Дача | ходы игроков | 01: Дача

ДАЧА

Лето, поздний вечер
Где-то в Средней Полосе
+16 °C





      Дача не принадлежала ей. На самом деле, Ира вообще не знала, кому она принадлежит и где находится. В этом слове не содержалось сладковатого привкуса собственности, мясистого тепла родного жилища или другой органолептической коннотации. Для неё дача стала укрытием от долгого светового дня, наполненного по-изнуряющему липкой жарой. И, тем не менее, кто-то мог называть своим этот дом, выкрашенный зелёной краской. По крайней мере, так обстояли дела в неопределённом отдалении прошлого.

      Дом застрял в центре неухоженного участка, давно запущенного и заросшего. Привычные шесть соток устилали кустарник и низкие липы, обнесённые сетчатой оградой. Кривые пальцы орешника лезли в окна, среди досок веранды ехидно перемигивались по-летнему яркие ромашки. Стены пятнал мох, а под отошедшим кровельным скатом угнездился борщевик — теперь его белоснежный венчик состязался с печной трубой. Когда усталая Ира добралась сюда, она долго стояла у ржавой калитки высотой себе по пояс, и вглядывалась в этот дом. Как американские ранчо былых лет, он стоял на отшибе. Ни соседей, ни загонов, ни даже конуры для собак. Возможно, если бы девушка зашагала вниз по дороге, следуя по тракторной колее из окаменевшей глины, то вышла бы к умирающему кооперативу, товариществу или, быть может, садоводству. Какому-нибудь маленькому посёлку без телефона и асфальта, который возник и умер безымянным в пьяной тишине соснового леса. Может быть, там нашлись бы другие дома и дачи. Пять. Может быть, десять. Но Соколова осталась здесь.

      На старой даче, которую кто-то другой называл своим домом.

      Некогда светлая краска потемнела, а окна задохнулись в пыли и паутине. Теперь дача казалось сумрачным укрытием норвежских троллей, выкрашенным под тёмный мох. Входная дверь, запертая на хлипкую щеколду, поддалась с одного удара ботинком. Прихожая три на два шага вела в светлую гостиную с круглым столиком в углу, жёстким диваном и маленькой печью. И, конечно, книжным шкафом. Простецким, сколоченным из лакированной фанеры и заставленным бесцельными безделушками: поделками из дерева, матрёшками, остановившимися часами и выгоревшими на солнце портретами. Среди старых книг, преимущественно поэзии Серебряного века, Ира наткнулась на учебник с длинным и скучным названием «Проблемы социалистической законности в коллективном хозяйствовании» под редакцией Г.В. Иванова. Должно быть, кто-то читал его однажды, сидя при свете старой керосинки за круглым столом. Саму лампу Ира нашла на кухне — ещё одном закутке, где едва хватило места, чтобы вместить окно, стол для нарезки и чугунный противень над печью. Одна большая комната, две маленьких — вот и всё жильё.

      Впрочем, его хватило для спокойного и долгого сна.

      А теперь Ира смотрела, как жёлтые пятна сырости сплетаются с вытертой расцветкой на старых бумажных обоях. Подушкой ей послужила свёрнутая в рулон рубашка. Тяжёлый пистолет-пулемёт она поставила у тумбочки в изголовье, сложив часы и запасные магазины в горку на ней самой. Под низким потолком воцарился вечер. Оранжевый багранец заката лился в широкое окно, заставляя пыль и мелкую листяную взвесь танцевать в своих лучах. По углам залегли первые тени. Учебник, который Ира листала поутру, виднелся на столе как серый призрак — даже заглавие, набранное золотым тиснением, уже не читалось с того места, где лежала девушка. Ветер качал ситцевые занавески, впуская свежесть и пьянящий аромат хвои. Тишина, наполненная шелестами леса, но мистическим образом сохраняющая абсолютное беззвучие, жила во всём. Невероятный покой лесного одиночества охватывал и дом, и лес за сетчатой оградой, и руины теплицы на заднем дворе.

      Закрыв глаза, чтобы урвать последние мгновения блаженства, Ира Соколова поняла, что чудовища уже здесь.

      К тишине оказалось очень легко привыкнуть. Лёжа на старом и жестком, но почему-то очень удобном сейчас диване, Ира слушала фоновые звуки лесной жизни и различала пение птиц, стрекот сверчков или кузнечиков — всегда забывала, кто как звучит, — шелест листьев и шуршание чего-то под истончившейся от времени крышей.

      Тот, кто любовно строил этот дом, кто строчил на стареньком ручном "Зингере" занавески и читал вслух Гумилёва, должно быть, давно умер, или напрочь забыл о существовании этого места за удалённостью от удобных дорог и делами шумного города. А жаль. Напоённый запахами леса и трав воздух вливался, казалось, в самую душу.

      Ирина открыла глаза и села, безошибочно находя ногами ботинки. Сонливость отступала медленно, но неуклонно, путаясь в волосах и ресницах, словно солнечные лучи в ветвях дерева. К шуму окружающей природы добавился звук проходящего через кольца люверсов шнурка, потом скрип покинутого дивана и шорох одежды — Ирина потягивалась, разминая застывшее за время сна тело. Они были здесь, и она не могла разочаровать ни их, ни себя, ни тех, в чьём одобрении нуждалась.

      Она защелкнула браслет часов, руки привычно подхватили оружие. Внимательно вгляделась в тени углов и мягким шагом приблизилась вдоль стены к окну, залюбовавшись на миг танцем пылинок в пламенных закатных лучах.

      Прижавшись спиной к тёплой деревянной раме, Соколова взглянула на запястье. Круглый дисплей показывал без пятнадцати десять. 21:46:35. На одну-единственную секунду в порядке электронных цифр проступила арифметическая прелесть, отсутствие повторений. Именно эта секунда понадобилась Ире, чтобы вглядеться в цифры сквозь блики на сапфировом стекле, а затем пятёрка стала шестёркой, словно играя в салки с её взглядом, и красота композиции растаяла.

      Девочка опустила руку, но цифры продолжали сиять в её голове. Тридцать шесть, тридцать семь, сорок... Когда-то их учили считалть секунды. Ира заучивала их бег как мантру аналогового века. В те далёкие дни не прекращавшийся ни на секунду отсчёт дарил ей странный покой. Без координат, за которые цепляется разум, человек охвачен паникой. Не зная, на что опереться, он не понимает, что следует делать. Лишённый точки отсчёта, он не способен понять, как выстраивать действие. Следствие остаётся без причины, у дыма пропадает огонь. Но стоит зафиксировать хотя бы одну ось — и появляется ориентир. Постоянство в вечном хаосе снов.

      А казалось бы — всего-то электронные часы на руке. Браслет из чёрной резины и ударопрочное стекло, которое меняют в каждом торговом молле. Монахи двадцать первого века читают свои молитвы.

      Положив ладонь под цевье «Штейра», Ира отвела стволом игривую занавеску и выглянула за окно.

      Чудовище стояло на дороге в метро-секунде от изгороди. Огромное, но ущербно-костлявое, как изголодавшийся с зимы медведь. Оно опиралось на четыре длинные лапы, низко наклонив узкую голову с проплешинами гниющих язв. Там, где у собак или медведей лоб переходит в уши, бугрились плотные костяные наросты, покрытые неровной шкурой. Несмотря на свои габариты, монстр не особенно бросался в глаза. Он стоял на жёлтой глиняной дороге, а заходящее солнце делало его бурую шерсть почти невидимой в рыже-золотом фоне леса. К сомнительному счастью Иры, вдоль дальней обочины клубился пышный зелёный кустарник, поэтому Соколова могла ясно рассмотреть угловатый и мерзкий силуэт. Холка уродливого зверя поднималось куда выше опущенного лба: тот словно готовился прыгать или ловил изодранными ноздрями стелющийся по земле запах человека. Лохмотья шкуры свисали с боков, чем-то напомнив вдруг сырые дачные обои. С почерневших зубов капала тянучая слюна, имевшая нехороший багровый цвет. Бешеная и лихорадочная готовность читалась в замершей твари.

      Между затаившейся у окна Ирой и монстром лежало около тридцати шагов высокой травы. Чуть левее покачивался гамак, привязанный к стволам двух маленьких берёз. Одомашненные деревья казались милыми и чуточку неуместными среди лесных великанов, словно пижамные шаровары под сюртуком. Да и куда им, если само солнце царапало брюхо о верхушки исполинских сосен, окруживших участок широким кольцом.

      На веранде тяжко заскрипела доска, прогибаясь под немалым весом.

      Ира плавно отпустила занавеску и замерла, вслушиваясь. Равномерно и неизбежно текли секунды, придавая миру законченность, резкость. Пятьдесят, пятьдесят одна. Знакомая успокаивающая тяжесть в руках тоже была гранью четкости мира, и девяносто один патрон мог стать как девяносто одной секундой жизни, так и долгими годами. Но Ира не думала об этом. Она погрузилась в подобие расслабленного транса, когда тело действует по вызубренной программе, реагируя порой быстрее мозга. Чей-то голос в голове отстранённо проговаривал слова ещё одной молитвы: "Я не боюсь, я не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть..."

      Ожидание — тоже выбор.

      Плавно текли цифры на электронных часах. Никто не шевелился. Замерло чудовище на дороге. Замер ветер, не качая больше ветви орешника. Улегся шёпот лип, что вцепились в мягкие обочины дороги. Басовитый шмель замолк в фиолетовом колокольчике. Даже облака остановились в лужах между землистых зазубрин в колеях. Плоские, зеркально-серые облака, что протянулись над безбрежным лесом как пресловутая Татарская пустыня.

      Дача молчала. Молчала и Соколова, почти перестав дышать. Её палец с обломанным ногтем плавно переместился вдоль тёплого пластика рукояти, утопил кнопку предохранителя в корпус. С тихим щелчком, слышимым скорее за счёт осязания, освободилась спусковая тяга. Патрон ждал в стволе, поэтому нужды в передёргивании затвора не было. Сколько бы инструкций не запрещали носить оружие на боевом взводе, мало кто следует им на том тонком отрезке, который одни называют оперативным простором, а другие — сантиметром между жизнью и смертью.

      Скрип повторился.

      Что-то большое и тёмное заполнило прихожую за притворённой дверью. Дощатый пол ныл, вторя передвижению лап. Тихо клацали когти, задев порог веранды. Однако Ира не слышала дыхания, за исключением своего собственного. Полоса вечерних сумерек между косяком и дверью потемнела, а затем... затем случилось неотвратимое. В полной, достигшей нечеловеческого уровня тишине дверь медленно подалась вовнутрь, открытая не столько чёрными когтями, сколько тугой волной могильного ужаса. В темноте за ней Ира не видела чётких очертаний — только смутные, но узнаваемые абрисы костлявой холки и уродливого плеча. Тварь в прихожей должна была оказаться точной копией той, что караулила на границе участка. За исключением того, что она находилась гораздо, гораздо ближе.

      Миг — короче секунды. Промежуток между ударами сердца, которого достаточно, чтобы вскинуть дуло. Второй на то, чтобы надавить на курок. Потом цифра на часах меняется и время идёт дальше, никуда не спеша, в отличие от тех, кто на него ориентируется.

      Короткая очередь разорвала неестественную тишину злым и радостным рёвом, Ира, не останавливаясь, сделала шаг в сторону дивана, уходя с вероятной линии атаки. Ещё одна короткая прозвучала следом.

      Соколова видела, как пули выгрызают из старой двери целые куски белого дерева и вонзаются в протянутую лапу. Экспансивный боеприпас вышибал из гниющей плоти веера кровавых брызг, а чудовище в прихожей зашлось в агонизирующем вое. Ире справедливо казалось, что шести прямых попаданий достаточно, чтобы уложить крупного хищника. Однако она ошиблась.

      Почти все выстрелы пришлись в плечо и лапу. Продолжая реветь, изувеченный монстр вломился в комнату, сшибая своей тушей остатки двери. Вблизи он выглядел ещё больше. Затылок и вытянутая лобастая голова почти упирались в потолок, а широкая грудь перегородила пространство от печи до шкафа. Левая лапа чудовища висела кровавыми шматами, сквозь которые проглядывала белёсо-зелёная плесень, покрывавшая мышцы и кости. Монстр гнил изнутри, сгорая от жгучей боли. Соколова не знала, как долго он бродил среди оставленных человеком лесов, бросался на сосны в приступах слепой ярости. И вот теперь, подталкиваемый бешенством, он ринулся прямо на пули. Ударом здоровой лапы он сшиб Соколову с ног, отшвырнув на диван. Если бы Ира не шарахнулась в сторону с почти нечеловеческой своевременностью, удар имел все шансы отправить её на тот свет. Впрочем, и этот оказался не шибко гостеприимен. Твёрдый матрас, на котором совсем недавно спала Ира, врезался ей в спину как дыба палача. В груди пульсировала яркая боль, а ремень автомата печально распался на две болтавшиеся под оружием половинки. С утробным клокотанием в глотке костяной медведь сунулся к ней, обдавая волнами головокружительного смрада.

      Снаружи, хотя вряд ли Ира слышала его за грохотом автоматического огня, раздался дружный тоскливый вой. Монстры нашли свою жертву.

      "Я встречу свой страх и приму его", — в такт уходящим секундам звучали в голове Иры слова. И страх, естественный для живых, оставался за гранью рационального, геометрически чёткого порядка действий в экстренной ситуации. — "И когда он пройдёт через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего."

      Стиснув зубы, Соколова перехватила "Штейгер" и выпустила ещё одну очередь в морду зверя, повернулась через плечо и расчётливо упала на пол на случай, если ещё одной партии калибра 5,56 чудовищу будет мало.

      Время ускользало стремительнее, чем песчинки в часах. Ирина знала, что услышав шум и запах крови, остальные твари тоже скоро будут здесь. Она должна быть готова к встрече.

      Но в этот раз всё было кончено. Первая пуля вошла под заплывшую гноем десну, смешав зубы чудовища в костяной порошок. Вторая прошла сквозь щёку, и могучая шея взорвалась фонтаном крови и плоти. Третья и четвёртые завершили дело. На месте оскаленной морды зияла сплошная рваная рана, а затылок рухнувшего на диван монстра походил на расколотый арбуз с осколками кости под перепачканной кровью шкурой. Это было мерзко, отвратительно, однако эффективно.

      Говорят, в древности рыцари-госпитальеры и польские ведуны использовали серебряные клинки для убийства вервольфов. Но, как показала практика, свинец с начальной скоростью девятьсот метров в секунду работает намного лучше. Не нужно ни физической силы, ни изнуряющих фехтовальных упражнений.

      Эффективно то, что просто.

      Однако передышки Соколовой не дали. Перекатившись на колено, девушка замерла рядом с раздавленным тушей диваном, а в следующий миг оконная рама с треском обрушилась на пол. Занавески порхнули над ней будто мантия неторопливой медузы, но их полёт был недолговечен. Сшибая невесомый ситец, «медведь» с улицы вломился через окно, приземлившись точно на середине гостиной. Серповидные когти сгребали под себя усыпанный старой листвой ковёр, потроша его как бумагу. Он тряс головой, не сразу сообразив, где находится Ира в затянутой пороховой дымкой комнате.

      Ещё одна короткая очередь вспорола израненную, изрешеченную пулями и изорванную рёвом тишину. Целиться не было надобности, маленькая уютная комнатка была словно создана для расстрела замерших чудовищ, но Соколова по привычке делала всё аккуратно, ориентируясь по зловонию, давящей ауре, очертаниям тёмной туши в ставших огненно-алыми отсветах.

      Боль была терпимой, отправилась туда же, куда до этого ушёл страх, но подкрашивала невыразительные эмоции девушки тенью радости, когда пуля находила цель. Это было правильно, и заряды-секунды не зря покидали ствол, отпуская мысленную песчинку в часах в бесконечность космоса.

      Выбранный вектор не подвёл Соколову. Две очереди одна за другой легли в область шеи — крупного сочленения между тёмным пятном головы и огромной кляксой туши. Чудовище зашаталось на подкашивающихся лапах, и очередной разворот на ковре стал для него слишком тяжёл, слишком долог. Задние ноги подломились, сметая с пола ковёр и увлекая монстра за собой. Пятно тяжко упало набок, окружённое лужей тёмной и слишком густой крови. На несколько мгновений вернулась прежняя тишина — волшебный дачный закат, хвойное дуновение леса. Только гильзы катались по доскам взад и вперёд, застревая в щелях.

      Смятые занавеси торчали из-под огромного трупа. Веер мелкой щепы лежал перед окном, с корнем вырванным из дощатой стены. На заднюю ногу монстра медленно, с до неприятного мягким стуком упал подлокотник дивана. Сам диван лежал погребённым под первым чудовищем. Прямо возле Ириного колена висела безжизненная лапа с пятью длинными когтями. Их подушечки покрывала наросшая короста из грязи и многочисленных, но не полностью заживших порезов. Не будучи в силах сточить когти о стволы сосен, чудовище ранило себя каждым собственным шагом.

      В неожиданной близи даже его глаза были ясно различимы в багрянце уходящего дня. Зверь упал на диван, отвернув косматую голову в сторону девушки. Морда была изрешечена экспансивными пулями. Нижняя челюсть почти отсутствовала. Но в глазах, налитой кровью и гнойным соком, Ира почему-то видела тоску.

      Или то было отражение её собственных эмоций?

      Ей бы сейчас не помешала перекись водорода. Соколова коротко осмотрела раны и сочла их не слишком значительными. Расчётливым движением убрала запасные магазины по карманам и двинулась к тому, что было прежде окном, в обход страшных туш, внимательно слушая тишину.

      С каких пор животные стали обращаться в чудовищ? Сейчас, под притихший, но внимательный отсчёт секунд во внутренней пустоте, она не могла забыть полные тоски мёртвые глаза. Вряд ли они сами выбрали эту участь. Может быть, правы были те, кто считал, что смерть для таких существ — подлинное благодеяние и освобождение.

      Не так ли выглядят и глаза убитых Охотников?

      Воображаемые цифры на мгновение замерли. Ира тряхнула головой, отгоняя мысли. Она — не чудовище. Они — последний рубеж между человеком и Тьмой, и эмоции здесь лишние.

      Квадрат окна теперь пестрел яркими ершами щепки на ободранных досках и ржавыми иглами гвоздей. Пасторальные занавески, достойные романов Ивана Бунина, скомкались под телом чудовища, потеряв белый цвет, а подоконник упал на пол, не выдержав забиравшихся на него тяжёлых лап. За выбитой рамой Ира видела всё тот же участок. Всё тот же издевательски тихий лес, где кроны шумели на недосягаемой высоте, пятная сизое небо. Всё тот же гамак, качавшийся у берёз. И даже руины теплицы с провалившимся брезентом казались всё теми же. До боли знакомыми. До рези в зубах уютными. Взгляд пытался нарисовать знакомую бабушкину фигуру, ковыляющую между грядок, но не находил ничего. Только ветер игриво носился над старой дачей, лохматя неровную траву. И сосны карабкались под облака в безбрежном великолепии открытых просторов.

      Ничего не поменялось и по ту сторону изгороди. Разве только пустовала жёлтая дорога, а высокие сорняки перед окном оказались примяты. Чудовищу потребовалось всего два прыжка, чтобы покрыть дистанцию в тридцать метров.

      Природа молчала. Но Ира была уверена, что слышала несколько воющих голосов. Возможно, два. Возможно, больше...

      Озирая окрестности, Соколова не видела иных ориентиров, кроме дороги. Потенциально она могла двинуться по ней, обеспечив себе всесторонний обзор, если не считать заросших густым кустарником обочин. Что-то подсказывало девочке, что путь, лежавший налево, мог привести к Песчаному карьеру, а поворот направо — к Садоводству. Но марш потребовал бы нескольких часов под открытым небом, а главное, в глухой лесной ночи. Потенциально она могла бы укрыться в лесу... или остаться на ночь в своей шаткой крепости.

      Ира задумалась: пустая дорога манила пройтись, и лес вовсе не казался таким уж страшным. Но здесь, в доме, за спиной точно была стена, а не чудовище. Не считая уже упокоенных. Она прошлась по комнате, изучая изменившиеся возможности маневра, попутно сменила магазин на полный и замерла у стены, вслушиваясь.

      Само это место, казалось прекрасно подходило для отдыха. Дышащий спокойствием лес, шелест крон на ветру. А из гамака ночью, должно быть, открывалось потрясающее звёздное небо.

      Несколько долгих минут прошли в ожидании. Но Ире стоялось легко. Кофейные берцы дорогих «Рэнглеров» недаром делаются из мягкой, но прочной гидрофобной замши. Они плотно обнимают ноги, в них можно шагать часами, а стопы не будут уставать. Вот и девушка, замершая у стены, словно не чувствовала тяжести грядущей ночи. Только взгляд Соколовой не знал покоя. Несмотря на тренировки и наставления, несмотря на невероятный для обычного человека эмоциональный барьер, взгляд раз за разом возвращался к двум мёртвым чудовищам. Почему? Возможно, винить стоило то, что дачная комната просто была слишком мала, чтобы поместить мертвецов. Туши заняли почти пятую часть от её объёма.

      «Скоро темно. Есть смысл искать керосин и спички?» — чуть меланхолично размышляла Ира. — «Перевернуть стол? Он тяжёлый, из него можно сделать укрытие, но, опять же, время…»

      Ира пыталась представить, где можно найти лампу в дачном домике. Наверное, кухня. Она не видела электрических столбов или генератора, когда обходила участок утром, а значит, жильцы обходились тем, что имели. Должно быть, доставали её из белёного шкафа над столом, вынимали спички из большого туристического короба — того, который сразу и на всю жизнь…

      Её взгляд остановился на разбившейся пополам матрёшке, упавшей с полки. На расписном личике куклы застыла улыбка, в которой не чувствовалось тепла. Почему-то резко ужалила мысль о том, как давно молчит рация. А что, если о ней просто забыли? Оставили тут умирать? Люди — не механизмы, они легко могли что-то перепутать, не учесть, потерять...

      На исходе шестой минуты пришёл звук. Им стал тихий перекат кровельных листов: бум-бум. А затем ещё раз, почти как в мультипликации о Карлсоне. Раскрошившийся от времени и непогоды шифер еле слышно осыпался под чьими-то шагами. Скрипели стропила, принимая смещение веса, и ёрзали неровно уложенные друг на друга рулоны. В первый миг Соколова приняла эти звуки за ветер, но нет, самодельная крыша гудела не от ветра. Не в такт. Кто-то крупный крался по ней, стараясь ступать как можно тише. Ире казалось, что скрип звучит в районе печной трубы. Или левее?..

      И вновь тихонько захрустел шифер.

      Она не могла позволить себе сомнения. Фатализм ли то был, искреннее доверие или простое нежелание думать о плохом. Каждый из них однажды сделал выбор, и Ирина верила, что не напрасно. Она сделала глубокий вдох и медленный выдох, отпуская страх, представляя безмерную красоту космоса и услышала будто въяве щелчок часовой стрелки. Секунды продолжали свой бег, позволяя сконцентрироваться на текущем моменте. И тут она услышала...

      Шаги чудовища были такими тихими и осторожными, что Ирина невольно покосилась на туши посреди комнаты и восхищённо качнула головой. Между тем шаги замерли, а Соколова прикинула толщину крыши: чудовищу не обязательно было ждать, пока она выйдет из дома, достаточно хорошенько подпрыгнуть. Припомнились милые метёлки борщевика рядом с трубой — ещё один признак, что время тоже поработало над этим местом.

      Почему-то Ирина не сомневалась, что снаружи обязательно есть ещё хотя бы одно. От мысли о сговоре по спине пробегал неприятный холодок, но никто не отменял и просто инстинкты, без всякой мистической подоплёки.

      Значит, засада? Соколова недобро усмехнулась, выбрала удачный, как ей казалось, угол, чтобы не попасть под обломки, и вдавила спусковой крючок, будто хотела добраться до неба, не выходя наружу, в районе печной трубы.

      Оглушительный в тесноте грохот заполнил комнату. Ира стреляла, присев на полусогнутых коленях, а гильзы летели вправо безостановочной блестящей дугой. Они разлетались по комнате, падали на мягкое сиденье задвинутого к столу стула, осыпали тушу на диване — но Соколова не слышала. Она стреляла, едва удерживая скачущий в руках «Штейр», и фанера превращалась в решето и дым. Казалось, потолок у печной трубы взорвался изнутри, выдувая в комнату клубы белой взвеси...

      Чёрная туша провалилась сквозь них, рыча и завывая. Длинные лапы с треском цеплялись за стропила, но те, не выдерживая, проламывались, увлекая за собой шаткую крышу. Палец девочки будто прилип к спуску. Яркий венчик пламени сверкал вокруг ствола, наполняя полумрак бесноватым полыханием. Рёв монстра почти перекрыл звук выстрелов, а целые куски кровли повалились в комнату вслед за ним. В водопаде земли, осыпающем старую печку, мелькнул белый венчик болиголова — того самого, что облюбовал место у трубы.

      Чудовище с воем колотилось на полу, срывая с себя обломки фанеры и острые куски битого шифера. В какой-то момент Ира поняла, что слышит только стук и скрежет его агонии. В ушах стоял ровный низкий звон, переходящий то в свист, то в глухое биение крови. За четыре секунды она выпустила все патроны из магазина. То, что в менее скорострельной штурмовой винтовке стало бы просто длинной очередью, в предназначенным для замкнутых пространств XS стало маленьким ураганом. Монстр продолжал брыкаться, несколькими ударами длинной лапы выгнув чугунную дверцу печи, а Соколова сжалась у стены.

      Вскоре конвульсии стихли. Палец Иры всё ещё вдавливал спусковую скобу в рукоять.

      Когда страшное создание затихло, затих и отсчёт секунд в голове Соколовой. Она с усилием разогнула сведённые пальцы, автоматически сменила магазин на полный и долго ещё сидела, прислушиваясь. Но всё было тихо. Мирно стрекотали кузнечики. Изредка шелестели сосны и то и дело мерно, как прибой, перешептывались берёзы. Ирина едва не подпрыгнула, когда с крыши поехал побитый шифер, с трудом удержав руку от новой волны огня. И лишь потом встала, неловко покачиваясь на затёкших ногах, и вышла наружу.

      Всё та же высокая трава. Белеющие в густом сумраке стволы берёз, сейчас казавшихся почти родными. Ирина почувствовала, как разжался сдавивший грудь обруч, и рассмеялась, легко и радостно, подставляя лицо прохладному, после дневной духоты, воздуху. Мысли текли легко и свободно. Лица друзей всплывали в памяти, и надежда скоро встретить их наяву уже не казалась такой несбыточной. Она смеялась, пока не начала кашлять, но и тогда еще улыбалась, глядя в высокое тёмное небо, полное звёзд, каких никогда не увидишь в городе.

      Соколова не знала, найдут её завтра или нет. Но, судя по следам на дороге, в садоводстве должен быть какой-то транспорт, а значит, не всё потеряно. И во всяком случае, — она любовно протерла ствол "Штейра" — у неё ещё полный магазин и ещё чуть-чуть. Жизнь прекрасна!

      До самого утра Ира сидела на кухне, поставив на стол керосиновую лампу. Тусклый огонёк играл в изящной стеклянной колбе, с удовольствием облизывая потемневший от времени фитиль. Она не смогла вернуться в комнату. Казалось, что в темноте налитые болью глаза костяных медведей следят за ней; смотрят с неувядающим страданием египетского сфинкса. Вина преследовала студента Раскольникова, заставив его броситься на публичное покаяние. Но Соколова не чувствовала в себе вины. Ей нечего было искупать. Она уничтожала тех, кто был отвергнут самой жизнью. В сущности, это казалось справедливым, но вместе с этой чистотой пропала возможность извиниться. Впрочем, она знала, что чудовища жили в страдании. Как ей тогда подумалось: «благодеяние», кажется? Да, благодеяние. Её пули принесли покой. Окончился круговорот злой магии и нечистых побуждений, который создал чудовищ. И всё же...

      У неё оставалось немало вопросов. Кто, зачем, почему?.. Ира хорошо знала, что черные силы не существуют там, где нет зла. Они не пришли бы, если бы не ведали тьму, поселившуюся на старой даче, в песчаном карьере, в давно заброшенном садоводстве. Молчаливое, беспокойное зло обитало среди гигантских сосен — и его эманации превращали живых существ в жуткую смесь плоти и ночных кошмаров. Этереальных призраков, наделённых когтями и могучими мышцами. В старых языках самоедов для подобных тварей существовало особое слово. Его шептали в сладковатом дыме костров, приправленных травами и костяным порошком.

      Дямады.
      Демоны. Слуги шаманов.

      Ира так и не смогла вернуться в комнату. Даже один взгляд в сторону сбитой с петель двери вызывал в позвоночнике дрожь. Чтобы отвлечься и отогнать муть в голове, она читала «Проблемы социалистической законности в коллективном хозяйствовании». Скучный текст как нельзя лучше забивал мозги и рассказывал об особенностях колхозного землеустройства, товарищеской собственности и гражданской процедуры. Достойное чтение в доме с тремя мёртвыми тварями, как сказали бы иные. Под пение ночных птиц и звон мошкары вокруг лампы Ира узнала о многостороннем праве, публично-частном совладении и распределении прав хозяйствования, которое родилось из древнеримского узуфрукта. Долистав до алфавитного указателя, она встретила забавное слово «аффидевит». Оно означало показание, которое свидетель не мог дать лично — и отчего-то Ира засмеялась. Ведь если бы ей довелось когда-то рассказывать о том, с чем она встретилась на старой даче... разве смогла бы она всерьёз смотреть в глаза слушателям?

      Аффидевит. Единственный способ коммуникации, доступный тем, кто никогда не сможет рассказать о невидимой войне. Войне между человеком и чудовищами, которых сотворил для себя сам человек.

      Когда рассвет бросил первые яркие ленты по морю хвои, Ира вышла на улицу, ёжась от пронзительного холода. Ей снова хотелось спать, а царапины саднили и жглись под майкой. Пусть крови было немного, но чёрный хлопок намок от неё и лип к груди. Но большего она не могла себе позволить. Набрав ворох подорожника, Соколова вернулась на кухню и освободилась от рубашки и майки. В одиночестве некого было стесняться.

      С помощью найденной в кухонном шкафу скатерти она сделала повязку, намазав истёртый подорожник на разрезанные ленты. А большая английская булавка пригодилась, чтобы сколоть ремень для переноски автомата. Пусть и лёгкий, «Штейр» не хотелось тащить в руках всю дорогу. Снова надевая порванную майку и выходя навстречу жаркому утру, Ира Соколова улыбалась.

      А затем на поясе захрипела рация, смешивая слова в кашу из треска помех и статических щелчков:
      — Ударный отряд, м... кто-ниб... слыш...? Приём. В... свободным агентам, если слышите, то... При... м... двиг... по... расс... отступ...

      Жёлто-кофейные ботинки Соколовой быстро шагали по жёлтой глине окаменевшей тракторной колеи.