< Потрёпанный листок бумаги, пожелтевший от времени. В некоторых местах перо проткнуло бумагу, в левом углу видны расплывшиеся капли чернил. На листке изображена бесформенная мешанина из конечностей человеческих тел – руки, ноги, лица, застывшие в беззвучном вопле. Линии растянутые, постоянно загибаются в различные узоры, словно художник был не в себе. Складки помятой бумаги отбрасывают дополнительную тень, и изображение кажется чуточку живее, чем должно бы.>
На равнинах Итиль в это время года очень ветрено. Мы были тогда в этой деревне, в одной из многих приютившихся там среди неприветливых полей, полных камня, так что вспахивать эту землю тяжело. Когда я прибыл туда с ещё пятью людьми, от населения осталась едва ли половина. Другая, пораженная неизвестной болезнью, пожирала сама себя. Они не могли остановиться, находя какое-то упоение в том, чтобы рвать зубами собственную плоть. Кому-то везло больше, и они умирали во сне, сгорая как свеча. Мы могли лишь прекращать страдания, и гадать, какой ветер принёс это проклятие.
А потом и нам пришли эти сны. Когда мы обессиленные валились с ног, они обволакивали нас, вдыхая в изможденное тело крупицу жизни. Я не помню их содержание; а если б и помнил, предпочёл бы забыть. Потому что теперь я знаю, что они означают. Поначалу они были приятны, и мы просыпались отдохнувшими, полными сил. Но чем дальше, тем больше они походили на болезненные видения – мои друзья просыпались в горячке посреди ночи, покрывшись испариной, и лопоча какую-то бессмыслицу.
Мы поняли, что это лишь первый симптом болезни, когда Петер сорвался в истерику. Он отказался куда-либо идти, сев за стол и начав запихивать в себя еду с таким рвением, словно не ел неделю. На следующий день у него началась горячка, и он не смог больше встать с постели.
Сколько мы ещё держались, пытаясь как-то помочь этим людям? Я не помню. Мои изыскания привели меня в пещеры неподалёку от деревни. Меня влекло к ним в слепом отчаянии, к тому времени я – по какому-то неведомому провидению, единственный, кто ещё стоял на ногах – уже потерял всякую надежду вылечить это, и лишь надеялся хотя бы обнаружить причину этой заразы. Возможно, я решил, что это испарения со дна пещеры? Уже и не помню, что руководило моей волей тогда.
Спускаясь по гранитным коридорам, я не мог отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит. Факел едва мерцал во тьме катакомб, и пляшущие на стенах тени сливались вместе с каменными узорами в причудливые картины. Моему воспаленному сознанию представлялись одни только чудовища, пялящиеся на меня со стен, ощерившиеся в, сколь беззвучном, столь же и безумном хохоте.
В какой-то момент, пещера так расширилась, что всё потонуло во тьме, и только небольшой островок света над головой продолжал выхватывать отдельные кусочки каменного пола у меня под ногами. Не знаю, зачем я зашёл так далеко – видимо, отчаявшись, я решил сгинуть здесь, упав в какую-нибудь расщелину. Потому что после того что я видел, такая смерть была бы милосердной. Но вот странное бормотание выдернуло меня из лабиринта собственных мыслей. Оно заполнило мертвую тишину пещеры, вытеснило все образы из головы, погрузив меня в состояние подобное сомнамбулическому. Я шёл твердо, уже не на ощупь, словно обрёл способность видеть в темноте; и в то же время я с ужасом осознавал, что не знаю, куда иду, что моё тело действует по чьей-то зловещей воле, а не по моей собственной.
Наконец я попал в грот, где в стенах неизвестная сила выточила сотню дыр: мой факел выхватывал их из темноты одну за другой, благо (о нет, совсем не благо! Почему, почему он не потух ещё тогда?) горел также ярко, как и при входе в эти катакомбы. Я набрался смелости – потому что бормотание с тех пор усилилось, превратившись в настоящий гул, раскалывающий мою голову – и заглянул в одну из этих природных бойниц. Я закричал, но крик застрял у меня в горле от осознания страшной правды: это было не чьё-то бормотание. Гул издавало разлившееся море человеческой плоти, сотни, тысячи рук, голов, ног, и других частей тела смешались в бесформенную массу, которая монотонно тянула "а-а-а" и молотила по стенам и самой себе, словно пыталась прекратить собственные мучения. Мне показалось, что в полумраке там промелькнуло лицо Петера...
Меня вдруг захлестнул знакомый жар – сначала он придал мне сил и бодрости, но затем всё сильнее разгоралась во мне и жажда, и голод, и похоть, и я был уже готов рвать на себе плоть зубами, лишь бы насытиться... но тут моя рука соскользнула по граниту и я покатился вниз. Страшная боль прорезала моё сознание, гранитный выступ рассёк мне руку от ладони до локтя, и вместе с тем разорвал страшную цепь, которую набросило на меня существо. Очертя голову я бросился прочь из пещеры, я бежал, ударяясь в темноте о углы пещеры и выступавшие камни, и живительная боль от этих ударов придавала мне сил.
Только через месяц я смог прийти в себя – я так и не помню, как мне удалось выбраться из пещеры, и временами я всерьёз спрашиваю себя: а я ли выбрался из пещеры? В старых архивах, написанных в прошлую эпоху, я нашёл лишь отрывки, едва заметные намёки на увиденное мной, словно автор сам боялся писать об этом. Тогда я наконец узнал одно из имён этого существа, хотя по правде сказать по силе оно равняется богам, о которых пишут эти же трактаты: Алчная Плоть.