Голосование за ходы

Он не был рядовым боевиком - в свои, еще далеко не почтенные, годы, он уже заведовал частью дел своего деда, старого Кразара. Золотой мальчик из золотого клана, омытого кровью и шеолом. Что интересно, не копт - хотя это и было популярно. Сенс. Пара ребят как-то решила, что сенс - это слишком по-бабьи для виверна. Больше этих самых ребят никто не видел.
Задание, которое ему поручили, было важным, но несколько неинтересным. Подумаешь - пойти в бордель, дождаться, пока подойдет девочка, уединиться, передать пару слов. И все. Никаких тебе драк, погонь, убийств... Нет, конечно, бордель - это хорошо, но... В общем, он несколько заскучал. И все предстоящее представлял себе как-то... рутинно. Но Милли - Милли смогла его удивить. Экзотичная красавица, метиска, она смогла с полоборота завести парня, и он с удивлением вдруг осознал, что ни о какой рутине или скуке речи уже не идет - какая может быть к черту рутина, когда он готов отыметь эту красавицу прямо тут, несмотря на то, что это запрещено правилами заведения...

Запрещено? Не для Кразара это слово.

В глазах бронзового показался дерзкий и упрямый огонек. Впившись губами в губы суккубы - жадно, грубо - он одной рукой вовсю зашарил по своей и ее промежностям, расстегивая штаны с явным намерением устроить скачки прямо здесь. Окружающие его товарищи - его бойцы - одобрительно захохотали, готовые - если будет нужно - кому угодно доказать право хозяина делать то, что он хочет, там, где он хочет.
По праву сильного.

Сказать, что Конгрейв был недоволен - означало ничего не сказать. Сказать, что Алессандра злорадствовала - означало позороно преумалить факты. В любом случае - приказу легата не сопротивлялся никто. Слишком уж неожиданной и слишком уж странной была угроза.
Марш. Пехота не шагает - и не бежит. Это - марш. Тот самый, имперский, марш закованных в железо легионов, которые даже в кровавой и позорной последней войне многократно подтвердили свою доблесть и славу. Имперская когорта - это не просто построение, это живой организм, и никаким наемникам никогда не достичь такой слаженности. Жаль, что их здесь так мало - даже не армия, отряд.
Марш. "Белые лисы" идут через лес. Прикрывая с фланга прущую в атаку колонну справа. Лес вокруг - темный, живой, грозный, он стонуще зовет, он предостерегающе машет ветвями, вцепляясь узловатыми пальцами в расцарапанное до крови небо. "Белые лисы" - не когорта. Тут нет строя щитов. Да и какой строй щитов может быть в лесу? Без команды, сами, воины держатся пятерками и тройками; и это спасает - вскрики с фланга и лязг металла. Тварь. Одного бы - убила. Трое - убили. Тварь - самая настоящая. Даэдрот. Первая кровь на клинках "Белых" - черная.
Марш. Всадники кружат позади, мечутся впереди. В этом, кажется, нет смысла - даже легату так кажется - даже некоторым из "Черной сотни" - но Асессандра знала, что делает. Ее хаотичные разъезды - что шелк и вышивка у иных дам; она собирается соткать в этой схватке победу. Обычно ей это удавалось. Но сейчас? Идущие колонны встречают трупы лошадей и наездников; леса и дороги на пути к Хелгену опасны.

Хелген. Впереди. Все ближе с каждым шагом, с каждым ударом копыт. Над стенам видна башня - она пылает, словно не из камня, а из дерева ее сложили когда-то имперские зодчие. Над стенами - зарево. Ворота - выбиты. И небо - все ниже, все алее, все злее. Неприязненно смотрит на чужаков - чужое небо, чужой земли.
Когорта продолжает марш; перед воротами - относительно ровная и чистая площадка, этакий стол; там сейчас разворачивается диковинным цветком боевое построение - из центра пики, пики, пики, в центре - пламя, в пламени - завораживающе танцует обнаженная женская фигура.

Покинув кабинет, господин Тэтлер начал свое путешествие по редакции. Оно оказалось коротким и не сильно содержательным.
Куда содержательнее были мысли господина Тэтлера. Для того, чтобы их понять, следовало бы знать диспозицию событий и факторов, имеющих на Геральда влияние.
Во-первых, это были тосты с клубничным джемом.
Во-вторых, это были плохо выглаженные брюки.
В-третьих, это был фильм "Дориан Грэй" и конкретно Ребекка Холл.
В-четвертых, это был почивший в бозе Табарнак.
В-пятых, это были ковбои и Ои.
В-шестых, это был "Йокс", который Геральд забрызгал только что себе в горло. В качестве профилактики.
В результате получалось что-то странно-комбинированное, где поход к Бекки Кьюсак обрастал настроением Дикого Запада из-за мятых штанов. Хриплый после гадского лекарства голос прекрасно вписывался в ковбойскую эстетику, а клубничный джем наводил на мысль о кетчупе, бутафории и крови. В результате складывалось трагикомическое настроение и картинка - "Алар Оя убивает собственного Калиса". Почему именно Оя, когда на его месте должен быть Тэтлер, Тэтлер не знал. Наверное, по редакторской привычке скидывать всю ответственность на других. В любом случае, знаменитое иствудовское интро - та-та-да-дам, там, там, там - насвистывалось.

Осторожный стук в дверь. Дверь открывается. Входящему редактору показалось, что в помещении очень темно и тесно. На самом деле там было просто тесно. И не темно. Но с ощущениями спорить трудно. Подавив иствудовщину в душе, Тэтлер осведомился:
- Мисс Кьюсак? Пустите погреться?

Полученная развединформация была такова.
Самые влиятельные девушки в борделе - Кармина, Тааль, Марни. Последняя драконица вообще-то. У нее много богатых клиентов-драконов. Кроме этого - не особо выделяется. А вот Кармина и Тааль - ведут негласную борьбу. По очкам ведет Кармина, поговаривают, не без влияния Донны.
Вокруг этих девушек складывается свой круг у каждой. Члены этого круга и работать стараются в одни дни. Есть нейтральные - таких процентов 30 от общей массы.
В борделе есть крот. Поговаривают, что Тааль - что, естественно, не делает ей никакой погоды, кроме ветра и дождя с градом.
Из хороших новостей - знакомство с леди Изольдой и Карминой дает Милли хорошую стартовую площадку и некоторый вес; наверняка скоро потянутся сателлитки.
Из плохих - существует негласный обычай, согласно которому новенькая обязательно хотя бы один раз идет "на откуп" - повеселить ментов или бандюганов; потом этим занимаются самые низко стоящие девочки, но один раз - это ждет Милли.
У ключницы можно добыть много чего. И одежду, и косметику, и шеол. За деньги в том числе.
Прослушки или камер в аппартаментах нет.
Приходил курьер, принес подарок - цветы и кошелек; в кошельке - действительно, солидная сумма.

Проведенный за работой вечер (и ночь) стал наглядным пособием - как тут что. В компании Кармины и еще двух девочек некоторое время фланировали среди "гостей". Некоторые распускали руки или вообще старались прямо на месте что-нибудь урвать. Кармина посоветовала соглашаться, но брать деньги. Хозяйке их отдавать не надо будет, это твой собственный заработок. Потом один молодой человек, увлекшись, ангажировал Милли до утра. Он был, в общем-то, милый. И довольно-таки неопытный.

Наконец настал следующий день. Потом вечер. До выхода "в свет" осталось полчаса. Кармина пришла навестить Милли - и передать ей завершающие инструкции. В этот раз она была почти ненакрашенной и в халатике - не работала - но от этого не менее симпатичной.
- Готова?

Огни над пустошью Уайт Модар горели ярче, чем обычно; их пылающее великолепие, свивающееся в кольца и глифы, пробуждало в сердцах и умах затаенные страхи и мрачный восторг. Стоящий посреди пустоши город - Голикан, Многостенный, Многоликий, Многомудрый, бывший некогда титаном, поверженным и уснувшим, исходил в свете огней кровью и болью; везде, от трущоб Подножия до шпилей Сердца, народ вышел на улицы, и смеялся, и пел, и плясал, и предавался безудержному пороку. Огни зажглись; это значило, что многовековому упадку пришел конец, и многомудрый властитель, Убийца Титанов, Лорд Дверей и Замков, вспомнил о своем народе и его предназначении. Развратные хаски, угрюмые бруты, болтливые гарпагоны - все, решительно все из горожан превратились в зверей.
Ибо таково было их предназначение.
Охватившее город безумие размывало границы и стены; карабкалось по домам и башням, забираясь все выше, охватывая все больше. Как прибой, оно накатило на город - и только на вершине Сигильской Башни было спокойно. Построенная выше других, полузаброшенная за ненадобностью, она постепенно возрождалась к жизни под чутким вниманием иерарха Ора; здесь было тихо; миазмы и разложение Голикана не находили сюда пути. В подобии ритуального танца, красиво и страшно, двигались руки адептов, сплетая в воздухе из алого света - алую тень; почти музыкально, с четкой периодичностью, слышались их вскрики и взвизги, рвущие плоть реальности на куски - творилась Какафония. В действе не участвовали лишь трое - эти трое стояли на площадке наверху, молча и неподвижно, словно статуи. Высоченный воин в кроваво-алом доспехе, из сочленений которого сочилась сукровица, с лицом и хвостом ящерицы, опирающийся на шипастый двуручный меч; невысокий толстяк с лицом монаха и старого развратника, закованный в бочкообразный доспех; изящная, словно статуэтка из эбонита, чернокожая женщина с золотыми волосами, обнаженная, с кожей, умащенной ароматным маслом. Никто не мог бы этого услышать, но они вели разговор; и в этом неслышном разговоре вершились судьбы не только жителей Голикана и пустоши Уайт Модар - вершились судьбы миров.

***

Его звали Морциус. Имя красивое. Корень "морт" навевает мысли о смерти. Хорошее имя для мага. К сожалению, кроме имени ничего хорошего в нем не было - ни красоты, ни богатства, ни силы, ни власти - юный ученик коллегии Винтерхолда был заурядным прыщавым юношей. Был. Ключевое слово.
Его звали Алесса. Женское имя. Он убил своих родителей за то, что они так его назвали. Кроме имени в нем больше не было ровным счетом ничего женского. Он был высок, плечист, мрачен, его рука была тяжела, а его познания в запретной магии - на зависть обширны. И главное, что отличало его от Морциуса - Морциус был мертв и лежал перед ним на алтаре, грубом камне посреди леса.
Алесса священнодействовал. Если бы его увидели его коллеги - два десятка оборванцев, практикующие запретную магию и прячущиеся по ближайшим пещерам - они бы подняли его на смех. Действия мага не были магией; он, всегда ценивший только знание и тянувшийся только к силе, словно какой-то доморощенный шаман напевал и нашептывал мантры, кромсая тело юноши. Это не было научно; это не было магично; в этом не было никакого смысла - и Алесса это прекрасно понимал. Понимал, и злился сам на себя, и сам себе давал слово больше никогда не пробовать подобный бред, не принимать на веру чертовы книги чертовых безумцев. Но ритуал продолжал; ему казалось, что это его решение - мол, раз начал, так закончу - но это было не так. В действие и в движение пришли мрачные, темные, извечные силы, и сейчас Алесса был лишь марионеткой в их руках - одной из марионеток, если быть точнее. А ритуал - ритуал продолжался, и над чащей сгущались тени, и небо над чащей наливалось багрянцем и кровью.

Выдохнула - словно бы и не дышала до этого. Замерла так же напротив - глаза в глаза - статуей. Секунда. Удар сердца.
Потом зашуршала ткань плаща, черного и бесформенного, опадая, и два крыла окружили Юю, закрыли от окружающего мира, от слабого солнца Дита, от грозного неба Дита, от переполненных улиц Дита, от его домов и стен, у которых есть и уши, и глаза, и сердца. Окружили ласково и нежно, обнимая, защищая. Снова выдохнула, тихонько, чуть мотнула головой, склонив ее немного набок - случайно коснувшись кончиком носа кончика носа. Глаза ушли в сторону, так, что остался рядом только один, большой, огромный, бездонный; а губы, наоборот, стали ближе. Коснулись. Несмело. Замерло все. Еще на пару ударов сердца. Томительно. Страшно. Притягательно. Непонятно. Несмелые тонкие пальцы ложатся на плечи суккубы. Объятие крыльев чуть-чуть подталкивает - как мама-кошка подталкивает мордочкой котенка к миске с молоком. Снова коснулись губами. Плотнее. Глаз напротив моргнул, потом распахнулся цветком, раскрылся, влажный, глубокий. Губы ангелицы раскрылись, касанием и прикосновением заставляя раскрыться губы напротив. Глаз напротив закрылся окончательно - а в между губ суккубы проскользнул острый шершавый язычок.

- Мы и есть шеол. Он в наших венах вместо крови. Во рту вместо слюны. Мы выдыхаем шеол и вдыхаем шеол. Темп? Значит, тебе удастся увидеть.
И, прежде чем Кария смогла хоть как-то выразить свое согласие или несогласие, горячие, словно бы раскаленные, губы дракона накрыли ее, змеиный язык проскользнул в ее рот - а вместе с ним яд. И суккуба почти умерла. Просто сердце замерло на вдохе. А змеиный язык продолжал свой танец, а яд уже всасывался слизистой - и где-то в груди - или в голове? - что-то дрогнуло, ударило, так, что Карию выгнуло, бросая в объятия Балериона, воскрешенную, новую Карию.

А потом мир замер. Небо, оказавшееся стеклянным, раскололось и упало; мимо скользили его грани, и на каждой суккуба видела себя. Могла найти любой момент своей жизни. Часть этих осколков сложилась в фигуру - ее фигуру - где каждая грань была чертой характера - и суккубе было странно и смешно смотреть на свои предрассудки и страхи.
А потом стекла стали водой. Дождь не падал - дождь упал, и суккуба плавала в море, которое когда-то было небом, которе когда-то было Карией. Рядом плескался черный дельфин; он залихватски подмигнул девушке.
А потом все это закончилось.

Кария снова стояла на вершине башни, в объятиях Балериона.

Альбарра улыбается - похоже, именно этого он от тебя и ожидал. Вертер слушает внимательно. Парлемент в общем - тоже. Наконец, наступает время ответа:
- Ваш интерес и ваше предложение, - Вертер нарочно поставил "интерес" на первое место, - нам вполне понятны, спасибо. Есть еще предложения? Господин Балерион, у вас же два выступающих, не так ли?
- Да, - скрипуче отвечает, кивнув, дракон-демон, - слово предоставляется Тарагриму.
Тарагрим встает - нервный, улыбчивый, неспокойный, натянутый; и начинает практически повторять речь Кальдерона:
- Уважаемый канцлер, уважаемые спикеры, депутаты. Думаю в этом зале найдутся многие, кто сможет быстро и решительно разобраться с шахтерами. Но это вызовет шум. Ненужный шум. И вопросы. Ненужные вопросы. Однако жители Дита привыкли видеть то, что им показывают с экрана. Я предлагаю и гарантирую показать эти события так, как будет выгодно нам всем. А именно, все будет заснято в прямом эфире. Однако потом, сколько бы жертв не было для зрителя все это окажется учениями. Все убитые встанут и будут обниматься со штурмующими. Мы покажем боеспособность и боеготовность наших сил, а также навсегда скроем правду об этом неприятном инциденте. Лично я нагрею лапы на этом контракте да еще и загребу под шумок шеола при штурме. А без меня вы никак не справитесь. Благодарю за внимание.
Драматическая пауза.
- А теперь я прошу вас подумать, дамы и господа. Так ли нам нужно мирное решение конфликта? Подумайте, кто правит Дитом? Мы? Да, несомненно. А что тогда делает Иерархия? Трудно назвать слабым противником силу, имеющую свою армию и массовую поддержку в народе. Сохраняя текущее положение дел - мы постоянно откладываем борьбу с Иерархией - а откладывая борьбу - даем Иерархии стать сильнее. Нам не выгодно сохранять мир. Нам нужна война. Нам нужно, чтобы весь город узнал о бунте - и чтобы Иерархия была вынуждена успокаивать чернь и отбивать шахту. Пусть у военных случится война с ангелами. Которую любезно смонтирует наш друг Кальдерон, ему полезно будет заниматься творчеством подальше от шеола. Пусть Иерархия обломает на импах зубы - а потом мы, мудрые и могущественные, спасем город Дит.

День любой. Воспоминания о б-ге и б-жественном

- Люди могут найти бога на кончике иглы, в небесах, в грязи или в себе. Почему-то никто не выбирает последний вариант.
- Потребность в боге - как тяга слепого к костылю.
- Когда я буду умирать, когда мне будет больно и страшно - тогда я вдруг поверю в бога, и это будет, конечно, мой свободный, ничем не мотивированный, выбор.

День любой. Воспоминания о Хайяме и его кувшине

Я был возлюбленным в иной стране -
Быть одному теперь проклятье мне;
Я был правителем в стране иной -
Быть подчиненным нынче жребий мой;
Так выпьем, друг, покуда не забыл -
Какое счастье, что в той жизни я не пил!

Мне друг сказал: "Чего ты так угрюм?
Зачем склонился от тяжелых дум?
Неужто все так тягостно тебе
На этой богом созданной земле?"
Я отвечал: "Смеяться нелегко
Когда в кувшине кончилось вино".

Это была комната в высотном здании, с окнами, выходящими на грязно-зеленое пятно парка и неровный оскал зданий поменьше, за которыми желтоватым маревом рассвет пробивался сквозь смог. Сквозь приоткрытые окна доносились звуки проснувшегося города - гудки, приглушенный грохот тысяченогой толпы - словно звуки заворочавшегося хтонического чудовища, лавкрафтовского Гхатанотоа.
В этой комнате был длинный стол для совещаний, за которым сейчас собирались люди - непохожие, разные, почти незнакомые люди, которых связывало общее дело - по крайней мере, должно было связать. Разные; однако опытный наблюдатель, следователь, скажем, или физиономист, или психолог, мог бы по незаметным признакам, оттенкам ощущений, отголоскам манер и поведения угадать, что все они принадлежат к одному виду, одному типу, одному сообществу. Сообществу людей, имеющих дело со словом.

Тэтлер волновался. В мире газетчиков он был почти новичком; как журналист он пробовал свои силы в ма-аленьком областном издательстве, как редактор - в не менее ма-аленьком органе желтой прессы. На место редактора здесь и сейчас его привело знакомство - и старая, навязчивая идея, цель, путеводная звезда; желание создать газету, первую в своем роде. И теперь, глядя на собравшихся, Геральд понимал, какой трудный путь предстоит ему впереди и как много придется сделать, чтобы достичь хоть какого-то подобия успеха.
Секретаря еще не было, и кофе с печенками никто не предлагал. Первая планерка - вернее, совещание персонала газеты - начиналась сумбурно и скомкано. Несколько волнуясь, Тэтлер поправил галстук и попрямее уселся в кресле; заговорил - голос звучал обманчиво-уверенно:
- Дамы и господа, я рад приветствовать вас здесь и сейчас, в редакции DM Tribune. Мое имя вы уже знаете; я - Геральд Тэтлер.
Пауза.
- Публика ждет, и поэтому я предлагаю перейти сразу к делу. Господин Оя, нам нужно знать ваши соображения по передовице. Господа Джонс, Баррис, Табарнак - как вам должны были заранее сообщить, вы будете вести каждый по разделу, спортивный, криминальный и юмористический соответственно. От остальных я желал бы услышать предложения по их возможной занятости. И, конечно же, я уверен, что госпожа Фаина, как наш инвестор, найдет что добавить. Господа, дамы.
Тэтлер откинулся в кресле назад, демонстрируя готовность слушать.