Голосование за ходы

      Но сбежать Кирин не успел, как не успел и Биннодач дотянуться до огнива. Не зря шептал ветер предупреждения, не зря предостерегал их своим воем, но услышан не был...
      Сначала дворф ничего не увидел - он лишь почувствовал чье-то присутствие так же ясно, как если бы видел его прямо перед собой. Дохнуло могильным холодом - резануло по открытому лицу, по красным, отмороженным щекам и носу и по синим, дрожащим губам. Дохнуло - и затихло, будто природа замерла в ожидании того, что должно было случиться... Что-то тянуло поднять взгляд и посмотреть в сторону белого пятна на фоне каменных стен - тянуло до того сильно, что Биннодач не смог противиться, как бы ни кричали остальные его чувства о том, что нужно бежать, бежать, БЕЖАТЬ![
      Сквозь утихомирившуюся метель проступали грубые очертания гумоноидной фигуры. Лица - или того, что на его месте, разглядеть было невозможно, но дворф знал: оно смотрит прямо на него. И оно что-то с ним сделало, потому что руки и ноги отказались слушаться, словно бы закостенели в один миг, словно бы их отморозило напрочь... Пока Биннодач осозновал, что произошло, фигура все росла, медленно, степенно приближаясь ко входу. Все больше чудовищных деталей открывались взгляду дворфа, парализованного первобытной, древней, как сам мир, магией, но когда тварь прошла под каменной аркой входа, когда на нее упала тень - вот тогда она предстала перед ним во всем своем чудовищном великолепии.
      Это был высокий монстр, полностью покрытый светло-серой шерстью, удлиненной на голове наподобие копны волос. Изо рта торчали окровавленные клыки, выше горели черным два глаза-обсидиана, а за собой он волочил, держа его за нижнюю челюсть лапой с когтями-серпами, волка размером с Биннодача. Проходя мимо кучи мертвецов, монстр повел мордой и швырнул бездыханную тушу к остальным легко, будто она ничего не весила.
      И снова повернулся к дворфу, медленно, никуда не торопясь, будто кот, решивший поиграть с мышкой. Поиграть жестко.

      Монстр заревел, раззявив пасть, густо утыканную зубами, и резко рванул к Биннодачу. От первого же удара дворфа отбросило к колонне и впечатало в нее так, что переломало все кости: и вот беда - подумалось ему с мрачной, отчаянной иронией - пошевелить конечностями он не может, а болят они, как и обычно... Дворф лежал у основания колонны и изо всех сил старался дышать - получалось плохо, через раз. Закашлялся. Почувствовал солоноватыф привкус. Кровь... Свет перегородила тень нависшего над ним с занесенными когтями монстра.
      Биннодач зажмурился и приготовился... к чему? Ведь еще один такой удар он вряд ли переживет.
      Внезапно:
      - А-а-а-а!
      - Ма-а-ау!
      В волосатую лапу с разбега-взлета врезался с воинственным кличем крылатый кот, полосуя ее когтями; а на спину монстра с не менее воинственным ором опустил кочаргу Кирин, с выражением испуганной решимости на перекошенном лице. Ни один, ни другой не нанесли, судя по всему, никакого вреда монстру, но по крайней мере перетянули на себя его внимание. Чудище с гортанным ворчанием ленивым движением лапы стряхнуло кота и широким ударом отбросило монаха.
      Биннодач с замиранием сердца глядел на то, как монстр снова поворачивается к нему, чтобы закончить начатое и...
      - Мы не закончили! - Кочерга снова опустилась на волосатую спину.
      Чудовище зарычал, уже раздраженное, и обрушил на монаха череду яростных ударов, тот упал, но каким-то чудом все еще, постанывая, шевелился...
      В этот самый момент паралич прошел, и Биннодач почувствовал, что может снова шевелиться. Чудо! Или монстр отвлекся? Неважно! Рука в мгновения ока скользнула за пазуху, где приютились заветные бутылочки. Обе отправились в рот. Боль поутихла, силы вернулись, а потом в горле зачесалось... Биннодач смутно и только по названию представлял, что делает зелье огненного дыхания, но знал точно, что волосатая тварь перед ним должна гореть. Ведь сбежать он на этот раз не сможет.
      Дворф выдохнул - выдохнул пламя.
      Длинная шерсть вспыхнула, монстр завизжал, лапами сбивая огонь, упал на пол и закатался по нему. Биннодач в тот же миг, отбрасывая мысли о похрустывающих ребрах, подскочил к нему и ткнул кинжалом в беснующийся горящий клубок. Судя по воплю - даже попал куда-то.
      Монстр замолк, утробное рычание вырвалось вновь из пасти - и он кинулся в атаку. Глаза его метались, когти раз за разом пролетали мимо или лишь царапали с мерзким скрежетом броню. Это придало дворфу уверенности - и он ударил вновь. Снова успешно. Однако и монстр не сдавался: один из его ударов прорвался через доспех и когти вонзились в грудь - неглубоко, ведь Биннодач снова взмахнул мечом, пройдясь прямо по открытому для атаки торсу.
      Черная кровь хлынула из раны - монстр взвизгнул и на миг отшатнулся, однако потом словно бы собрался с силами и решительно бросился на дворфа.
      Он ударил в то место, где доспех был уже порван. Когти полностью вошли в грудь и достали до сердца.

      Смерть была довольно быстрой: вспышка боли - оскаленная морда перед глазами - и небытие...

***

      Чуть позже, когда по обе стороны гор стали волноваться о благополучии монаха, на собранные всем миром деньги наняли отряд наемников и послали на разведку. И хотя трупов в самом монастыре уже не было, они сумели выследить зверя, найти его логово и покончить с ним. Тела всех, кто был в той пещере, похоронили рядом с монастырем.
      Одна из могил - поменьше - осталась безымянной, потому что никто не знал, что же это был за дворф с вырванным сердцем.

      У этой истории не счастливый конец, однако кто знает, что было бы, если бы монстр пал от руки храбреца. Тогда, быть может, дворф отыскал бы то, зачем пришел, и отдал бы заказчику. А к чему привело бы это? К смертям. К сотням и тысячам погибшим, к разрушениям и войнам, к нарушению баланса. А так... Так сфера оказалась потеряна и долгие годы не будет угрожать естественному ходу событий.
      Так что для одного воришки конец, безусловно, печальный. Но для мира... для мира он счастливый.

Джон шел, не понимая ничего из того, что вокруг происходило - это, впрочем, почти не отражалось на его лице, на котором застыла маска спокойствия, только изредко по ней пробегала тень недоумения. Странные звуки, мелодичные и приятные, ласкающие уши, полные веселья, полные... счастья? Смех и непринужденные разговоры - никакого грохота машин, никаких стонов и криков, никаких грубостей и оскорблений... Джон впервые был по другую сторону. Парень не понимал до конца, что это значит, и не смог бы никому объяснить, но чувствовал - до этого он был на изнанке вышивки-мира. Сейчас же - на лицевой стороне. И, конечно, все это лишь сон, ведь так не бывает: сироте без денег нет доступа в этот мир, в этот сияющий, чистый и красивый мир, где можно только танцевать да смеяться и ждать, пока не приплывет на чудесном подносе еда.
Джон думал уже, что после всего, что он уже увидел, едой его не удивишь, но нет - новые запахи шекотали нос, мимо проплывали блюда, о названиях которых он даже и не догадывался... И все это великолепие вливалось в зал, где собрались очень, наверно, счастливые люди.
Но ведь там все красиво одеты, подумалось парню вдруг, и он скосил взгляд вниз, на свою одежду. Вдруг во сне его плохонькая, но чистая рубашенка стала куда красивее? Вдруг по ней поползли узоры, расцветая яркими красками? Вдруг... Джон вздохнул, но тут же подобрался, когда к нему обратилась Марси.
- Мы поможем госпоже Саломее, просто... попозже, - уверил ее Джон. - А сейчас мы должны увидеть бал, - он на мгновение прикрыл глаза, как бы представляя, что же происходит в этом зале. - Когда еще мы его увидим?
Он попытался галантно подать Марси руку: видел, как это делали важные господины, выходя из своих карет и помогая спускаться дамам. Но вышло у него все, конечно, не так, как у них, из-за чего он очень смутился и робко, словно бы извиняясь, улыбнулся.
Пойдем?
Почему бы и ему не потерять немного голову в этой сказке.

Джон молчал и пытался осознать то, что происходило. Выходило откровенно плохо: от упорных размышлений у него начала болеть голова. Он умудрился даже не заметить легкое касание девичьей руки - так сильно погружен был в собственные мысли.
То, о чем говорила госпожа Соломея, было невероятно. Невозможно. Совершенно не укладывалось в его голове. Она упоминала ведьм вскользь, но так, что будто они существовали, вспоминала какого-то князя и какой-то бал. Джон нахмурился слегка, припоминая и то, что знал он: они в приюте, бала быть не может, магии не существует.
Ничего не сходилось.
Разумное объяснение было одно - все это просто сон. Очень живой, полный ощущений, звуков и красок, не похожий ни на обычный кошмар, ни на претворенные в жизнь мечты... Второй вариант - что все это реальность, о которой он просто не знал, - был слишком абсурдным. И - хотя Джон, скорее всего, и сам не подозревал об этом - обидным. В с магией было бы так сладостно просто...

Джон почувствовал тепло прикосновения и заметил наконец близко-близко Марси, держащую его руку. Взгляд парня, до этого непривычно хмурый и напряженный, в тот же миг смягчился, наполнившись теплом; глубокая вертикальная морщинка между бровей, выдававшая серьезные раздумья, разгладилась. Джон накрыл ее руку своей и слегка сжал, с каким-то облегчением улыбнувшись.
- Конечно согласен.
Вот Марси точно была настоящей. Парень не знал, как получилось, что сон у них - один на двоих, но был уверен в том, что девчушка не его часть. К тому же были еще остальные - быть может, и они попали сюда? Только куда же это - сюда?.. Однако хотя Джон и решил, что все вокруг - ненастоящее, отпускать Марси далеко от себя он не собирался.
Мало ли, что может произойти во сне, притом что в него в любой момент могут просочиться и кошмары вроде капусных голов.

Но ему хотя бы стало легче: он не сомневался больше в том, все ли у него в порядке с головой, и, слушая шебетание девчушки о волшебной стране, только кивал и отвечал на ее светлую улыбку своей. Да, да, все правда...
- Мы увидим бал, - подмигнул, - а может, и побываем на нем.
Легко как-то было на душе, спокойно... Как только Джон нашел хоть какое-то объяснение происходящему, в нем в основном осталась привычная и понятная ответственность за Марси.
- Поможем, - обратился Джон к госпоже Соломее. - Что делать? - и будто бы с извинением поднял брови и поджал губы, когда Хозяйка упомянула их внешний вид.

А потом прилетело молоко и запахло волшебно пирогом. Прилетело по воздуху, будто кто-то невидимый нес его! Проводив угощение самую малость удивленным взглядом, Джон принял его: парень вообще верил Хозяйке или, по крайней мере, всей душой хотел верить.
Однако, несмотря ни на что, Джон только смочил губы молоком и откусил небольшой кусочек пирога, прикладывая все усилия, чтобы не съесть его целиком. Сказывались остатки подозрительности и желание приберечь немного напоследок...

      Проклятые и отравленные вещи могут прятаться за прекрасными масками. За такими прекрасными, как эти ожерелья, - усыпляющими внимание нежным блеском и мыслями о безбедной старости. Ласкающими взгляд и манящими: "Возьми меня..."
      Но бывалого вора так просто не проведешь. Останавилась протянутая было рука, и затуманненный золотым туманом взор прояснился, вновь полный подозрения. Оглядел Биннодач внимательно внезапную находку и попытался проникнуть в самую суть предмета, в ту сердцевину металла и камня, что от людей скрыта, но ему, как одному из дворфов, - видна. Но сейчас - ничего не видел. Ни проблеска магии не заметил он - либо не оказалось ее, либо так хорошо скрыта была, что и ошибиться не стыдно.
      Мечом, который не жалко, подцепил дворф счастливую находку. Звякнул звонко металл благородный о металл крепкий. Висели ожерелья. Покачивались слегка. Тихо-мирно.
      Попробовал Биннодач на глазок определить, сколько же выложат за такую прелесть, да только и понял, что все зависит от покупателя. Золото, драгоценные камни... Ценитель выложил бы кругленькую сумму, да только не знал дворф никого, кто таким в данный момент интересовался бы.
      К тому же всегла был риск, что ожерелья здесь не случайно и что в процессе торга их узнают...

      Толькт заметив на лестнице эльфийку, Громон, в один миг полностью переключив внимание на нее, снова заметно напрягся и бросил тихо, обращаясь к магу: "У нас гости".
      - Кто там есть? - обращаясь уже к эльфийке, продолжил он громче и с оттенком усталости в низком, рокочущем голосе. Не похожа гостья была на монстров, да только кто их уловки знает... - А ну выходи медленно на свет, если с миром пришла. И руки на виду держи. Мы нападать не станем, но защищаться уже приучены.
      Щит Громона был поднят до уровня груди, будто бы в доказательство того, что к ее возможному нападению он готов, топор же, напротив, - опущен. Во взгляде у полуорка уже потухли огоньки злобы и ярости, и теперь в нем читалось разве что настороженность и - в большей степени - грусть, что, впрочем, вряд ли смягчало его не слишком внушающий доверие вид. Громон об этом не задумывался.
      Он ждал и готовился к худшему.

      Все закончилось. Закончился этот бой, закончилась борьба и - закончились две жизни. Ещё двое, кому он не смог помочь, кого не смог спасти… Однако пока Громон этого не ощущал в полной мере: в нем все ещё бушевала разрушительная ярость, поглощавшая все остальные эмоции, кроме жажды мести, которая лишь подпитывала хищное, настойчиво требующее крови чувство. Во время боя он их сдерживал, ведь в опасности оставался Соррин, но теперь…
      Теперь остались только монстры, хладнокровно убившие сестру Кэрол и Ларрена. И полуорк не видел причин оставлять их в живых: зло должно быть наказано.
      Смерть за смерть. Две жизни - на две жизни.
      Коротко кивнув магу, Громон широкими, немного дёргаными шагами добрался до своего рюкзака и обратно, прихватив веревку. Связал между собой когтистые руки-лапы крепко-накрепко, чтобы спящая тварь и не дернулась вдруг, проснувшись, и, смакуя каждое движение, с мрачной решимостью занёс топор над уродливой головой.
      За жрицу. За воинственную жрицу, бесстрашно бросавшуюся вперёд и поддерживавшую в трудную минуту. За спасшую его жизнь жрицу… И за лучника, скрытного и неразговорчивого, но помогавшего всегда как только мог.
      Лезвие топора мелькнуло в воздухе.
      Когда же они закончили с монстрами, утолённая жажда крови отступила, погасив и злобу, и на Громона навалилось странное оцепенение. Он нахмурится, сжав губы в тонкую полосу и неотрывно глядя на свой окровавленный топор и руку.
      Смерть за смерть? Вот только это не вернёт жизнь…
      Полуорк рвано выдохнул, усмиряя тяжелое дыхание. Сожаления - бесполезная трата времени. Нужно было двигаться дальше.

      И вдруг полуорк, вынырнувший из собственных мыслей, услышал звук какой-то возни внизу и тяжело вздохнул, махнув Соррину, чтобы привлечь его внимание, а потом - показав в сторону лестницы (мол, "тоже слышишь?").
      Возможно, их бой ещё не закончен.

      Поначалу Даэкир просто мучился, откинувшись головой на дерево, и происходящее вокруг не воспринимал от слова "совсем". Но и воспаленный разум его произвел наконец хорошую идеи: из последних сил эльф приподнял руку со скрюченными пальцами и сжал в кулак, который в тот же час окутали обрывки теней, благополучно в него впитавшиеся.
      Взгляд Даэкира стал более осознанным и он вздохнул свободнее, хотя тело все еще слушалось плохо. Путешествует в компании дам... Эльф слабо, но неизменно невесело ухмыльнулся и промолчал. Ухмылка говорила Эльяред, что он ее услышал, молчание - что не намерен усугублять конфликт. Все же она излечила его рану…
      Подошел здоровяк-воин, который наверняка не растеряется, если он что-нибудь выкинет. Правильно звезда предупреждала - срываться нельзя было и нельзя сейчас. И вообще нельзя, что бы она там ни шептала о тёмной ночи: они в одной лодке и ничего ему, в принципе, плохого не сделали - наоборот, пришли на помощь, исцелили. Пощечина эта, конечно… Даэкир, опираясь на выступающие куски коры, медленно поднялся и взглянул на спутника - холодно, прямо, но без злобы.
      - Я задумал отдохнуть, - голос его то и дело срывался в хрип, будто эльфу тяжело было говорить. - Все мы набегались за этот вечер.
      Он медленно (и потому, что руки дрожали, и потому, что не хотелось провоцировать Бора) вернул меч в ножны. Потом попытался отделиться от дерева, но чуть не упал и снова оперся на него спиной, раздраженно выдохнув. "Соберись!" - то ли звезда подбадривала, то ли он сам себя, но эльф выскреб остатки сил и гордости и сумел самостоятельно устоять на ногах, направившись к своему брошенному луку.
      - Скажите, когда пойдете к пещере.

      Заметив отступающего Соррина, удачно увернувшегося от вражеских когтей, Громон как-то облегченно выдохнул и кивнул.
      Полуорк бросился на противника со спины, приговаривая с искренней злобой в низком голосе: "Обнимемся, а, тварь?..", надеясь заарканить того щитом и топором и стиснуть так, чтобы не то что двигаться - дышать не смог. Хотя сначала эту юркую мразь нужно было поймать...

Вскрикнула, дернувшись, Марси. А из корзины по полу покатились человеческие головы.
Волосы зашевелились на голове у Джона, а сердце забилось в таком бешеном ритме, что грудь кольнула острая боль. Что же это?.. Все-таки испечь их? Парень был близок к тому, чтобы впасть в ступор, хотя ноги и понесли его сами следом за девчушкой, рванувшей к лестнице. И только ее фигурка позволила Джону сохранить ясный рассудок.
Он не имел права терять голову.
А эти головы - это никакие не головы, а обычная капуста, и ему просто показалось... Много всего странного произошло в этот вечер, но это уже выходило за рамки, которые установил для себя парень. Он вполне мог принять, что кухня выглядит иначе, ибо не доверял ни своей внимательности, ни памяти, мог принять, что в леднике - подвал, по той же причине, но человеческим головам нечего делать на любой кухне, и он никак не могут следовать за ними, грозязь вцепиться в ноги! Джон не мог принять этого, и он попросту решил отрицать то, что видят его глаза. Иначе он не выдержал бы. Сдался бы. А ему нельзя было, нельзя!..
И Джон не оборачивался, чтобы не увидеть снова головы - да нет же, просто капусту! - и не слушал, что там кричит эта неприятная женщина. Скоро все это закончится, эта странная жуткая ночь подойдет к концу, и все вернется на круги своя...

Марси дернула люк, и он не поддался.
Выхода нет.
Девчушка тут же обернулась к Джону с таким выражением лица, что паника, темной тучей надвигавшаяся на парня, вмиг отступила.
Он не имел права бояться. Ради Марси он должен был остаться стойким.
Джон изо всех сил пытался удержать мысль, что капуста была просто капустой, но осознание того, что видел-то он все же человеческие головы, обесценивало все, что говорила повариха. И парень не слушал ее медовые речи.
Он положил обе руки на плечи дрожащей Марси и проговорил твердо, глядя ей прямо в глаза, хотя под конец голос все же предательски дрогнул:
- Все будет хорошо. Мы выберемся, ясно?
После Джон быстро обернулся к захлопнувшемуся люку. Разве может их положение стать хуже, если он проверит его на прочность? Подчиниться-то они всегда успеют...

      - Како-ой ты интересный, - откровенно плохо разыгрывая восхищение, всплеснул руками эльф, обращаясь к спине мага, - пытать, значит, "подло и низко", - скосил холодный взгляд на жрицу, - а убивать, не защищаясь, просто потому, что тебе захотелось, - нормально?
      Подначивать молодого мага было если не приятно, то, по крайней мере, забавно. Все забавнее, чем допрашивать так быстро осознавшего всю серьезность их намерений гоблина, с чем вполне справится Бор.
      - А еще, маг, до смерти пытают только идиоты, к которым я себя не отношу, - протянул назидательно, хоть и с проскользнувшими насмешливыми нотками эльф. Прищурился. - Труп ведь не заговорит.
      Валинор не собирался реагировать на слова Даэкира, но градус возмущения поднялся как-то сам собой, увеличив температуру тела и выплеснувшись недовольным бурчанием.
      Бубнил парень большей частью себе под нос, а потому, вряд ли кто-нибудь смог бы понять хоть слово, однако:
      - Легче эту ящерицу научить говорить, чем объяснить что-то эльфу! - наконец что-то вразумительное удалось выдавить из себя Валинору, громко и чётко, но в то же время не обращаясь ни к кому.
      Тот самый эльф фыркнул, вернувшись в обычное свое скучающе безучастное состояние и мгновенно потеряв к парню малейший интерес. Магу нечего было ответить, а на разжигание затухших углей Даэкир тратить время не собирался.

      Вернув Эльяред бутылочку с коротким: "Он и так запел", Даэкир уставился на гоблина, внимательно слушая. Снова собранный, непробиваемо спокойный и молчаливый, без тени веселья и насмешки, мелькавших в глазах чуть раньше. Маленький зеленый урод вполне мог врать в мелочах, хотя в целом все и звучало убедительно...

Джон привык к отчитываниям и таким вот надзирателям, стоявшим над плечом, следившим злыми колючими глазами и всегда готовым ударить, толкнуть и вообще превратить и без того тяжелую жизнь в настоящий ад. Они словно бы питались людскими страданиями, высматривая очередную жертву с упоением безумца и не отпуская ее, пока в ней есть остатки чего-то живого. Но, на самом деле, на фоне всего произошедшего за этот вечер - долгого и неприятного обсуждения того, что нужно сделать с Блэквудами, передвижения по теням, входа без разрешения на кухню, странных изменений в обстановке, непонятно откуда взявшихся подвалов со снедью, зовущих мелодий, незнакомых женщин - на фоне всего этого приказ работать от надзирательницы был для Джона даже своего рода отдушиной. Чем-то до боли знакомым и привычным, как старые башмаки - и натирают время от времени, и выглядят плохо, и вот-вот разваливаться начнут, а с ними все же как-то спокойнее, уверенней, чем в новых. Знаешь каждую трещинку, каждую складочку...
Джон начал бы спокойно работать на этой теплой кухне, забывшись в труде. Если был бы один. Но с ним была Марси, и теперь ее защита стала для него наиважнейшей заботой, в которую он и окунулся с головой.
Подойдя к девчушке, он снова ее напугал и смутился. Сильно же Марси увлечена тем, что делает, если умудряется раз за разом не замечать такого бугая, как он... Непонимающе взглянул на ее вытянувшееся от изумления лицо (чего это она каждый раз так удивлялась его появлению, будто думала, что это мог быть кто-то еще), но решил не заострять на этом внимания, давно смирившийся с тем, что людей - и особенно девушек - он совершено не понимает. Хорошим оказалось лишь то, что у девчушки и впрямь был план.

Когда Марси схватили за шкирку, Джон кинулся на помощь, но, к счастью, надзирательница отпустила ее раньше, чем парень успел предпринять более серьезные меры, чем сжатие ладоней в кулаки, а губ - в непривычно жесткую полоску. Но Марси вроде была в порядке, потому парень немного расслабился и, не дожидаясь, пока злая тетка снова начнет донимать девчушку (лучше бы она его, Джона, так потаскала), поднял самую объемистую корзину с капустой.
Невольно он прислушался к песне, которую затянула повариха, и почувствовал вдруг непреодолимое желание поскорей уйти, потому что было в ней что-то... двусмысленное, что не давало покоя. Истопит она печку, чтобы испечь пирожков любимым детям или самих детей?..
С застывшим в глазах немым вопросом ("Что же дальше?") Джон обернулся к Марси, которая... решила сбросить маску довольно дерзким и действенным способом. Он замялся лишь на мгновение, выбитый из спокойного развития событий, но потом впомнил собственные слова... и в сторону надзирательницы полетели-покатились следом за капустой Марси и кочаны из его корзины - все разом, вот веселье!
Джон впервые делал что-либо подобное, бунтарское и ребяческое, и не совсем понимал, нравится ему это или нет. С одной стороны, сердце грело чувство злорадного удовольствия и силы, которой налились в один миг руки и ноги, с другой - Джон никогда не переставал думать о последствиях.
Если их поймают после такого... Джон боялся думать, что будет с ними. И не думал. Он просто бежал. Бежал так быстро, как только мог, но - не быстрее Марси. Чтобы первым поймали все же его, а у нее был второй шанс.

      Громон, довольный, вертел в руках кусочек серебра, прикидывая, можно ли будет когда-нибудь потом посеребрить мечи и стрелы, чтобы бороться с тьмой было легче. А потом услышал... Чей-то злобный голос. Крики. Мужчин. Женщин. И детские тоже.
      Полуорк выронил серебро, ударившееся звонко об пол. Тут же поднял его, неуклюже как-то, будто не понимая, что делает, и весь как-то сжался, скукожился, что при его телосложении выглядело, наверное, комично.
      Все правильно остальные говорили. Разумно, по делу. Но на сердце у Громона легче от этого не стало. Он не спас. Как и тогда - оказался слишком далеко: на этот раз за завалом, разбирать который в одиночку не имел права, ведь это обрекло бы на гибель не только его, но и тех, за кого он принял бы такое решение.
      Полуорк выбор товарищей уважал и понимал, но чувствовал, что предает какую-то часть себя, отсиживаясь в безопасности, пока снаружи умирают люди.
      Громон попытался отвлечься от криков за работой, но они залезали через уши прямо в голову и выли, выли, выли... Полуорка скоро уже трясло, все валилось из рук, и наконец он не выдержал, бросив со звоном инструмент и зажав уши ладонями так сильно, что казалось, будто он хочет раздавить себе голову.
      - Не могу... - пробормотал он, направляясь, ни на кого не глядя, в самый дальний угол комнаты. - Все эти люди... Крики... Не могу...
      В этом углу он зажмурился и, не отнимая рук от ушей, попытался заснуть, чтобы все уже кончилось, когда он проснется. Благо, что он так устал за восемь часов непрерывного труда - это должно было помочь.

Джон нервничал. Очень. Марси скользнула дальше, а ему пришлось остаться и ждать, с тревогой наблюдая за ящиками, за которыми скрылась девчушка. Неизвестность пугала парня, а неизвестность в отношении того, за кем он должен был присматривать, и вовсе приводила его в ужас, превращая нервы в натянутые до предела стуны.
- Вот ты где! - вдруг громом среди ясного неба прогремел незнакомый голос, и Джон вскочил из своего укрытия под лестницей - не подумав, что лучше ему остаться в тени, а Марси что-то придумает сама, что он может сделать только хуже, что, возможно, эта тетка еще больше разозлится... Девчушку заметили и теперь могут сделать с ней что угодно - как мог Джон отсиживаться в стороне?
Слушая обвиняющую речь, Джон нахмурился, не очень понимая, о каких гостях и о каких остальных идет речь, не изменив, впрочем, своего намерения защитить Марси. Вдруг ее начнут подозревать? Или решат побить за отлынивание от непонятной работы?
Но девчушку ничего, как казалось, не смутило, и она с готовностью согласилась делать, что скажут. Марси, как и он сам, ничего не понимала чуть раньше - значит, она лишь играет... Но зачем? Чтобы не возбуждать подозрений? Джон решил тоже притвориться, что он прятался - благо, тут ждали каких-то остальных, которые должны вернуться к работе. Вдруг у Марси какой-то план, а его помощь вряд ли будет лишней - и для приведения плана в действие, и если что-то пойдет не так.

Он сгорбился и сжал голову в плечи, проходя мимо суровой женщины, пробормотав неловко:
- Простите... пожалуйста. Я ей помогу, а то... капуста тяжелая, - и, не дожидаясь ответа и так не подняв взгляд, проскользнул мимо нее к Марси, которая копалась в сетках. Остановился сбоку и попытался изобразить активный розыск капусты, повторяя движения девчушки в соседних сетках.
Убедившись, что стоит спиной к женщине, прошептал тихонько, не глядя на Марси:
- У тебя же есть план, да? - скорее утвердил, чем спросил Джон, и, помолчав мгновение, добавил, ободряюще улыбнувшись: - Делай, что собиралась, я сделаю то же.

      Хильда шла позади всех остальных, как и должна делать лучница, мягко ставля ногу на землю, покрытую - или ей лишь кажется? - слоем пепла. С носка на пятку, с носка...
      "...на пятку! - смеется отец, а неуклюжая темноволосая девчушка, заливисто хохоча, усердно топчется вокруг него, то и дело задевая сухие ветки, отвечающие задорным треском. Охотник продолжает якобы сурово: - Ты должна быть тенью дерева, тенью зверя, малышка. Разве ты слышала когда-нибудь, чтобы тень хрустела ветками?"
      По круглому личику пробегает тень, но, подняв глаза, девчушка видит веселье в глазах отца, и губы ее расплываются в задорной улыбке.
      - Тень, Хильда, - загадочно шепчет он, подхватывая дочь на руки, - вот кем ты должна стать.
      И вот кем она стала. Хильда стояла на площади, глядя на тела тех, кто боролся до конца, и вдыхая полной грудью запах жженной плоти - чтоб стало больно, тошно и мерзко не только от самого запаха, но и от того, что ничего не смогла сделать. Она и впрямь стала тенью - тенью человека.
      А еще тлели листья опалников. Она подняла один лист, край которого сворачивался, темнея и рассыпаясь в ее руках, после того как по нему пробегала ярко-рыжая пульсация. Хильда нахмурилась и погасила лист пальцами, даже не поморщившись от короткой вспышки боли. Как жаль, что лист все равно уже мертв... но, быть может, выживет дерево? Говорили, что по ним умеют гадать только избранные, но сейчас даже Хильда могла истолковать не слишком уж мудреный символ. Все горит и вскоре обратится в пепел, который развеет ветер. Люди, дома, сама Жизнь.
      Или нет? Пробираясь дальше следом за Эндрианом, Хильда заметила движение посреди улицы. Еще живой человек, та самая Жизнь, за которую она боролась... Но подойти к нему значит рискнуть быть увиденной и потерять все преимущество, которое им так отчаянно нужно! Что за выбор...
      - Эндриан, я не могу его оставить, - зашептала с болью и сомнением в голосе, кивнув на стонущего паренька. - Я должна... - После стольких смертей, она должна спасти хоть одного, и пропади всё это пропадом! - Отойди подальше, чтобы Галион, заметив вдруг меня, не увидел бы и тебя впридачу. Если все пройдет гладко, я присодинюсь к вам и мы можем навалиться на него все вместе. Нет - отвлеку внимание врага на себя, и вы сможете ударить со спины. Это единственная ловушка на такого зверя, которую я знаю. Может, Юнэн знает другую...
      И Хильда дернулась, собираясь красться в сторону раненого. С носка на пятку?..

Напугал Марси нечаянно. Коротко виновато сверкнул глазами в темноте и заметил легкое смятение, тенью скользнувшее по ее лицу. Не понял, к чему это.
А девчушка потом еще и разулыбылась. Совсем Джона запутала.

...Джон блуждал по собственному разуму, пытаясь соединять разрозненные кусочки мыслей этого вечера. Жаль, выходило у него это плохо, не то что у Генри или Джозайи: у них края мыслей были ровные и складывались друг с другом ладно, как так и надо, а у Джона мысли кончались какими-то непонятными куцыми обрывками, которые один к другому не подходили. Но парень старался изо всех сил, отчего выпадал из реальности иногда. Вот и сейчас: разглядывал, глядя будто сквозь нее, худющую ручку Марси. Худющую ручку с напряженными мышцами, со всей силы вцепившуюся в железное кольцо...
Вот дундук! Ей же тяжело!..
Джон спохватился, перехватывая приподнятый хрупкой девчушкой тяжеленную крышку, и поскорее поднял ее, чтобы вес с рук Марси снять.

Парень уже и забыл даже, что там должно было быть, но знал точно - не изящная кованая лестница, тонущая в мягком свете, где кто-то возился, гремел и напевал. Точно. Точно?
Марси была в восторге. Ее глаза сияли такой искренней радостью, такое чистая и притягательная в нех была жажда исследования, что в душе в Джона среди пепла сожженного любопытства что-то зашевелилось, задымилось вновь. Приятное чувство, хоть и опасное.
- Да, нашли мы его, - кивнул он в ответ. - Что же он делает в подвале... - замялся в нерешительности, - ...который должен быть ледником? И кто... он? - и потряс головой, окончательно теряя мысль.
- Вор? - Затеплившийся было огонек вмиг затух, но снова Марси его успокоила. - Да, точно, воры не стали бы звать, как та песня. Ну, идем, - согласился он, ободряюще улыбнувшись. - Тихо, да. У меня же это хорошо получается, - и первый сам фыркнул весело.

- Да мы бы одним глазком посмотрели, - услышал Джон недовольное бурчание девчушки и тут же перестал копаться в стройных рядах посуды - рука, протянутая к очередному горшку, застыла в воздухе. После услышал ожидаемое короткое, бунтарское: - Ну, если хочешь, оставайся, а я взгляну.
Обернулся тут же и рванул, стараясь не натыкаться в полумраке на мебель, к Марси.
- Хочу... - кивнул он, с тревогой глядя на девчушку - будто очень боялся опоздать. Потом взгляд его смягчился, а на лице появилась грустная полуулыбка.
Он тоже был таким, любопытным ребенком, рвущимся исследовать каждую черточку в сложном узоре, который составлял мир вокруг. Когда-то давно был. И очень-очень недолго. В первые дни на улицах в одиночестве один паренек с хитрым прищуром позвал Джона посмотреть на кое-что интересное, а после, заведя в подворотню, вместе с выросшей будто бы из ниоткуда шайкой, отпинал его и отобрал последние деньги. В другой раз последовавший за непонятными следами мальчик наткнулся на стаю обозленных псов и еле унес ноги. В третий - заработал тумаков за то, что "развесил уши, где не следует", хотя он просто рассматривал странно одетых людей...
Джон помнил пьянящее желание найти, увидеть, понять - огонек, который мог разростись в пожар, но который ему пришлось задавить еще в самом зародыше, чтобы выжить.
К сожалению (или к счастью), он не смог искоренить по той же причине желание защитить ближнего.
- ...но раз ты идешь, иду и я.
Джон был достаточно сильным, чтобы удержать девчушку при желании, но сначала ее, гибкую, ловкую, маленькую, нужно было поймать. Он знал, что такому увальню, как он, это сделать не удастся - извернется и скользнет, как тень, куда хотела, - а оставлять девчушку без защиты он права не имел.
С чего он вообще взял, что в подвале зло? Может, незнакомец поможет им? Погромче сыграет еще эту сладкую, ласковую мелодию, например...
И Джон стал пристально наблюдать за тем, как худая девичья ручка тянется к кольцу.

Джон смотрел на то место, откуда, как казалось, струилась мелодия, и все никак не мог оторвать взгляд, который так и тянуло к этой неприметной дверце в полу.
Марси хихикнула в ответ на его слова, и именно это вывело его из ступора - правда, лишь для того, чтобы вогнать в краску. Он неловко улыбнулся, помявшись с ноги на ногу:
- Естественно не играет. Просто ничего лучше в голову не пришло.
Марси сгрызла яблоко, хихикнула и вообще казалась спокойной и расслабленной по сравнению с теми временами, когда он замечал ее в стороне от всех, саму по себе, молчаливую и опасливую. Марси-дикарка - так ее называли, а Джон расстраивался, когда они это делали, и даже злился: бросал осуждающие взгляды на говоривших и просил перестать.
Его не слушали.
Джона вообще редко слушали. Он был незаметным - вроде есть он, а вроде бы будто и нет, - но действовал на других успокаивающе, всегда внешне спокойный, улыбчивый и крепкий, как камень.
Джон считал, что остальным незачем знать, что камень изнутри пуст и в нем бушуют сильные ветра сомнений и противоречий.
И сейчас тоже. В подвал тянуло так же сильно, как тянуло его руку однажды к тёплой, пышущей жаром и оставленной на прилавке без присмотра булочке. Просто возьми её - и сегодня ты будешь есть впервые за два - или три? - дня, шептало что-то. А Джон не послушал. Переборол. Прошёл мимо, стиснув зубы.
Или это совсем другое? Джон не знал, но что-то его настораживало.
- А вдруг этот кто-то не друг нам? Вдруг он поднимет тревогу? - проговорил Джон, мотнув головой, чтобы прогнать наваждение, которое уходить не собиралось. Все тянуло и тянуло… - Что, если это ловушка? - округлил он глаза. - Зачем рисковать, когда все идёт так хорошо. Здесь столько еды, нужно только собрать её и поскорее сбежать подальше от этих.
И, каждое мгновение борясь с собой, попытался отойти и переключить внимание на полки, чтобы найти что-то, во что можно было бы свалить всю эту роскошную еду и чтобы его при этом было бы удобно нести.

Дверь либо оказалась не так настроена против Джона, как половицы, либо весь дом благоволил Марси, а потому и не выкидывал громкие фокусы. И хорошо...
Хорошо?
Девчушка сказала, что тут славно, и Джон, заглянув ей через плечо, не мог не согласиться. Вся комната дышала теплом, уютом и манила, почти завораживала запахами еды.
- Мясо... - незаметно для себя эхом отозвался парень. Округлившимися глазами он смотрел на котел, чувствуя, как рот наполняется слюной. Сглотнул. Можно же наесться и лечь перед печкой, источающей жар, и забыться, и хоть один раз за шестнадцать лет жить, а не выживать...
Поморгал и головой потряс, напомнив самому себе о том, зачем они здесь: набрать еды и сбежать. Джон умел терпеть и отказывать себе во многом. Не зря же постоянно это делал - вот теперь пригодится, чтобы перед искушением устоять.

Зайдя следом за Марси, Джон осмотрелся и тут же нахмурился. Он почти не обращал внимания на мебель, завтракая или обедая, но теперь взгляд так и цеплялся за нее. Чувствовалась чуждость, неправильность, будто эти странные стулья и стол были из того времени, когда Джон еще не родился, или из другого мира - мира вежливых опрятных джентльменов и роскошно одетых дам, огромных домов и позолоченных карет.
Не его мира.
- Не помню я эти стулья, - прошептал он. Может, Марси больше понимает? - Да и стол тоже. Как будто не наша кухня.

Уже какое-то время в ушах звучала какая-то мелодия, которую он поначалу принял за свист ветра или обычные стоны старого дома под его порывами, но теперь эта мелодия становилась все яснее, все более непохожей на случайное творение природы. Нечто похожее он слышал лишь однажды, когда в трущобы, где он жил, забрел шарманщик...

Но та мелодия грустила о судьбе и умоляла что-то изменить, а эта звала и успокаивала, хотя было между ними и нечто общее: обе трогали за живое. Вновь будто очарованный, он побрел к леднику.
- Ага, начну, - с трудом сконцентрировавшись на словах Марси, ответил Джон. Только... - Слышу, - кивнул он, обрадовавшись, что и девчушка тоже слышит таинственную мелодию, и добавил почти неосознанно: - Музыка не играет сама по себе. Нужен человек.
Откуда он здесь, в этой глуши, посреди ночи, Джон не знал, но он не хотел, чтобы мелодия затихала.

Джон мало что помнил из детства, но основные черты одной истории, которую рассказала мать, врезались в плохую память вместе с редкой, а оттого такой ценной лаской: она привлекла его к себе и поцеловала в макушку. В истории этой было несколько зверей, у которых была общая проблема - да только, вот беда, каждый решил решать ее по-своему. Ничего у них в итоге не вышло. Он тогда хохотал над глупостью животных, а вот теперь...
Но ведь мы не звери, попытался успокоить себя парень. У нас у всех всё получится. Никто никому не помешает, все планы сработают.
Поверить бы еще самому в это.
Девчушка махнула ему рукой. "Идем". Идем? Джон выскользнул следом за ней с облегчением и стыдом, тихонько пожелав всем удачи напоследок. Ключи воровать, нападать и связывать - все же ему очень, очень не хотелось всем этим заниматься. И он сбежал делать то, против чего ничего не имеет, - таскать тяжести. Хотят остальные простыни на Блэквудов накидывать - что ж, если повезет, они и без него справятся, а нет... тут и он вряд ли поможет.

...Было темно и тихо, и Джон судорожно выбирал место, куда поставить ногу, чтобы предатели-доски не выдали его шагов. Марси, тихая и ловкая, остановилась у лестницы, глядя вниз, в густую темноту, - парню не хотелось подвести ее шумом. А больше он ничего и не чувствовал. Так бывает: сначала опасаешься чего-то, боишься, а потом начинаешь - и в душе пусто, только червячки неуверенности все копошатся где-то в глубине.
Джон знал, что Бэтси не было, но ничего не сказал. С кухни так с кухни.
- Хорошо, - как можно спокойнее и теплее шепнул он, надеясь вселить уверенность в девчушку.
Вот только где бы ему самому взять ее, эту уверенность?..

Джон пытался поспевать за мыслями умных ребят, сосредоточенно морща лоб, но детали первых изобретенных планов ускользали и растворялись в потоке новых. Поджечь, напасть во сне, уйти по-тихому, коней якобы спереть, плач Мари... Джон мотнул головой и позволил себе расслабиться, обратив все внимание на последнее предложение - с грязными следами на кухне.
- Не нравится мне это. Вы думаете Блэквудов обхитрить, а они ведь взрослые. Вряд ли глупые, - или глупые? Разве станет умный детей ни за что бить? Или что-то другое на это влияет? - Еще поймут что-то и в подвале запрут или полисменов позовут.
Все очень устали быть здесь - Джон чувствовал это в поспешности, с которой они рвались в бой. Бежать, бежать... Не важно куда, как, с чем - лишь бы бежать, двигаться, делать что-то. Джон почему-то не чувствовал того же - сбежать, конечно, хотелось, но ничего не толкало его в спину и не шептало: "Не нужны разговоры, не нужна еда и вода, забудь - беги, беги, прямо сейчас!.." Он любил планы, хотя сам и не умел их создавать. Когда есть план, все понятно; когда нет, надо быстро соображать и решения принимать - а Джон этого делать не любил (может, потому, что не умел).
Парень тихонько вздохнул. Почему он вообще решил, что может судить чьи-то идеи, если не способен подкинуть ничего в общий костер "восстания"? Если может только тушить его сомнениями и всякими вопросами? Да и вообще он балласт в их группке: воровать не умеет и не станет, голова так себе варит...
- Хотя может и сработать, - добавил он, решив больше не вмешиваться в план. - Я могу тащить припасы и всякие там одеяла завтра. А пока Марси помочь с едой, - он улыбнулся девочке - скорее всего, незаметно из-за полумрака. - Она находить будет, я носить. Больше соберем, - заодно и защитит, если все пойдет наперекосяк.
Умные что-нибудь решат. А он поможет всеми силами, где скажут.