ᛟ Лживая Сага: Стражи холода ᛗ | ходы игроков | 2. Руна вторая. Вёльвбринн

Колдуя над похлебкой, Ирия, казалось, совсем забылась и лишь кивала, слушая Ревдис в пол уха, но гладкая стежка слов воительницы всё же дошла до сердца лесной жительницы.
- Что ж, повсюду что ли так? Я-то гадала, чем я духов лесных прогневала, отчего они тепло себе забрали и лишь к костру изредка пускают, чтобы совсем не околеть. Не любят, значит, тепло. А оно, вишь, везде так. Тут и к ведьмам вам не надо ходить, я и так скажу: прогневали люди духов - лесных, речных, небесных - всех. Вот те и спрятали самое ценное: солнце да тепло. Жизнь, стало быть. С духами говорить надобно. Вёльвы это умеют, ваша правда.

- Ваш друг с духами вздумал спорить, - взгляд ее вернулся к Лешату и потеплел. Совсем по-девичьи смотрела она на раненого следопыта, даже зарумянилась вроде.
- Костер большой развел. Из старого-то корабля. Раны у него и так были, плохо затянулись, а тут еще и силы потерял, с огнем играючи, да упал много раз, пока в хижину дошел. Нельзя ему сейчас уходить, - взгляд из нежного стал обеспокоенным.

- Да, это всё я. - Недовольно буркнул Лешат решив, что пора бы уже и открыть глаза. Обозначить присутствие, так сказать.

- А ещё отрезал уши йотуна, проскакал пол мира на Слейпнире и выпил годовой запас медовухи конунга Хрорика. По усам текло, а в рот не попало. - Тут Лешат вспомнил, что усов у него нет и он, кажется, заврался. Теперь ни за что не поверят.

- Молчун, как же мне теперь тебя называть, если ты уже не Молчун? - Было хорошо. Блаженно. Спокойно. На столько, что Лешат разговорился. Запел соловьём, засыпал шутками. Будто и не покидал крепость.

Почувствовал себя дома... Понял это и задумался, пытаясь разобраться в себе.

- Да и вообще... Спасибо, что обо мне беспокоитесь. - Скомканно закончил он

  Подивилась Ревдис, что Ирия-отшельница о вечной зиме не знает, да приняла его, как нечто разговоров не требующее: коль не выходила Леса Дочь из убежища своего, так откуль же ей было ведать про то, что за пределами взгляда творится? А вот за слова о вёльвах колдуньях благодарна была, в поясном поклоне не погнушавшись преломиться:
  - Благодарю тебя, рода Соль дева, за ответ правдивый. Чем гнев сей пробужден, про то мне не знамо, однако ж дивиться на это нам пусто: ведь племя Мидгарда нередко за сварой, за чаркой хмельною да жаждой удачи про духов не знает, богам только веря. Немногие бонды глядят столь далеко, и духи уходят, уходят, уходят… Пусты остаются жилища людские, пустеют и реки, деревья, поляны – кто зрить не умеет, не видит те раны. А значит, и вправду стопы свои точно нам к ведьмам направить придется в надежде, что смогут они нам помочь, не чураясь прошенья.
  Лешат же Стрелок, следопыт многомудрый…

  Раздавшийся голос раненного заставил прерваться деву щита, что, став на конек величавого меда, стелила свою речь все дальше и дальше. Замолкла она, внимая Лешату, на шутки его улыбаясь, не веря, что жив тот и цел, и силы имеет к улыбке задорной. Пускай и не близкой досель с ним была Ревдис, а все ж была рада, что воин достойный, соратник в походе, еще не в Вальгалле пирует, забыв обо всем.
  - Лешат! – вскрик радости раздался, когда Бабочка подскочила к ложу хирдманна, на колена подле него опустившись, Ты жив! Как ты себя чувствуешь? Голодный, наверное? Что-то еще хочешь?

Первым порывом кузнеца было броситься к старому приятелю, задушить его в своих объятьях. Да вот только бравада вся показной могла быть, ради их же с с Ревдис спокойствия. Так что порывы и объятья пришлось на после оставить, а вот улыбку сдерживать Ингвар и не собирался. Расплылась улыбка по лицу, все задела, и глаза морщинками, и уголки губ, взвившиеся вверх, как флаги на возвращающемся с победой драккаре, и лоб, что разрезало пополам границей, глубокой как пропасть между людным миром и покоями Одина.

- Да, хоть Молчуном зови, хоть Окалиной. Главное здрав будь и чувства юмора не теряй. А голос тот как отравленная медовуха, вкусно пьется, да к худу дается.

- Ревдис.. - Смущённо произнес следопыт чувствуя, как губы растягиваются в улыбке. Пожалуй, стоило бы получать ранения почаще.

"Хочу, чтобы ты чаще улыбалась. Хочу, чтобы смеялась глазами. Хочу, чтобы то, что ты когда-то потеряла вернулось насовсем"

- Очень голодный. - Вслух произнес он, блаженно щурясь. Как будто ожидал, что его будут осыпать поцелуями, как делала это когда-то мама... Боги, как же давно это было...

А остальное он додумал уже прикрыв глаза. Но не переставая улыбаться.

- Все, Молчун. Закрепили. - Хрюкнул, подавившись смехом Лешат. - А никто даже и не догадывался, какие слова ты знаешь и как ты ими владеешь.

Как же здорово, что можно хоть на какое-то время забыть о том, что творится за порогом этого дома. Забыть о вечном холоде, живых мертвецах и всё редеющих рядах товарищей. Забыть о миссии...

Вспомнив о миссии, он слегка нахмурился и улыбка сама собой сошла на нет. Его кольнуло сожаление о Бьёрне, оставленном позади и погибшей Гейре.

Оживлению Лешата отчего-то не обрадовалась хозяйка лесной хижины. Улыбка, с которой прежде она смотрела на него, сошла. Прищурившись, Ирия ощупывала следопыта взглядом настороженным и, прислушиваясь к его разморенной, размягшей речи, словно заново узнавала.
- Нельзя ему сейчас уходить, - повторила она тверже. - Я сама вас отведу к вёльвам, коли на их сморщенные сердца вся надежда возложена. Не к добру слабому к ведьмам идти. Или не слыхали, что они допрежь помощи даров попросят? Слабый не защитит сильного, да первым на корм пойдет.

Лешату же действительно стало лучше. Казалось, хоть сейчас встанет и пойдет аж до самого ведьминого жилища да хоть в одной рубахе, а потом также обратно до Эрве Ордал. Да что там Эрве Ордал! До самого конунга дойдет с вестями! Ещё бы - с такой-то подмогой: словно на несколько лет помолодевшие соратники, глядели на него, точно на сокровище, ласково. Будто из страшного сна вынырнул Лешат в теплые объятия новой жизни.

Ингвар же, отвлекшись от созерцания пришедшего в себя друга, заметил движение в темном углу, что аккурат напротив входа. В комочек сжавшись да раскачиваясь, сидела там его дочь и, словно боясь из тени выйти, тоненьким слезливым голоском умоляла, шепча:
- Не ходи... не ходи... не ходи...

Вскинут топор в защитную позицию, загорожен Лешат, знак опасности подан Бабочке.

- Духи проникли. Опасность. Внимание.

Почему Лешат вдруг так резко выздоровел? Откуда у него столько энергии? Возможно его пытается захватить дух?

- Лешат, борись. Возможно тебя пытается захватить дух.

Как бороться с человеком, с медведем это Ингвар знал. А вот как бороться с духом? Да тем более с духом, который проник в человека?

- Дух? О чем ты говоришь, дружище? - Лешат удивлённо вскинул брови и резко дернулся в поисках оружия, а затем дернулся ещё раз, но уже от боли.

- Да, я не так уж и часто улыбаюсь, согласен, но это не значит... - Лешат честно пытался разрядить обстановку, но при этом слишком уж воинственно, слишком взволнованно выглядел кузнец, и слова замерли на языке следопыта.

- Вот уж теперь и не знаю, кто на самом деле слабее. Ты посмотри, что с ним творится, - всплеснула руками Ирия, нисколько не испуганная, указывая на Ингвара.
- А ну-ка вон давай отсюда, ишь! - взяв кованый ухват, она направилась в угол, где сидела дочь коваля. - Не твой дом. И не его. Вон! Кыш!

Девочка скривилась, будто вот-вот заплачет, да и правда захныкала. Точь-в-точь как дочь-малютка делала, стоило той упасть или пальчик о горячий котел обжечь. Она двигалась к выходу из теплого уютного угла и плакала.
- Холодно... - жаловалась малышка сквозь слезы. Тонкая рубашонка, вышитая руками Ингваровой жены, едва прикрывала колени.
Хозяйка избушки была безжалостна. Открыв дверь, она указала ухватом в непроглядную темень, а потом вглядевшись в ночь, крикнула кому-то, да так зло, с надрывом, словно там был самый злейший враг на свете:
- ПРОЧЬ!
- Расходились... - захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной. Тяжело дыша, Ирия будто не могла найти слов.

- Ты... - кивнула она Ингвару устало и как-то обреченно, - оружие ремешком завяжи, иначе вон, к этим, отправишься, - она показала ухватом на дверь.

- Одна ты сдюжишь, кажись, - хмыкнула она, оглядывая Ревдис с головы до ног. Не знала еще Ирия, как не знали соратники Бабочки, что уже несколько мучительно долгих секунд слышит она песню, что пели они вместе с Асгейром в дни своего летнего счастья. Молодой сильный голос мужа, в котором слышалась улыбка, раздавался за пределами домика, ждал, когда Бабочка подхватит. И в самом деле, сделай пару легких шагов, выйди наружу и увидишь родного, по кому сердце изболелось-истосковалось. Не заперта ведь дверь ветхого домика.

Ингвар не говоря второго слова убрал оружие, да ремешком его завязал, как в хозяйском доме следует. Не его это дочь была, теперь он твердо был уверен. Слишком много того что помнит, слишком мало, того что не мог знать. С памяти его выдирают по кусочку, как засевшие репьи с собачьей шкуры. Но зря Ирия волнуется. Видеть он теперь их видит. Но не боится больше. И сердцем не мается. По крайней мере за себя.

- Не одна она здесь была. С кем-то. Морок это колдовской. Духи шалят. Боритесь други.

Песня вышла изо рта. Намеренно хриплая и грубая. Ту что поют промеж себя бонды хороня скотину умершую от поветрия. Горе и решимость, боль и надежда. Трудно и горько, но вера не ослабеет, а дружеское плечо всегда окажется рядом в нужный момент. Вот о чем была эта песня. Может и не по случаю, но как же она отвечала его разрывающемуся сердцу. Глаза, уши, да казалось даже сама кожа твердила, вот оно, чудо случилось, дурак, не дадут жители Асгарда еще одного шанса. Но не безбородый мальчик стоял в избе. Прожженный горячим металлом и горючими слезами ясень битвы. И поэтому он стоял как скала, и поэтому делал все что мог, чтобы помочь стоять остальным.

  При виде готовности соратника действовать Бабочка еще шире улыбнулась – но радость быстро сменилась привычной строгостью, заставившей крылья склониться. В чем-то права была хозяйка, но и недоговаривала тож. Казалось Ревдис по взглядам ее, на лучника бросаемым, по тому, как в обережь его она кинулась, что сердце Дочери Леса растопил облик Лешата, закружил да в полон взял: вот и пытается Ирия спасти того, кто прорастил цветок чувств в душе. Понимала это дочь Гудлейва, понимала и даже поддерживала, но вот принять никак не могла, о чем и сказала, поднявшись от ложа хирдманна:
  - Солнца внучка мудро вещает, да за годы отшельничества о духе мужском позабыла. Мнится мне, что останься он здесь – скорей захиреет да сгинет бесследно: воина душа не прибудет в покое, коль товарищи да спасительница к вёльвам уйдут, его здесь оставив. Поверь странницы долгой словам, что отсердца – в пути обретет он и силу, и крепость, особливо если ошую тебя будет видеть.

  Кователя речи прервали ее, и осеклась дева щита, замолкая. Вгляделась туда, куда Ингвар свой взор направляет, кивнула неспешно. Лешата слова без вниманья оставив, к копью подступила, готовая драться – и снова застыла, как тролль на солнца свете: муж милый, любимый запел, за собой призывая. То дух был – сомнения деву не терзали, но как отвратить его, как отвадить от дома Ирии и от той, чьим пристанищем стала дорога без края? Не знала она – но запеть в ответ убоялась: а ну как усилится нежить ответом ее?
  Нарочито громко, так, чтобы песни Асгейра слова заглушить, ответствовала Леса Дочери падчерица бескрайних троп:
  - Я сдюжу, хозяйка жилища сего, хоть и кличут меня за собой и поныне. Но ведомо мне, что не Асгейр то – нечисть. А мужа отплакала я, на костер возложив, и о том не забуду навеки. Пускай Тварб взывает – до этого дела мне нет. Пока что ж… Не кип т ли похлебка, не ждет ль она мисок? О мертвых забудем – живым нужна пища, не так ли. А с пищей – беседа застолья, что сотнею сказов полна. Лешата покормишь ты, иль мне постараться?
  Надежной и стойкой старалась казаться Бабочкой прозванная – да все равно бледна была, стараясь за общей беседой душевные раны унять.

Что Ингвара, что Ревдис, хозяйка слушала, сурово поджав губы. Видно было, что и ее что-то отвлекало, занимало ее слух.
- Теперь всю ночь покоя не дадут. И впрямь лучше подкрепиться, - ничего не ответив Бабочке, Ирия вернулась к похлебке. Мертвые действительно не унимались. Не сбивал их пыл ни густой громкий баритон Ингвара, ни задор, с которым Ревдис приступила к раздаче похлебки.

- Сама покормлю, да за одним и спрошу, желает ли обузой соратникам в лес идти следопыт ваш, - однако Ирия слышала всё. Улыбка так и не вернулась к ней. Когда она подсела к Лешату, чтобы угостить того похлебкой, рассматривала она его, чуть сощурившись, как лекарь несчастного, угодившего в его добрые руки, а вовсе не как будущего суженого, что по сердцу ей пришелся.
- Ешь, коли в путь собрался, - в этом понукании был и вопрос, и забота, и упрек.

У Ирии было сильное, молодое тело, руки знахарки и хозяйки умелой - такую бы с ними в путь - да только, кажется, не смыслила себя Ирия без своего очага, у которого кроме нее, не было больше смотрителя.

  Ожидала Ревдис, что дева лесная сама станет Лучника кормить – да так оно и получилось. А что до взора ее, так нет в том ничего дивного: не только сердца пожар Ирией движет, но и забота целительская.
  - Так и будет, - кивнула дева щита, миску с похлебкой из рук принимая. Уселась она на пол прямо, ноги под собой скрестив, да спокойно начала варево горячее кушать, щурясь блаженно: с дороги долгой да хлада колючего самое оно было – варева густого отведать. Молчала странница, помня, что долга беседа после застолья, во время ж питанья,коль ни на пиру, мед слов лить не должно. Лишь ложки о миску стук ритмичный с угла ее тишь нарушал, и лишь взгляды быстрые на дверь, откуда духов пенье еще доносилось, показывали явно, сколь непрочна невозмутимость Бабочки.

  Трапезничать кончив, отерла тряпицею ложку она, на ноги поднимаясь. Прошедшись по хижине шагом размеренным, у трав пучков задержалась, целительницу вопросив:
  - Отшельница славная, можешь поведать, найдешь ли в своих закромах ты чертополоха стебли да зверобой, кокорник с ягодой ядовитой или осоки клинок. Про кровь овечью и спрашивать не стану я: вряд ли за зиму долгую запасы оставила ты. Умаялась я от духов призывов: пора бы им честь знать, да в Хель обратно спуститься. А травы мне верные в том помогут, благо полынь-тоска да волчий корень с собой у меня.

Принял похлебку Ингвар, поблагодарил молча, голову склонив. Уселся в угол, где дочь увидел и принялся есть, неспешно, но основательно, чтобы ни одной капли мимо не пролить. Крепок был его разум, крепко было тело, а вот душа. Душа рвалась на мельчайшие осколки как стекло под ударом Мьёльнира. Столько всего произошло, и так все близко, что не успевало улечься по полочкам, перестать саднить и боль непрошенную слать. А тут еще и еще на незакрытую рану. Словно специально ищет где больнее будет, где слабое место в душе и сердце. Вот и сейчас, знал он что не дочь слышал, что духи это его испытывают на прочность. А все же хоть край полотна надежды, что дает силы держаться этот угол поддерживает.

Вот уже доел похлебку, прибрал за собой, чистоту соблюл, а мысли все так же сполошно мелькают, не дают сосредоточиться на одной. Ирия Лешата блюдит, Бабочка снова в бой готова хоть и не с привычным оружием, но свои мысли все это в тайный ларь, как у южан, надолго откладывают. Так и не заметил кузнец, что уснул прислонившись спиной к углу.

Мёртвые. Какие мёртвые? Не иначе как колдовское питьё так подействовало на спутников. Сам Лешат мёртвых никаких не видел. Последнее из своих горьких воспоминаний он сжёг вместе с драккаром. Повернув руки ладонями вверх, он поднёс их к лицу и несколько секунд напряжённо всматривался, будто бы пытаясь что-то понять или вспомнить. По недоумённому лицу, когда он посмотрел на Ирию, можно было понять, что он не преуспел.

Вместо ответа только коротко кивнул и очень осторожно, но настойчиво взял миску с похлёбкой из рук хозяйки дома. Вопрос о продолжении пути даже не обсуждался. Он - мужчина. И не станет отсиживаться за спиной соратников. Особенно зная, что позади, в Эрве Ордал, десятки глаз напряжённо, с надеждой вглядываются в северном направлении.

- Что ты знаешь о распятом боге? - Тихо, отчего-то с сипотцой, спросил, наконец, следопыт, глядя строго перед собой и опустив пустую миску на уровень груди.

Сама Ирия, когда Лешат отказался от помощи, вернулась к котлу, задумчиво, будто вовсе забыв, что делает, положила себе похлебки, также задумчиво и вычерпала миску до дна. На вопрос Лешата лишь головой помотала да отмахнулась, мол, какой еще "бог". Мысли ее точно были не о боге, еде или отдыхе. Чем темнее становилась ночь, тем беспокойнее - Ирия.
Машинально потянулась она к травам, достала всё, кроме зверобоя, передала Бабочке, да принялась миски намывать. Движения ее были отрешенными и словно наспех. Она всё чаще поглядывала на дверь и будто места себе не находила.
Вот собрала Ирия все миски горочкой, едва обтерев от воды, да понесла на полку.

- ПРИВЕЛА? - зычный басовитый окрик раздавался за пределами домика, но будто со всех сторон разом. Ирия побледнела, с громким стуком выронила все миски, те разлетелись на черепки, а сама она закрыла руками уши и зажмурилась, как от сильной боли.
- ОТДАВАЙ! - голос обволакивал всё - лес вокруг, хижину, проникал сквозь стены, лез в щели и, закрывай - не закрывай уши, раздавался в голове.

- Нельзя вам здесь быть, да куда ж я вас на ночь-то дену, - зашептала Ирия и сразу из насмешливой властной хозяйки превратилась в напуганную съежившуюся девушку, которую тронь и без чувств упадет - так на нее действовал этот голос, грубый и совершенно неземной. Она по-прежнему не отнимала ладоней от ушей и побелела лицом еще пуще прежнего.

- ОТДАВАЙ! - тем временем снова потребовал голос. Только сейчас заметили путники, что поглотил этот голос все остальные. Смолкли песни Асгейра, крики и плач Ингваровой дочки.

Сильная рука следопыта легла на плечо Ирии и чуть сдавила его. Мужчина сосредоточенно смотрел на дверь, но при этом совсем слегка, для неё, улыбался. Когда только успел одеться? Успел. Куртку, что с чужого плеча, надел, но не завязал - болтается на груди. Сапоги тоже остались на полу у дверей. За поясом уже поблескивает нож с широкой гардой, для защиты запястья. А в свободной руке зажаты оба топора. Один для метания, другой для сечи.

- Принеси мне сапоги и подай лук. - Негромко, но очень твёрдо произнёс следопыт, продолжая сжимать плечо Ирии и слегка её встряхнув.

- Ревдис, Ингвар. - Следопыт подбородком указал на дверь. - Мы ведь не станем прятаться за стенами дома, как загнанные животные? Выясним-ка кто там такой разговорчивый. Молчун, запасись огнём. Хозяйка, собери своё колдовство и подмогни нам.

Ирия и правда пошатнулась, когда рука следопыта легла ей на плечо, но, увидев, что собирается делать Лешат, в ужасе отшатнулась:
- Нельзя, нет, - маленькие ладони легли следопыту на грудь, словно способны были остановить, - стрелой его не поразишь и мечом не зарубишь. Бесплотен он. И там, за этой дверью, он хозяин, - она произнесла это быстро, на одном выдохе и, пока переводила дух, всё смотрела Лешату в глаза.

- Только здесь не тронет. Здесь Я хозяйка.

Припомнилась Ревдис тотчас сага одна. Лживая, наверняка. Об отряде из трёх отважных воинов, которых лес ночной, словно зайцев, сожрал, ибо был это вовсе не лес, а дух лесной, вечно голодный. И было у него сердце, прямо посреди, на маленькой опушке, в хижине. Сердце то - единственное, чем не мог управлять дух. Единственное, что было ему не подвластно и что могло его убить: надо лишь, чтобы разом затихло, потухло оно. Или было отдано другому.

Вспомнил Ингвар ту сагу или нет в тот момент висы потом не рассказывали, вот только встал он у двери не с топором а с двумя чашами, ну или как в других висах говорилось с двумя котлами. Да и держал он их особым образом.

– Негоже грозить тем, что сделать не можешь. Негоже требовать того, что не можешь забрать. Твой голос силен, но и наш не слаб. А еще мы здесь по праву, а ты неписанные законы нарушаешь. Смотри сегодня ты закон нарушил, а завтра твои законы нарушать начнут.

Как он это сделал было непонятно, вот только голос что выходил наружу на голос человека походил лишь отдаленно, а уж по силе ни одному конунгу принадлежать не мог, настолько был силен и громок. За спиной у бонда аж глиняная кружка треснула от такой мощи. Казалось что разговор такой много сил отнимать должен. Да вот только наоборот походило, каждое слово кузнецу сил да уверенности придавало.

Дальше снова висы расходились, кто говорил, что сын Асгарда горлом Ингвара управлял, кто стихами его колдовскую силу описывал, вот только склонялись все к тому что чудо это чудное было.

  В углу дома устроившись, Бабочка-дева ноги под себя подогнула, да травы пред собой разложила, под нос что-то тихо мурлыкая. Одну травинку из пучка возьмет, из другого пару, в мешочек свой руки запустит, еще стебелек сушеный вытащив, да вяжет все вместе. И пока делом своим, что иные допрежь, чем разобраться, колдовством бы нарекли, занималась, безмятежным, спокойным лицо ее было: словно нету ни духов, ни пения зова, ни опасности леса колдуний. А как прерывала песнопения в тот миг, когда узелки вязала, все одно шептала негромкое что-то, улыбки лучи иногда посылая в пространство пустое.
  Но стоило глазу раздаться, что зычен и страшен, вскочила на ноги дева щита, стремглава, подобно снаряду из пращи. В кинжал, что на поясе узком спокойно висел, до костяшек побелевших вцепилась, да с Ирии взгляды на дверь и обратно переводить начала, словно думая что-то дурное. Но дочери леса шептанье, ветру в листве заблудившемуся подобное, угомонило мысли дурные, да морщины на лбу воительницы быстро разгладило. Кивнула щита дева, а после слова Молчуна поддержала, что Следопыта пылкого от опрометчивости оберегал:
  - Не бьются мечом с древним духом, о воин, коль ты не герой и клинок твой не асами кован. Пронзишь ли копьем ты камений стену ли, прострелишь стрелой ветер с севера хладный? Постой, не иди, дай подумать недолго.

  А покуда тот, кого Молчуном раньше кликали, голосом новым, что громче бурана, пытался незваного гостя отвадить, с крыльями Бабочки дева к хижины хозяйке подступилась с вопросом:
  - Мне сейд один старым сказом платил за растенья, и помню легенду про сердце лесов я, словно вчера рассказали ее. Коль скоро должны мы унять Громогласного духа, ответь мне: известно ль тебе, что за сердце его можно счесть из вещей, что есть в доме? И ежели нету, один лишь ответ у Гудлейва дочери – лишь ты неподваластна Зовущему Грому, и Сердцем зовешься сама. То значит, что мы иль пронзить должны сердце – я гость, и предательством жизнь не изгажу – или в руки иному навек его дать, клятвой выбор скрепляя. Коль так, то решай же, Дочь Леса, пред кем же из двух ты готова склониться. Сказала б я трех – да дева сама, как видишь. И хоть ношу щит и могу выбирать себе жен, как мужчина, не думаю, что решенье такое устроит тебя, Ирия-отшельница.

- Но бьются храбрым сердцем. - Возразил Лешат морщась и даже чуть отступив когда тот, кого он долгое время называл Молчуном, начал издавать чудовищно громкие звуки. Присмотрелся, что такое делает кузнец, хмыкнул и едва не пропустил следующие слова Редвис. Удивлённо поднял глаза на деву щита и вздрогнул, чуть скосив глаза на Ирию. Плотно сжал губы и будто бы только сейчас увидел женские руки, что лежали у него на груди. Кожанка мертвеца так и не была завязана и одна прохладная ладонь покоилась на уровне его сердца. Того самого, очень храброго.

На миг их оглушил уже не рев древнего лесного духа, а сам Ингвар. Будто мало потрясений пришлось на их долю. В маленькой хижине его зычное воззвание раздавалось куда громче, чем снаружи. Дух Ингвару не ответил - то ли речь человеческую плохо разумел, то ли со смертными не общался.

Когда же заговорила Ревдис, обращаясь к хозяйке дома, та впервые отвлеклась от громоподобных криков и удивленно выслушала Бабочку.
- Не знала я, что ты столь мудра. Права ты, дочь Гудлейва: дом мой и я сама - суть сердца его. Истребить нас и погибнет дух лесной, перестанет дары живые требовать. А коли миром хочешь, не нарушая гостя клятвы, так тому тоже не бывать... - с горечью произнесла Ирия.

- Коли сердце кого выберет, - тут она замолчала, потупившись, на Лешата даже не взглянув и руку с его груди убрав, - тот по своей воле забрать его должен. Посему только первый способ остается. Следопыт ваш клятвы гостя не приносил, ему и выбирать.

  Бабочкой прозванная дева поморщилась от Ингвара голосины, переносицу перстами двумя потерла, но мнение свое высказать никак не стала: пускай каждый свою попытку хижину оборонить попробует, а там уж ясно будет. То было выходом простым да очевидным, потуг особых не требующим. А вот решить и решиться поступить по тому обряду, что Ирия-лесничка предложила… Понимала Гудлейва дочь, что выхода простого здесь нет, и за каждый большую цену заплатить придется, как Одноглазому за мудрость мимирову.
  - Не величай меня мудрой, солнечных лучей наследница: я всего лишь зрю чуть больше зрячих, - дева щита на рисунок свой вкруг глаз указала, - но счастьем под соснами да ивами с того не обладаю. Преклонился слух мой речам твоим, запомнило сердце их стежку, следам беглеца подобную. Дело ты говоришь, о гостях заботясь, как и подобает хозяйке доброй, да торопишься только, Лешату-лучнику решать единым способом предлагая.

  Вплотную почти подошла Ревдис к хижины лесной хозяйке, в глаза глядя прямо да твердо. Как бы не говорила Ирия-дева, что один лишь способ остался – не верила Эрве Одаль воительница, что так оно и есть. Сдаться, не борясь, попустительством своим хозяйку позволить убить, кров предложившую и ныне за гостей умереть готовую – все это противно было духу девы быстрокопейной, верившей искренне, что любое дурное да неправедное остановлено должно быть.
  - Ты, леса дочь, меня не хуже знаешь, что ледяное стало теплым, да горячее остыло. Время дай замереть и подумать избраннику твоему, да в своей груди ответ отыскать. Ведь не всегда даже разум самый острый видит то, что ближе соединившихся ладоней, да не всегда сердце заиндевелое быстро отзывается тому, что само же и породило. Успеется еще все разрушить: все одно Громогласный сюда не войдет, дожидаясь, покуда навстречу мы к нему выйдем, голодом или отвагой влекомые.
  Кто звезды спрятал в глаз разрезах – не удержит их долго, верны слова мои? А коль счастье невысказанное бедой односторонней обернется, то там уж дальше думать станем. – Ревдис головой покачала смурно, - не готова я, не желаю под железный язык пускать тебя, да хижину эту Гулигамби хвостом горячим рушить.

  Где и стояла, села на пол земляной Бабочка, снова веки смеживая.
  - Мужи достойные, слыхали вы беседу с Ирией-девой мою. Прошу – спросите сердце свое, да ответ в нем найдите, какой уж есть. Вопрошайте – ибо второй раз спасти не получится.

  Словам произнесенным, в пожелание воплощенным, щита дева и сама прислушалась. Вспоминала она Ирии слова да взгляды, движенья плавные да рук танец, найти пытаясь ответ, кто пришелся отшельнице по нраву. По всему выходило, что Следопыт это был, но… вдруг она ошиблась, вдруг звезды с их отраженьем в пруду перепутала?
  Но не только на Ирию взгляд очей закрытых устремлен был, но и вовне. А если все-таки ошибается она, если все-таки верит глазам больше, чем сердцу, если все-таки…

  Век не поднимая, тихо запела Ревдис: толи про себя, толи про Ирию – ей и самой вряд ли было понятно.
И я дарую тебе свободу,
Но ты ко мне возвращаешься вспять,
Как в окна ветер, как путник к дому,
Как то, что мне не дано поменять.
И в этом самое главное чудо -
Иметь, что никто не в силах отнять.
Пусть мир не вечен, но я не забуду,
А значит и не смогу потерять.

- Да что тут говорить, брюдкауп мы конечно не соорудим, но если надо Лешат, то сватом я твоим буду и за согласие чем отдарить найду. И самой Ирие и родичам, коли такие сыщутся. А так я немоту потерял, да слепоту не приобрел, а то, что ваши разговоры за столом к сватовству ведут трудно не увидеть. Решайся друг.

До слов о брюдкаупе Ингвар продолжал вещать громовым голосом, но после сообразил, что тут не молот Тора, а решимость Одина потребна и повернул чаши горлами вниз. А, когда Ревдис запела, подхватил ее песню, знакомой оказалась, да ладно так подхватил сливались мужской и женский напевы, словно пальцы в крепкий замок, образуя что-то новое, но при этом не поглащая старое.

Голова шла кругом. Казалось, что заколыхалась земля. Очень хотелось сесть. Лешат почувствовал, что стоит на пороге чего-то большого. Нет, огромного! Необъятного! Сейчас, вот прямо сейчас о нём пишут новую вису и подталкивают вперёд, мол, действуй, человечек и твоё деяние ляжет священными рунами на скрижали истории. Но не истории мира. И даже не истории викингов. Сейчас складывается твоя собственная история...

Казалось, в размышлениях прошло несколько минут, но на самом деле лишь секунды. Медленно, как во сне, Лешат подошёл к Игнвару, обхватил рукой его затылок и крепко прижался лбом к его лбу, глядя в глаза соратника. Теперь уже больше, чем соратника. Так ничего и не сказав (а к чему что-то говорить), вернулся к Ирии, на ходу делая надрез ножом на ладони и возвращая его за пояс. Подойдя к девушке аккуратно, одним пальцем приподнял ей подбородок и провёл рукой по её лбу, оставляя кровавый след. Затем оставил такой же след на лбу у себя.

- Ты моя. А я твой. До самого Рагнарока. Клянусь Одином, Вературюм. - Громко и отчетливо произнёс он. И хотя в глазах мужчины не было огня, они сверкали торжественным обещанием. - Мой брат Ингвар, воительница Ревдис и все боги Асгарда да услышат мои слова.

То, что случилось потом, оставило после себя главный вопрос: можно ли было поступить иначе?
Конечно, можно было дождаться хмурого утра и отправиться к вёльвам, распростившись с хозяйкой хижины и ее незавидной долей. Истребить сердце леса, тем более, что Ирия самолично предложила это своим гостям, также было возможно. Что в этом случае случилось бы с лесным духом, лишившимся самого дорогого? Наверняка, он бы сгинул, а воинов Эрве Ордал завалило бы погибшими вместе с ним вековыми деревьями.

Но кто же об этом мыслил сейчас, когда клятва была произнесена.
Казалось, сама Ирия весьма удивилась ей: в глазах блеснули слёзы, а речь ее была короткой, словно боялась она, что это сон и им кто-нибудь помешает:
- Живу я здесь испокон веков, когда вокруг только и было, что солнце да луна. И не было еще на свете человека, которому понадобилось бы второе сердце. Теперь я твоя. А ты мой.

Стоило произнести эти слова, как стены хижины затряслись от нечеловеческого вопля, а земля принялась ходить ходуном, затем разом погас очаг, оставив всех во тьме. Маленький огонек, что зажгла Ирия, осветил неподвижно лежавшего на земляном полу хижины Лешата. Ирия быстро растопила огонь в очаге и снова быстро вернулась к только что обретенному суженому, легла возле, положила голову на грудь. Вой за стенами стих, внутри, в маленьком домике тоже было тихо. Как и в груди следопыта, чьё сердце больше не билось.

Как в старинной русской сказке — дай бог памяти! —
Колдуны, что немного добрее,
Говорили: «Спать ложись, Иванушка.
Утро вечера мудренее!»
В. Высоцкий

  Не ждала Ревдис, Бабочкой прозванная, не гадала, что мужи братства Эрве Одаль не станут время на размышления да поиск ответов тратить, а что подойдут к вопросу, как к Пиру Воронов – рубанут с плеча, не задумываясь, оставив другим последствия разбирать. Мудро ль то было, поспешно ли, або вовсе ошибкой – ответа не сыскать было допреж, чем веки в последний раз смежатся. Щита дева лишь головой покачала, расторопность Лешата видя, да отозвалась, поднимаясь:
  - Ревдис дочь Гудлейва, Бабочкой прозванная, услышала твою клятву. И коли невеста сиротой осталась – буду я ей сестрой.
  Знала Бабочка, что пред асами и людьми не будет брака, ежели одна из сторон за спиной никого иметь не будет, если никто не вложит руки невести в ладони жениха. Но знала она и то, что делать след при подобных ситуациях – и бестрепетно огласила себе сестрою леса дочери. Теперь же, когда одна формальность улажена была, завершила речь краткую свою обрядовой, традициями установленной формулировкой:
  - Я свидетельствую!

  Вот только не дали ей ни лентами две кисти перевязать, не вложить одни пальцы в другие. Заставил ее рев громовой, в ответ на Ирии слова прозвучавший, вздрогнуть да снова за ножа рукоять схватиться, нападения ожидая. Но смолкло все, и тьма пала непроглядная, как в глубинах подземных, где стоны и скрежет зубовный. А когда лучина в ладонях сестры названной, с кем кровь еще смешать только предстояло, мрак густой разогнала, узрела она Лешата, ничком лежащего. Руки касания было достаточно, чтобы почувствовать непоколебимую груди гладь, дыханием живым не недвижимую.
  Стену плечом подперев, поведала щита дева Ингвару-Кователю. Что нету больше биения в груди лешатовой, нет больше дыхания. Но поостерегла:
  - Чуется мне, о Кователь Премудрый, что рано еще тризну по другу справлять нам с тобою. Быть может, связь эта, сердца два нашедшая, лишь на время в забытье Следопыта отправила нашего. Кто знает, возможно, что умер для мира и мертвым всю тьму он пребудет, утром дабы воскреснуть, дар новый за то получив. Возможно, три дня и три ночи нам ждать его придется: как Один на древе Познанья висел, так и дух следопытов блуждает далече.
  Одно лишь я знаю, не будучи ведьмой иль сейдмейди – мы доброе дело сделали, сполна за странноприимство хозяйке отдав. Изгнали мы духа жестокого, что тоже есть благо, которое нечасто ты встретишь в сказаньях. И хоть кровоточит сердце мое за Лешата, я знаю, что ныне пора нам с тобой на покой: пусть утро рассудит, что было, что будет – уж ночи оно-то стократ мудренее. Покуда ж давай мы накроем их шкурой, да вложим ладони в ладони, как должно. А там и забудемся сами в царстве видений полночных до первого солнца златого луча.
  Ты согласен, Стали Певец?

Корежило Ингвара, да так корежило, что как бы чего не хрустнуло, не сломалось. Не громкий крик духов тому был виной, не упавший бездыханным ясень битвы, не слова названной сестры древнего как море и земля существа. Корежило от предчувствия. Не так все это ожидалось, но так случилось, не к этому шли и не так как суждено все закончится. Не просто нить от цели уклонилась, вся спица, что судьбы человеческие вяжет сломалась пополам. Что теперь будет даже в Асгарде похоже не ведают, вот только к добру или худу все вопрос, большой вопрос, ни одному тингу не под силу его решить, любой ярл зубы обломает.

Когда Лешат слова говорил, а потом все ответ Ирии слушали, кузнец в мешке своем копался, вытаскивая дар свадебный от семьи жениха да для невесты, которая женой названа. Поэтому ли, то ли от общей заторможенности, не сразу понял тот кто правит драккарами по глади стальной, используя вместо весел щипцы да молот, что же именно произошло. А когда смог осознать уже поздно бросаться было. Права Бабочка, не сейчас его судьба решается, точнее сейчас, но это только самое начало.

- Какой уж премудрый, тут баран в стаде и тот бы ярлом по сравнению с трелом показался. Сказала же, подумайте, да только казалось что и так все видно и ясно. Обеты мы все соблюдем, не сомневайся. Давненько я их не исполнял, кто ж Молчуна в сваты позовет, но кое-что все-таки помню. А потом ты ложись, а мне уже не уснуть, посторожу ваш сон. Дух похоже больше не опасен, но в лесу и без него лиха хватает.