Над вахтой сгустились лиловые сумерки. С привычным щелчком плавно зажглись лампы по всему периметру станции. Автомат выключил бойлер, а затем и водяные насосы, и в комнате отдыха неожиданно повисла мёртвая тишина.
Молчал Абрахам Сулла, пухлый антрополог, большой любитель анекдотичных историй из выдуманных биографий, заядлый враль и спорщик, чей басовитый хохот пугал тщедушных аборигенов. Смяв в кулаке лист похоронки, он с потерянным видом тёр свою лысину.
По правую руку от него застыла Шоко. Её пышное каштановое каре растрепалось, глаза покраснели, а коралловые губы предательски подрагивали, но каким-то сверхчеловеческим усилием она удержалась от слёз. Тонкие белые ладони биолога нашли под столом мозолистую руку Фредерика и крепко сжали её.
Маас изредка встречался взглядом с сидевшим напротив Суллой, но тот не спешил нарушить траурную тишину. Ведь в трёхстах километрах над ними, на «Матана», в возрасте 93 лет скончался символ второй волны репатриации человечества, научный руководитель экспедиции, профессор Рю Хираги из Мкотского университета. Выходец из изолированной колонии времён «геноцида три-двести», выдающийся биолог и гуманист, для Содружества он был иконой всего потерянного человечества. Был.
Скрипнула дверца контейнера рефрижератора, и секундой позже в комнату отдыха ввалился Джун. Балансируя у тесной кухни, он с грохотом швырнул на стол запотевший двухлитровый термос и четыре алюминиевые кружки. Высокий молодой брюнет с острым подбородком, он, как и Шоко, был биологом, учеником профессора Хираги и выходцем из Мкото.
– Чёрт бы побрал этого старого дурака. Все твердили, что он себя не бережёт. Сидел бы сейчас дома, на Лу-Вейе, строчил бы очередную монографию... – Джун свернул колпак термоса и разлил мутную брагу по кружкам. – За путеводную звезду, за мудрого наставника. Из звёзд и в звёзды! – Он осушил свою порцию залпом и упал на свободное кресло рядом с Суллой.
Расплескивая спиртное, Шоко схватила свою кружку и дрожащим голосом продекламировала:
– Б-без тебя моё путешествие никогда не будет прежним. Из звёзд и в звёзды!
Сделав глубокий глоток, она закашлялась, поникла и снова попыталась прижаться к руке Фредерика.
Выйдя из ступора, Абрахам поднял кружку и задумчиво произнёс:
– Это чёрный день для всех нас. Покойся с мир… Кхм. Из звёзд и в звёзды.
Ещё одна эпитафия, ещё одна пустая кружка. Маслянистый напиток остался только в одной. В ней вкус чужих традиций и чужих прощальных слов.
За тонкими стенами блока исследовательской станции завывают муссоны. Ветер приносит эхо голосов из вечерней Сайты, крупнейшего поселения людей на планете. Муравейник низких пузатых домиков ещё не знает, что в этот день «пришедших с небес» стало меньше. Горечь потери близкого человека, друга и наставника – универсальный язык для потомков человечества. Если аборигены увидели эту сцену в комнате отдыха, возможно, они бы с большим доверием относились к странным гостям?
Кто знает.