[WoD] Зимняя Охота II | ходы игроков | 01: Визит Охотника

    Там оказалась камерная гостиная, уютно обставленная мягкими креслами и диванами. У окна разместился столик для чтения и письма, сейчас с поднятой и закрытой на замочек столешницей. Рядом оказался маленький шкаф для книг, наполненный преимущественно томиками стихов и лёгкими романами. Правы были древние, говорившие: хочешь лишить человека свободы, лиши его размышлений. Максимилиану так и представилась Имогена, коротающая одинаковые дни и ночи в этой плюшевой тюрьме — то читающей незатейливые вирши о любви пастушки и герцога, то пытающейся писать, подражая Даниэлю Дефо или переводам Мартуреля. Здесь не требовалась охрана и её не было. Макс, ведомый Имогеной, добрался до округлой лестничной площадки, откуда уходила вниз узкая винтовая лестница. Тусклый газ в редких плафонах еле слышно сипел, подсвечивая ступени бледным ореолом.

    — Туда, — пробормотала Имогена. — Я... я не уверена, мы редко пользовались этой лестницей, но она должна вести в небольшую комнату рядом с людской. Чтобы слуги могли быстро подняться наверх, заслышав колокольчик.

    Макс кивнул, слушая очередной трескучий залп салюта. Ему казалось, что сами перекрытия и потолки старинного здания едва слышно гудят, распространяя из собственного нутра звуки полонеза, под который двумя этажами ниже слитно кружилась масса гостей в беломраморных декорациях зала.

   Немного странно и страшно было представлять их выверенные, механические движения. Как будто скучающий кукольник установил все свои творения на одну платформу и крутил барабан, заставляя фигурки кружиться и неловко застывать на долю мгновения, если в механизме оказалась лишняя пыль. Одна воля, одна рука. Интересно, танцует ли среди прочих Вдова, или продолжает наблюдать за всеми с балкона?

   Он отправился вниз первым, держа в одной руке трость, а другой помогая леди в затяжном повороте. Ему казалось, что тёплая рука друга была необходима Имогене ещё и для того, чтобы не заблудиться в собственных страхах. Или ему самому нужно было знать, что его решения и поступки имели смысл.

   Натёртые до блеска плечами сновавших здесь слуг стены сбегали вниз вместе со ступенями, и всё ближе к земле спускались молодые люди. Напряжение росло, будто они собирались выбраться из ока бури в бушующую непогоду, неизвестность пугала воображаемыми ужасами. Максимилиану хотелось придать ей определённости, развеять тишину и просто напомнить о том, что есть что-то кроме этого дома, зимы и теней, и он негромко спросил:

   — Вы любите десерты, миледи? Фруктовые, шоколадные или сливочные?

    — Я... — Имогена неуверенно взглянула в наполовину обращённый к ней затылок, пытаясь понять, что скрывается за вопросом. — Я всегда предпочитала свежие фрукты.

    — Так вы не сладкоежка, — улыбнулся Макс — просто, без всякого подвоха, — то есть, фрукты тоже бывают сладкими, конечно. А какие вы любите?

    — Персики, — решила Имогена и застенчиво уточнила. — Мне всегда нравились персики. Они редко бывали у нас в свежем виде. Чаще — приезжали в запаянных жестяных банках. Там замечательный сироп, но... знаете, разница между свежим и консервированным фруктом похожа на разницу между стихами, написанными от чистого сердца и на заказ. Ты можешь не уметь определить её, но она есть. И ты это чувствуешь.

    Максу вспомнились стихи у её стола. Потом он подумал о Гордой Вдове: как она проводила свои вечера, чем жила в окружении гор и хвойных рощ? Наверняка её тяготили полудеревенское устройство быта и родной городок в шесть улиц. Почему вечная Зима стала её целью? Приняла ли она этот груз из уважения к супругу, не в силах отказать, под давлением фамильной чести?..

    Имогена продолжала что-то говорить, но лестница кончилась и теперь Макс был больше занят тем, чтобы найти дорогу во двор. Нельзя было терять время! Мимо буфета, в котором хороший дворецкий запирает жалованья слуг за день до выдачи, они проскользнули в неширокий коридор. Музыка стала в разы громче: казалось, оркестр играет буквально за стеной. Там, где льются рекой шампанское и пунш, где сияют лампы в отражениях моноклей и начищенной обуви.

    — Сюда, — подсказала девушка, открывая неприметную дверь в стене.

    Охотник оказался под лестницей в холле, где всё так же непринуждённо шумела публика. Прямо над головой изгибался лестничный пролёт, почти не оставляя свободного места. Опасение, что их может заметить стоящая на страже Тень, растворилось за плотным строем спин в смокингах и вечерних платьях. Чуть пригибая головы, Макс и Имогена выбрались из лестничного закутка и побежали вдоль стены.

    — Куда прёте, — недовольно и еле слышно буркнул официант, едва не задетый тростью, но тут же приметил девушку в господских одеяниях и прикусил язык, вежливо посторонившись.

    Скорее! Высокие двойные двери с готовностью распахнулись перед ними. Улица встретила беглецов распростёртыми объятиями зимы и дыханием морозного воздуха, сдобренного чадом костров и звонким смехом. Проталкиваясь через укутанных в шубы гостей и подпрыгивающих на месте лакеев, Максимилиан вытащил Имогену к парадной аллее. Мощёный брусчаткой круг вокруг фонтанной композиции заполоняли двухколёсные экипажи — наверное, поголовно все, которые только сыскались в сараях и конюшнях города. Прикидывая размах праздника, Охотник был почти уверен, что на улицах города сейчас не встретит ни единой живой души. Все и каждый были приглашены. Разве что Лауры и старика-кондитера он не заметил среди толпы, но оно и неудивительно — Максу не выпало случая познакомиться с каждым.

   Казалось, им снова везло. Занятые празднеством люди не обращали внимания на двух безумцев, самым беспардонным образом куда-то спешащих. Богатый наряд Имогены внезапно оказался отличным прикрытием. Однако, Максимилиан не надеялся, что это продлится достаточно долго.

   Над головой вспыхивали фейерверки. Грандиозный, великолепный, всеобъемлющий праздник портили всего две вещи: жертвоприношение, которое должно было состояться, и контроль Ткача. И Максу хотелось верить, что Гордая Вдова сможет изменить своё решение относительно того, кто заслуживает поклонения.

   Но пока он вёл леди мимо экипажей, выбирая тот, что сможет свободно выехать из общей массы. Беспокойство терзало Охотника тем сильнее, чем ближе они были к воротам: сейчас, когда они почти выбрались с территории особняка, успех их побега висел на волоске. Но он всеми силами старался этого не показывать, чтобы не волновать лишний раз Имогену.

    — Эй! — когда Максимилиан быстро усаживал девушку внутрь, придерживая дверцу, из толпы вывернулся самый обыкновенный кучер. — Эй! Ты попутал чего?! Это моя!

    Кучер кинулся к нему, стараясь выпутаться из толпы как тонущий в болоте старается отмахнуться от назойливой тины. Он не переставал орать и ближайшие к нему лакеи и возницы тоже оборачивались на звук, наглядно демонстрируя эффект брошенного в толпу камня. Лошади недовольно фыркали, когда Макс сильными рывками вожжей заставил их тронуться с места, сбрасывая заснеженные попоны.

    — Куда?! — отчаянно закричал кучер ему вслед. — Грабят! Вор!

    Как назло, хлопки горящего над головами салюта заглушали его через слово, но вот кто-то кинулся прямо под копыта, пытаясь остановить лошадей. Максу пришлось наддать ходу, с грохотом и цокотом разворачивая экипаж лицом к выездной аллее. И в этот момент... и в этот момент крики и праздничный шум перестали быть. Они смолкли настолько резко, будто невидимый мясник обкорнал их большим призрачным ножом, взяв в охапку. Или будто Максимилиан сунул голову в вязкую масляную лужу. Звуки потухли, угасая в давящей тишине — все, кроме одного. Нарастая, всё громче звенел в воздухе истошный визг. Он начался с едва уловимой ноты, неслышной, но легко перекрывшей всё остальное. Как вибрация разъярённой струны она нарастала, превращаясь сначала в оглушительный, слышный повсюду вопль, а затем — в невыносимый полускрип-полусвист мощностью в десять тысяч оркестров.

    Лошади отчаянно заржали, вздымаясь на дыбы от боли в ушах. Люди падали на землю, закрывая уши, а самые стойкие бледнели и роняли бокалы, сами не замечая, как рефлекторно оборачиваются на источник звука. Он шёл сверху. С третьего этажа фамильного поместья. Но поводья вдруг сорвались из рук отвлёкшегося Максимилиана и Охотник еле удержался стоя на облучке. Два запряжённых коня сорвались в бешеный галоп, мечтая унести себя подальше от кошмарного свиста. Они мчались прямо на деревья аллеи, а Максу только сейчас удалось подхватить кожаные ремни, скользившие из замёрзших и изрезанных рук!

    Казалось, это невозможно, но вопль не смолкал. Он становился только громче, затопляя собой даже видимый спектр: мелкие детали размывались перед глазами. Возможно, не выдерживали первые сосуды, лопаясь в белках глаз радужной сеточкой. Вой уподобился ветру, резонируя на невыносимо высоких частотах, и теперь уже любой понимал — то, что казалось криком, на самом деле неспособно быть им. Ни одна гортань, принадлежи она человеку или демону, неспособна воспроизвести такие звуки, пусть даже ценой фатальных травм. Звуковая волна, враз снёсшая мишуру и блеск праздника, шла из мистических материй Эфира. Занавес, соединивший реальность и мир-за-гранью, откуда явился Ткач, рвался с оглушительным треском — и Тени бросились вслед за каретой из парковой тьмы. Они были единственными, кто сохранил полную ясность сознания. В отличие от коллег незадачливого кучера, теперь катавшегося по снегу с текущей из ушей кровью, Тени успели приметить панику у карет и поняли, куда смотреть. Теперь они преследовали нарушителя, раздувая на ветру широкие крылья плащей. Толпа за плечами Макса выла и качалась, рассыпаясь на отдельные агонизирующие группы. И ему самому становилось до невыносимого тяжело стоять...

    А экипаж мчался прямо на деревья по левую сторону выездной аллеи, болтая так и не закрывшейся на боку дверцей!

   Третий этаж! Макс понял, что дело было не в несчастном ограбленном кучере, а в том, что Ткач обнаружил пропажу. Что же, уйти тихо не удалось. И почему-то Охотника это даже радовало — бороться с явной опасностью казалось проще, чем постоянно ждать подвоха и нападения. Но сейчас было не лучшее время для философии: пора было уже начинать спасать жизни.

   Однако режущий уши визг не давал возможности сосредоточиться. Макс с трудом даже видел, что происходит, поводья выскользнули, он сам едва не свалился следом. Но за его спиной была девушка, которую он поклялся защитить любой ценой, поэтому, преодолевая мерзкую слабость, Охотник отнял руки от головы.

   Навстречу летела, возвышаясь, тёмная масса деревьев с нанизанной на кроны тяжелой тучей. "Мы разобьёмся" — вспыхнула паническая мысль, пугающая сейчас лишь тем, что вряд ли они погибнуть сразу, а значит, попадут живыми в руки врага. Не теряя времени, Макс попытался взять контроль над обезумевшими лошадьми и свернуть к выездной аллее.

    Лошади захрипели, пытаясь вырвать шеи из стальных объятий узды. Сейчас они подчинялись не голосу рассудка, а примитивнейшим физическим инстинктам. Животные просто бежали, не разбирая дороги, но поводья тянули их вправо, заставляя выворачивать головы и хрипеть, роняя под копыта густые слюни. Только в последний момент чувство дискомфорта взяло верх над паникой — упряжь всё сильнее забирала вправо, а первые буки шарахнулись мимо самого носа Макса. Ветки хлестнули по лицу и плечу, вздымая ворохи инея и мелкой снежной щепы, а левое колесо с хрустом вломилось в аккуратную изгородь из низеньких подстриженных кустов, оставив за собой просеку переломанных веток. Подскакивая на камнях и опасно кренясь, двуколка каким-то чудом выскочила на середину аллеи и помчалась вперёд, угрожающе быстро набирая скорость. Сам Максимилиан тоже остался невредим: невидимый ему самому тёмный ореол в последние секунды не давал острым прутьям касаться кожи, отбрасывая их прочь. Деревья свистели вокруг, а снегопад превратился в несущийся во все стороны разом буран. Последний салют повис над парком огромным красным зонтом из сотен мелких шлейфов, мрачно подсвечивая угольно-чёрные Тени. Или же это обострившееся зрение Макса выхватывало разъярённых призраков из темноты. Только сейчас до него долетели крики Имогены:

    — Мы разобъёмся! Мы разобъёмся!

    Значит, она была жива и не выпала по дороге. Из-под колёс шарахнулась одна из последних Теней, пытавшихся взять карету в кольцо. Они почти прорвались! Впереди уже маячили полуоткрытые створки ворот, к которым спешил привратник. Коротко обернувшись назад, Макс увидел, что другая Тень уцепилась за крышу кареты, вогнав в неё клинок на всю длину и ухватившись за его рукоять. Тень отчаянно моталась в воздухе, загребая сапогами снег и пытаясь то ли остановить двуколку, то ли взобраться на крышу. Вопреки всем законам физики, цилиндр с несуразно-высокой тульей держался на её голове как приклеенный. А привратник впереди пытался сдвинуть с места створку и запереть выезд. Но экипаж уже набрал такую скорость, что мог остановиться разве если бы Макс обрубил упряжь. Впереди, за воротами, маячил булыжник уличной мостовой... и ни единой Тени не преграждало более путь к побегу.

    — Мы погибли!

   Подействовало! Судьба в очередной раз улыбнулась, в последний момент отвратив неизбежное, казалось, крушение. Макс больше не чувствовал ни холода, ни царапин — адреналин отлично лечил всё, хоть и не надолго. Даже Тени остались позади почти все. Только бы успеть проскочить ворота! А дальше!.. Что будет дальше, он пока не думал, как и не знал, сможет ли защитить кондитерскую, да даже сможет ли Имогена войти в неё.

   — Держитесь крепче! — прокричал Макс, и отчаяние в его голосе отсутствовало. — Мы почти вырвались! — Скорее, скорее, вперёд! И если привратник всё же успеет, то теперь уж наверняка разобьются, но пусть!

    Впрочем, свернуть в какую-либо другую сторону Макс бы уже не смог. Поводья рвались из рук так, будто лошади на пару задались целью обогнать сами себя. Оглушительный визг колебался в ушах, подстёгивая вперёд. Мир окончательно превратился в одно размытое пятно, которое рвалось из-под ног с головокружительным чувством распахивающейся бездны. Содрогающийся на негнущихся рессорах экипаж подпрыгивал и качался, а колёса крутились на пределе конструктивных возможностей осей. Ещё немного — и деревянные втулки начали бы вылетать из крепежей.

    Привратник в ужасе обернулся, бросив створку на произвол судьбы и сиганул в сугроб перепуганной рыбкой. С оглушительным звоном бока кареты расшвыряли незакрытые ворота в стороны и грохот копыт ударил по ушам не хуже давешнего визга: теперь кони мчались по ледяной брусчатке, а мимо неслись не деревья, а наглухо закрытые на праздничную ночь дома и фонари. Максу приходилось всеми силами налегать на вожжи, едва удерживаясь на узкой скамье кучера, чтобы заставить коней свернуть в сторону и не врезаться теперь уже в стену. Экипаж опять накренился, поднявшись на одно колесо — это было платой за попытку Максимилиана осмотреться, упустив из внимания двойку норовящих ринуться в разные стороны коней. Краем глаза он заметил, что Тень уже не болтается позади кареты. Отделались?

    — Осторожнее!!! — закричала Имогена.

    Макс не успел обернуться достаточно проворно. Тень выросла на крыше за его спиной, забравшись туда по другой стенке экипажа, и обрушила на него град яростных ударов. Лезвие из фиолетово-чёрной мглы раз за разом сталкивалось с тростью Охотника, но свободная рука Макса была занята поводьями, он не мог бросить коней! Вот и раз, и другой он пропускал удары — тогда чёрное свечение вспыхивало вдоль его руки, превращая кожу в живой щит, которым Макс заслонял голову или грудь. Но каждый удар, достигший тела, отзывался в сердце Охотника уколами ледяного холода. Оружие Тени не просто резало плоть, оно пыталось отделить душу от дышащего тела.

    — Замри! Замри! — выкрикивал Макс, но эффекта почему-то не было. Тень пару раз сбивалась с замаха, но не более.

    — Впереди! О боже!

    Охотник смог краем глаза увидеть, что лошади несут их прямо на чёрную линию канала, разделяющего город на две половины. Где-то на том берегу их ждала кондитерская, но до того...

   Он не мог бросить лошадей. В карете была Имогена, и он просто не был уверен, что успеет убить Тень и вытащить её из воды до того, как их убьёт недостаток воздуха или холод. Да и тёмная полоса канала — Макс вспомнил его же днём, стремительные не замерзающие потоки — пугала. Он сосредоточился на том, чтобы вернуть лошадей к мосту, стиснув зубы, готовясь держаться, даже если это будет свыше его сил.

    На крутом вираже, предшествующем моменту, когда карета пулей вылетела на камни набережной, Тень покачнулась, соскальзывая с крыши. Охотник тут же воспользовался моментом, схватив поводья двумя руками и всем весом заставляя обезумевших скакунов свернуть к мосту, рискуя в виде альтернативы свернуть животным шеи. Колёса безостановочно грохотали на булыжниках, оставляя позади себя узкие чёрные линии вбитого в брусчатку снега. В какую-то секунду Макс, полностью сосредоточенный на том, чтобы направить экипаж точно в неширокий проём моста, заметил отражённый в чёрной воде блеск звёзд. Снежные тучи ненадолго разошлись, открыв над головами недостижимо высокий небесный купол, шитый чёрным бархатом в лучших традициях Альфреда Теннисона.

    Всё словно бы застыло на миг, обратившись в литографию, в неподвижный пейзаж с почтовой открытки. Изящный горбач-мостик, ласковый свет фонарей и игрушечный строй кирпичных домов, бережно укутанный в толстый снежный плед — на одно мгновение альпийский бург предстал невыразимо прекрасным, слившим воедино красоту природы и композиционный гений архитекторов. А потом Тень рванулась к юноше, пытаясь снова достать его бритвенно-острым лезвием. Лакированное дерево трости покрывалось всё новыми белёсыми шрамами, но одно грело сердце — двуколка как на крыльях взмыла вверх, следуя изгибу моста, и промчалась над каналом, отдаваясь грохочущим эхом в пустых горловинах улиц и переулков. Тень и Макс схватились друг с другом, а брошенные поводья елозили где-то у ног юноши. Навалившись всем весом на клинок, Тень пыталась продавить его к лицу Охотника, а Макс, двумя руками схватив трость, отпирал палаш назад. Имогена, до половины высунув голову из проёма для дверцы, сорванной где-то по ходу погони, в ужасе наблюдала за безмолвным, но оттого втрое более жутким сражением. В лице девушки не осталось ни кровинки. Ужасным, сатанинским контрастом с её мертвенной белизной выступал леденящий сердце отсвет звёзд и полевые цветы, лежащие в волосах погребальным венком.

   Эта невероятная красота достойна была лучших художников. Максу и самому казалось порой, что люди нужны миру только для этого — любоваться, задыхаться от восторга, наблюдать. И беречь его превыше собственного комфорта. Но люди — крайне живучие существа, и эта жажда жизни оказывалась губительной для природы там, где их собиралось слишком много. Здесь же существовала восхитительная гармония.

   И страстно, словно возлюбленные, стремились друг к другу Тень и Охотник, пугая прекрасную деву, приготовленную в дар Смерти. У Макса было не так много времени — неуправляемые лошади могли найти место не хуже, чем канал или парк. Он повернул рукоять и резко дернулся в сторону, лишая Тень опоры, чтобы затем ударить её закалённой сталью клинка.

    Шпага выскользнула из деревянных ножен и пронзила Тень насквозь в одно мгновение. «Лицо» под цилиндром словно бы в недоумении опустилось вниз, рассматривая навершие трости, превратившееся в рукоять меча. Проворный Охотник оттолкнул Тень от себя, выдёргивая шпагу из живота противника, и серебряным стремительным росчерком довершил начатое, вогнав узкий стальной клинок под рёбра демона. Недолгие секунды джентльмен в высоком цилиндре шатался, балансируя на скользком краю крыши и как будто пытаясь вернуть поддерживавшую его силу. Он немощной рукой поднял палаш, но Максимилиан уже был вне опасности. Тень беззвучно соскользнула вниз, навстречу бешеной скорости, мостовой и снегу. Она разбилась на десятки чёрных осколков, растаявших на ветру, а вибрирующий в отдалении вой начал стихать, позволяя другим звукам занять привычное место.

    У поворота на улицу, приютившую кондитерскую, Макс смог остановить уставших лошадей, и остаток пути те проделали бодрой рысцой. За витринами кафе призывно горел очаг, заполняя низкий зал отблесками рыжего пламени. Окна «Конфисери» были единственными светлыми пятнами на всей улице.

    — Это... это она? — тихим голосом спросила Имогена, вслушиваясь в болезненный скрип колёс. Похоже, карета всё-таки повредила какие-то части в ходе погони и нуждалась в ремонте.

    — Да, — ответил Охотник, собираясь с силами для новой схватки, хотя никакого преследования пока не замечал. Он просто предполагал, что Ткач не отступит так легко, не отдаст намеченную жертву, и хотел быть наготове. — Вам известно что-то об этом месте?

    — Мне не известно ни о чём за пределами фамильного поместья, — грустно ответила Имогена. — Я не была в городе последние... двадцать лет? Всякий раз, когда я желала отправиться на прогулку, Тени отправлялись со мной в холмы. Но никогда — в город. Бабушка не желала, чтобы я появлялась здесь.

    Двуколка мягко замерла перед дверями кондитерской. В отдалении, постепенно приближаясь, слышался стук множества копыт.

   Похоже, он не ошибся — следовало торопиться. Максимилиан поспешно спустился на промерзшую мостовую и подал руку леди, тепло ей улыбнувшись.

   — Что же, сегодня у нас была ускоренная экскурсия. Но, быть может, завтра и в любой другой день мы сможем повторить её спокойно, отправиться в любое другое место, какое только пожелаете. Больше вас никто не будет держать взаперти

   Отвлекая от мыслей о погоне, в голове Охотника разгорелось любопытство: верно ли он угадал личность старого кондитера? Не спит ли Валентин, сможет ли он порадоваться появлению своей леди? И не выставит ли их хозяин за риск, которому подвергается его заведение. Впрочем, на этот счёт Макс был почти уверен, что сможет его переубедить, ведь другого шанса спастись он не видел.

    — Благодарю вас, — всё ещё без особой уверенности, но уже не так обречённо отозвалась Имогена, зябко кутаясь в шаль. — Пойдёмте. Я слышу: Фамилия приближается.

    Макс тоже это слышал. Он заботливо помог Имогене спуститься на снег, и в этот момент дверь кондитерской приоткрылась. Тревожное личико Лауры высунулось на мороз. Позади маячил сухой силуэт старого кондитера, облачённый в привычный коричневый сюртук с передником поверх. Служанка со страхом глядела на Макса и бывшую пленницу особняка, но всё-таки распахнула двери.

    — Заходите скорее. Вам небезопасно снаружи, — позвала она. — Мы слышали крик.

    В дальнем конце улицы возникла чёрная карета. Ветер дохнул могильным холодом, заставляя снег недовольно взметнуться в рваном воздушном марше. Максимилиан спиной ощутил множество направленных на них взглядов... и поднял голову. Словно рука капризного ребёнка метала оловянных солдатиков в надоевшее поле боя, Тени как по волшебству возникали на скатах крыш, у затейливых кирпичных эркеров и на каменных оградах. Тёмные силуэты в раздувающихся на ветру макинтошах редким кольцом окружили улицу, боясь атаковать до приближения кареты. Лаура всё держала дверь...

    ... но Имогена застыла на месте, отказываясь сделать шаг. Её рука вцепилась в ладонь Макса с такой силой, что Охотник чувствовал нешуточную боль, а от её ногтей грозили надолго остаться багровые лунки. Имогена в ужасе смотрела перед собой. Не на Лауру. На человека за её спиной.

   И Охотник понял, что был прав. После обнаружения тела Охотника кондитер и не мог быть никем иным. И хоть вопросы "как" и "почему" оставались открытыми, сейчас они были не важны. Быть может, бывший Алчный Граф (а Макс полагал, что это именно он), однажды расскажет свою историю за чашкой вечернего чая с чабрецом и воздушным пирожным, и свечи на столе будут бросать на его лицо тени и блики, то скрывая, то делая ярче следы перенесённых душевных мук. Пока же оставалось надеяться, что верно и другое предположение — что, отказавшись от Ткача, Граф отказался и от желания приносить кого бы то ни было в жертву.

   — Миледи, — тихо позвал Макс, — он уже не тот, кем вы его помните. Он изменился, и не причинит вам вреда. Ведь так? — и Охотник обратил взгляд на кондитера, просто чтобы понять, какие чувства владеют им.

    — Судьба жестоко карает тех, кто пытается изменить её, — медленно ответил кондитер. — Всё, что я сделал, я сделал ради власти. Я не буду отрицать этого сейчас, как не отрицал тогда.

    — Ты убил её! — крикнула Имогена. Хозяин встретил её слова медленным наклоном головы:

    — Да.

    — Ты убил её!!!

    — Да.

    — Ты убил свою собственную дочь!

    — Я сделал это, — покорно согласился Алчный Граф. — Этот поступок уже не изменить. Алчность... или судьба. Я не узнаю.

    Лицо Имогены переполняли страдания. Она то оглядывалась назад, на неотвратимо приближающуюся карету, то смотрела на двери кондитерской так, словно именно там её ждал жертвенный нож. Хуже всего было то, что сколько бы Макс ни вглядывался в лицо кондитера, его скупая мимика не позволяла прочитать, что было у того на душе.

    — Ты убил Анастасию... и убьёшь меня... — прошептала Имогена. — Вы сговорились. Вы оба — в сговоре, да? Валентин мёртв. Это ты прислал Охотника, чтобы заманить меня сюда, чтобы украсть от бабушки. Вы оба, ты и она, оба Чудовища.

    Она не отпускала руку Макса, но во взгляде, брошенном на него, читалось такое же сомнение. Имогена снова ощутила себя загнанной в угол жертвой, окружённой врагами. Только Лаура беспомощно открывала и закрывала рот, перестав понимать происходящее.

   — Он жив, и ваш отец приложил к этому больше усилий, чем кто бы то ни было. Мы не в сговоре, я сам понял, кто он, лишь сегодня, когда увидел вас. Я обещал защищать вас, миледи, помните? Но он может помочь. Дайте ему шанс доказать, что он изменился и отринул жажду власти. Спасти вас от Фамилии. Пройдите на второй этаж и убедитесь, что я говорю правду. Я буду рядом.

   Хотелось бы Максимилиану быть настолько уверенным в кондитере, чтобы подставить ему спину. Он помнил и видение в охотничьем домике, и горькую печаль в голосе хозяина, и его слова. Нет, он не был уверен, скорее просто верил в то, что это возможно. Что человек, способный выбросить из головы Ткача, способен отказаться и от собственной алчности. Верил в старика, и готов был убедиться в своей правоте. Или заплатить за ошибку.

   — Вы позволите нам войти, добрый хозяин?

    — Да уж поторопитесь, — буркнул кондитер. — На улице я ничем не смогу вам помочь.

    — Да, что вы стоите?! — Лаура едва не прикрикнула на Имогену.

    Максимилиан увлёк девушку за собой, стараясь демонстрировать больше уверенности, чем было у него на самом деле. Они вступили в полосу света, уже ощущая кожей жаркое дыхание большого камина. Хозяин посторонился, не делая попыток спрятать кривую улыбку, которой не то пытался защититься, не то уже торжествовал. Оставалось лишь переступить порог, когда...

    — Гарольд. Имогена.

    Её голос звучал всё так же риторически идеально, без труда слышимый в снежной тишине улицы. Гордая Вдова неторопливо сошла со ступеньки кареты, остановившейся шагах в тридцати от них. Как по команде Тени с неестественной синхронностью отбросили за спину левые полы плащей, их правые руки легли на рукояти палашей. По малейшему знаку они готовы были так же одновременно броситься вниз с крыш и балконов, превратившись в стаю голодных стервятников. Поутихший немного ветер трепал персиковое пальто, которое Вдова накинула прямо на вечернее платье.

    — Вы уверены в том, что желаете сделать?

    — Да, госпожа, — Макс ответил за двоих: уж в том, что не желает оставить Имогену бабушке, он не сомневался. Ведь, кроме жизни леди, на кону стояла ещё и Зима, а вместе с ней целый город. И крупица бесчеловечной расчётливости Охотника говорила, что это не равноценный обмен, а человеческое, юношеское упорство повторяло, что лучше умереть с честью, чем сдаться. Он подтолкнул Имогену за порог, хотя та пыталась что-то протестующе пискнуть, не желая оставлять спасителя наедине с семьёй, которую ненавидела двадцать лет. Крепкие руки Лауры безапелляционно втащили девушку внутрь, и Охотник невольно улыбнулся — девушка, ради которой он прибыл сюда, была спасена. С лёгким сердцем Макс повернулся. В его руке была обнажённая шпага, глаза светились уверенностью. Он был странным образом рад видеть пожилую леди лицом к лицу.

    Брови Гордой Вдовы поднялись в одобрительном и немного насмешливом удивлении.

    — Неужели вы желаете со мной сразиться? Милый мой, я не сомневаюсь: вы владеете рапирой не хуже, чем искусствами этикета или, к слову сказать, маскировки, но вам не одолеть сразу всех. Впрочем, я пришла не побеждать в глупых дуэлях. Я хочу напомнить вам о людях, которые сейчас стоят за вашей спиной. Мы будем стеречь это место день и ночь, дожидаясь, пока провизия и вода внутри окончатся. Потом, отчаявшись, вы предпримете попытку выскользнуть прочь и будете все убиты. Уверяю вас, ни одна душа в городе не рискнёт предложить вам помощь, да и не сможет. Тени нашей Фамилии никуда не уйдут. Вы окружены и взяты в осаду. Вы можете погубить всех своим глупым упрямством, а можете вернуть мне внучку и по-прежнему ступать своей дорогой.

    — Нет, госпожа, — Макс покачал головой, даже не пытаясь бороться с почтительным восхищением, которое испытывал в отношении Вдовы. — Мы погибнем, если так суждено, но останемся свободными. Вспомните, ведь и вы, и ваш город когда-то были вне власти Ткача. Разве тогда нужна была вам Зима?

    — Демон, плетущий тёмные сны... Вижу, вы знаете о нём, — Вдова мечтательно улыбнулась. — Но он никогда не имел власти надо мной или этим городом. Я свободна в своих решениях. Не думайте, что я нахожусь в плену иллюзий, что я порабощена сатаной или томлюсь в дьявольских оковах. Истинная власть всегда принадлежала Фамилии, и человек, стоящий позади вас, лучше многих прочих выучил этот урок. Из-за собственной недальновидности он ошибся только в одном, не учтя, что победа никогда не бывает лёгкой, милый Гарольд. Именно поэтому мы заключили договор, прислушались к вкрадчивому шёпоту из зыбкой бездны кошмаров. Когда Николай воссоединится с нами, лучшими из своих вассалов, Фамилия будет править вечность от лица солнечного трона. Наше процветание... не окончится никогда.

    — Мне печально это слышать, госпожа. Николай обманет вас, как обманулся и сам. Не будет солнечного трона, лишь вечная Зима и плен, из которого не вырваться. Вы говорите, что Ткач не имеет власти над этим городом, но я вижу иное. И, простите, я не верю вам.

    Он не показывал вида, но сердце его болезненно трепыхалось. Неужели он ошибся? Неужели привёл Имогену в руки её собственного давнего кошмара, её убийцы? Или напротив, был обманут внешней невинностью девушки? Ему хотелось предупредить тех, кто был в кондитерской, попросить их быть осторожнее, но он знал, что это и нужно Ткачу. Чтобы, поддавшись сомнениям, они забыли о нём, погрузились в подозрения и недоверие.

    — Значит, вы сознательно избрали смерть, Гарольд, — не возвышая голос, констатировала Вдова, а перед глазами Макса вспыхнула карта с черепом, тающая в водовороте. — Пусть будет так.

    Тень открыла перед старушкой дверцу экипажа.

    — Охотник, — еле слышно прошептала Имогена, — отпусти меня к ней. Я не хочу, чтобы... мы все погибли...

    Лаура грубо дёрнула её назад.

   — Так и было, — тихим эхом подтвердил Макс. — Прощайте, госпожа. Для меня было удовольствием познакомиться с вами.

   Он коротко поклонился. Последний разговор внушил ему бесконечную печаль. Максимилиан и сам не ожидал, как сильно ему хотелось... спасти Вдову. Но, возможно, изменить судьбу действительно не в его силах. Пока что. А сейчас стоило позаботиться об Имогене и выяснить всё же, кто был прав относительно Графа. Макс шагнул в кондитерскую.

    Лаура поскорее заперла дверь на ключ и бросилась закрывать шторы на витринах. Тени остались на своих местах, стоя совершенно неподвижно и не стараясь маскироваться. Только карета Гордой Вдовы уехала прочь, влекомая четвёркой откормленных лошадей, а за ней последовала повозка, «спасшая» Имогену и Максимилиана. В каком-то смысле это было актом гуманизма — иначе лошади просто бы замёрзли снаружи. Имогена потерянно стояла посреди зала, не отходя далеко от выхода и Макса, а хозяин... хозяин как ни в чём не бывало показался из кухни, держа перед собой большой поднос, заставленный дымящимися кружками и вазочками.

    — Вам необходимо пообедать, раз уж они дали время, — заскрипел он, — присутствие Теней лишает сил.

    — Где Валентин?! — Имогена нервно посмотрела на лестницу за стойкой. — Отведите меня к нему! Охотник, пожалуйста, ты сделай это!

    — Кхм... — проронила Лаура, не замечая предостерегающего взгляда Графа. — Видите ли, госпожа...

   Всё было спокойно. Никто не пытался бросаться на других с ножом наперевес, и даже излишней подозрительности, которой опасался Макс, не проявлял. Он успел порадоваться грядущему обеду (он-то знал, как вкусно готовит бывший Граф!), но леди имела право убедиться. Так что охотник печально взглянул на поднос и обратил внимание на Лауру, не понимая, что за тайны у них с Графом насчёт Валентина.

   — Что-то случилось?

    — Дело в том... что Валентина больше нет наверху, — осторожно подбирая слова, высказалась служанка.

    — Он куда-то ушёл? — продолжал спрашивать Максимилиан, понимая, что это нехорошо, что убедить Имогену теперь будет очень сложно. Да и мальчишку, если он остался снаружи, было до крайности жаль. — Я думал, он ещё слишком слаб, чтобы двигаться...

    — Я отослал его, — решительно ответил хозяин под требовательным взглядом теперь уже самой Лауры. — Молодого господина не было несколько часов и у меня появилось плохое предчувствие. Когда раздался крик, я понял — если вы и доберётесь сюда, это место больше не будет тем безопасным домом, чью роль играло последние трое суток. Вы ведь так и не сообщили мне, каким путём будете отходить. Видимо, у вас и вовсе не было плана побега, а значит, вы собирались вернуться. Я разбудил вашего мальчика, собрал в дорогу и послал прочь. По реке.

    — Что мешает тебе произносить ложь? Не этим ты занимался всю свою жизнь? — ядовито, но очень устало спросила Имогена.

    — О, ничего. Но ты узнаешь. Помощь или придёт, или нет. Если Валентин, слабый и одинокий, сможет спуститься с гор и добраться до города Охотника, если ему поверят, если не убьют в подворотне или на большой дороге, если...

    — Прекрати! Ты, бессердечный мерзавец! Как ты можешь говорить так о мальчике, который был мне единственным светом?! Я никогда не прощу тебя.

    — Я не прошу ничьего прощения, — кондитер поднял тёмную от времени и жара печей ладонь. — Но... я рад видеть свою дочь.

    Лицо Имогены стало пепельно-серым, но побледнело оно от злости. Нежные слова, сказанные равнодушным тоном, сыграли как пощёчина.

    — Вы правы, плана не было, — смутился Максимилиан и поскорее вмешался. — Простите, что втянул вас в это и подверг такой опасности ваше убежище. Надеюсь, у Валентина всё получится. Он очень смел, и если кто и сможет преодолеть всё, то это он. Ему должны поверить. В моих письмах достаточно сведений хотя бы для того, чтобы пробудить интерес.

    В отличие от Имогены Охотник старому кондитеру верил, и был искренне благодарен. Похоже, его слова возымели эффект: и кондитер, и Имогена обратились мыслями к вновь забрезжившим на горизонте шансам на спасение. А Макс обратил, наконец, внимание на состояние бледной девушки и встревоженно коснулся её руки:

    — Миледи, как вы себя чувствуете?

    — Только благодаря вам я ещё жива. Было бы чёрной неблагодарностью жаловаться на синяки и ушибы, добрый Охотник, — сквозь нервную дрожь в губах (и поэтому несколько неразборчиво) отозвалась Имогена. Она прижалась к стене, зябко скрестив руки на груди, но не от холода, а от жуткого нервного потрясения. — Вы спасли меня от судьбы, которую я двадцать лет полагала неминуемой. Вы защитили меня от призраков, которых не смог бы одолеть никто. Я обязана вам дважды и даже трижды — долгом чести. Не знаю, выберемся мы отсюда или умрём голодной смертью, но вы подарили мне надежду, Охотник. Хотела бы я, чтобы...

    Имогена осеклась. Осознавая, что отсутствие Валентина не добавило обстановке дружелюбия, Алчный Граф — или, всё же, просто старый кондитер — без слов поклонился и исчез в кухне, непривычно тихой по сравнению с другими вечерами. Имогена совершенно явно боялась старика, но хуже того — сквозь ужас пробивались боль, гнев и непонимание. Только оставшись наедине с Максом, девушка смогла присесть на самый краешек стула.

    — ... я не знаю. Я ничего не знаю. Я ощущаю себя неумелым ребёнком, пустышкой, никем. Два десятилетия жизни... просто прошли мимо меня.

    Макс присел рядом на корточки и взял её за руку. Помолчал, а потом тихо проговорил:

    — Нет, нет... Вы прекрасны, леди. Не многие смогли бы после стольких лет такой жизни осмелиться сопротивляться. Но вы нашли в себе силы. И вы всё наверстаете, если захотите. Я вижу перед собой изнурённую, но очень красивую и очень смелую девушку. Пусть мы не знаем, что будет дальше, я прошу — попробуйте на вкус новую жизнь, жизнь вне особняка вашей бабушки. Поделитесь со мной своей болью, и её станет немного меньше. Я обещал вам прогулку, и мы обязательно совершим её, когда выберемся отсюда. Верьте в меня, леди Имогена. Верьте так, как я верю в вас, — он поцеловал её руку, всей душой желая помочь, объяснить, и развеселить в конце концов. Не сразу, но шаг за шагом. И поклялся себе сделать всё, чтобы отец и дочь могли смотреть друг на друга без этой затаённой боли, которая была видна сейчас в лице девушки.

    — Давайте отведаем угощение доброго хозяина и поговорим немного. И прошу вас, называйте меня Макс или Максимилиан. Я всё-таки не только Охотник, но ещё и человек, — Макс мягко улыбнулся.

    — Вы — лучший человек, которого я встречала, — Имогена рассмеялась, а потом заплакала, не пытаясь скрыть слёзы и смех. — Хороша же похвала от пленницы собственной семьи! Когда мне было восемь лет, безумец, которого вы напрасно зовёте добрым, убил Анастасию. Мою сестру. Свою дочь. Перед этим он зарезал храбреца, который пытался помешать всем... всем этим...

    Уронив голову на руки, Имогена тут же вскочила и порывисто обняла Макса, глухо рыдая в полушубок Валентина.

    — Я не хотела жить. Я... я пыталась... разное... они не позволяли мне... Ткач шептал... моя собственная бабушка желала принести меня в жертву на алтаре своим проклятым богам!!! Чем человек может заслужить такое?! — Имогена почти кричала.

    — Ничем, — Макс обнимал девушку и гладил по плечам, давая ощущение поддержки. Его голос был тихим, полным понимания и тепла. — И вы ни в чём не виноваты, миледи. Всё это в прошлом. Вы выбрались, вы живы. И вы свободны — хотя бы от власти бабушки.

    Он хотел бы сказать ещё, со знакомым привкусом горького сожаления, что по его вине они застряли теперь здесь. И ещё — что он не отступится и будет бороться до последнего вздоха. Но решил, что сейчас не лучшее время для признания собственных слабостей.

    — А тот безумец осмелился впустить нас в свой дом перед лицом всей армии теней и согласился разделить с нами их приговор. Он изменился с тех пор. Но я всё равно буду присматривать за вами.

    — Вы действительно верите, что такое можно простить? Что я должна забыть это всё? Я... я не знаю, что мне чувствовать. Эмоции переполняют меня, но никто и никогда не объяснял, что с ними делать. Мне надо простить?

    Имогена заглядывала Максу в лицо, а он любовался её глазами и сочувствовал. И думал, а смог бы он сам простить такое? Простить убийство близнеца, долгие годы кошмаров, желание умереть, страх и боль. Думал, и не знал ответа. Но давать мудрые советы и самому следовать им — разные умения. Макс ответил, не сомневаясь:

    — Да. Если сможете, да. Вы не должны сразу полюбить его и принять, но нести в себе боль и обиду тяжело. Он не тот, кого вы помните, это уже другой человек, который совсем иначе мыслит и поступает. Тот, кто убил вашу сестру, и сам умер много лет назад.

    Охотник помолчал и добавил:

    — Но я научу вас стрелять из винтовки, хотите? Это помогает... думать.

    — Конечно же... я хочу. Я хочу узнать так многое. Хочу узнать вас, хочу узнать этот мир. Хочу познать самостоятельность решений и жизнь вне золотой клетки. Хочу научиться прощать и научиться решать. Вы... вы ведь научите меня всему... Максимилиан?

    — Всему, что будет в моих силах, леди, — улыбнулся Макс.

    Они говорили до самого рассвета, неторопливо уплетая сахарные печенья и запивая их горячим чаем с терпко-сладким вкусом горной смородины. Хозяин не поскупился, и Макс всё больше убеждался в мысли, что не может ошибаться насчёт него. Алчный Граф действительно умер много лет назад в плену собственных амбиций, отверженный и — почти наверняка — несчастный. Старик, занявший его место, больше походил на сломленного судьбой фаталиста, робко и неумело пытающегося поправить зло, которое причинил. За предстоящие им долгие недели, знал Охотник, он либо убедится в собственной правоте, либо погибнет, слишком поздно осознав ошибку. Его деятельная натура сосредоточенно искала выход, но не находила его. Оставалось ждать... и говорить, глядя друг другу в глаза и порой забывая сказанное всего лишь секундой назад. Сжимая в ладонях тёплую руку Ана... Имогены, Макс знал: это ожидание вовсе не будет утомительным. Их губы нежно нашли друг друга, смыкаясь в усталом, вызванном больше отчаянием и надеждой, но поцелуе.

    А за тяжёлыми шторами шёл снег. Тени несли свой неподвижный караул на крышах соседних домов, а первые горожане устало брели домой, выходя из карет и экипажей. На кухне, при свете одиноко мигающей свечи, сидел старый кондитер, вспоминая тот день, когда захотел получить всё... и всё потерял.