Голосование за ходы

Анихна ху ашолет
Велим не переставал удивляться тому, как легко ему стало читать Знаки после падения в ловушке, когда он почувствовал прикосновение Ильматера. Строка за строкой перед ним будто разворачивался манускрипт - достаточно лишь слиться с течением, охватывающим все вокруг. Эти легкость и простота могли бы напугать, - ведь все может обернуться банальным убогим блужданием неудачника, оступившегося и отступившего с Пути, - но разве отступник может испытывать глубокие покой и умиротворение - несмотря на пронизывающий холод, иссушающий жар и прочие пытки кобольдов?
Ругательства и борьба Драма вызывали у ильматари улыбку, он понимал бессмысленность попыток успокоить своего спутника. Да и глупо это было бы - ведь каждый справляется с испытаниями, как может, а у дворфа это выходило явно неплохо. Было похоже, что он даже себя будто дома чувствует. Когда после нескольких внушающих уважение взмахов кирки (в которых явно читался опыт) Драм обратился к Велиму, тот слабым голосом прошелестел:
- Я постоянно вспоминаю слова Учителя, они на странном незнакомом мне языке, но я знаю их примерное значение - "подчиняющийся правит". Им, - ильматари еле заметно мотнул головой в сторону кобольдов, - должно быть привычно видеть тупых угнетенных рабов, дерущихся за лучшую кирку и лишний кусок объедков, - так давай им это устроим. Я вроде бы уроню тебе камень на больную ногу, ты разозлишься и ударишь меня кулаком, я в тебя плюну и обзову подземным червем.. дальше мы немного поругаемся для вида, схватимся за кирки.. ты меня свалишь на землю, начнешь пинать...
Тут монах подмигнул:
- ..и пару раз случайно промахнешься киркой прямо по цепи. Бежать пытаться пока рано, но незаметно разбить одно из звеньев сами Ильматер и Клангеддин велели.. Да и вряд ли после этого кобольды станут нас разлучать, ведь это такое зрелище..

Велим ничего не сказал. Источаемая спутниками злоба была почти осязаема. Не более суток назад он отправлялся в первый раз с ними в крепость и верил, что нашел единомышленников в желании нести добро. Теперь же лишь внутренняя отрешенность и смирение толкали ильматари к тому, чтобы идти бок о бок с ними навстречу опасности. Смирение и верность данному слову - деревне нужно было исцеление, а теперь еще нужна и защита. Монаху было крайне странно, что два, казалось бы, опытных воина, не раз видевших боль и страдание, так внезапно озлобились после смерти - ведь это для него такая "смерть рядом" была первой в жизни, а для них - "еще одна смерть". И все же...
Он понял и устыдился. Это для него смерть следопыта была первой в жизни. А для них... для его товарищей это была еще одна смерть.
- Простите меня, - послушник склонил голову, голос его был тихим. - Мы все еще должны исполнить то, зачем отправлялись в крепость вчера. Сегодня мы должны также исполнить то, что перед смертью завещал Мэллин. В путь.

Монах долго молчал, глядя на Драма. Достаточно долго, чтобы увидеть, как понимание приходит в глаза дворфа, как они замирают, пустеют. Чтобы услышать, как хрустят ладони, превращающиеся в кулаки. Чтобы неподвижно стоять, когда голова латника непроизвольно снова обернулась к двери, а сдерживаемое прерывистое дыхание наполнилось отчаянием. Чтобы знать, что где-то в плотной паутине шрамов на теле карлика, багровеющих и пульсирующих кровью, протянулась еще одна тоненькая ниточка.
Монах долго молчал, глядя на Драма. Достаточно долго, чтобы тихо ответить лишь:
- ...а за чеканом придется идти снова.

- Для начала поешь, - Велим указал на отложенную специально для варвара провизию, - и успокойся. Я и не думал оставлять тело следопыта в этой крепости. Поклажи на двоих очень много, мы уложим всё на носилки, так будет удобнее и быстрее. Сомневаюсь, что Драм придет в сознание без помощи настоящего лекаря, раны очень серьезные. Нам нужно как можно скорее добраться до деревни и найти способ связаться с друидами, чтобы сообщить все, что мы выяснили.
Монах устало опустился на пол и, достав бумагу, стал дополнять карту и делать необходимые записи. Не обращаясь к варвару, он тихо заговорил:
- У тебя доброе сердце, Родогайс, я знаю это. Но понимаешь... мало верить в добрые намерения. Круша врагов, ты не думаешь об искоренении зла. Исполняя последнюю волю друга, ты не думаешь о помощи ближним. Тебя волнуют только собственные радости и несчастья. Следуя пути гордыни, однажды ты вдруг обнаружишь, что сокрушенный враг мог быть другом. А воля друга была словом подлеца...
В наступившей тишине снова были слышны лишь факелы и звуки подземелья. Хрипло, но ровно дышал Драм.
- Я служу Ильматеру, потому что это служение людям. Помощь хворым, бедным - вот выбранный мной путь. А тут... - перо в руках послушника замерло. - Я никогда не мог представить, что встречу на своем пути зло, которое мы встретили тут. Женги больше нет.. но сколько зла еще живет в Дамаре! Никогда.. НИКОГДА я не смогу больше спать спокойно, пока такое зло угрожает людям!

Усталость, голод и раны сделали свое дело: монах, измазанный по локти в крови дворфа, вдруг резко отшвырнул попавшийся в руки запасной факел, резко вскочил и прокричал:
- Родогайс, оглянись вокруг! Драм при смерти! Без должного длительного ухода он испустит дух, не открывая глаза! Куда мы пойдем с тобой, если ты даже дороги назад не знаешь? Куда ты сейчас понесешь тело Мэллина? Ты не в состоянии даже рот свой держать закрытым, хотя на кону жизнь группы и вообще вся миссия. Следопыт погиб по твоей вине, ты думаешь, твое желание похоронить его что-то исправит? Ты хочешь продолжить путь один? Через десять шагов влезешь в очередную ловушку, где и сгниешь, если сначала ваши тела не найдут крысы! Хватит как ребенок изображать из себя умудреного воина, твоя детская дурь привела к тому, что Мэллин за тебя думать уже не может, еще чуть-чуть - и Драм ничего не сможет. Повзрослей! Некому больше за тебя отвечать, всех забрала смерть!!!

Велим замолчал так же резко, как взорвался. Еще два громких вдоха и выдоха он просто стоял и смотрел на детину-переростка, затем наклонился, взял в руки целебную мазь (которая, конечно, лежала на самом верху), вернулся к Драму и продолжил лекарствовать. Очень и очень тихо он произнес:
- Чтобы вернуться, нам хватит двух факелов. Выложи остальные из сумок. Выложи лишнюю посуду. Нам нужно сбросить как можно больше лишних вещей, - спокойствие снова наполнило ильматари, а вместе с ним - стыд за несдержанность. Но варвару нужен был этот урок...
- Обыщи тела всех убитых тварей, отрежь им все уши. Особенно тщательно обыщи убитого мной шамана. Все трупы свали в эту шахту, устроим там нашествие крыс. Сейчас я закончу с Драмом, мы вместе посмотрим, что в том сундуке у трона. Потом приладимся, как нести тело следопыта, все-таки путь неблизкий. Дворфа, скорее всего, тоже придется тащить на себе, я не могу привести его в чувство. Наверное придется взять мой посох и твой двуруч, перевязать их веревками и сетью, тогда мы уложим тела товарищей и вещи и понесем как на носилках. Я также хорошо могу драться вообще без оружия, у тебя есть чем еще рубить врагов?

Монах резким движением вырвал древко из ноги и отбросил в сторону. Он отстраненно посмотрел, как Родогайс кидается на толпу новых противников. Жаль, что не удалось пройти этот путь мирно. Крик дворфа не вызвал у ильматари даже улыбки, он только покачал головой, ведь варвар плохо умеет договариваться. И похоже, сейчас мало кому останется слушать условия группы. Рана бедра была болезненной, ограничивала свободу движений. "Ильматер, на все воля твоя", - Велим знал, что такое боль и умел ее терпеть.
"Завершай начатое", - тихим старческим, полным силы и мудрости голосом наставлял Учитель. И показывал десятки вариантов добивающих ударов кулаком, локтем, коленом, стопой, даже головой... ломающие, удушающие, рвущие, выдавливающие... Подрубленный хобгоблин бросил оружие, но не сдался, а значит представлял угрозу. Широкой дуги сверху посохом и размашистого локтем в шейные позвонки должно было хватить, чтобы угроза была устранена. Если гоблины едят раненых, то этот не должен стать свежей пищей.

- Похоже, будто его парализовало, - голос Велима был очень тихим. - Возможно, действие какого-то яда или заклинания... но у меня нет ядов.. и я не умею читать заклинаний. И уж точно, я не стал бы причинять вред пленному. Я не знаю, что тут можно сделать..
Монах прикрыл глаза и, сложив руки кистями друг к другу, стал беззвучно что-то шептать - было похоже, что он молился.

Ильматер, Отец, мой Сломанный Бог,
Как можешь лишь Ты, прости и пойми,
Душа пред Тобою, пред нею - порог,
Помоги ей в пути, страданья прими.

Ильматер, Отец, мой Плачущий Бог,
Мы в вере Твоей своею судьбой.
За каждое зло, что Ты превозмог,
Я боль принимаю вслед за Тобой.

Завершая беззвучную молитву, молодой ильматари наклонился и опустил руки на грудь кобольда. Затем он встал и отрешенно посмотрел на рептилию.

Глубина была осязаемой. Холод - пронизывающим. Поначалу единственной эмоцией было немое удивление: как тут можно было оказаться? Но очень скоро инстинкты взяли свое: хотелось дышать, а вода для этого была слишком вязкой. Жить вдруг захотелось с такой силой, что руки и ноги начали бешено скрести осязаемую глубину. Пронизывающий холод почернел и стал ужасом...
Когда последний кислород в легких иссяк, тело стало стремительно неметь. И лишь последняя секунда на короткую вечность вернула необычайно спокойную ясность рассудка.. и то самое искреннее, детское удивление: где я? кто я?

Получив свой очередной законный мешочек со звонкой монетой и пожелав на прощание торговцу хорошего навара (такая вот маленькая личная традиция), Рогатый первым делом заскочил к знакомому мяснику и, приобретя пару шматов свининки, направился к себе в комнатушку, которую снимал уже не первый год у пожилой полуорчихи. Дама она была простая, всю жизнь помогала местному аптекарю (которого, само собой, любила самозабвенно и самоотреченно) колоть дрова и сушить травы, напоминать, куда делась очередная колбочка-реторточка.. в общем, жила на пособие, которое ей пожизненно платил местный знатный бандюк за удачную подсказку насчет мази от лысения и поражение в честной "схватке бицепсов" при полной таверне.. Звали ее Урхой. Все местные Урху любили и уважали (конечно, были и те, кто не любил или не уважал, но они предпочитали куда-нибудь переехать и, соответственно, переставали быть местными), хотя сама Урха любила только аптекаря и свежее мясо. В общем, ключ у Рогатого был, но он все же решил сперва постучать, - на дворе было утро (Урха не любила утра), последние дни были проморзглыми, поэтому, как любил повторять тифлинг... За беспечность нередко платят жизнью, осторожность же не стоит ничего.