|
|
|
Я хотел бы рассказать, про ночь полную любви. Я хотел бы широкими мазками рисовать сплетенные юношеские тела. Что бы с губ слетало «Я много. Очень много раз занимался сексом. Но сейчас впервые занимаюсь любовь». Было бы здорово, если бы утром один потрепал другого за ушком, а тот в одном белом фартучке принес поднос с кофе. Одной большой чашкой на двоих. И они передавали бы её друг другу, легонько соприкасаясь пальцами, и от этого было бы уютно и тепло. Я хотел бы. Но они просто говорили в библиотеке. Они хотели примерно одного, мысли шли в одном направление, один перебивал, другой подхватывал, библиотекарша не лезла, разговор шел сам собой. Чиполино уверял, что власть не берут митингами. Что власть не отдают от блеянья толпы. Он утверждал, что нужна сила или взрыв. Что сила – слишком много крови, что у него нет этой силы. Нет денег. Нет оружия. Нет ресурса. Чиполино слегка краснел, когда говорил это. Нет-нет. Он не клянчал. Он просто признавался в экстремистской деятельности, но получалось у него это так, словно мальчишка начальных классов утащил из раздевалки юбку подружки. Он признавался, но сам не очень верил, что осмелился на это. Что вот эта вожделенная юбка, а что дальше? Он говорил про некий взрыв. Про то, что яркая вспышка может решить всё. Некое условное чудо. Что бы молния разверзлась. И «Король умер, да здравствует король!»
Он видит два пути. Отряды бойцов берущие квартал за кварталом. Или некое шоу. Некий взрыв. Нечто настолько необычное и эмоциональное, что всё дальнейшее будет естественно и не отвратимо. Что-то после чего люди примут всё что угодно. Взрыв. Шоу. Если хотите.
|
31 |
|
|
|
- Для второго варианта я вижу такую картину, - говорит Масато, - мирная демонстрация с социальным, справедливым требованием, пусть причиной будет резкий скачок цен или рост безработицы, не важно. Люди с плакатами, лозунгами толпятся на площади, вокруг оцепление, стоят угрюмые молчаливые силовики. В таких демонстрациях всегда есть лидеры и они, видя что на требования никто не реагирует, никто не выходит к демонстрантам, никто им ничего не обещает, начинают разогревать толпу требованиями взять что-либо штурмом. И тут начинается шоу. Раздаются выстрелы и озверевшая толпа бросается на оцепление и демонстрацию начинают разгонять. Жестко, кроваво, со стрельбой и танками, много погибших и огромное число раненых. Это шоу транслируется всеми мировыми СМИ, газеты пестрят заголовками, как кровавый король обернул свои войска против своих граждан. Такое ему не забудут и не простят и шокированный народ Испании на ура примет и свержение старой власти и установление новой.
|
32 |
|
|
|
Чиполино побледнел.
- Ты хочешь убить испанцев? Ты хочешь крови не в чем не повинных людей? Ты – ублюдок!
Библиотекарша раскинулась в кресле и не мешает.
- Ты хочешь, что бы мирные добрые хорошие люди умерли? Кровосос! Вампир! Изморозь!
Тишину библиотеки украшает звук пощёчины.
- А я тебе почти поверил!!! Сволочь! Циничная сволочь! Мы – не игрушки!!!
|
33 |
|
|
|
Масато искренне расхохотался. - Сядь, - доброжелательно сказал он, - успокойся. А Чипполино уже прочно ассоциировался у него с девочкой, у которой еще не начались месячные, она ходит в балетный класс и в кружок по пению. Носит красивые платьица и мама заплетает ей косички. Маленькая, наивная идиотка. - Не ты ли мне парой фраз раньше ведал про два пути развития событий, в одном из которых бойцы берут кварталы. У кого они их берут, не расскажешь мне? Не у тех ли самых испанцев, которых обороняют те же самые испанцы-солдаты. Достаточно крови, не так ли? А мой вариант такой же вариант и история уже неоднократно доказала его эффективность – от разгона демонстрации попа Гапона до событий в Вильнюсе 1991 года и других эпизодов новейшей истории. Революции без крови не бывает. Без жертв обходится только оранжевая бурда, когда от кормушки отгоняют одних жирных эксплуататоров, высасывающих все соки из своего народа, и заменяют их другими, пока еще тощими и голодными. И называется эта бурда государственным переворотом. Этого ты хочешь для своего народа? Бесконечные беличьи бега в колесе? Хочешь без жертв, можно и без жертв. Страдания народа можно заменить страданиями его символа. Посадить в тюрьму ни в чем не повинного общественного и политического деятеля, а потом объявить его узником совести. Только представь: репортажи прямо из камеры с нечеловечскими условиями содержания, которые сердобольные адвокаты узника выкладывают прямо в ютуб. Митинги сочувствующих, которые требуют «Свободу! Свободу! Свободу!». Главы европейских государств, которые сначала дружески журят короля за его методы обращения с оппозицией, а потом начинают организовывать бойкоты саммитов и спортивных соревнований. Ни единой капли крови, ни единой слезинки ребенка, а резонанс огромнейший. Чем тебе не шоу с дорогими, талантливыми актерами?
|
34 |
|
|
|
Господи, откуда взяли паяца?! Кто пригласил его на сцену?! Неужели это Deus Ex? Я умная кошка! Я пишу на латыни!
Но это не снимает вопрос, откуда тут паяц. Этот нелепый Арлекин в пальто. Дает, отвешивает подзатыльник! Затрещину Масато!
Да что позволяет себе этот таинственный незнакомец? И что таинственного в этом придурке, кроме полного отсутствия инстинкта самосохранения? А он смеется! Смеется на весь зал! Он кочевряжится! Корячится и высмеивает планы самого Масато! Твои планы! Но после того как он отвешивает вторую затрещину, это всё уходит на задний план. Превед Сигил! А Арлекин уже не смеется, он гогочет. А бегемотики в первом ряду схватились за животики! Вот так на бегемотиков действует автоматная очередь. - Господа! Арлекин открывает рот и произносит слова. - Господа! Вы забыли самое главное! Вы забыли самое главное! Вы забыли – и вот он я! - Господа!
Он становится серьезным. Ты понимаешь, что на нем нарисована маска. Что этот человек – это не мой укуренный, а я не курю, бред. Это живой человек со своей маской. - Господа. Вы забыли про корриду.
|
35 |
|
|
|
Масато снова собирался рефлексировать. Что ни говори, а это было его любимым занятием, а если в руках оказывались пишущие принадлежности или клавиатура ноутбука, то к рефлексии прочно приклеивалось графоманство. В библиотеке ноутбуки были, имели выход в интернет и там можно было посмотреть, что умная киска глубокомысленно подразумевала под коротким deus ex. Интуиция подсказывала, что чем больше театральности в нашем треше, тем больше скрытых смыслов в ней нужно искать. А deus ex machina это был так театрально. Откуда-то из Греции, где седой старик с курчавой бородой аж восемь раз в своих пьесах использовал явление «Бога из машины». Жрец Ночи живо представил себе спускающегося из-под потока на веревке актера-бога с картонными крыльями и в белоснежных одеждах и этот бог разруливал сложную ситуацию. Машиной называли тот кран, который делал возможным это чудо. Едва Масато вспомнил это, как расслаблено откинулся на спинке стула с ухмылкой стал разглядывать Арлекина. За пощечины полагалось в ответ бить морду, но Масато был почти геем и подобные условности поведения презирал. Раз уж явился бог, то пусть разруливает, а Масато понаблюдает.
|
36 |
|
|
|
Не дождавшись реплики Чиполино, и правильно оценив молчание Масато, таинственный незнакомец подсел к вам. - Я случайно проходил мимо Кроличьей Норы и услышал краем уха – мизинцем он докоснулся до края левого уха – что вы ищите способ найти Счастье Испании – кивок в сторону Чиполино – и эффективность действий ради эффективности – кивок в сторону Масато. Друзья мои! Вам сказочно повезло! Ведь я, именно тот человек, что вам нужен! Лицо Арлекина сияет от самодовольства. - Я не буду-не буду долго и грузить вас ненужными деталями о себе! Мы сразу с вами перейдем к делу! Так вот. Он многозначительно обвел взглядом собравшихся и двух зевак. - А вы пошли вон! Вон!!! Я сказал! Проорал он в лицо зевакам. И вас с позором выставили из библиотеки.
- Ну что за люди? Говорил Арлекин, жадно вгрызаясь в хычин, который купил себе и своим спутникам в унылого вида киоске с надписью на кириллице «Тоска по родине». - Вот люди. В библиотеке. В обители прекрасного, вот так тебя и шмяк. Кстати насчет прекрасного. Я вам прочитаю стих не относящийся к теме, а вы скажите свое честное мнение. Только чур – честно!
Он привстал на цыпочки, положил руку на горло, что бы манипулировать голосом и продекламировал:
Я не видел сильнее любви!!! Как он его бил! О, как он его бил! Этот мальчик безумно мил! Красное на белом. Красное на черном.
До чего сверкающий смех! Позвольте мне грех! Ну, позвольте грех! Он костяшки в кровь разбил! Смехом душу резал. Мне! Мне предложи!
Любо? Любо. Второй утирался и плакал. Целовал кулак с замаха. Выгибался и на кулак ложился. В любви раскрылся.
В глаза смотрел, и моргнуть боялся. Он вообще храбрым не казался. А когда один оставался, То в панике метался, Что первый не придет.
Современные мужчины не плачут. Иначе тушь потечет.
|
37 |
|
|
|
Арлекин и Пьеро, если бы Масато спросили, на кого он больше похож, то он бы сказал, что на Пьеро. Наверное поэтому он не ответил на пощечины Арлекина. Почувствовал родное и любимое. Ах Пьеро, твой черно-белый вид страдальца как нельзя лучше подходит для манги. Масато Ичиро склонен думать, что всю мангу японцы когда-то срисовали с этого персонажа. Но команды от мастера начинать страдать не было, поэтому улыбаемся и машем. - Неплохо, - Жрец Ночи благосклонен. Время тянулось, агент Острова Свободы и тайный прихвостень Фиделя трескал лепешки с картошкой и сыром, облизывая жирные пальцы. Уже давно было пора переходить непосредственно к делу.
|
38 |
|
|
|
Арлекин поморщился, но в слух ничего не сказал. Молча и отстранено доел беляш, а затем начал: - Не мыслима Испания без корриды. О ней знает весь мир. Она в сердце каждого Испанца. Это символ страны. Понимаете, достаточно уныло вбегать в страну. Нанимать вояк и пулеметы. Долго бегать по джунглям. Испытывать тысячи приключений и в конце концов умереть или победить. Согласен, что один разик можно, но что бы постоянно… Нет-нет. Это слишком банально. Нанимая солдат да устраивая шаблонные вылазки вы только пингвинов в Арктике победите, да и то не факт. Нет-нет. У каждой страны есть что-то делающее её особенной. Что-то важное. Что-то являющееся её неофициальным символом. Поймите, нам не нужно тело. Тел тут и так много. Нужна душа. Сердце.
Он переводит дух. - Путь к Испании идет через корриду. Я вижу величайший бой человека и быка. Этот старинный обычай выходит на новый уровень. Первородная естественная и по-детски наивная жестокость захлестывает души зрителей. Огромный стадион. Прямая трансляция. И величайшая в мире коррида. Равные шансы. Обязательно равные шансы, иначе это не бой, а бойня в ту или другую сторону. Бойня – это пошло. И вот когда искусство пленяет всех. Когда вы доводите зрителей до экстаза. Вот в этот самый момент. Юноша пронзает сердце быка. И становится королем для этих людей. Он пронзает сердце равного. А старый король на балконе – умирает. Внезапно и тут же. И сию секунду эта новость проходит по рядам. Обегает стадион. Толпа замирает. В ужасе. В восторге. И на этом старинном и впитавшемся с молоком матери обычае кто-то произносит такую же древнюю фразу: «Король умер. Да здравствует король».
|
39 |
|
|
|
Масато слушает молча, он уже понял, что невидимый режиссер вручает актерам листы со сценарием, что где-то там за его плечами невидимая махина кубинского мирового господства уже начинает наматывать на себя нити истории. Иногда приятно ощущать себя частью чего-то большого и великого. Но при этом стоит помнить, что одна ложка дегтя может испортить целую бочку меда. Сейчас не время выёживаться и демонстрировать своё эго. Не для этого его яйцеголовые в лаборатории создавали. Сейчас он согласен, сейчас он плывет по течению. У него еще будет момент, чтобы сыграть соло первой скрипки. Он сам себе задает вопросы и сам на них отвечает. «Кто убьет короля?» «Кто-то из наших, но не Ночной Лис. Парень облажался и сейчас играет «Кушать подано»» «Кто будет новым королем?». «Может быть и Чипполино, раз уж он хочет воцарения республики без лишней крови, то став королем он сможет сделать все своими руками» - Мне нравится картина в целом, - отвечает он Арлекину, - осталось только разобраться с некоторыми деталями. Чипполино, как ты смотришь на то, чтобы сначала самому стать королем, а потом отречься от престола и утвердить тем самым республику?
Чиполино удивленно смотрит на Масато, а затем кивает. Очень простой вариант. Не надо мучаться сомнениями. Он-то сделает всё правильно. Даже уговаривать не надо. Все очень просто и сладко. - Я согласен.
|
40 |
|
|
|
Арлекин радостно улыбается. Вот и чудненько. - А ты – он тычет пальцем в грудь Масато – будешь тем самым звездой-торреадором. Ты очень красивый и всем понравишься. Надо засветить тебя с королем. Что бы по телевидению показали, в газетах напечатали. Что бы люди к тебе привыкли, но ты им не приелся. И возникла в сознание сцепка «Тот красавчик и король. Тот красавчик-Король. Тот красавчик – король». И тогда слово твое будет весом. А Чиполино с его идеями и так вполне популярен.
Арлекин замялся. - Масато, а ты вообще знаешь что такое коррида и бык?
|
41 |
|
|
|
Масато чуть откидывается назад, складывает руки на животе и, прикрыв глаза, будто нараспев произносит: - Сначала пикадор на лошади разъяряет, но и изматывает быка уколами пики; за ним бандерильерос, держа в руках два пестрых дротика остриями вниз, с грациозным спокойствием идут на быка, вонзают в шею и отбегают мелкими шажками; и наконец в сопровождении капеадорос, машущих плащами, появляется главное действующее лицо - матадор, он же эспада, ставший главной фигурой на арене с тех пор, как Филипп V отменил участие конных тореро в основном бою. Наступает кульминация. Мулета обволакивает быка в бесконечно элегантной полуверонике, бык после смертельного удара еще идет неверным шагом в окружении матадора с развернутой мулетой и капеадорос с золотыми и розовыми плащами под мышкой. Тяжелея шаг за шагом, он рушится разом черной массой и умирает у ворот загона, откуда выскочил в начале корриды, вздергивая рогами и пьянея от отваги. И это все. Все, что я знаю.
|
42 |
|
|
|
Арлекин рассмеялся. - Это всё энциклопедичные глупости! Я расскажу тебе, что такое коррида. И закрыв глаза он зачитал на память Хемингуэя: «— Неважный был матадор, — сказал один из братьев и покосился на спину Пилар, стоявшей у очага. — Вот как? — сказала Пилар, быстро повернувшись к нему лицом. — Неважный был матадор? Стоя здесь, в пещере у очага, она вдруг увидела его, маленького, смуглого, с бесстрастным лицом, увидела его печальные глаза, и ввалившиеся щеки, и взмокшие черные завитки волос надо лбом, на котором слишком тесная шляпа оставила красную полоску, незаметную для других. Вот он стоит перед быком-пятилетком, который только что вскинул на рога лошадь и всей силой напруженной шеи поднимает ее выше, выше, вместе с всадником, колющим эту шею острым наконечником пики, все выше и выше, пока наконец лошадь не грохнулась оземь с глухим стуком, отбросив всадника к деревянному барьеру, и бык, пригнув могучую шею и выставив рога, рванулся вперед, чтобы ее прикончить. Вот он, Финито, матадор не из лучших, стоит напротив быка, повернувшись к нему боком. Она увидела ясно, как он наматывает на древко тяжелую ткань мулеты — ткань, тяжело обвисшую от крови, которой она пропиталась, когда он проводил ею над головой быка, и над мокрым, лоснящимся загривком, и дальше, вдоль спины, когда бык бросился и бандерильи зазвенели. Она увидела, как Финито стоит в пяти шагах от головы быка, словно вросшего в землю, стоит вполоборота к быку, и медленно поднимает шпагу до уровня его лопатки, и нацеливает острие клинка в точку, которую не может еще увидеть, потому что голова быка приходится выше его глаз. Сейчас взмахом тяжелой, мокрой ткани в левой руке он заставит быка пригнуть голову; но пока он только чуть покачивается на каблуках и нацеливает острие клинка, стоя вполоборота к расщепленному на конце рогу; а бык тяжело дышит и не сводит с мулеты глаз. Она видела его теперь совсем ясно и слышала его тонкий, высокий голос, когда он повернул голову и оглядел публику, сидевшую в первом ряду над красным барьером, и сказал: «Посмотрим, удастся ли нам убить его вот так!» Она услышала голос и потом увидела, как согнулось его колено, и он пошел вперед, прямо на рог, который, словно по волшебству, опустился, следуя за движением мулеты в смуглой худой руке, уводящим рога вниз и мимо, и как острие вонзилось в пыльный бугор загривка. Она видела, как блестящий клинок погружался медленно и верно, будто бык, напирая, сам вбирал его в себя, и она следила за ним, пока смуглый кулак не прикоснулся к натянутой шкуре, и тогда маленький смуглый человек, ни разу не оторвавший глаз от места, куда входила шпага, весь подобрался, отводя подальше от рога свой плоский втянутый живот, а потом, отскочив назад, стал в позу — в левой руке древко мулеты, правая поднята вверх — и приготовился смотреть, как умирает бык. Вот он стоит и смотрит, как бык силится удержаться на ногах, как он качается, точно подрубленное дерево, перед тем как упасть, как ловит уходящую из-под ног землю, а он стоит и смотрит, подняв правую руку в жесте, знаменующем торжество. И она знала, что он испытывает приятное расслабляющее чувство облегчения от того, что все уже кончено, что бык умирает, что рог не ударил, не вонзился, когда он изогнулся всем телом, пропуская его, и пока он стоял и думал об этом, колени у быка подогнулись, и он рухнул, свалился замертво, задрав все четыре ноги в воздух, и она увидела, как маленький смуглый человек устало, без улыбки зашагал к барьеру. Она знала, что он не мог бы сейчас побежать, даже если б его жизнь зависела от этого, и она смотрела, как он медленным шагом подошел к барьеру, вытер рот полотенцем, и взглянул на нее, и покачал головой, а потом вытер полотенцем лицо и начал свое триумфальное шествие вокруг арены. Вот он медленным, волочащимся шагом обходит арену, улыбается, раскланивается, улыбается, а за ним идут его помощники, нагибаются, подбирают сигары, бросают обратно в публику шляпы; а он продолжает свое шествие, улыбающийся, с печальными глазами, и, закончив круг, останавливается перед ней. Потом она еще раз взглянула и увидела его уже сидящим на приступке деревянного барьера с полотенцем у рта.» Чиполино слушал и кивал в такт словам, а когда Арлекин выдохнув, посмотрел на вас, то ребенок революции поднял руку и тихо произнес: - Нет. Коррида, это то что было после. «— Правильно, — сказала Пилар. — А под конец ярмарки любители боя быков, которые всегда собирались в кафе «Колон» и называли себя клубом имени Финито, устроили банкет в его честь, и они сделали из головы этого быка чучело и решили на банкете преподнести ему. Во время ужина голова уже висела на стене кафе «Колон», но была покрыта материей. Я тоже была на этом банкете, а кроме меня, была Пастора, которая еще более уродлива, чем я, и Нинья де лос Пейнес, и много других цыганок и самых первоклассных девиц. Банкет получился хоть и небольшой, но очень оживленный и даже бурный, потому что за ужином Пастора с другой очень известной девицей затеяли спор о приличиях. Я была всем очень довольна, но, сидя рядом с Финито, я заметила, что он ни разу не взглянул на бычью голову, которая висела на стене, обернутая пурпурной материей, как статуи святых в церквах на той неделе, когда поминают страсти нашего бывшего господа бога. Финито ел очень мало, потому что в последнюю корриду сезона в Сарагосе бык, которого он убивал, нанес ему удар рогом наотмашь, от которого он долгое время был без памяти, и с тех пор его желудок не удерживал пищи, а потому за ужином он то и дело подносил ко рту платок и сплевывал в него кровь. Да, так про что это я говорила? — Про бычью голову, — сказал Примитиво. — Про чучело головы быка. — Да, — сказала Пилар. — Да. Но я должна рассказать некоторые подробности, чтоб вы себе ясно могли все представить. Финито, как известно, никогда весельчаком не был. Он был человек очень мрачный, и я не припомню случая, чтоб он смеялся над чем-нибудь, когда мы бывали одни. Даже если случалось что-нибудь очень смешное. Он на все смотрел очень, очень серьезно. Он был почти такой же серьезный, как Фернандо. Но этот банкет давался в его честь клубом любителей, который носил его имя, и потому он должен был показать себя там любезным, и общительным, и веселым. За ужином он все время улыбался и говорил разные любезности, и, кроме меня, никто не видел, что он делал со своим носовым платком. У него было с собой три платка, но скоро он их все три извел, и вот он говорит мне очень тихо: — Пилар, я больше не могу. Я должен уйти. — Что ж, пойдем, — сказала я. Потому что я видела, что ему очень худо. Кругом веселье было в полном разгаре, и шум стоял такой, что в ушах звенело. — Нет. Не могу я уйти, — говорит Финито. — Все-таки этот клуб носит мое имя, и я с этим должен считаться. — Если ты болен, давай уйдем, — сказала я. — Нет, — сказал он. — Я останусь. Налей мне бокал мансанильи. Я подумала, что лучше бы ему не пить, раз он ничего не ел и раз у него такое дело с желудком, но, видно, он уже больше не мог выносить весь этот шум и веселье, не подкрепившись чем-нибудь. И вот он схватил бутылку мансанильи и очень быстро выпил ее почти всю. Платков у него больше не было, и он теперь употреблял свою салфетку для той же надобности, что раньше платки. Между тем участники банкета разошлись вовсю. Некоторые члены клуба посадили себе на плечи девиц, из тех, что были полегче, и бегали с ними вокруг стола. Пастору уговорили спеть, а Эль Ниньо Рикардо играл на гитаре, и просто отрадно было глядеть, как все веселились, хоть и спьяну, но дружно и от души. Никогда мне еще не случалось бывать на банкете, где царило бы такое настоящее цыганское веселье, а ведь дело еще не дошло до открытия бычьей головы, ради чего, собственно говоря, и было все затеяно. Мне самой было очень весело, я хлопала в ладоши, когда играл Рикардо, собирала компанию, чтобы хлопать, когда будет петь Нинья де лос Пейнес, и за всем этим даже не заметила, что Финито уже извел свою салфетку и теперь взялся за мою. Он все пил и пил мансанилью, и глаза у него заблестели, и он весело кивал головой во все стороны. Говорить много он не мог из страха, как бы посреди разговора не пришлось хвататься за салфетку; но он делал вид, что очень доволен и весел, а это, в конце концов, от него и требовалось. Все шло хорошо, пока мой сосед по столу, бывший импресарио Рафаэля эль Гальо, не вздумал рассказать мне историю, которая кончалась так: «И вот Рафаэль приходит ко мне и говорит: „Вы самый мой лучший друг на свете и самый благородный. Я вас люблю, как родного брата, и хочу вам сделать подарок“. И тут он мне подает роскошную бриллиантовую булавку для галстука и целует меня в обе щеки, и мы оба даже прослезились от умиления. Потом Рафаэль эль Гальо, отдав мне бриллиантовую булавку для галстука, уходит из кафе, и тогда я говорю Ретане, который сидел со мной: „Этот подлый цыган только что подписал контракт с другим импресарио“. — „С чего ты это взял?“ — говорит Ретана. „Я с ним работаю десять лет, — отвечаю я, — и никогда он мне не делал подарков“, — так рассказывал импресарио Эль Гальо. „Ничего другого это не может означать“. И так оно и было, именно тогда Эль Гальо и ушел от него. Но тут в разговор вмешалась Пастора, не столько для того, чтобы заступиться за доброе имя Рафаэля, потому что никто не мог бы сказать о нем хуже, чем говорила она сама, сколько потому, что импресарио обидел весь цыганский народ, назвав Рафаэля «подлый цыган». И она вмешалась с таким пылом и так выражалась при этом, что импресарио должен был замолчать. Пришлось тогда мне вмешаться, чтобы унять Пастору, а еще другая gitana вмешалась, чтобы унять меня, и шум поднялся такой, что нельзя было разобрать даже слов, кроме одного слова «шлюха», которое выкрикивалось громче всех, но в конце концов порядок водворили, и мы трое, с которых все и началось, уселись на места и взялись за свои бокалы, и тут вдруг я увидела, что Финито смотрит на бычью голову, все еще обернутую пурпурной материей, и в глазах у него ужас. В эту самую минуту президент клуба начал речь, после которой с бычьей головы должны были снять покрывало, и все время, пока он говорил, а кругом кричали «ole!» и стучали по столу кулаками, я следила за Финито, а он, забившись в кресло, уткнул рот в свою, нет, уже в мою салфетку и, точно завороженный, с ужасом смотрел на бычью голову на стене. К концу речи Финито стал трясти головой и все старался поглубже забиться в кресло. «Ты что, малыш?» — спросила я его, но он меня не узнавал и только тряс головой и твердил: «Нет. Нет. Нет». Между тем президент клуба, кончив свою речь под одобрительные возгласы остальных, встал на стул, развязав шнур, которым пурпурное покрывало было обвязано вокруг бычьей головы, и медленно стал стягивать покрывало вниз, а оно зацепилось за один рог, но он дернул, и оно соскользнуло с отполированных острых рогов, и огромный желтый бык глянул на всех, выставив выгнутые черные рога с белыми кончиками, острыми, как иглы дикобраза; голова была совсем как живая, тот же крутой лоб, и ноздри раздуты, а глаза блестят и смотрят прямо на Финито. Все закричали и захлопали в ладоши, а Финито еще глубже забился в кресло, и тут все стихли и оглянулись на него, а он только повторял: «Нет, нет», — и старался уйти в кресло еще глубже, а потом вдруг очень громко выкрикнул: «Нет!» — и большой сгусток черной крови выскочил у него изо рта, но он даже не поднес салфетку, и сгусток скатился по его подбородку, а он все смотрел на быка и наконец сказал: «Весь сезон, да. Ради денег, да. Ради хлеба, да. Но я не могу есть хлеб. Вы слышите? Мой желудок не варит. А теперь, когда сезон окончен, — нет! Нет!» Он оглядел всех сидевших за столом, потом опять взглянул на быка и еще раз сказал «нет», а потом опустил голову на грудь и закрылся салфеткой и долго сидел так, молча, и банкет, который начался так хорошо и должен был стать образцом веселья и дружеского общения, окончился неудачно.» Арлекин закрыл лицо веером и печально кивнул. - Так ты готов, Масато? Наша Испания тянется слишком долго для тебя. И она должна подойти к концу не сегодня, так завтра. Мы должны покончить с Испанией, как ты покончишь с быком. Масато, ты готов выйти на арену? Под рев толпы? В самом красивом наряде? Ведь что может быть красивее человека идущего на смерть или убивать? Что может быть слаще этого переступающего грань человека? А, Масато?
|
43 |
|
|
|
Масато отпустил на волю свои мысли и представил свое бледное, тщедушное тело, затянутое в белоснежный облегающий костюм тореадора так, что у всех окрестных самок непроизвольно начиналась течка. Эти черные витиеватые узоры по бедрам белых штанов, куртка, едва смыкающаяся на широких плечах и взгляд. О, этот взгляд не воспеть не в одной песне, не раскрыть ни в одном литературном произведении, даже не написать на холсте. Это взгляд - квинтэссенция всего мужского, что только можно найти в отдельно-взятом человеке. А рядом бык. Вот с такими крепкими … рогами, злобный, готовый к атаке. И грядет бой. Бой, возведенный в ранг высокого искусства. - Я готов, шепчет Масато, чувствуя дрожь в руках, приятную истому в теле и учащенное сердцебиение. Да будет Коррида!
Я не Хэммингуэй, я никогда не видела корриды, но если её не запретят до того момента, как я приеду в Мадрид, я смогу сказать о ней намного больше. А пока только слабое ощущение из старых, почти детских воспоминаний о шикарных испанцах-матадорах, одних среди крови и песка на арене, глаза-в-глаза с быком. Да будет Коррида!
|
44 |
|
|
|
Голосом Текст Я пропускаю сквозь пальцы те дни которые были до. Я считаю неважными все ночи которые ты провел в бесполезных метаниях. Не замечаю десятка часов тренировок, изучения газетных статей, тысячи разговоров и сплетен. Я не азиат. Я никогда им не был. Да и признаться не люблю их. Путь без цели – это так глупо.
Я верю, что для тебя сотня чашек заварного кофе по утрам и обжигающий песок под ногами так же важны, как победа Революции. Но пойми! Я вижу только Её. Я вижу только нашу цель, а всё остальное лишь эпизоды которые даже не войдут в учебники.
Закрой глаза вместе со мной. Дай мне свою руку. Обещаю, что сейчас мы обойдемся без похоти. Вот так. Так. Успокойся.
Закрой глаза и узри амфитеатр. Пусть перед твоим взором будет большая посыпанная золотистым мелким песком арена, огражденная высоким бортом, из-за которого зеваки рядами могут наблюдать за тобой и сопереживать тебе. Я хочу, что бы ты увидел королевское ложе. Белое-белое. И в этом белом-белом ослепительного короля. Грустного белоснежного короля. Уголки его губ смотрят вниз, а взгляд сумеречен. Словно он смотрит вдаль, но взгляд его отражается от роговицы и уходит обратно вовнутрь. И то, что он видит внутри себя ему совсем не нравится.
Если бы. О если бы! Ты мог видеть как вижу я! Если бы каждый из присутствующих мог увидеть что вижу я! То все эти обычные люди почувствовали бы себя обманутыми. Они-то пришли смотреть на поединок человека и быка! Их взгляды устремлены на арену, а в моей голове в центре находится – Он. Их король. Их кесарь. И этот недовольный гул цепляется за опущенные уголки губ, люди тянут свой гул вниз, тем самым делая короля всё грустнее и грустнее. Он печален и отрешен. Ведь народ. Его народ его не любит. Но вот если даже если он покинет трон!, то что потом? Жизнь – это не сказка про Чиполлино. И не получается что бы везде был свет, а тьму люди видели лишь в музеи. И если он бросит бразды, перестанет маневрировать, перестанет идти по этой тончайшей нити между злом и тем откуда нет возврата. То добра не будет уж точно. Король бледен. Он недосыпает. Он не дополучает элементарной любви, потому что он женат на своем народе. А народ – такая редкостная леди. И этот народ готов идти за любым горлопаном. За любым фанатиком. И так больно думать о них плохо. Так больно думать, что они глупые и подлые. Так больно. Что он не думает. Король, понурив голову, смотрит на арену, где прекрасный юноша в костюме цвета первого «ты мне нравишься». Со своего места он видит огромного быка, который стоит в стойле. Еще никто не видит этого чудовища, поэтому может они тоже его - короля не любят? Может в этом дело? Что он видит тоже самое что они, но чуть раньше, и поэтому его поступки не находят отклика?
|
45 |
|
|
|
Может в этом дело? Что он видит тоже самое что они, но чуть раньше, и поэтому его поступки не находят отклика?
Масато думал чуть иначе. Информация многослойна, как социальная пирамида, она разного сорта, разного качества. Для одних она ходит в лохмотьях, валяется в сточной канаве, другим её подают в глиняной миске, третьим на богатом блюде пор пряными специями. Кому-то подсовывают исподтишка, а кому-то насильно вливают в глотку. И нет такого человека, который был бы способен услышать, понять и усвоить абсолютно всю информацию. Потому что если бы он был, то его называли бы Богом. Поэтому народу никогда не будет доступна та информация, которая доступна королю. Потому что пекарю не интересно, как работает государственная финансовая система, а королю не интересно, сколько корицы нужно положить в тесто на сто пятнадцать булочек. У двух противоположных информационных пространств крайне мало точек соприкосновения и только в них может быть диалог. Но король молод и хочет, чтобы его любили. По сути это проблемы короля и его народа, вот только Масато эти проблемы не интересовали. У него другая цель и ему король вообще не нужен. Ему нужен бык.
Выпускайте быка!
|
46 |
|
|
|
От топота копыт – пыль по полю летит. От топота копыт. Пыль летит. Плащ на ветру вьется. Кровь прольется. Топот копыт. Дамы-девочки. СудариСеньерыУхажеры – мальчики.
И два мужчины на сцене-на подмостках-помостках-лобном месте. Ах!
Бык свиреп и злобен, его глаза налиты кровью. Из ран на боках сочатся тонкие струйки крови. Его рога остры и белоснежные. Их долго полировали перед боем. Весь такой холенный. Взлелеянный. Эталон бычьей породы. А ты, наверняка, мельче и хуже. И мысли у тебя – с гнильцой. И цели у тебя – не дай боже. И весь наряд твой – словно не твой. И шпага твоя – чужая шпага. И все ждут драмы, поскольку ты новенький. Выстрелило имя на плакате. У всех на слуху. А кто ты? Откуда? Что сделал-то? Пусто-пусто-пусто. А вот те которые тут сотни боев? Сотни постов? Миллион плюсов в харизму? Кто они? Откуда? Да такие же пустышки. Ах. Оставьте. Оставьте этого безумца один на один с быком. Все-то берут телят, а этот – вон какого бугая. Смелый самый? Голову наклонил. Капли дождя на лице и морде. Тугие косые струи бьют. Словно плачет кто-то. Словно бык оплакивает человека. Не этого. Не человека. Человечество. А затем бежит наклонив низко голову. Всадить вниз живота рогом. Всадить, что бы больно и долго. Взахлеб. Что бы было время поговорить с этим человеком. Где он? Вот красное что-то маячит. Плащ на черно-серебряный с бархатной обивкой. Бархат ведь алый? Алый-алый. Рогом-прямо рогом в этого алого человека!
|
47 |
|
|
|
Эй, тореро, жизнь как миг Опять звучит трубы призывный зов Эй, тореро, ты или бык? Качается чаша весов
Бог хранит тебя, Смерть щадит тебя
Неба белый платок, Кровь и желтый песок Крик отчаянья, Бык живая мишень. Под восторженный вой Ты играешь судьбой Пусть не знает никто, Что творится в душе.
Эй, тореро, сын вдовы Твой красный плащ, твой траурный покров Эй, тореро, ты будешь убит Под песню мадридских часов
Смотрите, смотрите дети Испании. Этот танец для вас. Он весь в белом посреди арены. Сеньориты, пора влюбляться. Это ваш принц, ваш идеальный мужчина. Где ваша похоть, сеньориты? Посмотрите, как он хорош, как молод, как красив. Где ваш азарт, сеньоры? Перед вами битва. Схватка со смертью. И хочется Масато остаться в стороне, но не может. Над ухом щелкают кастаньеты, с трибун летит свист, он чувствует жар толпы.
Давай-давай. Пора становиться героем. Нет, не посмертно. Трупы хоронят и забывают с последним упавшим на крышку гроба комом земли. Становись живым героем. Живой легендой. Поймай рога быка полотном плаща и пусти мимо себя. Ну что я тебя учу?
|
48 |
|
|
|
Торо. Усталый измотанный. Взгляд не замылен. Всё-таки бой не на жизнь, а на смерть. Она смотрит? У ты моя телочка. Смотри-смотри. Ола! Оле! Черное на белое. Стиль манги. Солнца косые лучи проходят сквозь меня впиваются в песок. Раскаляют его. Жарят. Словно на сковородке раскаленной стою. Плохое предчувствие. Солнца лучи словно шпага. А может мне кажется? Может тут место кровью намолено? И я вижу их кровь и его, а моя так и будет течь в телку затекать? Бродячий цирк Шапито нас приютит. А сейчас вниз голову и рывок. Вижу-вижу. Выцеливает. Лица их – тоже со шпагами. Прошивают глазами – режут. Вскинул голову. Рога в небо. Бога резать буду. Взглядом – человека.
Торро. Бегу вперед. Я буду. Буду. Буду. Ты у меня помычишь ещё.
Милая.
|
49 |
|
|
|
Мулетта ласкает быка, поглаживая рога, игриво хлопая по бокам, цепляя за хвост. Ты мой, шепчет она ему, ты мой. Бегай, пока можешь, кружись вокруг этого напыщенного глупца, вонзай в меня в бессильной злобе свои рога, свой главный символ мужского достоинства и я выпью всю твою силу. Высосу кровью из ран и расплескаю по желтому песку. Ты мой до конца свой жизни. Любимый. Торо. Разве это не прекрасно, умереть вот так? Под овации толпы. Знаешь, там на трибунах есть те, кто более за тебя, кто хочет смерти этого лощеного, напомаженного, самоуверенного кретина. Слышишь, они кричат тебе. Торо! Торо! Торо!
|
50 |
|
|
|
Бык и человек танцуют танец. Как банально мухи влетают в открытые глаза. Загораживают своими откормленными на навозе телами солнце. Тоненькая шпажка летит не туда. Боль от удара рогом. Не на вылет, плашмя, но больно. Хватаешь ртом воздух, когда дамы потягивают минералку, мужчины потягивают коричневую бурду, Король смотрит на арену и он весь в белом. Белоснежный он, а от него расходятся цветные волны его придворных. Что-то пошло не так и волны загудели-загалдели. Человек со шпагой глотал воздух, а теперь упал и песчинки прилипли к губам. Идет торро. Наклоняет голову, бьет копытом. Людские волны не подходят для серфинга, они слишком дикие и любящие кровь. Все вокруг даже пристали со своих мест, что бы увидеть ещё один цвет. Лишь белоснежный король неподвижен. Торро-Торро. Кровь и песок моей обожаемой Испании. Бык замирает и тяжело дышит. Человек пытается подняться, встает на колени, не плачет. Король тоже не плачет, он смотрит внимательно и пристально что же теперь будет? А волны цвета расходятся от короля по трибуне. Зеленый-синий-фиолетовый-розовый-рыжий-багряный и цвет утреннего кофе. На другом конце сидит старенький Джузеппе и смотрит прямо на солнце. Ему – всё равно. Рядом с ним сидит молчаливый мальчик перебирающий четки. А рядом с этим «святым» бушует Арлекин. Он смеется, он скачет, он рвет облака в лоскутки. Но когда человек на арене падает, когда толпа приподнимается на цыпочки – Арлекин садится и не улыбается. Он достает подзорную трубу. Он нацеливает её на своего Пьеро. «ты не видел сильнее любви?» срываются слова с уст бывшего фаворита. Дуло защелкивается на рукоятке. «о как я тебя бил. Как я тебя бил!» восклицает паяц, но никто не смотрит, и он продолжает собирать свою игрушку. Человек на арене становится на колени. Арлекин открывает рот, что бы что-то еще сказать, но тут раздается выстрел. Пьеро нелепо раскинувшись, откидывает голову назад, затем вперед, затем снова назад, комично встает с трона, взмахивает бесконечными рукавами к небу и падает на арену.
Гул выстрела медленно идет по кругу, жмет каждому руку, поздравляет. Бык плачет-стоит-смотрит. Человек со шпагой встает в полный рост.
И неуловимое чувство незаконченности.
|
51 |
|
|
|
На песок опускается занавес, словно капоте из обессилившей руки. Все меркнет и исчезает. Шаркающий звук. Что это было? К сожалению, многое прошло мимо, а стало быть, надо рассказать. Конечно, можно оставить всё как есть, но тогда будет просто глупо. А я хочу – красиво.
Очень-очень мало мы знали про несчастного Короля. А ведь если бы кто-то не увиливал от игры, то мы познакомились с ним поближе. Мы узнали бы его страхи и грезы. Узнали о чем и о ком он думает засыпая. Мы прошлись мозолистыми пальцами по тонким струнам его души, может быть порвали бы парочку, но всё-равно мелодия была бы прекрасна. И в этой песни Монарх рассказал бы нам, что он не ведал сильнее Любви. И что белый цвет – это цвет его печали, а Арлекин – зачем о нем если всё и так ясно? И обиженный, не правильно всё понявший Арлекин ушел за ширму, что бы готовиться к следующему акту. Разве Король мог догадаться, что всё так кончится? А если Пьеро знает, что за первой оплеухой последует другая, то разве он увернется? Словно стойкий оловянный солдатик он будет принимать удары судьбы. Олово-олово-олово. Такой грустный и тоскливый цвет у тебя. Революция совершилась, но она останется за кадром, поскольку мало кто любит – бухгалтерию. Фидель установил свою власть над этим клочком Европы. Но.
«Мы с тобой за шальной игpой, В четыpе pyки да в четыpе ноги, Под колючей бедой да под гоpячей стpyей, По пpичине тоски да под пpедлогом стpоки. Hаш дyэт - беспpичинная месть, Паpаноический бpед: не пpопеть, не пpочесть. Hеyклюжий сюжет: тащим в чистые пpостыни Гpязный ответ на кpасивый вопpос.
Бесимся, бесимся, бесимся под новым Месяцем, месяцем, месяцем. Чеpтовка Мельница, мельница, мельница все так же Веpтится, веpтится, веpтится... Заглянyвший в окно не отмолится, не откpестится...
Ты да я - гости небытия; В забытьи теплоты да под теплом пyстоты. Утpом pано воды из-под кpана, Кляня пpиближение дня - самой стpашной беды. Вот и мы под пpицелом войны. Мы ни слова в ответ, мы не слова взаймы. Огоньки сигаpет, да в последний pаз чай... Полчаса до весны... yходящий тpамвай...» В.Дркин
|
52 |
|