Голосование за ходы

Несколько воинов из тех, что следовали неотступно за Ательстаном, пошли за ним и в этот раз: спустившись со стены, благо, им уже некому было помешать, викинги стали искать ближайший открытый дом; но, увы, поблизости не оказалось такового. Жители Тура из боязни заперли все двери (более того, даже закрыли ставнями окна) в надежде, что они смогут защитить их от неминуемой гибели, которая поджидала снаружи. Видя это, Ательстан вовсе не растерялся: все двери в жилые дома были деревянными, и не выдержали бы, наверно, даже несильного удара боевым топором.
Кормчий размахнулся, набрал в легкие достаточно воздуха и сплеча рубанул в самую середину запертой двери, одновременно резко выдохнув. Однако отточенный боевой топор, который буквально полтора часа назад с легкостью разрубал кожаную куртку и тяжко ранил того, кто ее носил, теперь оставил лишь зазубрину на двери. Глубокую, но все же зазубрину.
Устали не только люди.
Плюнув на землю и выругавшись, Ательстан снова замахнулся...
Ульрих тем временем стал снова отходить от ступора и осматриваться по сторонам. Четверо викингов направились вслед уходящей далее по стене процессии, желая выполнить приказ берсерка - отобрать ларец, но оставить в живых священников. Это позволило Свенсону отвлечься на время от проклятого ларца и худощавого епископа с его заклинаниями.
Внимание хирдмана на этот раз привлекла уже не процессия, а откуда-то взявшийся отряд пеших франзузов, на вид свежих и не уставших, который по одной из лестниц поднимался наверх, на городскую стену. Что удивительно: лучников среди них не было, а если и были, то Ульрих не приметил их в числе прочих воинов. Краем глаза заметил, что и на земле появились новые отряды французов, которые, хоть и не сравняли по численности воюющие стороны, но сделали победу скандинавов не такой очевидной, какой она была до этого.
Ульрих взялся за рукоять оставшегося у него меча. И усмехнулся сам себе - один измотанный хирдман против целого свежего отряда...

Аверьян только затылок почесал... Слыхивать-то он про половцев слыхивал, а вот видеть не видал. И каковы они только из себя, эти половцы? Одному Богу ведомо, ну да и не нужно это сейчас. В баню надобно подойти, глянуть: можа, подсобить чем Местятке нужно.
Поёжился Аверьян. Эх, к вечеру скоро подойдет: холодать начинает. И протопить, кстати, на добро нужно: хоть и не шибко, а все-таки так, чтобы жар стоял добрый. А коли не так, то зачем и банька-то?
Ух ты... Аж в животе заурчало, не ел давненько. Ну да и ладно, потерпим, чай не впервой. Перед мытьем наедаться негоже, а вот опосля - в самый раз. И хорошо бы...
Захожу в баню. Эх, хорошо топит мужик: хоть, вроде, и недолго растапливал, а уже тепло чуется.
- Эх, хорошо будет, - начинает Аверьян потихоньку, - можа, подсобить чем, а, Местятка?

Рядом с Ульрихом в тот момент, когда он начал переворачивать чашу, не осталось практически ни одного лучника; однако на противооположной стене было около двух десятков стрелков, и профессиональных воинов, и ополченцев; последние, впрочем, мало внимания обращали на уставшего хирдмана, который возился со светильником, пытаясь попасть по сражавшимся на земле скандинавам. Итак, в Ульриха, к его счастью, почти никто не стрелял: только две стрелы царапнули его, пролетев в опасной близости от его плеча и выбив несколько щепок из щита с его внутренней стороны.
А стоило бы...
Схватив лук, Ульрих подбежал к чаше с горящим маслом. Ткнув одно плечо лука под чашу, он подложил труп, что бы использовать оружие как рычаг. Навалившись всем весом на противоположное плечо, Ульрих стал наворачивать чашу - но та оказалась даже тяжелее, чем рассчитывал Свенсон. Светильник лишь накренился, пролив несколько струй раскаленного масла вниз - затем от сильной усталости хирдман отпустил лук, и чаша с сильным звоном встала на место, едва не облив горючим самого Ульриха. Но и этого было вполне достаточно: вязкие струи масла полетели вниз, загораясь на лету, окатили со спины одного из риттеров, проникнув тому за шиворот, под стеганую куртку со стальными пластинами; тот дико закричал, выпустил из рук копье, инстиктивно пытаясь освободиться от прожигающего кожу масла, не удержался верхом и упал с лошади набок. Масло задело и пару пеших воинов, но остальные успели разбежаться, поняв, чем рискуют.
Ульрих вскинул лук: один из всадников все еще оставался на коне. Ульрих вдохнул, задержал дыхание на секунду, и с выдохом выстрелил. Стрела за доли мгновения пролетела свой путь, вонзилась всаднику в плечо, едва не выбив его из седла; но француз оказался крепким мужем. Проскакав несколько метров и развернув коня, он с трудом перехватил копье в левую руку, прижал его к телу, рванул лошадь с места навстречу Вигде и на скаку ударил того в грудь. Копье оставило широкую рану прямо напротив храброго сердца скандинавского мужа; тот, бросив меч, попытался было вырвать тяжелое копье, но силы уже покинули его. Вдохнув полной грудью свежий утренний воздух, перемешанный с запахом крови, Вигде упал на спину; копье оттянуло его тело на левую сторону...
И в тот же миг вторая стрела, пущенная с поразительной для измотанного хирдмана точностью, вонзилась в шею последнего риттера.
Топор Ательстана впился в плечо одному из французских воинов, не убив, но оставив его калекой. Ательстан оглянулся, поднял с земли относительно цедое копье, приготовившись к нападению. Ударил острием в пах первому, с силой рванул древко на себя, и только тут услышал за спиной знакомые голоса...
Гисли обернулся; радость отразилась на его лице.
В открытые ворота один за другим, парами и тройками вбегали свежие скандинавские воины. Под ударами пали несколько французов, а через некоторое время вся площадь перед воротами была в руках викингов. Лучники не выполняли своей задачи: лишь один муж, незнакомый ни Ательстану, ни Ульриху, упал навзничь, пораженный стрелой в грудь, да двое других схватились за пробитые плечи. Под рычаги у ворот поставили по несколько секир с длинными древками, которые не позволяли им двинуться и закрыть ворота.
Работа Ульриха, Ательстана и других оставшихся в живых четверых воинов была сделана. К вечеру от этого города останется разве что груда пепла: Рагнар Лодброк не привык церемониться с врагами.
Но ведь битва еще не закончена!

Прежде, чем врубиться в неплотный строй французов, Ательстан по сложившейся за долгие годы охотничьей привычке, обернулся на мгновение назад и взглядом сосчитал оставшихся в живых скандинавов. Он, Ательстан, первый. Весь исцарапанный, изрезанный, исколотый, выбивающийся из сил хирдман Ульрих Свенсон - второй. Асмунд и задетый стрелой в левую голень Ульвар, напрягающие все мышцы, открывая ворота - третий и четвертый. За спиной три мужа, крепче всех держится Гисли с топором в руках. Семеро... Всего лишь семеро.
Сколько французов? Несколько десятков свежих бойцов в прочных доспехах. Никаких шансов на выживание.
Но нет! Нет же, никто не сдастся на милость Турского барона и местного сухопарого епископа! Вперед, братья, в Вальхаллу! Умрем с честью! - и Ательстан, набрав полную грудь воздуха, размахнулся от левого плеча и рубанул ближайшего француза - тот пошатнулся...
- Hej, modig Athelstan! Force är fortfarande kvar i våra ådror! Vi håller bara ryggen! Vapen och fortfarande gör! Vi kommer att kämpa till döden!* - Раздался сзади знакомый голос, и Гисли, лихо обмахнувшись топором, рванулся всед за Ательстаном.
Ульрих не видел этого. Он вообще плохо видел в тот миг...
Он видел троих риттеров, приближавшихся к воинам с левой руки. Изрубить нескольких пеших им не составит труда. Схватил сильной рукой копье. Сделал несколько шагов вперед, перешагивая через тела убитых, крутанулся на месте и с невероятной силой метнул копье в одного из всадников.
Откуда сила взялась? Один, неужели ты оказался настолько мягкосердечным? Неужели я останусь в живых, в то время как другие воины со славой уходят в Асгард у меня на глазах?
Риттер не успел остановить горячего коня, который уже пару десятков метров держал мелкую рысь; копье с удвоенной силой вошло ему в грудь, пробило доспех и сильно ранило; воин упал с коня назад и ударился головой о мостовую. Оставшиеся двое риттеров сбавили ход, чтобы на лету не сбить своих же воинов; конь уже холодевшего риттера склонил голову над своим хозяином, который лежал у лестницы, ведущей к городской стене.
Ульрих не думал долго. Один мощный прыжок - на седло коня, второй - на середину лестницы. Ульрих шатнулся назад, но устоял на ногах и, пригнувшись, пошел по лестнице вверх, сжимая в руках меч.
Вот они, лучники... Грозные издали, но бессильные в ближнем бою. Стрела лишь царапнула хирдмана, когда тот взмахнул мечом, чтобы поразить ближайшего горожанина-ополчена. Кровь алым током брызнула из разрубленной шеи мужика.
- Här, ta detta, avskum!** - И пошел, и пошел без устали обмахиваться мечом, со свистом все быстрее и быстрее выписывая в воздухе ровные восьмерки. Лучники пошли отступать...
Тем временем ворота поднялись уже достаточно высоко, чтобы под ними мог пройти человек, лишь чуть пригнув голову; воинов Рагнара отделяло от города лишь небольшое расстояние...

Положение воинов-скандинавов начинало выправляться: все пятеро французских лучников лежали на земле, кто с разрубленной головой, кто с пронзенной грудью, кто с боевым топором в животе. Но защитников только прибывало: на стенах города собралась уже едва ли не целая толпа, причем не только профессиональных воинов-лучников, но и простых горожан, вооруженных наскоро сделанными самострелами. Они почти не стреляли, а из тех стрел, что были пущены ополченцами, ни одна не достигла цели.
Открытое пространство перед воротами начинали заполнять французские воины. Где-то на горизонте слышались возгласы риттеров, которые, как и обычно, собирались дольше остальных. Но в бою конные воины представляли из себя страшную угрозу, ибо на скаку сносили головы пешим бойцам, оставаясь для них практически неуязвимыми. Ульрих и Ательстан знали это; но в равной степени они знали, что на узких городских улочках риттерам с их лошадьми негде будет развернуться, а потому они станут легкой мишенью, если не станут действовать на более широких и открытых пространствах... Как перед воротами.
А тем временем два воина уже почти полностью выбились из сил. Да, Ульрих еще твердо держал в руках широкий меч, и Зверотроп, хоть и схватил ближайший к нему боевой топор обухом вперед, но так ударил им первого попавшегося француза, что у того кровь пошла из уха и обеих ноздрей, и он, покачнувшись, упал ничком... Остальные встали полукругом: достаточно было взглянуть в сорокалетние, яростные глаза берсерка, чтобы желание нападать на него иссякло в одно мгновение.
А тем временем к Ульвару на помощь подоспел новый человек. И кто когда обращал много внимания на безродного Асмунда, сына городского чеканщика и привезенной из земель франков рабыни? Кто восхищался его мужеством или отвагой? Кто отмечал его силу? Никто: он держался в стороне, был всегда замкнут и серьезен, не пил хмельного, часто ходил, сложив руки за спину, и на тризнах и праздниках всегда держался в стороне, стесняясь есть вместе со всеми... Его не уважали, не любили - но у своего отца он был единственным сыном. И отец завещал ему имущество... И свой меч, Торбьон.
И вот теперь этот неприметный, нелюбимый, безродный семнадцатилетний парень... Парень ли? Нет, истинный муж! - Пробежал сбоку от Ульриха, туда, где стояли двое французов, одного ударил мечом снизу вверх, разрубив стеганую куртку и омыв инкрустированное серебром лезвие алой кровью, скрестил мечи со вторым... Удар, другой, пируэт, защита спины, мощный удар с левой - и привычный, звенящий, выпускающий из тела душу предсмертный вскрик.
Асмунд бросил меч в третьего француза, не попал, ветром пробежал несколько смертельных метров, схватил рычаг, напрягся всем телом - ворота поползи вверх...
Пора. Дерзайте, братья, Один с нами! Ульрих нащупал левой рукой на поясе охотничий рог...

Жан с подозрением посмотрел в хитрые глаза епископа. Нет, он не поверит ни единому его слову, что бы он там ни стал говорить. Д'Альганде прекрасно понимал, для чего именно явился сюда священнослужитель, к тому же связанный со Святой Инквизицией - но в равной степени Жан понимал, что он наверняка единственный источник, из которого теперь "отец" Болемир может получить мало-мальски точную информацию о катарах... И не только о катарах. А значит, если епископ прикажет казнить его до того, как он расскажет ему о Хирреадане, то любой встречный сможет смело написать слово "осел" на лбу его святейшества.
Хотя, впрочем, нет смысла теперь скрывать от него, кем на самом деле является брат Жан. В конце концов, он и так уже, наверное, все знает... А правдивость показаний сможет чуть смягчить его наказание. Возможно.
Убьют быстрее. Может быть, ради такого исключительного случая прибегнут не к костру, а к топору.
- Приветствую, ваше святейшество, - с насмешкой в голосе ответил Жан, - Однако, позвольте вам заметить, вы мне такой же отец и я вам сын, как выпивка трезвому рассудку. Если вам угодно, мое имя - Жан д'Альганде; на хлеб же я зарабатываю кузнечным делом. Возможно, - тут Жан склонил голову еще ниже, чем держал ее прежде, - вам будет интересно узнать, верую ли я во Единого Господа Иисуса Христа, в Нераздельную Троицу и так далее. Как можно не верить в очевидное? В Бога я верю. Но, как ни прискорбно для вас будет услышать это, божественная природа Иисуса Христа вызывает у меня большие сомнения.
Тут Жан поднял голову и снова посмотрел прямо в глаза епископу.
- Я считал себя одним из Очищенных, епископ. Одним из тех, кто якобы войдет в Царство Истины.

Аверьян усмехнулся в усы: дело говорит бабка! Уже мало не два дня идет по такому морозу - в баньку сходить в самую пору было бы. Вот только слабоват он нынче - не ел давненько, ну да оно ничего. Жар костей не ломит, а вперед бани есть негоже.
- Ну, бабушка, будь по-твоему.
На редкость за последние дни твердой походкой пошел вслед за Местяткой - баня-то и действительно недалеко была. Не гляди что ветхая - приоткроешь дверь, присмотришься к мощным, на добро сделанным полкам - ни следа гнили не увидишь, как вчера срубили. Печь большая, камнем снаружи обложенная - пар добрый будет. Предбанник просторный, авось, и троим места хватит. Потолок невысокий - оно бы и ни к чему - но и не низкий, головы сгибать не приходится. Хорошая, добрая баня - и вытопим на добро.
Вдохнул полную грудь морозного воздуха, ртом выдохнул да пошел дрова собирать - тянуть нечего.

Осажденные соображали довольно быстро для изголодавшихся и сонных людей: едва Ательстан успел прорубиться сквозь так и не успевший построиться первый отряд, как тут же перед ним встал второй, пришедший на подмогу, больший по численности воинов и лучший по организации. Как только Ательстан стал приближаться к ним, французы как один обнажили клинки и приготовились защищаться. Но Ательстан не опешил, а лишь положил по-другому секиру - чуть набок.
Удар, еще удар, - и с предсмертным хрипом убитый воин рухнул на спину, помешав остальным: из левого бока, как раз из-под ребра, потоком лилась густая, темная кровь. Другой воин, что стоял от него по левую руку, махнул изо всей силы мечом - но тот оставил лишь неглубокую царапину на плече берсерка. Француз реагировал медленнее - замерз. А скандинавским мужам и без доспехов было жарко.
Ательстан не видел количества убитых, и тем более не считал их, но он прекрасно знал, что на одного убитого викинга приходится сейчас не меньше трех французских вояк. И это тоже придавало ему сил. За спиной раздался резкий крик - берсерк тотчас же обернулся, но недавно поцарапавший его француз уже лежал на земле в быстро растекающейся темной луже. Хороший удар нанес ему Лейф - тот самый, кто в лагере дровишки для костров колол. Не только деревяшки рубить умеет парень...
Вокруг Ательстана все сильнее разгоралась битва; а тем временем Ульрих стрелой налетел на противостоявшую им дюжину французских солдат, и первым врубился в колыхавшийся строй. Первый же удар был нанесен с разворота - одна за другой, под мощными ударами скандинавов, полетели наземь головы в открытых снизу шлемах. Один викинг налетел грудью на меч, едва не сбив с ног державшего клинок француза, но сам, уже на последнем в своей жизни выдохе, отступил на шаг назад, собрал все силы в кулак и привычно, серединой лезвия рубанул француза вдоль туловища. Алая горячая кровь брызнула во все стороны; воин с разрубленной от плеча грудью повалился ничком на землю; викинг, все силясь вытащить меч из своей груди, упал на колени.
- Ат... Отомстите за меня... Братья... Слава Одину!.. - И с этими словами воин испустил дух. Хорошо ему будет там, в Вальхалле! Подхватят на руки его храбрую, стойкую душу валькирии, и в мгновение ока вознесут высоко, высоко над землею - и там, сидя по правую руку от самого Одина, поднимет он чашу за всех бесстрашных воинов, мечом добывающих себе пропитание.
А Ульрих все дальше и дальше шел, прорубая себе дорогу мечом, и отряд французов начинал понемногу рассеиваться...

Наконец откуда-то из-под сводов каменной канавки раздался хриплый шепот молодого воина:
- Вроде бы можно идти! Только осторожней тут...
Да уж, действительно, осторожность в такой ситуации не помешала бы. Один за другим воины, возглавляемые Ульрихом и Ательстаном, начали спускаться в освобожденный проход. Сточная ледяная вода в иных местах доходила воинам до груди, острые камни, лежавшие под водой, мешали проходу и ранили ноги даже сквозь сапоги, и каждую минуту кто-то черным словом поминал то мать, то тещу, то деверя, то Рагнара Лодброка. Проход был темен, и даже в трех шагах не было видно ни зги; воины вынуждены были, держа в десной руке топор, шуйной прощупывать свой путь, что было куда как неудобно.
Наконец проклятый проход закончился, и викинги по одному, как можно тише, стали вылезать из канавки наружу. Луна уже начинала скрываться за горизонтом, а на востоке сквозь серые, тяжелые облака начинал проходить слабенький алый свет лика Балдера. Еще немного, и начнется рассвет...
Удивительно живописная картина предстала глазам юных воинов: небо над их головами было настолько красиво, что трудно было не поднять голову и не заглядеться на него; вкупе со свежим морским воздухом, идущим с запада, эта неподвижная, вечная красота затрагивала самые глубокие, самые сокровенные струны зачерствевшей от каждодневных убийств и матерной брани души каждого воина...
Все перелезли? Все.
Узенькие каменные улочки Тура пустовали. Еще бы - ранний час, спят все, даже стражники. Это они разминались половину ночи с этим завалом, а тут народ спал, да так крепко, видать, что даже не слышал всего того жуткого шума...
Ательстан решил двигаться к воротам вдоль стены: Ульрих мысленно согласился с ним. Ворота были с противоположной стороны крепостной стены, поэтому можно было идти в любую сторону: путь будет одинаков.
Прошли несколько десятков шагов. Никакого сопротивления.
- Похоже, ворота мы откроем так, что никто и не заметит! - Едва не в полный голос сказал один из юных воинов. Не успел Ульрих гневно шикнуть на него, как в двух локтях от его головы прошла французская стрела. Замечены!
Невесть откуда взялись еще несколько вражеских воинов. Проклятье! Теперь части воинов придется отбиваться, а части идти вперед - иначе завязнем, и все наши смерти пойдут псу под хвост!
Ну так чего вы ждете? Нападай, кто первым хочет оказаться в царстве Нергала!

Изображенные на стенах и на полу символы отнюдь не были для Жана новы: несмотря на явный недостаток образования (так казалось самому Жану), значения их были ему известны. Удивляло другое: откуда этот, может быть, неграмотный старик мог их знать? Хотя, как показал сегодняшний день, внешность зачастую обманчива...
Жан присел на горстку соломы и задумался, позабыв ответить на вопрос старика, и задумался. Где-то там, в глубине души, он был уверен, что это все проделки Хирреадана. Давайте-ка рассуждать: в первый раз, некий посыльный от этого "учителя" явился к нему в костюме - кого? Доминиканца. А назовите-ка, уважаемый Жан д'Альганде орден, который составляет костяк Инквизиции...
Далее, этот мэтр... Как его? Квинтемониус, да. Кто вам сказал, уважаемый, что этот сеньор, кем бы он ни был на самом деле, не мог составить на него, на брата Жана, донос в определенные органы? В конце концов, как инквизиторы нашли дорогу к его дому прежде, чем он успел что-либо заметить? Остается одно...
Раньше, пару лет назад, он познал первое горькое разочарование в собственной вере. Он тогда на неделю потерял аппетит, три недели не ходил в церковь, так что соседи начали уже подозревать его в колдовстве, и за полгода ни разу не улыбнулся. Теперь все начинало повторяться...
Католики предали его тайно, он довольно долго не видел этого. Катары сделали это явно, прямо в лоб.
Скупая слеза сорвалась с коротких ресниц заблудшего подмастерья Жана д'Альганде и медленно, слишком ощутимо потекла вниз по щеке, кругом обогнув разбитую скулу.
Что теперь-то делать?
Ответ очевиден. Ждать костра.
Костра Жан не боялся. Теперь уже не боялся. Его уже жгло адским огнем - жгло изнутри, жгло самое сердце души. Одна минута душевных страданий стократно тяжее любых физических мук для всякого человека, будь то крестьянин, рыцарь, церковник... Катар...
И смерть... И она для всех одна и та же.
Старик в своем углу зашевелился и кашлянул, тем самым выведя Жана из его транса. Катар только сейчас вспомнил, что надо бы ответить...
- Я-то... Жан... Жан д'Альганде... Мученик я. И странник...

Темный Лорд лишь чуть слышно усмехнулся и заложил руки за спину; у кончиков его пальцев образовалось едва заметное глазу искажение. Лишь в последний момент Зентара понял, что ему удалось разозлить только Темного Владыку.
От задней стены с треском отлетели четыре изукрашенных мудреными орнаментами тяжелые каменные плиты и с бешеной скоростью пролетели между учениками ситха, остановившись только перед Лордом. Судя по всему, он тоже решил позабавиться...
- Вэйнус! - Произнес он тем же громким, но спокойным голосом. - Несмотря на свою слабость, ты выдержал мои испытания, и теперь твои боль, страх и ненависть лишь прибавляют тебе сил. Твоя цель - Кореллия. Джедая, скрывающего у себя осколок, я полагаю, найти будет довольно просто - других джедаев там сейчас нет. Тем проще будет уничтожить его! Забери то, что принадлежит нам по праву, - и да пребудет с тобой Темная сторона...

На этот раз доктор, по-видимому, не настолько встревожился от слов знахаря.
- Да, да конечно, - с довольно спокойным видом он сам поднес стакан воды Теофрасту, после чего присел на свое место, - эх, господин знахарь, вы, конечно, как хотите отнеситесь к моим словам, но в вашем возрасте уже вредно вот так вот бегать. Так, ну теперь к делу: значит, у него было раздражение дыхательных путей... хм... Можете поподробнее описать симптомы? - Выслушав рассказ Теофраста, который торопливыми глотками осушил поднесенный ему стакан, доктор задумался еще крепче. - Н-да... - Сказал он наконец. - Ну, впрочем, не беда, что беднягу хоронят через два дня - так и должно. Но вот вопрос с этим раздражением надо решить немедленно, в этом вы как нельзя правы. Я сегодня же попрошу врача наведаться в дом к госпоже Хонн. Вам же, господин лекарь, я советовал бы теперь передохнуть некоторое время. Или же вам снова надо куда-то идти?...

"Положительно умен!" - возникла мысль в голове Жана. Несмотря на то, что д'Альганде дал себе слово быть предельно осторожным с мэтром, на этот раз он решил ответить:
- Однако, не полагаете же вы, уважаемый господин, что общество, если позволите, socium, в котором мы живем и частью которого являемся, может существовать без законов? Уверен, что нет; более того, всякий мудрый закон, всякое искреннее предостережение исходит не от этого бренного мира, не из уст папы Римского, если угодно, но от уст Господа. И далее: любой закон, как он есть, необходим далеко не всем; не поймите меня превратно, но ведь если человек по сущности своей не может убивать, он убивать и не станет, даже если не будет никакого закона, убийство запрещающего. С другой стороны, никакой мерой наказания, даже, полагаю, гееной огненной, невозможно запретить убийство человеку, для которого оно является единственным средством к выживанию. - Тут Жан обратил свой взор на собеседника, неторопливо шедшего рядом с ним, и видя, что тот внимательно слушает, продолжил чуть тише:
- Итак, если вы желаете выслушать мое мнение, то я считаю, что закон лишь постольку имеет силу, поскольку запрещает нам злое и потворствует доброму, то есть, исходит от Господа. Однако что есть добро и что есть зло? По чести сказать, я затрудняюсь прямо сейчас дать ответ на этот вопрос. Что вы думаете об этом, мэтр?

Перенесемся теперь по времени чуть ранее, благо, нам это возможно, и обратим внимание на действия, происходившие на другом конце городка.
Итак, утром того самого дня, когда офицер сошел с поезда и с пакетом направился в дом к господину Штауфенбергу, Томас Шерр находился на каменном невысоком мостике через реку, протекавшую через северную часть города, плевал в воду и думал, куда ему теперь идти.
А не так много есть на белом свете мест, кроме кладбища, куда можно было бы отправиться вору-одиночке, сироте, только что сбежавшему из тюрьмы. Наверняка вся полиция уже предупреждена о двух беглых заключенных, и его уже ищут. А значит, скоро найдут. Да даже если и не найдут, какой человек в здравом уме даст приют мародеру?
Мысли в голове Томаса вертелись с большой быстротой, и мимолетом он вспомнил про то, что видел в городке этакой местный трактир, а если точнее, кабак. То ли направиться туда?

Перрон был окутан густым прохладным туманом. В тишине осеннего утра не щебетали птицы, и только влажные оголенные ветви старых деревьев тревожно стучали и обдавали ледяной водой при каждом дуновении ветра.
Вдруг вдали раздался пронзительный гудок паровоза. На перроне, кроме сторожа, никого не было, но и тот даже не повел бровью при звуке подходящего поезда. Казалось, он, как и вся природа, погрузился в тяжелый сон...
Поезд из пяти вагонов с громким шумом подошел и остановился, выпуская большие клубы белого пара. Из всех вагонов вышло всего одиннадцать человек.
Среди них ничем не выделялся человек в темно-сером костюме и с несколько странной бородкой зеленоватого цвета. В руке его был саквояж, на голове - шляпа, из-под которой торчали пейсы. Приехавший был врачом.
Куда пошли и что делали остальные десять человек, нам сейчас не столь важно, но точно известно, что странный доктор, спешно сойдя на перрон, тут же, не успев отдохнуть от долгого пути, направился в юго-западную часть города.
Странные кривые переулки, развалины старых зданий, сухой ковыль, пробивавшийся сквозь брусчатку, которой была мощена улица, навевали странную тревогу; впрочем, нашего доктора этого сейчас это не интересовало. Он явно спешил.
Подойдя к собору, врач повернул направо, не перекрестя груди, и трижды неуверенно стукнул в дверь сравнительно большого дома, стены которого были обложены желтым кирпичом...