Ледяной ящик. А может то мои руки похолодели от нахлынувших воспоминаний. После Эдема было трудно, порой даже очень трудно. Я плохо помню тот период времени, когда нам пришлось, спасаясь бегством, пересекать огромную безжизненную пустоту. Зато Аргентина-Один запомнилась хорошо. По сравнению с предыдущими хозяевами, имперцы были весьма неплохими ребятами. Освобожденный из-под власти расчеловечивших самих себя ублюдков-союзаров, мир облегченно вздохнул. Шрамы, красными “Т” пятнавшие память людей, еще долгие годы будут мелькать то тут, то там. В конце концов заживут и они. Выжившие, оплакав мертвых, двинутся дальше. Да, в те далекие годы жизнь была непростой.
Тяжелая жизнь, тем не менее, была не лишена своих радостей. Каролина. Моя Каролина, мой лучик света. Дочь, и не важно чья кровь течет у нее в венах. Она отличалась от других детей. Не по годам взрослая после того, что ей пришлось пережить, Эбигейл, как ее теперь звали, все больше старалась помочь. Почти не шалила. И, словно боясь показаться обузой, никогда не говорила о своих желаниях.
Со временем, спавший в ней ребенок начал потихоньку оживать. Вспомнить хотя бы спрятанного в чулане зверя. И себя, чуть не наложившего в штаны, когда обнаружил эту громадину по производимым ей звукам. Ночью. Кажется я никогда не ругал Каролину, и вообще не повышал на нее голоса. Даже когда она чуть не сожгла веранду, пытаясь напоить нас вкусным кофе. Помню залитое слезами лицо, покрытые жуткими ожогами руки и плескавшийся в глазах страх. В тот раз она не издала ни звука, лишь неотрывно смотрела на меня, по-детски неуклюже пытаясь скрыть свои чувства. Боялась ли она, что ее накажут? Что ее вышвырнут из дома как неудобную, а порой и опасную, зверушку? Не знаю. Эбигейл никогда не затрагивала эту тему, а я не спрашивал.
Я вообще, пожалуй, был не лучшим отцом. Постоянно пропадал, оправдываясь перед собой же острой нехваткой денег. Чувствуя вину. Нет, денег конечно же не хватало, тут все верно. Но с высоты прожитых лет кажется, что тогда можно было и по-другому. Можно было лучше. Ты сам, Мартин-Лютер, мог и должен был быть лучше. А был тем, кем был - собой. Порой я удивляюсь, как маленькая Каролина смогла вырасти в такую славную молодую женщину. Яркую и упорную. Норман иногда добродушно посмеивался, мол, “в тебя уродилась”. Наверное мое лицо просто лучилось гордостью, когда я делился с ним радостью ее побед. Моей радостью. Моей гордостью. Моим счастьем.
И вот, теперь ее кровь на твоих руках. Потому что ты недоглядел, переложив ответственность за свою дочь на других людей. Потому что не стал отговаривать упрямицу от выбранного ею пути. Потому что не запретил. Ты, будь ты, конченый дурак, проклят, поддержал ее выбор.
Я хорошо помню тот момент, когда, собрав всю волю в кулак, переступил порог больничной палаты. Мне потребовалось не меньше минуты, чтобы сделать этот небольшой шаг. Шаг в новую для меня жизнь. Хорошо помню тот момент, когда пытался унять сотрясавшую руки дрожь, прежде чем коснуться своей дочери, прежде чем дать ей знать, что я здесь. Помню, как украдкой скатилась первая слеза, тихо шурша по пергаменту вмиг постаревшей кожи. Не помню как вышел из палаты. Вообще не помню следующие пару часов. Кажется я устроил в больнице какую-то сцену, а потом долго бродил по утопающему в густом тумане Джерихо-Сити. А может то был делирий, укутавший мое сознание плотным ватным одеялом. Помню как во мне неистово выло что-то дикое, первобытное. Как оно, под детские считалочки, закрывало мне глаза маленькими окровавленными ладошками. Звало меня. Просило. Умоляло. Найти их. Убить. Разбрызгивая мерзкую, гнилую кровь, разорвать на куски. А когда с этими чудовищами будет покончено - найти следующих, таких же. И повторить. И повторять дальше, без отдыха и перерывов, до тех пор, пока не останется никого… Помню саднящие костяшки и кровь на своих руках. Чья это была кровь? Не помню.
Может быть не так уж и неправы сраные союзары. Что если некоторые… существа годятся только как топливо для биореакторов? Лицо, отражавшееся в слегка треснувшем зеркальном полотне, казалось таким же чужим и далеким, как и собственные жуткие мысли. И дело было не в пластике, подарившей бывшему дезертиру новую жизнь. Из зеркала на меня смотрел старик. Осунувшееся, словно похудевшее лицо. Неряшливая борода и разросшиеся усы. Но самое примечательное - глаза. Глаза человека, видевшего, как его дочь потеряла волю к жизни и теперь лишь ждет милосердной смерти. “Милагро”. Резкий, хлесткий удар превращает отражение в мелодичный, танцующий в спертом воздухе вихрь осколков. Такой же резкий, рваный выдох. Боли нет, несмотря на порезы и сочащуюся кровь. Ничего. Подрезать растительность на лице он сможет и не глядя в зеркало. Надо, обязательно надо сделать это перед миссией. Я должен быть в наилучшей форме телом и духом. Чтобы ничего лишнего. Чтобы ничего не мешало.
Первый вопрос, заданный мной “Вику”, был насчет платы. Сколько? Когда? Получит ли он ее, если не вернется с задания? Вся эта миссия невыносимо смердела. По какому критерию отбирались ее участники? Он, Лютер, не был ни подготовленным бойцом, ни полезным спецом, вроде хакера. На кой вообще этому Вику потребовался рядовой, считай, обыватель? Вику, очевидно, нужно было “мясо”. Этот вывод мало волновал меня тогда. Мало волнует он меня и сейчас. Мне, в свою очередь, нужны эти деньги. Огромные деньги за которые я готов заплатить любую цену. Вот только получу ли я обещанную сумму?
Два-семь в руке говорил о том, что дела совсем плохи. Произошло что-то, заставившее меня вытащить оружие, несмотря на возможность раскрытия и все чертовы предупреждения руководителя отряда. Более того, я очнулся один, в неисправном скафандре, в обесточенной темноте складского помещения. Сжал рукоять пистолетную до хруста в суставах. Именно на случай деанонимизации я и оставил “Хомяку” написанное собственной рукой письмо. С наказом открыть, если не вернусь. Я не имел права подставлять старого друга, но поступить по-другому просто не мог. Эби нужен был кто-то, кто поддержит почти угасшее пламя ее жизни. Кто-то, кто поможет ей дождаться. Кому, кроме Нормана, я мог еще доверить это бремя? Единственный человек, способный уловить в моем голосе отчаяние загнанного в угол зверя, скрытое за напускной уверенностью. Дядя Освальд сделает все от него зависящее, в этом у меня не было никаких сомнений.
Кажется я... говорил с ней перед уходом. Я говорил, она слушала. Говорил уверенно, стараясь не замечать кома в горле. Рассказал, что нашел способ вернуть ей жизнь. Что нужно лишь совсем чуть-чуть подождать. Понимала ли она, слышала ли? Найдет ли в себе силы дождаться моего возвращения? Я надеюсь. Надеюсь и молю Ритана. Непривычно, неумело, прося только одного. Ритан, если ты меня слышишь, пожалуйста, дай моей дочурке сил пережить это испытание. Дай ей немного времени. Если для этого надо забрать мое, так тому и быть.
Время. Пора двигаться. Отлепился тяжело от ящиков ледяных. “Орла” еще раз пристально осмотрел. Вскинул, на бипер аварийный направив, рукой второй рукоять снизу обхватил. Прицелился. Перевел резко на панель сенсорную. Опустил наконец. Сойдет. У меня есть пистолет. Есть цель. Не хватает только одного очень важного кусочка воспоминаний. Задание. Каков был план, и что, все-таки, пошло не так. Впрочем, самое важное уже было известно. Я не мог позволить себе сгинуть здесь. Единственная надежда упрямой девчонки. Ее отец.
Я обязательно вернусь и все исправлю, малышка. Вот увидишь.