Искупление | ходы игроков | Глубоко вниз*

Полет. Это бесконечное движение куда-то вниз - так долго... Оксана летит, прическа растрепалась, корона слетела с рыжей головы...
Словно Алиса в кроличью нору - провалилась, оступилась, из чистого любопытства, и вот - теперь полет - полет столь долгий и невероятный, что дух захватывает.
Нравится ли тебе полет, Оксана? Ловишь ли ты руками ветер? Тело вновь обрело подвижность, тяжелое платье казалось еще больше ускоряет твой полет, ветер играет складками, волосами, вот красивая игрушка...
Крики - "моя королева" - еще доносятся, но быстро исчезают, лишь ветер свистит в ушах.

Трубы, безумно длинные трубы, коммуникации, переходы чего-то куда-то, мерцающая жидкость в трубе, синеватые фонарики, летишь сквозь мир, странный мир, открывшийся лишь тебе, здесь, сейчас...

Падение…

Вязкий крик на губах застыл, автоматной очередью выбивает сердце. Тук-кук-тук, тра-та-та, ритм паники зловонной, одиночные выстрелы тревожных мыслей в голове. Шум крови в ушах, багряная дымка перед глазами, летают ноябрьские листья снулые в воздухе, проносятся трубы, отливающие благородной синевой. Черви кольчатые, мотки, охапки паразитов… Стоп! Кажется, девочка уже пьяна, все признаки алкогольного отравления налицо, возвышенная дымка дешевого фарса – адреналина бег, изящный дамский визг, истерики в душе. Бредятины вонь, Зеленого змия скупая улыбка. Девочке больше не наливать. Падает! Бармена пора отправить в утиль, он разбавляет крепкое пойло мочой, в голове начинает вертолетить. И вечеринку в забой, и того крикливого «короля» помиловать нельзя, только Казнить! Так и хочется устроить скандал, тягучий, удушливо-пышный с боем посуды и потными криками: где здесь главный аниматор- он же тамада- он же хрен-знает-кто-великий и могучий дядя? Где эта убогая скотина? От вечеринкит несёт тухлятиной, диско уже мертво, пора делать ноги.
Падение. Вниз. В объятия матушки земли раскланявшись госпоже-гравитации, которая взяла да и треснула, великого ученого яблоком по тыкве. …И удары в отяжелевшей голове, снова и снова, тра-та-та, что же там было дальше? Нехитрая рифма, пронизанная солнечным детством, разноцветных букв, вроде...мы везём с собой кота? Удары. Удар будет сильным, когда Оксане придётся приземлиться…

Летит вниз, возносятся мысли, опадая вверх. Сверху вниз, снизу вверх, густой кокон невесомого падения. А Оксане бы взять, да и космонавтом родиться, вот тогда можно было бы затянуть ноющим голосом, о звёздах и синем шарике земли в иллюминаторе, -вместо этого, девушка отчаянно горькую панику глотает, пауком распластавшись в воздухе. Скрипит зубами, не в силах сделать лишний вдох даже, как там говорят, в космосе человек способен прожить не больше минуты…умности-заумности, налет пятикопеечной «интеллектуальности» (а планета Плюк принадлежит чатланам и всем пацакам велено носить намордники)

Скрип-скрип, веки поднимаются и опускаются, творческий почти процесс.
И представляется Космос. Колючих искорок рой, дальняя надежда. Дверь с заветной надписью «Выход» самая далёкая планета, до неё нужно добираться пять миллионов световых лет. Звездолёт под именем Оксана, развалится гораздо раньше: вой сирены, робкая паника пушистым котёнком мяукает, спокойно кэп, мы начинаем терять высоту!
Карамель образов, вязкая патока разноцветного стекла…Ля-ля-ля, мы везём с собой кота, чижика собаку, Петьку Забияку…
....Робко пошевелилась, пытаясь понять что происходит здесь, осознать хотя бы, ну хоть чуть-чуть, порхая отяжелевшими ресницами. Буйство красного, фиолетового, синего. Быть может и правда рай это большая объёмная таблетка ЛСД, пакетик пряной травки, которую однажды раскурили вдвоём с Дианкой. Как там было, Гавайская роза, Пигмейский кактус, быть может, Хрен Бабуина в конце-концов, ведь чем заковыристее и красивее название, тем лучше…
- Дианаааа? – шепчет Оксана в пустоту, продолжая падать.

Лишь ветер в волосах, и в складках платья, играет шаловливо, не замечая страха Оксаны, нарастающей паники...
Падение вдруг чудным образом замедлилось. Оксана падала по-прежнему, только очень медленно. Затем падение вновь ускорилось, но ноги встретили твердую опору - Оксана приземлилась. Благодаря замедлению в конце полета - было ощущение, что девушка просто спрыгнула. Вокруг темно, ноги по щиколотку в воде.

Вода приникла к ногам, заботливой стюардессой напоминая о том, что полёт закончен: «Наш самолет прибыл в аэропорт Домодедово города Москва, температура воздуха…но если здесь не видно самолетов, аэродром сгнил, а мечта о полетах, скукожилась до размеров бесцветной карамельки, воплощенная конфетками «Пилот», значит…»
Значит не разбилась! Оставалось, либо поверить в сей простой факт, либо начать выдирать рыжие волосы, заливаясь безумным смехом, выкрикивать в темноту, что-нибудь бессвязное, из серии: «Мамочка, это всё ложь! Спаси меня! Ди-ианка!!!»
Ободранное долгими рыданиями горло, продирало огнём, иглами, сотней кактусов, и ещё бог знает чем, но боль существовала какая-то уж очень вещественная и плотная, а потому, кричать совсем не хотелось. Хотелось шептать, мягко нежно убедительно, констатировать факты, жемчужными бусинами слов, пропуская сквозь восприятие, глядеть на этот погруженный в темноту мир, пытаясь найти хоть какой-нибудь смысл в окружающей бессмыслице.
Итак. Не холодно, не жарко, только бьётся трусливо, набрякшее паникой сердце в груди, да кровь бежит, наполняя сосуды ледяной ртутью. Чихнув, погрузила в жидкость руку, широко расставив невидимые пальцы во мраке, зачем-то плеснула водичкой в сторону, желая услышать холодный плеск, этой маленькой волны.
Вздрогнула, резко оглянувшись, - первобытное ощущение темноты, мимолетного взгляда, чужой острой тени, быть может прямо сейчас, подкрадывающейся к беззащитной спине. Страх, улегшись довольным псом где-то на задворках души, оскалил вонючую пасть, предупреждая девушку о том, сколь бесплотны попытки разобраться в окружающем хаосе. А ведь реальности хотелось! Хотелось правды. Быть может болезненной, страшной, ( …я сошла с ума?) непонятной, трагической, но всё же правды, обжигающе-горькой, раскаленной добела, подобной сотне ржавых бритв, которые исправно придётся глотать, проливая крокодиловы слёзы. Но всё же…Нужна была правда, реальность, смысл...и немного света

- Буря в стакане – Произнесла не слишком уверенно, сложив лодочкой ладони, поднесла жидкость к носу. Какие плесневелые факты, всплыли из глубин памяти, напоминая о том, что кислота должна иметь резкий запах, вкус, консистенцию…быть может.
…Некстати вспомнилась Алиса, и её рассуждения о баночке яда. Затем, так же некстати припомнился дешевый ужастик, и отчаянно вопящий мужик, неторопливо растворяющийся в серной кислоте…клочья кожи, кровь.
Ни в чём так и не убедившись, Оксана всё же осмелилась немного пригубить. Поминутно оглядываясь, прислушалась к собственному телу, ощущениям и беспорядочным мыслям, вспухающим во мраке гнойниками, вытянув руки подобно слепой, отправилась дальше, желая разглядеть в этой темноте хоть немного света.
Какая-то детская игра, упорно представлялась, давным-давно, плотно завязав глаза шарфом, нужно было притворяться незрячей, пытаясь обмануть стойкое ощущение болезненного препятствия расположенного где-то впереди, двигаться в пустоту. Сейчас нужно было притвориться, что это по прежнему весело, и крик, готовый вот-вот вырваться изо рта, это крик бешенной, такой невзъ*бенно очаровательной радости.

Вода имела горьковатый привкус, захотелось тут же ее выплюнуть. Вдали замерцал огонек.
- Кто тут бродит? - раздался хрипловатый голос, и чьи-то мокро хлюпающие шаги.

Услышав незнакомый голос, Оксане отчаянно захотелось, чтобы вода здесь поднялась хотя бы по горло, а вытянувшийся в длину русалочий хвост, выросший вместо ног, с жизнерадостным таким плеском, унёс девушку куда-нибудь далеко-далеко в гостеприимные просторы, глубокого синего моря. Мечта это впрочем, была глупая, лакмусовая какая-то, остро попахивающая шпротами и пирамидками жестяных банок, времен сиротливого дефицита, в мифологической стране СССР. Глянцевая, навеянная скорее фильмами о пиратах, замшелыми галеонами, и фальшивым блеском пластмассовых бусс, нежели здравым смыслом, - такая маленькая нелепая мечта о неожиданном спасении, отдающая безнадегой Андерсена и шорохом постаревших страниц романтических повествований…Вода бы тогда могла нежно колыхаться вокруг, неторопливо обнимая разгоряченное паникой тело, успокаивать, нашептывая нежные слова. И если занырнуть достаточно глубоко, ломанувшись в самую синь, бросив вызов стихии погружаться до боли в ушах, тонуть в этом живом океане преломленного света, а потом иметь смелость, плыть к солнцу, и настоящей, такой объемно-теплой реальности, наверное, можно было бы спастись.

Реальность привлекла к себе внимание, устроившись комком горечи во рту, обманчивая жидкость не могла потушить жажду, лишь пуще распаляла внутренний пожар, облизывающий деловито, измученную наждачку, пересохшего великим каньоном, языка. Какая-то детская обидка родилась, неторопливо обрела форму, никому не нужной, гниющей уже в зачатке мысли – Оксана ждала вкусную конфету, а вместо этого, подсунули горькое, несъедобное лекарство, ещё одна надежда истлев сигаретным бычком, была смачно раздавлена грязным ботинком
Лохмотья кожи на губах, болезненные трещинки, соль и биение уставшего сердца. Захлебывается кровью. Мешок мышц задыхается, дергается в груди, пытаясь выдать местоположение притихшей девчонки, глупый... А она, Оксана, прикрыв глаза, прижав побелевшие пальцы ко рту, затихла встревоженной ланью, пытаясь убедить себя, что превратилась в невидимку, и если подождать как следует, никто ни найдет и не услышит. Наверное, так бывалыче замирает вдруг олень, перед прицелом ружья, пытаясь убедить вселенную, что в этот краткий миг, он для охотника не существует. Оксана молчит.
«Я в домике!!!» - взрываются криком мысли в голове, ударяют острыми буквами в ушах, убеждают, распирают череп, ребра огнём, диафрагму - «Тссс. Никто меня не найдет. Я под защитой» - как заклинание, для не обремененного лишними извилинами мозга…

Голос стих, стихи и шаги. Словно не было ничего. Гулкая тишина вновь обступила Оксану, беря в свои объятия.
Голос молчит. Голоса нет.
Вдали мерцает голубой свет - неровный голубоватый огонек - как бы приглашая к себе.

Неверный свет утомленной лазури, растекается в этом сыром подвале, преломляясь кусачими искрами на студенистой поверхности горькой воды. Охлаждает. Роем жгучих искр в душу. Проникая.
Хрусталём...
И даже не сапфировый цвет, а нежнейший голубой, ласкает глаза, приглашая окунуться в искристо чудо. Обманчивое.
Розовые очки, изумрудные города, в пыльной кладовке памяти хранятся здесь. Яркий калейдоскоп, воспоминания-открытки, сейчас или тогда, раскрашенные усердно акварельными красками позабытые пейзажи. Старательной рукой. Обретают форму. Аромат янтарной осени, легкое дыхание сизой зимы на ладони. Пернатой льдинкой застывшей, нахохлившейся стайкой приунывших птиц. Голубями.
Озябшее…Ветреное прикосновение холодной руки. Бордовые тени под ногами замерзшие. На грубом асфальте...
И мокрый поцелуй осеннего дождя, остро неприятный, враждебный, как слюнявые губы, к бархатной щеке. Прикасающиеся.
Рой пушистых снежинок поутру, промозглая серость утомленного мегаполиса, обнимает бледными пальцами, суставчатыми, улыбчивым холодом обдавая кожу, сквозь колючий шлейф выхлопных газов. Вопреки!
И ноябрьский насморк, первая простуда малиново-красная, после долгого лета. Декабрьская синева неба, насмешливо прекрасная, до звона в ушах, пронзительная. Новогодними звездами. И такая же холодная, равнодушными узорами мороза, украшенная. Топленая синь в вышине. Сапфировая.
И однажды… оранжевое дыхание весны поутру. Роем пушистых искр, в открытые окна, воробьиной ссорой крикливой, солнечными лучам, свежестью. Накрывающее. Сквозь приторный запах растворимого кофе. Дешево-будничного. Золотистыми пылинками в воздухе танцующими, легким подрагиванием тюли. Несмелым. Салатовым, огуречным ароматом согревающее сердце. Обещает!
Оксане....
Краски. Добавляют правдивости, каждый цвет, реален, в каждом планета-жизнь. А здесь в неверных тенях, царит голубой. Сказочный цвет. Синяя птица, кобальтовое чудо. Пушистое. Глубоководная океанская рыба, лживым фонарем, мелкую рыбешку в пасть. Завлекающая...
Липкая иллюзия. Обманчивая фальшь. Но идти больше некуда. Тесная клетка, пронизанная сквозняками и страхом, удушливой вонью разложения. Как в гробу. Девушка двигается вперед, отвечая на приглашение. Чье-то...

Неоновый свет встретил ее шорохом полупрозрачных занавесок - это было что-то вроде круга - стояли ширмы, среди них виднелся вход. И этот свет идущий изнутри. И мерное дыхание - оттуда...

...Прикрыв глаза, в пространстве перемещаться ощущая себя в коконе спасительной темноты, мягкой темноты фиолетово синей, в которой так хочется раствориться да и исчезнуть вовсе. Иллюзией. Глупое желание страусиное – сунуть голову в песок, чтобы укрыться от своего врага. Кажется соблазнительным таким. Когда-то, очень давно, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, девочка Оксана могла сказать – как это глупо, закрыть глаза и поверить, что опасность исчезнет вместе с миром ненадолго. Там, где всегда светило солнце полуденное, и прямоугольники комнат нашинковывали хмурые дома на ломти квадратных жизней исправно, милая девочка Оксана, рисуясь перед подругами, делила вселенную на черное и белое. Радостно. Страус был всего лишь жалкой птицей, насмешек достойный и поругания, безмозглый страус, который прячет голову от опасности в песок. А Оксана была красивой девушкой, в меру желчной, в меру циничной как подобает в кругу творческой молодёжи. Утомленная жизнью двадцатилетняя душа. Отрепетированным жестом стряхивала пепел в стеклянную пепельницу, тонкими пальцами белыми театрально сигаретку сжимая, материлась изысканно. Пытаясь нитками черными, связать несовместимое, быть лучше, сильнее, ...это слово "круче" смакуя…И где она теперь, та самая девочка? Горьким дымом затягивающаяся, потому что так модно, приучившая пить кофе себя, потому что так надо, ругающаяся с мамой, с подругами, с целым миром. По привычке. Листающая журналы глянцевые обманчивыми вечерами воскресными, Виталику названивающая нудно, и скучающая грустно, по брусничному варенью в чае. С аляпистым рисунком на кружке, в виде ромашек и улыбчивых бабочек полуистершихся…Бродит в тенях быть может, примкнув к маленькой девочке, выдворенной давным-давно, два осколка личности во мраке долгой зимы, оставленные за ненадобностью. Будут нынче прозябать. И не сейчас, и не вчера, а когда-то давно, …Иногда люди оставляют собак на обочине пыльной дороги, случается душу. Взрослея, как хлам, относят на помойку.
Но это лирика. Способ скоротать время, убедиться, что еще есть силы думать. Мыслить. Существовать. Жить. Ощущая собственное "я". Здесь не было помойки, осколков и каких-то там, библейских душ. Здесь шептали занавески, и зыбкая жизнь, иллюзорная неправильная жизнь, требовала принять решение. В неверных тенях этой искусственной ночи, прислушиваясь к мерному дыханию, Оксана-Новая, которая верила что темнота сумеет её защитить, шагала к ширме все более пугаясь света. Призраки, как это ни странно, обитают все же там, где ты их можешь разглядеть - в сиянии чахлых ламп на сорок ватт. Лучше всего себя чувствуют.…А потому, несмело двигаясь вперед, ссутулившись, Оксана ждала очередного удара, решив заглянуть за эту самую ширму.

Дыхание. Мерной поступью, ближе, ближе, уже...
Занавеска колыхнулась белой тканью на ветру. Оксана, смотри. Что ты видишь?
Свет открыл ей правду - страшный миг осознания...
В окружении ширм на кушетке, окутанное проводами, лежало существо. Его нельзя было назвать человеком, хотя выглядело оно как человек, только с некоторыми модификациями. Пока существо мирно спало, его грудь мерно вздымалась и опускалась в такт шелестящему дыханию.

Дерево над обрывом застывшее словно, листья изумрудные на ветру трепещут. Такая картина. Корнями измученными цепляется за почву рыхлую, влаги доискиваясь, выживает. Напрасно. Ржавая земля цвета крови, больно ранит отстраненностью своей, высота зовет и крона пушистая более не может терпеть. Исстрадалась уже, сохнет. Желтеет. И впереди свобода, день ото дня все ближе. Кости земли вихрями обглоданные устали, крошатся со стоном, не за что скоро уцепиться корням будет. Измученные пальцы за здравый смысл хватаются, ломаются с треском ногти, жилы рвутся напрягаясь. Стереотипы. Разрушаются…
Вдох и выдох. Расширившиеся паникой зрачки, ужас в груди, мимолетный страх. Опять! Опять все с ног на голову, этот человек…это существо…?
Гадливое дежавю скользкой змеей. Как много самого разного страха уже испытала Оксана: страх парализующий, и страх панический. Ужас, вырывающийся криком из легких, ужас заставляющий сходить сума. Ледяной. Пламенный. Насекомыми проедающий нутро, спасительный и напротив, предательский. Дохнет ветерок и в обрыв. Девушка. Смотрит, ощущая как омерзение в груди нарастает, горькая оскомина. Желчи плевком во рту ворочается дрянь, горькие слюни.
«Как я хочу простого обычного здравого смысла. Хочу!!! Чтобы стало понятно, хоть что-то. Что. БЫ. СТАЛО. ПОНЯТНО. Зачем я здесь? Зачем эти люди? Почему я? Как выбраться. Поскорее! Все эти уродцы, весь этот хаос…Не хочу большее! Не хочу»
А. Губы шепчут что-то своё:
- Это цирк. Это корни. Мятущийся куст над обрывом. А я не хочу. Цирка и клоунов. Людовик чего глядишь? Лак нужен, ногти накрасить и покурить. Погиб твой париж. А корней не хочу. Однажды я раздавила паука, он был как солнце, нет-нет-нет это нездорово. Сигарет бы. Погиб Париж. Не хочу…

Однажды. За чередой понедельников Оксана видела фотографию в журнале. Застывшее у обрыва дерево с пространным названием автора «Лета». Что-жалкое было в этом растении, над пропастью обреченно за жизнь цепляющимся всеми корнями своими в борьбе напрасной, за пару мучительных часов еще. И героическое тоже. Как надежда, сердце зубами кусающая, смешная такая маленькая глупая надежда по сути своей. И растоптать нет сил. Не бычок ведь сигаретный, чтобы так просто тушить. Надежда...
Оксана облизнула губы. Это она сейчас то самое дерево на удачу слепо уповающее. Вздохнет ветерок, песок рассмеется тихим шелестом, земля держать устанет. И соскользнет…
В пропасть. От слова «Пасть». Прямиком в глотку безумия. Будет смеяться пуская слюни, биться головой о стену и снова смеяться выкрикивая лишь одно слово: «Корни» А может «Не хочу» или о Цветаевой грезить. Марина Цветаева. Тоже в пропасть-то соскользнула. Боролась-боролась, а потом в пропасть с гордо поднятой головой. Хотя и нет ничего гордого, в смерти-то.

Шевельнулось. Дыхание сперло, внутри мерзко закопошилось. Что делать - бежать, идти, ползти... Лишь бы прочь от этого "нечто"?
Оксана только развернулась, чтобы поискать глазами стеклянными на ногах негнущихся выход, как глаза в глаза ей уперлись его глаза. И легкая улыбка на губах. Свои многочисленные конечности уперлись в пол, стоял, наклонившись к ней, радовался как ребенок.
- Здравствуй. - и тут же выпрямился. И счастливо так улыбнулся.
- Мне нравится, что вы больны не мной... - начал цитировать он, и вдруг остановился. Вновь прижался лбом своим к ее, бережно так, тихонько. - Я тебя так ждал долго, так долго ждал... - и блаженно закрыл глаза.

Голова явно закружилась и Оксана, качнувшись, упала. Сердце прерывисто стучало.
Тук-тук.
Прости меня, Оксана.
Тук-тук.
Прощай, Оксана.
А перед глазами все плавали разноцветные рыбки...
3...
Оксана... Она тебя простила.
2...
Последний вздох. И только немой крик.
1...
Прощай...