Голосование за ходы

Света об акулах, по счастью, не думала. Она зарылась пальцами в густую шерсть, чесала за ушами и приговаривала:
— Какой хороший, какой умница, а какой ты красивый! Чей ты, малыш? Не против познакомиться с моими друзьями? Только не прыгай на них, будь вежливым мальчиком!
Пока капитан разгружал кораблик (интересно, он теперь будет прыгать сильнее?), Света тискала пса, а потом услышала голос женщины с носа.
— Эмм... Извините! Вы не знаете, чья это собака?

Звонкий смех вписывался в окружающий мерный шум ещё одной нотой, но не тонул, а словно добавлял искристой радости в общее настроение. Эйна была так счастлива, что почти не вспоминала о странном разговоре в поезде, загадочной леди Авроре и не менее загадочном яблоке из Грёз. Зато когда вспомнила, в глазах её прочно поселилось любопытство. Однако пока ни малейшей возможности утолить его Эйна не видела, и с лёгким сердцем — что может случиться, когда рядом оба лорда Бомейн, Артмаэль, Ровена и даже Празутагус! — отложила этот вопрос на потом.

— Мы скоро! — пообещала девочка, едва не подпрыгивая от нетерпения. Праздник вот-вот наступит!

Вместе с улыбающейся тётушкой они прошли по украшенному дому. Эйна обещала себе рассмотреть потом всё ещё раз, пообщаться со стенами, дышащими волшебством, но и сейчас не уставала крутить головой и делиться с тётей восторженными эмоциями о городе. Впрочем, некоторые, особенно поразившие воображение моменты, пересказать бы просто не получилось: оставалось хранить в сердце и обмениваться с теми, кто был рядом.

Эйна бросила в ответ искрящийся смехом взгляд и мечтательно зажмурилась. Она знала: на празднике будут чудеса! Яркие огни гирлянд и свечей, мерцающие игрушки и подарки. Бархатное покрывало ночи, смех и свет в глазах людей и не людей тоже!

Открыла глаза и сама рассмеялась, словно уже вдохнула наполненный любовью воздух Рождества. Совсем не той любовью, про которую пишут многие поэты, а такой, всеобъемлющей и всепрощающей, той, что делает добрее и счастливее даже самых занудных бук.

— Тебе понравится! — пообещала Эйна. — Вот увидишь!

Она пощекотала обиженного валета, рискуя окрасить ещё пару пальцев, и попыталась "отбить" десяток им и дамой, чья корона здорово походила на кокетливую шляпку.

    С каждым шагом по лестнице Ира всё больше приходила в то состояние собранности и предельной эффективности, что так тщательно прививали им в процессе обучения. Она всё чувствовала, пропускала через себя, откладывая переживание на потом. Если "потом" когда-нибудь наступит. До определённой степени удавалось, но мрачные картины всё равно завораживали. Будь это рисунки, Ира бы полюбовалась, но здесь, внутри, было неприятно, как, собственно, в брюхе у чудовища. И тем не менее, она решительно продолжала двигаться, желая знать.

    Вид Жонкиля с ножом в сердце заставил замереть её собственное. Последняя искра надежды утонула во мраке. Их осталось только двое.

    Было похоже, что Жонкиль выбрал тот же путь, что и Лазурь. Пытался избавиться от ужаса ценой своей жизни, чтобы только не сдаваться. Жаль, что это не помешало Карьеру использовать его тело. Кто-то хладнокровный в её голове отметил, что оставить себе последнюю пулю, может, не самая плохая идея.

    — Здравствуй, — ответила Соколова спокойно и грустно. Ей хотелось расспросить его, узнать, зачем и почему он так поступает с живыми существами. Выяснить, откуда он и что из себя представляет. Отправить обратно. — Кто ты? — вырвалось у неё прежде, чем "штейр" выровнялся на цель.

    Что-то происходило, настолько неправильное, что Ира смотрела на костяных животных, вздрагивая внутри, но не позволяя себе удивляться этому неестественному положению дел. Только вспоминались, пробирая холодом до костей, полные боли глаза медведей и чёрные провалы глаз-пуговиц Пугал. Права было Сольферино, всё здесь словно принадлежало другому миру. Миру, где нет места живым.

    — Тихо же... — успела удивиться ругани Наиры Ирина, но тут увидела, что та потянулась к воде. — Стой! — с нажимом приказала Ира. — Не двигайся, замри! Слушай только меня! Ничего этого нет. Здесь нет ни звука! — почти в отчаянии вскрикнула она.

    Очень ярко представилось Индиго, как Сольферино становится таким же измученным скелетом, как собравшиеся на берегу животные. И река, которая прежде казалась безопасной, вдруг оказалась языком, по которому они скользили в пасть Чудовища...

      Отвернувшись от деревни, Ира невольно передернула плечами и тут же их расправила. Их ждал карьер, и неизвестно, не будет ли там хуже. Но что-то подсказывало, что не стоит ждать розовых единорогов.

      Оскользаясь на осыпающемся склоне, девушка сбежала-съехала по косогору, игнорируя проложенную чуть дальше тропу, покрытую деревянным настилом с пробивающимися сквозь щели травинками. Ещё дальше в темноте угадывалась уходящая к "Строймонтажу" укатанная дорога.

      Ирина кивнула Сольферино и спросила, приглушая голос, словно тьма могла подслушать их:

      — Вёсла же есть?

      Люди! Они были людьми! Эта мысль могла бы быть ужасающей, уничтожающей, но сейчас даже это было уже не важно.

      Время словно замерло между отметками секунд. Ирина смотрела в глаза пугала и видела смеющихся людей, светлый лес и реку, слышала как медведи с ревом дерут кору. Что случилось потом? Ей было уже не узнать. Холодный разум сожалел о том, что не может сообщить об опасности другим. Ещё живое сердце сожалело о погибших жизнях. Ирина, собрав все силы, держала автомат.

      Пусть последнее, что она сделает, поможет миру стать лучше. Пусть в покое пребудут почившие. Пусть никто больше не совершает таких ошибок. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль о родителях, друзьях, жизни за пределами Охоты. Но ведь её самой в этой жизни давно не было, она принадлежала этому миру, где есть зло и есть те, кто на него охотится. Пусть порой так, как они. Блакит, Лазурь... Индиго.

      Скользкий от крови палец вжал курок. Улыбка так и не сошла с лица, и сейчас у неё были на то причины — впереди была тишина!

      Ира долго не могла отвести взгляда от жутковатой посмертной усмешки Блакита, слишком хорошо представляя, как от вопля чудовищ рвутся сосуды в голове. Как она не спешила, здесь успеть не было шансов. Они все оказались в ловушке.

      Аккуратно опустив на пол винтовку и проверяя, как встал на родной "Штейр" собственный коллиматорный прицел, Ирина размышляла. У неё осталось не так много патронов. Беспорядочная стрельба, как оказалось, может быть куда опаснее беспорядочных связей, о которых любила предупреждать их директор школы. А ведь кроме Пугал, в деревне могло быть и что-то ещё!

      Было бы любопытно заглянуть за забор "Строймонтажа". А потом с ветерком прокатиться на огромной машине, размалывая колесами ветки и прутья Пугал. Доехать до Карьера, узнать как там Жонкиль, и может быть повторить участь Блакита... Ира тряхнула головой, прогоняя фантазии. Нужно было собраться с мыслями и действовать.

      Для начала она проверила точное количество зарядов и порадовалась — их было чуть больше, чем она думала. В винтовке осталось всего три патрона, но её Ира оставила на потом, больше доверяя привычному оружию. Посмотрела на окно. Створки у него не было, не было и чего-то похожего на щит или заслонку, но она надеялась, что крупные птицы не проберутся все сразу. А потом придется бить их прикладом для экономии и бежать вниз... Соколова вспомнила хрупкую лестницу и нахмурилась, но верёвок для страховки у неё точно не было. План — если его вообще можно было так назвать — угрожающе раскачивался и поскрипывал, как те самые ненадёжные ступени. Но другого не было, позиция для стрельбы была слишком хорошей, а лучший стратег их группы не мог сейчас ничего подсказать. Последней и самой здравой, как показалось Ире, пришла мысль о берушах. Девочка похлопала себя по карманам в поисках платка, но ничего не нашла...

      Выстрелы... Ира припомнила чудовищ и невольно попыталась пририсовать им в воображении "Штейры". Помотала головой, разгоняя туман и воспоминания о жутких когтях. Выстрелы, значит люди. Но днём? Разве чудовища днём не спят?

      Она всё ещё смотрела на пасторальную картинку. Чаша из зелёных ладоней Земли, в обрамлении более тёмного узора еловых краёв, с голубой полосой "линии жизни" — как же красиво это, должно быть. Её собственный мозг воспринимал увиденное отстранённо, словно постоянное напряжение и ощущение опасности приглушили возможность просто любоваться, и даже ясная голубизна неба казалась стеклянным оком чьего-то наблюдения. И всё же...

      В другое время от ощущения простора и внезапной свободы после лесной дороги она бы бежала к реке, смеясь и раскинув руки, чтобы обнять, вобрать в себя всю эту зелень и небо, и земля дышала бы миром и покоем. Но сейчас Соколова чувствовала напряжение в душном воздухе и криках птиц. Словно вся природа ощерилась, ощетинилась и всеми силами пыталась изгнать отсюда врага. Кто был её подлинным врагом? Не человек ли принёс сюда, в этот прекрасный край зло, породившее чудовищ?

      "Индиго" присмотрелась к поселению. Владей она этой "господствующей высотой двести двадцать", обязательно разместила бы дозор в старой мельнице, что и так стояла чуть ближе, словно форпост заброшенного (как она чувствовала) Садоводства. Но Ирина вовсе не была стратегом. Ей с одной стороны не нравилась мысль открыто двигаться по дороге — она предпочла бы бить из укрытия, а с другой было в этом что-то, что заставляло сонную кровь бежать быстрее: энергия, ярость, высокое вдохновение битвы. Отринув сомнения и здравые рассуждения, она поудобнее перехватила оружие. Если хоть кто-то ещё стреляет, значит жив. Если есть шанс успеть, она должна попытаться.

      Ирина собрала силы и двинулась по дороге, посматривая по сторонам.

      Ей бы сейчас не помешала перекись водорода. Соколова коротко осмотрела раны и сочла их не слишком значительными. Расчётливым движением убрала запасные магазины по карманам и двинулась к тому, что было прежде окном, в обход страшных туш, внимательно слушая тишину.

      С каких пор животные стали обращаться в чудовищ? Сейчас, под притихший, но внимательный отсчёт секунд во внутренней пустоте, она не могла забыть полные тоски мёртвые глаза. Вряд ли они сами выбрали эту участь. Может быть, правы были те, кто считал, что смерть для таких существ — подлинное благодеяние и освобождение.

      Не так ли выглядят и глаза убитых Охотников?

      Воображаемые цифры на мгновение замерли. Ира тряхнула головой, отгоняя мысли. Она — не чудовище. Они — последний рубеж между человеком и Тьмой, и эмоции здесь лишние.

      К тишине оказалось очень легко привыкнуть. Лёжа на старом и жестком, но почему-то очень удобном сейчас диване, Ира слушала фоновые звуки лесной жизни и различала пение птиц, стрекот сверчков или кузнечиков — всегда забывала, кто как звучит, — шелест листьев и шуршание чего-то под истончившейся от времени крышей.

      Тот, кто любовно строил этот дом, кто строчил на стареньком ручном "Зингере" занавески и читал вслух Гумилёва, должно быть, давно умер, или напрочь забыл о существовании этого места за удалённостью от удобных дорог и делами шумного города. А жаль. Напоённый запахами леса и трав воздух вливался, казалось, в самую душу.

      Ирина открыла глаза и села, безошибочно находя ногами ботинки. Сонливость отступала медленно, но неуклонно, путаясь в волосах и ресницах, словно солнечные лучи в ветвях дерева. К шуму окружающей природы добавился звук проходящего через кольца люверсов шнурка, потом скрип покинутого дивана и шорох одежды — Ирина потягивалась, разминая застывшее за время сна тело. Они были здесь, и она не могла разочаровать ни их, ни себя, ни тех, в чьём одобрении нуждалась.

      Она защелкнула браслет часов, руки привычно подхватили оружие. Внимательно вгляделась в тени углов и мягким шагом приблизилась вдоль стены к окну, залюбовавшись на миг танцем пылинок в пламенных закатных лучах.

      Пока парни задавали «дельные вопросы», Ира с интересом слушала и рассматривала их самих. Всех по очереди, начиная от бравого подполковника и заканчивая настырным правоведом в белом свитере и с пластырем над глазом. В начале они едва успели поздороваться, так что теперь наблюдательная девушка навёрстывала упущенное. Если всё сказанное — правда, если работать предстоит вместе, Ира хотела знать как можно больше о совершенно неизвестных ей людях. К тому же, опыт прочитанного-просмотренного то и дело подкидывал картинки апокалипсиса и разрушений, с непременным участием зомби и, возможно, инопланетян. Одно успокаивало: на предсказание это было совершенно не похоже. Предсказания зазвучали позже, а сейчас Соколова просто запоминала. Например, Ирина не была уверена, в чем состоит её собственный «талант». В умении получать зачёт за честные глаза?

      — Вы круты, — шепнула она во время паузы, наклонившись к Жене.
      — Я не шарю, о чём он... — так же тихо пробормотал Медник.
      — Хм. Может, тебе нужно потренироваться, научиться управлять ею?
      — Чем? — слегка покраснев, биолог покосился на подругу.
      — Своей силой, так всегда бывает. Вспомни любую историю!
      — Господи, и световой меч купить, — Женя со вздохом кинул очки на стол. — Погоди, давай дослушаем.
      Ирина хмыкнула, сдерживая смешок, и кивнула. Сидя здесь, вроде бы, в таком обычном офисе, было трудно воспринимать реальность, оставшуюся на поверхности.
      — Чур мне розовый, — еле слышно прошептал Медник.
      — Тогда мне голубой, — вовсю стараясь не засмеяться, пробормотала Соколова.

      Их перешёптывание привлекло внимание Владика. Бармен кинул на них быстрый взгляд, всё еще размышляя над тем, вместе ли они или просто друзья? Последнее звучало действительно странно для самого Владимира — в дружбу между полами он не верил ни разу.

      Ермолкин, собираясь с мыслями, шумно выдохнул, и веселье быстро улетучилось. Охотник на вампиров сейчас казался ей человеком, которого сразило тяжкое горе.
      — Куратором, значит, — пробормотал он. — Да, я буду куратором.
      «Жаль, что не Алиска, чувак», — мысленно посетовал Коткин. Впрочем, пока всё и так шло достаточно хорошо для ребят — стоило ли расстраиваться? Поболтав остатки капучино в стаканчике, Влад одним хорошим глотком допил кофе и осторожно намекнул:

      — Ну… так что дальше?
      — Вы спросили, кто мы, — продолжил Олег Иванович. — Спросили, почему вы. Спросили, зачем. Но почему именно сейчас, ещё не знаете... В иной ситуации столь скоро приглашать вас я бы не стал. Мы так не работаем. Мы наблюдали бы за вами какое-то время, присматривались бы, а потом постепенно стали бы вводить в курс дела.
      — Но-о?.. — подбодрил Коткин.

      Подполковник тяжело опустил ладони на стол, и степень тяжести этого жеста была сравнима с массой какого-нибудь континента.

      Не сработало! Ничего особенно удивительного в этом, конечно, не было, скорее наоборот, это прошлая встреча с чудовищем прошла вне всех планов.

      Сквозь сомнения и панические мысли, мешающие дышать, Ира сконцентрировалась на ощущении в руке. Твердое, холодное и тяжелое, похожее на кусок бетона. Да, точно — в царящем в голове тумане всплыло воспоминание о покрошившемся бордюре, который порой бросался в глаза, выделяясь среди своих ровных соседей. Мог ли он сейчас спасти её? Чуть шероховатый, с выщербленными дождем и снегом ямками на поверхности, он был увесистым кусочком реальности, напоминающем о спокойствии и стабильности. Из ужаса и дезориентации Ира вцепилась в одну мысль — выжить, спастись! Ударить и бежать казалось единственным, хоть и ненадежным планом.

      Сейчас или никогда! Пойти на корм чудовищам Ире хотелось меньше всего. Она в отодвинулась еще, не скрывая страха, и все силы вложила в то, чтобы вырвать обломок и использовать его как средство защиты... или нападения!

      Ира так спешила сбежать, забыть ощущение капкана чужой руки и воли, что начала задыхаться, подлетая к метро. Пришлось остановиться и отдышаться, а за одно и пригладить подрагивающими руками волосы.

      В голове всё равно роилась сотня вопросов, не давая сосредоточиться, но теперь, без навеянного ужаса, привести их к порядку оказалось куда проще. Главное – она выжила! От осознания этого сердце, только вроде бы вошедшее в нормальный ритм, забилось быстрее, хотелось кричать от радости, прыгать и обнимать прохожих... Но вот уж этого делать она точно не станет!

      Ирина ещё раз оглянулась и заторопилась внутрь, не опоздать бы! Но увы, турникет на приложенный к нему билет не отреагировал. 22:06 — сообщили ей настенные часы. Соколова растерянно посмотрела на форменную женщину в стеклянной будке наблюдателя и чуть отошла, чтобы не загораживать проход.

      Что же делать? От мысли возвращаться домой той же дорогой ощутимо потряхивало. Кажется, она надолго приобрела фобию к слабо освещенным аллеям и колючим кустам. И почему-то первым человеком, пришедшим на ум был Женька. С ним всегда было легко общаться, и это сейчас, пожалуй, очень бы не помешало.

      Телефон, к счастью, пережил приключение лучше неё самой — был цел и работал. Вот только Медник, увы, оказался вне зоны доступа сети. Ирина выслушала печальное сообщение и сбросила вызов. Мысль о бесцельном шатании по городу казалась всё такой же нездравой, но более привлекательной.

      Ирина ещё раз посмотрела на карточку и попыталась погладить мгновенно увильнувшего кота. Интересно, это предложение связано было с тем, над которым она обещала подумать?

      Случившееся было похоже на дурной сон после ужастика: если бы не то фото, она бы и сама себе не поверила. А началось всё довольно невинно — она всего лишь выглянула в окно, чтобы убедиться, что её "ученик" спокойно покинет их, в общем, совершенно безопасный двор. (Ирина подрабатывала репетиторством, по большей части лишь поясняя несчастным школьникам пройденные на уроках темы или помогая с домашним заданием и сама себя величала "нянечкой".) Но в этот раз вышло наоборот. За мальчишкой кто-то следил, скрываясь в тенях домов и деревьев. Чувство опасности, опасения за жизнь подопечного буквально вынесло Иру на улицу с попавшим под руку кухонным ножом. Неизвестный преследователь не терял времени и уже утаскивал мальчишку в переулок, когда длинными — слишком длинными — белыми пальцами привлек внимание. С яростным, как ей казалось, рычанием Ирина бросилась к ним, не думая о себе, и оказалась на волосок от смерти. До сих пор было страшно вспоминать совершенно безволосую, неправильной формы голову и бледное лицо, искаженное яростью, с длинными клыками и ненавистью в алых глазах. Ужас, ощущение скорой гибели заставили её тогда схватиться за крестик, шепча до автоматизма заученную когда-то молитву, как в детстве, когда хотелось, чтобы воображаемые чудовища пропали. Это чудовище было совершенно точно настоящим, но и оно, странное дело, зашипело и отступило, поспешив скрыться во тьме.

      Ирина успела его сфотографировать, и хоть камера телефона зафиксировала лишь спину и блеснувший во вспышке лысый затылок, теперь она точно знала, что ей не привиделось и не приснилось. Ученик ее ничего не помнил, но Ира забывать не собиралась, хотя рассказывать близким подробности не стала — было страшно, словно, узнай они, и чудовище захочет до них добраться. Сама же она разместила фото в сети и стала искать схожую информацию, пролистывая плохого качества фотки и выдуманные истории. И была вознаграждена осторожным, но тем более похожим на настоящий отзывом от имеющей схожий опыт девушки. Потом была встреча в людном тц, рассказы и разговоры. Суть последних постепенно сводилась к тому, что Тьма существует и с ней нужно бороться. Что есть те, кто это делает, что им определённо пригодится такой человек. Разумеется, с подпиской о неразглашении!

      Над этим-то и размышляла Ира, изводила себя аргументами за и против, не смея обратиться за помощью, и за это же на себя злилась. А за собственными переживаниями не видела и того, что творится с другими.

      Учебный день прошел быстро и незаметно. На время выбитые из головы мысли вернулись после занятий, и заблокированный WoW никак не способствовал душевному равновесию. К десяти Ира была рада пойти куда угодно, только чтобы дать голове остыть и проветриться.

      Идти до метро было минут двадцать. Но деревья вдоль привычного маршрута сейчас не вызывали радости, ведь их тени были достаточно густыми... Ирина вздрогнула, не столько заметив, сколько ощутив чье-то недоброе внимание. Неестественно для себя плавно шевельнулась тень сбоку, и девушка ускорила шаг, не желая признавать, что её, похоже, нашли.

      Не сорвался. Какое там! Со стороны сказали бы — взлетел, будто птица! А может и ёльф какой, те-то, сказывают, дюже большие мастера в листве прятаться и по деревьям лазить. Да не, не со злом сказали бы, а с восхищением

      А трещины на коре под ногами стали мягче, ветки — тоньше, и удобно ложились в руку. Только почувствовал Гаэтан, как дерево под ним прогибается, и остановился. И так, поди, едва не до вершины добрался.

      Лёгкий ветерок чуть покачивал ветви и вместе с ним покачивался вокруг мальчика мир. Зелёный и синий, яркий и радостный от солнца, птичьих трелей и запахов цветов и трав. Далеко-далеко там, откуда он пришёл, раскинулся под его лысой горкой лес. Хотя, ежели так посмотреть, лес-то — он кругом. А только всё одно, хоть и хорошо прошёл Гаэтан, казалось, будто видится дымок над деревней, да блещет знакомая река, манит вернуться.

      А если прямо посмотреть, так видна, видна Ягельная гора! Сверкает белым инеем в лесной зелени, а чуть поодаль и тёмная проплешина виднеется, никак старое пожарище, в честь которого и Паленки названы. Было дело, деды ещё опалили лес по краю, чтобы, стало быть, нечисть лесную отвадить. Нечисти-то может и дела не было, но деревья на том месте росли неохотно, Гаэтан знал. Стало быть, до самих-то Паленок и рукой подать!

      А по боку далёхонько, сизой дымкой, будто тучкой, висят над землёй горы. Настоящие, не чета этому холмику. Может и не бают про троллей?

      И с другой стороны дымка вьётся, аккурат над центром Леса, будто чуть темнее там зелень, выше и гуще деревья. Лесной град , помнилось мальчику. И туда-то уж вовсе заходить не след — будто лёгким холодком повеяло на Гаэтана, когда он смотрел туда, и мнились в дымке ажурные башни, сплетённые из ветвей, дивные единороги. Казалось, там тоже, почти как дома — ждут...

      Леший и в самом деле не знал, зачем его бояться. Вон ведь как весело поиграли с мальчишкой, поди и ещё придёт, так? А уж он-то подготовится, запутает тропинки, да непременно выведет после, ведь людей трогать без приказа не след. И уж конечно он не осмелится навредить тому, кто носит старый ключ.

      В тёмной чаще, там, где когда-то жил светлый народ, несут свою стражу те, кто остался. Живые ли, мёртвые — не узнать. Не разбудили их лёгкие шаги Гаэтана, не потревожили колдовского сна. Да оно и к лучшему, что прошло, пусть остаётся прошлым.

      А вечером, когда довольный собой Гаэтан вернётся домой, крепко обнимет его матушка, одобрительно посмотрит отец, и засветятся восторгом глаза Лигнги от рассказа о гаэтановых приключениях, об огромном Лесе, о белой Ягельной горе.

      А коли уж захочет Гаэтан однажды пройти весь Лес насквозь, то может статься, ему и это удастся. Ведь есть те, кому открыты все дороги. И Гаэтан — из их числа.

      Чес представил, поёжился.

      — Испугаешься тут... Мудрено из леса-то выйти, а ты вон, не заплутал даже! Однако же, страшно! — он немного помолчал, и продолжил словно бы неохотно. — Мне бабка рассказывала... был у нас в деревне юродивый — к делу не приставишь, всё ходил да с голосами разговаривал. И вроде как стал он таким после того, как в лесу ночь провёл — пошёл по грибы, да и заблудился, не смог до темноты выйти. Потом уж нашли его, такого. Так он в том лесу и сгинул! — мальчишка опасливо покосился на темнеющую громаду леса. Тому, правда, было хоть бы хны — солнце играло в ладушки с листвой, птицы перелетали с ветки на ветку и щебетали, и ветерок обнимал и что-то шептал на ухо смущающимся берёзкам.

      Идея с бросанием яблока перестала казаться шибко дурацкой. Мало ли, а ну как Чес рассказывал правду? Вон: тропинка, как сам Гай помнил, как исчезла, так и появилась — ясное дело, что так не бывает. Ги похолодел так, что отвязал рубаху от сумки и нахлобучил обратно.

      — Дела, — с видом знатока согласился он затем, — только я трюки евонные знаю. Поставил себе знак и стал вокруг ходить, путь искать. Да и нашёл. Видишь, ничего со мной не случилось.

      Он пренебрежительно улыбнулся.

      — Ну, ты-то молодец. Я бы... тоже так хотел, — со вздохом признался Чес. Честность в нём победила мальчишеское желание хвастаться и доказывать, а может страх перед Лесом был слишком велик?

      Они посидели ещё немного, болтая о том, о сём, уходя от темы Леса. Чес объяснил, как найти его дом — третий в крайнем к лесу ряду, с резными уточками на наличниках — и приглашал заходить при случае. Но время не желало стоять на месте, и Гай засобирался в деревню. На прощание он ещё раз пообещал вернуться и рассказать, что же значило старостино письмо.

      «Жаль, у меня собаки нет. Мог бы тоже с собою брать, горя не знать...»

      — Отличный у тебя пёс! — помахал Гаэтан с окраины опушки.

      Он успел увидеть радостную улыбку Чеса и услышать добродушное прощание Мрака, а потом его снова затянула лесная тропинка. Правда, шагалось теперь куда легче — и малость под горку, и всё ж таки люди неподалёку! А значит нечисть всякая чудить не станет...

      С направлением Гай тоже не ошибся, только вот дубовая роща осталась в стороне, а тропинка свела его в низину, густо заросшую с одной стороны яркой, сочной зеленью. Где-то рядом слышался ручей, а земля под ногами стала чуть мягче и камней больше не попадалось. Зато кузнечиков, стрекоз и даже пчёл было хоть отбавляй.

      Правда, пока Гай стоял под деревьями, никто его не беспокоил. Словно граница между лесом и ручьём, заболотившим низину, была непреодолима. Но не для Гая. А тропинка спокойно шла себе вдоль деревьев, постепенно становилась шире и вдруг обрела пару совсем рядом, ровно на ширине одной телеги...

      Какая и обнаружилась прямо за участком скошенной травы. В телегу была запряжена невысокая плотная лошадка, а внутри было навалено травы — той самой, яркой и сочной.

      — Не все, — усмехнулась матушка, выставляя на стол кашу с маслом, мёд и молоко. — Мы вот с тобой не спим. Да и всем прочим немного осталось уж, скоро за работу, — она села рядом, оперлась о стол, посмотрела с нежной улыбкой и еле слышно вздохнула. — Совсем уж вырос мой Гаэ.

      — Чего-о? — смутился и одновременно вспыхнул Гаэтан. — Я и так не маленький!

      — Да, уже не крошка, — еще больше, кажется, развеселилась его мама, и только в глубине глаз сияла тихая грусть. — Ты ешь, Гаэтан, тебе силы пригодятся. Путь-то не близкий, — она качнул головой. — Не маленький. А всё же мой.

      — Да что вы меня как в Кормир провожаете... — буркнул мальчик, с удовольствием орудуя ложкой. — Уж вечером тут буду. Али что...

      Тут глаза Гаэтана вспыхнули надеждой.

      — ... случалось в лесу что?

      Женщина снова усмехнулась, поворошила подсохшие волосы мальчика.

      — Всё бы тебе чего интересного. Но... случалось, — она посерьёзнела. — Люди там пропадали, Ги. Давно правда, но — как в воду канули. Так что ты уж побереги себя, сыночек.

      Под ногами она не растаяла, и в жгучий кустарник не превратилась. Всё так же щебетали в вышине птицы, спокойно и будто не замечая идущего под ними мальчика. Да и то — он ведь не шумел, не кричал, стрелами не кидался... Только виделось ему порой странное. То ветка заломленная, но по-прежнему зелёная, указывала путь на неприметный проход. То за кустами мелькнёт часть звериной тропы. То паутинка между деревьями сверкнёт, будто вода.

      Но вот тропинка вела себя совершенно нормально. Да и деревья стояли на своих местах, как и прежде, хоть по некоторым и казалось, будто вот-вот оно потянется узловатыми ветвями, расправит затекшие плечи и раздумчиво так приговорит: "Хрррум-хруммм".

      Его песня легко вливалась в лесной хор. Невидимые птахи то ли спорили о чём-то, то ли вдохновенно пели, подхватывая за ни разу не сбившимся солистом. А тропинка всё бежала под ногами, маня скорее пройти, узнать, что там, за теми деревьями, которых между делом становилось всё больше. Теперь лишь редкие полянки напоминали о лугах, оставшихся за спиной. Зато на них буйствовали ягоды — под резными листьями можно было найти не первые уже, переспевшие и оттого особенно сладкие ягоды земляники, а из-под кромки деревьев робко вытягивала тёмно-зелёные лапы малина. В таких местах солнце отчётливо пригревало. Оно успело подняться над лесом и теперь рассыпало любопытные лучи во все доступные уголки, будто щекоча зелёные бока земли.

      Гаэтан шёл, напевая и вслед за тропкой обходя стволы. Лес и лес, не слишком густой, довольно светлый. С влажным покрывалом прошлогодних листьев, поросших местами папоротником и травами. С поблескивающими паутинками между деревьями и порой заметными следами животных и охотников.

      На одной из полянок был даже сооружен стол и скамьи из половинок брёвен. Над всем этим располагался навес, призванный защитить от дождя с резным наличником по краю, похожим на диковинное кружево. Птицы щебетали умиротворяюще, и поляна так и манила отдохнуть...

      Солнечные и тихие дни тянутся над приречной деревней. Словно облака над рекой безветренным вечером, нитью жемчуга в руках девушки: один, другой... Трудятся, не покладая рук, честные селяне, предвкушают осенние праздники да помалкивают — не сглазить бы.

      Смирное стадо, устало помахивая хвостами, спускается к воде, а потом укладывается в тени на дневной отдых. "Хороша погодка" — вздыхают труженики, поглядывая на поле, где от изумруда в золото окрашиваются колосья. Скоро уж и сбор, а до той поры ещё ой-ёй, сколько успеть надо.

      Под раскинувшимся по небу закатом возвращаются работники, собираются, умывшись, за накрытым столом. Деревянным, отполированным бережными руками мастера и тех, кто каждый день за него садится. Парное молоко, хлеб, от которого пахнет теплой печью и руками матери. Ломтики золотистого сыра и тягучий янтарный мёд — главная приманка для мелких сладкоежек.

      После ужина можно убежать по своим делам. На речку, пока не стемнело, с удочкой или без. Подсмотреть, как прихорошившиеся девицы кокетничают с парнями постарше, бросить в недостаточно уединившуюся парочку пучком репьёв и сбежать с хохотом. А то и самому переброситься словом.

      Только вот Гаэтана вдруг окликнул отец.

      Пусто и странно выглядела сигнальная площадка без вечных караульных. Дитрих вспоминал, сколько часов сам провёл, глядя на горизонт, где в мареве испарений сливалась граница неба и моря. Возле фонаря всегда кто-то был! Словно столп мироздания, основа порядка. И всё же здесь, один на один с ветром и небом, всего на мгновение, солдат Хайнц захотел перестать быть отдельной, уставшей, замёрзшей и напуганной личностью. Небо и вода звали его к себе, и как было бы здорово стать их частью, не противопоставляя себя природе, а являясь естественным её продолжением. Лиловая луна ласково подмигнула ему, а воображение воскресило в памяти сияющие небеса Похъялы. Но Дитрих лишь сжал норовящие запрыгать от холода зубы и поставил фонарь у стены, чтобы освободить руки.

      Они ему были нужны, потому что лучше головы помнили затверженный порядок действий. Вытащить из короба картуз с порохом и спешно затолкать его в ствол, пока снег не успел набиться. Прибойником подбить поплотее пыж и, вместо ядра, ракету. Осложнял дело снег. Дитрих боялся, что порох отсыреет, а потому действовать старался быстро и аккуратно. Над запальным отверстием, через которое полагалось протыкать особым штырьком — протравником — картуз, он вовсе едва не змеёй обвился, чтобы только не намок тонкий порох, который следовало насыпать из специального рожка и поджигать фитилём. Сквозь вой ветра донёсся выстрел, и Дитрих вспомнил, что он не один.

      Он должен был идти дальше. Дитрих пытался смотреть вперёд, но тела притягивали взгляд. Может, злая сила, исковеркавшая людей до неузнаваемости, и не задумывала такого, однако они стали барьером, чтобы преодолеть который потребовалась вся сила воли молодого солдата. Он подумал о близких, оставшихся дома — так далеко, будто во сне. О других солдатах, погибших во дворе и на пирсе, и тех, что были ещё живы. И не клятва защищать Пальмиру и Короля заставила его сделать шаг вперёд, а те, кто оставались внизу. Доктор Крамм, поднимавший на ноги тех, кто, казалось, встать уже не мог. Ефрейтор Бахман, сражавшийся с тесаком в рёбрах. Майор фон Вартенбург, с изяществом танцора прорубивший своей группе проход сквозь дикарей. Усатый Вебер, сумевший преодолеть зов золотого листа. Шнайдер, Клосс, Кройце — Дитрих уже бежал, вспоминая не ужасы и странности сегодняшнего дня, а тех, кто отчаянно сражался за жизнь. Он не верил, что здесь останется кто-то живой к концу ночи. Не знал, осветит ли луна Похъялы другие батареи. Но любой ценой должен был подать сигнал — чтобы не повторилось, чтобы они погибли не зря.

      Когда обычно сдержанный майор начал швыряться в стороны бесценным — с точки зрения культуры и искусства, ведь тонкая вязь гравировки могла содержать не просто рисунки, но и текст! — листом золота, Дитриха охватило не столько ставшее почти привычным дурное предчувствие, сколько подозрение, что фон Вартенбург не в себе. Что он тоже что-то слышал или видел, что-то особенное, из-за чего и стал скоропалительно судить коллегу-майора. Щурясь, с величайшей осторожностью смотрел на начальство Хайнц, но ослушаться приказа всё же не посмел.

      А когда услышал крик доктора, разом вспомнил свой кошмар с рогатой головой, смертельно побледнел и со всех ног бросился к выходу, держа оружие наизготовку.

      Лиловый свет и тревожил, и успокаивал. Дитриху казалось, что ещё чуть-чуть, и он услышит её голос, непохожий ни на какой другой в окружающем мире. Такая красивая, такая далёкая. Быть может, и тень оленьей головы, ползущая в небо, — её проявление? Голос доктора затих и исчез, оставляя Хайнца наедине с льющимся в уши едва различимым шёпотом и теми видениями, что он вызывал.

      Дитрих ещё мгновение пытался бороться, хвататься за окружающий мир, но не смог найти опору. Виновата ли в том была собственная слабость или хороший удар по голове, выбивший из неё все правильные мысли и добрые воспоминания, кто знает. Даже злости не осталось. Дикий ужас, испытанный поначалу, сменился болезненным счастьем.

      — Лоухи... — прошептал Дитрих, протягивая слабую руку в сторону сигнальной башни, и в его голосе плясали нотки восторга. — Лоухи, мий анъёль таа ни, Лоухи... Это ночь твоей луны...

      Со своего возвышения Дитрих видел куда отчётливей, что дикарей было много. Намного больше их маленького отряда, включая почти безоружных солдат четвёртой, которые падали один за другим.

      В тот момент, когда упал брат Даниэля, Хайнц заметил бегущих с его стороны врагов и понял, что ружьё перезаряжать слишком долго. Перехватил его для штыковой атаки и с угнетающим молчанием (жаль, в таком гвалте его было совсем не слышно) бросился к ефрейтору.

      Дитрих всегда думал, что его отец — мудрейший человек. Теперь же он в этом который раз убедился: тот часто повторял, что коли в голове что-то заело, стоит сменить занятие. И посылал помогать матушке на кухне, или таскать уголь, или ещё что. Вот и сейчас чёткая работа веслом успешно отвлекала молодого солдата от мыслей об "откусили" и том, кто же это мог сделать. И не похожи ли те ножи, которыми бедняге-утопленнику едва не отрезали голову, на когти. Правда, даже его фантазия отказывалась объяснять, что бы такое существо делало в воде да ещё так далеко от берега.

      И после гонки к пирсу и высадки было не до паники. Внятные распоряжения ефрейтора в этом случае работали не хуже действенного успокоительного — выстрел, штык на изготовку и вперёд!

      Дитрих очень старался не уронить важную светящую штуку. Руки дрожали, а ветер, как на зло, то и дело норовил вырвать и них крепление. Но Хайнц был не таков, чтобы ему сдаваться. Только не в присутствии старшего офицера! Это потом можно будет спрятаться под невысокой стеной хоть на время, чтобы согреть озябшие пальцы под шинелью и обругать себя за слабость. Дитрих очень хотел, чтобы отец им гордился. А потому никаких слабостей быть не должно! И только промозглый ветер ломал все планы.

      Его отец любил литературу. Много читал, немало рассказывал. Дитрих и сам полюбил чтение, часами пропадал в библиотеке, где служил отец. Потом началась служба. Летнее море и небо покорили юношу. Казалось, он никогда не устанет смотреть в бесконечное пространство, слушать шорох волн, лижущих каменные стены. Однако же вот — всего ничего прошло, а влажные поцелуи воды уже вызывали неприятное чувство, что они все вот-вот утонут. Но Дитрих полагал, что это пройдёт, и он привыкнет, как все, кто прожил здесь чуть дольше.

      Неподатливый фонарь всё-таки соблаговолил вынырнуть из сундука и зацепиться за предназначенный для него крюк.

      — Есть, герр вице-фельдфебель! — не столько отрапортовал, сколько просто не сдержал радости Дитрих.

      — Хм. Ну, если глупые и мерзкие, тогда понятно. Я правда постараюсь его не испугаться, — школьник легкомысленно пожал плечами. В конце концов, он видел современные игры и выжил, что ещё его может напугать?

      — Погоди, значит, ты и этот... на "А" относитесь к одному виду, как все люди, а вы — радуги? — сомнение в голосе мальчика было обоснованно, в мыслях всё это звучало чуть лучше..

      Кирилл представил себе описанное Аио времяпровождение для взрослых, которые привыкли "работать, пить и ругаться", и ему стало неуютно. Он не знал этих людей лично, и его, в общем-то, не слишком трогала их участь. Да и разве не то, что люди называют счастьем описал его светящийся друг? Но всё же, может быть, им стоило бы успеть сбежать тогда. Или вовсе не связываться со строительством бетонного монстра. Интересно, а нашлись для Елены Рубеновны в Аркадии пчёлы?..

      Впрочем, самому Кириллу пока очень хотелось там побывать. Вот было бы здорово, если бы это путешествие, как в фантастических рассказах, было бесконечным внутри, но коротким снаружи, чтобы мама не успела заметить его отсутствия! Он бы обязательно попробовал всё, и наверное, они с Аио ходили бы встречать рассвет над озером, и провожать закат к опушке леса, чтобы наперегонки угадывать образы в проплывающих облаках. Он совсем было замечтался, но потом заброшенный лагерь вытеснил из головы школьника прочие мысли.

      — Ха! — насчёт младших товарищей он даже спорить не стал. Показал радуге язык и улыбнулся, искренне радуясь такому другу.

      — А ты знаешь, куда ходила здесь Лера? — Кирилл ещё раз осмотрел карту.

      — Ух, — выдохнул Кирилл и задумался. По описанию Аио выходило, что Аркадия это что-то вроде воплощения радости жизни. Коллекция счастливых моментов, которые замечают не все. Лес, место, время и настроение. Загадочно! Зато отлично объясняет, почему растения в лесу и в деревне вели себя так странно — если они тоже и там и тут, если это влияние загадочной Аркадии на обычную деревню, то самое естественное для них — находиться в расцвете, в пике жизненной силы. Может, это Аркадия спасла (или спас) природу от комбината? И её же испугалась бабушка? Но не могло же это загадочное место-явление-состояние появиться из озера? Или могло?

      Кирилл вконец запутался в рассуждениях, потряс головой, чтобы выгнать лишние мысли. И предположил уже вслух:

      — Значит, ты можешь быть здесь потому, что Аркадия рядом? А я хотел пригласить тебя с собой в город... Может, тебе понравилось бы.

      — А как получилось, что я прошёл? — книга в руках Кирилла была тёплой, словно её только что положили на стол, задув свечу. Он помнил это стихотворение, его читали в школе. Точнее, помнил сюжет, и перед глазами вставали образы скрытых в тумане чудовищ. Неизмеримые силы стихий. Нет, Кирилл всё ещё не испытывал страха. Он посмотрел на девочку из-под чёлки и озорно улыбнулся.

      — Я тебе просто сразу понравился, правда?

      Футболка под балахоном, кажется, насквозь промокла. Кирилл, который на волне азарта какое-то время не обращал на это внимания, вдруг понял, что идти в дом, как он собирался, чтобы снять тяжёлое пчеловодческое снаряжение, нет ни малейшей необходимости. А ещё сил, но об этом тактично умолчим. Поэтому отошел он только подальше от ульев, отложил цветы и стал выкарабкиваться из резинового кокона, который, прокалившись на солнцепёке, стал мягким и никак не желал слушаться. Но ничто не вечно, и плен одежды обернулся светом и прохладным, в контрасте, воздухом. Каким же он был вкусным и свежим вне пыльной маски!

      Кирилл ещё повозился с балахоном: хотелось сложить всё на место, на случай... на какой случай, он не знал и сам, но считал, что так будет правильно. А когда это было проделано, подхватил букет и отправился обратно к дому бабушки. За время его приключений в деревне ничего не изменилось. Разве что солнце чуть сдвинулось, но не потеряло от этого в пылкости.

      Радужная плёнка была на месте, сверкая цветными вспышками в уголках глаз. Кирилл потрогал её рукой, улыбнулся разлетевшимся в стороны оттенкам и позвал:

      — Радуга, выходи!

      — Интересно всё же, почему твой купол был вокруг именно этого дома? — вслух поинтересовался Кирилл, не очень ожидая ответа. Но на Аио бросил взгляд и снова довольно улыбнулся. Как можно не улыбаться, когда рядом с тобой летает радужный светящийся шарик, и ты даже не спишь?

      Оглядываясь то и дело, мальчик шагал вперёд и нашаривал в кармане старый ключ. А потом решил не спешить заходить внутрь и обойти сначала вокруг. Почему они с мамой никогда сюда не приезжали?

      В голове у Кирилла никак не совмещалась полная радости жизнь природы и разрушенная людская. Они ведь должны были сосуществовать, тем же курам куда проще получать еду из рук человека, чем искать самим. Но и животные, и растения здесь похоже забыли, для чего им нужны люди и прекрасно обходились без них. За выявлением нестыковок с собственными ожиданиями мальчик прятал роящиеся в голове вопросы о том, что же здесь случилось. Пустые тёмные окна внушали ужас, и он старался отойти подальше, ступая медленно и осторожно. Дом слева, дом справа, неистово празднующая зелень. Шелест ветра, жужжание насекомых, квохтанье заботливых кур, скрип разрушающихся построек. И наползающее осознание, что он здесь единственный двуногий. Мгновенно Кирилл ощутил себя последним человеком на Земле. Она была свободна, счастлива и прекрасна, как никогда, но он был ей чужд. Будто в другой мир попал. Мальчик остановился, глубоко дыша и оглядываясь по-новому, как если бы очутился не в обычной деревне, а в диких джунглях. Ни подозрительно ползущих к нему лиан, ни змей не обнаружилось. Не зарычал медведь, из ближайшего окна не высунулась костлявая рука. Природа оставалась такой же спокойной, и знойный летний полдень властвовал надо всем.

      "Что здесь всё-таки случилось?" — неожиданно звонко и без страха подумал Кирилл. Ему было просто безумно интересно!

Оглушённый тишиной, Кирилл восторженно оглядывался. Вот куда надо отправляться, когда в следующий раз захочется погулять по заброшенной стройке или остаткам завода! Тут тебе и зелень, и развалины, и воздух совсем непривычный. Взгляд зацепился за измельченную пятнами ржавчины решетку на боку магазина - может, когда-то там было окно? - и отправился дальше, к неудержимо притягательному странному лесу. Кирилл помедлил, прислушался к птичьему гомону и стал обходить платформу по периметру, высматривая говорунов.

   И Охотник понял, что был прав. После обнаружения тела Охотника кондитер и не мог быть никем иным. И хоть вопросы "как" и "почему" оставались открытыми, сейчас они были не важны. Быть может, бывший Алчный Граф (а Макс полагал, что это именно он), однажды расскажет свою историю за чашкой вечернего чая с чабрецом и воздушным пирожным, и свечи на столе будут бросать на его лицо тени и блики, то скрывая, то делая ярче следы перенесённых душевных мук. Пока же оставалось надеяться, что верно и другое предположение — что, отказавшись от Ткача, Граф отказался и от желания приносить кого бы то ни было в жертву.

   — Миледи, — тихо позвал Макс, — он уже не тот, кем вы его помните. Он изменился, и не причинит вам вреда. Ведь так? — и Охотник обратил взгляд на кондитера, просто чтобы понять, какие чувства владеют им.

   Но Максу поразительным образом хотелось оттянуть этот момент, оставить Вдову напоследок. Быть может, он напрасно надеялся пробудить в ней остатки человеческого, быть может — боялся? Хотя искушение определённо было. Максимилиан полагал, что со смертью источника Тени исчезнут вовсе. А может, — кто знает, — и жители придут в себя. И всё же... Всё же его рука жаждала принести смерть Алчному Графу, безмолвным свидетелем преступления которого он стал не так давно. А ведь где-то ещё был Ткач, о котором пока Охотник только слышал. Но, как говорили старшие, лишь действуя аккуратно и последовательно, можно было достичь успеха. Где-то в дебрях дома томилась леди Имогена, и Максимилиану хотелось на неё взглянуть. Поэтому чрезвычайно удобный случай он отпустил, максимально осторожно, шаг за шагом, отправившись налево, навстречу творчеству Моне.

   Макс шёл, вдыхал морозный воздух, любовался окрестностями. Тело радовалось разминке и возможности отвлечься от мыслей, которые теперь текли легко и свободно. В кронах деревьев ему мнилась усмешка Вдовы, и он качал головой с восхищением — поразительная женщина! Охотник не забыл ни Валентина и Аллею Самоубийц, ни Теней, что преследовали его до самых дверей кондитерской. Но, странным образом, пожилая леди с непреклонной осанкой казалась ему не менее интересной, чем прекрасная богиня в волшебном саду. Будто было в них нечто общее, хотя подобным сравнением что одна, что другая, наверняка были бы возмущены. Быть может, дело именно в этом: в силе и желании контролировать ситуацию. Но, представив Анастасию, Масимилиану стало трудно думать о чём-либо ещё, и размышления пришлось свернуть. Да и местность не располагала отвлекаться. Охотник прислушался, вглядываясь в во мрак дверного проёма, а затем стал аккуратно и любовно собирать единственную действительно верную подругу.

   Запахи и звуки жизни пробились через всеобъемлющую печаль грядущей и неизбежной смерти. Максимилиан некоторое время оставался неподвижным, рассматривая решительного паучка, который ткал свои тенета размером с чайное блюдце в надежде на добычу.

   Всё, что случилось, было необычайно, но Охотник не чувствовал сомнений в реальности если не сна, то выбора. И всё же, жизнь шла своим чередом. Паук трудился, старый кондитер — тоже. Даже Лаура наверняка была занята делом, так почему бы и ему, хранящему в сердце образ прекрасной Анастасии, не подняться и не провести день с пользой?

      — Благодарю, добрый хозяин. И за убежище, и за предупреждение.
      Максимилиан аккуратно строил из патронов забор. Кто-то сказал бы: "какое ребячество", но юному охотнику подобные механические действия помогали думать. О том, как тихо двигается девушка — ковры выхватывали звук её шагов и навсегда прятали его в цветных нитях, и о том, как осторожно держат её бледные руки масленицу, стискивают, чтобы не уронить. О старике, некогда сильном, а теперь скрипучем и неспешном, как рассохшееся дерево. Словно зима, властвующая снаружи, отняла у них способность бороться, и даже в этом уютном, безопасном и теплом доме они могли только выживать. И только кот не давал повода как-то о себе думать, потому что просто спал.
      — Прошу, расскажите о том, к чему мне стоит быть готовым, чего опасаться в первую очередь, — патроны были оставлены, Максимилиан украдкой глянул на блюдце с соблазнительным лакомством и поднял на старика серьёзный взгляд. Он знал, что ни одна подсказка не будет лишней в том деле, которое хозяин назвал игрой.

— Войдите, — отозвалась София. Книги она уже спрятала, чтобы не попались на глаза рабочим, и сейчас просто отдыхала. Тем не менее, двери достался настороженный взгляд.
— Спускайтесь вниз. Вы должны это видеть, — сухо сказал Марко, развернулся и направился вниз по ступенькам обратно к выходу, где лежали тела и добытая амуниция.
Голос у него был недобрый. Мрачные предчувствия охватили Софию, когда она отправилась следом, привычно готовясь к чему угодно. И всё же... Взгляд выхватил шляпу. Охотница замерла и опустила голову. Жан ни за что не расстался бы с любимым предметом гардероба. И, уже предполагая, что найдёт там нечто ужасное и крайне печальное, подошла к темнеющей груде и откинула куртку. Лица умерших товарищей, бледные и будто чужие, смотрели в небо.
— Жан, Наполеон... — скорбно выдохнула София, опускаясь возле на одно колено. Рука в перчатке бережно коснулась пушистого лба. Через несколько секунд София резко поднялась, вернула куртку на место и направилась в дом.
— Пойдёмте, мне нужен подробный рассказ. Телами займёмся потом.

Библиотека оглушала величием. Казалось, стоит только отойти от дверей, и возврата назад не будет — книги захватят разум неосторожного посетителя и не отпустят, пока он не прочтёт их все, даже если на это уйдёт вся его жизнь. София была в восторге: пусть ненадолго, но она здесь, в священном для любого исследователя хранилище знаний. Чтобы не дать себе заблудиться, охотница решила следовать инструкциям и подсказкам Вильгельма.

Софии нравился этот дом. И этот район. Словно наяву, она видела тени деревьев на воде и слышала шелест летнего дождя. Ей хотелось... остаться. Гулять вдоль каналов с Наполеоном, приветствуя соседей наклоном широкополой шляпки. Может быть, собираться вечером в ближайшем салоне и слушать стихи Жана или рассказы Марко. Или не слушать, если вдруг другие охотники не захотят разделить её спокойствия. Забыть об охоте, заниматься наукой и, может быть, медициной. Исследовать влияние влажности на проблемы дыхательных путей, спасти сотни жизней, изобретя вакцину... Но мешала Зима. И ещё отсутствие половины отряда, которое отдавалось в душе Софии болезненным опасением. Но опасения — опасениями, а Охоту пока ещё никто не отменял.
— Доброго утра, господин Жебер. Конечно, прошу. И благодарю за заботу.
С опасением взглянув на предложенный ему колченогий табурет, Жебер остался стоять у «буржуйки», сложив перчатки и трость в цилиндр.
— М-м-м... миленько, — выдавил он, чтобы сказать хоть что-нибудь, не переставая изучать Охотников.
София пожала плечами и замерла у окна, так, чтобы видеть краем глаза происходящее снаружи.
— Главное, что тепло и крыша над головой. И волки далеко. Господин Жебер, надеюсь, вы простите, если я буду говорить прямо. Вы тоже верите, что в Пальмире нет чудовищ? Разумеется, я не собираюсь беспокоить этим господина губернатора.
— Благодарю, — с дипломатичной нейтральностью поблагодарил секретарь. — Без сомнений, они есть. Прошло достаточно времени, чтобы я, м-м-м, принял для себя их существование как фантастический, но факт. М-м-м... да, точно так.
Жебер вытянул свободную руку к огню.
— Это весьма... щекотливый вопрос. Умоляю извинить определённое недоверие, которое канцелярия генерал-губернатора питает к альтруистическим идеалам, но, понимаете ли, чудовищами не исчерпываются наши затруднения. Могу и я быть откровенным с вами, мадам?
— Это было бы просто замечательно, — совершенно искренне согласилась София, которую изрядно утомляла необходимость делить слова собеседника на три, а то и больше, части, надеясь, что хоть одна из них будет правдивой.
— Понимаете ли, — с нажимом повторил любимую присказку Жебер, — нестабильность провоцирует людей на недальновидные шаги. Политиканы, воры, популисты, паникёры и проповедники всех мастей всеми силами стараются пошатнуть ту иллюзию порядка, которую с такими усилиями — и такими затратами — удаётся поддерживать Его Высокопревосходительству. Они преследуют исключительно корыстные цели, а некоторые так и вовсе забыли о гражданском долге. В Пальмире царит ледяной холод, но под снегом это котёл, который кипит от разнузданности оппортунистов, мадам.
Секретарь взял паузу, чтобы успокоить убыстрившуюся речь, и нервно поправил очки.
— Поэтому ваш приезд оказался сродни визиту элефанта в посудную лавку. Никто не был готов. И если не соблюдать осторожность, вы можете отправить этот город в ад, какие намерения бы вами ни двигали. Мне не хотелось бы такого. Я здесь вырос.
— Я понимаю, — медленно кивнула София. — И надеюсь, что понимаю верно. Какого рода осторожности вы хотите от нас? Должна сказать, в этом вопросе мы на одной стороне, господин Жебер. Пальмира очаровательна, и мне бы не хотелось, чтобы она погибла. Так или иначе.
Марко же не резделял мнения Софии относительно красоты этого места. Красота - это такая вещь, которая имеет значение и может восприниматься полноценно лишь тогда, когда ты чувствуешь кончики пальцев собственных ног или, по крайней мере, когда тебя не отвлекают от неё ни смертельные погодные условия, ни смертельные... кхм... мертвецы, ни какого-либо другого рода смертельная опасность. Плевать маркиз хотел на красоты Пальмиры и её сохранание - откровенно говоря. Куда больше его беспокоила Великанья Зима, которая грозила оказаться чем-то большим, чем фантазии средневековых мракобесов.
Хуже всего было то, что - к слову, маркиз Фиоренти как раз очень хорошо понимал, о чём говорил Жебер - местные даже в преддверии холодной смерти не способны были забыть о своих тёмных человеческих страстях - жажды денег, жажды власти, жажды ещё большей власти - дабы сплотиться и приложить все силы для выживания, какой бы это ни было тавтологией, всех живых (у мёртвых-то с выживанием здесь как раз проблем не наблюдалось, о чём Марко Фиоренти напомнил себе в сотый раз). И он молчал, слушая.
— Политической, мадам, — ответил секретарь и слегка улыбнулся. — Вряд ли вас волнует какая-то другая. Я знаю легенду о Клубе. Многие знают, хотя немногие верили в неё. Но удивительно ли, когда монстры ходят по улицам, что и другие мифы оборачиваются истиной? Вы появляетесь из ниоткуда и исчезаете в никуда. Но те же многие почтут вас за новую фигуру на и так весьма шаткой доске. Если вас заинтересуют дела выживших, вы увидите, что эти многие пожелают составить с вами альянс. Воля ваша, Охотники, но я пришёл предостеречь от поспешных решений — выбрав не ту сторону, вы развяжете войну внутри единственного района, который ещё не узнал её.
София вспомнила о втором рекомендательном письме, спрятанном от капризов окружения рядом с напутственной речью Вильгельма, и о пропавшей карете.
— Полагаюсь на ваш опыт, господин Жебер. И благодарю за предостережение. Мы постараемся быть осторожными — большего не могу обещать. Разрешите задать вам несколько вопросов о Зиме?

Вопросов не было. Проводив господина Жебера, София раздумчиво прошлась по периметру комнаты, взглянула на чертежи и приглашения. Во дворике продолжали что-то носить приехавшие с секретарём мужики: хлопали двери, живые голоса разрывали пелену тишины, так долго окружавшей дом. Возможно, скоро он станет похож на место, где приятно жить и работать, куда хочется вернуться.
— Марко. Жана и Наполеона нет слишком долго, да и карета пропала. У вас хорошо выходит общаться с гвардейцами, потому я поручаю вам поиск пропавших. Не исключено, что наши товарищи оказались в беде. Если найти их не представляется возможным, то я прошу вас отступить. Живой Охотник куда полезнее мёртвого героя. Я же отправлюсь к мейстеру ван Везену и попробую что-нибудь выяснить о природе Зимы. Предлагаю вечером встретиться здесь и обменяться информацией. И доброй нам обоим Охоты.
Она склонила голову и прикрыла глаза, в которых мерцал фанатичный огонёк — все Охотники так или иначе не были нормальными людьми. И даже не всегда пытались ими казаться.

София невольно взглянула на Марко — может, ей слышится? Но кажется, генерал-губернатор был из тех, кто предпочитает не замечать происходящее на самом деле. И открывать ему глаза — дело неблагодарное и, возможно, бесполезное. Зато ей стал интересен Жебер. Либо он просто слепец, трус и подхалим, либо ему зачем-то выгодно падение Пальмиры. Охотница сокрушённо покачала головой.
— Возможно, господин Жебер прав. В вашем квартале царит порядок и закон, а если в заброшенных домах соседям и видится кто-то пострашнее волков, то сюда им не пробраться. Но ведь эти страхи, оправданы они или нет, отпугивают людей. Давно ли прибывали к вам гости из других городов? Знатные персоны, музыканты, учёные или простые торговцы? Возможно, они боятся слухов о чудовищах? Окажите нам поддержку в нашей Охоте. И если мы ничего не найдём, ведь слухи, вероятно, ошибочны, то все узнают, что здесь по-прежнему безопасно, и что великолепие Пальмиры не угасло из-за... определённых проблем. К тому же, наша помощь совершенно бескорыстна.
И вновь попадание. Прослышав о безвозмездности охотничьих услуг, генерал-губернатор приподнялся из-за стола:
— То есть, городу это ни во что не станет?
— Разумеется. Мы также готовы оплатить постой и питание в том доме, где вы прикажете нас разместить, милорд. Клуб старается причинять как можно меньше беспокойства благородным душам, принявшим его помощь. Однако, нам бы очень пригодилась помощь ваших солдат, возможность пользоваться оружейными и доступ к библиотекам. Пальмира славится своими редкими изданиями, невозможно побывать здесь и упустить возможность прикоснуться сохраненным вашими усилиями трудам мудрецов.

Это было отчаянно печальное зрелище. В тот момент, когда глаза старика на миг показались живыми, София подумала, что освободить души этих бедняг от плена Зимы — и есть милосердие. И спасение. И оставалось лишь надеяться, что они не опоздали, и для Пальмиры подойдут и другие методы, не столь радикальные.
— Иех! — зал на взгляд Софи был достаточно просторным, чтобы размахнуться, поэтому коса приняла свой полный вид. Разделить всё по-братски было, по мнению охотницы, вполне справедливо — поэтому она побежала к парню с "розой", намереваясь просто отрезать ему голову.

"Два-ноль," — про себя посчитала Кайя, по привычке пытаясь вдохнуть разбитым носом. Не получалось. Боль, после первой яркой вспышки, отошла на задний план, не мешая думать, только подогревая злость. У нее оставалось всё меньше времени. Часы в голове отчаянно грохотали. Ещё немного. Она должна продержаться, должна отвлечь его от Мамору и Сакуры!
— Миллион, наверное, не понадобится, — она снова улыбнулась, не пытаясь стирать стекающую по губам липкую, тут же холодеющую кровь, и почти не глядя в зеркальную маску, чтобы не отвлекаться. — Вы о чём-нибудь жалеете? — этот вопрос в голове самой Кайи звучал чуть иначе: "Осталось ли в нем что-нибудь человеческое?" Ей почему-то хотелось знать ответ, хотя уже следующая атака вполне могла стать последней. Она хотела попробовать использовать то, что поняла во время боя.

Кайя оказалась куда сдержаннее в реакции, но, возможно, только потому, что всплеск ярости Мамору восприняла как свой.
Как он мог? Так безжалостно убивать собственных соратников, нет — друзей! Так поступить с Судзуки-сан, с Андо-сан, с Сакурой... Ради светлого будущего? Нет такого света, что мог бы вернуть им жизни.
Мамору-кун был занят виртуальными манипуляциями, а Кайя, обнажив катану, несколько секунд просто стояла, закрыв глаза. Можно было бы назвать это молитвой или медитацией, Кайя же искала не названий, а суть своего пути. Она не хотела опираться в грядущей битве лишь на злость, но вполне могла ее использовать.
— Начало. Для тех, кто останется. И еще. Ничьи амбиции не должны значить больше, чем жизни и судьбы других. Вы не правы, Кагатори-сан.

Кайя наугад сунула руку в сумку и вытащила оттуда... монтировку. Инструмент был полезный, бесспорно, но до лифтов было еще далековато, поэтому отправился обратно. Во второй раз из темных недр на свет появился третий из четырех «MP5K», что девочку вполне устроило. Кивнув Мамору, она скрылась за правой колонной, зеленой точкой лазера разыскивая движение в поднятой взрывом пыли и поглядывая на остальные лифты.

— Гомен! — звонко отозвалась Кайя. Пистолет в её руке оглушительно чихал, проделывая новые дырки в слишком ретивых охранниках. Целиться с такого расстояния по подсвеченным синим глазам было просто, но цели почему-то дожидаться выстрела отказывались и продолжали перебегать вперед, да еще и огрызаться. Кайя тоже на месте не стояла — в таком просторном зале хотелось танцевать, а стойка охраны будто и была придумана, чтобы прятаться от пуль. Между тем в ее голове начался отсчет. Пока воображаемые часы тикали далеко и тихо, но медлить было всё равно нельзя.
Кайя выстрелила в дальних от себя охранников, отвлекая их от попыток окружения и обнажила катану. Любимое оружие наполняло душу спокойствием и гармонией, словно было гарантией правильности всего происходящего.
— Граната, — пискнула Кайя специально для охранников и бросила в гущу их свой пистолет. А сама прыгнула через стойку, намереваясь устроить кровавую мясорубку.

"Целой", — мрачно подумала Кайя, которая школу-то пока видела только со следами от пуль. И хоть и знала, что все они исчезли к утру, в памяти остался танец теней в спортзале и блеск разбитых стекол на полу в кабинете географии. А желание защитить Судзуки-сан в этом разговоре трусливо удалилось в присутствии неоспоримо верных слов лучшего ученика. "Интересно, будет ли предательством по отношению к Судзуки-сан голосовать на выборах не за нее? Мы все-таки состоим в одном клубе, хоть он и не официальный." Далее следовали мысли с холодным взглядом, поэтапным расчленением и грустной улыбкой со стороны Судзуки-сан. "Она хорошая, — продолжала размышлять Кайя, — и по-своему заботится о нас и о будущем каждого из учеников. Просто... просто считает, что отдых — это лишнее. Но ведь не все так могут!"
— Свободной, — против собственных ожиданий Кайя начала рассказывать, что-то слишком серьезное. — Чтобы ученики не боялись высказывать свое мнение, а учителя умели слушать. Строгой, но не безжалостной. Чтобы иногда, может быть, за проступки не наказывали строго, а помогали преодолеть причины этих проступков. Но я не знаю еще — может, всё так и обстоит. И конечно, культурный фестиваль — слишком важное событие, чтобы его сокращать.

"Вот что значит спортивная подготовка" — мелкая зависть к подвижности и скорости Мамору проскочила в голове Кайи, когда мальчишка красной молнией просочился перед ней в коридор. Кайя решила, что ни за что не будет пропускать физкультуру и тут же забыла об этом — были дела поважнее, вроде Судзуки-сан и Директора. Проглотив радостный возглас "Вы живы!", и не мешая Мамору ругаться, Кайя сердито прищурилась. Снова хокку! Похоже, им попался истинный ценитель литературы.
— Простите! — покаялась Кайя, будто опоздала к завтраку буквально на пару минут. — Вы в порядке, Судзуки-сан? Есть идеи, как отключить его броню? — И не удержалась от любопытства: — Господин Директор, а это вы научили своих солдат шутить?
За разговорами была извлечена из ножен катана и напряженно ожидала возможности вступить в бой.

Кайя замерла. Этот — чудной, опасный до покалывания в кончиках пальцев, противник был её врагом. Тем, схватка с кем могла бы стать достойным окончанием пути, а победа — воспета в песнях. Вот только самураем сама Кайя была без пяти минут полчаса, и способность рассуждать здраво еще не утратила. Похоже, броня на — про себя она решила называть его парнем, хотя голову бы не поставила — парне была той же структуры, что щит невидимости. То есть, нужна автоматная очередь, или две, чтобы ее повредить. Он очень быстрый — пули его не задели. А уж слышать дрогнувший голос Председателя было вовсе невыносимо. И еще хокку. Разве шаблоны могут читать стихи?
— Судзуки-сан... Судзуки-сан, держись, я быстро! — Кайя рванулась вверх по лестнице, придерживая летящую рядом катану. Ей стало не до сантиментов — счет шел на секунды, и сейчас она бы без колебаний убила любого, вставшего на пути.

Кайя хмыкнула. Она-то надеялась, что у бойцов "КПФ" есть свои секреты, вроде кармана во времени перед уроками или особые программы Сакуры, которая, как оказалось, куда-то пропала. От мерного скрипа невидимки в затылок дробью стреляли мурашки, вспоминались неуверенные поначалу движения синеглазых. Но это казалось маловероятным, ведь в школе ночью не должно быть людей, так? Кроме охраны. Да еще и отсутствие связи напрягало. Кайя остро пожалела, что с собой нет никакой мелочи, которую можно было бы бросить в источник скрипа — проверить реакцию. Не в зал же за мячиком возвращаться. Она неслышно подступила к Судзуки ближе и тронула ее за локоть, предлагая уделить время текущим проблемам, а покричать в молчаливый эфир можно будет и потом, правда?

Кайе от возмущения хотелось пнуть Мамору в лодыжку — неужели ему совсем не интересно, о чем будет молчать Кенджи, и что за тайны в секции карате? Карате... Еще и выбор секции! Кайя, пожалевшая уже, что не догадалась тоже отнести бумаги в комнату, аккуратно побилась о стопку лбом и покосилась на соседа. Нет, допрашивать его в присутствии водителя — не лучший выбор. Но поспрашивать можно, так ведь?
— Кенджи-кун, а ты тоже занимаешься в секции карате?

"Странно, — думала Кайя, еле слышно поприветствовав нового собеседника, прячась за брошюрой и наблюдая, — Судзуки-сан кажется такой строгой, а на самом деле — добрая." Добрая, потому что иначе Тсунео-кун не посмел бы так себя вести. Потерю ролла же Кайя восприняла стойко — всё равно она уже наелась и боялась, что еще пара просто не влезет. Еще раз оглядев кипы нуждающихся в изучении бумажек, Кайя несколько утратила присутствие духа. Но пока слишком стеснялась, чтобы уронить на них голову и завопить, что она хочет оставить немного времени и на жизнь — сон, еду, развлечения и общение. "Соберись, Кайя Мори, не позорь семью! Если Судзуки-сан всё успевает, то и ты научишься!" — мысленно же прикрикнула она на себя и наконец обратила внимание на происходящее вокруг. "Интересно, а здесь все преподаватели такие... милые?"

    — Кайя Мори, — кивнула девушка и мрачно засопела, спрятав нос в высокий воротник свитера. Рюкзак уже был за плечами, шнурки на кедах — в порядке... Так что пришлось вынырнуть из размышлений и признаться. — Видела. И это было ужас как страшно. Спасибо, что вытащил. Если бы не ты, я бы и не заметила их, и...
    Нет, думать о том, что могло бы произойти, не хотелось. Может, они были зомби и просто съели бы вкусную маленькую Кайю? Или заставили бы смотреть в синие глаза-лазеры, пока ее собственные не стали бы такими же. А потом они дружно бы ходили по поездам и ловили одиноких путников, чтобы превратить в зомби всех в городе, дружно посмотреть в небо и обрушить космическую станцию.
    — А как ты вообще понял, что что-то не так? Тебя ведь не было рядом, когда мы только сели в поезд, я помню, что сидела одна.

Кайя следила за падающими снежинками. Их не было видно в толпе, а сейчас, на опустевшей платформе, свободные, они падали и падали, устилая серый пол и темные провалы путей. В памяти вспыхивали и гасли воспоминания о дороге — случайные кадры, кусочки подсмотренных чужих жизней; прощании с семьей — крепком, но холодном последнем объятии: так бывает, когда мыслями человек уже далеко. Постепенно в душе оставалась лишь морозная тишина и покой. Она — большая девочка. Взрослая и самостоятельная. Ну, почти совсем. Она справится.
Плеер сменил мелодию, мысли переключились следом. И уже только в вагоне поезда Кайя заметила, что едет не одна. Впрочем, какая разница.