Вот и прошел как-то незаметно, в делах суетных, рождественский день нового, тысяча девятьсот тридцатого года. Раньше, при старом добром Фердинанде, был бы светлый и чистый молебен всем строем, а потом – праздничные гуляния, увольнительные для хорошо проявивших себя нижних чинов, а офицеры отправились бы на бал, где кружили бы до утра. Все шло бы чинно и достойно, и вся жизнь державы-победительницы так протекала бы. С поправкой на тяжкие послевоенные условия, конечно. Но настоящие руританцы – народ сильный да крепкий, переживший конфликты с могучими соседями и уцелевший: справится и с разрухой, и повальным обнищанием, конечно. Если бы только не эти отщепенцы и предатели…
Правда, в реалиях этой идиллистической картины, буде на престоле остался бы Его Величество, женщинам все равно не разрешалось бы служить в армии, и все те яркие образы, что всплывали в памяти Янины, она бы смогла наблюдать только со стороны, как верная супруга кого-то из отцовских сослуживцев и мать замечательных деток. Так что, положа руку на сердце, столь нелюбимые женщиной господа республиканцы сделали хоть что-то хорошее: по крайней мере, для нее лично. Другое дело, что воспользоваться возможностью защищать родину, став на замену погибшим в Великую войну отцам и мужьям, решились далеко не многие руританки, а те, кто выбрал себе этот путь, все больше устроились уютно при штабах, или, как сама капитан Вронка-Влодарска, коротали свой век в маленьких гарнизонах на границе со злыми, желающими оттяпать у Великой Руритании кусок-другой землицы, соседями, и без того владеющими исконно руританскими землями.
За маленьким пыльным окном, заключенным в крашеный свежей белой краской иконостас рамы, стелилась чаша широкого снежного поля, резко очерченного на горизонте молчаливой неподвижной стеной леса, за которой видны острые горные отроги. Всюду, сколько хватало взгляда, царствовала холодная ночь, и лишь неподалеку от двухэтажного домика с покатой крышей, где коротала часы у тихо потрескивающего камина Янина, виднелись тускло освещенные квадраты окон казармы да покачивающийся на хлестком пронзающем ветру фонарь на плацу.
По штату в деревне Кржеебицы должен был стоять артиллерийский дивизион, но ни материальной части, ни личного состава не хватало, и посему он уже несколько лет как был кадрирован до штаба, располагающегося в ближайшем к деревне городку, и единственной артиллерийской батареи под началом капитана Вронка-Влодарски. Формально пограничный участок был прикрыт, а на все остальное в штабах всех уровней, от дивизионного и до Генерального, было наплевать.
Сто сорок человек при трех офицерах, четыре 77-мм горных «Шкоды» М15 с полурасстрелянными стволами, помнивших еще Великую войну, сокращенный на треть конный парк – вот и все хозяйство. Взводные – молодые неоперившиеся юнцы, у которых в голове не то что ветер – буря играет, нижние чины, за редкими исключениями кадровых старослужащих, только и мечтают, как откреститься от патруля да сбежать в самоволку в город на танцы. Командира дивизиона интересует только одно: как бы провести тихо и спокойно остаток службы и спокойно выйти на пенсию, не попав под продолжающий раскачиваться, хотя и с меньшей амплитудой, чем раньше, маховик репрессий.
Одинокая женщина в полутемной комнате твердой рукой плескает себе в маленький бокал, по стенке которого распласталась в вечном галопе медная фигурка конного рыцаря, кажущийся багряным в отблесках пламени коньяк. Осушив бокал одним махом, она ставит его на исписанную мелкими буквами страницу газеты «ABC» - официального вестника консерваторов, и продолжает смотреть перед собой невидящим взором. Сколь угодно Янина может клясть командира, переложившего всю артиллерийскую службу на пограничном участке фактически на ее плечи, по разумом понимает, чего он боится. Ведь и отец капитана тоже попал под президентский указ.
Полковник Сильвестр Вронка-Влодарски, на протяжении долгих лет бессменный комбат в 3-м Пехотном полку, был отправлен в «почетную и досрочную» отставку как неблагонадежный, и, само собой, лишился и пенсии за полную выслугу лет, и маячивших уже на горизонте полковничьих погон. Это подкосило нестарого еще мужчину, не представлявшего себе жизни без армии, и теперь он проводил свои дни, мрачно спиваясь и сетуя о былых временах. Человека, отдавшего Руритании лучшие годы своей жизни, получившего на службе девять ран и потерявшего в горниле Великой войны двух сыновей, стремительно изменившаяся Родина попросту выкинула за край своей истории, не оставив для него ничего.
Даже то, что его единственный оставшийся ребенок – Янина, продолжила славные традиции своих воинственных предков, не порадовало тихо угасавшего в старом доме в пригороде столицы старика. Наверное, он предпочел бы, чтобы дочь исполнила свой женский долг и наградила его внуками, но от упрямой, как и он сам когда-то, девушки подобного в ближайшие годы можно было не ждать, а сил переубедить ее у отца уже не было. Но зато, раз уж Янина твердо остановилась на военной карьере, он ей привил те качества и убеждения, которые сам почитал единственно возможными для руританского офицера – тем паче ценность идей этих подтвердилась тем хаосом, что захлестывал всю страну, казавшуюся ныне песчаным замком, построенным на полосе прилива.
Именно с его подачи и сформировались убеждения молодо офицера. Ставить Державу превыше всего, желать сделать Руританию великой снова, твердо стоять на убеждении в том, что только монарх способен привести страну к процветанию, быть доброй христианкой и знать, что хуже австрияка может быть только свой либерал, в какую бы шкуру он не рядился.
Впрочем, дочери «неблагонадежного» офицера хватало ума понять, что открыто говорить о своих убеждениях и клеймить действующее правительство ворами и предателями не стоит. И только в кулуарных разговорах с теми офицерами и чиновниками, что казались ей сочувствующими былой простоте и честности, она могла себе позволить быть откровенной. Стоит ли сомневаться, что однажды о монархизме капитана (а тогда еще поручика) Вронка-Влодарской стало известно тем, кто отличался куда большей решительностью и был готов положить жизнь за то, чтобы Руритания очнулась от либерального кошмара, когда уснули и честь, и совесть народа? Так она стала членом одной из офицерских организаций, ставивших своей целью свержение Республики.
Но, как оказалось, самое главное, что требуется от рядовых участников будущего выступления, к которым, по малоопытности и отсутствию авантюрной жилки относилась и Янина, требовалось только ждать. А значит, новый тысяча девятьсот тридцатый год будет похож на предыдущий, как две капли воды. Повышения ей, не выкрикивающей исступленно республиканских лозунгов, не светит, перевод из провинции поближе к столице вероятен не больше, чем снег и июле – остается только мрачный в своей однообразности и цикличности армейский быт. Тесное каждодневное взаимодействие с граничарами второго округа, где ее артиллеристы будут фактически выступать в качестве резервного отряда при необходимости пресечь действия контрабандистов, раз в квартал – совместные учения, на которые опять не найдется больше пяти-семи снарядов на ствол, а все остальные дни – надоевшая рутина. Проверка личного состава, распределение нарядов, хозяйственные работы и работы по обустройству резервных артиллерийских позиций, неотступная армейская бюрократия… Хоть бы война какая, что ли! Все веселей, чем тупое сидение на одном месте, где единственные светлые моменты – встречи с единомышленниками да кузиной.
Да уж, вот так сетуя о своей судьбе, забываешь, что кому-то пришлось куда как хуже: той же малышке Лидии, кузине, что стала для Янины словно никогда не существовавшая младшая сестренка. Светлая, чистая духом, готовящаяся стать врачом и спасать простых людей от хворей и болезней… Что дала ей Республика, власть, позиционировавшая себя как «народная»? Ничего: только отнимала. Отчий дом, положение в обществе, возможность реализовать мечту... Даже родную кровь, и ту украла. А Лидия, цветочек хрупкий с виду, не сломалась, хотя и пролегла по ее душе трещина. Янина же, как смогла, помогла кузине, подарив ей если не смысл жизни, то цель. Представив заговорщикам в качестве штаб-квартиры старое поместье семьи, укрытое в глуши руританских лесов, юная девушка стала его хозяйкой и, как полагала капитан, духовными скрепами путча и символом того, кого не смогла защитить армия и во имя кого должна была повергнуть Республику во прах.
Распаленная мыслями, женщина рывком поднялась из глубокого кресла, обтянутого линялым зеленым жаккардом, и заметалась по тесной комнате, бывшей одновременно гостиной и ротным штабом. Бом-бом, бом-бом – гремели сапоги о дубовый пол, заглушая негромкое тиканье часов и шум ветра за окном. Душа просила действия, но вокруг, в этой холодной белой мгле, был только недвижимый смертный покой. Капитан прижалась горящим лбом к холодной глади изукрашенного инеем стекла.
Как давно зима стала для нее символом безысходности? Когда она решила продолжить семейный путь, или еще раньше? Ведь даже когда гремела набатом Великая война, она умела радоваться жизни. Понимание, что Руритания, пускай и ценой огромных потерь, стойко противостоит Тройственному союзу, придавало и сил, и надежды, и веры в светлое завтра. Да, были и дни, полные слез, когда смурной нестроевой принес похоронки на двух ее братьев – но какая семья тогда не оплакала своих близких? А Янко и Болько, пускай ныне их души в лучшем мире, все равно рядом – две фотокарточки стоят над камином на полочке, и с них братья улыбаются ей: вечно молодые, вечно счастливые…
Что бы они сказали, когда узнали бы, что их сестренка поступила в Военное училище с твердым намерением послужить своей стране – пускай даже родина и позабыла свой истинный облик, охваченная модным левацким угаром? Посмеялись и похвалили бы, или посмотрели с осуждением? Когда-нибудь она об этом узнает. А знала ли она тогда, в день выпуска, каким окажется лицо ее мечты? Тогда на плечах ее горели новенькие звезды подпоручика, и казалось, что перед ней весь мир, а за столом, колокольно звеня бокалами, сидят подруги на всю жизнь, и то, как при попытке встать из-качается пол в ресторане, будет счастливо ощущаться не раз.
Мрачная женщина отстранилась от холодного стекла и с озлобленностью посмотрела на светлые квадраты окон казармы, где отмечали Рождество ее подчиненные. Сегодня у нее еще будет время нажраться в гордом одиночестве до положения риз – ведь солдаты не должны видеть своего капитана в таком состоянии – а завтра придется вновь окунуться в затягивающее вонючее болото рутины.