Голосование за ходы

Треск люменосфер более нагнетал тревогу, чем разгонял тьму. В воздухе висел запах разрухи и стерилизованных приборов предназначенных для резки плоти слуг императора. Блудные дети разграбили этот храм, оставив на этаже лишь грязное пятно. Под ногами хрустело стекло, бегающие глаза Вей шарили по окружающей обстановке, а Лазарь вглядывался в мерцающий экран ауспекса. С его лба стекла тонкая струйка пота. Оставалось надеяться, что все мародёры покинули это место, ведь здесь не может быть ничего губительнее, чем затаившийся за углом "пустышка" с арматурой наперевес и без гроша за его жалкой душонкой.

Чем сильнее клерк вглядывался в экран, тем сильнее ему казалось, что огромные тени таятся за слабыми мерцаниями сигнатур крыс, пирующих мертвечиной. Зловонный аромат тел разных стадий разложения, как он прекрасно понимал, не щиплет нозрей только из-за сального респиратора на его вспотевшем лице. Внезапно металлический нос его тяжёлого ботинка пнул что-то. "Что-то" с одиночным звоном ударилось о стену, потом об пол и равномерно зазвенело, покатившись по рокритовому полу.

- Гильзы, просто гильзы, - выдохнула Вей. Судя по голосу, она тоже пыталась скрыть испуг от разорванной тишины.

Лазарь аккуратно толкнул дверь первой палаты. Оказавшись не запертой, та сдвинулась с места медленно и натужно, но на половине пути буквально распахнулась, впуская клерка. Пустые койки лаконично сообщали о трагичной судьбе владельцев палаты, а медицинские карточки лишь из раза в раз повторяли одну и ту же клиническую картину: все поступили с жалобами на затруднённое дыхание, кашель, потом - температура, ухудшение самочувствия в следующие дни, и затем - кровохарканье, последний шаг перед неизбежной развязкой. Самая свежая запись, судя по датам, была оставлена 3 дня назад. Её объект уже, несомненно, был мёртв.

Затем была ещё одна палата, и ещё одна за ней. Чем дальше - тем более их шествие напоминало странную процессию, идущую по следам многих смертей, или же плакальщиков, опоздавших на грандиозные похороны.

Отворив очередную дверь, клерк вздрогнул, почувствовав прохладный удар ветра в лицо. На одной из кроватей находилась птица, крайне увлечённая методичным уничтожением подушки. Взмахом руки прогнав птицу, издавшую неприятный скрипучий звук, Лазарь подошёл к распахнутому окну.

Омываемый зябким воздухом, он созерцал некоторое время открывающийся его глазам пейзаж. Ничего нового, ничто не изменилось. Картина перед ним была всё ещё набросана страдающим от апатии художником, неизменно пролившим остатки спирта на незавершённое творение. В самом низу, на рокрите виднелось тёмное пятно. Об его истинной природе думать сейчас определённо не хотелось. Ставни скрипнули, издав смежный звук между дверными петлями и криком птицы, и с натугом закрылись.

Пока Лазарь поддавался приступу меланхолии, Вей обратила внимание на брошенную впопыхах медицинскую форму. Разумеется, испачканную кровью. И разумеется - испачканную так, что в первый момент девушка безотчетно попыталась найти пробоины от смертельных ранений владельца. В кармане обнаружился ключ с номерной биркой. Похожий на ключ от какого-то шкафчика, самим своим наличием здесь он уже намекал, что, вероятно, пресловутый шкафчик ещё не разграблен. Вей молча махнула ключами так, чтобы их заметил погруженный в себя Лазарь. Тот лишь кивнул в ответ.

Вокс захрипел переговорами между Люциусом и Сизером.

Завершив осмотр палат, двое остановились перед тяжёлой запертой дверью. Ауспекс выдавал сбои, не позволяя разобрать, что находится дальше. И дверь определённо уже пытался взломать некто, судя по всему, понимащий во взломе замков только то, что здесь нужно что-то ломать. В некотором роде, это оставляло почву для надежды: вероятно, помещение не разграблено, а значит имеет шансы содержать нечто полезное для их начинаний.

Дым лхо и благовоний привычно резал глаза Лазарю. Этот дым сразу вызывал ассоциации с душными канцеляриями, он не мешал делать работу, но позволял не обращать внимания на лица людей, что приходят со своими прошениями, заявками, бланками. Такая дымка позволяла лицам быстрее стираться из памяти, не осаживаясь в ней бесполезным грузом воспоминаний. Но сейчас эта самая дымка мешала ему точно оценить обстановку. Да ещё это до неприличия мягкое кресло, которое, казалось бы, в своём пошлом удобстве решило затянуть в болото усыпляющего комфорта. Но глаза скоро привыкли к дыму, а тело - к своему состоянию. Колорит собравшихся здесь людей просто поражал. В первую очередь он поражал воображение, какое же задание могло объединить столь разных людей.

Человек, представившийся Мейвом, взял в руки конверт - и глаза Лазаря забегали по защитной сургучной печати, пытаясь выудить из недр памяти ведомство, которому мог принадлежать вензель. Но дым с новой силой впился в напряженные глаза. А когда текст был зачитан, клерка буквально парализовало на пару мгновений. Вспышка неизвестной болезни, о которой он ничего не слышал, и для которой собирают весь этот... коллектив. Ведь есть же нормы, есть директивы, но кто-то, очевидно, считает себя выше правил, грубо нарушает установки и нанимает сторонних людей для сопровождения медицинского персонала, несомненно, высокого уровня допуска.

Когда Лазарь очнулся, лист с текстом уже заканчивал тлеть. Смиренно дождавшись, пока остальные перестанут разглядывать уцелевшее содержимое конверта, вытянутые узловатые пальцы клерка освободились от походных перчаток, защищавших их от окружающего мира, и стали перебирать предоставленные пикты. Будто среди этих изображений возможно найти хоть одну зацепку, один намёк на содержимое двойного дна. В его наличии у бывалого клерка не оставалось даже тени сомнений: даже самая отчаянная контрабанда и попытка провоза деликатесов под видом гроксятины не воняла так сильно, как это странное, но без сомнений деликатное дело.

Мейв, очевидно не знал о задание больше, чем прочитал сам, а людей, которые хоть что-то знают, они встретят только завтра. Ещё это похожее на угрозу предупреждение о пустышках, как и подчеркнуто вежливое приглашение остаться тут, дабы избежать шансов, что кто-то сбежит и растреплет всё на улицах.

Только после окончательного осознания, что пути назад уже нет, Лазарь, продолжая утопать в кресле, принял решение присоединиться к зарождающейся беседе.

- Адепт Хакинсон, да осветит нас Трон в столь странной встрече, – произнес Лазарь голосом, скрипучим как ржавые петли местных дверей.