Вытаскивая ящик из-под кресла, женщина задумалась, сколько раз она такое проделывала. Десяток, сотню? Движения рук были выверены и привычны: так в темной комнате в родном доме человек всегда знает, где находится выключатель. Вместе со знакомыми уверенными жестами пришло... Это сложно было назвать памятью: скорее ассоциативное осознание, что в их паре командир – она. К подобной мысли узница хаоса обломков отнеслась спокойно и даже достаточно равнодушно, как к должному. Кто-то руководит, кто-то подчиняется: так и должно быть, с вершины и до самого низшего звена.
Но сама подобная мысль, пустив корни в чистое сознание, породила за собой цепочку других. Женщина пока что не могла общаться с подчиненным и забивать “эфир” словами, да и смысла в этом особо не было, а значит, оставалась только работа разума. Конечно, можно было бы осознавать и продумывать каждое свое действие, каждое движение, направленное на лечение пострадавшего бойца, контролировать себя, пытаясь последовательно вспомнить, что и как надо делать, но… зачем? Ведь лучше все отдать на откуп инстинктам, позволив телу самому делать то, чему обучено: ведь, судя по всему, амнезия, пройдясь ножницами по полотну разума, не затронула реакций и мышечной памяти.
Все просто: пальцы умело делают свое дело, а разуму остается либо погрузиться в неподвижную пустоту, либо анализировать имеющиеся данные. Остатки памяти подсказывают чужие слова о том, что матушке-пехоте, быдло-пехоте, работать без участия головного мозга знакомо и привычно. Кто сказал об этом, она не помнит, не помнит, и при каких обстоятельствах. Но так ли это важно: образ может стереться, закрыв за собой человека туманом беспамятства, а сделанное и произнесенное им отложится в чужой памяти. Слова остались, но душа вышившей против них восстает.
То, что руководство этой группой поручено ей, сейчас мало что меняет, и дело даже не в потере памяти. Хорошо быть начальником и блюсти дистанцию меж собой и личным составом, когда у тебя под началом хотя бы рота. Сколько людей сейчас в ее распоряжении – неизвестно, но вряд ли много: пока что стоит исходить из того, что кроме ее напарника, больше никого нет. Это раз. То, что вероятность нахождения на дружественной территории маловероятна, она уже обдумывала, посему следует исходить из самого дурного и предполагать, что они на условно-неприятельской земле, при большой удаче – на нейтральной полосе. Это два. Задачи и цели неизвестны даже без учета пробелов и могут быть поставлены только после оценки местности – это три.
При таких раскладах грань подчиненный-начальник стирается, и в качестве скреп остается только чувство товарищества, общность индивидуумов, а не коллектива, перед лицом опасности. В таких условиях старший по званию всего лишь первый среди равных, кому должно показывать пример действия и не отказываться работать самостоятельно, в том числе и руками. Долг командира тут заключается в ответственности за вверенное ему подразделение и необходимости итогового принятия решений. Это итак немало: для тех, кто понимает.
Пальцы нащупывают цилиндрик регенератора и вскоре привычно начинают обрабатывать рану: идея довериться телу оказалась верна. Корабль мысли тем временем бороздит космос полу-философских построений. Странную двойственность порождает разум, не скованный оковами привычки. Сейчас боевые условия, а на войне, пускай даже на локальной (тем более на локальной!) слишком много думать нельзя, ведь умники долго не живут – надо действовать. И, казалось бы, случившееся с памятью подтверждает это: движения и действия, мысли о безопасности и оружии остались, тогда как цели, задачи и собственное «я» покрыло забвение.
И вместе с тем не думать, а тем более, на темы отличные от того, что пожрать, где поспать и с кем переспать, нельзя. Во всем этом, отвлеченном и далеком от реальности, кроется сам человек – иначе чем он отличается от киборга или программного протокола, направленного на выполнение приказаний? Бытовые мысли об обеспечении комфорта тела нужны, несомненно, но они не делают человека чем-то большим, чем комок плоти и нервов.
Автоинъектор щелкнул, отмечая окончание регенерационных процедур. Последняя проверка полноты затягивания раны. Все, вот и пришел срок убрать рассуждения в кобуру и продолжить попросту делать дело. И вот в этом и есть отличие солдата от философа – первый всегда знает, когда пора остановиться и выстрелить. Или, в данный момент, приготовиться к эвакуации.
Обходиться без слов тяжело. И женщина принимает пускай и спорное, с ее точки зрения, но решение. Ставит кейсы у ног, подносит руки ко рту лодочкой и прижимает их поплотнее. Сквозь узкую щель между губ пытается выдуть из клетки пальцев всю мешающую говорить пену. Если получится – достаточно нескольких слов - сейчас не время рассусоливать: «Цел. Эвакуируемся. Идеи? Нет – за мной».
Оружие, припасы, ревизия всего подождет, пока они не покинут борт. А медлить с этим нельзя, и если боец не подкинет адекватных положению идей, то надо будет последовательно проверять стены кабины: сначала за креслами, и дальше по периметру. И тут уж либо повезет быстро, либо нет.