The Valley of Sin. | ходы игроков | Act I. Unforgiven. (Генри)

Где-то в Техасе. Ранее.

- Твою мать, Генри, стреляй же в эту суку! - раздался почти над самым ухом крик Донована, внезапно сорвавшийся на хрип.
Этот звук он уже слышал раньше. Он доносился из разорванной глотки капрала, когда тому в Ираке осколок распорол пол шеи, распоровший начисто трахею. Звук захлёбывающегося в собственной крови человека. Но сил обернуться не было. Взгляд офицера был прикован к силуэту маленькой девочки, стоящей в проёме, залитом лунным светом. Мимо неё то и дело проскакивали какие-то тени. Сплошной поток рычащего, воющего и смеющегося ужаса устремлялся вперёд, минуя Генри, словно бы не замечая его. А позади офицера громко кричали десятки стволов, изрыгавших огонь и свинец в сторону бессчётных врагов. Но для него сейчас была только эта девочка, с укором смотрящая на него исподлобья.
Внезапно крики умирающих, рев бесчинствующих монстров и грохот выстрелов разом стих, будто его и не было. В погружённом в полумрак коридоре наступила мёртвая оглушительная тишина. На мгновение Генри показалось что он оглох и, когда он уже готов был окончательно в это поверить, маленькие губки, покрытые коркой спёкшейся крови, раздвинулись в хищной улыбке и девочка шёпотом, громом разрезавшим лишённый звуков покров, произнесла: - Я иду за тобой...

Форт-Худ. Часом и пятью минутами ранее.

- Сэр Генри... - разорвал пелену уже покидавшего сновидения приятный женский голос.
Глаза сами собой распахнулись. Первым, что увидел инквизитор, был белоснежный потолок с единственной лампой, мёртвое свечение которой тут же резануло его по глазам, хотя свет заблаговременно был приглушен. Затем в поле его зрения появилась нависшая над ним доктор. Маргарет - тут же подсказало услужливое сознание, пытавшееся любым способом избавиться от начавшего уже таять и терять гнетущие краски дурного сна.
- Сэр Генри, у Вас всё в порядке? - озабоченно хмуря тоненькие ниточки чёрных бровей, спросила девушка, то и дело бросая взгляд в сторону стоящего сбоку тонометра, успокаивающегося после истеричного продолжительного пищания.

- А? Что? В порядке?..
Моя голова далеко не сразу сумела разобраться во всех красках и звуках этого мира, а потому я какое-то время беспомощно хлопал веками, вращал глазами и дышал-дышал-дышал, всеми силами пытаясь зацепиться за реальность. Слишком уж мне не хотелось возвращаться обратно…
- Наверное, да… - проговорил я, только когда суть ее вопроса дошла до меня. Благо, что Маргарет терпеливо ждала моего окончательного пробуждения. – Мне кажется, Вам лучше знать, - добавил я, попытавшись немного улыбнуться, и недвусмысленно посмотрел на тонометр.
Там, на этом небольшом черном мониторе, где сквозь тьму пробирался маленький зеленый огонек моей жизни, он уверенно рисовал линию постепенно успокаивавшегося сердца, казавшегося мне более-менее здоровым. Но врачам я, конечно, доверял больше…

Увлекшись этим зрелищем, я задумался о той девочке, что увидел во сне. И почему она вдруг вернулась спустя столько времени? Ведь я исповедался после той ошибки, ведь я замаливал тот грех, и моя душа успокоилась, приняв свершенное и смирившись. Такое случалось – в бою нередко погибали невинные, и груз ответственности за это ложился на обычного бойца, пытаясь сломать его дух.
Но неверным было бы решение сдаться и сложить оружие после этого. Бог все видел и Он все знал. Он знал, что я не хотел ее убивать, и Он знал, что это была лишь роковая ошибка. И, как и все встреченные мной преграды на пути, это было испытанием меня, моей веры. И я должен был верить в то, что так было нужно, что она умерла по Его воле. В этом был весь смысл – выдержать сей груз ответственности и продолжить служение Ему, приняв на себя грех и смирившись.
Но почему она тогда вернулась?..

Наверное, стоило еще раз помолиться за ее душу. Во всяком случае, это не могло быть лишнем, да и за молитвой всегда приходят светлые мысли в голову.
Мой взгляд сфокусировался, а брови нахмурились. Я посмотрел на врача:
- Я успею еще к утренней молитве? Вы отпустите меня, Маргарет?

Девушка, всё то время, что Генри приходил в себя, переводившая озабоченный взгляд с лица немного растерянного инквизитора на мониторы приборов и обратно, слегка улыбнулась, той самой милой улыбкой, которая так часто вдохновляла художников на написание гениальных творений, окрыляла поэтов и несла свет в сердца раскаявшихся, услышав просьбу инквизитора. Она коротко кивнула, негромко произнеся, обхватив тоненькими пальчиками с красовавшимся на них строгим, лишённым какого-либо намёка на лак, но всё же идеальным педикюром, ладонь своего пациента: - Конечно. Все наши анализы подтверждают Ваше полнейшее выздоровление, так что мы будем рады выписать Вас прямо сегодня, сэр Генри...
- Что же до бумаг... - розовые чуть пухлые губы девушки расплылись в лукавой улыбке, и она, заговорщицки подмигнув мужчине, полушёпотом продолжила, - Я заполню их и без Вашего участия. Мы же никому не скажем?
Маргарет легонько похлопала своего пациента по ладони, прощаясь с ним. Одарив Генри напоследок милой улыбкой, девушка вознамерилась уже покинуть палату, как в самых дверях столкнулась с облачённым в серую мантию священником, прямо с порога, не обращая на присутствующего доктора, монотонным голосом заявил, глядя на всё ещё находящегося в постели инквизитора: - Рад что ты очнулся, брат мой... У меня послание от его преосвященства Иосифа Первого. Тебе надлежит через час прибыть в полной готовности к центральному плацу. Миссия ждёт.

- Вас понял, - утвердительно кивнул я священнику и добавил: - Спасибо.
Тяжело вздохнул и нахмурился. Я уже не успевал на утреннюю службу – надо было еще идти на склад за снаряжением, да и с больничными делами разобраться.
Хотя, конечно, при желании можно было успеть быстренько смотаться отсюда, сбегать в местную часовню, отсидеть там минут пятнадцать и метнуться на склад, но этот вариант мне совсем не нравился. Во-первых, я мог и не успеть – а такое каралось весьма строго. Во-вторых, идти в часовню на пятнадцать минут, постоянно поглядывая на часы и в ускоренном темпе шепча молитвы, не имело никакого смысла. Потому что молитва… она ведь не для того. Она не ежедневный отчет и не обязанность. Это, скорее, для себя… чтобы, наоборот, успокоиться и привести мысли в порядок. А устраивать лишние проблемы себе из-за нее – глупость.
В общем, я решил никуда не торопиться, а помолиться уже в транспорте и спокойно пролежал в постели, ожидая, когда Маргарет вынет все катетеры и перевяжет уже воспалившуюся от них вену на сгибе локтя.
- Спасибо Вам, - искренне поблагодарил я ее, одеваясь, пока врач что-то там писала, отвернувшись. – Жалко я не знаю, куда мне сейчас. А то бы отвез что-нибудь Вашим родственникам или знакомым из другого города…
Сейчас было не до парадной формы, а потому я надевал свою черную потертую униформу с тремя зашитыми дырками на груди. Униформа практически всегда носилась под доспехом, а потому требования от ее внешнего вида были минимальны. Но кто-то ее мне выстирал и дырки зашил – наверное, медсестры.
Переодевшись, я попрощался с доктором и уже собирался было выходить, как неожиданно для самого себя остановился на пороге, задумчиво глядя в пол. Обернулся, посмотрел на нее.
- Маргарет, а у Вас есть дети? – зачем-то поинтересовался я, пребывая все в той же задумчивости.
- Да, есть… А что? – удивилась она вопросу.
Я помолчал пару секунд, хмуря брови, но затем добродушно улыбнулся:
- Да ничего. Берегите их. Храни вас Бог.

В общем и целом, для меня это было нормально: час на подготовку - и я уже трясусь в БТРе на очередной миссии. Так было и до Апокалипсиса, когда я еще работал в ФБР: сидел, жевал пончики и пил кофе до тех пор, пока неожиданно не приходил вызов на какую-нибудь очередную заваруху. Да и сама служба теперь не особо отличалась от прежней… Охрана, сопровождение, редкие перестрелки. Конечно, опасности, пальбы и просто смерти вокруг теперь было больше, но суть почти не изменилась: я был типичным военизированным полицейским.
Правда, всегда присутствовало это «почти». «Почти» - это был тяжеленный огнемет, что мы всегда возили с собой. «Почти» - это были безумные крики сжигаемых еретиков и душераздирающие вопли их родственников. «Почти» - это была та девочка, которая зачем-то затесалась в компанию вампиров и бросилась прямо под пули… Но сколь тяжелой ответственностью это «почти» не ложилось на наши плечи, я не собирался отказываться от того, что делал. Потому что теперь я служил не людям.
И требования к моей морали на этой службе были выше.

Склад с боеприпасами и вооружением находился в десяти минутах неспешной ходьбы от госпиталя, и это время я потратил на то, чтобы хоть немного размяться после больницы. Тело будто до сих пор спало – ноги плохо гнулись, плечи побаливали, а голова еле заметно кружилась. Но к счастью, это все было временно.
«Интересно, там до сих пор всем заведует этот чудак, что каждый раз крестится, стоит кому-то упомянуть вампиров?» - подумал я, уже заходя на склад.

Стоило столько Генри перешагнуть порог распахнувшихся от лёгкого толчка входных дверей госпиталя, как в лицо ему ударил жар распаляющегося солнца, практически выжегшего уже предрассветную прохладу. За рабицей забора уже во всю сновали фигурки жителей столицы, проснувшихся, как это и было принято, ни свет ни заря и направившихся по своим, известным только им одним, делам. Оттуда же струился тихий монотонный шум живущего своей размеренной жизнью города, струящийся над погружённой в относительную, даже может чуть напряжённую, тишину отгороженного островка, принадлежащему Церкви.
Не смотря на то, что мужчина не был облачён ни в парадную форму, ни в обычную для людей его дела тяжёлую броню, встречные священнослужители и медики, без труда узнав в идущем мимо человеке инквизитора, приветствовали Генри, кто лёгким кивком, а кто и чуть более глубоким поклоном. Но всё же почти все заметно сторонились его, обходя воина по небольшой, но всё же весьма заметной дуге. Одной из особенностей профессии подобного рода было одиночество и с этим приходилось только мериться. Инквизицию уважали настолько же, насколько и боялись, ибо указывать им могли только Красный Кардинал и сам Патриарх, тем самым наделяя своих воинов практически неограниченной властью.
Генри, довольно быстро преодолев узкую полоску не занятого строениями асфальта, оказался около ступенек, спускающихся к тяжёлой стальной двери, ведущей в подземный бункер. Отсчитав ровно дюжину ступеней, инквизитор оказался перед последней преградой, отделявшей его от склада, и, отворив дверь, вошел внутрь.
Небольшое помещение, залитое мерным свечением тусклых люминесцентных ламп, встретило его вожделенной прохладой и отдающим сыростью спёртым воздухом подземелья. Буквально через пару шагов от входа была возведена высокая бетонная стена с единственной дверью и небольшим оконцем, закрытым пуленепробиваемым стеклом, через которое на него сейчас и щурилась пара стариковых глаз.
- А, это ты, Генри... - раздался из подвешенного под потолком динамика скрипучий голос, - Прости, сэр Генри, конечно же... - тут же поправился старик, никак не могущий привыкнуть к такому обращению, - Слышал ты пошёл на поправку.
Хранитель на миг скрылся из окна и в тот же момент дверь с тихим щелчком открылась и чуть отъехала в сторону.
- Тут все твои вещи приготовлены... - раздался знакомый голос уже из щели, - Только ты, будь добр, сам уж своё барахло вытаскивай, больно оно тяжёлое...

- Отец, добавь мне, пожалуйста, как обычно четыреста семнадцатый, - бросил я старику, проходя вовнутрь. Там на столе среди прочих уже лежала огромная сумка с моими вещами. – Четыре обоймы – обычных, четыре – зажигательных, и, если не жалко, по одному диску тех и других. Фонарик под цевье, оптический четырехкратный прицел. Ствол на 16 дюймов улучшенной обработки. Четыре осколочные гранаты, две – светошумовые. Боевой нож, аптечку и… баллончик с перечным газом.
Хорошим он был человеком, старик. Обычно нас все сторонились и боялись что-то не так сказать или сделать, а он был одним из немногих, кто знал нас. Знал, что мы, на самом деле, обычные парни – бойцы и солдаты – и деремся так же, и умираем так же. За это мы его всегда называли «отцом», хотя такое обращение и позволялось лишь в адрес священников.

Большинство же нас сторонилось, но ничего удивительного я в этом не видел. Примерно так же ко мне относились, еще когда я был в SWAT'е – горожане при виде бойцов в полной амуниции с винтовками и дробовиками обычно весьма оперативно уходили с нашей дороги. Немного проще было в незапамятные времена, когда я патрулировал в обычной полицейской форме – люди не разбегались, но все равно относились с опаской и внимательно следили за моими действиями.
И это нормально. Что полицейский, что боец спецназа или даже инквизитор – любой служитель закона, имеющий при себе оружие и право из него стрелять, представляет опасность для простого гражданина. Только если раньше нас весьма строго ограничивали законы, то сейчас прав у Инквизиторов было гораздо больше. Потому люди и боялись – при желании я мог пристрелить первого же встречного, объявив его еретиком. И никто бы мне ничего не сказал, а тем более, никто бы не узнал, что несчастный лишь нечаянно толкнул меня. Верховный Инквизитор лишь пожал бы плечами, когда к нему бы пришли убитые горем родственники…
Нет, я, конечно, никогда бы так не поступил. Но кто из прохожих об этом знает?

С другой стороны, в этом были и свои плюсы. Редкий смельчак начал бы перечить нам или путаться под ногами, что здорово помогало во время выполнения операций. Хотя, конечно, это было неправильно – служители Церкви и Закона не должны вызывать столько страха у прихожан. И не должны иметь такую власть. Но времена нынче были суровыми, доставку арестованного и полноценный суд над ним обеспечить было очень непросто, а потому проще было положиться на добропорядочность Инквизиторов и позволить им казнить еретиков на месте. И пока длилась эта ситуация, нам приходилось мириться с тем, что люди обходили Инквизицию на значительном расстоянии.
И правильно. Я бы тоже обходил.
Хотя некоторых из нас такое положение вещей устраивало – кто-то видел в этом уважение к власти, доверенной им. Я же лично старался не надевать униформу и, тем более, броню вне службы, чтобы лишний раз не распугивать людей. Да и как-то самому неудобно было…

- Я прямо здесь облачусь, ничего?
Складовщик кивнул и отвернулся, чтобы заполнить свои бумаги, а я, тем временем, принялся доставать из сумки свои черные бронепластины. Вернее, темно-серые. Нашел нагрудник, прошелся пальцами по трем дыркам в титане, заваренными, кажется, сталью… Странно, но раньше, еще до Апокалипсиса, к бронежилету я так не относился – да, он тоже меня пару раз спасал, но доспех почему-то вызывал у меня особые чувства.
Броня Воина Божьего. Что-то в этом было, на самом деле, – ведь, надевая ее, я принимал на себя соответствующие обязательства. Я становился Инквизитором, служителем Церкви, тем, кого многие боялись, обходя стороной, и тем, на кого многие надеялись, услышав про очередные жертвы вампиров.
Доспех надевался быстро и легко – это, конечно, были не средневековые латы, которые требовали трех оруженосцев и железное терпение. Выяснилось, что я заметно похудел после больницы, из-за чего пришлось некоторые ремешки затянуть потуже.
В доспехах я себя чувствовал по-другому. Ощущалась собственная мощь, некая неуязвимость. Можно было, не думая, ударить локтем о стену или выбить плечом дверь. Меня могли сколь угодно пытаться заколоть ножом или прокусить клыками, а еще я мог принять на себя какое-то количество свинца…
«Не такого калибра, конечно» - подумал я, посмотрев вниз, где красовались сверкающие заплатки.
На правом плече у меня уже красовался белый христианский крест, а движения сами по себе стали немного грубоватыми. Броня Воина Божьего. Готовый убивать. Убивать нелюдь, вампиров, оборотней, демонов. Убивать еретиков, карать за преступное неверие. Готовый пойти на смерть ради своей Веры и Господа Бога. Сами по себе эти латы уже говорили за меня об этой готовности, говорили каждому встречному, и не зря он станет опасливо на меня коситься и ускорит свой шаг.
Но я верил, что сумею различить Добро от Зла.

Последним, если не считать шлема, надевался ремень с ножнами. В них уже лежал мой верный меч – закаленный, заточенный, освященный. На всякий случай я вынул его, просто чтобы подержать в руке: приятная кожа на рукояти, тяжесть, означающая силу, и идеальная балансировка. Тренер по фехтованию говорил, что этот меч очень хорош, как, впрочем, и все инквизиторские мечи.
Мой был не самым большим – метр в длину – и предназначался сугубо для одной руки. Большие размеры нужны для преодоления доспехов противника или для получения преимущества за счет длины, но подобных боев у меня еще не было. Обычно использование клинка ограничивалось закалыванием и изрублением практически безоружного вампира или показательной казнью.
И все же, я любил этот меч. Для кого-то крест, носимый на груди, символизировал собой тот крест, на котором распяли Иисуса – символ мученичества, самопожертвования ради других. Но для меня этот крест был мечом. Он означал не смирение с выпавшей мне долей, а борьбу с ней. Бой. Войну. В этом был смысл моего служения Господу. И Он сам показал необходимость в борьбе, прислав рать ангелов во время Апокалипсиса.

Когда верующие были лишь рабами, простыми людьми, терпящими страдания и унижения – Он прислал того, кто выдержит мучения и смирится с ними. И это был правильный путь для них. Но теперь ситуация изменилась, христианами перестали быть только рабы. Теперь нас - целые государства, и мы должны были бороться, а не мириться. И Господь прислал воинов, одержавших победу.
А потому для меня крест перестал быть столбом, на котором казнили Иисуса. Для меня он стал клинком, которым я собирался защищать себя, свою Веру и свой народ.

Одним выученным движением я вогнал его обратно в ножны и обратился к старцу:
- Врачи сказали, что мне очень повезло – пули не задели крупных сосудов, легкие несильно пострадали. Быстро на ноги подняли, даже в часовню зайти не дали – сразу на Миссию. Видимо, случилось что-то…
Я задумчиво взял в руки шлем, нахмурившись.
- А ты, отец, ничего про эту операцию не знаешь? Я думаю, хватит ли четыреста семнадцатого - а то поди опять вампиры… Ой, прости, - поспешно извинился я при виде того, как набожно крестится старец, и, несмотря на все усилия, не смог сдержать улыбки. Хорошим он был все-таки.

- Господь хранит верных Ему сыновей... - улыбаясь каким-то своим мыслям ответил хранитель, по-отечески глядя на инквизитора, не скрывая любуясь его выправкой и тем, как на нём сидит доспех, буд-то бы рассматривая своего сына, вернувшегося с боёв в начищенном мундире с наколотыми на груди гирляндами орденов, - Поговаривают, буд-то тебя, сынок, спасло только чудо. Уверен, что это именно оно и было. - старик хитро подмигнул Генри, воздев чуть скрюченный иссушённый старостью указательный палец к тёмному своду ангара, скрывавшему бетонную плиту потолка, в свою очереь загораживавшую небо, которому, собственно, и адресовывался этот жест.
- А вот задаие... - враз посерьезнел хранитель, недовольно поджав бледные губы, тут же превратившиеся в две узкие полоски с расходящимися от них веером тонкими морщинками, - Я было, когда списки увидел, подумал что вас на войну отправляют... Ан нет. - старик перешёл на умеренный шепот, неприминув бросить беглый взгляд на открытую дверь хранилища, - Один знакомый из канцелярии шепнул, что вас отправляют мальчишку какого-то искать, что несколько безделушек умыкнул...
Старик, подавшийся было вперёд, чтобы нашептать то что знал инквизитору, вернулся на исходную и, поднеся палец к губам, произнёс:
- Только я тебе ничего не говорил...

- Мальчишка с безделушками говоришь? – переспросил я шепотом, заинтересованно поднимая одну бровь. – Тогда давай еще и Ремингтон в нагрузку. Лишним точно не будет, да?

Дополнив мой список, я искренне поблагодарил складовщика и направился к центральному плацу – оставалось всего десять минут из часа, отданного мне в распоряжение. Все-таки я правильно поступил, решив пропустить заутренню, ведь тогда бы я точно не успел переговорить со стариком, а это нередко бывало полезным.
В плане информации, да и в духовном плане полезным – как бы там ни было, не только Вера дает нам силы, но и люди, ради которых мы боремся.