[MW3/CBT RPG] Рыцари Рейн | ходы игроков | - 6I. Разведывательный полет

Космопорт дал взлет. Третью полосу как раз освободила севшая "Газель", неспешно рулившая к месту стоянки. Под колесами шасси стетились железобетонные плиты полосы, уже просевшей под массой регулярно садившихся и взлетавших с нее кораблей, но еще вполне пригодной к безопасному использованию - всяко лучше вязкого песка, окружавшего город. Разгон, и вот уже фантомное ощущение воздуха под крылом, дающего опору на скорости, скользнуло через нейролинк.
Отрыв.

Космопорт Порта Крин остался позади - в полном соответствии с местной процедурой взлета. Воздушные турбулентности не давали расслабиться в кресле пилота - кто-то постоянно шел на посадку или взлетал, и воздух буквально кипел поблизости. Это утро было ощутимо оживленнее вчерашнего дня - или сказывался взлет с общих полос, а не через режим аэромеха?

Дрожит от жары воздух, словно мало скользящего по бетонке песка. Горячий день на Анталлосе обожжён раскаленными струями раскаленной плазмы, спекся от жара моторов. Голодный до воздуха двигатель наконец-то получает что хотел – двести, триста, пятьсот километров в час. Обороты растут, рокот турбины ворчит: "еще, давай еще". Шестьсот, шестьсот пятьдесят, семьсот – стрелки тахометров синхронно и плавно касаются отметки оптимальных оборотов. Рев становится ворчанием, ворчание растворяется в довольном урчании – пока хватит.

Под крылом песок, скалы, куцая растительность. Кажется, будто глаз даже различает какое-то крупное животное роющееся в песке. Тактический индикатор на шлеме помечает высоту как "низко", сердце просит еще. Дальше, выше, быстрее – туда где земля становится просто красиво нарисованной картой, туда, где пущенная вдогонку ракета скорее потратит топливо, чем догонит. Туда – где звук не может угнаться за тобой, а крылья – да, те самые, необходимые каждому пилоту крылья – становятся не нужны.

Моргает индикатор – пройден первый ППМ – поворотный пункт маршрута. Теперь Бенита достаточно далеко от космодрома, чтобы развернуться, не рискуя внезапно пересечь чью-нибудь траекторию. В пустыню, смотреть площадку, про которую рассказывал Алистер.

Атмосфера Анталлоса была загрязненной, конечно, но плотной. Достаточно плотной, чтобы позволять маневрировать аэродинам, достаточно плотной, чтобы держать за крылья многотонный аэрокосмический истребитель. Воздушные фильтры исправно доводили состав воздуха в кабине до человеческой нормы, а на случай, если пилоту потребуется подняться выше, запас воздуха в баллонах позволит трансформеру без проблем оперировать и в безвоздушном пространстве. Двигатели, служившие меху прыжковыми, были готовы взять на себя ориентирование истребителя и вне выраженного гравитационного поля.

Стингер был готов рвануть за звуковой барьер в любой момент, но руками Бениты руководил разум, а не сердце. Сердце посылало ориентирующие сигналы в мозг, откуда они считывались на гироскоп нейролинком, но процедуры разгона и переформатирования крыльев не было, и трансформер только чуть вздрагивал, раз за разом возвращаясь в стабильное положение после едва ощутимых подруливаний.

Радар отметил внизу крупный скальный выход, крепкий останец в море подвижных грунтов, похожий на тот, на котором де ла Сомбра вчера обнаружила предположительно куритянскую базу. Бабочка могла повредить шасси, садясь...
Нет, не могла. Данные Смитсона были верны - похоже, эта полоса нередко использовалась как взлетно-посадочная. Она была относительно выровнена - по крайней мере, небольшой и не очень нежный дропшип сядет на нее без проблем. Кусок скалы за разгонно-тормозной полоской явно использовался для разгрузок и погрузок, даже какой-то грубый ангар виднелся, а дальше шаттл или дропшип сможет подняться обратно к орбите.
Бабочка могла тут сесть, но ремонт и обслуживание как корабля, так и содержимого его ангара тут были бы очень затруднены. Неровная поверхность, жара, никак не гасимая тут городом и морем, горячий ветер и летавший в воздухе песок делали эту стоянку допустимой, но значительно уступавшей в качестве возможностям космопорта.
Не говоря уж о том, что пройти сюда на разгрузку сможет только средняя техника.

Человек, в свое время, еще на Терре, стал царем природы, и отчего так вышло каждый новый исследователь объясняет по разному. Противостоящий большой палец, речь, умение создавать инструменты. Те, кто хочет казаться умными, многозначительно качают головой и вспоминают "сумму факторов". Однако, все дело в нейропластичности. Инструментами пользуются многие приматы, а речь китообразных порой богаче чем у некоторых человеческих племен – а вот возможности использовать один и тот же мозг для решения столь разных задач нет ни у кого. Мы легко учимся новым навыкам и адаптируемся к меняющейся среде.

Когда мехвоины говорят, что их машина ощущается ими как продолжение собственного тела – они не правы. Боевой робот – и есть их тело. И даже не в нейрошлеме дело, нейрошлем просто сокращает время отклика органов управления – дело в нейропластичности. С точки зрения нейронов в мозге в самом деле нет разницы между тем чтобы шевельнуть рукой, или переключить режим огня. Мозг реагирует одинакого. Машина – в самом деле является телом мехвоина, его расширеным телом. Ни один орангутан или дельфин никогда не смогут такого.

Но сколько таких "тел" может быть у человека? Совершенно точно – больше двух. Научившись управлять боевым роботом, никто не забывает как ездить на велосипеде. Так же очевидно, что предел адаптации существует. Не многие мехвоины легко меняют машины и одинаково хорошо сражаются на любом роботе. А уж переучиваться с двуногого на четвероногого робота может быть вовсе непосильной задачей.

Бенита легко справлялась с тремя дополнительными телами (не считая велосипеда, конечно). Не акцентируя внимания, легко, как будто перейдя с бега на шаг, она перевела Стингер в режим аэромеха. Мир разом стал меньше, песчаные волны выше, скалы заслонили солнце. Но, в то же время, будто бы выровнялось дыхание – аэромех может поддерживать скорость и высоту при помощи одного только термоядерного двигателя, без помощи реактивных ускорителей. Разогретый почти до состояния плазмы воздух и турбина создают достаточно тяги, чтобы раскинутые крылья могли сформировать воздушную подушку возле самой земли.

Стингер едва не коснулся поверхности и, поднимая тучу песка и пыли, помчал по дуге вокруг останца. Если сюда предстоит переместить Бабочку, нужно снять и измерить каждый камень, проверить каждый выступ. Круг, другой – спираль быстро свернулась в точку. Стингер поднялся по пологой стороне на скальный выступ.

Здесь Бенита несколько раз промчала по полосе, осторожно, будто нехотя приближаясь к ангару.

Горячий воздух дрожит, смазывает оптическим искажением линию горизонта. Солнце слепит, отражаясь на тысячах силиконовых граней песка. Тишина.

Под моими ногами пыль миллионов лет, смешанная с сажей выхлопов двигателей внутреннего сгорания и строительным мусором. Наверное, если пройтись еще вдоль полосы, найдется смятая жестяная банка из-под газировки, произведенной где-то в Синдикате. И вовсе не потому что каждая одинокая скала в этой части пустыни занята военными дракона – просто откуда еще возить газировку?

Виной тому жара, ненадежность зрения (нужно будет купить солнечные очки) или такое редкое для людей нашей профессии одиночество – но я кажется теряю ощущение локальности. Мое "здесь и сейчас" становится немногим более "поблизости" и "недавно". Я оборачиваюсь в попытке найти какой-нибудь якорь. Он все еще тут Триститиум – мой мех. Да, у него есть имя, хотя никто, наверное им не пользуется. "Стингер" – это модель, LAM – класс, Байкал – позывной. Я даже не знаю кто из нас на самом деле Байкал: Триститиум, Бенита, или мы оба.

Чувства обманывают, кажется что я в любой момент могу шевельнуть рукой меха, или покачать крыльями. Но холод неактивных синапсов, привыкших к обратной связи нейрошлема оставляет лишь легкую горечь и чувство потери. Наверное так ощущают себя люди, когда в момент смерти видят свое беспомощное тело со стороны.

Чувствую ли что-то подобное другие? Хочет ли иногда Вито шевельнуть многотонной рукой, ноют ли его миомеры фантомной болью снятого нейрошлема? Кажется ли жизнерадостному Мигелю, что он жив только внутри своего зажительного уродца? Ощущает ли разукрашенный Санчес себя душою мрачного "Зевса"?

Живем ли мы все в царстве призраков, мечтая снова ощутить тело весом в десятки тонн?