Голосование за ходы

— Десять минут — максимум.
А про себя добавил: «Но если бы оружейной заведовал я, если бы я имел возможность организовать ее по своему разумению — хватило бы пяти».
Эрих подобрался, посуровел, бросил мучить трюфели. Не существует бывших десантников, есть лишь десантники зеленые, которым еще предстоит освоить тонкости профессии, и десантники матерые — живые машины для убийства, на голову опережающие любых восьмируков. Что такое восьмирук? Самоходная банка, красивая игрушка, дорогой металлолом. А десантник — это сверхчеловеческий центнер чистого арийского превосходства. Десантниками до умопомрачения восхищаются женщины, их непоколебимой отваге и силе исступленно завидуют мужчины, дети, только научившись говорить, моляще лепечут: «Мама, я хочу быть десантником». Десантник крут, и он это знает.

Шурк, шурк — льнула к ботинку трава. Совсем близко — посвист тревожимой ветром хвои, птичий перещелк. Жара. Уральская тайга Саше была определенно по нраву. Подавленность, злость — как рукой. Немного смущали лютые хищники — клещи, муравьи, кузнечики, — что здесь водились. Постыло грозили они каждому неаккуратному прохожему, вздумавшему нарвать цветов или слазить на дерево. А вот зимой насекомых нет — это точно. Тишь, благодать — и снег, белый-белый! Саша подумал — здесь приятно жить. Просторно, воздух свежий, солнце, зверушки. Когда вернется... Вернется? Вернется — чтобы привести других? Перед глазами встала страшная, в кровище, в рваной мясной бахроме, искалеченная рожа Соколова. Потом — Ансар, потом — аусы.
Саша еще никогда так основательно не сомневался в своих делах и мыслях. Жизнь как-то не располагала. Он работал, на досуге играл в шахматы, возился с домашней мини-электролабораторией, читал приключенческие романы, с недавнего времени — по выходным волонтерствовал в библиотеке, завотделом литературы на немецком и эсперанто которой (вот сочетание!) была милая, вежливая девушка, страшно неловкая и рассеянная, и потому нуждавшаяся в помощи, — короче, существование вел самое инфантильное. Насчет работы: электротехнолог — это звучит не так круто, как ядерный физик или исследователь наноструктур, но Саше нравилось. Обслуживание электросети «Ковчега» — важное дело, без электричества «Ковчег» — просто вычурный склеп. По Саше, может, и не скажешь, но такая общественно полезная должность ему доставляла большое удовлетворение: каждое утро, шагая в реммагистрат, он видел людей, на пользу которых трудился. Это благодаря ему, Александру, светили лампы и дышали насосы, циркулировал воздух и подавалось тепло.
Политика... Саше казалось странноватым, что всем на «Ковчеге» заправляет диктатура медведопутевских самовыдвиженцев. Но, говоря откровенно, не более. Порой он задумывался: а какого, собственно, черта они делают? Где плюрализм, куда делась моя демократия? Ведь демократия — хорошо? Республика? И почему мы, народ, молчим? «Рыночная экономика», «протекционизм»... А сейчас нам скверно? Что с нашими братьями наверху? Им тоже «протекционизм»? Рынок — правда благо? Задумывался ненадолго. Все неловкие рассуждения обрывались жестким: «Живем? Сыты? Здоровы? Хлебом кормят, с маслом даже, на колбасу хватает. Так чего еще надо? Живем — и хорошо, хай жить дальше». И смутные тревоги отступали. Правда, оставался тонкий осадочек, подспудно копились сомнения, но медленно...
А тут — хлоп — «языка возьмем». «Закопаем». «Огонь на поражение». Чудно. «Ковчеговцы» с вышними братьями — уже враги?
«Да, получилось так, что нам не рады, но разве заблудших младших братьев следует убивать? Ладно, при желании можно понять: военная необходимость, риск, волюнтаристское решение лидера первой разведгруппы, но, но, но...»
Ребята мораль не терзали. Стреляли — весело, задорно. По аусам — точно по мишеням в тире. А недавно местные постреляли по Соколову — как по мишени. Сто очков выбили.

Тян не был виноват в том, что Романов так загадочно командует. «Помазать труп зеленкой!» — «Аре?» — «Нет, мать твою, срезать опознавательные знаки!» Зачем же оскорблять: «Мать твою»? Свинство.
— ... Исполняй!..
И Саша приступил к исполнению.
«Возможно, мне следует даже гордиться, — рассуждал он. — Ведь такие люди ждут меня, ждут, когда я сделаю дело. Значки срезать, гранату сунуть, эти... ну, обоймы из оружия вытащить. Солидный я человек, важный, значит!»

Математика была простой: целое больше части, Соколов дешевле полной группы. Ведь Чебурашка не друзей ищет. Ему нужен язык. Которого можно допросить. А после закопать. «Кто такой? Че делал? Молчишь? А проволоку в ухо не хочешь?» Тян не хотел.
— Ай, господи! — это Саша раскровянил большой палец о какую-то угловатость на автомате. Хорошо так раскровянил, крупно. Вот урок: перчатки — важный элемент обмундирования, носят который на руках, а не в карманах.
— Веду огонь, шесть часов.

— Ы-ы... Кы-ы...
Голова кругом шла от запредельной поганости положения. Все тело пронизала вяжущая, непривычная для ведшего довольно ленивую жизнь Саши истома ожидания. Сразу как-то похолодало. Саша втянул голову в плечи и слегка подвигал — влево-вправо, влево-вправо, поскребывая краешком каски вдруг зазудевший затылок. Надо что-то делать, куда-то бежать, прятаться, гневно рыча, может, стрелять и кусаться, но не поднимать лапки, целиком отдаваясь милости неизвестных разбойников. Умереть, но не сдаться! Слава героям!
«Биохимия разбуянилась. Но мысль интересная. Что, Романов взаправду собрался в плен? Не может быть. У него хитрый план».
— Снег, — шуркнул. — Снег, их сзади. Их около пяти.
Припомнив лекции по боевому жаргону, слушанные в «Единстве» (надо было взять в поход конспект!), скороговоркой добавил:
— Шесть часов, примерно семьдесят метров, ходят, прячутся.
Подобное — точно! — Саша испытывал в школе на уроках физкультуры. Иногда там бегали наперегонки (как их... стометровки?). Стоишь — и смотришь: когда старт? Саша бегал плохо, каждый раз ухитряясь прошляпить сигнал и начать на одну-две секунды позже соперника. Но тогда на кону была мелочь — оценка, да еще по такой несолидной ерунде — плевать! — а сейчас?

— Мертв? — переспросил Саша, тупо уставившись на труп. Вроде бы собралась помиловать его Большая Четверка. А оно вон как вышло.
— Да-а, похоронить, пожалуй, надо.
«Эта женщина — врач или коновал? Что значит «передоз»? А если мне аспирин понадобится? Не откажет ли внезапно у меня сердце?»
Слова Шварцман казались издевательством. Вот, понимаете ли, лежал себе человечек, ему вкололи препаратик, а человечек взял и умер. Ну, умер, и собака с ним. Прикопать только надо: мы же не изверги какие. Разумеется, Саша забыл: лежал не человечек, а дикарь, нелюдь желтозадая. Все равно, однако, суть дела не менялась: желтозадые, по чудесному стечению обстоятельств, были невероятно похожи по строению организма на белых людей, а вот их-то как раз травить нельзя категорически. Весело будет, когда на месте Ансара окажется Ежов. «Оп, сердечко надорвалось». Саша даже засомневался, действительно ли пленного решили отпустить, а не таким извращенным способом казнить. Проблема была не в каких-то высоких вещах типа гуманизма (понятно уже, что к идее отстреливать на поверхности все живое присутствовавшие относились энтузиастически), а в предмете самом что ни на есть прозаическом — в компетентности отрядного медика.
— Так это случайно вышло? Я не понимаю. Вы... ошиблись? Чего передозировка, что случилось? Объясните, пожалуйста.
«Интересно, потребует ли Романов отобрать у этой женщины эксулапский инструмент — так, на всякий случай?»
Волей-неволей на ум приходило собственное недавнее поведение. Возможно, смерть Ансара была неслучайна.

Где-то далеко-далеко, в иных мирах, в иных пространствах, ползунки на шкалах «Романов», «Ежов», «Шварцман» и «Соколов» категории «Отношения», размещенные в коробке «ВС «Единства», Инженер, Александр Тян», заспешили вниз. Ветка «Прямая конфронтация с группой» становилась все ближе, плохая концовка — вероятнее. Сейвов, как обычно, нет. Лучше состорожничать и попробовать с этими опасными персонажами подружиться. А симпатию стимулирует...
— Н-ндя... Снег, я вижу на вашем лице усталость. В-вот, съешьте. — Тян фальшиво, ненатурально весело улыбнулся и сунул лейтенанту батончик пищевого концентрата.

Молча Саша бухнул рюкзак наземь. Грустно все было. Не неправильно — кровь, моча и кишки — обязательные спутники Конкисты, нет и не может быть ничего симпатичного в утилитарнейшем явлении — вступлении на геополитическую арену нового игрока, — но грустно. Бесчеловечно, не по-доброму. Так, как должно быть.
История — штука, враждебно настроенная к отдельному человеку. Путь общественного прогресса устлан миллиардами трупов. На протяжении его люди непрестанно рождались и погибали — не просто так, но в борьбе — вот положение вещей. Вполне обыкновенно — умереть. И, конечно, престранно ожидать от солдат «Единства» — всего лишь послушных инструментов в лапах его правителей — всякого хорошего отношения к наземникам. Пытки, допрос — и в расход. Нечего стесняться: все свои. Осознай внезапно хоть половина, хоть четверть человечества в любой момент его истории, что грабить, резать, морить голодом и жечь — нехорошо, что другие люди — тоже люди, и предприми они для защиты своих взглядов действия, настала бы Утопия. Последней до сих пор не наблюдалось. Потому Саша бы очень удивился, заяви вдруг Романов, что предыдущие людоедства были ошибкой, и отпусти он пленника, предварительно оказав подобающую медицинскую помощь. Выражаясь короче, все в порядке: и с простреленными ногами, и с бешеными криками раненого. Не надо Александру отвлекаться на мелочи. Меланхолия вредит здоровью, настроение благодушное, напротив, способствует: люди рассудительные, глупостями себя не изводящие, получают все шансы прожить долгую, спокойную, сытую жизнь образцового гражданина родной страны.

Невероятно быстро развивались события. Вот вокруг Саши водят хороводы мультяшные девочки, вот он просыпается, чистит зубы, помогает в сборке лагеря — все неспешно, все с утренней ленцой, механически... Как вдруг — хоба! — «идем брать языка». Александра выдернули из благостной безмятежности очень, очень резко и очень сурово.
«Как? Куда? Людей стрелять?» — Удивился только-только включившийся рассудок и незамедлительно впал в рекурсивную рефлексию. Тут вырвался давно скребший горло кашель, неловко дернулась рука, запутались в автоматных флажочках и крючочках пальцы... Выстрел! Тян не вполне понял, умышленно ли он это сделал, однако происшествию обрадовался, хоть и ненадолго — секунды на три. Затем накатило раскаяние: он наконец вспомнил, где и с какой целью находится. Место — верхний мир, задача... Уж точно не спасение пары дровосеков от Романова. Глобальнее, шире...

— Мысли... Есть у меня мысли.
Саша кашлянул, чтобы потянуть время. И что ему говорить? Явно не про свои гуманистические убеждения.
«Считаю чудовищным преступление убийство встреченных нами людей. Мы обладали информацией о ситуации, они — нет. Они не знали точно, кто мы, а Соколов с Ежовым демонстрировали, мне кажется, жесты откровенно враждебные. Очень недипломатично было преследовать их, отступающих. На нас лежит вся вина за произошедшее, вся кровь убитых. И извиняюсь, но я хочу спросить у вас, как у непосредственно рукодящего группой. Зачем все было? Почему мы не могли хотя бы выкрикнуть что-нибудь дружелюбное? Может, я чего-то не понимаю?»
Бред. Тян не был бы Тяном, параноиком, тайным диссидентом и вообще очень хитрым человеком, если б озвучил такое. Заявлять подобное — бессмысленный риск.
«Гуманист? А может, по людям еще стрелять не будешь? — Поинтересуется Романов, улыбнувшись надменно и зло (а ведь было что-то подобное в беседах с психологами перед Выходом, было, и Александр ответил что-то типа «ради Отечества и сына родного не пожалею»). — Предатель! Может, и в Родину, великий, могучий, единый, славный ее народ и мудро ведущее его к светлому рыночному будущему правительство не веришь? Ах, да ты же вредитель! Террорист! Это ты убил Есенина и Линкольна, ты виновен в смертях Гагарина и Кеннеди, ты! Анархист! Расстрелять!»
Тоже чушь, конечно. Но напряжения критикой Романова создавать не следовало. Тем более, с ним, да и остальными, все ясно: никто вешаться с горя не собирался. Углубляться в дебри философских дискуссий не хотелось: успех не гарантирован, вдобавок это бы наверняка разрушило тщательно создаваемый им на протяжении жизни образ благочестивого медведовца. Упоминание в рапорте, интерес охранки и пошло-поехало! Безопасники мигом возьмут его на карандаш, дамокловым мечом нависнет над ним, несчастным, их кровавая лапа! Прощай, спокойствие, пусть и относительное, привет, обострение мании преследования!
— Мысль, товарищ лейтенант, такая. Винтовка со скользящим затвором — несомненный признак определенной технической развитости противника. Винтовки сто пятьдесят или даже сто лет в большинстве своем не хранятся: она изготовлена после Катастрофы. Но почему тогда остальные были вооружены луками? Винтовка со скользящим затвором, унитарный патрон, и вдруг лук? Это странно. Возможно, винтовка — выторгованная экзотика, а сам народ отстал? Это первая мысль. Вторая: отныне у нас появился враг. Очевидно, следует быть осторожнее.
Какую глупую очевидность Саша только что ляпнул. Он выглядел идиотом. Но чего умнее придумать за пару секунд не выходило.

Саша очень любил художественную литературу. Не единожды ему встречался этот троп — две группы крутых, пышущих тестостероном и до зубов вооруженных мужчин, внезапно столкнувшись, ошибочно принимают друг друга за врага и начинают стрельбу, вполне серьезно настроенные кого-нибудь ухлопать. Утрированно говоря, удавалось это — после выяснения правды и прекращения огня ни о каких доверительных отношениях не могло идти и речи («они убили Джонни!»), не удавалось — бывшие противники легко забывали неприятный эпизод и на завтрашний день вместе распивали пиво в салуне. Кому как, а Александру больше нравился вариант со спиртным. К тому ж, если примерить шаблон на текущую ситуацию, возможен был третий случай, совершенно отвратительный, — пальбы никто не оставляет, правда не всплывает, обе стороны огребают значительных проблем, причем удельное количество оных на душу у ковчеговцев оказывается выше в силу меньшего их числа.
— П-послушайте, Снег, наверняка же стрельба началась не потому, что местные, допустим, просто ненавидят людей. Наверняка имело место недоразумение. Я хочу сказать, очень легко принять за враждебность то, чем занимались Сергей с Глебом. В общем, я предлагаю попробовать с наземниками переговорить. Мирно.

— Н-ну-у, знаете, съедобно, как говорится, все, кроме Луны и ее отражения в колодце... — задумался Александр, не ожидавший внезапных расспросов о таких специфических вещах. — Понимаете, Сергей, я бы вам не советовал. Да, в Старое время водилось много всего: кенгуру, медведи разные, коровы, например, волки, овцы... Но если даже, допустим, вы уничтожите волка и соберете мясо, то я бы не советовал его есть по той причине, что в дикой природе водятся паразиты. Это очень опасно. Хотя, технически, звери съедобны вроде бы все. Наверное, вы не умрете сразу, даже если съедите зараженной пищи. Думаю, Ева сможет ответить лучше.

Молча Марк вскинул лонглаз, прицелился и выстрелил в пилота, мысленно извинившись перед Духом Машины своего оружия за столь убогую цель.

— Уб... Ублюдок, — взвыл Герхардт. Ему почудилось, что пуля оторвала ногу — настолько ужасными были ощущения. Внутренности будто кто-то сжал, каждый вдох давался с неимоверным трудом, на мгновенье он даже уверился в гибели...
— Чтоб ты сдох, жопа, — слабым голосом выдал он сакраментальное. — Тупой мешок с дерьмом...
Голова раскалывалась, Эйзенштейн бормотал некую бессвязную чепуху, не обращая внимания на происходящее вокруг и время от времени прерываясь, чтобы набрать воздуха в легкие:
— Мешок с дерьмом... С грязным дерьмом... Вы все уроды, предатели... Предатели повсюду... Корпорации... Повсюду... Мешки с дерьмом, предатели и корпорации... Пришельцы... Дерьмо и уроды.
Наконец, он подвел свою тираду к логическому завершению:
— Я тебя засужу, скотина... Тебя посадят.
Никогда еще инженер не был так эмоционален, и, одновременно, уверен в своей правоте, как на пороге смерти. Вбитое в него с младых ногтей чувство справедливости орало, билось, вопило: «Преступление! Джонсон покусился на высшую ценность — твою жизнь! Он стрелял в тебя! Он убил тебя!»

Герхардт безропотно подчинился. Он поднял руки, отошел...
Тут его охватило беспокойство. Определенно, Джонсон с Эггенсом ничего не должны были знать о его намерениях и поступках. Увидев Маркеза, возможно только догадываться... И, руководствуясь догадкой, только что тебя спасшему товарищу угрожать оружием и называть "тварью"? Что-то здесь нечисто. Может, Ковальски подала некий сигнал? Может, доктор, такой, вроде бы, славный человек, сошел с ума? Или и капитан, и врач не так уж непогрешимы? Занятные слухи ходили насчет агентов корпорации, безжалостных и беспринципных убийцах, которые... Или... Или Эйзенштейну просто неприятно слышать правду о себе и терпеть надлежащее обращение?

— Нет, это не ролевая игра, — сухо произнес Иоганн и устало потер переносицу, мысленно проклиная армию, Нульн, стриганок, маркитанток, стриганок-маркитанток и все с ними связанное. Происходящее начинало здорово утомлять. Видит Верена, первый глупец среди его знакомых из Инженерного Колледжа был куда смышленей подавляющего большинства здешних убогих.
— Таким образом, вы, как я понимаю, осмеливаетесь утверждать, что целиком и полностью верны Империи, абсолютно ничего не знаете о свершившемся минувшей ночью злодеянии и абсолютно не знакомы с этим человеком, — решил на всякий случай уточнить Цвайгер, махнув рукой в сторону Фрица. — И вы, конечно, осознаете, что ложь наказуема?

— Какой, однако, негодяй этот Хорст, — пробормотал, зевая во весь рот, Иоганн. Затем поскреб подбородок и задумчиво посмотрел на собеседника. Зевнул снова.
— Погодите-ка, пожалуйста, минутку.
С десяток секунд он безучастно глядел перед собой и на мгновенье ему даже показалось, что он так никуда и не двинется, а продолжит недвижно лежать... Но нет. Титаническим усилием воли он отбросил в сторону теплый плед, поднялся и принялся за дело. Требовалось захватить чернила, перья, материал для письма, взять оружие и прочее и прочее. Словом, не забыть о куче важных мелочей. Сборы заняли изрядно времени, поскольку сонный Цвайгер не проявлял больших успехов в поиске нужных ему вещей.
Наконец, снарядившись должным образом, он выглянул. Душераздирающий стон вырвался из груди, когда он узрел небо, сегодня ненастное, и почувствовал мороз, щипавший сильнее обычного. Кое-как вывалившись из повозки, он потребовал у артиллериста, который его разбудил, объяснений:
— Поподробней, пожалуйста.

Несколько странно, подумал Герхардт, что Ковальски согласилась столь быстро. Конечно, это могло быть обусловлено работой головы, логикой... До сего момента она представлялась ему как импульсивная, не слишком адекватная и довольно странная личность. Впрочем, личность ли? Насколько Эйзенштейн знал, все, кроме нее, занимали свои посты вполне заслуженно. Эггенс, Джонсон, Йенсен, Маркез. Они вызывали в нем симпатию. Опытные профессионалы, отважные люди, не побоявшиеся трудностей космоса. Сам Эйзенштейн, не столь давно начавший работать вне Земли, конечно, никак не мог считаться кем-то подобным, однако, по крайней мере, он получил место бортинженера благодаря навыкам. А что же Эрин? Засунутая на «Колумб» богатым папенькой, она белой вороной смотрелась на фоне остального экипажа. Возможно, Герхардт слишком необъективен, слишком... Внезапно пришло осознание, что он бы куда легче воспринял категорический отказ от эвакуации, подкрепленный возмущенными воплями и попытками побега или даже нападения, чем такие вот холодные рассуждения. Это неправильно. Неправильно.
— Я... я, правда, ничего даже сказать не могу, — вяло промямлил Герхардт. Когда из коммуникатора раздался голос капитана, инженеру вспомнилось, что тот женат и имеет двух детей.

— Так точно, Ваше Превосходительство, недавно, — кивнул Иеронимус. Немного помолчал, собираясь с мыслями.
«Вынюхивает. Поймать меня хочет, наверное, на несоответствиях с отчетом. Небось и палачи наготове?»
Посмотрел на прибывших с Инквизицией людей. Вот молятся больные на голову фанатики в серо-черной униформе, по своим делам спешит чудно разряженный колдун, чуть поодаль идет медноволосая женщина, а за ней волочатся... Дисциплину-то надо подтягивать. Или охмурила она его бойцов? Как пить дать, охмурила. Не станет же взрослый мужчина в здравом уме и твердой памяти таскаться за магичкой? Нет, не станет. Иеронимус верил в благоразумие подчиненных. В конце концов, кому хочется закончить свои дни в качестве жабы?
Заговорил осторожно, тщательно подбирая слова и стараясь не допустить расхождений с версией, изложенной на бумаге:
— Когда я вел группу в пятнадцать алебард, проводившую углубленный патруль Темного Леса, мы наткнулись на противника. Атака врага была неожиданна, стрельба велась из леса, по правую сторону от дороги. В сложившихся обстоятельствах я, как самый старший из офицеров, принял решение принять бой. Противостояли нам четыре сумеречных эльфа, подготовленных, судя по продемонстрированным ими навыкам, лучше среднего. Гораздо лучше среднего. Их поддерживала магия, с помощью которой враг, видимо, планировал нивен... Невер... Нивелировать превосходство воинов Империи. Последовала короткая стычка, в ходе которой были убиты пятеро солдат, еще пятеро — тяжело ранены и пятеро — ранены легко. Замечу, что противник был уничтожен. Имеются останки существа, предположительно, являвшегося результатом нечестивого колдовства... Желаете ознакомиться?
Ветеран мысленно перевел дух. Вроде нигде не ошибся, слава Мессии.

— Вперед, мать вашу! За Императора! — взревел Иеронимус и, подавая пример, первым бросился в сторону, откуда велась стрельба.
Ветеран прекрасно понимал, что солдаты, стоящие на открытом месте, являются превосходной мишенью для лучников. Имперские доспехи, конечно, крепки, но даже у них есть слабые места. Стыки между пластинами, смотровые щели, просто незащищенные участки... Оставаться на дороге — верная смерть.
Можно было попытать счастья, уйдя в сторону, противоположную той, с которой вели стрельбу, но ведь эльфы — не дураки, правда? Наверняка они расставили ловушки или сделали еще какую гадость в расчете на то, что имперцы попытаются отойти туда.
И поступок, на первый взгляд казавшийся глупым и безрассудным. Атаковать. Однако, если подумать, этот вариант был предпочтительнее прочих. Иеронимус не собирался гоняться за тенями, он намеревался лишь успешно выйти из засады. Хотя, как уже отмечалось ранее, эльфы — не дураки и вполне могли учесть такую возможность.
Во-первых, противник, вероятно, не ожидает подобной реакции и будет несколько ошеломлен. Он не будет подготовлен к такому обороту дела, планы его сорвутся. Уже неплохо.
Во-вторых, в ходе беспорядочного бегства, которое последует за приказом отступать, легко потеряться. На заставу патруль прибудет сильно поредевшим, если вообще прибудет. Иеронимус сомневался в способности недавно призванных бойцов ориентироваться в ночном лесу, да и не был уверен в собственной.
В-третьих, врагов было немного, если судить по количеству сделанных ими выстрелов. Мало, даже меньше, чем в патруле. Похоже, они не смогут тягаться с алебардистами в ближнем бою.
В-четвёртых, в лесу можно не бояться лука. Густой подлесок, толстым стволы деревьев — все это сильно затрудняет прицеливание.

Да, верно отец говорил:
"Сынок, когда ты не знаешь, как речь поведешь — лучше молчи. С твоим-то говором беда выйдет, эх".
Старик мог убедить любого: от недовольного клиента до надоедливого мытаря. Мытаря несложно провести, клиента уговорить... Увы, но красноречия отца Карл не унаследовал. Он вообще был мало похож на коренастого мужичка, смекалистого и хитрого, коим отец являлся в молодости.

Закончив, пехотный лейтенант уставился на Карла. Его пустые рыбьи глаза, не содержащие в себе даже намека на искорку разума, пугали. Для этого выродка, этого мясника не существовало понятия "мораль", "дисциплина" или "Империя". Наверняка он любит убивать...
Леманн оглянулся на инженеров, ища поддержки, но затем, справившись с нерешительностью, дипломатично, как ему казалось, ответил:
-Б-бунтуют, герр лейтенант, не просто так. Возможно, они в-введены в з-заблуждение. Возможно, они о-о-обмануты. П-прежде всего, необходимо разобраться в си-итуации, а не п-палить без разбору. Т-также добавлю, что без особого распоряжения В-в-верховного Командования никто не имеет права о-о-обстреливать город из мортир. Малейшая неточность — и бомба у-у-упадет на головы воинам Империи, чьи ж-жизни вы, нав-верное, цените! Нас всех под т-т-трибунал тогда отправят! На-ад-деюсь, вы знаете з-законы военного времени? У вас просто нет права приказывать артиллерии, п-пехотный лейтенант. В-в конце концов, неужели н-нордландские мечники не-е-е могут удержать недисциплинированную толпу, вооруженную ка-ка-камнями?
Не слишком хорошие знакомые Карла наверняка бы удивились. Обычно он с трудом связывал предложения в удобоваримые для собеседника формы, долго раздумывал, готовя ответ. Насколько Леманн помнил, необдуманные фразы всегда ставили его в неудобное положение...