...
Бродячий пес трусил по проселочной дороге. Шел уже второй день с тех пор, как ему удалось украсть шмат конской колбасы у случайного беженца, и пес тихонько скулил, вспоминая его с восхищением. Если такая разруха пойдет и дальше, придется жрать мышей и раскапывать помойные ямы. А может, и мыши покажутся лакомством. Но вот за холмом показался черный крест. О, значит люди. Еда. Может, даже тепло очага? Эх, мечты собачьи...
Селу Грязи нечем было порадовать ободранного пса. Когда-то здесь было несколько дворов, но теперь на месте большинства из них стояли лишь почерневшие фундаменты, заваленые грудой обугленных досок. Вдоль села пролегала небольшая речка, чьи топкие берега и дали когда-то название этому месту. Сразу за этой преградой начиналось выжженое поле - все посевы, успевшие взойти, были преданы огню на сколько хватало глаз. Похоже, пожар никто и не пытался тушить, как будто все жители в это время ушли на праздник в соседнюю деревню. По счастью, две мазанки, стоявшие за рекой, не пострадали, и выделялись веселыми белыми пятнами на фоне общей разрухи. Пес поспешил туда, надеясь если не на живых, то хотя бы на еду. Осторожно зашел за порог... Дверь открыта. Людей нет, только какой-то неприятный запах. Незнакомый. Еды не заметно. Вроде шум? А, нет, это ветер скрипит дверными петлями. Или кто-то скребется снизу? Нет, показалось. Пес растерянно вышел из дома, и побрел к воде. Хоть пустышкой брюхо набить... А там, глядишь, в поле можно кого-то поймать, а от ненастья спрятаться в доме. Нет, в доме плохо. Чужой запах. На другом берегу уцелела часовня, чей крест заметен еще издалека. Может, в ней?
Жители Грязей были не очень богаты, но все же набожны, и постарались построить свой храм с запасом, чтобы три деревни влезло. Просторные сени, четверик на восьмерике в центре, отдельные три апсиды алтаря, любовно выложенные из гладких бревен. Огонь оценил старания, и первым делом пошел в святая святых. Теперь на этом месте была груда черных поленьев, от которых все еще шел дымок, а лапы можно было обжечь. Крыша в этом месте обвалилась, припорошив обломки угольями, а камни фундамента потрескались от жары. Конус ската над основным помещением просел, накрывая алтарь шапкой, но не накренился, а как будто съехал немного вниз. Пахло горелым мясом.
Пес обогнул церковь, забегая со стороны входа - сени не слишком пострадали от огня, на срубе оставались лишь подпалины, и при большом желании пару бревен можно было назвать вовсе нетронутыми. Как и везде, дверь была распахнута, только здесь она на треть оказалась уничтожена пламенем. Был и привратник. Обгоревший труп местного служки цеплялся за верхнюю, обгоревшую часть двери, как будто хотел закрыть ее, похоронив себя заживо в святом месте, прижимая всем телом от ураганного ветра, неизвестно почему задувшего из церкви в деревню. Пес развернулся и жалобно заскулил, временами посасывая лапу, обожженую на случайном угольке. Похромал обратно к речке. Если в поле не найдется жратвы - здесь с голодухи и помирать, дальше на два дня пути все выжжено, вон, за краем поля еще видны сполохи.
Усевшись у порога той мазанки, странный запах в которой был слабее, пес трижды крутанулся на месте, устраиваясь на отдых. Перед охотой надо было полежать после долгой дороги. Снова какой-то шум. Может, полевка в подполе? Нет, это опять ветер, что-то треснуло за речкой. Пес протяжно завыл, жалуясь этому безоблачному небу на свою горькую долю, и проклиная его за то, что оно не послало дождя, или уж в крайнем случае - палку колбасы в одном из домов. Все без толку, он здесь один, и даже некому кинуть в него сапог за то, что он спер колбасу.
А несколькими футами ниже, в тёмном подвале дома, боролся за свою жизнь человек. Запертый так некстати обвалившейся крышей, и последовавшей за ней стеной, он уже неделю пытался выбраться. По счастью, подвал служил одновременно погребом дома, и здесь была еда, и даже бочка сидра, не вполне добродившего, но годного. Конрад отмерял время своим пустым желудком, и по его прикидкам прошло никак не меньше недели с тех пор, как он спрятался в этом подвале от смерти во плоти, восставших грехов человеческих, и того пожара, копоть которого просачивалась в подвал даже через толстый пол. Боевые кличи и истошные молитвы слишком быстро обрывались на полуслове, оставляя тишину. Потом в голове Конрада ещё долго звучал нарастающий крик, как будто кто-то играл на скрипке, у которой медленно перетягивают струну. Все выше тон, все тише игра - и вот, тонкий визг и тишина рисует призрачные звуки в голове. По счастью, после второй съеденной им головки сыра тишину прервал грохот и гулкий звон от колокола, упавшего с колокольни за ручьем. Запоздалый набат.
Не сумев даже приподнять люк в подвал, и не дозвавшись помощи, Конрад не сдался, и начал рыть подкоп всем, что попадалось под руку. В конце концов, он готов был делать это руками. Не хватало воздуха, масло в лампе чадило и отбирало живительный газ едва ли не быстрей, чем лёгкие маркитанта. Грунт, как назло, был тверд, и подавался туго, так что очень скоро Грейман-энге натер мозоли, руки саднили. На второй день беда пришла откуда не ждали, и к духоте и сырости подвала, запаху потного тела и тонкому аромату страха, который всегда выделяет загнанный в угол обыватель, прибавилась терпкая вонь прокисшей мочи и кала. На обустройство ещё и сортира у Конрада попросту не было сил. Вскоре он перестал замечать и это. Присыпать землёй из завала, и продолжать! Усталость от работы валила с ног лучше, чем запахи выгребной ямы, и вскоре Конрад не только потерял счёт времени, но даже стал забывать о боли, и только машинально прикладывался к бочке с проксишим яблочным жмыхом, когда становилось совсем тяжело. Это помогало не отупеть вконец, но маркитант с удивлением начал замечать, что иногда не понимает собственных мыслей, будто и не в его голову они приходят. Однако бочки в обычных крестьянских домах не бездонны. Конрад зажег лампу, и сощурился от яркого света. Казалось, эта коптильня возомнила о себе невесть что, и собирается поспорить с солнцем! Припасов в погребе осталось дня на два, если растянуть - на три. Воды нет, только соленья в банках. На таком долго не протянешь. Но и подкоп пройден вперёд, он должен был уже выйти к краю стены, так может, ещё есть надежда? Конрад хотел было задуть лампу, чтобы сберечь воздух, но это не потребовалось. Выпустив на прощание колечко дыма, как заправский курильщик, лампа чихнула и понесла сама. Нечему больше гореть.