Mile-high Fright | ходы игроков | Стампида

Твои руки похолодели, словно рыбьи плавники, даже остывший металл лестницы казался горячим. Из тёмного нутра кварталла ты видел в вышине холодно-призрачное мерцание звёзд, где-то там, за поверхностью городского смога и вспышками рекламной ряби они бесстрастно смотрели на коралловые рифы небоскрёбов, мельтешение ярких рыбок-машин и остывающий собачий труп у подножья бетонной башни.

Обжигающие течения затхлой вентиляции наводняли твой слух, беззащитный как голый полип: голоса переплетались с шумом техники, гулом, воем, и шёпотом вентиляторов, стоном воздуха о металл решёток: ...ещё пять кусков... слышал, его... переигрываешь... - ошмётки чужих эмоций, времени, жизней окружили тебя глухим дыханием башни из дюжин неряшливых коробок кондиционеров, облепивших стену как молюски обживают борта старого судна.

Тридцать седьмой ты нашёл и не умея считать - вентиляция смердела табачным дымом и порохом. Ненавязчиво, тонко, но от того не менее остро. Грязное полуслепое окно безразлично пялилось на уходящую вниз змею лестницы, краска давно облупилась с рамы, ржавчина проела петли.

       Взмахнув плавниками, я поплыл наверх, вдоль высокого рифа. Руки, казалось, лишь слегка, случайно касались холодно-тёплого металла проржавевшей от солёной воды лестницы. Это был всё тот же ночной Денвер, который я видел каждые сутки уже много лет, но это был другой Денвер. Всё казалось новым, и непонятно, лучшим или худшим. Просто новым. И это завораживало.
       Может, потому что я смотрел на это одним глазом? Или потому что в эту ночь я слышал много новых звуков, которых не замечал раньше? Оттого воздух казался водой, разносящей свои тайны, малейшие шорохи и возгласы гораздо дальше. Её тугие холодные струи обдавали беззащитное тело, но помогая держаться на плаву.
       Уже почти в конце пути город-риф раскрылся на полную панораму. Где-то вверху, над зеленоватой пеленой поверхности, блестели манящие спокойные синие звёзды, а внизу, на сколько хватает глаза, лежали их падшие красные сёстры, разбросанные среди бесконечного лабиринта вулканического архипелага. И это тоже завораживало. Подхваченный очередной струёй течения, я отпустил руки и поплыл.
       Идиот. Конечно, никуда я не поплыл. Я лез дальше. По ебучей холодной лестнице. И боролся с тупым желанием лизнуть её, чтобы проверить, не примёрзнет ли язык, настолько активно она вытягивала из меня остатки тепла.
       Огромные лопасти вентиляторов безжалостно рубили поток звуков, ими же вышвыриваемых из туши этой башни. «Башни из слоновой кости», — вспомнилось вдруг когда-то слышанное на уроке иностранной литературы. Судя по этим жалким ошмёткам, там кто-то играл в карты. Или готовил сабайон с ягодами и явно переигрывал со специями. Я хуй знает.
       «Security?» — боязливо предположил затихший Потрох. Может и так. Чем же ещё заниматься чувакам из охраны на тридцать седьмом этаже? Не рыбу же удить.
       Замерев и внимательно прислушавшись, я зачем-то набрал в лёгкие побольше воздуха, собираясь нырнуть в нору мурены. И, лишь притронувшись к ветхому окну, заметил, что сердце-мотор, замерший было в восторженном созерцании нового мира, поддал газку. Казалось, оно ни за что не войдёт внутрь здания и, пересекая черту подоконника, просто вырвется наружу и десантируется рядом с вкусной собакой.
       Руки осторожно легли на старую раму, и, тихо выплыв над подоконником, в комнату заглянул зоркий глаз.

Краем глаза сквозь изгаженное мухами помутневшее от времени стекло ты разглядел кусок полутёмного коридора в тисках нежилых стен. Пыльный свет флюоресцентных ламп едва просачивался сюда с площадки перед лифтами, в его жидких разводах проступала фигура прислонившегося к стене человека. Красный огонёк, как стебелёк перед пастью рыбы-удильщика, то и дело разгорался у его затенённого лица, постоянно цедя хилую струйку никотинового дыма в разводы мрака на потолке.

Человек был не похож на охранника. Одежда явно с чужого плеча, висела на нём как на вешалке: потрёпанная матерчатая куртка, которую прижимают к груди рюкзачные лямки и second hand джинсы, видавшие и лучшие времена. Что-то на манер кастета то и дело поблёскивает на сжимающих сигарету пальцах.

       Я замер. Затаился среди рифов, бездвижным глазом наблюдая за этим потрёпанным и наверняка злым, колючим ершом. Зачем мне с ним здороваться? Вот и я тоже так думаю. У него своё дело, у меня своё.
       Он не был похож ни на пончика-охранника, ни на вылизанного вышибалу дона. Но зачем кастет в гостинице? Быть может, он ждёт свою судьбу? Или чья-то судьба ждёт его?
       — Joshua, dear, your head is good for eating, not thinking, — Потрох не разделял моего философского настроения. Тогда я больше походил на тех придурков из Denver Ninja Posse, чем на настоящего шпиона.
       «Может, рисуя букву S, Мартин имел в виду не Superman, а Stupidman? Как-то он странно улыбался», — внезапно всплыло воспоминание в измученном, перевёрнутом и нахрен взорванном сознании.
       Разгорячённое при подъёме сердце всё никак не желало вернуть свой обычный ленивый ритм. Нет, я был не достаточно мелкой рыбёшкой, чтобы проскочить тут. И недостаточно крупной, чтобы прорваться. Подумать только, мне 16 лет, у меня нет глаза, я дебил и сижу на тридцать седьмом этаже пожарной лестницы гостиницы ночью напротив мужика с кастетом по пути к дону городской мафии, чтобы передать ему дерзкий привет от хозяйки скотобойни-крематория и свой глаз. Нет, пусть сначала проплывёт крупная рыба, а там настанет черёд всякой шушеры.
       Затаив дыхание и запасшись терпением, я всё так же неподвижно и неотрывно смотрел на ерша с горящим красным глазом.

Ожидание тянулось тонкой струйкой дыма из тлеющей сигареты в зубах странного для этого места человека: он казалось, даже не вдыхал дым, отсчитывая время сгоревшей папиросной бумагой. Внезапно где-то очень близко лопнула струна: раздражженая, налитая больной злобой нота чьего-то выкрика раскатилась по окутанной запахом сигаретного дыма тишине.

В этот момент ты осознал, что как-то прозевал ковылявший по коридору в сторону окна силуэт, лишь теперь обратив на него внимание, когда его обладатель запнулся за что-то и выдавил из своей неопрятной нескладной туши клокочущийи горловой вопль от впившейся в него боли. Видимо, именно этого и ждал "курильщик": гораздо быстрее, чем твой глаз мог уследить за происходящим, он сшиб запнувшегося бедолагу с ног и скрутил его руками, будто тот был набивной игрушкой.

Тошнота подступила к горлу в момент, когда нападавший, как паук, цепко держащий парализованную муху в своих лапах, зубами выдрал у бедолаги куосок из его шеи. Ещё и ещё раз. Как деловитый канибал, обгладывающий свой сегодняшний ужин. Наконец жертва перестала трепыхаться в его руках, повиснув пустым изгрызенным трупом,

Критически осмотрев свою работу, "курильщик" не глядя,спорым привычным движением достал из рюкзака за спиной какую-то кустарно-выглядящую хрень на подобие строительного пистолета и, приставив короткий ствол к груди жертвы, сделал один почти бесшумный выстрел. Спрятав своё оружие, он взвалил труп себе на плечо и побрёл к твоему укрытию, по всей видимости расчитывая покинуть здание через пожарную лестницу.

       Спокойное, выжидательное созерцание оборвалось так же внезапно, как... не знаю, начало шмона федералами нелегального детского борделя, когда его держатели начинают высерать кирпичи по три тонны в секунду. Я шарахнулся в сторону, благо, сделав это достаточно тихо.
       «Прыгай! Прыгай, сука!!!» — истерично заверещал кто-то неведомый внутри и тут же расхохотался, как Джокер. Лишь сжавшиеся на перекладине, как у мертвеца, пальцы не позволили поддаться этому спасительному импульсу. Тридцать семь этажей остались под моими ногами, а не над головой.
       «Вниз? Вверх! Вниз! Вверх?» — разум метался в пустой голове, как загнанный в клетку заяц, сердце заколотилось со скоростью и силой минигана, бешено долбясь в грудь, барабанные перепонки, ломая рёбра, лопатки, череп и даже пятки. Это был конец. Бежать было некуда.
       «Я свидетель», — промелькнула, пожалуй, наиболее адекватная среди этой какофонии безумия мысль. Спасибо, кэп. — «Куда он? А-а-а, какаявсракуразница?!!!»
       Мягкие подошвы драных кед уже мелькали двумя этажами выше, не дав мне закончить рассуждения. Тело само взяло ситуацию в свои руки и бросилось спасать мою (и свою) шкуру. Ни на одной тренировке я не летал так быстро и при этом бесшумно. Я будто бы бежал по отвесной стене, как какой-нибудь долбаный Спайдермен.

Образивный холодный ветер счищал с тебя остатки тепла, ладони едва успевали касаться леденящих металлических перекладин лестницы пока ты рвался к вершине железобетонного рифа, ощерившейся огнями где-то под мутными разводами облаков.

Горячее дыхание продирало дыры в коченеющих бронхах, густой от выходящего из тебя пара воздух нехотя убирал с твоего пути свою тугую полужидкую плоть, в толще которой погребальным звоном за твоей спиной ты слышал тяжелые, мучительно медленные шаги. Их оглушительное эхо, казалось, расходится по всему черному от гнили городскому дну, отнимая сон у каждого, кто был ещё жив.

Трепыхающееся быстро, как крылья колибри, сердце гнало турбулентный яд по стонущим жилам. Единственный живой глаз не успевал различать смазанные от слёз и пара стены, окна и железные прутья лестницы. В лихорадочной гонке к луне, меланхолично глядящей сквозь затянутую облаками поверхность, ты не заметил как достиг края крыши: руки схватились за пустоту и ты тяжело упал, опрокинувшись на матовую черноту какого-то жёсткого пластика.

       Бешеная гонка закончилась так же внезапно, как и началась. Не долго я пробыл рыбкой. Теперь, наверное, пора было стать птичкой. Литры адреналина, словно пульсирующая орда лютых бесов, гнали меня плетьми наверх со скоростью стартующей ракеты, и когда лестница оборвалась, я по инерции пролетел ещё метр, цепляясь за пустой стылый воздух беспомощными руками, как в каком-нибудь тупом комедийном мультфильме, прежде чем шлёпнуться на крышу. Внезапно что-то оборвалось внутри. Мне показалось, что даже колибри в груди замерло в одно мнгновение.
       «Что?!» — матрица ушла в перезагрузку. Неужели этот сумасшедший день сурка начинался заново? — «Не-е-е-ет!»
       Да, я снова лежал на крыше, и мою щёку морозил жёсткий чёрный пластик. Казалось, тысячи осколков снова впиваются в моё тело, нога ноет фантомной болью, а в голове взрывается ядерный гриб воспоминаний, визжащих голосов и безумных образов. Я снова летел в туннель под торжественно-ядовитой ухмылкой Маньяка-который-живёт-на-крыше, twisted Карлсона, демона из преисподней и ангела с небес одновременно, лучшего друга и убийцы несчастного Малыша.
       Я чуть не подох от ментального диссонанса: евклидова вселенная Джошуа схлопнулась в какой-то... в какую-то неведомую ёбаную хуйню, замкнулась сама на себя и коллапсировала. Спасли наконец-то догнавшие меня бесы-адреналины: перехлестнув через край крыши, они мгновенно заползли через уши, ноздри, рот и очко, снова своими плетьми запустив мотор сердца. Пока мой мозг заканчивал перезагрузку, тело снова захотело жить и взяло всё в свои руки.
       Крутанувшись на животе, я аккуратно, одним лишь глазом высунулся за край крыши и, затаив дыхание, изо всех сил, напрягая всё тело, будто это могло помочь, вгрызся в звуковую дорожку, оставляемую шагами отельного убийцы. Пожалуй, сейчас это был самый ожидаемый и желанный трек на радиостанциях Денвера.


      

Ветер ядовитой злой плетью впивался в твоё дыхание, измываясь над кровью в твоих венах кислородным голодом, обирая тебя от последнего тепла в коже, притупляя слух монотонным гулом рвущегося об острые края крыши воздуха. Лестница внизу плыла у тебя перед глазами, эхо шагов издохло где-то в корраловых лабиринтах городских улиц, или быть может выплыло достаточно высоко, чтобы его разодрал в клочья хищный ветер, угрём струящийся между отвесных стен и высоких крышь.

Пустая лестница тихо ржавела в зеленоватых разводах темноты между ярких пятен размытого, неясного света фонарей.

       Я с силой сжал челюсти, чтобы они перестали стучать и не мешали слушать. Но эфир был пуст. На волне Denver Highlighs ветер пародировал завывания Уитни Хьюстон, где-то шла передача «Служба спасения 911» с красно-синим наббатом реанимации, на JHRS шло прямое включение из дурдома. Но в эфире Joshua's Earholes вместо передачи «Проколы нашего городка» с ведущим мистером Умелые Ручки висела мёртвая тишина. Пожалуй, даже слишком мёртвая.
       «Стопудово тут есть люк на чердак, а оттуда можно спуститься на нужный этаж и...», — я не успел закончить мысль.
       — ... and say «Well, hello there, mr. Don's-security-with-the-gun. I want to see your boss. Hope that it wasn't him murdered near the lift on his floor».
       Я обомлел от неожиданной мысли, подкинутой Потрохом.
       «Блять. Блять-блять-блять! Я пришёл в офис дона местной мафии и в этот самый момент тут кого-то замочили. А кого? Подчинённого, провинившегося перед доном? Ага, на этаже перед лифтом. А кого ещё, передвигавшегося без сопровождения по логову дона, мог грохнуть явно чужой человек? Разве что... О, нет...»
       Ситуация стремительно ухудшалась. Нет, мне вряд ли были бы рады сейчас там, внизу. Не, совсем внизу-то меня наверняка ждут, но на тридцать седьмом этаже чувакам, мягко говоря, было не до меня. И это в лучшем случае.
       — Down the rabbit asshole, — охарактеризовал тенденцию событий мой новый друг, — deeper and deeper. Run, Joshua, run!
       Надо было бежать. Бежать так, как не бегал ещё никогда. Но как? Путь через чердак отрезан, Умелые Ручки словно растворился, одним своим призраком в памяти не позволяя мне даже притронуться к перекладинам лестницы. Что-то нужно было делать. Что-то нужно было придумать.
       Но что, мать вашу?!

До фантомной боли в своей пустой глазнице ты всматривался в игру полутеней и неживого света. Высота втекала в тебя сквозь прохудившийся вестибюлярный аппарат как амбулаторный наркотик, с каждым чадящим паром вздохом выманивая из-под тебя щаткую твердь крыши. Ты вряд ли понял бы, что случилось, пока не обнялся бы с грязным асфальтом внизу полужидкими ошмётками своего тела, но восьмибитный звук телефонного звонка неподалёку выдернул тебя из низкокислородных грёз.

Старый немодный рингтон назойливым насекомым впился в тишину ночи. После гром помпового выстрела за твоей вспотевшей спиной выбил из тебя остатки слуха.

       Down the rabbit asshole. Это почти стало буквальной реальностью, если бы не Динозавр. Высота манила, затягивала в водоворот остроты чувств и неизведанности. Не зря ведь у каждого человека, высунувшегося с балкона высотки, возникает желание прыгнуть. Многие именно поэтому боятся высоты. Иррациональное, непонятное, необъяснимое желание...
       Down the rabbit asshole. И всё же это стало реальностью, но не буквальной. На микросекунду, прежде чем судорожно вздрогнуть, до боли в мышцах, тело оцепенело. Как в фильмах ужасов, даже если ты ждёшь того самого момента, когда на экране внезапно появится чудовищная морда монстра, и стараешься не испугаться, внезапно появляется чудовищная морда монстра, и внутри всё резко сжимается. БАХ!
       Мышцы трещали от натуги, словно готовые вот-вот лопнуть канаты на корабле, как они там называются? Не думая, на животных рефлексах дёрнувшись вперёд, на ту сторону лестницы, я обернулся на выстрел. Как? Как это оказалось за спиной? Когда? Эти вопросы догонят меня лишь секунды спустя, вместе с ощущением тепла, немного расползшимся внизу, в штанах.

Осатанвшее мясо под твоей в миг пропитавшейся кипящим потом кожей едва не смяло твои кости в спиномозговом рывке: суставы взвыли под зашкалившей нагрузкой, сухожилия прошили всё тело болью, а холодный металл лестницы сорвал кожу с ладони, когда ты схватился за перекладину, чтобы погасить скорость.

Морщась от боли, щурясь сквозь разъедающий глаз пот и оскальзываясь по лестнице в крови собственных рук, ты видел как на крыше стрелок в неброской униформе рентакопа с яркой вспышкой и далеко разносящимся громом выстрела разряжает меру картечи в чьё-то лицо. Рентакоп стоял спиной к тебе и ты видел лишь отсвет порохового огня на на его форме и размытый в перегретом воздухе силуэт его цели. Свет на миг ослепил тебя, ты невольно зажмурил глаз и запоздало закрыл лицо локтем. Слух отказал ещё раньше, но ни капли этого милосердия не коснулось обоняния: остро, как втыкающийся в кожу гвоздь, ты чуял амбрэ пироксилина, вонь мочи и дерьма и смрад крови, будто стоял посреди бойни.

Когда зрение вернулось к тебе, так оно и оказалось: оружие валялось недалеко от края крыши, изогнутое и смятое, будто попавшее под гидравлический молот, тёмная лужа расплывалась вокруг распластанных останков стрелка. Кто-то вынул из него грудную клетку, выломав рёбра, будто она была грязной футболкой. Наружу вышло всё, чему полагается быть внутри. Лицо рентакопа исказилось в посмертном гротеске: вырванная из суставов челюсть раскрыла его рот так широко, что он мог бы проглотить свой ствол, выпученные белки закатившихся глаз стеклянно пялились на тебя из смятой внутрь страшным ударом головы.

Надо всем этим, иссечённый свинцовой дробью и залитый исходящей паром кровью стоял ужас: то, что заменяло ему лицо выглядело страшнее чем труп рентакопа, рот ему заменяла скалящаяся иглами зубов пасть, а когтистые руки походили на узловатые конечности насекомого. Монстр швырнул в сторону выдранную из трупа грудину, которую сжимал в лапе и выплюнул кусок плоти. Злые провалы его глаз нашли над краем крыши твоё бледное лицо.

       Знаешь, иногда бывает так, что ты не можешь описать, что произошло в какой-то момент. И дело тут не в памяти, нет, и даже не в невозможности найти нужные слова. Ты просто не можешь описать, потому что происходящее совершенно не укладывается в голове. Потом, когда всё уляжется, можно обдумать, прикинуть версии... Но вот это ощущение остаётся, и описать всё равно не получается.
       Я далеко, очень далеко не сразу догадался, что это было страшно. Это было пиздец как страшно! И ещё непонятно, обескураживающе, обезоруживающе, любопытно и до усрачки страшно. Эта гримаса... И ведь это не в кино! Это не Фредди Крюгер смотрит с экрана. Это прямо с тобой, прямо сейчас. И в то же время у тебя нет времени на испуг, нет права обдумывать действия. Природа берёт управление в свои руки. Так тогда и получилось.
       Чуть не потеряв сознание от мегаватного импульса, прошившего каждую клеточку нервной системы, я очнулся после секундного ступора. Кролик, уставившийся на удава, получил электрический шок. Разряд! Иначе мы его потеряем! Ещё разряд!
       И руки, забыв про адовую боль и отсутствие кожи, с нечеловеческой быстротой перебирают ступеньки. Потом, всё потом. У меня будет время поорать от содранного до костей мяса, только если я смогу выиграть его сейчас. А если не смогу — то голых ладошек будет уже не жалко. Я даже не спускался, а тупо падал с лестницы, иногда цепляясь за перекладины, чтоб не размазаться об асфальт в конце пути. Но и этого было мало. Not enough! Хотелось развернуться вниз и не тормозить руками и ногами, а отталкиваться ими, чтобы аж скакать по лестнице сломя голову.
       Мысли с трудом догоняли меня. Отдельная, совершенно независимая стайка мелкой плотвы, которая выпучив глаза удирала от страшенной мурены.
       «Какого хера?! Что там за уёбище?! Это... это...», — я никак не мог определить, как назвать тот бедлам, бушевавший у меня в голове. Увиденное совершенно не всписывалось в картину мира, даже с поправкой на существование в ней стукнутой на всю голову живодёрки Ма. — «Пиздецпиздецпиздецпиздец!!!»
       Я как мог, в полнейшей панике спасал свои нехитрые пожитки в виде задницы, заспиртованного глаза, куска меди и окончательно съехавшей с катушек душонки.

Оскальзываясь в собственной крови на холодном металле пожарной лестницы, ты быстро тонул в мутном от пара твоего дыхания воздухе, погружаясь глубже в большой городской риф, подальше от кровожадного взгляда звёзд и кровавой бойни на крыше. Лёгкие с хрипом и свистом фильтровали холодный Денверский ветер, переполняя кислородом пьяную от адреналина кровь. Горячие капли упали на твоё лицо, будто небо собиралось разразиться нагретым в дуговых печах далёких молний дождём. Мгновеньем позже чей-то силуэт закрыл над тобой небо и пронёсся мимо бритвенно-острой тенью. Ты успел услышать как стонет, разрываясь, под её когтями металл, прежде чем очередная стальная перекладина растворилась под тобой, как дым - лестницы внизу уже не было. Попавшись в тиски невесомости, ты падал вниз на асфальтовое молчание дна с высоты небоскрёба.

Весь украденный вес вернулся к тебе с инерционным процентом, когда каменно-жёсткие пальцы впились в твоё плечо, вынимая тебя из ночного воздуха как иллюзионист вынимает кролика из чёрного шёлка шляпы. Сустав взорвался электрическим разрядом дикой, первобытно-жестокой боли под аккомпанемент рвущихся струн мышц и связок. Наверное ты закричал, но милосердный слух всё ещё не вернулся к тебе и ты не слышал своих разносящихся над городом воплей, когда обожжённая морда кадавра из какого-то особенно страшного круга ада пролаяла-что-то тебе в лицо. Сознание уже меркло и ты едва почувствовал, как иглы его зубов распарывают твою шею.

Ты очнулся на угольно-чёрном пластике крыши от знакомого звука телефонного звонка. Бетон какой-то стены холодил твой горячий затылок. Слабость свинцовыми кандалами висела на твоих плечах, связывая тебя едва-ли не лучше, чем перетянутые поперёк груди, рук и ног обрывки кишок из смердящего рядом трупа рентакопа. Кровь успела растечься вокруг большой чёрной лужей, посреди которой обреталась твоя полудохлая туша. Напротив, шагах в десяти от тебя, подтянутый, осанистый джентльмен в вечернем костюме, при трости, серебряный набалдашник которой сочетался с серебром его седых волос, отвечал на звонок.

- Слушаю, Уильям, -

Держа телефон чуть на отлёте, будто готовую впиться в морщинистую бледную щёку пиявку, мужчина терпеливо выслушал доносившиеся из динамика слова.

- Да, я осведомлён. Однако, мистер Зендали, вы облажались: я нашёл на крыше избыток обслуживающего персонала.

Издёвка с угрозой лезвиями проступали из-под мягкого бархата его породистого английского баритона.

- Делайте, что велено. Конец связи.

Пластик старомодного корпуса протестующе затрещал прежде чем тонкие пальцы пианиста смяли прибор, будто бумажный, и отшвырнули раздавленный каркас телефона в кровавую лужу, к останкам раздавленного каркаса охранника. Незнакомец раздраженно сложил на груди руки, злые провалы его глаз нашли твоё бледное лицо.

       Я снова, уже который раз за последнее время, потерял контроль над собой и проносящейся мимо жизнью. Моей, надо заметить, жизнью. Падая в черноту бездны, я пытался уцепиться, да хотя бы и за голый отвесный бетон, раздирая пальцы и ломая ногти. Повиснув на руке чудовища, словно напоровшись на торчащую из недостроенного фундамента арматуру, я ещё слабо пытался вмазать ему свободной рукой. Получилось? Не знаю, вряд ли. Но потом смазанные кадры арт-хаусного фильма перестали мелькать перед глазами. Плёнка кончилась, finita la comedia. Но где же титры?
       „В фильме снимались: Ричард Добсон, Джером Добсон, Джошуа Хампер, Мария Жилевич, Майкл Риносеро, Уильям Зендали, Дон Джованни Мафиозо и овчарка Рекс в роли овчарки Рекса”, — так было бы неплохо. Но нет.
      
       Oh, there ain't no rest for the wicked,
       Money don't grow on trees,
       I got Bill to pay,
       I got Ma' to feed,
       There ain't nothing in this world for free.
       I know I can't slow down,
       I can't hold back
       Though you know I wish I could,
       Oh no there ain't no rest for the wicked,
       Until we close our eyes for food.
      
       Радиостанция Joshua FM снова ожила, с трудом пробиваясь через помехи загробного мира. Одноимённое телевидение показывало прерывающуюся чёрно-белую картинку. Был бы ещё дождь, и унылый образ мог бы называться классическим. По струнам расстроенных нервов вяло гулял зазубренный смычок, извлекая душераздирающие звуки боли при каждой мысли. Я открыл глаз и просто слушал.
       Тело остывало на холодном пластике, а вместе в ним остывал и детский душевный жар. Из разодранных артерий на шее, наверное, и вытек весь пламенный адреналин.
       Смяв руками телефон, что меня уже не удивило — я устал удивляться, седовласый тростоносец повернулся и принялся изучать мои останки. А я изучал его лицо. Почти безвольно, абсолютно без всякого интереса.
       „Why are you here?” — подал голос Потрох. Судя по всему, ему тоже изрядно досталось, голос был надломлен и срывался будто бы от резкой боли. Действительно, как я тут оказался после падения? Кто-то же меня сюда принёс. Зачем? — „You are maintenance staff in uniform”.
       И то верно. Впрочем, рассуждать на эту тему, да и на любую другую, не хотелось. На меня навалилось вселенское бессилие и безразличие. Всё это напоминало маниакально-депрессивный синдром, когда периоды йаростной гиперактивности сменяются приступами глубочайшей апатии и безразличия. Только крутилось это всё в адской карусели с неимоверной скоростью.
       По щеке скатилась слеза из оставшегося глаза. Как же я устал! И это в шестнадцать лет... Не физически, а как-то внутренне устал, опустошился. Может, хотя бы этот господин закончит мои мучения, исключительно ради издёвки называемые жизнью? Впрочем, всё это лирика. Такие рассуждения и перспективы немного отрезвили и встряхнули меня. В безразличном взгляде промелькнула слабая искра.
       — Почта, — всё так же ощупывая джентльмена взором единственного глаза, продребезжал я пубертатным, да ещё и хрипящим из-за дыр в шее голосом.
       „Сука, вот что такое горловое пение на самом деле...”

Слабость не евшего несколько недель растекалась по твоим жилам трупным ядом. Несмотря на ноющее плечо, шею и мёрзнущие ладони, твоя шкура была цела, но легче от этого не становилось - под тонкой мембраной кожи скользско ворочалась лишь голодная пустота, будто из тебя высосали внутренности, оставив полый таксидермический артефакт.

Твой пустой пластиковый, как у дешёвой китайской куклы, взгляд безвольно тыкался в по-орлиному острые черты лица старика, тем более чёткие и контрастные от того, что стоял он прямо под наддверным фонарём рядом с выходом на крышу. Путаясь в игре теней и света, или поддавшись лихорадке воспалённого воображения, твой разум то и дело рисовал на месте бледной натянутой кожи белую кость, будто незнакомец был настолько стар, что вся плоть на его лице уже давно развеялась прахом, оставив лишь злой оскал выбеленного как прибрежные камни черепа.

Он неторопясь подошёл ближе, остановившись на расстоянии вытянутой трости и приподнял твой упавший на грудь подбородок медным наконечником:

- Что за почтовое отделение нанимает дурно пахнущих одноглазых инвалидов в качестве курьеров? И кто твой адресат, почтальон? -

В эти секунды, опутанный скользской остывающей плотью, ты очтётливо понял, что чувствует попавшая в паучью сеть муха или попавшая под в рамку под стекло бабочка - любопытное насекомое, которое вот-вот станет трупом в центре внимания.

       Игра теней и больного электрического света моментами вырывала из льстивой, размазанной реальности правду: передо мной стоял не человек. Это был труп, давно сгнивший и даже высохший, как изнутри, так и снаружи. Мумия, только без бинтов. Оскалившийся череп, большую часть времени покрытый иллюзией, протыкал моё измученное тело и надорванный разум мертвецким взглядом. Если бы не вся эта шоковая терапия, маленький разносчик пиццы Джошуа уже обосрался бы от страха.
       Прадед Татунхамона ткнул в лицо холодным концом посоха. Он пах многолетней грязью улиц и человеческого липкого страха. Я не был первым, в кого с презрением и спесью упирался этот кусок меди. Старик то ли хотел оскорбить меня, то ли это была его манера.
       „Я воняю снаружи, а ты — изнутри”, — вяло, в мыслях опротестовал я его холодные слова. Впрочем, им нельзя было отказать в констатировании очевидной истины. Почтовое отделение у меня было не ахти.
       — Послание Дону со скотобойни, — бесцветно, очень тихо ответил я, — передать лично.
       Взгляд мой всё так же ничего не выражал, но внутри снова разгоралась какая-то искра. Безразличие постепенно уступало место мрачному фатализму.

Злая улыбка рассекла лицо старика обескровленной раной, череп не изменил своего выражения. Кончик трости поддел твою руку, на которой всё ещё висел пакет и пластик противно зашуршал, подставляя измазанный в крови бок взгляду одетого с иголочки макабра:

- Wellhouse... -

Процедил он сквозь плотно сжатые острые зубы, теряя к твоему "письму" всякий интерес.

- В следующий раз, когда увидишь Мартина, если не сгниёшь раньше, -

грудь под приталенным пиджаком впервые за весь ваш недолгий разговор наполнилась воздухом и лёгкие исторгли его без привычного пара горячего дыхания в сухом приступе то ли кашля. то ли хохота. Видимо перспектива твоего гниения на крыше, в кольцах остывших кишок несла для него порядочную дозу юмора.

- если к тому времени у тебя останется чем говорить, скажи ему, что Эллисон говорит "Привет"

разрезая воздух безжизненным скрежетом своего конвульсивного смеха, Эллисон развернулся и, сделав пару шагов от круга света, пропал где-то в тенях на переферии твоего зрения. Ты остался наедине с коченеющей плотью мертвеца снаруже и медленно стынущей кровью внутри твоих вен. Где-то внутри твоего желудка, будто проснувшийся после дозы морфия раненый зверь, медленно приходил в себя Голод, порыкивая из глубины утробы на полцентнера распластанного рядом мяса.

       Безразлично проводив взглядом старика, я закрыл глаза, когда он растворился в тенях. Серое уныние пустынной крыши, где только что произошла бойня, сменилось на успокаивающую темноту. В ней кружили разноцветные светляки, испуганно вздрагивавшие с каждым нечастым ударом сердца. И каждый такой удар отдавался пульсирующей, тупой болью в голову, словно взрываясь в ней тугим пузырём ртути. Нет, и в забытьи темноты несчастный ребёнок не мог найти покоя.
       Я с ленивой злостью поднял свинцовые веки. К боли добавился и протрезвевший Голод. Похоже, он был такой же новой самостоятельной частью внутри меня, как и Потрох. Или не новой? Может, он тоже жил во мне с самого рождения, но что-то в эти дни просто пробудило его? Как бы то ни было, но этот Уицилопочтли уже возвёл свой алтарь в моём животе и требовал своего.
       Я попытался подняться. Осторожно повернувшись на бок, чтобы не повредить почти оторванную руку, я... Стоп!
       — Да какого чёрта?! — на руке не было ни царапины. На той самой руке, в которую воткнулись когти того чудовища, поймавшего меня почти в падении, не было ни царапины! Я оглядел своё тело — оно было целым! Даже ладошки, ещё недавно выглядевшие как у чемпиона Вселенной по дрочке, заросли безо всяких следов! — Да ёб твою мать, мне же не показалось всё это?!
       — Не показалось, — нехороший, пугающий шёпот раздавался из растерзанной глотки рентакопа. Его голова валялась в пяти шагах и впивалось в меня бешеным мёртвым взглядом выпученных глаз.

       Я в ужасе дёрнулся в сторону, когда пересохшее горло безуспешно попыталось выдавить из себя крик. Воющий ледяной ветер развеял лишь жалкий хрип — я был слишком слаб, и с каждым вздохом силы покидали меня.
       Но природа не терпит пустоты. На смену силам, словно сквозь поры в коже, внутрь просачивался Голод. Что-то шепча, он вился вокруг сердца холодной змеёй, аккуратно толкая и стимулируя его. Я умирал, но древний бог вовремя выбрался из своего логова. Словно дефибриллятор, он не давал мне умереть, подталкивая отказывающие тело и рассудок к жизни. И больше всего меня тогда пугало в нём вот что: он не был чужим. Он был до омерзения родным, словно какая-то неодолимая сила, незаметно защищавшая тебя всю жизнь и только сейчас вышедшая из тени. Но меня ли она оберегала? Или себя?
       Дрожащие пальцы впились в ладонь, на лбу выступила холодная испарина, насмехаясь над бушующей небоскрёбной стихией. Сердце, набирая обороты, словно старый разваливающийся паровой локомотив, перекачивало адреналин вперемешку с желудочным соком. Я с оцепенением и ужасом понял, что сейчас произойдёт.
       Шаг, ещё один... Не помню, как я оказался на четвереньках. Помню, что дрожал всем телом. Хрупкий шестнадцатилетний контейнер не выдерживал бури — меня трясло от голода, холода, омерзения и нетерпения — от всего сразу. Но это меркло на фоне леденящего страха. Шаг, ещё один...
       Шершавая крыша стала скользкой. Мерзкая остывшая слизь будто просачивалась сквозь кожу ладони, я чувствовал её каждой клеткой — холодную и пламенную одновременно. В ушах стучали барабаны. В закатившихся глазах оторванной головы светились сполохи костра. Кругом мелькали неясные тени, они кричали что-то ритмичное, по-животному утробное и подбадривающее.
       В дрожащих пальцах лежала печень. С неё свисало пара ошмётков, несколько каких-то трубочек ешё связывали её с остальным месивом.
       „Мясо жевать долго, а этот кусочек весьма питателен и богат железом”, — в голове мелькнула то ли догадка, то ли воспоминание. Мне хотелось, чтобы меня опять накрыло, как тогда, у входа на Скотобойню, но нет. Реальность улыбалась всеми зубами, не позволив миру грёз затуманить взор и память. Я должен был сделать это сам.
       Зубы с хлюпаньем погрузились в упругую, но податливую плоть. Словно спасительный поток в пустыне, по горлу хлынула ещё не остывшая кровь. Но очень скоро он стал селью — через секунду я уже жадно впился в кусок рентакопа. Голод брал своё, но и ужас никуда не делся. У меня нет слов описать, что творилось в голове. Там был бешеный шабаш, взрыв в типографии. Я уже не различал ничего, кроме холода, голода, всепожирающего страха и... возбуждения. Чем больше я вгрызался в чужую плоть, тем активнее на это реагировала моя. На последнем куске у меня был железный стояк. Я не знал, что со мной происходило.
       Под холодным ветром я стоял на крыше на четвереньках, весь перемазанный в крови, с колом стоящим членом и ревел благим матом. Лезвия ледяного воздуха срезали с моих щёк подтёки слёз — они катились градом. Я орал во всю глотку, словно стараясь выгнать из себя кого-то.
       — МААААМААА!!!
       Это был букет чувств, который не забудешь никогда. Но всё подавлял страх. Его гребень вздымал меня на целую милю.
       Стараясь заткнуться, взять себя в руки, я обшаривал взглядом останки рентакопа. Не знаю, зачем я это делал, но я что-то искал. Почему-то я знал, что не должен уйти с пустыми руками. Кто-то шептал мне.

      

На поясе, замызганном кровью, ошмётками кишок и прочей жидкой хрени, которой наполнено брюхо каждого примата, ты отыскал нож-бабочку. Натертая от частых прикосновений стальная рукоятка всё ещё поблёскивала сквозь размазанные по ней тёмные брызги. Карабин, на котором крепился нож, заело, но ты без труда перегрыз сам ремень - злая, кипящая сила чужой человеческой жизни наполняла тебя, согревая твоё нутро от желудка до горла, разносясь вместе с бурлящей по венам кровью.

Утерев рот рукавом, а рукав о сырые от мочи, крови и слизи штаны, ты двинулся к пожарной лестнице, но через облако горячего пара от твоего дыхания увидел только оскалившиеся будто сломанные рёбра покалеченные перекладины и разодранную бетонную плоть здания: чтобы спуститься по этой лестнице, тебе понадобится парашют.

      Холодная сталь тяжело, плотно легла в ладонь. Протёртое заботой лезвие и потёртая вниманием рукоять, заляпанная толстыми пальцами и венозной кровью. Восемь больших и тринадцать маленьких дырочек, на каждой лопасти. Всего сорок две, и ещё столько же с другой стороны. Стопоры, шестигранные болты, еле различимая надпись „Paradox”. Действительно...
      Нож вместе с карабином утонул в кармане. Может, я сорока, бездумно таскающая всё блестящее?
      Рассудок возвращался в бедлам под черепичную крышу головы после срыва. Я проорался. Это немного помогло, словно вышел какой-то дикий злой дух. Вообще, когда плохо и хочется поорать — ори со всей мочи, как зверь. Это помогает.
      Пока ещё в полубреду, я на четвереньках, в треморе от раздирающих чувств, мыслей и пизженной энергии чужой жизни, подполз к краю крыши.
      — Ну конечно... — дитя порочной анальной связи Фредди Крюгера и Росомахи буквально вспахал лестницу. Шансов тут не было. Хотя...
      Взгляд метнулся в сторону рентакопа. И тело, и рассудок потихоньку оживали после припадка. Ветер искромётных мыслей, блестящих решений и бараньей решимости снова наполнял мои паруса.
      „Если привязать к верхней уцелевшей перекладине, то футов двадцать можно сократить”, — я оценивающим взглядом ощупал вывалившийся кишечник, представляя, как буду скользить вниз до неповреждённой Умелыми Ручками части лестницы, а из нижнего конца моего „каната” будут вываливаться килограммы полужидкого полупереваренного дерьма. — „Сука, ведь не выдержит...”
      Нет, идея была гиблой и отвратительной. Ну её в зад! Шансов тут действительно не было.
      „Кстати, что он кричал?” — я рассеяно оглядывал крышу, пока память в мучениях металась по своим ущербным полкам, — „интересно, он говорил по-человечьи? Вот бы узнать... Хотя нет...”
      А время тикало. Каждый порыв ледяного ветра вырывал частичку тепла из моего дыхания и секунду из этой ночи. Точнее, из того её остатка, в котором ещё не была поднята тревога. Или не приехали копы. Тревога-то наверняка уже поднята!!!
      — Сука! Отсюда же надо сматываться!
      Мотор в груди снова поддал газу. Его тарахтение адреналиновым боем отдавалось в ушах, вибрировало во всём теле. Может, так и не прекратившаяся дрожь была уже устоявшимся Паркинсоном? Но какого чёрта! Это, блять, вполне объяснимо! Крыша, лифт, змея, мозги, собака, носорог, крокодил, глаз, опять собака, труп, ещё один труп, ёбаный пиздец с когтями, печень, отрезанная лестница!
      — АААААААААААА!!!
      Похер! Дальше всё равно будет хуже! И путь всё равно только один! По наклонной в грёбаный ад!!! И собрать себе весёлую копанию!
      Прямо передо мной разверзся зёв Преисподней. Пылающая лестница из острых костей и пузырящейся плоти вела вглубь пристанища греха.
      — How can The Hell be any worse when life alone is such a curse?! — прикрывая глаза от жжения адского пламени, я ступил на лестницу в Преисподнюю.

Обезличенно серая лестница проглотила тебя, как широкая змеиная глотка глотает мышь. Спускаясь по ступеням этого бетонного пищевода ты шкурой ощущал всю мерзость липнущей к телу, пропитанной мочой, кровью и нечистотами одежды. Здесь, в тесном помещении, где ветер не вонзался под самую кожу через сырую ткань, было заметно теплее и, как следствие, ты источал невыносимую даже для самого себя вонь. Если кто-то по какой-то причине ещё не слышал твоих диких воплей на крыше, не видел ступеней, измазанных кровью и всей стекающей вниз по твоим штанам полужидкой дрянью, он узнает о тебе по ползущему перед тобой смраду.

Пролёт за пролётом ты плёлся вниз, медленно задыхаясь в своём амбрэ, стискивая зубы и цедя сквозь них воздух в попытке не исторгнуть недавно проглоченный шмат сырого человеческого мяса. Один из таких неглубоких вздохов наполнил твои лёгкие кроме обычной срани лёгким ароматом из рая, лишённого вывернутых наружу рентакопов и гниющих заживо обосравшихся подростков - прогорклый, спёртый дух табачного дыма щекотал твои ноздри.

Через пару шагов к обонянию подключился медленно оживающий слух: кто-то громко стонал, перемежая всхлипы громкой руганью парой пролётов ниже тебя.

      Ад серел и пустел. Инфернальные образы и запах горящей серы превращались в облезлую краску и смрад мочи, кала и крови. Впрочем, неужели это было лучше?
      „Интересно, а пытка обыденностью и скукой практикуется на каком-нибудь кругу?” — разбитое о рутину больное воображение заставляло задуматься. Впрочем, к счастью или к горю, эти приступы мне были не свойственны. Меньше мыслей — больше счастья.
      Предатель-запах, словно гордый глашатай, шагал на пролёт ниже меня и спесиво во весь голос возвещал о приближении своего хозяина. Воистину, нет ничего хуже, чем услужливый идиот! Надо было поднажать, чтобы оставить этого парня позади. Пусть изумлённые обитатели многоэтажного притона узнают обо мне, когда уже будет поздно.
      Словно всадник апокалипсиса, я рванул рысцой вниз по лестнице, стараясь всё же не особо шуметь.
      — И когда Он снял четвертую печать, — пробасил мой новый друг, — я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь жёлтый, в коричневых яблоках, и в нём всадник, которому имя Потрох; и смрад следовал за ним; и дана ему власть над носами людскими — вызывать приступы рвоты и содрагания отвращения.
      Снизу послышался шум и, закусив удила, я на секунду остановился. Там кто-то был, и он был зол. Осторожно, сначала одним лишь глазом, я посмотрел в щель между пролётами, в надежде увидеть источник стонов, всхлипов и матов: „Не удивлюсь, если он стонет от невыносимой вони”...

В щели между бетонных пролётов ты видел только чьи-то длинные тени, застывшие вдруг, будто затаившиеся воры. Тяжёлая вязкая тишина лестницы прерывалась только чьим-то хриплым дыханием.

- Что за вонь? ...говёная труба, -

Голос, ослабленный и охрипший, был тебе знаком. Он же, только приправленный обертонами угрозы и издёвки ты слышал, стоя в холле клиники. Дверную ручку, которую починил его обладатель, ты успел протащить с собой до вершины небоскрёба и несколько этажей вниз.

- Оставайся здесь, -

Второй голос был тише, но сильнее, глубже и твёрже. Кому бы он ни принадлежал, то самому тону становилось ясно: решения там внизу принимал именно он. Чуть погодя до тебя донеслись еле слышные звуки осторожных, мягких шагов. Даже твоё сердце стучало громче.

      До этого момента я думал, что количество дерьма в моей жизни достигло максимальной отметки. Но нет. Удивительный мир! Как не старался конь коричневый, спуститься с небес на грешную землю в гордом одиночестве не получилось. Впрочем, глупо было на это надеяться, учитывая длину пути и любезность рентакопа, который „крышевал” здание. Напоследок он щедро опрыскал меня знаменитыми духами от Sigma: надо полагать, это были Shitxplosion. Моего приближения не могла почуять разве что вкусная собака, оставшаяся отдыхать внизу.
      „Вот дерьмо”, — тревожащий шелест шагов становился ближе, идя точно по невидимой (ой ли?) дорожке моего амбре, — „Нормальные парни притягивают отвязных чик. К Джошуа липнут только потные мужики”. Поджав губы, я инстинктивно отошёл к стене и метнулся глазом по сторонам. В нём горел нездоровый адреналиновый блеск. Отдаться кокаиновому ангелу в небесах или ринуться в объятия демона-носороговода? — „Верх или низ? Рай или ад?”
      В этот решающий момент на помощь в моих сакральных метаниях пришёл верный Потрох.
      — It doesen't matter what you'll choose, 'cause you will definetly loose.
      Реальность жизни сухо улыбалась мне в лицо. Впрочем, с другой стороны, сама судьба вела одноглазого Хранителя Невидящего Ока к цели его пути. Злой носорок преследовал меня и в Башне. Отлипнув вспотевшей было спиной от стены я с маской спокойствия на лице сел на ступеньку в ожидании кармы. Пусть ангел или демон сами разберутся, кому прийти за мной. Lazy intelligence — наш выбор.

Ты опустился на холодный бетон и содержимое твоих штанов с тошнотворным хлюпающим звуком растеклось под тобой тёплой вонючей лужей. Смрад белым горячим паром потёк по стылому воздуху лестничных пролётов.

Внутри тебя кровь едва не прорывала жилы, пока сердце трепыхалось со скоростью пулемёта. Лёгкие хотели воздуха, тебе было противно дышать. Нервы и мышцы хотели движения, тебе не хотелось даже встать. Тело твоё закипало в молчаливом бунте против мозга. Пульс стучал в ушах нестерпимо громко, зрение постепенно темнело и сознание уже было готово тебя оставить, когда на площадке перед тобой появилась пара кед.

Поношенные джинсовые кеды со сбитыми подошвами, верх теряется в бахрамящихся протёртых джинсах плохо сидящих на нескладной долговязой фигуре тощей немолодой женщины. Угловатые черты узкого лица с возрастными морщинами не выражали ни страха, ни злобы, ни даже отвращения. Полуседые волосы убраны в хвост, глаза смотрят на тебя расчётливо, скупо. Ты уже видел такие лица - так на снующий внизу трафик смотрят каменные химеры на карнизах старых небоскрёбов.

Вдруг с удивлением для себя ты понял, что женщина перед тобой мертва. Даже сквозь бешеное стаккато своего собственного сердце и шумный хрип воздуха в трахеях ты очень чётко слышал тишину в её лёгких и молчание крови в артерии на её шее.

По твоей левой ладони разлилась боль - это побелевшие костяшки твоих пальцев слишком сильно сжали украденный у мёртвого охранника нож.

      Поток адреналина с незначительным содержанием крови, словно струя пожарного гидранта, вымывал из моего мозга остатки рассудка, периодически отключая различные его части «на профилактику».
      Значит, демон. Он первый. Ну что ж... Мой кокаиновый ангел-хранитель забил косяк, и на меня. Он лежал, обдолбанный, с помятыми крыльями, на штрафстоянке рая.
      Недомученная полуулыбка ожидания медленно сползла с моего лица, когда наши взоры встретились. Глубоко в глазах демона было то же самое, что хлюапло в моих штанах, только пахло не так — пахло страхом. И это странное чувство... Что не так?!
      Тишина. Я понял, что у нас на двоих с ней одно лишь дыхание. Под её капотом мотор заглох давно и навсегда, захлебнувшись солёной водой. И ещё этот запах...
      Я даже не успел испугаться. Нет, Джинса была не уродливой, как Умелые Ручки, но почему-то гораздо более страшной и отвратительной. Моё взбунтовавшее тело перестало слушать постоянно затуманивающийся рассудок и отдалось на волю дикого необузданного инстинкта, древнего и умного, как сама жизнь. Уже через пол мига крепкие пальцы правой руки до хруста сжали холодную сталь перил, подтягивая тело к себе. Сняв слой штукатурки с противоположной стены резиновыми подошвами, я перекинул себя на нижний пролёт. На стены летел освежающий мелкодисперсный шлейф с моих штанин — подарок центробежной силы этому гостеприимному дому.