Присел на рюкзак. Теперь тот при деле. Трясет кистью. Рацию заряжает. Моторная память отрабатывает на ура. Остается надеяться, что благодаря богатому опыту делать коктейли, а не другим активностям.
Мигает надпись. Кинетическая зарядка. Идет процесс. Хорошо придумали. Такую бы в рюкзаки и все были бы довольны. И хиспанку бы потряс, и себя. Согрелись бы и зарядили системы. Включилась рация. Губы плотно сжал, прищурился, пространство перед собой взглядом колит. Слушает. Не реагирует, статуей оставаясь. Истерика, это всегда спектакль для одного зрителя. И, ладно, его женщина крендели выделывает. А тут этот... Понятно, что дорога каждая секунда. Бездействие, и их настигнет смерть. Вся тяжесть текущей ситуации закрыта от него сейчас, но не от подсознания. Все он это прекрасно понимает. Но... Малыш, жизнь в страхе перед смертью и не жизнь вовсе. Дает урок своему альтерэго. Воспитывать правильно нужно с детства. Особенно себя.
Ждет. Пока вонь уйдет, пока стихнет истерический голосок. Тишина. Ждет. Пока все уйдет, но ощущение совместного присутствия останется. Да. Он понимает. Промедление — это смерть. Но смерть не повод для паники и тем более, истерики. Дает осознать своему юному собеседнику. Прочувствовать вместе с ним. Разделить совместно не страх, не боль и не отчаяние, а уверенность. А логика? Уверенность в себе и вера в мир к логике отношения не имеют. В этом он уверен точно.
Вбивает подсказанный канал. Выжимает вызов. Как рация откликается шумом помех или голосом, чеканит в микрофон:
— Две-над-цать, — его голос морозит сильнее, чем воздух снаружи.
Выдыхает, расслабляясь. Все же это как-то по-детски, обижаться на детскую истерику. Даже свою собственную. Уделяет внимание действительно важному.
— У тебя шикарная задница, милая. Давно хотел сказать, — обращается к Мадлен, уже куда теплее.
Каждый из них на своей волне. Хиспанка. Он. И... Хмм, снова вернулся вниманием к рации.