Голосование за ходы

Татьярра взялась помогать.
Интересно, все ли эти саркофаги — или, как они их окрестили с подачи Вильдиного голоса в голове, ящики — все ли они скрывают такую красоту внутри? Если выберемся отсюда, и будет у меня возможность помереть доброй смертью и быть прилично похороненной — решила она — надо бы повелеть, чтоб мне такую же статую справили. Всю такую красивую, спящую и в цветах. И мозаику тоже сверху — с ледяными вершинами Бегущих скал, например. Уж у нас мозаику не хуже сложат, размечталась Татьярра о собственных похоронах, склоны крутые — смальтой, хрусталём, драгоценным белым жадом, и алатырь где-нибудь, или даже нежно-розовый драконит. И кое-где над вершинами золотом рассвет…
— Вильда! — вспомнила она вдруг. — Ты ж вроде хотела тут целовать всё, что в гробах лежит? Думается мне, уж ежели с кого начинать, то с той каменной женщины. Ну как она, не знаю — оживёт?

Вот эти вот все голоса — подумала Татьярра — бесплотные, зовущие на помощь, заводят вечно то в топь, то в пургу, то в прорубь, и нечего их слушать. А раз уж послушали, то надо так сделать, чтобы они сами тут все об этом пожалели.

— Кого там черти носят? Покажись! — Она схватилась за рукоять узорчатого ятагана за поясом — вечно тут, в подземье этом проклятом, колдовство не работает, а если и работает, то как-то не так. Искрящий синий огонёк освещал древний коридор неверным подводным светом.

Татьярра успела только заметить, как её оскаленная пасть словно онемела в таком положении, как загривок топорщится пушистым белым гребнем — а потом перестала замечать вообще что-либо: в поле зрения остались только треклятые пауки. И каждое их движение стало таким чётким, и чёрные их туши краем глаза виделись солнечно-красными… Уж она-то знала, что это такое — боевая ярость так начиналась, благородное наследие предков, не каждому воину доступное даже в Рашемене. Милостью вседержащей троицы, когда-то оно проявилось у Татьярры, едва ли не раньше, чем способности к колдовству, и с тех пор просыпалось порой, когда особенно разозлят. Например вот, когда среди ночи разбудят.
Скалясь и пригибаясь огромным белым телом, она издала радостный алчущий рык — прозвучало это страшнее скрежета всех вместе взятых пауков.

…Татьярра же тем временем сидела себе с гномами под боком и задумчиво курила.
Вода капала у неё с волос и стекала вниз по волчьему меху, единственным источником света были теперь тлеющие в трубке угольки. Дымок над ними постепенно сгущался в клубок переплетённых веток — и на этих ветках распускались сотканные из дыма цветочки.
— А ты что кручинишься? — спросила она у Джимджара. — Два золотых потерял — десять скоро найдётся. И вот ещё что…
Она дотянулась до своей котомки и, покопавшись там, достала свёрнутое одеяло.
— Будь у меня ещё шуба, я б тебе её пожаловала, но другой шубы у меня нет («…поелику я её уже кое-кому пожаловала в Корманторе»), посему жалую тебе вот это вот — в благодарность за славную службу. Без тебя мы б не выбрались.
Дымные лепестки осыпались со странного куста, растущего из трубки, и на ветках остались ягоды — вполне материальные, похожие на очень крупный и прозрачный тёмно-синий можжевельник. Татьярра осторожно оборвала их все в горсть, и волшебный кустик вновь рассеялся дымом.
— Съешь одну такую — будешь сыт весь день. Здесь десять штук, на всех не хватит, но ежели добавить воблы да сухарей, и грибочков каких местных отварить…
С этими словами она лениво выудила из котомки медную кастрюлю, широкую и низкую, открыла крышку — и достала ещё одну кастрюлю, поменьше (в той была ещё кастрюля, в ней — ещё одна…). На дне самой большой хранилась круглая решётка и всякая кухонная мелочь, завёрнутая в рушник. Что бы там ни принесли товарищи, ушедшие по грибы и дрова, кастрюля пригодится — ну хоть воды набрать, чтоб отстоялась.
Что-то долго их нет, кстати. Жаль, она больше не паук, и в темноте отсюда не видит, что там у них творится.

— Эй! Куда?! Убежал, Илвару и хахаля её защищать, а? Ну и пущай катится.
Татьярра встала, осторожно выпутав ещё сырых гномов из своей рубашки. Известие, что по Подземью шастают черти, её не обескуражило — ну где ж им ещё шастать, как не в этом гадюшнике, представится случай — уж она отправит кого-нибудь из них обратно в Бездну… К чертям она исторически относилась однозначно — как к чуме, подлежащей истреблению. Ну, за редкими хвостатыми исключениями, может быть.
— Из Бездны, говоришь? — она подошла к двери и распахнула её без лишних церемоний — кому сейчас какое дело до их двери, — То есть, в каком-то смысле родня твоя?.. Ну, что ж, жечь уже вроде ничего не требуется, идём, как есть. Коли что случится, есть путь покороче, для сильных духом — в водопад, под ним-то точно мягонькое ледяное озеро. Но пока — прямо через мост, на пост охраны, и там осмотримся. Я пойду пока человеком, а то вдруг там для чего руки понадобятся.
Эти бесценные указания она повторила остальным на подземном и, сделав приглашающий жест, вышла наружу, в визжащий хаос. Ну, через мост — так через мост.

— Вот дерзновенная дева, — восхищённо прищурилась Татьярра, глядя вслед драматичному силуэту эльфийской жрицы, — красотою лепа, тьмою ночной облиянна. Куда ступит — там трава вянет, куда поглядит — туда тень упадёт… Понятно, почему они тут за неё грызутся, да?

Когда в пещеру запустили промокших до нитки сокамерников, она спохватилась:
— Ну кто ж так делает! Идите сюда, мышатки мои горемычные, греться будем, у меня рубашка большая, как раз хватит на нас троих.
Рыбу, рассудила она, вода-то холодная нипочём, наверное.
Обменявшись недобрыми взглядами с пленником-дроу, Татьярра обернулась к бодрствующим Вильде и Талю и негромко сказала на общем:
— Что, будем ему говорить? Или пущай перебьётся? Илвара сказала, он предатель, и больше лечить его они не станут, — подумав, она добавила: — А ещё она велела нашим ребятам нести то дохлое чудище прямо и налево, в пещеру, и похоже, что это она сама его убила, чтоб на ужин сожрать. Стало быть, прямо и налево — это на кухню? Вы же на кухню сейчас шли, да? — обратилась она к гномам уже на подземном, — Что это вы такое туда несли?

// пытаюсь завернуть гномов в рубашку и дружить с ними

«Гады они тут все, и зверьё держат гадское, — подумала Татьярра, больше не поворачиваясь к вредному пауку, — ну и ладно, ну и скрипи там».
Всё равно она уже неплохо его рассмотрела, да и Таль, похоже, разжился чем-то полезным в гнезде — это славно, это хорошо.

— Вон тот, кажись, новый Илварин мужик, — пояснила она на общем для тифлинга, — говорит, чтоб мы пошевеливались, мол, дело у него для нас какое-то. А эта, у которой лицо тряпки просит, вроде как сестра его — понесла чашу в наш родной загон, Илвара там голову, наверное, кому-то отрезает… Если она моих гномов тронет — я лицо ей откушу. У тебя, кстати, волосы опять растрепались, ты их заколи, что ли… чем-нибудь.

Та комната, в которую они спустились — сразу ясно, кто тут живёт — Татьярре понравилась, шелков нарядных повсюду развешано, сундук такой прекрасный. Вот особенно сундук. Что там у неё?..
Между прочим, где-то тут и трубка может валяться — ну вдруг? Ох, если Илвара её курит, несдобровать ей…
Пришлось отвлечься от глазений по сторонам, когда Шуур вручил ей грибы.
Взяв корзину окровавленными руками (оттереть, ага, да их теперь неделю придётся оттирать) и немного помедлив, Татьярра сказала:
— Мы будем развешивать в спальне твоей женщины светящиеся поганки, я ведь верно услышала?
Она задумчиво поковыряла грязным когтем в зубах и обернулась к товарищам по несчастью:
— Други мои, мы будем развешивать тут светящиеся поганки — мы с тобой, Таль, гирлянды плетём, пять одинаковых, а Вильда их на потолок потом повесит. Троица всемилостивая, а ведь я хотела ему сказать, что он красавчик.
И она, снова перейдя на подземный, осведомилась:
— А можно, я останусь и посмотрю на лицо Илвары, когда она сие увидит? Ну и мало ли, вдруг ещё что-нибудь нужно будет сделать за тебя.

— О, вы глядите, кто пришёл! Краса моя неземная, — Татьярра, потянувшись, встала и вместе с остальными вышла за дверь.

Снаружи было просторнее и даже как будто светлее — и вид на огромные сталактиты и чёрную бездну внизу был ясней — да и воняло здесь вроде поменьше.
— А я тут поняла, кого ты мне напоминаешь, — сказала Татьярра невозмутимо, стараясь шагать вровень с Джорланом, как будто это так и надо — болтать с надсмотрщиками, — там, где я родилась, есть одно место — Северная страна, бескрайняя степь промёрзшая, древние города там похоронены, древние духи их охраняют… Они меня не убили, и ты не сможешь. Красивы они, эти духи, что глаз не отвести, вот на них ты похож. И взгляд их безжалостен — да-да, вот именно такой — и тот, кто не успел отвернуться…
Она повела рукой, насколько позволила цепь, как будто откидывала драгоценную шаль:
— …Гори алым пламенем.

// пытаюсь в produce flame для спецэффектов, если вдруг сработает — сразу уберу (так ведь можно?)

Представив себе целый подземный город, разрушенный и разграбленный, Татьярра слегка помрачнела:
— Соболезную.
И у всех-то здесь горе какое-нибудь, всем невесело, да и помочь никому нельзя… Рассказать им, что ли, потрясающую историю своего пленения, пусть развлекутся? «У меня-то тоже горе, — осенило вдруг её, — мне домой пора, а я сижу в плену, в цепях, и колдовать не могу. Ах ты троица вседержащая…»
И она чуть не села обратно в позу унылой деревянной статуи, но спохватилась — чего зря пугать мышат-свирфнеблинов, им и так несладко, да и вообще — подумала она потом — прорвёмся как-нибудь. Зато будет что дома рассказать.
— Я оттуда, где невиданные чудища бродят в лесах, где снега не тают круглый год … — начала Татьярра и сразу поняла, что рассказ требует уточнений для тех, кто под землёй, — а снег — он белый и холодный, с неба сыпется, утром проснёшься — снаружи по пояс бела снега насыпало…
Джимджар слушал и наблюдал, сидя поодаль, и она позвала его к ним в кружок, поманив когтистой пятернёй.
— …И вот пора уж мне возвращаться из дажеммы, тут-то и позвали меня добрые люди на прощальный пир. Говорила мне Хильдра, моя охранница, что не след мне туда ходить, да я не послушала — ну, мы же пили уже с ними, чего бояться, верно? А люди эти добрые лиходеи-разбойники оказались, заманили меня, оглушили да в неволю продали… Дальше уж вы знаете. Так-то. А вы с Талем знакомы, вас что же, вместе, выходит, схватили? — поинтересовалась она у Вильды.

Татьярра тем временем, сидя на полу с намятыми боками, успела подивиться на третью смену — ходячие рыбы да грибы, вот же дела, может, это всё ей мерещится после отравы?.. Увидев же главного охранника с кнутом, она восхитилась:
— Лепота-то какая!
И даже обернулась на соседей по пещере — все ли видят, какая лепота?
А потом перешла на подземный — эта речь у неё была уж совсем странная, не только с рашеменским выговором, но ещё и с дуэргарским — сказывалось давнее знакомство с серыми дворфами:
— Экий же воин красой блистающ, статью неумолимой всех превосходит, в битве духами воинскими преукрашен… Если тут все такие, так я, пожалуй, ещё погощу. Как, говоришь, тебя величать?
И она аж пальцами прищёлкнула одобрительно, как будто она тут и правда в гостях, а не в рабском загоне в кандалах сидит.