустился сюда. Мужчина в чёрном спортивном костюме с тремя характерными белыми полосками и натянутой на лицо кепке спит, скрестив руки на груди и наклонив покачивающуюся в такт движению поезда голову. Старушка, довольно стильно одетая (широкого кроя чёрные брюки, плотный темно-зелёный кардиган накинут поверх расписной кофты), сжимает на коленях маленькую сумочку и смотрит на каждого входящего через толстые линзы круглых очков. Молодой парень в самых простых джинсах и толстовке уткнулся в телефон, закрыв одно ухо беспроводным наушником. Все они рассажены по разным местам далеко друг от друга. И вы, поочередно останавливаясь на станции, заходите в этот вагон. Поезд, чуть вздрогнув, продолжает движение вперёд и отъезжает от станции в тоннель. Через какое-то мгновение, вы замечаете, что что-то в вагоне изменилось. Воздух будто завибрировал, зарябил, слегка закладывая уши. А когда это ощущение прошло, пассажиры, что сидели тут задолго до вас, поменялись. Не все: парень все так же сидел в наушнике, будто не замечая ничего вокруг. Мужчина, что спал в кепке, сменил ее на широкополую шляпу, спортивный костюм - на походный (плотные штаны, рубаха, ботинки), да ещё и плащ появился, в который он мирно укутался, все так же пребывая в дрёме. Старушка уже не выглядела кроткой и сухой: глаза стали огромными, как ее круглые очки, которые сейчас куда то делись, и смотрели на каждого из вас с животной, хищной жадностью. Рот открылся в ухмылке и стали видны акульи зубы, слюна стекала прямо на колени. Стильная одежда повисла выцветшими лохмотьями, а трость, что стояла рядом, стала посохом с нанизанными на нем крысами. Некоторые ещё двигались, истошно визжа, некоторые стали иссохшими до костей безвольными тушками. Она хихикала низким утробным звуком, облизывалась и, кивая головой, указывала на всех по очереди.