Новая ночь опустилась на истерзанную войной Руританию, скрывая своим пологом бедствия и разруху дня. Сегодня был очередной бой за переправу, не принесший ни одной стороне ничего, кроме новых потерь, и теперь вряд ли кто-то решится возобновить столкновения при серебристом свете луны. Усталые солдаты вповалку спят в окопах, и только караульные зорко вглядываются во тьму.
Не спят и в неглубокой холодной землянке рядом с цепью окопов, что стоит на скате высокого берега неподалеку от помнящей еще оттоманские войны старой ольхи. При колышущемся неверном свете керосинки на пустом снарядном ящике сидит осунувшаяся, бледная капитан Вронка-Влодарска, грызущая в задумчивости угольный карандаш.
На лежащем на офицерском планшете мятом листочке в клеточку она пишет весточку родным: ведь они – это единственное, что связывает ее с довоенным прошлым. Пока что на бумаге выведены только простые и понятные слова: «Здравствуй». Начало положено, а вот о чем говорить дальше? Об одном нельзя сказать, о другом не рассказать невозможно, но это причинит боль близким.
«У меня все опять по-прежнему, тянутся бесконечные дни боев за никому не знакомые деревни. Сейчас сидим в обороне, на талый вешний снег все равно заливает землянку и окопы. Винтовку нынче я от себя дальше, чем на расстояние вытянутой руки не убираю: ночные атаки нечасты, но лучше уж быть к ним готовой. От попытки прорыва или взятия языка не застрахован ни один участок, и моя артиллерийская позиция тоже. Вечером на позицию опускается молочный туман, укутывает серостью серые фигуры и серые деревья и все погружается в вялое ожидание утра. Я жива и не ранена, и даже, слава Богу, не заболела, хотя многие из моих людей слегли. Вот и все вроде, до свидания».
Женщина с досады отбросила карандаш, воткнувшийся в мягкий земляной пол, и закрыла лицо руками. Господи, какую чушь она с устатку несет – словно из лесу точно вышла. Письмо вроде и обычное, простыми словами написанное, а сразу видно – какое-то нервное. Сейчас прилечь бы на часок-другой – ведь всю ночь не спала. Но нельзя: еще слишком много дел осталось. А стрелки на наручных часах с треснувшим циферблатом уже за полночь перевалили и неумолимо движутся к рассвету.
Не клеятся что-то буквы, не ложатся мысли на письмо в этой туманной ненастной ночи. Слишком далеко война увела ее от той, прежней Янины, мечтавшей развеять скуку хоть какой-то войной. Не выходит весточкой обмануть ни себя, ни близких.
Скривившись, усталая женщина с посеревшим лицом и большими, темными кругами под глазами отложила листок в сторону, бросив тщетные попытки выразить на бумаге хоть что-то. Меж клеточек не было ничего, кроме первого слова «Здравствуй».
Янина с ужасом понимала, как она переменилась за время войны и внутренне, и в своем отношении к происходящему. Да и внешне, как выяснилось, никакого шика и лоска на фронте и быть не могло – словно вернулись дни Великой войны, пускай куда меньшие по масштабу, но куда как более гротескные по содержимому. А ведь какая восторженная эйфория была в первые дни до всеобщего вооруженного выступления и в первую неделю после него! Тогда чувства и эмоции и вправду отключили разум, и не только у нее, а у всей страны.
Разработка плана выступления, участие в обсуждении списков лояльных преступному режиму лиц, которых следовало арестовать. Праведный гнев от убийства на улице средь бела дня подпоручика Брашича, что в ночь до того поднимал здравицы за Фердинанда и пил на погибель республиканцам. Агитация среди солдат. Сведения о том, что рота 5-го полка отказалась присоединяться к выступлению. Штурм казарм и первая перестрелка. Первые погибшие. Кровь на руках и на лице – не своя. Ее приказ подвести орудия и прямой наводкой расстрелять укрепившегося врага. Руины казармы и чья-то искривленная рука с застывшими в неестественном положении пальцами, торчащая из-под обломков как знак капитуляции. Приказ о расстреле называвших себя республиканским ополчением бандитов, что стреляли в ее людей. Когда люди валятся на землю, как снопы, сложно представить, что они несколько секунд назад жили, дышали и надеялись – да и не хочется.
Суматоха первого боя с армией неприятеля. Суета, стрельба в белый свет в лучшем случае в направлении врага и стремительное отступление обеих колонн, каждая из которых рапортовала о своей победе. Долгие, изнуряющие марши, в которых артиллеристам ничуть не проще, чем пехоте. Хочется только две вещи: пожрать и поспать, но и то, и другое пока что достижимо не более, чем звезда на небе. Вечная нехватка патронов и снарядов, когда лучшим интендантом становится враг. Паника при первом авианалете. То, что в штабах именуют ретирадой – на деле банальное отступление. Две пушки пришлось бросить, с-сволочи! Артобстрел деревни, где засел враг. Победа? Победа – а потом просыпаешься в ночи от осознания того, сколько мирных жителей погибло из-за тех ублюдков, что засели в их домах. Жрать… Спать… У кого-то из солдат хватает еще сил на потрахаться, не спросясь о том у женщины. Подписывать приказ о расстреле своего еще тяжелее и противнее, чем противника. Но дисциплина-то должна быть! Это наша страна, это наш народ, которому надо помочь сорвать с шеи пиявок. Венгры – предатели! Но с ними мы поквитаемся после победы. На мародерство приходится закрывать глаза: иначе остается только питаться мерзлым прошлогодним картофелем. Уже плевать, кто в этом виноват: воюешь не за Его Величество и не против Республики, а ради мести за погибших товарищей и во имя того, чтобы все поскорей закончилось.
А завтра пора переходить в наступление… Наконец-то накормили. Говорят, что занятый «красными» берег выше, и там у них нет воды по щиколотку и вездесущих крыс. Ради одного этого стоит выбить тварей оттуда! Военный советник все рассказывает о пользе моторизации артиллерии – а где взять столько машин в Руритании? Хорошо хоть нашлись обученные лошади для переформирования батареи в условно-конную. Завтра надо воспользоваться этим и маневрировать, как грешнику на сковороде, и компенсировать нехватку стволов их быстрой передислокацией.
Сон все не идет, да и сколько его осталось, этого сна? Янина закуривает дешевый табак, который пахнет болотом и грязью. Раньше бы она на такой не польстилась бы – а теперь он сродни сокровищу. Выходит, пригнувшись, из землянки, и наконец распрямляет затекшую спину, ругаясь сквозь зубы лексиконом фельдфебеля. Дела подождут, а пока что стоит попробовать навестить кузину. Кто знает, суждено ли им встретить вместе не только сегодняшний рассвет, но и закат?
Став лицом на восток, откуда должно появиться из-за кромки леса солнце, офицер размашисто перекрестилась, но молитвы читать не стала. Только отстегнула от пояса флягу да сделала большой глоток, поморщившись – крепкий, з-зараза! Ну ладно, хватит мяться и вспоминать. Пора. Пригнувшись, она нырнула в тонкую нитку окопа, улыбнувшись короткой мысли: «Дай Боже, чтобы фамилия моего командира оказалась добрым знамением. С нами Готт – неплохой клич. Особенно на немецком».