Голосование за ходы

Пляска Смерти завертелась в безудержном порыве, завихрениями брани и музыкой грядущей бойни; город ветров стал центром бури, где могучий ветер перемен будет трубадуром новой эпохи. Ксин улыбалась: потому что, в отличии от проклятых и пробужденных, чья власть и сила над миром смертных была в тысячи раз больше ее, она не боялась смерти. Потому что она не могла умереть: потому что плоть и кровь не были ее родными, но лишь якорем перед вечно бдительным оком бездны.

Ее чарующий голос раздался над ухом Рафаэля Джованни:
– Вообще-то это просто великолепный момент ударить тебе в спину, мой милый маленький некромант, – горячее дыхание обожгло мертвую плоть вампира, а легкое прикосновение демоницы сорвало невидимую пыль с дорогого костюма итальянца, – или ты думал, что мне есть дело до того смертного?

Ксин засмеялась: и в это же тягучее, долгое мгновение ступила вперед, из-за плеча своего собеседника, становясь между ним и опасными выходками обезумевшего мага. Убийца жадно вдохнула воздух полной грудью, ощущая сырую веру, что плясала в вокруг в причудливом и завораживающим танце, и вместе с ней покалывание гнилой силы забвения. Демоница обернулась к Рафаэлю, и тот увидел, как на лице азиатки плясала веселая улыбка; тягучая аура грусти и депрессии исчезла, сожженная резкой сменой обстановки, пока пепел отчаянья был унесен прочь пламенной речью сумасшедшего мага.

– Но ты мне нравишься, Джованни. Самую малость. Поэтому стой позади и попытайся не умереть, – говорила девушка, закатывая свою рубашку по локоть, – мы можем попытаться сбежать сквозь Барьер, но что-то мне подсказывает, что вы, отродья Каина, не обладаете такой властью над покровом. Поэтому возрадуйтесь...

Убийца щелкнула пальцами; последовал звук бьющегося стекла, что на одно мгновение заглушил какофонию бойни, и иллюзия человеческого образа спала с Ксин, разбираясь о сухую реальность, обнажая не человеческую плоть и дорогую ткань, но первозданную тьму, окутывающую в плаще женскую фигуру; в то время как ее лицо было сокрыто под вуалью ночи. С противным чавканьем и шипением бронзовые украшения, раскаленные от чистейшей злобы убийцы, становились частью ее эфемерной плоти, формируя отвратительное сочетание мяса и железа. Никто не видел, но Ксин, в эту секунду свободная от тягости эмоций и переживаний Лэй, улыбалась; но с ее глаз медленно стекали черные, как смола, слезы.

–...Ибо я стала Смертью, разрушителем миров.

Липкие объятия сна не желали отпускать проклятую душу Берин, заперев ее сознание в лабиринте грезы; вампирша с отвращением раскрыла глаза. Причудливое переплетение строений мира теней и мира живых ознаменовали вампирше, что она, наконец, окончательно пробудилась. Ночь звала ее к себе навязчивой мелодией телефона однодневки, зарегистрированного на несуществующое финансовое лицо. Грубо говоря, самой Марианны тоже не было: по крайней мере здесь, по эту сторону океана. И сам отель принадлежал целому вороху подставных лиц, каждый из которых держал свою часть от акций или долю ценных бумаг: и доходы которых находили свой покой в кармане Джованни. Для вечно бдительных американских налоговых служб первая хозяйка Континенталя, выкупишая заброшенную территорию Далласа, умерла еще в шестидесятых. А если ты мертв для Налоговой Службы, то ты мертв для всего мира. Эта мысль невольно вызвала у Марианны улыбку.
В дни, когда она позволяла мыслям взять верх над собой и отправиться в путешествие по закоулкам своего разума, Берин прикидывала, что, возможно, где-то там, за океаном, в Кейптауне, в благородном и дорогом районе исключительно для белых, покоится ее могилка, которую на четвертое апреля посещают немногочисленные оставшиеся в живых знакомые из прошлой, гораздо менее интересной жизни.

Прежде чем ответить, Марианна одевает солнцезащитные очки; привычный ритуал ознаменовал официальный старт новой ночи. Она отвечает: и улыбается, когда слышит голос примогена. И, скрывая раздражение от раннего подъема, клянется приехать как можно быстрее.
Ее путь лежал по обширным монолитным дорогам ночного Техаса; пока ее верный человеческий слуга наблюдал за дорогой, девушка пыталась сбросить остатки дневного сна. Хотелось есть. Хотелось расслабится. Хотелось вернуться в своей домен и поспать еще несколько часов, пока гнетущее солнце и его диктат окончательно не исчезнут с небосвода. Марианне хотелось много чего, но, к сожалению, перед перед сородичами такого положения, как господин Вайт, не отказывают. А потому она продолжит ехать, завернувшись в свое пальто, словно даже мягкая южная осень была слишком холодной и непростительной для изнеженного африканского цветка.

– Приехали, – произнес водитель. Джованни наказала смертному остаться в машине: пока что в его защите нет нужды. Поправив свои очки и набросив фальшивую улыбку, Берин вышла из машины навстречу собравшимся сородичам.

– Господин Вайт, рада вас видеть, – подходя к музею, начала Марианна; она наступила на газон – и зеленая трава тут потеряла свою красоту, увядая, – мистер Монтгомери, выглядите непозволительно трезво в эту ночь. Омега, здравствуйте. Как ваша охота на фей?

Поздоровавшись с каждым, она снова поправила свои очки. В еще молодую ночь их наличие выглядело несколько комично, но Джованни уже несколько ночей подряд не появлялась без них.

Позади Берин ожидал призрак, с нескрываемым интересом поглядывая из-за её спины на остальных, будто прячаясь; пускай никто, кроме нее не мог его увидеть, неупокоенный продолжал играть в этой сцене по своему собственному сценарию. Его глаза были залиты чернотой Вихря, а за спиной драматично развевался призрачный плащ на несуществующем в этом мире ветру.

Ксин вздохнула, смакуя момент своего краткого триумфа; пыльный воздух потрепанной церкви сменился тяжелой атмосферой близостью Мира Теней. Человеческая плоть, каркас из мяса и костей, бьющееся от всплеска адреналина сердце в груди – все это сдерживало притяжение Бездны, что давало о себе знать на границе сознания демоницы. Её ладонь ныла тягучей болью, свойственной от взаимодействия с сырой энтропией, растекаясь невидимым и неуловимым ядом по руке, но Ксин не обращала на это никакого внимания. Девушка склонила голову на бок, надкусывая губу; во рту все еще остался железный привкус крови после удара призрака. Ярость и злость с каждым вяло протекающим мгновением ослабевали свою хватку: и убийца, осознавая, что все внимание сосредоточено на ней, кивнула:

– Да, убийца, – голос дьяволицы вернулся к обыденному состоянию: холодному, размеренному и отрешенному. Лишь где-то внутри своего разума Последний Якорь улавливала то тут, то там мысли Лэй Ротштейн. Иррациональные, инстинктивные позывы прошлого хозяина этого тела; стресс подталкивал её вернуться к работе и уйти в нее с головой, забыться в груде бумаг и прошений административной работы и закрыть на замок все неестественные, выходящие за рамки нормы вещи в ее жизни. Конечно, сама Ксин понимала, что это просто глупость, но она отказывалась признавать, что с каждой ночью эти мысли становились все более и более естественными для нее.

– И если вы не желаете растворится в Ничто, то слушайте меня: преклоните колено и поклянитесь в верности мне, мертвецы. И я, быть может, сделаю ваше посмертие не столь ужасным, как пребывание в этой темнице на протяжении веков.

Ей потребовалось несколько мгновений: все таких же долгих, как прежде, все таких же хаотичных, чтобы понять, что произошло. Чтобы ощутить вкус железа на кончике языка, с разбитой губы, откуда медленно стекала тонкая струйка крови. Грубый и резкий удар призрака не мог уничтожить её физическое вместилище - и тем более дух. Но гордыню? Демоны – и ангелы, как бы врали себе и другим – существа эмоций, и Гордость была присуща всем элохим. И задеть её – опасное занятие. Гнев медленно закипал в душе Ксин, растекаясь по ноющим мышцам и венам, рискуя вырваться наружу в любое мгновение. Убийца усмехнулась, когда она, прикоснувшись к губам, увидела на кончике пальцев кровь.

Те немногие светлые намерения, что таились в душе падшей, когда она прикоснулась к артефакту, исчезли; она даже не слышала крика Генри – или, пока разум был затуманен ядом злобы, просто не обращала внимание. Наконец, поднимаясь с пыли, она заговорила:
– Я… я... – словно в грубой пародии на удивление и отвращением призрака, говорила Ксин, – твоя госпожа и богиня, мертвец. Domina et Dea, и вы будете слушать меня, а если поднимешь руку на меня впредь - отправишься в самые грязные, самые темные, самые страшные и отвратительные уголки Лабиринта!

Голос Ксин сорвался; ей никогда не хватало ни выучки рыцарей и герцогов, когда дело доходило до внушения собственной воли; ей не хватало природной, божественной харизмы Первого Дома; в конце-концов, сейчас ей просто не хватало сосредоточения и спокойствия. Поэтому, чтобы подкрепить собственные слова, она замахнулась ладонью, будто собираясь дать пощечину призраку. Убийца попыталась призвать силу Забвения, подкрепляя умение направлять причудливую мощь пассивного разложения собственной агрессией и злобой.

Время вдруг стало тягучим и медленно протекающим вокруг, растягивая крохи мгновения на долгие часы. Так казалось Ксин, в душе которой темные эмоции вяло резонировали с грохотом потустороннего мира. Смертный, растерявшись, сбежал, чтобы несколько часов спустя не забыть испытанный опыт. Разумный ангел, быть может, поступил так же, чтобы не вовлекать на себя опасность. Но душа демона была движима пороками, и жадность быстро взяла свое: Лэй юкрнула к нише, что была источником силы, истощающей Завесу, и на лице девушки появилась улыбка.
– Не совсем, – засмеялась Ротштейн, вцепившись в якорь душ, в хватке царапая собственные руки, – это души мертвых собираются пополнить свою компанию. Советую отойти!

Халаку прикрыла глаза, пытаясь сконцентрироваться на артефакте и унять собравшихся по ту сторону жизни неупокоенных мертвецов. Без Дома Смерти мертвые стали слишком свободны и зазнавшиеся. Отрава Муки и гордыня сказывалась на мировосприятии Убийцы, извращая первоначальную её суть: и теперь Ксин желала не только защищать, но повелевать мертвыми.

Благо для последних, демонесса была слишком слаба.

Ксин усмехнулась; уголки губ изогнулись в легком подоби на улыбку, наконец отбрасывая прочь, пускай на мгновение или два, мрачную маску убийцы, которая сковала падшую после вчерашней ночи. Прошлому место в прошлом. Что это еще могло значить? Про себя демоница, закованная в человеческую плоть, не могла не смеяться, вспоминая, насколько же скованное и узкое понимание мироздания имели люди, которые должны быть… Кем? Люцифер желал сотворить из Адама и Евы богов, достойных Рая, который сотворили элохим.

Получилось все далеко не так, как мечтал Утренняя Звезда. Пустая оболочка железных блоков вместо сада Эдема. Утопающие в грязи и информационном шуме, жестокие и бесцельные тени собственного я, недостойные даже существовать, не говоря уже править – вот во что превратились дети Адама и Евы. Возможно, прошлому действительно место в прошлом; завеса времени и туман иллюзий защищали от гротескного будущего. И Ксин с удовольствием сбежала бы прочь, если бы не одно но. Бездна, единственное место, куда она могла бежать – было в сотни раз хуже этого блеклого подобия на жизнь.

– Никаких обид… - задумчиво произнесла убийца, едва склонив голову на бок; она пыталась уловить, осталась ли вера в этом месте, способная навредить ей. Церковь была заброшена, это так; но она явно привлекала… кого-то. С другой стороны, вера одного человека не способна оживить мощь заложенных в узоре религии силы.
Ксин, тяжело вздохнула, переступила порог; на границе сознания демоницы искорка страха дала о себе знать, и тело носителя было готово вот-вот отпрыгнуть обратно за порог. Но это было иррациональное ощущение на уровне инстинкта. Сама же Первый Якорь пыталась уловить, насколько прочен Барьер в этом месте, насколько сильно он мог быть разорван и что же могло притягивать призраков сюда.

Она вздохнула полной грудью; свежий воздух немного путал мысли, когда как Ксин привыкла ощущать безграничное ничто и холодные прикосновения Вихря вокруг себя, стоило ей дотягиваться до мертвых ради пыток ли, или чтобы спасти брошенные души. Но все это было еще до заключения, когда демон проводила свою жизнь за Завесой царства мертвых, когда мир живых и создания плоти были столь же далекими от нее, как сами Небеса.

Теперь же все было по другому. Теперь Завеса оставила её здесь, среди недвижимого камня и гранита, гниющей плоти и эмоций; потребуется гораздо больше времени, чтобы привыкнуть к этому. Но голос Ротштейна вывел из раздумий; убийца обернулась к нему, вновь пытаясь дотянуться до маски Лэй. Но, как все утро, после мрачного сна, все получалось из рук вон плохо. Улыбка девушки была натянутой и неестественной, а взгляд, до этого меланхоличный, вялый и спокойный, не выражал никаких эмоций. Ксин кивнула.
– Да, прости. Можешь сфотографировать граффити? Оно не совсем обычное, пускай не имеет отношения к нашей поездке…
“Наверное”
Она ступила вперед; к разрушенной церкви. Ксин хотела воспользоваться собственными Знаниями, чтобы заглянуть в Узор этого места и отыскать обитателей покинутого дома Бога; но тут же себя остановила: она хотела осмотреться.

Было ли дело в Завесе, её тонкой вуали, которая приковывала духов и отчаяние к этому месту. Или же дело было ровно наоборот? Призраки и их активность истощали границу между мирами. Что же, чтобы это ни было – Ксин придется это узнать.
–... и Генри, – вдруг обратилась она к мужчине, – мне интересно; как тебе это место?
Убийца склонила голову на бок.

Её губы изогнулись в легкой улыбке; Ксин, Первый Якорь, наблюдала за мимо проскакивающими улочками Чикаго; с каждой милей от дома Ротштейнов все больше грязи, людской и мусора, появлялось в раскинувшимся за окном машины пейзаже. Сначала мелкие детали: разбитое стекло, не убранная улица, случайно брошенная бутылка с алкоголем на гранит – и дальше всё больше, гротескней, добавляя деталей в странную картину упадка и декаданса Города Ветров. Апатия разрасталась внутри людей, чьи желания и мечты забиты безудержным корпоративным гнетом, сводящих человека до машины для потребления, раздутым, как раковая опухоль, государством, обителем левиафана продажных политиков по обе стороны существующего только в телевизоре политического фронта, преступностью и нечеловеческой жестокостью иммигрантов, нищих и просто заскучавших от отсутствия перспектив молодых парней и девушек. Любой другой человек обезумел, узри он это, а потому каждый проходящий мимо не замечал ничего, что происходит вокруг себя, сосредотачивая свой маленький мирок на самом себе.

Только Ксин не была человеком: но демоном, которому было сложно, даже сейчас, в теле девушки, уловить страхи скота, что был человечеством. Она скорее была заинтересована причудливой реакцией, будто школьник на очередном уроке вскрывающий скальпелем крысу.
– Поищи ключи, – прервала тишину Первый Якорь, обращаясь к Ротштейну, – и не давай этому наркоману денег. Я…
Она кивнула на забор – точнее, на отсутствующий элемент в нем.
– Буду ждать тебя внутри.
Она не стала ожидать ответа, медленно, легко ступая к своей цели: прорези в стене, что сейчас было вратами в неизведанное.
Такая же заброшенная, в обрывках собственного величия, эта Церковь была причудливой копией не только Чикаго, но всего мира: красивая, но ветхая и брошенная.

— А отыгрываться уже не на что. И это в первый день отпуска!

Уголки губ изогнулись в легкой усмешке, когда она услышала слова эльфийки.
– Всё дело в чистой удачи и природной склонности к риску, – так легко и непринужденно говорила дроу, будто она была уверена в своей победе, – не волнуйся, Саюри, за эту неделю ты успеешь отыграться, – подмигнула девушка, подбадривая проигравшую. Голос дроу был спокоен и несколько ленив; несмотря на то, что Инира говорила на местном языке свободно, в её говоре проскакивали нотки все еще с достаточно причудливого, непривычного для обитателей Сей-Мей в целом и провинции Тоса в частности акцента, непохожим на привычный на говор иностранцев.
Наконец, Лаурэль заговорил, и в подтверждение его слов о приятном вечере и выходном появилась официантка. Де’Вир никак не комментировала ни появление закусок, ни еды; только ее взгляд оценивающе скользнул по фигуре эльфийки. Отказываться от предложенного угощения дроу не планировала: вино, пускай не опиум, было отличным способом не только расслабиться, но обрести вдохновение!
Сладкий привкус напитка на кончике языка послужил еще одной причиной для Иниры остаться в Алом Лотосе, а не поспешить к себе в пристанище, закрывшись, прежде чем солнце покажется на небосводе. Алкоголь расслаблял, медленно растекаясь по телу вязким теплом; темная эльфийка лишь вяло, полулежа раскинулась на своем месте, напевая причудливую мелодию себе под нос.

 - Вы ведь не дитя пустынь, я полагаю?

Инира отбросила на свою часть подноса пустую ракушку. Пережевывая мидию, она пожала хрупкими плечами, выдерживая небольшую интригу своего происхождения, прежде чем успеть ответить:
– Меня выдала моя возможность говорить больше двух слов в предложении, прежде чем наброситься на собеседника, тыкая в него копьем? – совершенно не стесняясь своих предрассудков к своим дальним кузенам, позволила себе колкость Инира. Следующие слова эльфа заставили бардессу невольно прикусить губу и изогнуть бровь – а затем, после мгновения раздумий, как-то по детски, радостно хлопнуть в ладоши:
– Арлок? У вас есть арлок? О-ох. Не в обиду вашему искусному демоническому работнику, но они такая редкость в ваших краях, чтобы я отказывалась от арлока...
Она позволила себе небольшую пазу, отпивая еще немного вина, прежде чем прокомментировать свою реакцию присутствующим здесь подругам:
– Арлок – занимательное существо, не обделенные по воле природы отращивать крайне чувствительные отростки и достаточной эмпатией, чтобы их применять по назначению, – Де’Вир засмеялась, – к тому же, его всегда можно запечь, если он вам надоел!

Отрываться от сна не хотелось; приятное забытье было подобно сладкому наслаждению, которое позволяло унять все ужасы и пытки заключения, исчезнуть все шрамы на душе, пропасть в бездне воспоминаний обрывки чужого прошлого. Отрываться от сна не хотелось, но рано или поздно жестокая реальность брала свое и она открывала глаза, чтобы вновь очутиться в этой жалкой пародии на реальный мир, очутиться одной, окруженной скорлупой человеческих достижений.

– Нормально.

Единственное, что произнесла Ксин, вставая с постели. Незримая сила давила на виски, заставляя убийцу поморщиться от мигрени; назойливая мысль крутилась в сознании, не позволяя сосредоточиться ни на чем ином. Могут ли умереть те, кто не был рожден?
Убийца встала с кровати, ничего больше не произнося мужчине. Её ждал душ, горячая вода и поток собственных воспоминаний, когда-то укутанный под слоем человеческих эмоций. Они приносили с собой боль, резкую и пробуждающую колкой ясностью. Когда агония веков становилась невыносимой, Ксин все так же пользовалась мыслями Лэй, будто наркотиком – только теперь к ним дотянуться было сложнее. Могут ли умереть те, кто создал смерть?
Наконец, спустя несколько минут, она была готова к очередному дню в Чикаго. Юбка, белоснежная рубашка из хлопка, небрежно накинутое пальто и уже привычная черная помада.

– Ты собирался показать мне Церковь, – не понимая того, холодно, несколько отчужденно говорила убийца, пока мужчина был в другой комнате, – надеюсь, она действительно заброшена.

Оболочка крови и мышц была мертвой; неестественная, адская в своей природе сила поддерживала жизнь в ней. Лишь вера заставляла сердце в груди биться. Лишь терпкое ощущение злобы и жажда возмездия – двигаться вперед. Такие мысли путали ход рассуждений Ксин, докуривавшей сигарету.
В конце-концов, рак ей не светит.

Ксин не выражала никакого интереса, усыпляя бдительность; это была очередная ложь, ведь за маской легкой надменности и игривости, она с интересом обдумывала каждую фразу собеседника. Старая церковь, новая контора и крайне озабоченный происходящим вампир – вот так новости. Почти столь же интересные и интригующие, как встреча с Тираном Чикаго и его двором. Интересно, связано ли это как-то меж собой.

Или Судьба в очередной раз причудливым броском костей выбрала крайне интересную комбинацию?
Как бы то ни было, Ксин усмехнулась; она ступила вперед, ближе с каждым шагом к Генри. Её голос раздался над его ухом, обдавая холодным дыханием могилы кожу:
– Но дорогой. Твоя жена – умерла, – столь сладко, столь завораживающе говорила Первый Якорь, опуская свои ладони на плечи мужчины, – зато теперь у тебя есть личный демон. Разве ты не рад? Всего пару минут назад ты был… весьма.
Легкий смешок вдруг в одно мгновение разрушил гнетущую атмосферу. Бедная чета Ротштейнов, думала про себя Ксин, копаясь в воспоминаниях Лэй. Они столь напуганы. Но убийца не могла их винить – что еще стоило ожидать от людей, этих представителей не понимающих истинного предназначение стада? Она вздохнула в такт своим мыслям, опуская ладони на грудь мужчины под халат, оставляя легкие царапины на бледной коже.
– Уверена, ты обыграешь всех-всех, дорогой Генри. А с моим-то небольшим подарком, у тебя даже есть козырь в рукаве, про который не знает никто…

“Кроме меня”

Она не договорила. Прикоснулась губами к его шее, оставляя легкий поцелуй на прощание.
– Пойдем спать. Я слишком устала. А завтра мы… съездим в ту церковь вместе, если ты боишься готики.
Укол. Специально, чтобы задеть гордыню и приковать внимание мужчины к следующим словам:
– Лэй нравилась готика, кстати… Мне? – Ксин подмигнула, – проверим.

Лэй, маска демона, напускное человеческое “я” растворялось в потоке эмоций и бушующей круговерте мыслей: нечеловеческих воспоминаний о самой страшной из всех возможных мук, что можно испытать в этом мире и следующем - позволяя Ксин усмехнуться в блаженном наслаждении. Контраст между настоящим, живым и мертвым, и прошлом, омрачненным мукой Бездны и безграничным ничто, срезающим с каждым прошдшим веком тонкий слой здравомыслия клинком безумия, заставлял вздрогнуть, мышцы заныть, а с губ сорваться судорожному, томному вздоху - как прекрасно быть на свободе! Как хорошо упиваться человеческой верой, их обожанием и теплом; как хорошо спать и видеть сны, как приятно ощущать леденящее, обдувающее прикосновение вихря на щеках и горячие движения любовника на мягкой перине.

Убийца нехотя изогнулась в спине, разминая мышцы. Оковы любимых людских слабостей давали о себе знать - покров Дремы уже опустился на ее разум, но Ксин не думала пока позволить сну урвать ее разум в астрал. Взгляд скользнул по Ротштейну - и демон еле сдержала язвительную усмешку на лице. Набросив легкий халат из шелка, легкой поступью демон оказалась у балкона, некоторое время наблюда за Генри, невидимым клинком припарируя его, словно пытаясь добраться до мыслей, запертых в его разуме.

– Наслаждаешься видом? – раздался её голос пзади Ротштейна: Ксин, вяло облкотившись на дверь, усмехнулась; она держала в руках халат – на этот раз мужчины – и, выдержав мгновение, кинула его собеседнику.
– Не могу не согласиться, что он стоит пары бессонных часов, но что-то мне подсказывает, что…

Улыбка на её лице стала чуть шире; что была на уме у этого демона? Огромное количество заметок и мыслей, догадок и секретов, которые для обычного человека - и даже для Падшего - не имели никакого смысла. Возможно, сейчас убийце просто нравилось улавливать реакцию мужчины, представляя перед ним без лишней мишуры из этикета и привычек давно умершей девушки, как то было несколько часов назад, в теле которой она сейчас находилась – это проявлялось в тысячи и одной мелочи, в малозаметных привычках, в тоне голоса, в жестикуляции, во взгляде и движениях. Как самый младший из демонов, будто незадачливый чертенок, Ксин любила быть в центре внимания обожания, упиваясь им – когда как лордам и герцогам Ада не требовалось ничего, чтобы взывать в смертных бурю эмоций, Первый Якорь пускала в ход пустой пафос и помпезность.

–... это не единственное, что у тебя на уме, – после непозволительно долгой паузы, пока она замешкалась, закуривая, закончила убийца, – ведь так?

Чувствовать прикосновения, как нежные, бархатные, словно держа хрупкий мрамор, так и грубую хватку, оставляющие на белоснежней коже следы – было подобно наркотику веры; голова кружилась от потока чувств. Она ничего не сказала ему, когда их взгляды встретились. Брошенная самодовольная усмешка была ответом Лэй, чьи ладони опустились на руку мужа на ее шее, сжимая сильнее. Боль, смешанная с желанием и человеческими эмоциями – всё часть её игры. Глаза девушки на мгновение закатились в наплыве экстаза, а уголки губ изогнулись в извращенной улыбке. Потом был толчок; из груди девушки сорвался стон, жадно хватая ртом спертый воздух, отдающий сигаретами и алкоголем.

Она поддалась вперед; легкий поцелуй вырвал её из круговорота безумных мыслей и адских желаний, где было мало человеческого. Лэй вцепилась ноготками в спину мужа, царапая, позволяя себе не сдерживаться в эти редкие моменты страсти. По телу медленно, с каждым резким толчком, томным стоном и тяжёлым вздохом растекалось тепло наслаждения, тяготеющее в мышцах и оседающее как наркотик в разуме. Томный поцелуй перерос в укус; непроизвольно, ведомая страстью и наслаждением, своей демонической натурой, что скрывалась под столь опасно тонкой маской человека, Лэй прикусила плечо своего любовника, только подчеркивая контраст и терпкость в их отношениях.

В одно мгновение Ротштейн прижал её своим телом к столу. Холодная поверхность заставляла изогнуться в спине, насладиться каждой частичкой тепла чужого тела. Девушка сомкнула свои ноги позади, не позволяя Генри отстраниться ни на миллиметр. Воспользовавшись мгновением сознания, она опустилась свои ладошки ему на плечи, приковывая внимание к себе. Секунду она смотрела ему в глаза, приоткрыв рот, жадно хватая воздух – и поддалась вперед для еще одного поцелуя в этом причудливом и безграничном круговороте нежности, страсти и грубости.

Алая жидкость сладостью на языке и легкой горечью на сердце оседала в организме: этом причудливом сосуде из костей и плоти. Мгновение длилось тягуче, словно медленно стекающая патока; а прикосновения Лэй: легкие, кончиков пальцев, случайные и фальшивые в своей стеснительности – обдавали могильным холодом, заставляя мышцы содрогнуться, а по коже пробежать мурашки.

Она медлила с ответом: флиртовала, позволяя легкому, еле уловимому стону сорваться в её губ; азиатка легко приподняла ножку, позволяя кончику каблука еле ощутимо уткнуться в колено мужчине. Она медлила с ответом, позволяя насладиться человеческими эмоциями, как наркоман очередной дозой сладкого наслаждения, каскадом адреналина разрывающегося по его крови. Медлила, позволяя своего восприятию вкусить каждую мелочь.

Легко отстранившись, Лэй не ответила. Вместо этого, приобняв себя за хрупкие плечи, несколько виновато посмотрела на своего супруга. Её взгляд был фальшивым, не внесшим искренности – в конце-концов, за маской уставшей и меланхоличной девушки прятался демон, сотканный из человеческой злобы. Это была уловка, своеобразная часть игры. Часть большего ритуала.

Наконец, тишину прервал шорох ткани: шелковая блуза азиатки опала вниз, сначала к ней на колени, а затем, еле уловимым движением руки, на пол, оставаясь лишь в лифе. Её неестественно бледная кожа казалась мраморной при лунном свете: Лэй предстала перед мужчиной будто античная статуя, в которую вдохнули жизнь.

Серое и гнетущее, терпкое, как крепкий алкоголь, мертвое в самый первый момент своего творения – Мир Мертвых пугал, но в то же время пленил своим потухшим иллюзорным мерцанием царства быстрых и мимолетных мгновений плоти по ту сторону Завесы. Ксин брела, быстро, легко, не взирая на бушующий Шторм, упиваясь и секундами покоя, и собственными воспоминаниями, питая свою гордыню и честолюбие; Мир Мертвых – творение Легиона Харона и его мастеровых стигийской стали, кузнецов реальностей. Там, где призраки, расколотые под давлением собственных страстей, видели лишь адскую муку безграничного и бесцельного страдания, а некроманты лишь угодья невольных рабов и тюрьму, Первый Якорь видела творение, подобно Божественному раю.

И она позволила ему пасть. Это было не безвольная, подверженная мукой мания уничтожать и развращать, но холодный умысел, пропитанной злобой к собственным собратьями: тем, что еще боготворили своего создателя, и тем, что сбросили свои оковы – в равной степени творение Якоря было пощечиной Харону, так и самому Господу. Мертвое, лишенное божественной искры, но прикованное собственной душой к холодной плоти творение – Восставшие были живее всех живых, но обреченные на вечную темницу. Интересно. Остались ли они бродить по земле, ненавидя, или гнев Ангелов добрался и до них? Об этом думала Ксин, вспоминая посланника, что только что встретила и что сбежал дальше, позволяя Буре себя утащить.

“В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них”, - шепотом произнесла Первый Якорь, разрывая ткань между Мирами вновь, позволяя теплу Мира Живых прикоснуться к ее коже. Ксин прикрыла глаза, мгновение собираясь с силами, взывая к маске Лэй Ротштейн.
“И царем над собою она будет иметь Ангела Бездны. И Имя которому…”

– Аббадон, – сорвалось с ее губ почти забытое имя, и по еще Ксин медленно стекала теплая, черная, цвета вороново крыла, слеза. Это был бред, просто оставленный обезумевшим призраком, пытавшимся найти утешение в религии. Ничего более. Так, по крайней мере, пыталась себя успокоить Ксин, ступая в собственную квартиру.

Манипуляции, полунамеки и полу-правда, брошенные секреты и убеждения, соблазнения и действия, будоражащие чувства людей и сводящие их с ума – это все было подлым оружием Дьяволов и Осквернителей, но далеко не холодным Халаку. Но Ксин это веселило и подобные игры позволяли ей чувствовать себя живой. Лэй лишь вяло вздохнула, несколько отстранено поглядывая из-за плеча своего мужа на разложенные карты таро; и тут же несколько разочарованно отстранилась. Легко извлекая из внутреннего кармана пачку сигарет, Ротштейн присела на угол стола. Ядовитый дым наполнил легкие, а уставший взгляд скользнул к раскрытому окну.

— Ну так, как прошёл твой день?

С черных губ сорвался клубок едкого дыма, когда Лэй подняла взгляд на своего мужа; девушка едва склонила голову на бок, словно наблюдая за ним, будто за статуей или картиной в галерее, изучая:
– Как обычно, – соврала она и улыбнулась, лунный свет подчеркивал черты утонченные черты лица. В конце-концов.
Это была игра.

Ночь брала свое, будто болезнь клеймила тело прокаженного, так и тьма шаг за шагом пополняла свой домен улочками Чикаго. В эти мгновения Завеса между мирами становилась опасно тонкой, а твари, что наплодились словно паразиты в гниющем трупе за время отсутствия Падших, вылезали из своих нор в жалких попытках урвать частичку божественной силы людского рода, не понимая, что движет этим желаниями, маскируя свои инстинкты под нужды в поклонении ли или крови. Признаться, это звучало опасно знакомо в сознании Ксин, но она тут же отбросила подобные мысли. Негоже было сравнивать род падших, ее саму, с этими отбросами ночи.

Как бы то ни было. Собрание окончилось и падшая была свободна вершить то, что считал нужным ее разум. Стоило исчезнуть в Мавзолей Джованни в городе, поживиться слухами и секретами Города Ветров от немертвых, возомнивших себя нечто большими, чем просто проклятыми созданиями; можно было вернуться в Банк Крови и собрать информацию о тех, кто покупал товар, но не отдавал свою силу взамен нескольких купюр в двадцать баксов; можно было, в конце-концов, оглядеться вокруг и вспомнить прошлое: как и вся земля до этого, местность Великих Озер была полем битв между восставшими и небесами, как в Мире Плоти, так и в Царстве Теней. Но Ксин остановилась на самом простом и обыденном из всех вариантов: она просто хотела отдохнуть, вернуться в теплую кровать и собраться с мыслями. Халаку было неприятно признавать, что теплые бонусы человеческой рутины, будто еда, алкоголь, секс или здоровый сон после сотен веков заточения были приятным дополнениям к готовящейся мести Небесам.

Вновь она оглядела собравшихся; после грубого, пускай и мимолетного конфликта с Тираном, убийца еще больше не желала показаться уязвимой. Ксин не хотела раскрывать место своего убежища, пускай это можно было легко проверить через документы в городском архиве, не говоря уже про предсказания. Это было больше делом задетой гордости, а не необходимости. Кивнув собравшимся, Первый Якорь щелкнула пальчиками, душой своей дотягиваясь до Завесы и бушующего Вихря за ней.

Совмещения приятного с полезным. Разведать Царство Теней и убраться отсюда прочь. Мысль о том, что она пыталась сейчас похвастаться своим умением перед собравшимися, только-только вернувшимися с Бездны или будничных дел Министерств, была проигнорирована.

Ксин слушала выступления каждого из Падших, что шел на поклон к Тирану после нее, с нескрываемым интересом. Сейчас халаку не видела необходимости в ненужной маске равнодушия или отреченности. По крайней мере сейчас, пока вдалеке угасал свет стеклянных башен Города Ветров, и холодный ветер уносил мысли к Великим Озерам, чтобы те затерялись в беспробудном каскаде пляшущих звезд на небосводе. По крайней мере сейчас, в необычайно редкие мгновения искренности. Они недоговаривали, скрывали свои истинные эмоции или намерения, переживания или мысли, но этого и не требовалась от них.

Лишь Тэйлатеру она кивнула в знак своеобразного приветствия. Его печальный взгляд и скепсис выдавали в нем сломленного солдата, желающего обернуть вещи вспять. Ксин нахмурилась, скрываясь вновь в тумане собственных мыслей и размышлений. Достойны ли люди их защиты? Конечно достойны. Как ответственный пастух на закате ответственен за сохранность скота, чтобы прокормить себя. Их же цель благородней, не просто безликое беспробудное желание насытиться верой.

Затем Тиран заговорил вновь. Хабарил был более оптимистичен в отношении сознательности Барона. Ксин невольно покачала головой, в свойственной меланхоличной манере вздыхая. Сложно было пройти сквозь Ад и остаться в здравом сознании, не поставив на кон собственное Я. Даже сила, что была отдана на растерзание Шторму в отчаянной попытке вырваться из Темницы, не была имела большой цены в обмен на долгожданную свободу, но Хабарил желает вернуть Марбаса во всей его ужасающей красе. Что это, очередной элемент иной картины, принимающей форму причудливых переплетений всевозможных интриг и планов в Великом Восстании, или же иррациональный порыв и желание вернуть сира и друга? Это не ее было делом. Но стоило принять во внимание.

Наконец, Ксин тяжело вздохнула. Холодный воздух обжег легкие, когда с ее губ вновь сорвался мягкий, мелодичный, чарующий голос, сладкий, будто патока, он прекрасно подходил для того, чтобы сглаживать острые углы в разговоре:
- Тиран. Моя позиция осталась неизменной. Когда придет – если он уже не наступил – час спасти Марабаса, вы и ваши, - “шавки”, тонко намекала секундная пауза, - министры вправе призвать меня. Когда придет час вновь вершить Восстание, вернув людям их истинных господ взамен Ложного Идола, я буду в первых рядах. Но я не готова служить, Хабарил.
Наступила тишина. Завершая свою небольшую речь, как и прежде, Ксин поклонилась, опустив голову и положив руку на грудь, изображая уважение. Истинное или нет? Глупый вопрос, который не имел никакого отношения к действительности. Подняв взгляд, недолгое время Ксин оглядела каждого из Демонов Двора, что стояли позади Тирана. Безликие стражи адского правления, будто статуи из мрамора и плоти, будто стервятники на пепелище, слетевшиеся на сладкую падаль. Её взгляд, как и прежде скользнул к дальше, к лежащему вдалеке Чикаго. Миллионному муравейнику из железа и стекла. Где сотни тысяч людей блуждали по его грязным, холодным, мокрым улочкам, перебираясь душной рутиной ежедневного насилия и бессмысленности, не осознавая собственного величия. Погруженная в собственные мысли, Ксин отошла прочь, позволяя другим Падшим высказаться.

Мысли, слишком опасные. Убийца погрузилась в воспоминания, которые несли слишком много крови и боли в своей природе. Война, чудеса, ужасы и боль – Падшие несли множественно ужасающих и завораживающих творений в этот мир. В Гордыней своей Ксин гордилась каждой совершенным деянием в годы до Темницы и не желала обдумывать их с моральной точки зрения, считая себя выше. Человеческая часть сознания, подавленное после исчезновения души прежнего хозяина, ужаснулась, перебирая образы прошлого. Первому Якорю, невольно прикусив губу, срочно требовалось отвлечься на что-то.

Пожалуй мы начнем сразу после собрания. Я расскажу тебе про Министерства и Министров.

Шасут и Аластор были идеальной целью для этого. Усмехнувшись и слушая их перепалку, Ксин подметила про себя множество интересных вещей. Искра зажигалки озарило ее лицо, пока она вдыхала в себя сигаретный дым - еще одна привычка человеческого носителя. Справедливости ради, Ксин никогда не наслаждалась подобными вещами в годы войны лишь из-за их редкости в мире мертвых.
- Это столь же пустое занятие, как объяснять ребенку все хитросплетения управления древних империй, - усмехнулась девушка, - как насчет с чего-то простого? В этой прелестной головке сейчас сидит Шасут, но ты общаешься с… - Лэй Ротштейн кивнула в сторону рыжеволосой, - Мэри, если я правильно помню? Расскажи ей, кто мы такие, - горькая усмешка сорвалась с ее губ вместе с тягучим туманом табака, - ангелы, что несут волю Его во тьму. Ведь так, Мэри?

Азиатка едва склонила голову на бок, ожидая реакции от своей собеседницы. Ангелы и демоны. Сборище любителей книг Дэна Брауна?

Наркоманы, проститутки, отбросы общества и просто личности, которым хватало ума, чтобы не ввязываться в дела с банками однодневками, но все еще недоставало обычной сознательности, чтобы вовремя остановиться – вот те люди, что так рвались в Банк Крови обменять частичку собственной жизни в обмен на несколько зеленых бумажек. Этот обыденный ритуал, ставший смыслом существования сотен жителей Чикаго, отправной точкой в ночи навстречу собственному отравлению и дальнейшей деградации, Ксин находила крайне самобытным. Воспоминания Лэй Ротштейн, записи, документы, новостные сводки, сплетни и книги – халаку стремилась урвать любую ниточку понимания современных людей. Они больше не скитались в каменных цитаделях своих повелителей и не отважились кочевать сквозь величественные долины первобытной Земли.
Теперь башни из стали и стекла под охраной недвижимых горгулий, зорко бдящими за послушным скотом вдоль массивных проспектов, были их темницей, где они в отчаянной попытке сотворили себе ложных идолов из пластмассы и бумаги, ведомые слепым инстинктом поклонения. Люди измельчали, полагала Ксин. С каждым днем в этом мире, где Небеса победили, сотворив самую отвратную из всех возможных тираний, она подкряпляла свои догадки. Люди, их любимые дети, измельчали, превратившись в отупевших зверей, не годных ни к чему, кроме быть ведомыми. Ксин могла ужиться с этим. В конце-концов Люцифер был прав в божественной силе этих созданий. Денница переоценил их решимость.

Тиран призвал её и нескольких других сбежавших из Темницы. Быть может Господь выиграл ту кампанию, он не победил в войне. Это было видно в самых мельчайших деталях; раны, что нанесли восставшие в своем праведном порыве, тысячи лет гнили, помалу сбивая спесь со своего создателя и его верного воинства. Люди были одурманены неверием, отрицанием, пустым рационализмом, создавая диковинные, но лишенные смысла устройства в отчаянной и не до конца им понятной попытке быть похожими на своих истинных хозяев. Похвальные рабы. Быть может у Господа была передышка, но не победил. И время хвататься за брошенные клинки и вновь выезжать на поле брани.
Божественные Имена почти забытых соратников по Творению каскадом вонзились в сознание Ксин, будто требуя загрязненным болью муки воспоминаниям вырваться наружу. Халаку всегда проводила грань между собственными воспоминаниями и эмоциями Лэй; убийца подходила к человеческим эмоциям как к ресурсу, необходимому для её существования и воплощения планов. Они помогали унять боль муки, сбросить груз веков, зажить ранам, но Ксин никогда не давала им взять контроль. И все же, когда концентрация соскальзывала, они перемешивались между собой. Это раздражало и невольно пугало. Всего пару мгновений, меньше секунды, но страх порой проскакивал в сознании Ксин, будто та боялась, что рано или поздно забудет себя.

Искра страха в мгновение появилась во взгляде азиатки, когда худощавая рыжеволосая девушка выступила вперед. Она не помнила? Быть того не может. Стоявшая поодаль черноволосая невольно прищурилась, слушая внимательно и с нескрываемым интересом. А затем она невольно прикусила губу, когда Аластор представил их Тирану. Новички? Господи. Укол по гордыне Халаку заставил ту невольно ступить вперед, представляясь следующей Тирану. Чистая формальность, он наверняка знал все необходимое о них.
- Ксин, Первый Якорь, - её мелодичный, несколько меланхоличный голос сорвался с окрашенных в черную помаду губ, - Хабарил, я не рвусь из одной Темницы, - Ксин специально сделала акцент на последнем слове, выдерживая небольшую, всего на секунду паузу, будто позволяя воспоминаниям каждого из Падших дать о себе знать, - в еще одни цепи. Но мой долг перед Марбасом еще не выплачен сполна, как и его предо мной. Не случайно волею Судьбы мы оказались в вашем домене, Тиран.
Её рука легла на грудь, Лэй едва склонила голову. Халаку явно попыталась выдержать пафос момента.
- Я готова оказать помощь в его спасении, - окончила свою небольшую речь Ксин на полу слове. Каждый из падших – или почти каждый, тот, кто не утратил себя – понимал, что путешествие из их Темницы для таких могучих существ, как Марбас, в тысячи раз опасней, чем для меньших из воителей Ада. И вернуться может далеко не барон Восставших, но лишь жалкая пародия на него, ведомая лишь разрушением и слепой яростью, низводящей небожителя до обычного зверя.