Голосование за ходы

Таундшенд, Уиндхем, Вермонт,
6 мая 1927.

г-ну Адальберту Левандовскому
Нью-Джерси, ..., ...

ஜ═════════ஜ۩۞۩ஜ════════ஜ

Уважаемый сэр!

В связи с безвременной кончиной моего несчастного двоюродного брата, с которым вы некоторое время состояли в переписке, я пишу вам это письмо, в конверт с которым вкладываю адресованную вам небольшую запечатанную записку, в точном соответствии с последней волей усопшего.
В том случае, если вы еще ничего не знаете, с прискорбием сообщаю, что поздним вечером 28-ого апреля Эдвард выбросился из окна мансарды своего дома, сломав себе шею. Смерть наступила мгновенно.
Я живу в Нью-Йорке, и посему все подробности узнал лишь на следующий день по приезду. Тогда же я узнал, что у него уже было готово завещание, словно мой бедный брат предчувствовал свою смерть и готовился к ней. В это просто невозможно поверить - Эдвард был порядочнейшим и добрейшим человеком, и, насколько я знаю, у него не было врагов или каких-либо причин самому покончить с жизнью. Тем не менее, официальная версия следствия касательно причины смерти - самоубийство. Версия абсолютно нелепая, учитывая тот факт, что на следующей неделе он собирался приехать ко мне погостить, а затем отправится в длительную поездку с тем, чтобы навестить некоторых своих корреспондентов, с которыми, как я понял из его частых писем, он в последнее время весьма тесно общался посредством переписки. Среди них он довольно тепло упоминал и о вас, из чего я сделал вывод, что вы с братом были в дружеских отношениях, и потому с пониманием отнесетесь к моему горю. Если у вас есть какие-либо информация, которая могла бы пролить свет на обстоятельства загадочной смерти Эдварда, я умоляю изложить их в ответном письме и отправить его по адресу, указанному на конверте.

Искренне Ваш
Р. Коул
ஜ═════════ஜ۩۞۩ஜ════════ஜ

.........................................................
.........................................................

Дорогой друг мой
Если вы читаете эту записку, то меня, скорее всего, уже нет в живых. И это означает, что я избавился от того кошмара, что нависает надо мной последние два месяца, и наконец обрел долгожданный покой.
Почти никто не знает о том, что сейчас, на свою беду, знаю я, и это не должно быть открыто. То, что поначалу я играл с этими вещами, использовал это чудовищное знание в своих рассказах - большая ошибка. Даже они от соприкосновения с этой невыразимой мерзостью несут на себе ее тлетворную печать. Помнишь те черновики, что я высылал тебе месяц назад ? Я думаю, помнишь. Видит бог, Адальберт, такое невозможно забыть. И дело тут не в том, что я неплохой писатель, вовсе нет. Ты не поверишь, да и никто не поверит, но кое-что тогда я писал с натуры. Я сам видел это.!Они показали мне.
Они сами не знают, с чем столкнулись. Насколько я понял, некоторые даже не подозревают, чем занимаются иные. Они думают, это всего лишь прикрытие для их грязных дел. Глупцы!
Я был в прибежище, я взял некоторые бумаги, пока никто не видел. Несмотря на все мои скромные познания в криптографии, мне так и не удалось разгадать шифр. Этого было и ненужно - я сжег все бумаги, оставил лишь Черную Книгу. Я не смог причинить ей вреда, Адальберт, что-то остановило меня. О, Magnum Innominandum! Но она надежно спрятана, им до нее не добраться.
Как же все-таки я был глуп, использовав это в своих жалких графоманских опусах. Два моих знакомых редактора самиздата, которые специализируются на самых черных и извращенных проявлениях неведомого, с ужасом отвергли те вещи, которые я им послал. Даже Тауэр! Это настолько мерзко, что изводит меня самого, мне кажется, что я постепенно истончаюсь, медленно таю, превращаясь в бесплотного призрака. Сначала я думал, что у меня началась паранойя, но теперь я окончательно убедился, что они следят за мной. Видимо, догадались, что это я украл бумаги. И это значит, что мне недолго осталось.
Я пишу тебе с единственной целью - предупредить, чтобы ты сжег те черновики, что я тебе высылал. И забудь обо всем, что я здесь написал, сожги записку. Никто не знает больше, и уже никогда не узнает. Помня нашу старую дружбу и литературные увлечения (и ту занятную идею с соавторством, о которой ты писал мне в марте), я с удовольствием даю тебе право использовать мой образ в каком-нибудь очередном твоем пустяке. Думаю, это будет забавно.
На этом прощайте, друг мой.

Остаюсь искренне Ваш
Эдвард Шерман Коул.

.........................................................
.........................................................

17 октября 1922 г.
23:36


Преисполнившись безумной отваги, которая посещает человека лишь в самые тяжелые моменты беспросветного отчаяния, и не желая покорятся пленительной мелодии и золотистому свету, зовущим ее из-за соседней двери, Клодия исступленно бросилась сквозь ослепительно полыхающую стену алого пламени. Лелея в объятой трепетом душе лишь единственную призрачную надежду на то, что ее видения и предчувствия окажутся верны, и за огненной стеной действительно находится не тронутый пламенем коридор, она издала полный боли и отчаяния безмолвный крик, почувствовав, как огонь моментально охватывает ее тело, обжигает бледную нежную кожу, испаряет с опаленных щек хрустальные бусины слез. Она ощутила, как безжалостное пламя пожирает ее, снаружи и изнутри, как горят на голове волосы и слепнут от нестерпимой боли и жара расширенные от изумления и шока глаза. Спустя мгновение чувства покинули метущуюся в агонии несчастную девушку, оставив лишь растущую, выжигающую последние остатки цепляющейся за горящее тело жизни боль. И где-то в глубинах разрушенного сознания черной кометой пролетела одинокая, уже не вызывающая ни ужаса, ни разочарования, мысль, что она ошиблась. Что никакого коридора не было, а есть лишь бесконечный поток постепенно пожирающего корабль пламени. И сейчас она сгорит заживо. И ее тело станет всего лишь пылью, кучкой черного пепла, что канет в вечное небытие вместе с этим обреченным лайнером. Она просто ошиблась...
Спустя несколько секунд, показавшимися девушке бесконечностью, Клодия открыла глаза. Она лежала на холодном полу уходящего вдаль коридора, по-прежнему живая. Сзади, за дрожащей спиной постепенно приходящей в себя скрипачки полыхала сплошная стена жуткого алого пламени. Увидев ее, Клодию сковал спазм беспредельного ужаса, подаренный обессиленному телу недавними кошмарными воспоминаниями. В панике бросив беглый взгляд на свои руки, ощупав ноги и бледное от страха лицо, она в изумлении застыла на месте, не в состоянии осознать либо дать какие либо объяснения произошедшему с ней. Она была жива. И абсолютно невредима...
Находясь в смятенном состоянии сознания, сидящая на полу девушка не сразу заметила, как в дальнем конце лежащего перед ней коридора, у нечетко вырисовывающейся двери самой далекой каюты, на холодном полу что-то тускло блестит, отражая свет полыхающего сзади огня. Казалось, блеск этот медленно крался вперед, становясь чуть ближе, и лишь когда глаза скрипачки заметили мерцающее впереди текучее пятно, к девушке постепенно начало возвращаться сознание.

18 октября 1922 г.
9:57

Отворившаяся со скрипом прогнившая деревянная дверь с потускневшей медной табличкой "427" открыла взорам стоящих на пороге супругов Де Блуа поистине унылое зрелище, которое являла собой их комната. Серые, в однотонную полоску, обои, начинающие подгнивать из-за царящей вокруг сырости и протекающих труб наводили смертную тоску и желание поскорее убраться отсюда, но выбора у супругов не было, и как бы им здесь не нравилось, похоже, они были обречены провести в этой комнате почти весь этот тоскливый день. Посему, вконец приунывшие молодожены продолжили беглый осмотр их временного жилища.
В углу, у дальней стены, в нескольких шагах от выходящего на грязный двор окна, располагалась старинная кованая двуспальная кровать, застеленная недавно выстиранным выцветшим бельем. Рядом высился большой дубовый платяной шкаф с выломанной ручкой и разбитой левой дверцей, который, вместе с кроватью и одиноко стоящей у противоположенной стены поцарапанной тумбой, из открытого шкафчика которой свешивались какие-то пожелтевшие бумаги, составлял подавляющее большинство предметов местного убранства. В комнате имелось еще одно окно, но вид из него открывался еще более безрадостный - оно выходило на ряд заброшенных кирпичных домов, за полуразрушенными крышами которых тянулось болотистое предместье.
Но самой удивительной, была, несомненно, ванна, располагавшаяся в конце коридора. Громоздкая старая мраморная ванна, каких уже нигде не встретишь. Из ржавого крана в лужицу буроватой жижи на дне тоскливо падали прозрачные капли, завершая свое падение глухим булькающим звуком. Рядом с ванной стояли жестяной тазик и умывальник. В целом, складывалось впечатление, что всем этим не пользовались как минимум уже несколько лет.
Тем временем, вслед за прошедшими в сомнительного вида апартаменты супругами молча вошел жабоподобный Гилман, с непринужденной легкостью втащив весь их багаж и свалив его у самого входа. Мрачно крякнув что-то насчет периодически случающихся перебоев с электричеством, он незамедлительно удалился, оставив удрученных молодых людей наедине с их невеселыми мыслями.

Не дождавшись никакой ответной реакции на свой оклик, Шляпник разочаровано поцокал и покачал головой. "Ну это же совсем не вежливо. От этих пешек не дождешься хороших манер" - подумал он, и широко улыбнулся.
Тут он заметил еще одну крадущуюся в тенях фигуру, двигающуюся в направлении здания, где пару мгновений назад исчезли не обремененные хорошими манерами миньоны Джокера. Похоже, новый незнакомец не замечал стоящего невдалеке Шляпника и его сподручных, и, по всей видимости, намеревался выкрасть Алису, которую утащили внутрь заброшенного бара те болваны. Присмотревшись к затаившейся почти у самого входа в бар фигуре, которая, по-видимому, пыталась узнать, что происходит внутри, Шляпник заметил в ней какую-то странность, хотя отсюда сложно было сказать точнее, что же с ней было не так. Но она незаметно появилась из ниоткуда, и таилась во тьме, невидимая теми, кто был внутри... Глаза Шляпника ярко блеснули в темноте, а губы широко растянулись в слегка безумной улыбке, вновь обнажая огромные выдающиеся вперед передние зубы. "Ну конечно, как я мог сразу не догадаться!" - наслаждаясь своим открытием, подумал безумный психопат.
Стараясь не шуметь, он быстро заскользил вперед на мысках своих причудливых лакированных туфель, делая знак двум стоящим у него за спиной громилам в костюмах - шестерке и семерке червей- следовать за ним, послав им с помощью шляпы мысленный приказ соблюдать непроницаемую тишину. Таким образом, странная процессия шустро двинулась по направлению к заброшенному бару, прямиком за спину к подслушивающей что-то в тенях призрачной фигуре.

17 октября 1922 г.
23:10


Дивная мелодия заструилась по палубе, заполняя собой все окружающее пространство, каждый выступ, трещинку, проникая вглубь величественной громады гигантского лайнера, в каждый зал, каждую каюту. Орошая своей неизъяснимой божественной прелестью непроницаемую ртуть черных волн, мерно плещущихся внизу. Поднимаясь невесомым искусным плетеньем ввысь, к далеким мерцающим звездам и круглой плошке луны, сверкающей с темных ночных небес. От этой мелодии захватывало дух, она пленяла воображение и повергала и слушателей, и самого исполнителя в неописуемый восторг. Хотелось кричать, забыться и раствориться целиком в ее дивных нездешних переливах.
Клодия играла так, как еще никогда до этого момента. Казалось, поддаваясь неведомой силе вырывающихся из-под ее пальцев звуков, дощатая палуба, на которой она стояла, и высокие толстые трубы за спиной, да и вся громада лайнера, медленно таяли, оставляя ее одну, парящую над простирающимися до края горизонта черными волнами, летящей вперед в свободном полете, падающую в величественные пучины сверкающей бесконечности. Длинные тонкие девичьи пальцы словно сами собой искусно водили смычком по струнам дивной, мерцающей в ярком свете луны, чудесной скрипки, и струны эти, казалось, сами сотканы из невесомого лунного света.
Забывшись в благословенном блаженстве, девушка не сразу поняла, что в какой-то момент все неуловимо изменилось, и мелодия зазвучала иначе. Еще разговаривая со странным незнакомцем, Клодия подметила, что из салона, откуда по-прежнему раздавались звуки безудержного смеха и музыка весь вечер провождающего вечеринку оркестра, на палубу вышла молодая пара, нежно перешептываясь и с восторгом глядя на простиравшийся вдали ночной океан. Пристроившись недалеко от них, влюбленные тихо ворковали у перил, не обращая на Клодию и юношу в желтых перчатках никакого внимания. Растворившись в творимом ею музыкальном волшебстве, девушка не замечала, что, когда она начала играть, пара прервала свои лобызания и их полные искреннего изумления и восторга глаза уставились на юную скрипачку. Они тоже внимали льющимся по палубе дивным звукам, и улыбались, словно дети. Но Клодия не обращала на них своего внимания. Ее всю без остатка поглотила творимая ею в ночи дивная мелодия. И лишь когда она начала понимать, что что-то идет не так, она окинула рассеянным взглядом окружающую ее обстановку.
Ее странного улыбающегося попутчика в лимонно-желтых перчатках нигде не было, словно он никогда и не стоял на этой палубе, и все это ей лишь привиделось. Над палубой хищным бледно-желтым светом сияла луна, освещая внезапно побледневшие и какие-то странные лица стоящих неподалеку юноши и девушки в вечернем бархатном платье. Переведя взгляд с застывших, словно восковые маски, лиц, на свои стремительно водящие смычком пальцы, Клодия с удивлением начала осознавать, что она по каким-то неведомым ей причинам не может остановиться.
Тем временем мелодия неуловимо менялась. Казалось, к прежней торжественной прелести необъяснимым образом примешиваются какие-то болезненные нотки. Ритм постепенно становился все более рваным, звуки все более хаотичными. Необъяснимым и непонятным Клодии образом внезапно ставшая жуткой мелодия словно бы делала себя сама, порождаемая не искусными пальцами скрипачки, а злой волей зловеще мерцающей над кораблем луны. Не прошло и нескольких мгновений, как жуткие звуки окончательно преисполнились каким-то адским, нездешней силы безумием, с дикой неистовой яростью вырываясь на свободу и терзая едва выдерживающий чудовищную какофонию слух. Клодия больше не контролировала себя. Она хотела отнять руку от скрипки и бросить проклятый смычок за борт, но рука не слушалась ее и лишь быстрее выводила постоянно ускоряющийся визгливый дьявольский темп.
Тут она, наконец, обратила внимание на судорожное движение рядом с ней. Стоящие до этого словно в ступоре мужчина и женщина, пару минут назад весело болтавшие и любовавшиеся видом волн и усыпанного звездами ночного неба, подняли свои бледные как мел лица к небу и словно сомнамбулы медленно двинулись по палубе. Внезапно женщина упала на дощатый пол и, дико выпучив глаза, начала пронзительно визжать и метаться, маша в стороны руками и ногами, словно ее что-то раздирает изнутри. Не обращающий на это никакого внимания мужчина в черном фраке продолжал, словно зачарованный идти вперед, к возвышающейся перед ним стальной обшивке стены. Неожиданно остановившись, не дойдя до стены несколько шагов, он с тем же отсутствующим безумным видом отошел еще на пару шагов, и с разбегу врезался головой с стальную стену. Голова несчастного скосилась на бок, а лицо исказила дикая гримаса боли. С воплем отбежав назад, он вновь врезался в стену. После пятой попытки поблескивающую в неверном лунном свете стальную обшивку оросили алые брызги крови. Тело медленно осело на доски пола, оставляя за собой тянущуюся вниз жирным ручьем алую теплую струю. Несчастный размозжил себе голову.
Тем временем женщина продолжала в истерике кататься по палубе, время от времени подскакивая на ноги и тут же снова падая на пол, расшибая коленки и локти. Докатившись до края перил, она вновь подскочила, и, забившись в конвульсиях, не удержала равновесие и рухнула вниз, в холодные темные воды. Через нескольку секунд откуда-то из издалека послышался глухой шлепок, словно в воду уронили якорь или мешок, набитый провиантом.
Клодия с ужасом продолжала играть, и дьявольская мелодия, казалось, все набирала и набирала силу. Пронзительные царапающие мозг звуки разносились повсюду, неся с собой ужас и разрушения. Переполненная черным космическим хаосом песнь лилась из самых темных глубин измерений, о которых человечеству лучше не знать вовсе, преисполненная самого мерзостного безумия. Безумия, готового потопить самый крепкий разум, отравить самую чистую душу.
Клодия играла. Она не могла остановиться. Ее собственные руки не слушались ее, и ей оставалось лишь с ужасом наблюдать и молить о том, чтобы все это, наконец, закончилось. Из минуту назад полнившегося весельем и музыкой салона начали раздаваться дикие крики ,топот и звуки выстрелов. Из кают раздавался дикий грохот. Кто-то обреченно плакал. Прямо на глазах дрожащей от ужаса скрипачки кто-то с диким воем выскочил из своей каюты и с разбегу прыгнул за борт. Чудовищная мелодия безумным отравленным вихрем продолжала изливаться, пятная и сводя с ума все вокруг.
Клодия играла...

г. Инсмут, шт. Массачусетс
18 октября 1922 г.
9:50



Как только Вильгефорц отворил дверь гостиницы, в тот же миг в лицо ему дохнуло ароматами ветхости и разложения. Здесь были и запахи старых, давно зачитанных книг, и ароматы пожухшей от ветхости бумаги, и резкие запахи гниения, источаемые, по всей видимости, старыми водопроводными трубами и прочими обслуживающими здание системами снабжения. И, хотя в этом букете странных и вызывающих отторжения ароматов присутствовали некоторые настраивающие на ностальгический лад нотки, которые наверняка пришлись бы по вкусу исследователям и просто любителям старины, супружеская чета де Блуа вряд ли задержалась бы здесь по собственной воле надолго.
Внеся чемоданы в обшарпанный гостиничный холл, Вильгефорц, и вошедшая следом за ним Элеонора, спешно осмотрелись, пытаясь привыкнуть к царившей внутри обстановке. Из небольшого коридора, по которому они пришли в холл, доносилось непрестанное и монотонное тиканье старинных часов из темного дуба, которое навевало сон и одновременно с тем ужасно действовало на и без того шаткие после неприятной поездки нервы. У стены, неподалеку от скрипучей деревянной лестницы, уводящей во тьму второго этажа, стояла небольшая обшарпанная регистрационная стойка. Рядом стоял большой дубовый шкаф и ряд небольших деревянных ячеек, в пыльной глубине которых покоились ключи, очевидно, от номеров. Правее от стойки и шкафа находилась запертая дверь, на которой тусклыми буквами было указано: "Не входить. Только для персонала." Судя по затертой до блеска медной ручке, пользовались ею довольно часто.
У стойки стоял угрюмый полноватый человек лет тридцати на вид, хотя некоторые особенности его внешности говорили о том, что он может быть и старше, чем изначально подумалось Элеоноре и Вильгефорцу. На нем были одеты потертые черные брюки с идущими через чрезмерно массивные плечи подтяжками и изношенная неряшливая бледная рубашка в крупную клетку. Рукава были засучены по локоть, открывая взгляду непропорционально огромные руки с большими толстыми пальцами. А неаккуратно расстегнутый ворот рубашки обнажал массивную, но очень короткую шею, тут же переходящую слегка вытянутую угловатую голову с выпирающим широким лбом. Лицо его дополняли жидкая рыжеватая бородка и маслянистые усы того же оттенка, что и жирные грязно-рыжие патлы, свисавшие с квадратной головы. Возможно, когда-то много лет назад этот тип был даже красив и возможно, пользовался интересом у женщин, но эти времена определенно давно прошли. Сейчас эта огромная угловатая фигура вызывала скорее брезгливость и странное отвращение. Которое еще более усилилось, когда он заговорил, слегка обнажив заостренные, словно у акулы, грязно-белые зубы.
Поправив своей гигантской рукой стоящую на стойке прямо перед ним тускло мерцающую медную табличку, на которой было выбито "Роджер У. Гилман", он спросил супругов своим хриплым каркающим голосом: "Чего вам угодно?"

17 октября 1922г.
10:09


Через минуту у входной двери кафе "Идеальный ленч", в котором сейчас сидел Робин МакКейг, читая колонку новостей и допивая свой чай, громко бряцнул колокольчик, возвещая о прибытии нового посетителя. Дверь с глухим стуком захлопнулась, и вошедший быстро и бесшумно прошествовал вглубь зала, промелькнув мимо Робина и заняв дальний столик в паре метров от него.
Тем временем влюбленная парочка, уже десять минут шептавшаяся в углу зала, и оказавшаяся в непосредственной близости от нового посетителя, тут же спешно встала, и, зажимая носы быстро покинула помещение, ни разу не оглянувшись.
В их оправдание стоит сказать, что на это вполне были причины. Ибо человек, зашедший в то ненастное октябрьское утро в кафе "Идеальный ленч" на Стейт-стрит, был фигурой поистине загадочной и вызывал всем своим видом странное и необъяснимое отторжение. Новоприбывший был облачен в грязный бурого цвета плащ такой длинны, что из-под него были видны лишь заляпанные какой-то темной глиной толстые подошвы массивных сапог. Старая затертая шляпа на его голове была надвинута прямо на глаза, что в купе с высоко поднятым воротником целиком скрывало его лицо. Лишь иногда, когда незнакомец слегка поворачивал голову, в окутывавшей его лицо темноте зловеще мерцали большие, словно плошки, водянистые глаза. Довершал общую неприглядную картину отвратительный запах, уже начавший распространяться по всему помещению, и дошедший до ноздрей МакКейга, перебивая аппетит. Запах этот был весьма специфичен, но несмотря на некоторые странные нотки, которые Робин не смог опознать, это все же была, вне всякого сомнения, отвратительная вонь давно протухшей рыбы. И хотя рыбаки в этом портовом городке отнюдь не считались редкостью, этот производил весьма зловещее впечатление.
Примерно через полминуты к вошедшему незнакомцу подошла официантка, которая, несмотря на видимое отторжение, все же выдавила из себя миловидную улыбку и через силу спросила, что хочет заказать вновь прибывший гость. На что из-под шляпы послышался ответ в виде жутковатого гортанного бормотания, которое МакКейг со своего места не смог разобрать. Впрочем, официантка, похоже, поняла, о чем идет речь, и спешно удалилась, зажимая нос рукавом. Все это время фигура сидела за столом неподвижно, не глядя по сторонам, и лишь изредка поворачивая голову в сторону МакКейга. Через минуту вновь появилась официантка, неся в руках небольшое плоское блюдо. Поставив его на стол, она, кривясь, пожелала приятного аппетита и тут же нырнула обратно. Незнакомец же, не обращая никакого внимания на вилку и нож, оторвал от принесенного лакомства рукой большой кусок, и направил его во тьму за воротник плаща. Присмотревшись, МакКейг понял, что заказ странного незнакомца был ни чем иным, как большим пропеченным пирогом с сардинами.
В это время усач, который сидел в зале еще с тех пор, как в кафе вошел Робин, отправил в рот последний кусок вишневого пирога, спешно вытер салфеткой рот, и, с некоторой неприязнью и опаской оглядываясь на странного рыбака в грязном плаще, быстрым шагом вышел из кафе. Теперь внутри оставались только Робин и жуткопахнущий странный незнакомец.
За несколько секунд покончив с рыбным пирогом, и так и не притронувшись к ножу и чайной ложечке, незнакомец еще несколько долгих секунд сидел неподвижно, после чего встал и направился к тому столику, где сидел, прикрывшись газетой, МаКейг. Робин мельком успел заметить, что походка у странного пришельца была какой-то неуклюжей и неуверенной, он громко шаркал и время от времени заворачивал мыски внутрь при ходьбе. С громким скрежетом сдвинув стоящее напротив кресло, странный рыбак буквально рухнул в него, с глухим стуком уронив огромные руки в заляпанных грязью коричневых перчатках на столешницу. Не открывая лица, незнакомец заговорил... Этот звук... больше всего это было ,пожалуй, похоже на скрежет ржавой консервной банки об камень или кваканье огромной лягушки. Хотя даже если совместить оба эти звука, это вряд ли смогло бы передать всю ту странность и отвратительность этого жуткого голоса.
Тем не менее, вторгшийся за столик МакКейга неизвестный говорил на вполне понятном, хоть и не без труда, английском. И смысл сказанной им фразы, а точнее вопроса, был Робину вполне ясен. Незнакомец проскрежетал: "Ты МакКейг?"

г. Ньюберипорт, шт. Массачусетс
17 октября 1922г.
10:00




Утро нового дня выдалось хмурым и неприветливым. Над покатыми крышами и высокими старыми шпилями то тут, то там плавали сероватые облака, предвещая скорое наступление непогоды. Они словно видели, как между домами и в глухих переулках старого портового города черными лоскутами все еще таились тени, которые будто бы не желали уходить с наступлением утра, отстаивая свое право на обладание кривыми сонными улочками, и чувствовали свое родство с ними. Словно не выдержав сгущающегося напряжения, где-то в отдалении часы на старой площадной башне пробили десять раз.
К десяти часам площадь Старого Рынка Ньюберипорта практически опустела, все разошлись кто куда. Несколько человек сидели в кафе "Идеальный ленч", попивая утренний кофе и читая газету. Кто-то быстрым шагом спешил по Стейт-стрит, очевидно, опаздывая на работу. Лишь один человек в широкополой серой шляпе и черном пальто неспешным шагом размеренно выхаживал по площади туда-сюда, явно чего-то ожидая. В руках у него был небольшой кожаный портфель, мерно раскачивающийся из стороны в сторону при каждом новом шаге своего хозяина. Посмотрев на часы, человек, которого звали Робин Мак Кейг, недовольно поморщился. Он пришел сюда гораздо раньше, чем должен был идти автобус, и вот уже десять минут мерил шагами Стейт-стрит. И ему придется ждать еще столько же, если верить словам того кассира на железнодорожной станции, с которым он говорил позавчера.
То, что за ним кто-то наблюдает, Робин понял не сразу. Поэтому нельзя было сказать, как долго это уже продолжалось. Но в конечном итоге не ощутить такого было невозможно, тем более человеку с таким родом деятельности, как он. Ведь слежка - один из азов его профессии. Но сейчас следили за ним, и, что было совершенно не постижимо, Робин не мог понять, кто. Наблюдатель или наблюдатели явно находились где-то недалеко, он буквально ощущал оценивающий взгляд у себя на спине. Но обернувшись, он никого не обнаружил. На улице было пустынно, и лишь редкие прохожие быстро проходили мимо по своим делам.
Кому же понадобилось следить за ним?
Все это странно...

18 октября 1922 г.
9:35


Преисполненный грусти и уныния голос жены заставил Вильгефорца с тревогой посмотреть на нее. Казалось, что Лионор тает здесь, в этом городе, где нет света, нет радости и смеха, нет птиц и цветов. И она действительно увядала, ибо, казалось, это место могло дать лишь неизбывный мрак, тоску и ядовитый аромат разложения. Но и в увядании своем она оставалась прекрасна, словно дивный цветок, чье время подошло к концу, и вянущие лепестки которого, стоя на пороге забвения, поют последнюю оду вечной и неизбывной прелести. И в тот миг, когда печаль снедала их души, а в их глазах отразилась грусть и тоска по дому, их лица и всю площадь вокруг озарил луч золотистого света...
Обернувшись, супруги увидели, как пробившись сквозь темную пелену угрюмых серых облаков, в небесах над Инсмутом одиноко воссиял золотистый луч солнца. И падая на стоящие рядом дома, пропитанные духом сырости и разложения, и мертвые остовы деревьев, и испещренные трещинами отсыревшие дороги, он на мгновение преображал все вокруг, и в тот момент невозможно было отличить, где кончается реальность, и начинается наваждение. Ибо перед глазами супругов, прямо на их глазах, возникал город... Стройными рядами стояли вокруг старенькие дома, впитавшие в себя воспоминания, и счастливые, и дурные, своих обитателей, несколько поколений живших здесь. И дома все помнили, и ничего не забывали. Они были как бы волшебными шкатулками, хранившими память, и мысли, и место. И в теплых закатных лучах солнца, идущего с пылающего багрянцем моря, они мирно дремали, убаюкивая свои древние сокровища, и словно светились изнутри. И нежный шум прибоя пел им свои колыбельные и шепотом рассказывал истории о дальних странах, и городах, и звездах. А в небесах, над крышами домов и у самого моря парили белые чайки. Их крики звонким эхом раздавались над утопающим в золотистой дымке городом, и рыбаки поднимали головы, и отвечали на них своим приветствием, словно братьям. И закатное солнце золотило в вышине городские шпили, сверкающие, будто огненные столпы. И старый портовый город медленно засыпал, внимая шуму багряной реки и тянущемуся за ней безбрежному темному морю...
Вся эта картина держалась перед глазами еще несколько дивных мгновений. Но тот одинокий луч солнца скрылся за наплывающими со всех сторон черными тучами, и видение постепенно истаяло. Они по-прежнему стояли на промозглой и угрюмой инсмутской площади. Рядом столь же безрадостно тянулись, убегая во тьму, ряды разбитых фонарей. А перед ними по-прежнему возвышалось старое обшарпанное куполообразное здание городской гостиницы. С глухим стуком упала на возлежащий на чемоданах футляр от скрипки крупная капля дождя. Через мгновение начался уже привычный холодный осенний ливень. Но перед глазами все еще стояли обрывки удивительного видения...

17 октября 1922г.
10:05


Выслушав заказ Робина, девушка доверительно сказала: "У нас сегодня особенно вкусным получился творожный торт с вишней. Подождите минутку, сейчас я все принесу." Взглянув прямо в глаза МакКейга, она тут же в смущении отвела взгляд, и на ее лице едва заметно заиграла очаровательная полуулыбка. Небольшие ямочки на щеках, которые появлялись, когда она улыбалась, придавали ей особый шарм. Судя по чертам лица и чуть заметному акценту, она происходила из семьи эмигрантов, скорее всего поляков. Глаза у нее были живые и глубокие, как океан, и очень редкого, изумительно красивого оттенка. Еще раз улыбнувшись, девушка удалилась, оставив МакКейга наедине с газетой и своими мыслями.
Через минуту она вернулась с подносом, с которого составила на стол крепкий черный чай с плавающим в кружке кусочком лимона, и небольшую тарелку, на которой находился кусок восхитительного творожного торта, украшенный одинокой вишенкой. Пожелав Робину приятного аппетита, она взяла пустой поднос и исчезла в недрах служебного помещения.
Тем временем интуиция подсказывала МакКейгу, что слежка за ним продолжается, и наблюдатель или наблюдатели все это время находились где-то на улице. Робин не мог объяснить откуда он это узнал, да и ощущение было почти невесомым, но за годы детективной практики его интуиция не раз его выручала. Все это по прежнему было более, чем загадочно.

(Cупругам де Блуа)

г. Аркхэм, шт. Массачусетс
18 октября 1922 г.
9:00



Утро воскресного дня выдалось пасмурным. Погода начала портится еще в субботу вечером, когда тяжелые никелевые тучи плотной серой пеленой заволокли хмурое небо. Всю ночь темное пространство за занавешенными окнами разрывали всполохи молний, и тяжелым эхом разносились над мучимым бессонницей городом удары грома, словно отзвуки барабанов в глубине подземных каверн, под звуки которых кружаться в вечной безумной пляске хтонические боги. К утру ярость стихии стихла, но косой ливень по-прежнему продолжал окутывать белесым занавесом пустынные улицы.
Старый город еще на пробудился ото сна, и лишь доносящийся из какого-то открытого окна тенор Карузо, да несколько спешащих по своим делам прохожих напоминали о наступлении утра. В это время на площади Нортсайда, под навесом старой аптеки Хэммонда, стояли высокий черноволосый человек и молодая девушка, держащая в руках маленькую черную сумочку. Тут же, рядом с ними, ютился их скромный багаж, состоящий из пары чемоданов, и лежащего на них черного футляра, вероятно, для скрипки. Нежные взгляды и обручальные кольца на безымянных пальцах вполне выразительно говорили о том, что это парочка - молодожены. С усилием оторвав взгляд от своей юной супруги, брюнет, которого звали Вильгефорц ,и который, судя по чертам лица и некоторым косвенным признакам , очевидно, был французского происхождения, перевел взгляд на темнеющие на горизонте крыши теряющихся за дождливой пеленой старых аркхэмских домов, пробуждающих где-то в глубине странную необъяснимую тоску и тревогу. И вдруг, сам не зная, почему, припомнил
вчерашний разговор с кассиром бакалейной лавки, что находилась недалеко от мотеля, где они с женой остановились. Речь тогда зашла о цели их маленького путешествия, небольшом портовом городке Инсмуте, где Вильгефорц надеялся найти для своей невесты нечто совершенно особенное.
Кассир, лысеющий человек в летах, прищурил глаза, и как-то с недоверием посмотрел тогда на Вильгефорца. "Хммм. Инсмут, говорите. Ну да, я знаю, как добраться до Инсмута. Да только я вам, мистер, не советовал бы туда соваться. Гнилое это место, и люди там гнилые. Держаться обособленно и чужаков не любят. Вы бы поспрашивали людей, они много чего могли бы вам порассказать про этот Инсмут. Какие-только байки про него не ходят, одна чуднее другой. Они, то бишь инсмутцы, и выглядят-то чудно, не по-человечески. Лысеют рано, лоб у них вытянутый, и глаза выпученные, да так, что иногда диву даешься, как некоторые их закрывают. И кожа почти у всех шелушится, как при какой- нибудь кожной болезни. Да говорят, что у них там и вправду была какая-то эпидемия, от которой половина их населения перемерла. Вот ведь пакость. Да и живут-то там сейчас одни тунеядцы, никакой пользы от них. Молодняк еще бывает, ездеет сюда, в Аркхэм, или в Ньюберипорт. Я сам нескольких обслуживал. А вот стариков вообще не видел никто, видно они становятся больно уродливы, и их прячут и не показывают на людях. Даа... В общем гадкий это городишко и странные дела там творяться. Ни за что не поехал бы туда ни днем, ни уж тем более ночью. Послушайте моего совета,мистер,бросьте вы эту затею. Нет, воля, конечно, ваша. И может, про него и правда плетут небылицы. Но будь я на вашем месте, ноги бы туда не казал. Но если вы еще не передумали, туда ходит автобус. Привозит тех, кто здесь работает, в Аркхэм, и вечером отвозит обратно. Здешний-то люд туда не ездит, только инсмутцы им и пользуются. А водит его Джо Сарджент. Если вдруг увидите его, сразу вспомните, что я тут вам рассказывал. Автобус отходит от площади Нортсайда без десяти девять, и пол девятого вечера. Здесь недалеко, через пару кварталов. Но я вам говорил, и еще раз повторю, я бы туда ни за что не поехал". Покачав головой в подтверждении своих слов, кассир тогда уселся на свое место, и всем видом дал понять, что сказал все, что хотел.
Прервав воспоминания, Вильгефорц посмотрел на часы. Автобус явно запаздывал. А дождь все не прекращался. Наконец, где-то за пределами видимости возник какой-то шум, отдаленно напоминающий звуки старого мотора. Шум все нарастал, до той поры, пока из-за поворота не показался старенький грязный автобус. Странно было то, как эта развалюха не разваливается на части прямо во время езды. Ошибиться было невозможно - это был инсмутский автобус. В подтверждение догадки супругов, на боку автобуса, полуоблезлая и сплошь заляпанная грязью, обнаружилась выцветшая надпись "Аркхэм - Инсмут - Ньюберипорт".Со страшным скрипом автобус остановился недалеко от аптеки, где стояли Вильгефорц и Элеонора де Блуа, и из него спешно вышли несколько человек, все неопрятные молодые мужчины немного отталкивающей внешности, которые быстро разошлись, поглубже надвинув на голову мятые шляпы. Следом за ними показался шофер, видимо тот самый Джо Сарджент, который обошел автобус кругом и остановился у левого переднего колеса, пару раз ткнув его ногой, а затем угрюмо поплелся обратно. При одном только взгляде на него наблюдателя неизменно охватывала волна отвращения, и при этом природу возникновения этого ощущения было довольно сложно объяснить. На вид это был худощавый сутулый мужчина, футов шесть ростом, в потертом синем костюме и выцветшей шапочке для гольфа. Его туповатое лицо имело какое-то странное отсутствующее выражение, отчего он вызывал еще большее отторжение. Голова шофера была сильно вытянута, нос приплюснут, а уши настолько малы, что выглядели недоразвитыми. Кожа была бугристой и шелушилась, на шее свисал ряд складок, а на голове и лице почти отсутствовали волосы. Но самым удивительным были его водянистые глаза. Они были настолько выпучены, что почти невозможно было представить, как он вообще способен их закрывать. Еще раз взглянув через плечо на колесо, он медленно забрался в кабину, и завел мотор. Желающих воспользоваться услугами инсмутского шофера не наблюдалось, но дверь пока оставалась открытой...

То ли колодец был очень глубок, толи падала она очень медленно, только времени у нее было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше. Сначала она попыталась разглядеть, что ждет ее внизу, но там было темно, и она ничего не увидела.

Глава 1.
Вниз по кроличьей норе.
Приключения Алисы в Стране Чудес.
Л.Кэрролл



Всем:

Вы летите. Вы летите вниз. В черную непроглядную бездну. Вы помните, как сюда попали. Но вы по прежнему не помните, как вы оказались на берегу багровой реки, откуда начали погоню за нырнувшим сюда существом... Кроликом? Кажется, вы видели два огромных грязно-белых обрубка, которые отдаленно напоминали уши.
Какая нелепая мысль. То чудовище могло породить лишь разгоряченное воображение какого-нибудь законченного шизофреника. Хоть вы и видели это гадкое порождение больного рассудка лишь со спины. Внезапно вы понимаете, что не хотите об этом думать. Подобные мысли вызывают у вас странное отторжение, чему вы не в силах сопротивляться.
На лету вы пытаетесь разглядеть хоть что нибудь, но вокруг стоит кромешная тьма, словно вы попали в недра огромной черной дыры. Эта мысль устрашает вас.
Вы летите уже целую вечность, но по-прежнему не падаете. Как такое возможно?
Через некоторое время ваши на время ослепленные кромешной тьмой глаза начинают различать очертания...чего? Огромной норы, которая тянется бесконечно долго, а может даже , проходит через центр земли? Еще одна абсурдная мысль. Похоже, пора начинать привыкать, и переставать удивляться происходящему вокруг вас. Все равно все это не имеет никакого смысла.
Наконец вы начинаете различать, что стены колодца уставлены...мебелью?
Тут и там громоздились старые полуразрушенные платяные шкафы, расщепленные книжные полки. На некоторых из них валялись полуистлевшие остатки каких-то старых книг, но вы не можете разглядеть названий. Иногда на стенах попадаются странные картины и тусклые черно-белые фотографии в облезлых рамах. Когда вы смотрите на них, они вызывают у вас приступ необъяснимой тоски. Будто вы видите отголоски чьих-то давно ушедших в прошлое жизней. Вам больно об этом думать. Это неприятно.
На одной из покосившихся внизу полок ,к которой вы
приближаетесь, вы замечаете что-то... кажется, небольшую деревянную шкатулку. Впрочем, оттуда, где вы сейчас летите, сложно сказать точно. А еще вы, кажется, видели там банки. Много банок, уставленных в ряд. Наверное для солений. Впрочем, все это по-прежнему не имеет смысла.
Вы продолжаете падать.
И глядя вниз, вы по-прежнему не видите конца. Лишь беспроглядный мрак...