Weiche Wände meines Hauses. | ходы игроков | Bis dass der Tod uns scheidet.

      Капли дождя монотонно стучали по жестяной крыше, нагоняя меланхолию и тоску. Льющаяся из раструба граммофона симфония лишь усугубляла положение. Мелодичный писк скрипки с аккомпанировавшими ей духовыми в купе с тихим звоном жести звучали подобно колыбельной, заставляя веки наливаться свинцом, а мысли вязнуть в липком сиропе безразличия. За окном сгущались сумерки, грозя вскоре превратиться в беспросветную тьму, поглотившую чудесные горные пейзажи с возвышающимся чуть вдали белоснежным замком лечебницы Eir. Наступало время покоя и тяжесть прошедшего дня вдавливала Безье всё глубже в удивительно удобное кожаное кресло.

      - Леонард, ты ещё здесь? - вырвал юношу из размышлений хрипловатый голос с приятным британским акцентом.

      Прямо перед ним по другую сторону массивного резного стола сидел лысоватый мужчина в дорогом костюме. Бледное лицо его покрывали борозды морщин, а некогда полные щёки теперь обвисли, словно воск с талой свечи. Потускневшие с возрастом глаза смотрели на Леонарда с заботой и состраданием. Неверный свет висящих на стенах газовых ламп создавал иллюзию мерцающего ореола, окольцовывающего голову мужчины. Когда юноша отвлёкся от созерцания тающего в сумерках пейзажа, доктор спокойно улыбнулся и, отложив в сторону карандаш и блокнот, в котором делал пометки, продолжил:

      - Отлично. Лечение явно идёт тебе на пользу. Давай продолжим.

      Доктор не спеша достал из ящика стола стопку фотокарточек и, разложив их на лоснящемся чистотой сукне, спросил:

      - Что ты здесь видишь?

Леонард сидел полулежа в кресле. Его уголки его губ слегка подергивались, стремясь то растянуться в улыбку, то изобразить "маску грустного клоуна". Веки тяжелели и Леонард сейчас бы заснул если бы не голос доктора.
Злость охватила Леонарда: сидя в этом кресле, под музыку из граммофона, он почему-то вспомнил их с Аленом дом, как там было хорошо. Там было всё! А что здесь? Здесь ничего! Только дурацкие сеансы, лечение и ничего более! И зачем их отправили сюда? Он всего-лишь защитил маму Алена и самого Алена!
Внезапно Леонарда посетила мысль: а что если дать волю Алену? Пускай ходит на все эти дурацкие сеансы, отвечает на дурацкие вопросы, проходит дурацкое лечение, зачем ему - Леонарду это терпеть?! А потом, когда докторам надоест с ними мучатся, они отпустят их домой.

Улыбка медленно наползла на лицо юноши. Выражение его лица стало благосклонным и невинным. Подавшись вперед, Безье склонился над фотографиями и выражение лица его сменилось на искреннее непонимание. Глаза нервно пробежали по каждой из фотографий, туда, затем обратно и в конце, юноша взглянул в лицо доктора: - Это люди. Маленькая девочка, юноша и пожилая мадам.

Парень явно не понимал чего от него добиваются.

      Мистер Уэбстер одобрительно улыбнулся, чуть поджав губы. Доктор поднялся из-за стола и медленно подошел к соседнему окну, у которого застыл, изредка покачиваясь, перекатываясь с пятки на носок и обратно. Музыка стихла. Игла медленно скребла по красной бумаге в центре пластинки, воспроизводя тихое зловещее шипение, вытеснившее убаюкивающую симфонию дождя. Шелесту, то и дело преображающемуся в шепот сотен голосов, аккомпанировал скрип подошв раскачивавшегося доктора.

      - Невиданная метель... - доверительным тоном заметил доктор, - Если так пойдёт и дальше, то придётся отказаться от прогулок после ленча.

      Огромные белые хлопья врезались в окно и, прилипнув на несколько мгновений к стеклу, таяли и сползали по мутной поверхности, постепенно превращаясь в грязные капли. Снег, подхваченный порывистым ветром, то падал на застланную белым покрывалом землю, то вновь вздымался вихрем вверх. Прямо за окном, всего в дюжине метров, стояла белая непроглядная стена, поглотившая горные пейзажи и стоящий в отдалении замок, чьи чёрные башенки изредка проглядывали сквозь снежную пелену.

      Доктор замер и, встав вполоборота, вкрадчиво произнёс, словно спрашивая у Безье о чём-то, что должно было остаться только между ними:

      - А как там... другой? Ален оставил тебя в покое?

Безье смотрел в спину доктора и темноту, сгущавшуюся за окном. А затем повернул голову в сторону граммафона, что перестал проигрывать музыку и превратился в... В нечто, что своими звуками не внушало ничего хорошего. Игла скребла и скребла по-бумаге вызывая в этот мир голоса тех кто должен молчать.

Юноша был подобен мыши-полевке, что загипнотизирована танцем величественной кобры, смотрел немигающим взглядом на иглу граммафона. А в горле встал ком, который Безье попытался сглотнуть, после чего чуть приоткрыл рот. Сколько он так просидел? Лишь доктору, да Богу известно.
Не сразу, Леонард расслышал вопрос адресованный ему. Он развернулся в кресле и взглянул на выход из кабинета, а затем повернул лицо к доктору. Тревога и дезориентированность были написаны на лице Безье.

- Желаете с ним поговорить? Я могу позвать его.

      В ответ губы доктора расплылись в улыбке... очень нехорошей ухмылке. Рот Олдоса, вдруг став неестественно большим, ощерился рядом акульих зубов, и без того обвислые щёки поплыли, словно у прислонённой к камину восковой куклы, а глаза - мёртвые, стеклянные - вылезли из орбит и сверлили Безье пустым рыбьим взглядом. Уэбстер, то что им было мгновение назад, внезапно оказался у стола и рухнул на юношу, в последний момент уперев руки в застонавшую столешницу. Он целую вечность смотрел в глаза Безье, а затем произнёс... нет не сказал - его губы не дрогнули, застыв в неестественно широком оскале. Слова прозвучали в сознании юноши, словно доносясь из самых его глубин. Леонард просто услышал их. Они оба услышали.

      - Не стоит... Мы-то знаем, кто тут главный.

      Густая тягучая слюна сорвалась с губ создания и упала на стол, заливая снимки.

Юноша сильнее вжался в кресло, словно оно могло его укрыть и защитить от монстра, как в Ален верил в детстве в магическую защиту одеяла и если укрыться им с головой, то чудовища тебя не смогут достать.
То что стало с доктором: как такое может быть? Эхом голове отдавался нарастающий скрежет иглы граммофона. Это всё он!

Точно! Мы знаем кто тут главный.

Леонард вложил все силы и своё желание жить, не поддаться этому монстру. Он рванул из кресла в сторону граммофона, желая ухватить адскую машину и обрушить на чудовище что она вызвала.

"Ален!"

Зачем Леонард звал его в своём сознание? Он прекрасно знал, что Ален слышит. Но так же знал что он сейчас не придёт, даже если Леонард уступит - малыш Ален слишком напуган, а увидев этого монстра, сойдет с ума и погубит их обоих. Тогда зачем Леонард звал Алена? Наверное потому что ему было слишком страшно противостоять неведомому чудовищу...

      Монстр, в котором почти не осталось ничего человеческого, с молниеносной скоростью преградил путь вскочившему из-за стола Безье. Превращающийся на глазах в труху стол оказался слишком близко, успев с силой вонзиться углом в бедро юноши, на несколько мгновений превратив место удара в сплошное агонизирующее пятно. Леонард почувствовал касание ледяных липких ладоней, с силой сжавших его виски. Когда вызванная вспышкой боли поволока перед глазами постепенно растаяла, он увидел изуродованное лицо, застывшее в пяди от его носа. Из разинутой пасти тянуло хлором и формалином. Доктор, или то, что от него осталось, тихо зашипел и шипение это вскоре превратилось в устрашающий треск тысячи молний. Мир Безье потонул в адской боли.

*      *      *

      Свет. Сначала мерный, тусклый, убаюкивающий, он мерцал где-то вдалеке, лишь краем задевая тьму забвения. Изредка вспышки агонии пронзали мозг тысячью раскалённых игл и свет нестерпимо бил в глаза, а затем, после пытки наступало вечное забвение и тьма. И только маячивший на горизонте сознания свет напоминал о приближающейся боли.

      Спустя столетия забытья, до его слуха стали доноситься отголоски слов, причудливо сплетавшихся в бессвязную многоголосую речь. Ещё после тысячи лет пребывания во тьме он начал различать звуки и складывать их в нечто осмысленное и объяснимое. Говорили о нём.

      - Увеличьте напряжение.
      - Это его убьёт.
      - Вот и проверим...

      Новая вспышка ослепляющей боли.

      Свет резал глаза даже через опущенные веки. Вспышки боли прекратились, но голову ломило так, будто в виски вбили по огромному железнодорожному гвоздю. Правого глаза коснулись холодные пальцы и с силой надавили так, словно пытались выдавить его. Веко поддалось и Безье увидел бесконечно белый сияющий свет. Над ним навис едва различимый силуэт, со временем превратившийся в закрытое маской лицо человека. Он узнал его. Над запятнанной кровью тканью на Безье смотрели глаза Олдоса.

      - А ты, крепкий малый, да? - Послышалось из-за маски. - Ладно электрошока хватит. Завтра вскроем твою милую черепушку и посмотрим, что же в ней не так. Сестра, позовите санитаров.

      Уэбстер небрежно вытащил изо рта юноши кожаный кляп и снял маску. Доктор улыбался, довольный результатом.

Безье тяжело дышал бы, как если пробежал марафон, да только ослабленное тело, уже и дышать нормально не могло, а лишь урывками, словно пытаясь незаметно украсть воздух, который ему не принадлежит.

Что было тем созданием и действом в кабинете? Дурной сон? Или они хотят что бы Безье думал что сон?

Голова болела, так, как никогда в жизни. Мозг горел, словно все жидкости в теле юноши были нагреты до температуры кипения. Он с трудом разбирал то о чем говорили эти люди (а люди ли они вообще?), но если они хотят вскрыть голову Леонарда, то пусть это делают сейчас! Ведь к завтрашнему дню, боль уйдет, как страшный сон, в котором Леонард только что побывал.

"Надо бежать" - возникла в пылающем мозге парня одна мысль и заняла собой всё пространство, став тем единственным, к чему стоит стремится. Чему надо посвятить всё и вся. Ведь даже если Леонард отдаст им Алена, они всё равно вскроют их головы. Поэтому только бежать! Бежать и всё!

Но один он не за что не сможет. Надо позвать Алена и рассказать ему как всё обстоит и если он хочет увидеть свою мамочку, что засунула его в этот дом с психами, словно он один из них, то он должен придумать как это сделать. Придумать и помочь им.

      Лицо доктора исчезло, оставив Леонарда наедине с тёплым, ласковым, белым светом. Молочное марево окутывало его, ослепляло, манило в иной, лучший мир. Звуки со стороны постепенно тускнели, словно доносясь сквозь толстую каменную стену, пока их не затмило биение сердца Леонарда - спокойное и умиротворённое, оно тоже стало затихать в желании подражать тишине окружающего мира. Он почувствовал, как сильная, властная, заботливая длань коснулась его, ощутил, что возносится к белому потоку света, в котором больше никогда не будет боли и страданий.

      Сильный удар привёл Леонарда в чувство. Голова с треском врезалась в подвешенную над креслом лампу и санитары разразились тихой бранью. Его безвольное тело вытащили из кресла и потянули в сторону зияющего тьмой проёма. Повисшую голову то и дело мотало из стороны в сторону каждый раз, когда двое жилистых санитар, скорее подходящих на роль вояк, подбрасывали юношу, чтобы удобнее перехватиться. Ему оставалось только наблюдать. То за пожелтевшим кафелем пола с вкраплениями чёрных чугунных трапов, оставленных собирать фекалии и кровь после истерзанных жертв, то за проплывающим мимо операционным столом, около которого вилась ассистентка доктора, проверяющая ремни, то за Уэбстером, с любовью раскладывающим на подносе инструменты в ожидании предстоящей операции.

      Леонарда вытянули в опутанный ночным мраком коридор и потащили мимо множества ответвлений, закрытых металлическими решетками. Санитары влекли юношу в сторону винтовой лестнице, уводящей в подземелье замка. Во тьму.

      Коридор спящего замка наполнял звук тяжелой поступи кряжистых мужчин и шуршание босых ступней невольника по бетонному полу. Леонард не чувствовал шершавой поверхности серого камня из-за околевших от холода ступней и ему оставалось только слушать. Слушать шорох, заполнивший его разум, поглотивший все остальные мысли и звуки. Этот шелест, он его уже где-то слышал.

      *      *      *

Толстая стальная игла царапала шершавый красный картон, извлекая из него шелест тысячи голосов, вылетавших из бронзового рупора и эхом метался в стенах кабинета. Олдос, которому наконец наскучил тонущий в ночных сумерках пейзаж, отошел от окна и перевернул пластинку. Из раструба граммофона полилась тихая, умиротворяющая музыка. Доктор несколько мгновений стоял рядом с аппаратом, прикрыв глаза дирижируя невидимым оркестром, а затем сел в своё кресло и только теперь обнаружил что пациент изменился в лице.

      - Леонард, у тебя всё в порядке? - обеспокоенно спросил Уэбстер, подавшись вперёд, упираясь локтями рябом со снимками.

Безье был подобен безвольной кукле, которую тащили санитары. Не моргающий взгляд наблюдал всякую мерзость. Даже кафель, стены и полы в этом месте - все было мерзким до тошноты! Он бы хотел зажмурится, забыться, что бы не видеть ничего из этого, но не мог. Веки, как все остальное в организме юноши, не слушались, пульсирующего вспышками боли, мозга. И ему приходилось смотреть.

Леонард хотел позвать Алена. Но не мог этого сделать. Он уже ничего не мог. И просто ожидал своей участи. Пока не послышался шепот - "Ален?"

* * *

Странное чувство охватило юношу, словно это уже происходило. Как оно называется, дежа-вю?

- Д-да. Просто... Просто у меня такое чувство, что это уже было.

На лице парня была некоторая смесь замешательства и смущения.

      - Déjà vu? - чуть вскинув брови, спросил Олдос.

      Доктор пристально посмотрел в глаза юноши, явно едва сдерживаясь от того, чтобы не перегнуться через стол и, схватив его за веки, начать рассматривать зрачки Безье. Он несколько секунд к ряду барабанил пальцами по зелёному сукну, выбивая нервную дробь, диссонирующую с льющейся у него из-за спины музыкой, а затем откинулся в кресле и, стащив блокнот с карандашом, сделал несколько пометок.

      - Это интересно... - наконец, протянул он, листая записи, - Очень интересно... И давно это у тебя?

      Уэбстер внимательно посмотрел поверх блокнота.

Юноша несколько вжался в кресло, когда доктор подался вперед. Очень не хотелось, что бы прошлые его метаморфозы оказались реальностью. Но ничего не произошло и Олдос, вернувшись в своё кресло, начал что-то писать в своём блокноте. Интересно, а что он там пишет? И пишет ли вообще? Может у него там просто рисунки и каракули?

- Сегодня, это первый раз. Доктор, скажите, что Вам от меня нужно? Я, - юноша замялся, а его глаза внезапно заблестели от влаги, - Хочу домой.

Леонард терял терпение. Этот дурдом, ему решительно надоел и если его не выпустят в ближайшее время, то он или сбежит или оставит им Алена, пускай ему голову морочат!

      Олдос медленно отложил блокнот и карандаш, как всегда используя паузу, чтобы подобрать верные слова. Правильные, важные слова были его хлебом, его профессией. Мужчина слегка улыбнулся. Натянуто. Неестественно.

      - Видишь ли... Леонард, - заговорил наконец Уэбстер, - У меня есть все основания полагать, что ты подвержен некоторому расстройству. - Олдос вскинул ладони, - Ничего такого, с чем мы бы не справились. Думаю, ты и сам отдаёшь себе отчёт в том, что Алена, как ты его называешь, не существует. Это всего лишь плод воображения. Защитный рефлекс. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я?

      Стальная игла запнулась о неглубокую царапину и соскользнула на красный картон. Кровавый шепот наполнил комнату, пожирая все прочие звуки, тихо, вкрадчиво ядовитым туманом заполняя разум, размывая очертания вещей, превращая их в прах, тлен и гниющую плоть. Восковое лицо Олдоса стало расплываться безобразной гримасой. Вздувшиеся губы с омерзительным треском лопнули, брызнув едким гноем, обжегшим глаза Безье.

      - Леонард... - прохрипела тварь.

      *      *      *

      Ядовитое шипение струилось следом за его онемевшими ногами. Кожу с пальцев оборвали устилавшие пол подземелья булыжники, с наслаждением купающиеся в алых разводах. Безье подтащили к тяжелой металлической двери. Натужно заскрипел засов и створка с лязгом отворилась. Санитары бесцеремонно швырнули юношу на холодный, липкий от грязи и нечистот пол и с тихим смехом закрыли дверь, оставив Безье в полной темноте.

"Дурак! Этот доктор напыщенный дурак! И мать Алена дура! Собственного сына запихнуть в это место! Свиньи, думающие только о себе! Считают что они всё на свете знают и всегда поступают правильно!"

Леонард злился, что явно читалось по-выражению его лица, до тех пор пока игла на пластинке не сорвалась и музыка перестала играть. Юношу сразу охватил липкий страх, словно Алена, когда он был маленький и боялся прогневать отца. Но Леонард не Ален и он будет смотреть своим страхам в лицо.

Правда решительный настрой Безье утонул в потоках гноя хлынувших в лицо Леонарда и тот вновь сорвался с кресла, в сторону граммофона - нужно вернуть иглу на начало пластинки. Нужно вернуть музыку...

* * *

Холод идущий от камня, на котором лежал юноша, пробирал до костей. Защитная реакция организма пробивала тело мелкой дрожью, в тщетных попытках согреться.
Нужно подняться, найти в себе силы забраться на кровать. Тут должна быть кровать... Иначе, сил на побег уже не будет.

"Никому ты не нужен, Ален. Только я о тебе забочусь. Один я, принимаю твою боль как свою"

      Ален не ответил. Могло бы показаться, что трусливого мальчишки и вправду не существует, что доктор совершенно верно поставил диагноз, определяя Алена в категорию "выдуманных друзей", но вдруг Леонард почувствовал в самом тёмном углу сознания дрожащий комочек, настолько крохотный, что его не составило труда не заметить сразу. Ален бился в ужасе, совершенно не осознавая себя. Он не хотел быть. Мальчик медленно угасал.

      Койка оказалась ровно там, где и раньше. Леонард не без труда дополз до неё и, почти не помня себя от усталости, взгромоздился, рухнув на настил. Провонявший потом и сыростью матрац, набитый сопревшей соломой, принял юношу в свои холодные, брезгливые объятия и разум Безье стал постепенно гаснуть, погружаясь в блаженное забытье. Он почти пересёк заветную границу между сном и явью, как вдруг сон смахнул приглушенный, но отчётливый смешок девочки.

Забравшись на матрац, Безье лежал раскрыв как рыба рот. Он хотел сказать что-то, но язык и губы не слушались, отчего юноша стал похож на умалишенного, что лежал и пачкал и без того не самый свежий матрац, ещё и своими слюнями.

"Дурак. Ален... ты... дурак. Хочешь оставить... Меня одного? В этом месте? Я... Я тебе..." - Морфей почти утащил бредившего парня, в свои владения, как послышался детский смех. Смех маленькой девочки.

- Ты фто...

Говорить физически получалось не очень и Леонард вернулся в чертоги разума: - "Ален. Ты там что, себе подружку завел?! Всё, больше не хочешь домой к мамочке?! Давай, соберись парень! Придумай, как нам выбраться отсюда. Сейчас!"

      Сотрясаемый агонией комок в помутневшем сознании внезапно замер. Не от голоса Леонарда. Забившийся в углу тёмной комнаты Ален... то, что от него осталось - превратился в восковую статую. Поджав под себя ноги, уткнувшись лицом в колени и обхватив голову руками, мальчик замер, боясь пошевелиться. Леонард не увидел - почувствовал, как Ален с трудом разжал слипшиеся от страха губы и едва ворочая в иссушенном рту шершавым языком тихо прошипел:

      - Она здесь... беги.

      Мальчишку мощным ударом откинуло назад, выбрасывая из тьмы сознания. Последним, что он успел увидеть перед бесконечным падением в пропасть бытия, была фигурка съёжившегося Алена, пробиваемого судорогой отчаяния и страха.

      Он рухнул на ледяной пол, приземлившись на выпирающие покатые бока булыжников. В тот же момент тьму прорезало визжание засова и последовавший за ним скрежет петель. Дверь чуть отворилась, пропуская льющийся из коридора полумрак.

Каждый раз, когда из чертогов разума, приходилось возвращаться в реальный мир, это было резко, грубо, жестко. А порой и жестоко. Юноша вновь оказался на холодном полу. Озноб пробивал тело насквозь, словно пули пробивают солдат. Сил казалось не было даже пошевелиться и единственным желанием было прекратить эти мучения и просто умереть. Но умирать было нельзя. Ален, скорее всего так бы и поступил, рыдая на холодном каменном полу, пока не замерз бы насмерть. Но Леонард не такой.
Оскалившись подобно сторожевой собаке, Леонард начал подниматься. Дверь открылась и вряд ли что бы выпустить Безье. Нет, сейчас войдут немцы и потащат Леонарда на операционный стол. Быстро же наступило завтра.

Ален боялся всего и всегда. Но то, каким он предстал перед Леонардом сейчас: таким он никогда не был. От этого даже Леонарду стало страшно. Что же его так напугало?

Ватные ноги понесли тело к выходу...

      Леонард едва успел коснуться холодного металла двери, как через узкую щель ворвалась какофония из криков боли, сменившихся хрипами и противным бульканьем, и последовавшим за ними заливистым детским смехом. Выглянув из-за протяжно заскрипевшей двери, юноша увидел две разодранных туши, в которых не без труда распознал таскавших его бессознательное тело санитаров. Прямо на трупах восседала хрупкая девочка в окровавленном платье, с остервенением рвущая всё ещё агонизирующую плоть, превращая человеческие тела в фарш из мяса и внутренностей.

      К его двери бежала женщина, которую Леонард ни раз видел в общей столовой среди таких же, как и он сам, бедолаг.

Вот чего боялся Ален! Не операционного стола и доктора Уэбстера, а вот этого маленького монстра.
Бегущая навстречу женщина была такой же узницей как Леонард с Аленом и бег её в их направлении, был единственным верным решением. Леонард начал отступать назад, двигаясь спиной вперед, не в силах оторвать взгляд от ужасной сцены. Девочка, словно маленький волчонок игралась на выпотрошенных телах. Алену было жаль их, а Леонард считал что они по-заслугам, но оба были уверены, что проверять дружественный ли настрой у этой девицы, всё же не стоит.

Развернувшись, Безье рванул бежать что было сил, но не сделав и шага, врезался в другую открытую дверь. Но некогда было заботится о чем либо, было важно лишь спасение собственной шкуры, одной на двоих, путем максимального удаления от этого проклятого места. Бежать!