The Valley of Sin. | ходы игроков | Act I. Fade To Black. (Блейз)

Где-то близ границы с Оклахомой. Тремя часами ранее.

Гладкое полотно серого асфальта стелилось под подошвы совсем ещё новеньких, лишь сутки назад покинувших кем-то позабытую коробку, дожидавшуюся Блейза на полке придорожного супермаркета, белых кед, ведя бредущего по ней паренька через заросли нависшего над одинокой фигурой путника по обеим сторонам дороги леса. Всего пару дней тому парень оставил позади сожжённый кем-то обуглившийся деревянный скелет мотеля, построенный в аккурат по другую сторону шоссе от знака, возвещавшего об окончании владений штата Оклахома и желавшего всем путникам удачного пути и густая поросль, проникшая на территорию соседнего штата, ещё не успела смениться унылым пейзажем пустынных прерий и следующей за ними картиной девственной песчаной поверхности пустынь Техаса. Не смотря на весь ужас, который пережил этот мир, отголоски коего встречались на пути одинокого путника и по сей день, Матушка-Природа, казалось, вопреки всему, продолжала жить и зализывать раны, нанесённые Последней Битвой. То тут, то там встречались пробивающиеся сквозь серую толщу асфальта молодые ростки, проклюнувшиеся из занесённых в трещинки семян, из леса звучали пока что редкие трели одиноких птиц, славивших по-прежнему ласково согревавшее всё живое солнце и жизнь, которая не смотря ни на что продолжала своё мерное течение, возвращая всё подвластное ей в привычное русло. Старый мир сгинул, но следом за ним пришёл новый, непривычный, другой мир. Изменённый до неузнаваемости, порой жестокий и беспощадный, но в то же время наделённый какой-то особой неожиданной красотой. Красотой торжества природы над человечеством.
Внезапно слуха парня коснулось тихое пение, долетавшее откуда-то из-за поворота, за которым скрывался широкий хвост убегающей вперёд серой змеи.
May it be an evening star
Shines down upon you...
Тонкие нити печальной мелодии вплетались в прекрасный голос невидимой незнакомки. Ей не аккомпанировал ни единый инструмент, но пение её было столь восхитительным, что казалось будто бы сотни оркестров исполняют вслед за ней свою музыку, то едва слышно проигрывая мелодию, то с трепетом затихая, когда девушка, отвлечённая чем-то, на мгновение замолкала, чтобы через долю секунды продолжить...
May it be when darkness falls
Your heart will be true...
Одиноко щебечущие о чём-то своём птицы враз смолкли, не в силах даже думать о том, чтобы состязаться в, казалось бы, подвластном только им одним искусстве.
You walk a lonely road
Oh! How far you are from home...
Внезапно дивный голос оборвал приступ неудержимого кашля, хриплыми, похожим на звуки, что издаёт старая брехливая собака, давно потерявшая голос, раскатами огласившая округу, заставляя заслушавшихся было птиц сняться с места и испуганно щебеча умчаться прочь. Но уже через несколько секунд, осилив приступ, она продолжила, по началу чуть дрожащим в попытке удержаться от новой волны содрогавшего всё тело кашля.
Mornie utulie (darkness has come)
Believe and you will find your way...

И он шагает.
Шаг за шагом за шагом за шагом за шагом.
Следуя лорду Фриту, преследуемый быстрыми скачками Инлэ, он шагает по серой реке, неся на плечах закат, выстукивая ритм по деревянному брюху причудливой струнной рыбы, повязанной за леску через плечо.

Деревья по левую руку.
Деревья по правую руку.
Дорога собачьим хвостом виляет в сторону.

Вокруг стены травяного лабиринта, огромного травяного лабиринта, в котором идет он, Алисой в цепях пустых патронташей.
"Съешь меня," - говорит ему скелет Хардкупа, навеки потерянный у ручья, и машет рукой вслед ушедшему вперед отряду Доннера. Вокруг пальцев скелета стелется красная нить, дрожащая и извивающаяся в воздухе в тон прекрасной песни Ламии, в которой идущий не разбирает слов.

Заинтересованный, он останавливается, слушая.

Грязные рыжие патлы падают ему на лицо, и возраст тощего полуобоженного человека становится невозможным определить издалека. Он слышит дыхание Инлы у себя за спиной, стены карточного замка ночи начинают смыкаться, стуча крокетными молотками, но он стоит и слушает до тех пор, пока слова не начинают наново обретать смысл. Белое безмолвие, чьей спутник Большим Братом парит в высоте, отступает после четырех недель пути, и он узнает этот миф, эту сказку, этот язык, что никогда не существовал, но был чем-то таким за что люди упорно цеплялись.

Как за мечту. Как за сон о чем-то хорошем, что таял с каждым днем пока мир пробуждался к Полному П.

И кто-то другой, кроме него, помнил этот миф. Кто-то другой смотрел сейчас на медленно вечереющее небо - янтарь, карбункул, зелень стрекозиных крыльев, - и видел там Эарендила, наматывающего круги по стратосфере на своем небесном харлее.

Неупокоенные на время стали легче, красная нить растаяла в воздухе и даже скелет перестал улыбаться и замолчал, взамен вытянувшись молчаливым указателем на сокровища Флинта в сторону невидимой певицы с пороком легких. Рыжий по-собачьи встряхнулся, начиная вновь, пусть и частично, думать словами, но не в силах пока эти слова произносить, просто тронул струны на брюхе деревянной рыбы, и гитара отозвалась простым, негромким перебором.

Он был странен, этот тощий загорелый человек в розовом банном халате и с изрисованным маркером лицом торчащий посреди нигде-Оклахомы и нигде-Техаса. Но не более странен, возможно, чем некто, поющий почти-эльфийские песни посреди все того же безлюдья. Сам Блейз, - теперь он имел роскошь думать о себе как о Блейзе, и вообще роскошь думать - по крайней мере не видел в том ничего удивительного.

Mornië alantië
A promise lives within you now...
Смолкший на мгновение голос вновь зазвучал под темнеющими сводами безоблачного неба, тонкими нитями вплетаясь меж укутанных листвой ветвей, заставляя трепетать зелёные перья от нежных прикосновений.
И вновь, разрушая безумное забвение, рождённое в нежных обьятиях ангельского пения, по узкому коридору застеленной асфальтом просеки, раненной птицем метаясь меж зелёных стен, раскатился болезненный кашель, грохот которого спугнул присмиревших было птиц, враз снявшихся с насиженных мест и, ударивших десятками крыл по остывающему вечернему воздуху, улетевших в более спокойное и безопасное место.
May it be the shadow's call
Will fly away.
Вновь, не желая сдаваться, продолжил чуть дрожащим голосом скрывающийся за поворотом ангел, оставшийся в полной тишине и одиночестве, с трудом, но всё же побеждая новый приступ.
May it be your journey on
To light the day.
Голос девушки становился всё увереннее, постепенно приобретая прежние краски. В нём яно были слышны нотки какой-то непреодолимой счастливой грусти, которую нельзя было передать обычными словами. И, видимо, именно потому она решилась поведать миру о своих чувствах на языке, понятной каждому - языке музыки.
When the night is overcome
You may rise to find the sun...

Он сошал с тропы, ведомый голосом как пес - дергающимся впереди поводком. Одна нога на асфальт, вторая нога в траву, голова качается в такт.
Подбирая мелодию - на слух, практически наугад. Старательно стараясь ступать в просветы между случайными желтыми листьями.

Наступать на остатки Лориена сейчас и здесь было плохой приметой.

Он шел не скрываясь и не выбирая пути. Птичьи движения говорили ему куда и где ему надлежит явится.
Грохот кашля, перемежающий мелодию, - гром среди ясного неба, повторяющийся сигнал S.O.S. среди вечернего эфира - отдавался в его пальцах резким, дерганным ударом по струнам.

Дошел.
Остановился.
По-птичьи наклонил голову, рассматривая источник звука.

Из-за поворота показалась старая давно, скорее всего ещё до Последнего Дня, заброшенная автозаправка. Большая вывеска, на которой солнце не успело ещё стереть выведенные по трафарету символы, гласившие о смехотворной цене за галлон, составлявшей каких-то 99 центов, ровно как и стальные столбы, удерживавшие её на весу и стоящие под ней коробки заправочных автоматов, пестрили рыжими пятнами ржи, в некоторых местах проевшей сталь до зияющих пустотой неизвестных параллельных миров дыр. Около одной из колонок стоял на удивление хорошо сохранившийся Volkswagen Camper, разукрашенный в лучших традициях хиппи. Пёстрый мир, отображённый неизвестным художником на холодной стали корпуса, медленно уничтожался пожирающим его пламенем, выжигающим пёстрые цветки и оранжевый блин улыбающегося солнца, превращая всё в чёрную копоть бесконечной тьмы и забвения.
Mornie utulie...
Дивный голос вновь наполнил опустившуюся на лес тишину, исходя откуда-то из-за разбитого и искорёженного пулями и снарядами, порвавшими в куски стальную плоть, фургончика.
Ещё несколько шагов и Блейз наконец увидел певицу, обладавшую столь восхитительным голосом. Посреди ковра из лепестков роз, устилавших посеревший от старости, выжженный солнцем бетон, словно океаном Рутины подступавшего к последнему островку Гламура, раскинув тонкие руки, будто раненная птица, никогда уже не способная больше полететь, но страстно этого желающая, лежала девушка лет двадцати. Огненно-рыжие волосы её казалось бы хаотично разбросанные по алому ковру, словно сплетались в лучи, отходившие от чуть склонённой на бок головы, из уголка пухленьких алых губок, застывших в слабой печальной улыбке, стекала тоненькая струйка крови, падая меж лепестков роз, сокрывавших уже приличных размеров бурую лужицу. На коротком белом в чёрный горошек платье ужастным алым пауком, осевшим на груди девушки, медленно обхватывающим её тело сотнями тонких ножек, застыло кровавое пятно.
Внезапно, всё же почувствовав присутствие кого-то рядом, девушка подняла взор своих лазурных глаз и, увидев Блейза, улыбнулась чуть шире.
- Какой чудной... - хрипловатым голосом едва слышно прошептала она.

Голос, сколь-нибудь тихий, вырвал его из созерцания огня, неопалимой купины Феаноровой ярости пылающей над последним, лебединым кораблем Альквалондэ. Возможно, решись он посмотреть по сторонам, он увидел бы стяги нолдор, бывшых в этой гавани лишь совсем недавно, однако нет, он смотрел в огонь.
Это был знак! Или может быть не был. Мало ли в мире огня?

Но новый шепот уже входил в легион позабытых, постепенно освобождаемый рассыпающейся перед ним смертью, и рыжий дернулся и тихо заскулил, пытаясь предовратить неизбежное.
Сквозь огонь, они шли за ним. Снова и снова и снова.

Блейз сделал шаг туда, где кровь последней из эльфов превращалась в розовые лепестки. Алое поднималось вверх, алое падало вниз, алое соединялось с алым, серое пепла - с серым асфальта, огонь - с огнем. Присел на корточки, рассматривая лежащую девушку яркими глазами. "Зачем у ты умираешь?" - хотелось спросить ему сейчас, и была в этом странная, позабытая за последний месяц роскошь: хотеть говорить.

Он вцепился в эту мысль, в обглоданную до щепок, пустую кость желания, и выдернул из воздуха видимую лишь ему одному алую ленту, зубами стянув узел у запястья. Скособочился, сочленения едва ли не выпрыгивают из суставов, одно плечо выше другого, келоидные шрамы и маркерные узоры тигриной маской обрамляют криво написанное "NOMAD", перечеркивающее лоб.

- Однажды Илматер, Сломанный Бог, что лишь недавно освободился из темниц сестры своей, Ловиатар, странствовал по земле и увидел он женщину, стонущую в поле. - Начал он. Голосовые связки отказывались связывать голос и мышцы, слова звучали асинхронно с движением губ, словно двое беглых каторжников, не умеющих управляться с общей цепью.

- Она была в великой боли от ран, учиненных солдатами местного барона. Многие из этих ран были и ему известны, но рука нанесшая их Сломанному была скована предопределенной природой божества; эти же были нанесены существами с свободой воли и были ему поэтому внове. И он спросил умирающую "Почему они делалют это?"

Стянутые невидимой красной лентой запястья взмыли вверх и опустились, дружелюбно погладив алого паука по спине. Эй, ты, паук! Ползи сюда, здесь больше места.

- "Проклятые ублюдки!" - Выдохнула умирающая, чей взор был уже затуманен и не мог источать слезы. - "Да просто потому что они могут!"
Но она не была в ярости. Как многим умирающим, ей было страшно, ей не хотелось прекращать двигаться, и Сломанный понял именно тогда, видя как она затихает в пыли, что боль и страдания, как и все, созданное свободной волей, может быть взято и принято, подарено и отобрано. И поскольку он был бог, предназначенный к страданию, а она человек, он забрал себя ее раны. Так Илматер-Сломанный Бог стал Тем-Кто-Превозмогает, и что-то к лучшему изменилось в мире"

Паук косился недоверчивым алым глазом, сомневаясь, что новое место будет лучше старого, но Блейз приложил все силы на уговор и даже аккуратно дернул кровавого арахнида за лапу, дескать, не сомневайся.

Девушка, на чьих по-детски пухленьких губках всё то время, что Блейз говорил, играла печальная улыбка, остановила его руку нежным прикосновением своей ладошки, казалось на глазах бледнеющей, так и не дав тому дотронутся до пропитавшей белую ткань одежды алым кляксы. Холод её тонких изящных пальчиков, тепло из которых уходило с каждой секундой, буквально обжигал кожу Блейза, на которой тут же стали проступать обеспокоившиеся неожиданной оказией - свалившимися внезапно холодами, нервно оглядывающиеся по сторонам мурашки.
- Не стоит, милашка... - тихо произнесла девушка, заглянув в глаза бродяги, - Жизнь в этом мире стала невыносимой мукой.
Незнакомка ласково улыбнулась Блейзу, продолжая удерживать его ладонь в своей, словно не желая отпускать, боясь что тот тотчас же пропадёт, стоит только ей совершить какое-либо неосторожное движение.
- В этом мире уже не осталось место для нас, да, приятель? - печально улыбнувшись, демонстрируя некогда коралловые, теперь уже затянутые алой плёнкой зубки, продолжила спокойным голосом девушка, - И раньше жизнь в мире позабывших сказки люде было не очень-то легко, а теперь... Теперь мы им и вовсе не нужны. Никому из них...
Девушка, наконец склонив голову на бок и устремив взгляд на покорёженную вывеску, гласившую о запрете курения на территории заправки, тихо вздохнула, сдерживая новый приступ кашля, и едва слышно произнесла: - Я принимаю это как высвобождение.

На конце ее взгляда был тигр, тигр, пылающий ярким светом сквозь ночной лес переплетения предупреждающих букв, но Блейз смог оторвать взгляд от его ужасающе божественной симметрии и вновь посмотреть на умирающую телери.

- Мы нужны им. - Прошептал он также тихо, словно их разговор был тайной для всех, кроме их двоих, тайной от всей вселенной. Растерянный и замерзший, он сжимал ладонь девушки, словно боялся что вот сейчас она рассыпется в кровь и розовые лепестки, как старая книга, потерявшая переплет. - Иначе они умрут. Никто из них не хочет умирать.

Неупокоенные, позабытые, осколочные они стояли сейчас так близко, что он мог слышать звук их голосов, песни, крики, плач, тысячи миллионов диалогов, среди которых набирал силу одинокий прекрасный голос, поющий на эльфийском языке. И как могло быть иначе, ведь через цепь сигнальных пепелищ, простершуюся сквозь нигде-Страну пунктирную алую ленту, они тоже шли, все эти несчитанные шаги, находя больше пепелищ, чем оазисов.

Но никто из них не хотел умирать. Никто из них не хотел хотя бы умирать в одиночестве.

- Пожалуйста, не уходи. - Прошептал он, начиная терять слова под весом наново теряемой вселенной; вселенные всегда были тяжелыми. Тигр в сплетении предупреждающих букв поднял голову и посмотел на Блейза внимательным взглядом, полным янтарного машинного масла, и безумец стал подниматься, куклой-калаc готовясь к новому фанданго по серой дороге. Но он не отпускал холодеющую ладонь до последнего, все еще надеясь услышать ответ.

- Ты милый... - с усталой улыбкой на губах прошептала незнакомка, касаясь окровавленными кончиками пальцев размалёванного лица Блейза, - И чудной.

Девушка на мгновение замолчала, судорожно сглотнув подступающий к горлу ком нового приступа кашля. В глазах прекрасной эльфийки, ещё секунду назад светившихся от не объяснимого счастья, застыла снедающая её изнутри боль. Видение, что смог разглядеть в них Блейз, длилось всего секунду, но странник узрел его в мельчайших подробностях, словно бы эта агония, застывшая в глазах девушки, длилась целую вечность.

- Ты напоминаешь мне моих братьев. - вновь внезапно улыбнувшись и приветливо посмотрев на склонившегося над ней юношу, прошептала незнакомка, чуть погрустнев, добавив, - Они ушли со всеми, когда закрылись Врата...

Девушка, судя по всему, сама того не осознавая, поглаживала щёку Блэйза кончиками своих тонких пальцев, размазывая вязкую алую жижу. Взгляд её устремился куда-то ввысь, к бесконечной лазури безоблачного неба и выше, к сокрытыми голубым покрывалам звёздам. Именно к ним, манившим и будоражившим сердца таких как она.

- Побудь со мной... - тихо произнесла она, глядя на коленопреклонного парня,- Я не хочу уходить в одиночестве.

Блейза дернуло этими словами вниз, словно собаку за слишком короткий поводок.

- Хорошо. - Просто согласился он, держа эльфийку за руку. Просьба умирающего - закон; из таких законов можно было бы сложить целую конституцию. Где еще бы найти то государство, что год за годом отвергало бы поправки к смерти, боли, одиночеству?

- Но знаешь, где-то есть страна, чье пламенное сердце лежит под землей - это страна по ту сторону тьмы, потусолнечный мир. Люди там ходят босыми, чтобы постоянно ощущать это сердечное тепло; разбитое стекло там не бросают под ноги, но поднимают вверх, делая из него витражные шары, и лампы, и странных, но очень живых существ. И среди заблудившихся трав достаточно лишь поднять голову, чтобы увидеть - вдали, но всегда близко - иглу веселого маяка Глейр-Тир, от которого отходят струны подвесных дорог во все мыслимые территории. Там каждый человек той потусолнечной земли несет между глаз талисман, мерцающий зеленым если он думает "да"...

Он говорил для умирающей, не вполне осознавая что именно. Время смазывалось, терялось, в нем терялся и сам Блейз с его дурацкими сказками, их оставалось всего двое на уменьшающемся среди ночи островке, где воздуха не хватало на двоих. Неупокоенные стояли тут же, готовясь принять в свои ряды новую вселенную, неумолкающий шелест их голосов смывает прочь Блейза, и вот он не может уже держаться за чужой голос, и вот он уже не может держаться за чужое присутствие и лишь за слабеющее дыхание держится он, да холодеющую, исчезающую руку, окрашенную в соединенный - верх с низом - алый, он держится за умирающую как за спасительный круг с фатальной дырой в резине легких.

Никто из них не может спасти ни себя, ни другого.

- ... так что если вдруг ты увидишь лишь темноту, подними голову, - там будет маяк. - Выдыхает он последним и замолкает, поскольку вновь остается один. В этот момент вечер схлопывается вокруг, прибой его стирает имя, взамен принося имена, все миллионы и миллионы их говорят одновременно и умолкают, как только время перестает иметь смысл.

Встает, отпускает ладонь, обводит ясным взглядом стоянку. Где-то рядом шевелится новорожденный Фоукс, рыжеволосая носовая фигура - единственная, кто выжил с Мари-Целесты - выброшена на серый берег: добыча будущих бразильских броненосцев она сейчас смотрит в небо, освобожденная от волн.

Он отступает в сторону, застывает, вновь делает шаг, и еще, и еще один.