Красные небеса Парижа (заморожено) | ходы игроков | Интермедия. A minimum ad maxima.

Музыка для Сцены: ссылка

Something is rotten in the state of Denmark.
       – Гамлет. Уильям Шекспир

18 Мая 1522 года. Воскресенье. Полдень.

Шато де Пьер-Сиз, временное месторасположение королевского двора

Множество знатных господ собрались в главном замковом зале, увешанном множеством великолепных гобеленов, изображающих сцены охоты и зверей, вскоре после того как прозвучали колокола к Сексту. Несмотря на то, что Малые Часы редко посещались высокородными прихожанами, в этот день многие пришли к полудню по случаю скорого отъезда не только чтобы послушать пение монахов и урок, но и для встречи и бесед с другими важными представителями дворянских родов. Все стремились, пока ещё не пустились в путь, в спокойной обстановке, обсудить то, что творилось на полях сражений в Северной Италии, а также обвинения, в гневе брошенные маршалом Оде де Фуа в лицо королевского управляющего финансами Жака де Бона, будто бы тот задержал жалование швейцарским наёмникам по своему разумению да по предательскому сговору. Конечно, это не должно было оставаться без ответа, а потому вслед за обвинениями отправился приказ об объяснении, куда делись 400000 экю, предназначенных для армии, на что прозвучали сбивчивые слова объяснений и ссылка на то, что, дескать, казначей отдал деньги матери короля, чтобы покрыть некий долг короне. Конечно, такие события всенепременно вызвали переполох, ведь победа или поражение, но внутри двора всегда идёт своя собственная война тычков и доносов, а репутация сеньора Франции не должна быть пустым звоном.

Многие тогда ожидали кровавой развязки, но маршал довольно быстро покинул двор. Лишившись расположения короля, он поспешно удалился в одну из своих усадеб, в Гиень. И хотя все понимали, что мать короля, герцогиня Ангулем Луиза Савойская не была склонна, чтобы предоставить прощение предавшему её огласке казначею, но дело шло на спад, переминаясь новостями с востока, которые давно уже не вызывали никакой радости. Тем более, под шум бойни в Италии, король Англии начал подавать пресквернейшие знаки. Одни ожидали уже на днях вступление Генриха в войну, другие предполагали тайный сговор с Кайзером, третьи с грустью вспоминали поле Золотой Парчи, но все понимали, что готовящийся сняться с места двор отправится на север.

Во всеобщей суматохе, получивший свою долю негативного внимания и слухов, молодой принц де Ла-Рош-сюр-Йон остался при дворе, постепенно оставленный недоброжелателями в покое, наконец, в состоянии ступать по замку без пересудов за спиной и ехидных ухмылок из-за угла. Хуже было то, что на него медленно наползала тень его дяди, который потерял благосклонность короля, вступив с ним в юридический конфликт. Как бы то ни было, но всё это меркло на фоне той крупицы подноготной мира, что открылась ему в ходе недавней битвы. С тех пор как начались ночи, когда молодого Бурбона стали терзать смутные видения, изо дня в день его сны рассказывали о величии, и в то же время петляли, будто замученный заяц во время охоты с собаками. Нового прозрения не произошло, а намеки и уловки только уводили в с неведомые дебри, вызывая не более, чем сплошные головные боли в попытках понять значение неясных проблесков сознания.

Вот и в этот день, проведший беспокойную ночь на ногах, после того, как проснулся в холодном поту и не смог заново заснуть, а потом ещё вынужденный присутствовать при пробуждении короля, стоя позади всех остальных принцев крови, которые были там, молодой принц Робер де Бурбон вместе со своим кутилье Жоффруа Бланше расположился немного в стороне от остальных. Они уже успели поучаствовать в нескольких диалогах, где обсудили дела в Милане и в Наварре, мимоходом подслушали ворчание одного старого графа о том, что при Людовике было лучше, хотя он так и не смог сказать чем, кроме того, что все короли сейчас сплошная молодёжь и они ещё устроят большие проблемы, поприветствовали Клода д’Орлеан-​Лонгвиля, великого камергера Франции, прошедшего мимо, разговаривая с адмиралом Гийомом де Бонниве, и, наконец, смогли отойти, чтобы расположиться на отдых. Немного погодя, им, как и многим другим, следовало вернуться в свои покои, чтобы убедиться, что все вещи упакованы как следует, а слуги готовы к путешествию, но сейчас, пока что, уходить было рано. Дворяне – люди привередливые и уйти раньше могло быть расценено как угодно, от пренебрежения до открытого оскорбления. Хотя кого это волновало? Все эти ужимки были частью громадной пьесы под названием "придворная жизнь". А потому, никто не удивился, когда к отдыхающим для приветствия приблизилась группа молодых дворянских отпрысков, двое из которых были похожи на спесивых бургундов, а старший, украшенный козлиной бородкой, вел за собой пажа в цветах дома Ларошфуко, бледно-серебристом, красном и лазурном. Подойдя вплотную, они в порядке очереди, видимо следуя принципу высоты ранга, поклонились.

– Принц, – склонив голову и сделав все приличествующие движения, поприветствовал Робера отпрыск Ларошфуко. Но когда он заговорил дальше, стало понятно, что это очередные притязатели на поддёвку оплошавшего высокородного дворянина: – Я слышал, что Вы только недавно вернулись со славных полей ла Бикокка.

То были странные и беспокойные дни. Проявляя то ли низкое малодушие, то ли разумную предусмотрительность Робер бежал от войны. Бежал по двору, хотя и желал ныне страстно оказаться сейчас в любом другом месте. Где-то, где он мог хотя бы остаться наедине с терзающими его демонами, а не терпеть эти мучения среди блистательной суеты королевского двора. Он не мог, разумеется, этого себе позволить, ведь то неизбежно стало бы для него добровольной ссылкой, опалой. Он уподобился бы побежденному виконту де Лотреку, а ведь его вины в поражении под Бикоккой не было - такой исход стал бы величайшей несправедливостью. Потому Робер отрешенно переносил пересуды людей и приступы таинственной душевной напасти. Он надеялся изыскать помощи у людей ученых и просвещенных, но все не решался за такой помощью обратиться, боясь навлечь на себя позор. Он обратиться за ней быть может позже, в Париже или Орлеане с их центрами учения и наук, где тайна его сможет затеряться среди человеческого моря... Или быть может ему снова не хватит для того мужества.

В тот полдень, однако, Робер всею душой желал поскорее отравиться в путешествие. Это позволило бы отвлечься, побыть наедине с собой и избавиться от внимание если не демонов, то хотя бы людей. Он изучал с нетерпеливой скукой гобелен на стене, ожидая уместного момента для того, чтобы покинуть собрание, когда к нему обратились. Принц отвлекся от плетеного полотна, окинул меланхоличным взглядом подошедших и поклонился сам.

- Увы, это не вполне так, господа. - ответил он с подчеркнутым достоинством, - Мне так и не довелось увидеть вблизи само поле брани.

Робер дал наглецу пару мгновений, предоставил тому шанс прийти в замешательство. Затем пояснил:

- Мы с сеньором де Лескеном* проследовали из нашего лагеря непосредственно в лагерь императорского воинства, где нас уже и застал сигнал к отступлению. Увы, подо мною убили коня, а иначе я мог бы привезти с собой что-то в качестве трофея.

Он был возможно слишком резок, принц де Ла-Рош-сюр-Йон. Своею остротою он принижал деяния де Фуа и Монморанси... Но он был зол на них, это следовало признать. Зол на них и зол уже на этого господина, пожелавшего поглумиться над ним сейчас. Господина, которого он сразу не узнал... Робер бросил взгляд на пажа в цветах Ларошфуко, затем снова на лицо остроязычного своего собеседника.

– Каждый склонен винить коня, когда слышит сигнал к отступлению. О, я, конечно, не считаю Вас одним из тех подлецов, Вы не подумайте, – ухмыльнулся козлобородый, оглядываясь на своих прихлебателей, чтобы скрыть своё замешательство. Явно было, что он напрашивается по глупости, усиленно моргая от волнения. Большая часть из его спутников смущённо попыталась отвести глаза. Двое даже отстранились, всем своим видом показывая, что они заняты разговором в сторонке. Крутанув пальцами в воздухе, он решил зайти с другого боку, по всей видимости, на что-то пытаясь намекнуть в грубых выражениях: – Действительно ли то, что я слышал о том, как испанские аркебузиры так подожгли задницы этим швейцарцам, что те бежали в горы, придерживая руками свои шоссы, даже несмотря на то, что Колонна даже не протрубил атаку?

Как бы то ни было, Робер узнал заносчивого глупца, это был Эмери де Ларошфуко-Байе, какой-то там по счёту сынок маркиза де Байе, чьи владения находились в Ангумуа, что в Аквитании, едва ли достойный упоминания среди высокой знати. Если бы не его выходки с притязаниями на ношение герба главного дома, на которые все закрывали глаза, занимаясь более важными делами, в отсутствие поблизости наследников, которые могли бы поставить наглеца на место, то кто бы вообще запомнил имя шевалье-недоростка?

Даже его собственный отец кряхтел при виде непонятных усилий своего младшего, прекрасно понимая, что передача каких-либо титулов к его кадетской ветви просто неприемлема, когда есть более высокородные собратья, но поделать ничего не мог. В своём замке он, конечно, немедля бы наказал безрассудного отпрыска, но так далеко, как Лион, его руки не дотягивались. Чем, собственно, безумец и воспользовался, собрав по случаю какую-то шайку второсортных и третьесортных дворян, многие из которых даже месье назваться не могут, за счёт разговоров о родстве с Франсуа II де Ларошфуко, кузеном короля по крещению, почти равняя себя с принцами, сугубо в узком кругу, конечно. Что они вообще все забыли при дворе? Было похоже, что большинство просто отправлены родителями показаться перед очами государя, или даже перед своими же собственными более родовитыми родственниками, лелея надежду на неожиданную услугу или милость. На чём и попались, совсем не зная настоящих порядков, мало чем отличаясь от крестьян или, если имели приличествующее образование, от буржуа по мышлению и знанию двора. Хорошо, если кто-то из них имел родственника, который мог бы взяться обучить их хотя бы этикету.

Принца крови вряд ли вообще должны волновать проблемы мелкого дворянства. Тем более, если разбросать по полкам признаки, замеченные, не замыленным пока еще дворцовыми перипетиями, глазом, то получалось, что некоторые из них, те, кто имел бегающие глазки и беспокойный вид, должны были вскорости отправиться на поля сражений сами, в то время как другие, те, кто был улыбчив и расслаблен, скорее всего уже завтра отправятся в свои поместья к нянькам и девкам по всей территории Франции. Все, кроме тех, кого принц посчитал бургундами. Они были похожи на главную моральную опору Эмери, стоя сзади и поглядывая на окружение. Оба они были перебежчиками с территорий Империи. Оба были риттерами, признанными как шевалье. Оба имели родню в Франш-Конте и в пограничье. Но только одного из них Робер вспомнил по имени, Гийом де Монришар, успевший прославиться тем, что облапал королевскую кухарку всего пару дней назад.

Робер вспылил.

- Ах, вы не считаете подлецом меня, но повторяете сплетни о том, будто я сражался в Италии бок о бок с подлецами?! - воскликнул он сгоряча, - Я требую извинений! Или же давайте решим наш спор как принято в Италии: à la mazza* или же при свидетелях, если вам так будет угодно. Только поспешим же тогда, скоро отъезд!

Робер испытал нечто среднее между ужасом и восторгом от импульсивно принятого решения. Он действительно устал чрезвычайно от насмешек, а уж становиться забавой для каких-то безродных глупцов и вовсе было невыносимо. Он и уверен был, что если хлыщ этот Эмери и согласится на дуэль, то непременно ее проиграет... Но все же, чертовски жутко было от осознания того, что он столь легко поставил себя в смертельную опасность. И радостно одновременно, ведь никто более не посмеет в словах или мыслях наречь его трусом.

Очень сторожно Робер огляделся вокруг, пытаясь понять реакцию окружающих.

– Ла Мажжа? Ла Мазза? Мой принц, неужто Вы оскорбились моим словам? Они Вас так задели? – деланно ужаснулся, поднеся ладонь ко рту, Эмери. По глазам было видно, что он ищет выход, не желая драки, но то ли ума не достаёт, то ли характер был слишком скверен, а обучение в замке было из рук вон, но голос звучал плохо, слова можно было спутать с насмешкой... слишком легко, чтобы разбираться в интонациях.

Со всех сторон на интересное происшествие уже начали поглядывать. То одна, то другая важная персона оглядывалась, а чуть погодя и вовсе пошли шепотки, сначала тихие, потом всё громче... прервавшиеся со звоном бубенчиков. Из толпы выплыл нежданный гость, его никто не ждал на этой послеполуденной светской беседе, но, как всегда, в такие вот моменты он и любил появляться.

Требуле, шут короля собственной персоной, важно, в комичном подражании окружающим господам, проплыл в сторону назревшего конфликта. Одетый по лекалам прошлого века, в удлинённом котарди сине-красной расцветки по схеме мипарти, немного не по размеру, с длинными рукавами, достойными иного упелянда, украшенными зазубренными краями, на некоторых выступах, как и на кончике корнетты объёмного шаперона, висели колокольчики. Маленький лоб, большой нос и глаза, лицо, украшенное не особенно опрятной бородой, все, кто бывал подле короля, знали о нём.

– Месье, мне кажется тут кто-то пьян! – голос придворного шута звонко разнёсся в наступившей тишине, вызвав тихий смешок, волной прокатившийся по залу. Мигом переключив внимание на себя, с важным видом, он обвёл глазами окружающих, но в конце концов вперил взгляд в принца с молодым сыном маркиза. Туда же сразу обратили свои взоры и остальные, ожидая какого-то представления, уже готовые к чему-то, что, как считало большинство из них, должно было вызвать смех.

Требуле вальяжно подошёл к месту ссоры. Ещё до этого действия, все, кроме бургундов, даже паж, выдаваемый за носителя цветов главного дома Ларошфуко, ретировались, многие не просто затерялись в толпе, но даже, наплевав на все приличия, покинули зал.
– Глупец! – снова громко продекламировал шут и хлопнул в ладоши, вызвав звон, а после наклонился к уху отпрыска маркизова дома, прошептав так, чтобы слышно было на другом конце помещения: – Один желает быть на месте вепря? Нанизан на кинжал, спеша домой, в поместье по частям? – он с облегчением вздохнул: – Вот здорово!

Эмери затравленно оглянулся, поняв, что сам оказался в качестве объекта для насмешек, когда смех разошёлся по молодым и старым дворянам, подхваченный даже слугами, незаметно стоявшими по углам, чтобы угодить своим хозяевам в любой момент.
– Извините, мой принц, я был слишком невежественен, – со сконфуженным лицом поклонился сын маркиза.

Еще раз Робер окинул осторожным взглядом зал, силясь понять, кто же выходит из словесной схватки этой победителем. Все же он, казалось, что он. Эмери же стал объектом всеобщего смеха. О, принц не завидовал ему сейчас! Однако и сам при этом чувствовал, что в любой момент остроязычный Требуле может обернуться уже против него - колкости королевского шута не считались с дворянским гонором и от них Робера не спасет уже ни сталь меча, ни высокий титул. Потому далее принц ступал осторожно.

- Истинно, блаженны миротворцы! - провозгласил он торжественно, слегка подыгрывая шуту.

Затем повернулся к своему посрамленному обидчику:

- Я принимаю ваши извинения. - Робер и сам поклонился слегка, затем добавил с горделивой милостью: - Давайте же позабудем о случившемся и о всех недобрых слухах, что разносятся по миру.

Он помедлил секунду-другую, думая уже о том, чтобы ретироваться. Решил все же, что это будет шагом слишком резким, слишком наглым. А потому вместе этого Робер обратился к одному из бургундов, делая вид, будто ничего и не случилось, а в действительности мысленно благодаря Бога за то, что все закончилось в сущности хорошо:

- Шевалье де Монришар, не ошибаюсь ли я? - принц улыбнулся, - Поминая о слухах... Я слышал, что вы бывали недавно в землях Империи, не правда ли это? Что слышно по ту сторону границы?..

– Всенепременно, я не забуду Вашу милость, – склонил голову сын де Байе, но когда его взгляд вернулся, стало понятно, что не забудет он немного другое. Его спутники также всё это время смотрели исподлобья, зыркая глазами в сторону Принца. Чувствовали ли они себя ущемлёнными, оскорблёнными? Если насчёт второго Робер не мог быть так уж уверен, то шевалье де Монришар смотрел волком, видимо приняв вопрос об империи за обвинение в перебежничестве, но на конфликт нарываться не стал, угрюмо буркнув в ответ на вопрос:
– В империи всё неспокойно...

– Теперь меня уж здесь и видеть перестали? – вдруг заголосил шут и важно, вперевалку, заковылял к Принцу, подойдя вплотную же, очень тихо прошептал покровительственным тоном, будто рассказывая хохму заправскому другу, вытягивая шею и протягивая свой подбородок к уху молодого аристократа, так, чтобы кроме Робера и, может быть, его кутилье, никто этого не расслышал: – Знаешь? За каждым маленьким наглым жучком нередко стоит какой-нибудь важный, большой и жирный жук. Хе-хе, за его спиной, хех, шельмец, хитрец, – а после, отодвинувшись и раскинув руки в деланном удивлении, захохотал, вызывая смех в зале, хотя на этот раз, было видно, что люди вокруг и сами не поняли над чем им смеяться, просто поддавшись чувству толпы: – А-ха-ха-ха-ха-ха! Предать врага земле – всегда не тяжело!

На фоне смеха, Эмери, одёрнув рукав и скорчив лицо так, будто кто-то довольно сильно наступил на его любимый палец, попытался ретироваться, и ему бы это удалось сделать незаметно, если бы не стоявший как вкопанный бургундец. Тот самый де Монришар, вместо того, чтобы последовать за своим "патроном", он сделал вид, что ждёт продолжения разговора. Молодой сын маркиза с яростным взором попытался привлечь внимание своего соратника, на что тот лишь ухмыльнулся и дёрнул головой, вызвав смешок и одобрительное шевеление у части знати, кто-то из толпы даже, достаточно громко, чтобы окружающие поняли намёк, зашептали что-то про шахматные фигуры и интересный ход: "Курьер был съеден молодой Ладьёй, ещё и Пешку прихватил" или "Как ловко Шут управился с Конём". Что оставалось Эмери, как только не убраться восвояси? Тот это достаточно быстро понял, сообразив, что ничего лучше, чем уйти с поднятой головой сейчас не может, что он в буквальном смысле и сделал, фыркнув, прошипев: "Я это запомню", и покинув помещение с задранным подбородком, едва сдерживаясь, чтоб не перейти на быстрый шаг или даже полубег. За ним потянулись и некоторые "месье" его клики, хотя многие остались, уже сейчас вальсируя друг с другом в поисках новой конфигурации только что развалившихся "союзов".

– Стучал ли кто ещё вот так, из спальни в кабинет? – как будто задумчиво промолвил вслед убегающим Требуле, оставшись стоять подле Принца, всё ещё привлекая внимание своей фигурой. Выждав, пока всё успокоится, после шута неожиданным, каким-то льстивым тоном, заговорил шевалье де Монришар.
– Так Вы, мой Принц, шли в бой в числе четырёхсот, которые столкнулись с де Лейвой? И сражались рядом со сьором де Пондорми?

Робер проводил гордо удаляющегося Эмери взглядом. На губах его гуляла слегка рассеянная улыбка. Ведь и правда, вокруг него вознамерились разыграть некий спектакль, а ему, кажется, и вовсе отведена была главная роль... Но что-то пошло не так! Ловкий Требуле уберег его самого от незавидной и позорной судьбы явно ему уготовленной, а де Байе уберег от стали его клинка. Принц не мог не подивиться проницательности и мудрости королевского шута - если и не было у него иного скрытого мотива, то как бдительный и верный цепной пес хранил он порядок при дворе.

О мотивах же рассеявшейся клики он пока мог только гадать. Он перевел взгляд на де Монришара, так жестоко перерезавшего только что пути достойного отступления для своего товарища. Уж не это ли большой и важный жук, стоящий за жучком поменьше?.. Робер поспешил сдержать порыв воображения, готового уже рисовать шевалье в роли коварного шпиона императора, явившегося сеять смуту к самому двору своего августейшего врага. Не стоило спешить с выводами, тем более, что Гийом де Монришар не вполне походил на большого и жирного жука... Но любопытство все же взяло свое и Робер обратился к хранящемуся в глубинах разума его странному и тайному, им самим совершенно не понимаемому и контролируемому лишь отчасти знанию...

Губы его пока зашевелились, рождая ответ на вопрос де Монришара:

- Увы, не вполне! Я был с маршалом Лескеном и жандармами, а де Пондорми был чуть впереди с легкой конницей, он сдерживал еще потом миланцев, наступавших с юга... Мы же ворвались в лагерь и громили его. Я сам успел бил только лишь пеших, аллеманских ландскхнетов, если я не ошибаюсь. Потом же коня подо мною убили и во время атаки де Лейва я сам оказался пешим... - Робер пожал плечами и усмехнулся. Сам он едва заметно вздрогнул, вспоминая те страшные мгновения, которые чуть не стоили ему жизни, но стоили возможно рассудка, если принять во внимание полученное им тогда странное откровение.

- Мне пришлось отбиваться от аллеманцев на своих ногах, пока остальная конница сошлась с де Лейвой. А когда добрый мэтр Бланше, мой верный кутилье, нашел меня с новой лошадью началось уже отступление... - он с гордой улыбкой взглянул на Жоффруа Бланше, а потом снова обернулся к Монришару.

Может быть вокруг было слишком шумно или постоянные взоры, бросаемые в сторону Робера, слишком сильно отвлекали, но он не смог увидеть ничего необычного. Даже почувствовать. В глубинах сознания было пусто, а подсознание не сделало попытки пробудиться.

Тем временем...

– Да, по холмам, по буеракам,
Ах, как нелёгок путь,
Бежать пришлось до дома шельме,
Свистеть, свистеть, не дуть.

Иронично отреагировал на рассказы о войне Требуле, пропев короткий куплет сразу после слов об отступлении, в очередной раз вызвав смех в зале. Он обошёл по небольшому полукругу Принца с его кутилье. Зашёл за спину де Монришару, откуда провозгласил:
– Какой учёный двор! И как теперь мне скрыться?
После чего отошёл сначала к одной из группок "месье", до этого поддерживающих сына маркиза, щёлкнув пальцем по носу какого-то молодого паренька, который от этого даже зажмурился, не показав ни капли рыцарской выдержки, но, видимо, на то и был расчёт, затем он пристал к другим важным господам, рядом с которыми Робер заметил немного неожиданную фигуру доверенного слуги своего дяди, Шарля III де Бурбона, вот только герцога не было на этом собрании. Но этот слуга стоял среди остальных прислуживающих собравшимся дворянам, стараясь не обращать на себя особого внимания. Только поморщился, когда шут продефилировал рядом, который тут же зачем-то невпопад выкрикнул в толпу:
– Готова западня!
И быстро ретировался в одну из дверец, ведущих на кухню. Окружающие грохнули хохотом, сотрясая окна, а потом долго ещё обсуждали поведение Требуле, на этот раз отвлёкшись и от Принца, и от своих собственных забот.

Когда всё поуспокоилось, Гийом счёл, что можно уже и продолжить прерванный разговор:
– О, я не знал об этих подробностях. А каково Ваше благородное мнение об швейцарцах? Ведь это ложные слухи о том, что они бежали, поджав хвост?

Робер приметил старого слугу своего дядюшки и на душе его стало неспокойно. Принц давно не был во Франции и ему трудно было судить о странном, но явно весьма неприятном конфликте его дяди с королевой-матерью. Оттого было неспокойно. Шарля де Бурбона при дворе сейчас не было, а значит слуга вероятно прибыл с каким-то посланием. Весьма вероятно, что для самого Робера.

Принц поразмыслил мгновение-другое и не смог понять, чего именно мог желать от него дядюшка. Чего-то вероятно срочного, он мог предположить, если посланник ищет его в этом зале... Или же Робер ошибался и не было ни срочности, а быть может и самого послания. Он предпочел, однако проявить осторожность.

Принц воспользовался тем, что все лица в зале обернулись к Требуле (чей возглас о западне, конечно, не мог помочь Роберу с его тревогой), наклонился к своему кутилье и прошептал:

- Если он ко мне, Жоффруа, - Робер кивнул в сторону слуги своего дяди, - отведи его в мои покои. Я буду там скоро.

Пожалуй, не стоило бы говорить со слугой герцога де Бурбона и дофина Оверни на глазах всего двора - слишком скандальной славой сейчас был окутан его образ. Да и если сообщение было срочным, как того опасался Робер, оно вероятно сверх того было тайным.

- О да, совершенно ложные! - ответил он шевалье де Монришару, когда тот вновь обернулся к нему секунду спустя, - Я хоть и не видел швейцарцев в деле лично, но слышал рассказы других благородных в нашей армии, которые имели возможность лицезреть их в бою в тот день. Если что-то и погубило швейцарцев, то только их безрассудная храбрость! Они атаковали врага слишком поспешно, не дожидаясь пока артиллерия разрушит имперские земляные укрепления. Укрепления эти, увы, швейцарцы преодолеть не смогли, хотя и были весьма упорны. В конце концов, когда погибли все их командиры и стало ясно, что все новые попытки штурма будут тщетны, швейцарцы все же отступили, оставив за собой, как мне говорили, четыре тысячи погибших. Потому обвиняйте их, если угодно, в безрассудстве, но не в трусости.

Секунду Робер подумал и добавил:

- Быть может напротив, им стоило проявлять в битве меньшее рвение! Тогда возможно все пошло бы иначе... Но как говорят, они спешили взять трофеи из-за проблем с оплатой. Это странная история, вы не находите, о казначее де Боне и герцогине Ангулемской?

– Так всё же, храбрость или глупость? Я бы хотел искренне надеяться, что погублена битва была не из-за того, что швейцарцы решили презреть донесения разведки сеньора де Пондорми, – с сомнением произнёс шевалье, показав, что не одобряет такую тактику, по-видимому, но какую бы выбрал сам, распространяться не стал. Вместо этого, с некоторой кровожадностью, хотя и вполне обычной для молодых риттеров, Гийом продолжил рассуждать: – Умел же усмирять зарвавшихся миланцев король Людовик, когда развешивал их по деревьям вокруг их же города...

По ходу разговора, Робер заметил, что его кутилье подошёл к слуге дяди и, после короткого разговора, вывел того из залы, не забыв кивнуть на выходе своему сеньору, прозрачно намекая, что "Он будет ждать".

– О деле матери короля я знаю слишком мало, – тем временем шевалье не переставал говорить, заговорщически придвинувшись немного ближе и сильно понизив звучание голоса: – Но по всеобщему мнению, то могло случиться и так, что слухи соответствуют действительности и герцогиня требовала свои экю. А каково Ваше мнение? Мне кажется, что настоящий рыцарь, коим, несомненно, и является благородный Оде де Фуа, не стал бы беспочвенно объявлять такие подозрения, а вот насчёт барона могут быть сомнения, не даром же он сын буржуа из Тура?

Робер покачал только головой, когда де Монришар заговорил о расправах над миланцами. Оде де Фуа совершенно не стеснялся развешивать обитателей подопечного ему города по деревьям, однако усмирить итальянцев ему это в конце концов не помогло. Дядюшка Шарль же, когда он был все еще по праву губернатором Милана, проявлял сдержанность и милосердие - принц де Ла-Рош-сюр-Йон был убежден, что такой подход не только более приличен христианину и рыцарю, но и приносит большие плоды. Вступать в спор он, однако, не стал, а вместо этого наклонился к своему собеседнику, чтобы пошептаться о финансовых делах матери короля.

- Несомненно! - Робер покивал, - Оде де Фуа не стал бы бросаться такими обвинениями просто так. И возможно дело действительно связанно с бароном де Боном... Если это так, я уверен, в самое ближайшее время все подтвердится. В конце концов, это происшествие весьма вероятно стало причиной неудачи нашей армии при Бикокке...

Принц чуть отстранился от де Монришара и многозначительно приподнял брови. Отчетливо намекая на то, что если вина де Бона не подтвердится "в самое ближайшее время", то винить в крахе под Бикоккой можно будет уже саму герцогиню Ангулемскую. Мысль эта грела душу Робера.

В памяти Робера сразу всплыло насколько много имеется у барона де Семблансе отелей по всей стране и, даже, несколько шато, часть из которых он не выкупил у кого-то, а построил. Жак де Бон большую часть своей жизни провёл при должностях, связанных с финансами, начиная ещё со времён Людовика XI, будучи предприимчивым дельцом и одним из крупнейших кредиторов короны, вслед за своим отцом, происходившим из купцов, торговцев сукном. Более того, немудрено будет сказать, что король находится в прямой финансовой зависимости от казначея, имея задолженность не менее, чем на 800000 ливров, а скорее даже и более.

– И всё-таки, – многозначительно сказал Гийом. Он оглянулся на окружающую знать и продолжил, даже немного доверительно согнувшись в пояснице для ответа: – Хоть эта проблема и разрешится, но дело уже проиграно, и много кто сыграл в нём свою роль. Было бы трусостью скинуть всё на одного человека, даже если его роль и больше, чем у остальных. Кстати, скорее всего мне и самому придётся вскорости побывать на полях Италии, но пока я тут, можете быть спокойны, считая меня тем, кто с радостью принесёт новостей моему Принцу.

Тем временем, дворяне потихоньку начали разбредаться, по одному-два, покидая залу. Многие шли в свои покои, чтобы проверить ход приготовлений к переезду двора, другие оставались снаружи, продолжив обсуждения на свежем воздухе, третьи уже сейчас собирались уезжать, это особенно касалось тех, кто стремился не вслед королю, а в свои, особенно, отдалённые, поместья.

Робер отвлекся на секунду от беседы и слегка рассеяно огляделся, заметив движение в толпе. Ему и самому не следовало слишком задерживаться... Потому он примирительно кивнул в ответ на слова Гийома о виновных и продолжил мысль:

- Пожалуй, вы правы и вина лежит на многих... - он снова огляделся, уже с некоторой демонстративностью, - Ах, нам всем, пожалуй, стоит заняться сборами в путь.

Жестом он пригласил шевалье де Монришара следовать за собой и неторопливо направился в сторону дверей.

- А знаете ли вы, куда именно направитесь? Под чьим началом предстоит вам служить? - поинтересовался принц. Затем, уже у самых дверей, он рассудил, что скоро Гийому выпадет возможность самому увидеть диспозицию в Италии собственными глазами и выразил надежду когда-нибудь обменяться о мнениями*. Пожелал удачи и, наконец, попрощавшись направился в собственные покои. Ускоряя шаг по мере отдаления от все еще переполненного зала.

Предчувствие у Робера было скверным.

– Это будет ещё не скоро, неизвестно, как повернутся дела в Милане, – ответил напоследок шевалье и распрощался, сделав приличествующий случаю поклон. Как и многие, он направился на улицу, по всей видимости, не прочь ещё с кем-нибудь перекинуться парой-тройкой словечек.

В покоях было пустовато, слуги, в отличие от своих хозяев, не были заняты праздной деятельностью, собирая всё имущество, которое должно было подвергнуться перевозке, проверяя кареты и телеги, подковывая коней и заменяя изношенные элементы палаток для придворных. Внутри ожидали кутилье и слуга герцога, молча сидевшие на стульях, явно без особой приязни смотря по сторонам. Как только Принц вошёл в помещение, гость тут же вскочил на ноги и, с подобострастным выражением лица, скорее сильно наигранным, чем отвечающем реальному настроению, подбежал к Роберу.

– Мой Принц, – радостно раскланялся человек в коротком светло-коричневом дублете, к которому были пришиты узкие рукава, не доходящем даже до середины бедра, ниже которого были хорошо видны тёмные однотонные обтягивающие шоссы.

Среди прочих гостей королевского двора принц Ла-Рош-сюр-Йон сейчас выделялся скромностью своей свиты и своего багажа. С ним был только кутилье и пара слуг (они сейчас, видимо, возились с лошадьми, готовя животных к путешествию), а доброе половину багажа составляло военное снаряжение. Словно нищенствующим орденским рыцарем ощущал он себя сейчас, хотя когда Робер только выезжал на войну, багаж его был куда более обширным. Все осталось, увы, в захваченном имперскими силами Милане. Светлой стороной этого, однако, было то, что на сборы ему в действительности не нужно было так уж и много времени. Так скоро вернуться его заставил лишь таинственный приезд в замок дядиного слуги. И, пожалуй, еще стремление отдохнуть немного от суеты после бессонной ночи и проведенного на ногах утра.

Робер вошел в комнату и закрыл плотно за собою дверь. Он посмотрел на неожиданно радостного слугу, затем с задумчивым видом прошествовал к центру комнаты и положил руки на спинку одного из стульев.

- Как тебя зовут, мой добрый друг? - спросил наконец Робер, оборачиваясь и потирая пальцами переносицу. Он все силился вспомнить имя этого человека, но извлечь его из глубин памяти так и не смог. Обыкновенно Робер старался запоминать имена слуг. - Ты от моего дяди, ведь так? Где он сейчас? Как здоровье его? - принц задумался на краткое мгновение, - Что велел он передать?

Робер еще раз поглядел внимательно на человека перед ним. Что-то чрезвычайно необычное было в его манерах. Уже второй раз за день принц обратился к странному и ненадежному своему таланту, чтобы заглянуть в душу подобострастного собеседника.

Наконец-то... что-то определённо щёлкнуло в сознании Робера, и, на этот раз, он что-то увидел, на месте лица слуги проступило совсем другое выражение, злобное, отчуждённое, с коварной улыбкой, на фоне густой черноты, появившейся вокруг его головы. Очень странное восприятие, принц видел одновременно и маску подобострастия, и скрытые намерения собеседника. Как бы то ни было, через некоторое время видение ауры пропало, но воспоминания об ней остались, точно давая понять, что прислужник дяди не менее чем настоящий злодей.

– Реми, Реми Боррелли, мой господин. Ваш дядя в добром здравии, – склонился слуга герцога. Когда он выпрямился, то оглянулся на оруженосца, и осторожно начал: – Ваш дядя хочет встретиться с Вами в замке Сен-Жермен, там, куда сейчас двинется двор. Он направил к Вам меня и ещё одного своего слугу, хорошего солдата по имени Эрик Белье. Мы в Вашем распоряжении до назначенной встречи. Герцог просил с ответом послать гонца.

Робер вздрогнул. Он не первый раз обращался к своему таланту, чтобы бы заглядывать в души людей. Много думал о том, истину ли видит или же только что-то сродни чудному сновидению наяву. Узнать в точности... не представлялось возможным. До сего момента. Дьявольская чернота в душе этого человека либо проявит себя так или иначе, либо окажется просто плодом воспаленного воображения. Что же страшнее, быть безумцев или иметь самого дьявола среди слуг?

Принц на несколько кратких мгновений задумался. Повинуясь исходящему из глубин естества животному инстинкту обошел стул, на который опирался рукой - теперь стул оказался между ним и Реми. У него было самое плохое предчувствие и был соблазн отослать этого человека прочь... Но... Что если то было лишь видение, не имеющего связи с действительностью греза? Тогда он отвергал бы и дядину заботу и вполне может быть искреннее (только лишь неловко преувеличенное без всякого злого умысла) рвение честного человека. Это было бы жестоко, Робер не мог так поступить... Потому он отошел все же от злосчастного стула и произнес:

- Ах, это весьма кстати! Со мной всего двое слуг и кутилье, они совсем сбиваются с ног. - это было во многом правдой, лишние руки во время путешествия действительно никак не помешали бы, - Будь добр, позови этого Эрика, я хочу увидеть его.

Реми Боррели покинул комнату. Робер повернулся к Жоффруа, нахмурился и сказал тихо:

- Отчего-то у меня прескверное предчувствие относительно этого человека. Не могу сказать, в чем именно дело, но... - принц покачал головой, - Пригляди за ним и не допускай до денег и драгоценностей. Ну и разберись, какие обязанности можно передать ему и... второму. Это ведь действительно весьма кстати.

Робер хмыкнул, а затем направился к секретеру, стоящему у стены. Извлек из ящичка его писчие принадлежности и приступил к краткому письму с благодарностями для дяди Шарля.

Полчаса прошло прежде чем за дверью стало шумно и раздавшийся стук возвестил о возвращении слуг дяди. Первым зашёл тот, кого принц уже видел, Реми Боррелли, а после него, ковыляя на негнущихся стопах, с характерной походкой человека, имеющего деревянные, тяжёлые и очень неудобные протезы вместо одной или, даже, обеих ног. Действительно, вошедший воин, похоже, имел ниже колен деревяшки, достаточно искусно изображающие голени со ступнями, на которые были натянуты облегающие нижние шоссы, поддерживаемые завязками там, где протез сменялся собственной ногой Эрика, и квадратноносые ботинки. В отличие от своего товарища, Белье носил довольно большие верхние шоссы с небольшим гульфиком, объёмную льняную камизу с низким итальянским вырезом, таким, чтобы была видна верхняя часть волосатой груди, видную под дублетом с прорезями на немецкий манер и широкими рукавами, достаточно заметный под одеждой выдающийся живот показывал на небольшую двигательную активность.

– Мой Принц, – неловко поклонился бывший солдат, оглянувшись на Реми, будто спрашивая, всё ли он правильно сделал. Было похоже, что либо Белье перед дядей не кланялся, либо никогда не подходил достаточно близко, чтобы ему давали это сделать.
– Это Эрик Белье, тот воин, о котором я говорил, мой принц, – показав рукой на Эрика и повторив поклон, сказал Боррелли, а затем добавил: – Он хороший солдат, ветеран Итальянской войны... предыдущей.

Второй раз за час... что-то опять щёлкнуло, и принц увидел, даже чётче, чем в первый раз. На месте лица воина образовалась маска со сведёнными скулами и обращённым куда-то в неведомую даль взглядом, своей неподвижностью сильно контрастируя с достаточно живым и активным выражением эмоций настоящего. Вокруг головы появился железно-серый свет. И так же, как и ранее, видение ауры пропало достаточно быстро, но остаточное восприятие указывало на преданный и исполнительный характер. Может быть даже слишком преданный и слишком исполнительный.

Несколько часов назад во время церемонии пробуждения короля Робер клялся себе, что как только вернется в собственные комнаты, каждую оставшуюся до отъезда минуту посвятит сну. Сейчас, однако, спать отчего-то уже не хотелось, а потому свободное время принц посвятил ленивому перелистыванию страниц печатного томика "О красотах латинского языка" римского ученого Лоренцо Валла. Когда-то, еще до краха под Бикоккой он старался каждый день внимательно изучать несколько страниц книги и упражняться в употреблении латыни в том виде, в каком ее употреблял Цицерон и Гораций и какой описывал ее Валла. Теперь, правда, учения эти оказались почти заброшены...

Вот стук в дверь возвестил возвращение слуг. Робер обернулся к вошедшим и оказался несказанно удивлен выбором своего дяди. Нет, он прекрасно мог понять стремление сохранить на службе верного, но искалеченного слугу, но зачем же было отправлять его в путешествие?.. Странно, ненужно и даже несколько жестоко. Однако по меньшей мере этого человека трудно было бы заподозрить в коварном умысле.

- Тогда тебе, Эрик, довелось видеть поболее славы на поле битвы нежели мне. Ты сопровождал моего дяди в прошлой войне? При Мариньяно быть может? Я должен буду расспросить тебе по пути. - принц улыбнулся, хотя выражения лица его все же выдавало, что увечьем Эрика он удивлен.

Робер кликнул Жоффруа:

- Будь добр, разберись, кому какие обязанности можно передать. - поручил он кутилье и заодно и фактическому голове над своею походной прислугой, - Всем, уверен, станет немного легче теперь. А я до отъезда попробую все же вздремнуть...Разбудите меня, когда все будет готово и придет время выезжать. О, и проследи за тем, чтобы письмо отправили с гонцом моему дяде в Сен-Жермен. - принц махнул рукой в сторону секретера, на крышке которого лежало запечатанное послание с благодарностями и лучшими пожеланиями дядюшке от племянника.

23 мая 1522 года. Пятница. Поздний вечер.

Поле рядом с Кюзье на Луаре во владениях Графа Форе, он же Шарль III де Бурбон, герцог Бурбона и Оверни, палаточный городок Королевского Двора на привале.

Пять дней степенной конной прогулки для знатных господ или пять дней муторного, тяжёлого переезда для их слуг закончились тем, что на берегу реки Луары где-то в регионе графства Форе, король скомандовал разворачивать настоящий лагерь с целью передохнуть пару дней от гарцевания и пыли, вместо того "спартанского" варианта, который использовался при обычных ночёвках. Сеньоры сразу же приказали ставить палатки, одна краше другой, все облепленные гербами и расшитые парчовыми орнаментами. Тут же устроили импровизированные конюшни, куда сгрудили лошадиный провиант, а затем собрались на небольшой пир, по-походному "скромный".

Всю дорогу принц пребывал среди почётной знати, хотя немногие пытались к нему приблизиться, вызвать на разговоры или обсудить политику Двора. Пару раз за пять дней подъезжал уже известный Роберу шевалье де Монришар, однажды оставшись даже отужинать на вечерней трапезе. Несколько случайных встреч с королём, косой взгляд королевы-матери, ехидные хихиканья и, иногда, даже, томные вздохи, скрытые за на секунду слетающими с губ улыбками придворных дам. Шум и гам передвигающейся по холмистой местности веретеницы телег и карет сопровождали всё путешествие. Куда-то мчались посыльные, рыцари и пикинёры шествовали из стороны в сторону, кто-то умудрялся играть в шахматы, постоянно ловя на себе раздражённые взгляды пажей, которым приходилось постоянно ловить взлетающие вверх от каждой кочки фигуры. Всё это переросло в ещё большую суматоху, когда слуги начали сооружать большой лагерь, скучкованный на поле перед рекой кругом вокруг королевского шатра. А после наступления темноты всё затихло, оставив горящие костры, поддерживаемые караулящими солдатами стражи, и говор рядом с палатками знати.

Волнующие сны и кошмары не отпускали молодого принца, посещая его примерно через ночь. Некоторые он запоминал, другие оставляли лишь разболевшуюся голову и жуткую усталость. Первый яркий сон пришёл к нему в день перед отъездом, когда Робер прилёг отдохнуть после разговора со слугами дяди Шарля. Принц стоял в чистом поле, полном неведомых цветов и стай бабочек, в руке он держал бутыль с добротным нормандским сидром и наслаждался солнцем, висящим в зените на небе без единого облака. Жары не было, а дующий ветерок и полная тишина, несмотря на множество порхающих вокруг насекомых, дарили умиротворение. Напиток не горячил, а только освежал, будто наполняя его чем-то, что ему было полностью неведомо. Наутро, Робер почувствовал себя настолько свежим и выспавшимся, как никогда ранее. В его теле будто появилась новая сила, сила, которая была как-то связана с его новыми ощущениями.

Другой сон пришёл на третью ночь перехода. Снова поле, но на этот раз без бабочек, хотя и с цветами, все как один окрашенными в белый, и деревом на вершине невысокого холма. Взойдя на верх и встав рядом, в шуршании листвы, Робер почувствовал единый ритм, будто всё окружающее дышало, а затем он увидел неуловимое течение чего-то, что не мог понять, ни сразу, ни потом, когда проснулся. Весь мир пребывал в течении, объятый некой силой. Затем... принц проснулся, лежа на кровати в Шато де Пьер-Сиз. Пройдя по комнате, он увидел пустоту за окном, после открыл дверь, где не было ничего. Один шаг туда и он проснулся, на этот раз по-настоящему.

Несмотря на пару подробных и запоминающихся, другие сны не давали сил, оставляя молодого аристократа просыпаться с сильной усталостью. Кошмары и пугающие видения не оставляли о себе сильных воспоминаний, только ощущения. Такой же мятежный сон преследовал принца и в предыдущую ночь, а потому, после дневного перехода, состояние Робера было не самым лучшим. Кроме того, вокруг постоянно крутился Боррелли, явственно мешая оруженосцу и остальным слугам оградить принца от себя. Лесть и заискивания интригана выглядели сносно только тогда, когда рядом был посторонний, вроде того же де Монришара.

– Мой Принц, я к Вашим услугам. Вы же знаете, Вы можете использовать меня как Вашего шпиона. Я хорошо теряюсь среди разных слуг. Я могу быть полезен, – подобострастно смотрел Реми в подбородок или в глаза принца, повторяя одно и тоже уже в пятый раз за пять дней. Они стояли рядом со своей палаткой, готовясь к скорому сну. Если быть точнее, то это слуги подготавливали палатку к скорому сну их господина, в то время как он сам готовился к завтрашней королевской охоте, о которой король сообщил перед тем как отправиться почивать. Второй слуга, Эрик Белье, выглядел бледновато, похоже чувствуя себя не очень хорошо. Он неподвижно сидел на первом подвернувшемся ящике и как-то учащённо дышал.

Принц, для которого дни пути не послужили отрадой от докучающих видений, потер устало переносицу. Он мечтал о том, чтобы отойти ко сну и найти наконец отдохновение, а вместе с тем и страшился сна, ведь никак не мог знать, что же ждет его в объятиях Морфея теперь. Только надеяться он мог, что увидит снова бабочек и прекрасный нормандский сидр, вкус которого помнился ему удивительно ясно, а не будет преследуем кошмарами, которые покинут чертоги памяти к утру, а оставят после себя только воспоминания о пережитом ужасе. И вот он хотел снова прогнать мягко прочь назойливого Боррели, как пришла ему в голову мысль о том, как можно занять этого странного человека.

- Ну что же... - ответил Робер задумчиво и протяжно, - Если это действительно так, попробуй разузнать, что думает король о мне после Бикокки. Мне боязно, признаюсь, осведомляться самому, но послушай ты, о чем говорят люди, когда меня нет рядом. Ведь делится же король своими мыслями с другими, а значит мысли его обсуждаются при дворе. Вот и попробуй вызнать их... Я ведь слышал, что Монморанси и вовсе должен быть награжден, хотя и потерял в битве тысячи наемников под своим командованием и допустил гибель многих дворян*.

И действительно, хоть Монморанси и проявил известное мужество в самом жаре кровавой сечи, он все же проиграл. А вот имперский лагерь был действительно взят, а не удержан только лишь по вине остальной армии, а вовсе не кавалерии де Лескена... Отчего же шептались тогда за спиной у Робера?.. Он сам чуял в этом только ненужную для сторонних наблюдателей спесь и горькую несправедливость. Уж если кто-то и заслуживал лавра при всем позоре Бикокки, то разве не те, кто хоть и не надолго, но овладел неприятельским лагерем? Увы, действительно трудно было понять, что думает об этом сам король и не льют ли ему в уши яд лжи и домыслов...

Робер отмахнулся от этой мысли и взглянул снова на готовящийся шатер, приметил побледневшего вдруг Белье и обратился к нему:

- Все ли в порядке, добрый мэтр Белье? Ты выглядишь неважно. Отдохни, если желаешь.

– О, к-конечно, я выполню Вашу волю, мой принц, – по всей видимости, реальной просьбы слуга дяди не ожидал, от неожиданности даже немного опешив и заюлив глазами по сторонам. Для того чтобы скрыть неудобство, он поклонился, намеренно отводя свой взгляд от взора Робера: – Только дайте мне времени. Когда лагерь отправиться дальше в путь, всё Вас интересующее будет рассказано Вашему благородному уху. Сегодня же отправлюсь собирать слухи и узнавать скрываемое.

Ощущения, что можно доверять этому скользкому типу, такое поведение никак не добавляло, более того, как будто откуда-то изнутри естества Бурбона "что-то" вызывало желание смотреть за ним в оба глаза, нет, даже не так, и с помощью той силы, которая открылась ему при Бикокка, тоже. Это внутреннее ощущение придавало толику уверенности, напоминая то ли о подлых врагах на поле боя, то ли о предателях, что всегда открывают врата городов, когда ты этого не ждёшь.

Второй слуга, Эрик Белье, сидел неподвижно, пока Робер не спросил о состоянии его здоровья, но как только слова были промолвлены, тот молча сорвался с места, неожиданно резво ковыляя на своих деревянных протезах, и припустил в сторону ближайшей опушки леса, оставляя после себя несколько неприятный запах неизвестного происхождения. Реми, неодобрительно скосивший на того глаза, лишь еле слышно цокнул языком, но говорить ничего не стал, явно собираясь побыстрее исчезнуть в другом направлении.

- Хах. - усмехнулся слегка принц, глядя на реакцию Реми, - Ступай же. Да будь аккуратен и осторожен.

Тотчас же Робер воззвал к таинственной своей способности, чтобы заглянуть в суть смутивших слугу страстей. Уж если так желал проявить он себя, отчего же оказался так ошеломлен? Или же задача показалась ему непосильной? Но разве не сам он нахваливал себя как мастистого шпиона? Все это было весьма странно...

Тут принц приметил, что сорвался с места Белье. И это тоже было странно. Действительно странной была эта пара и Робер для себя решил расспросить их еще раз, как служили они его дяде и почему именно их решил он направить к нему*. А пока же взглянул на удаляющегося спешно Эрика и попробовал заглянуть и в его солдатскую душу...

Реми предстал перед Робером с той же чёрной аурой вокруг головы прохиндея, что и в первый раз, но что-то всё таки было не так. Яркие всполохи и серые блики вокруг головы и, почему-то, груди принесли с собой понимание, что слуга хочет что-то защитить, и это не дядя принца, не его приятель Эрик, и точно не сам Робер, это нечто внутри Боррелли, хотя может быть просто он сам себя воспринимал как нечто отдельное, что-то несвязанное с собственным телом.

Аура Эрика была проще. Железно-серый цвет никуда не пропал, и, хотя выражение "маски" лица со спины было не видно, в целом, особых изменений Робер не заметил. Может быть ореол стал побольше, пошире? Или железный оттенок теперь немного глубже?

– Слушаюсь... мой господин, – с некоторой заминкой ответил Реми и, ещё раз поклонившись, направился в сторону лагеря. Когда он проходил мимо соседней палатки, то пересёкся с парой из рыцаря и его оруженосца, "шествующих по своим делам". Впрочем, месье оказался весьма нетрезв, что было замечено Робером, когда тот, проходя мимо уже собственной палатки принца, остановился, немного пошатываясь, и, сощурив глаза, принялся разглядывать округу.

– О, неужели это принс! Приветствую, Вас. Прекрасный вечер, неправда ли? А завтра ожидается отличная охота. Grosses bestes, bestes noires, bestes mordantes, медведя, волка, кабана, ничего этого ждать не приходится. То не дело короля, только настоящий о-л-лень его достоин. Вы знакомы с сеньором де Рувиль? Как звали Великого ловчего... а точно, сеньор Луи де Рувиль, – кажется месье заметил знакомое лицо, и, будто считая, что алкоголь даёт ему право некоторой вольности, направился прямиком к Роберу. Мужчина, по всей видимости, пытался усердно подражать королю в богатстве и убранстве наряда, скорее всего даже заложив своё поместье, если, конечно, не происходил из достаточно богатого и высокоблагородного рода. Белая вышитая рубашка, украшенный драгоценностями пурпуэн, шёлковые шоссы с несоразмерным гульфиком и широкий шамарр, на голове виднелся криво посаженный беретт с небольшим плюмажем. Его оруженосец был выше и могучей в телосложении. Одет попроще, хотя и достойно столь изукрашенного господина, шоссы, довольно старомодно, оказались в цветах мипарти, одна нога серебристая, другая в вертикальную красно-серебристую полосу, намекая на какой-то герб, хотя и трудно сказать какой, без подробностей. А ещё меч. Немного непрактичный, чутка вычурный меч, явно для красоты, а не для настоящего боя. Держался он позади, как и следовало хорошему экюйе.