Когда ни зрение, ни сенсоры не помогают, надежда остается только лишь на осязание и слух. Ползущая сквозь полосу дымной зольной взвеси упрямая женщина чувствует, как плавно скользят руки по округлому перламутровому краю какой-то керамики, оставляя за спиной прибитые к полу грязно-белые облака толи пены, толи геля, потом переступают через тихо шипящую медленно оседающую лужу и переваливают корпус через беззубую пасть раскуроченного проема. Снова нагромождение обломков предметов, бывших когда-то чьим-то домом – разбираться, чем был тот или иной огрызок в своей прошлой жизни, нет никакого желания. Наравне с физическими чувствами через эту сухую морось, кажущуюся бескрайней и бесконечной, ее влечет еще и то, что можно назвать интуицией: иногда кусок перекрытий, загнутый взрывом вбок, выглядит и чувствуется надежным, но что-то глубоко внутри останавливает продвижение – и Флора ищет обход, досадуя, что в этом трижды проклятом льдистом и хрустально-хрупком аду нигде не искрит фейерверком хоть какая-нибудь проводка или оборванный кабель, хоть что-то, что могло бы послужить достаточным ориентиром.
Все это путешествие, жалкое и прибитое к земле, полуслепое и неуверенное, все больше начинает походить на кошмар. Терренс начинает казаться, что все прошедшие часы были прожиты ради единственной цели: показать, что без своих знаний она – ничто, и что даже на ее совершенное тело найдется-таки простой и тяжелый, как арматура в руках подонка в подворотне, симметричный ответ. Ей хочется недрогнувшей рукой смять в комок этот отвратительный день и бросить за спину, забыв о нем, как о страшном сне. И может тогда рассеются свинцовые тучи на сердце, и она откроет глаза если не в постели Вика, то хотя бы в кресле катера. Но Флора слишком логична, чтобы отдать таким мечтаниям больше нескольких секунд: правда в том, что вернуться к себе в ближайшее время ей точно не грозит, даже если она сделает все, как надо, и даже лучше. Ну если она где-то ошибется, то под ногами взойдет, полыхнув золотым и алым, яркое солнце еще одного мощного выстрела – на сей раз наверняка последнего: и тогда не будет ни возвращения, ни дома, ни ее самой, ни-че-го.
Сдержать все эмоции в кулаке помогает, как ни странно, Ривас. Охранник давит психологически, и делает это весьма осторожно. Хрен знает, как на его слова отреагировала бы Флорида-с-памятью, но вот Флора-нынешняя чувствует в словах офицера немалую фальшь. Да, спецназ действительно опаснее местечковой «гвардии», и шансы того, что они сначала убьют, а потом спросят позывной, весьма велики. Также совершенно верно, что Корли, может быть, ее выкупит. А может и нет: спасибо, подруга-память, что так неожиданно покинула! Но, в любом случае, сдаваться глупо: к тому же, если бы Ривас и правда рассчитывал на капитуляцию с дальнейшим обменом, он бы отвел своих оглоедов куда подальше, а не предлагал «выгодные» условия загнанному за флажки противнику. Скорее всего, капитан попросту хочет откупиться ее тушкой от спецов: вот та, кто все это устроила, я ее поймал, а теперь берите ее, сучку эдакую, в обработку. Ну уж нет, такой радости этому hijo de puta она не доставит!
Застыв неподалеку от края обрыва, оперативница молчит, не собираясь ни словом, ни лишним звуком выдавать своему визави местоположение. Она не верит никому здесь – разве что Ортеге, который, может статься, уже мертв. Не отвлекаясь более ни на что, женщина методично просчитывает, как ей лучше добраться до дыры и как максимально тихо перевалить через нее, чтобы потом, цепляясь за потолок и стены, спуститься на следующий уровень. Для себя Флора решает, что раз уж она поставила себе задачей отыскать пропажу, до ей и будет следовать, а дальше будет видно. Ну а коли ее найдут, то, как говорил безымянный кто-то из дебрей памяти, «я буду драться до тех пор, пока есть мясо на костях». И наплевать, что мяса-то как раз и нет, а есть только мозг и его опаленный контейнер.