Голосование за ходы

Снег грустно посмотрел на Васю. Ему было жалко родину и броневик.

Когда БМД вывалился за угол или вырвался на оперативный простор - как кому будет угодно - его системы наведения уже были в полной готовности. Словив в прицел вражеский танк, боевая машина десанта захлебнулась огнем.
30-мм автоматическая пушка и пулеметы открыли огонь одновременно. Пушка, в соответствии с планом Ульштейна, должна была снести силовой щит, пулемет, по соображению Фрая должен был положить двух перетинцев перед танком и отпугнуть остальных. В общем случае, рассуждал он, чем больше огня, тем спокойнее командиру. Впрочем, в его голове теснились и менее оптимистические мысли. Например, он только сейчас начал осознавать ужас кипящего вокруг боя...
Его тошнило, но это не помешало стрелку навести прицел главного калибра на башню танка и нажать на с пуск. БМД уже привычно вздрогнула всем телом, так что даже асфальт заскрипел...
Вроде бы этого должно было хватить. Но в отсутствии силового щита любой риск едва ли оправдан. Танк как медведь, если его не убить, а только ранить, охотнику не повезло... Поэтому, не долго сомневаясь, Фрай выпустил в догонку два управляемых противотанковых снаряда, пустив их по причудливой траектории в сторону (так чтоб компьютер вражеского танка успокоился), а потом резко в танк.
Совершив все эти полезные (а возможно) и бесполезные дествия, Фрай согнулся напополам и рухнул головой на приборную панель. Хорошо, что еще ничего не нажал.

Фрай подскочил как ужаленный, врубившись головой в консоль над пультом управления огнем. Первым его порывом было открыть огонь, но враг был далеко, за зданиями.
Фрай оглянулся. Ульштейн хранил поразительное спокойствие. Александр вдруг испытал непреодолимое смущение. Ему стало чертовски стыдно за свою собственную неопытность, за чистые погоны, за рвоту на полу, за то, что он так нервничает...
И даже за то (конечно, в этом он мог признаться только себе) что ему чертовски страшно.
Фрай заставил себя сесть, откинуться на жесткую спинку кресла и снять руки с пульта управления. Сейчас он местал только об одном: чтоб его телодвижения остались незамеченными Ульштейном.