(RW?) Edge of Sanity | ходы игроков | I. Pitchy God

Прошедший день, наполненный густой пеной, вязкой кровью и пустыми разговорами о детях, голодной хищной тварью выжрал все силы из этого тела, сознание которого, слабо и вяло держась за спасательный круг сигаретного дыма, уже бросило все попытки сопротивляться. Оно расслабленно дрейфовало в окружении обрывков и клоков мыльной субстанции, выкрашенных в нежно-розовый цвет, и мучительно ожидало момента, когда же мир сжалится над ним, и кольцо смога, растаяв, милосердно подарит ему долгожданный покой среди утонувших свиных туш…

Но голод, усталость и постоянный бессмысленный трёп Джилл не давали ему утонуть и счастливо забыться: застыв поплавком-пустышкой на пенящейся кровавой жиже, он существовал лишь тогда, когда пропускал сквозь себя истории 40-летней тучной посудницы о её дочери и методично пережёвывал горький бумажный фильтр потухшей сигареты. Всё остальное время клубы дыма, что витали в дешёвом пластике его головы и заменяли ему в данный момент мозг, были рассеяны по пространству.

То, что обычно называло себя Лаки, узнало за этот бесконечно длинный день много нового: дочь Джилл в очередной раз получила двойку за математический диктант, исцарапала девочке из параллельного класса лицо, писала на школьной доске цитаты из Pulp Fiction, неудачно пережила первый "визит тётушки", не вышла рассказывать доклад об Австралии…

- Ты знал, что значит слово «кенгуру»? – Джилл говорила и выжимала красную жижу из губки. – А, Лаки, знал? Это, короче, когда пилигримы туда высадились и увидели кенгуру, они спросили там у папуасов, типа, что это? А те им ответили, типа, на своём языке. «Кен гу ру». И ты знаешь, что это с ихнего значит, а?

Она вытирает пухлой дряблой рукой вязкую кровяную испарину со лба и причмокивает сальными губами так омерзительно, как может только Джилл.

- «Я не понимаю». Понял, а, Лаки? «Я не понимаю». И эта дура НЕ РАССКАЗАЛА его даже на чёртовой перемене! Полночи, мать его, искали интересный материал, а она испугалась. А сегодня – так вообще что было!..

То, что обычно называло себя Лаки, оттирало безжалостно растерзанной тяжёлой кухонной жизнью губкой огромный жестяной поднос, размером чуть шире талии (в позволения сказать) Джилл. Он (и поднос, и Лаки) был залит свежей свиной кровью, что вызывало множество вопросов о том, как провели этот вечер благородные юноши и девы в соседнем «бальном» зале, и почему главным блюдом на фуршете был сырой труп свиньи.

Смена Лаки должна была закончиться сотню тарелок назад. Кровавая лужа, натёкшая на грязный кафель, уже нашла путь к прохудившимся кроссовкам и начала коварно въедаться в носки. А он всё кромсал проволочной мочалкой ссохшийся багровый налёт с зеркальной поверхности и думал… думал-думал-думал. И грыз сигарету. И хотел спать. И слушал Джилл. И думал.

Или нет.

Мысли, ведущие в пустоту. Они окружили меня, удушая жирными кухонными запахами, схватили меня жесткой пеной за запястья и потащили куда-то. Они проделывали это каждый раз, превращая меня в идеального собеседника для Джилл. Кстати, кто же эта Джилл? - иногда спрашиваю я себя. Не было никаких сомнений, что Джилл - неожиданно энергичная для своего возраста и веса женщина, болтливая до невозможности. Порой мне кажется, что ее смогла бы разговорить даже каменная статуя. И тогда статуе не поздоровится узнать о ее дочери и ежедневных семейных проблемах.

Слушать Джилл было бы невозможно, если бы не одно но: как я уже говорил, большая часть разговора пролетала мимо моих ушей. Однако, небольшие обрывки ее речи все же пробивали видимую неприступность нирваны. Тогда Лаки, - мое выдуманная маска и наполнение, - вставлял несколько слов, пытаясь успокоить и воодушевить мать парой заезженных и избитых фраз. Я же к Джил никогда не чуствовал ни неприязни, ни симпатии. Пожалуй, мое к ней отношение нельзя было назвать и равнодушием. Мы просто были в настолько разных с ней мирах, что ее слова немедленно заставляли меня удивляться ее образу жизни. Строго говоря, я никогда и не думал о самой Джилл. Для меня она была лишь дверью в совершенно другой мир. Дверью, которую я открывать не любил.

Вот и сегодня она заладила что-то про свою Дочь. Лаки несомненно слушал бы эту дрянь от начала и до конца, поддакивая или возражая при любой возможности. Но сегодня я не ощущал в себе желания играть в карнавал. Быть может, Лаки стоит взять перерыв и перестать быть немного нервным, но добродушным. Быть может, пора Лаки стать немного уставшим. Я думал об этом, лениво отскребая поднос от жира и крови. Того, кто догадался его так испачкать, следует на месте казнить. Но я не стал жаловаться и молча проглотил обиду, отгоняя от сознания назойливые щебетания Джилл.

Хотелось домой и сменить сигарету. Эта потухла уже несколько минут назад и я уже чувствовал себя дурно. Лаки никогда не расстается с сигаретой. Решив сделать маленький перерыв на перекур, я бросил свое бесполезное занятие и кинул еще один взгляд на проклятую жестянку. Кровь. Отрешенно выдохнув, я сполоснул руки в холодной воде и быстро залез в карман штанов. Пачка Lucky Strike согрела мои ладони почти родительским теплом, когда я вытащил ее чтоб прикурить. Джилл этого не одобряет, но Лаки не станет ее слушать. Для Лаки сигареты это все, а Джилл не станет слишком сильно давить на него, если встретит сопротивление.

Огрызок фильтра полетел в сиротливо приютившуюся в углу урну и я наконец смог обжечь свои легкие свежим дымым. Словно задышал полной грудью. Мыли стали возвращаться в привычное русло. Я даже выдавил пару успокаивающих слов для своей со-работницы. Мой взгляд вновь ухнул в кажущуюся бездонной мойку и остановился на подносе.

- Как думаешь, Джилл, чего они такого заказали, что на подносе осталась кровь? - Равнодушно спросил я, подгоняемый бурным любопытством Лаки.

Джилл пренебрежительно сморщила мясистый курносый нос, так роднящий её с несчастной и беззащитной жертвой завсегдатаев клуба, чьи останки сцеживали с омерзительно громким чваканьем в выкрашенную кровавыми разводами мойку они с Лаки. Она не любила курильщиков – кажется, что вот-вот она наберёт в свою безразмерную грудь, похожую на плохо заправленный купол воздушного шара, и как следует отчитает Лаки за его показную привычку и слабость. Маслянистое, неприятно обвисшее лицо с множеством складок, как на сдутом мятом матраце, наливается багрянцем раздражения, мутные подслеповатые глаза, до того безмятежно, по-коровьи устремлённые вниз, прошивают беднягу Лаки остро заточенным ледяным взглядом насквозь и добираются прямо до тебя, мирно рисующего незамысловатый рисунок своим тягучим телом на кончике свежей сигареты.

Она сверлит тебя своими поросячьими глазками около двух секунд. Хмыкает тихо и как может – многозначительно. Круглые плечи вздымаются и опускаются. Кровь сходит с обвисших хомячьих щёк, возвращая им привычный бледный, с нездоровой синевой, оттенок. Поправляет выбившуюся из-под засаленной косынки прядь чёрных, поддёрнутых пепельно-серой паутиной волос.

Она не любила курильщиков – и готова была высказывать своё недовольство по поводу испорчённой атмосферы и дурного влияния на детей кому угодно из тех, кто нарушает её личное пространство никотиновыми парами. Но Лаки она стоически терпела. Оставалось только ждать, когда, увидев в его зубах очередную сигарету, она наконец надуется от распирающего её праведного гнева до масштабов, несовместимых с объёмами тела, и лопнет.

- Меня больше волнует, - Джилл давит из себя натужную ухмылку, - почему тут есть посудомойки – ну, типа, мы с тобой, две лучшие, блин, подружки, но до сих пор нет поваров. Слыхала, типа, всю еду сюда привозят. Типа, прямо с ферм, готовую. Вот и думай… кого и как привозят.

Джилл – простая работящая женщина. Глупости, вроде «на каких психов я работаю», не захламляют её голову. Куда более прозаичные и сложные вопросы беспокоят её. И она не преминет познакомить с ними доброго и отзывчивого милягу Лаки. И даже больше...

- Лаки, слышь, я тут тебя попросить хотела… - она замялась, в уверенных отработанных движениях стала проявляться нервозность и неприятная напряжённость – плохой знак того, что это «очень важно» и «не пытайся отделаться просто так».

И скорее всего это связано с Дочерью. Ничего иного в скудной галактике имени Джилл по определению не существовало. Ну разве что вон та туманность противного сигаретного дыма рядом с единственной звездой...

- У меня сегодня ночная смена у Гарри, ты не мог бы… ну, посидеть с Кэтти… сестра застудила ноги и слегла, дура, с простудой… ну вот… на вечер. Один. Она паинька, ты же знаешь, я рассказывала… у неё уроки заканчиваются в семь. Будет шик, если ты её встретишь со школы... а, Лаки?

Джилл не умеет улыбаться честно – точно, кто-то изнутри растягивает ей губы в недооскал. Она смотрит на вас обоих, выжидательно и чуть ли не с вызовов, замерев в тяжёлой, почти что угрожающей позе.

Блядь! Мысленное ругательство прозвучало так громко, что я подумал было, что произнес его вслух. Пристально посмотрев на Джил, я попытался найти на ее лице тому подтверждение. Но нет, Джил продолжала выжидательно сверлить меня своими глазками.

Пронесло так пронесло. Хотя ничерта не пронесло. У меня была тысяча и одна причина, по которой я должен был сейчас ей отказать. Начать хотя бы с того, что совершенно не имею желания возиться с ее малолеткой.

- Ты же меня едва знаешь... - начал было я. Моя отговорка была не ахти и то было видно по ее взгляду. Знаете, бывает такой у людей взгляд - вроде и смотрит на тебя, а кажется что по морде бьет. Вот Джил сейчас посмотрела на меня именно так. В ее глазах отчетливо читалось, что пойти просить ей больше не к кому, так что от моего ответа зависит сохранность мира и ее благополучие в частности. Чем не удар?

Ха! Она недооценила Лаки, если думает, что я поддамся. Чего-чего, а помогать ей, болтушке, чьи россказни у меня уже в печенке сидят, я не стану. Ведь просьбы сменяют одна другую как даты на календаре - дай только всему этому начаться. И тогда все - конец спокойной жизни.

Я набрал побольше воздуха и негромко, но отчетливо произнес:

- Согласен.

Неожиданно, правда? Особенно после моего заявления о тысяче причин отказаться. Ну, надо было такому случиться, что в последний момент мне в голову пришла одна-единственная мысль, которая затмила прочие. Ведь мне выпал уникальный шанс познакомиться с той самой ненавистной мне дочкой Джил и отомстить ее матери буквально за каждый вечер ее словесного потопа. Да мне даже делать ничего не придется! Немного халатности и Джил больше никогда не пригласит меня в гости.

Что-то в этот момент в груди сжалось, потянуло за ниточки и на моем лице растянулась кривоватая улыбка. Такая же, как у Джил.