06: YEARS PASSING FORTHБашня «Фусанг Проджектс», Нисёмира;
14:45, 9 марта 2014. Сакура молчала очень долго.
Когда-то очень давно Платон изрёк в «Диалогах»: «Бог — это геометр».
На голографической проекции плавно перетекали друг в друга цифры и графики, временами оформляясь в невыразимое словами наложение пространственных измерений друг на друга. Две с лишним тысячи лет назад Аристотель в своём трактате «О Небе» сказал: «три измерения суть все измерения». В сто пятидесятом году нашей эры римский астроном Клавдий Птолемей сформулировал доказательство невозможности других измерений, обосновав его указанием, что никаким вообразимым способом нельзя провести более трёх взаимно перпендикулярных прямых, и добавил, что такой четвёртый перпендикуляр должен бы был быть неизмеримым и невообразимым. Спустя ровно семнадцать веков немецкий математик Георг Риман стал первым, кто опроверг это представление, утверждая, что абстрактное представление тем лучше, чем более широкой системой оно оперирует. То, что кажется нам не подчиняющимся никаким законам в крупном приближении, легко обретает смысл, стоит нам только отойти от микроскопа и взглянуть в простую лупу. Чем шире мы смотрим, тем больше мы способны понять и увидеть. В 1905 году Альберт Эйнштейн дополнил гениальное творение Рене Декарта, введя в трёхосевую систему координат ось времени.
Представьте себе встречу, которую вы назначаете. Вы говорите, что будете ждать на углу Нагасаки-стрит и Двенадцатой Восточной, задавая своё положение на осях
Х и
Z, после чего упоминаете, что будете сидеть в кафе на втором этаже, дополняя свои координаты осью
Y. Но ваша договорённость лишена последнего и самого важного признака: вашего положения на оси
T — и до тех пор, пока вы не назначите встречу завтра в 15:00, она не состоится никогда, даже если вы просидите в кафе всю неделю, посинев от просроченного заварного крема. Четыре измерения.
Четырёхмерный мир.
Но теория струн оперирует намного более мощным аппаратом. Она была создана, принимая во внимание как гравитационное искривление пространства-времени, так и влияние того, что в NASA называют внерасчётным фактором, объясняя отклонения космических аппаратов от просчитанных на Земле траекторий. Теория струн говорит нам: есть мир за гранью того, что человек может увидеть невооружённым глазом. Есть мир, который человек не может увидеть в силу привычки, в силу поверхностного образа мысли, в силу нежелания задумываться и подвергать сомнению инстинктивно очевидное.
Казалось бы, к чему бы ни пришла наука, мы всё равно останемся собой: мы будем завтракать на грязных кухнях, одеваться в тесных прихожих, проклинать неудобные скамейки в аудиториях и душные офисы, сидеть в поликлиниках и офисах страховых компаний, покупать автомобиль с приводом 4x4 и осторожно воровать солнцезащитные очки в «H&M». Но это не так.
Эудженио Калаби не уставал повторять, что чем более тонкой становится область приложения науки, тем меньше мы должны полагаться на инстинкт. Инстинктивно мы неспособны представить взлёт самолёта, который тяжелее воздуха. Инстинктивно нельзя поверить, что горка металла и пластика может попросить кредит в банке. Инстинктивно кажется абсолютно невозможным процесс воссоздания человеческого мозга на базе нейронной платформы «BlueBrain» в Швейцарии. То, что в былые времена было простым, теперь стало сложным, и пройдёт ещё очень много времени, пока человек найдёт способ вновь упростить невообразимо многогранную вселенную.
Пока человек найдёт способ вновь открыть врата «Тёмного Сердца».
Саундтрек: ссылка — Хорошо, — сказала Сакура.
И процесс реверсии времени начался. Пространство вокруг — всё, начиная от потолка и заканчивая небесной высью, где галочками отметилась стая перелётных птиц — вдруг выцвело до белизны застиранной простыни. Белым стало небо, белой стала кровь, стекающая по куртке Кайи или джинсам Исиды. Белым стал дорогой письменный стол и иероглифы незаконченного стиха, который слагал Директор в нечастые минуты покоя.
Мир превратился в белое поле, где чья-то всемогущая рука уменьшила контрастность и так же, до пределов абсолютного маразма, вкрутила яркость. Сакура создавала пространство моделей уже не в головах у солдат клуба, а в реальности. В настоящей, материально ощутимой, зримой реальности. Выцветшие полотна расщеплялись на дрожащие тонкие нити, начинающиеся из ниоткуда и уходящие вникуда. Во вспышке понимания и Кайя, и Мамору поняли, что видят перед собой струны исполинской арфы, на которой сыграл когда-то отрицаемый Стивеном Хокингом Бог. Струны изгибались, неуловимым глазу образом проникая друг в друга, пропадая и появляясь вновь — будто ненадолго завернули за невидимый угол, который и был частью тех самых недостающих шести измерений.
Вскоре казалось, что ребята стоят в центре огромного стога сена, во всех направлениях пронизанного группами струн, похожих на гитарные октавы. Иногда между ними совсем не оставалось расстояния, иногда напротив, в просветах под первым слоем виднелись десятки и сотни других слоёв, слившихся в размазанную недифференцируемую массу.
Где-то в ней пропал и вертолёт с метающимся по кабине Кенджи, и ракета, так и не закончившая свой дымный путь до «Тёмного Сердца».
А «Тёмное Сердце» стучало, в последний раз преображая этот мир. Оно было словно инструмент неведомого архитектора, оказавшийся в руках неграмотных рабочих — малопонятный, сложный... и всемогущий.
— Прощайте, — прошептала Сакура, прежде чем превратиться в вихрь струн.
Мамору и Кайя посмотрели друг на друга.
А потом исчезли и они. Вслед за этим белый мир коллапсировал до размеров Полярной звезды, слившись в ярко-белую точку. И...
— Поезд по направлению Нисёмира-Токио отходит через пять минут от платформы J-4. Поезд по направлению…
Эхо усиленных громкоговорителем слов разносилось по безлюдным вокзальным переходам. Железнодорожный вокзал Сеттльмента, служивший основным пассажирским терминалом Нисёмиры, пустел на глазах. Оживление царило лишь на окраинных платформах — длинных бетонных аллеях, вытянувшихся параллельно сверхсовременному куполу из стекла и пластика. Оттуда следовали пригородные электропоезда, набитые возвращающимися с обязательно-сверхурочной работы салариманами. Грустное зрелище представляли десятки поникших спин, вяло текущие от зева подземного перехода в сторону блестящих турникетов. Вспыхивали красные глазки камер. Безмолвные сотрудники вокзала в отглаженной до хруста голубой униформе неподвижно наблюдали за проходящими контроль.
Внутри, где под прозрачным куполом царили стерильная чистота и чёрные пластмассовые скамейки, людей почти не осталось. Время близилось к полуночи, хотя стремительная белая стрела, украшенная оранжевыми логотипами «JR Central», прибыла точно по расписанию. Приземистый скорый поезд на магнитной подушке с еле слышным электрическим гулом промчался сквозь пригороды — только и успевали мелькать на фоне гор столбы линий электропередач — и замер у бетона широкой платформы. Цифры на больших табло вспыхнули, зажглись на полу неоновые цепочки ламп-указателей, вежливый голос поприветствовал сходящих пассажиров. Их шаги гулко разносились по переходам и атриумам. Где-то среди них, усталые от долгого пути и тревог, тащились двое подростков. В позднее время не след расхаживать по улицам, но в данном случае их воля, как и воля коменданта школьного общежития, стала жертвой неумолимого расписания. Оба катили за собой чемоданы с колёсиками, оба оставили их в отделе камер хранения за блестящей сейфовой дверью, как предписывала школьная инструкция — завтра помощник коменданта отправит за ними машину. На вопрос, почему помощник коменданта не может отправить машину сегодня, забрав и ребят, и чемоданы, инструкция не отвечала.
В разных концах состава двое усталых подростков рывком выпрямились в креслах, не зная о реакции друг друга. Вернее нет, трое. Им снился странный сон, в котором будто бы ученики новой школы противостояли могущественному бизнесмену. Детали стремительно исчезали из памяти, как это часто бывает после ярких, но очень стремительных сновидений. В конце концов они слились в смутный образ зависшего за стеклом высокой башни вертолёта и белую вспышку, которую было совсем нечем объяснить.
* * *
В стальной трубе, окружавшей станцию монорельса, завывал ветер, бросая в лица сухой снег. Как и на вокзале, ветер оказался едва ли не единственным спутником двух будущих учеников «Юнайтед Санс», замерших в разных концах платформы. Кроме них, поезда дожидался развалившийся на пол-скамейки подросток довольно скудной на информацию наружности — натянутая до носа шапка, подкова мощных «Зеенхайзеров» на ушах и безразмерное пальто. У его ног валялась потрёпанная старая сумка. В холодной тишине чётко разносился бодренький клубный бит.
Бегущая строка над путями загорелась жёлтым, оповещая о прибытии поезда через сорок пять секунд. После этого на ней вновь замигали данные о температуре воздуха (-2 градуса по шкале Андерса Цельсия), скорости ветра и времени: 00:10, 1 марта 2014 года. Немногочисленные поздние пассажиры дожидались состава, а по оледеневшим тротуарам внизу, оскальзываясь, спешила парочка клерков, зябко подняв воротники куцых пиджаков.
* * *
Табличка перед напоминающим недорогой отель четырехэтажным зданием, окрашенный в нежный персиковый цвет, гласила: «Спальные корпуса школы "Юнайтед Санс". На территории допускается присутствие только проживающих и персонала. Гостевые посещения разрешены до 21:00. Комендант: Сасаки Хизаши».
На трёх ступеньках перед широкими раздвижными дверями их ожидал невысокий пожилой мужчина очень забавной наружности: в мятом вязаном свитере, лысый, но с лохматыми островками волос над ушами, которые делали его похожим на спаниеля. Повадки у него тоже оказались спаниельи — он семенящим шагом проследовал к такси, делая вид, что хочет дружелюбно улыбнуться. У него не очень получалось.
— Наконец-то! Давно пора! И о чём только думает администрация, принимая учеников такими поздними рейсами. Пойдёмте скорее внутрь. Все уже давно спят, но Кагатори-сан попросил оставить вам поздний ужин. Идёмте. Идёмте. Я комендант общежития, господин Сасаки.
— А кто такой Кагатори-сан? — вежливо поинтересовалась Кайя, едва поспевая по дорожке вслед за спинами коменданта и сухопарого юноши с прикольными красными волосами.
— Председатель школьного совета «Юнайтед Санс», — с отеческой теплотой отрекомендовал господин Сасаки. — А также лучшей ученик школы и чемпион города по кендо. Очень вежливый юноша.
— ... а также золотой призёр олимпиады по точным наукам, ответственный секретарь студенческого общества физиков, сын героя-детектива и Будда знает, кто ещё.
— А вы его знаете? — комендант обернулся через плечо.
— Конечно! — воскликнул Кенджи. — Он отличный парень. Мы вместе учимся. Я не новичок, просто ездил домой на неделю, теперь возвращаюсь.
— Господи Боже, Уэта! Я тебя и не узнал в этом пальто, — проворчал комендант. — Ну, мне же меньше регистрировать. Входите, входите. А ты, Уэта, ещё должен школе денег за разбитую дверь.
— Это не я! Это придурок-Тсунео! — завопил Кенджи.
Кенджи-кун не стал рассказывать господину коменданту, что в его сне Тсунео-кун не просто разбил дверь, но ещё и угнал вертолёт — ради него, своего лучшего друга и напарника по всем идиотским выходкам. Не стал он рассказывать и другого. Ему снилось, что он ездил не домой, а будто бы целый год он бродяжничал по Японии, пытаясь забыть что-то жуткое. Что же... что же...
Когда он вспомнил, ему стало холодно даже под свитером и пальто. Там, во сне, глаза его родителей были синими как холодный морской лёд. Там, во сне, полыхал огонь и две хромированных «Беретты» проделывали в людях с синими глазами всё новые отверстия. Он не хотел вспоминать, чьи пальцы жали на спуск.
Кенджи искренне понадеялся, что сможет забыть этот сон быстрее, чем за год. А тут и красноволосый протягивал ему руку, неуверенно улыбаяясь. Кенджи фыркнул:
— «Ред Дед Редемпшн»? Ты, что ли?
* * *
— И, конечно, правила.
— Но в них пятьсот тридцать четыре...
— Удивительно, Тсунео-кун. Как ты мог пересчитать эти пункты, но при этом не читать их? — Кагатори-сан опустил на нос очки, иронично улыбаясь.
— Болван просто заглянул в конец, — подсказала Судзуки. — Эй! Бросьте слушать его! Лучше вот, читайте третью брошюру и голосуйте за меня! Доколе во главе школьного совета будет стоять мой парень?!
— Ну да, — оторвался от тоста с джемом Кенджи, — ну да. Живи иллюзиями. Всё равно все проголосуют за Шимаду, потому что он красавчик.
— МОЛЧАТЬ!!! — заорали Судзуки и Кагатори.
За столом смеялись. Томико-чан краснела и пряталась за стаканчиком кофе, временами кидая незаметные взгляды в сторону Мамору. Обычно неразговорчивый Джуничи-семпай, почему-то нехарактерно для себя запинаясь, объяснял утонувшей в анкетах Кайе, в какие клубы стоит заглянуть, а в какие — не стоит. Кенджи жрал тост. У длинного прилавка раздачи двое новых знакомых из параллельного класса, Асага и Андо, которые, как объяснил Кенджи, были закадычными подругами со средней школы, набирали на подносы еду. Одна из них была в мужской безразмерной футболке, с которой скалился Эван Хобстоун, разбивая кулачищем рожу очередного проходного злодея. У второй виднелись татуировки какой-то субукультуры.
За окном расцветало яркое и уже почти летнее солнце Японии. Оно карабкалось в середину ярко-голубого неба, весело отражаясь в бутылочно-зелёных стенах небоскрёба строительной компании «Фусанг», украшенного её эмблемой: заключённым в круг иероглифом, обозначающим «старание».
The End.