И все-таки оно действует. Перенаправление визуального ряда на цепочку воспоминаний и экстраполяция увиденного на подсознание вызывает в памяти короткие и яркие, словно взрыв сверхновой, вспышки. Хорошо, что это произошло не в бою: захваченная водоворотом картин, женщина на несколько секунд выпала из реальности, ощущая себя альпинистом, покорившим досель неприступную вершину и теперь с гордостью обозревающего кажущиеся не больше пуговицы города внизу.
Самое странное во всем этом – видеть себя саму, такую, какая ты есть на самом деле: взгляд идет одновременно изнутри и снаружи, радость обретения себя и бесстрастие стороннего наблюдателя. Выводы переплетаются и порождают новые: ведь, вспоминая древнего мыслителя, только посредственные люди не судят по внешности. И если оценивать в общем – бесспорно хороша.
А значит, вот и первый вывод: человек, не являющийся яркий снаружи, столь же ярок и внутри.
Следом вывод второй – маска похожа на натуру, но более холодна, а значит, для операций она предпочитала использовать самые невозмутимые стороны своего я, оставляя огонь в сердце для неофициального формата.
Вывод третий – социальная мимикрия давно сидит в печенках, но приходится ей следовать – noblesse oblige, все-таки.
К очередному выводу стоит прийти, пожалуй, через оценку обстановки – уютно и комфортно, но вместе с тем строго и подчеркнуто-дело. То, что можно назвать домом, лишь материальное отображение отрезка времени между операциями? Не относится ли она к тем безумным людям, чей вечный хранитель – дорога? Очень похоже на то: ведь дискомфорта подобное ощущение не вызывает.
Пятым, пожалуй, следует заметить, что она не чужда искусства и культуры: приятно вспомнить, что ты – не унылый винтик, пускай и крупный, в корпоративной машине, у которого все его установки и интересы определяются через призму работы, а человек с недурным, видимо, вкусом. По крайней мере, работа господина «Z», современная и могущая стать популярной уж в по факту персоны автора, в понятие приятного глазу искусства не входит. Хотя и имеет определенную ценность: хотя скорее над-художественную, чем что либо еще.
И из этого проистекает шестой вывод: вопросы собственного «Я», смертности и слабости ее не оставляют равнодушной. И это не только и не столько абстрактная философия, это, прах побери, попытка сохранить человечность, даже не являясь уже человеком в полном смысле этого слова.
И венцом всего, если останавливаться на таящем загадки, по мнению некоторых, числе семь: она и вправду пытается сохранять эмоции и ощущения, трясется над ними, как скряга над каждым кредитом, и… боится? Боится потерять себя за сутью того конструкта, кем она выбрала стать?
Все это – первый уровень познания, а на второй и последующие недостаточно концентрации. Совесть мешает. Совесть – и невозможность абстрагироваться от ребенка. Тем паче, судя по всему, в причинах нарушения работы кувеза виновата, пускай и косвенно, именно она. Если бы она не пробила стену, подобного перепада температур из-за вхождения помещения в единое пространство с открытой крышей не было бы. Это… неприятно осознавать, но отключать непонятное, щемящее чувство не хочется. А вот желание исправить ошибку никуда не делось.
Размышления о ситуации прервал техник, предпочетший перевести общение в шифр-режим. Разумно. Как разумны и его слова. И от этой холодной разумности, от выверенной бесстрастной логики представившегося Маркусом мужчины оперативник чувствует, как как пальцы сжимаются в кулаки, а на поверхность чувств всплывает желание излишне умному и рассудительному советчику жвал местами поменять. Подсознательно Флорида понимает, что мужчина по-своему прав: если станция все равно обречена на уничтожение, то смысл рыпаться? Понимает умом, но сердцем принять не может.
Огрызается в ответ, пускай и в шифровке никто весь спектр эмоций не прочтет:
«Был бы ум, помер от дум. Ну а Марку зашибись: нет ума, и в рот… - она не заканчивает, оставляя спутнику возможность самому додумать. – Если мы даже своих мертвых не бросаем, то пройти мимо умирающего живого и ни в чем не то что перед нами, ни перед кем не виноватого? Да иди ты в задницу, приятель! Если погибнут все – так тому и быть. Но убить также верно, как своими руками? Да ну нахер! Можешь спать спокойно – умница, сынок, а я еще пока человек, а не био-конструкт с атрофированными эмоциями»!
Мысли Терренс полны злобы – на себя, на ситуацию, на Маркуса, на все вокруг.
«Подумай хорошенько, умник! Наш затраханный катер раздолбался к херам об эту гребанную станцию, и теперь стремится вниз! Хрена с два он взлетит, догадываешься? Подорвем здесь все – то эвакуироваться сможем разве что на тот свет! Ты готов на это, дружок? Тогда, может, тебе проще будет попросту пулю в лоб пустить – эффект будет тот же! Амнезия, группировки, ад вокруг… Ты, бля, уверен, что мы сможем подорвать тут все!? Нет? Вот и не жжужи! Как жахнет – тогда и поговорим»!
Выплеснув на ни в чем не повинного, кроме того, разве, что думал сугубо головой, техника, Флора продолжила уже спокойнее:
«Я не собираюсь тащить его с собой по всей станции. Я хочу перенести его туда, где нарушение терморегуляции не послужит причиной асфиксии и полного вымораживания организма – это «туда», вероятно, будет соседней комнатой, с неповрежденной стеной. Так что, дорогой мой напарник, бери-ка кувез и тащи его прочь отсюда. Да-да, на горбу его понесешь именно ты – просто потому, что я полезнее как боевая единица. Это приказ, техник Маркус. Выдвигаемся».
Умолкла, буравя взглядом Ортегу. Ждет ответа. Сейчас станет ясно, кто здесь человек, а кто так – один лишь облик.