|
Начиная переговоры – если, конечно, подобную болтовню можно именовать подобным словом – Арлетта даже не представляла, как отреагирует Меченый, с равной вероятностью предполагая варианты от “ну, давай поболтаем, малышка” до “чтоб ты сдохла, шавка Корпуса”. Но чтобы Эстебан бросил клинок в ножны... Нет, такого девушка себе даже представить не могла, и замерла с открытым ртом, опустив меч к земле. Вглядываясь в глаза ветерана, она видела в них только боль и бескрайнюю, как Океан, тоску, давящую на спину грузом прожитых лет и неимоверной усталости. Осунувшееся лицо Эстебана, ставшие острыми и резкими морщины, в которых залегли глубокие тени – мужчина вмиг перестал быть опасным, а вместе со страхом растворилось солью в воде и былое раздражение. А уж когда теперь уже бывший охотник с посеревшим лицом отбросил в сторону инсигнию, словно ставя точку в своей славной карьере... Все это вызывало безграничную жалость и идущее от самого сердца совершенно неразумное желание обнять, уткнуть незадачливую жертву носом в шею и, гладя по волосам, зашептать что-то бессвязно-успокаивающее. Никто, ни одна живая душа, а особенно душа сотоварища по Корпусу, не должна так страдать! Повинуясь порыву, Арлетта сделала шаг вперед. - Лорд Эстебан, я...
И тут старый охотник в одночасье изменился, словно месте гордого человека оказалось прячущееся до срока под личиной чудище. Алхимик вздрогнула и замерла, нелепо разведя руки. Ей хотелось отвести глаза, отвернуться, лишь бы не видеть, во что превратился Меченый, но переплетение любопытства исследователя и того первобытного чувства, что всегда тянуло людей на публичные казни, оказалось сильнее – Арлетта продолжила смотреть, совершенно забыв, зачем она здесь. А потом молнией пришла мысль: Эстебан не волкодлаком покусан, не вампиром обращен, не кем-то жестоким и насмешливым проклят: старый охотник просто в какой-то момент утратил контроль, и его Зверь вырвался наружу. Мужчина еще мог сдерживать свое второе “Я”, но как долго? Алхимику почему-то казалось, что это – вопрос времени, причем весьма недалекого. Но хуже того, что стряслось с Четырнадцатым, было горькое осознание, что никто, и она сама в том числе, не застрахованы от подобного. И ладно она: как алхимик, ей не так часто находится повод выпустить Зверя “на погулять”. А драгоценная Эмберли, семимильными шагами проходящая иерархию корпуса? Как долго она, талантливая и рьяная, сможет избегать подобной ловушки? А другие мужчины и женщины, чьи имена откликаются в сердце пусть меньшим, но теплом? Как же они? И что если однажды напротив нее будет стоять не незнакомец, а тот, кого она хорошо знает? Что тогда делать? Вопросы, вопросы, вопросы – и ни одного ответа.
При таких раскладах просьба, похожая на приказ, не показалась чем-то удивительным: Арлетта была уверена, что она бы сама, оказавшись на месте жертвы, поступила бы точно также, разве что без совершенно ненужной стрельбы. Ноги, перестали быть ватными, и девушка смогла наконец сдвинуться с места. - Я? Я... сделаю. Так будет правильно. В поисках молчаливой поддержки она бросила взгляд на напарников: затравленный, жалостливый, испуганный. Мужчины могли видеть, сколь бледна стала и без того не отличающаяся здоровым загаром их спутница, сколь мало в ней было уверенности – даже вечная улыбка пропала, не оставив и следа. Но, кажется, не всех это волновало – взвешенное предложение дознавателя заставило Арлетту еще больше посмурнеть и запнуться. Но – не остановиться: алхимик считала, что последнее желание человека, пребывающего в столь паскудном состоянии, стоит все же исполнить. Романтик был прав в своем ratio, вот только он не учитывал иное, нечто более глубокое и духовное, что толкнуло носящего Ласточку сначала прекратить бой, а потом и озвучить столь странную просьбу.
Подойдя поближе к старому охотнику, девушка расширившимися, тревожными глазами посмотрела на него снизу вверх, и торопливо произнесла: - Лорд Эстебан... – как же тяжело держать меч мокрыми от пота пальцами! – я готова оставить вас человеком... Если вы, конечно, не примете предложение Джозефа.
На языке Арлетты вертелся еще один вопрос, но задать она его собиралась только после того, как Эстебан примет решение: "Может, у вас есть время, пока Оно еще сдерживается, рассказать мне, как так получилось и как ощущается? Может, мы сможем помочь еще кому-то, кто столкнется с этим? Предвосхитить... Или я смогу-таки создать эликсир, помогающий сдерживаться... Если лучше не рисковать – пойму... ".
-
На языке Арлетты вертелся еще один вопрос, но задать она его собиралась только после того, как Эстебан примет решение Все в Арлетте хорошо, а это – особенно.
|
|
Зависшее в зените осеннее солнце с трудом пробивалось сквозь тяжелые тучи. Тишина, что безраздельно властвовала на улицах Гримфолда, навевала странные мысли о беспокойном сне сгорающего от лихорадки больного. На своем пути Эмбер встречала множество поселков и городков, но ни один из них не производил столь гнетущего впечатления. Трое всадников неторопливо продвигались вглубь города. Позади остались полуразрушенные предместья – оставленные дома, пугливо жавшиеся к стенам, которые их так и не защитили. Теперь вокруг темнели безжизненные трущобы, и только крупное воронье провожало охотников встревоженным карканьем. Большинство окон было выбито или наглухо заколочено, на ржавых цепях с натужным скрипом покачивались вывески закрывшихся заведений, замерзшие за ночь лужи смутно отражали плывущие облака. Мерный цокот копыт эхом разносился по пустым улицам, вороны тяжело и неохотно взлетали с мостовой, освобождая дорогу. Они лениво рассаживались на водостоках и крышах, провожая охотников безразличными пуговками-глазами. Силилось ощущение, что подмога из корпуса, что бы здесь ни произошло, опоздала. Эмбер то и дело начинала озираться по сторонам. Она не замечала никого за исключением вездесущего воронья, но не могла отделаться от ощущения, что за ней наблюдают. Словно сами пустынные улицы Гримфолда, заглядывая прямо в душу, взирали в ответ. Белла и Вильгельм ехали позади. Вильгельм не переставал крутить головой, Белла, напротив, отрешенно смотрела прямо перед собой в одну точку. Говорить не хотелось. Город давил на новоприбывших оглушительной тишиной, безраздельным унынием, безрадостной панорамой остановившейся жизни. Эмбер ловила себя на мысли, что отчаянно хочет, почти мечтает, встретить хотя бы одного человека. Живого нормального человека, который мог бы дать внятные и конкретные ответы на сотни невысказанных вопросов. Охотники двигались в направлении центра, на каждой развилке выбирая наиболее подходящий путь скорее интуитивно. Позади остался квартал трущоб: здания вокруг стали выше, массивнее, а застекленные окна закрывали тяжелые шторы. Эмберли задумывалась о возможности постучать в одну из дверей, когда увидела рукотворную баррикаду за очередным поворотом. Огромная груда из старой мебели, дверей, ящиков, ставень, высилась в полтора человеческих роста, почти перекрывая проезжую часть. В центре виднелся оставленный специально просвет, шириной, самое большое, в небольшую калитку. На шесте над баррикадой висело, поникнув, выцветшее темно-синее знамя – хорошо знакомый флаг Объединенного Королевства. Порыв ветра принес с собой и приглушенные голоса. Эмбер успела проехать еще несколько ярдов, прежде чем из просвета в баррикаде появились солдаты. Они выбегали по двое и сразу рассредоточивались – спустя минуту улицу уже перекрывал ощетинившийся штыками редкий строй в десяток гвардейцев. Под треуголками виднелись хмурые изнеможенные лица, пятна грязи темнели на синих мундирах, но наставленные на охотников винтовки были безукоризненно вычищены и мрачно переливались вороненой сталью. Несколько солдат возникли наверху баррикады – теперь на охотников было нацелено без малого полтора десятка стволов. – Стой! – хрипло крикнул один из гвардейцев. Уголки губ Изабеллы, едва заметно вздрогнув, изогнулись в усмешке. Из-за баррикады выехал статный всадник в офицерском мундире. Холодные серые глаза офицера подчеркивали нордическую строгость худого лица, волосы пепельно-серебристого цвета были аккуратно зачесаны назад и собраны в хвост, многодневная щетина скрывала впалые щеки. Бледное лицо зеркалом отражало и внешнюю, и внутреннюю усталость, но в поставленном командирском голосе слышалась несгибаемая решимость. – Пропустить! – выкрикнул офицер, и солдаты неохотно опустили винтовки. – Они из корпуса. Мэр сказал вести к нему, если кто-то объявится. Всадник выехал навстречу Эмбер, просочившись сквозь строй. – Это все? – спросил хмуро, кивком указывая на Вильгельма и Беллу. – Работы хватит на весь ваш штат.
|
|
День выдался пасмурный с редкими проблесками Солнца через серые облака и прохладными порывами ветра. А найденный в интернете адрес, который Элеонор предусмотрительно уточнила телефонным звонком, вёл ее вдаль от широких дорог и больших городов. Чем дальше в лес - тем больше дров: по мере приближения к клинике "Лестницы" мисс Ригби всё более сомневалась в том, что совершила правильный выбор, записавшись туда на прием. Взятый напрокат автомобиль тревожно дребезжал на скверной дороге, то и дело попадая в небольшие выбоины в асфальте, который определенно давно не ремонтировали. Домишки, проплывающие по обе стороны от дороги, были в основном полускрыты бурно растущей зеленью, но то и дело можно было заметить разбитые стекла, облупившуюся краску, а то и вовсе заброшенные здания с заколоченными окнами. Такой пейзаж настраивал на грустный лад - и Элеонор была вынуждена приложить все свои силы, чтобы снова не впасть в апатию и не отказаться от поездки. Неужели успешная клиника может быть в таком месте? Это же настоящая дыра... С другой стороны - цена приема и возможность оформить его в кредит. В положении Элеонор особенно выбирать не приходилось. Наконец дорога постепенно пошла вверх, петляя между лесистыми холмами, а затем выбралась на безлесное травянистое плато, вытянувшись в струну, а где-то вдали у самого горизонта темнела цепь невысоких гор. Местность стала совсем пустынной - ни жилья, ни редких машин, только изрядно тронутые ржавчиной дорожные знаки вносили разнообразие в унылый пейзаж. Мисс Ригби уже всерьез начала думать, что это ошибка или дурацкий розыгрыш - навигатор исправно вёл ее в нужном направлении, но впереди был только совсем небольшой домик, стоящий аккурат в середине плато на фоне гор. Больше похоже на прибежище охотника или какого-нибудь отставного военного, любящего одиночество... "Надо будет спросить у хозяина, может быть он что-то знает о клинике?" - подумала Элеонор, но увидела на двери дома латунную табличку с надписью "JACOB'S LADDER". Значит всё верно. Надо же. Как-то не так она себе это всё представляла, разглядывая сайт клиники - там на фото было совершенно другое здание и совершенной другой пейзаж. Повсюду обман. Она вышла из автомобиля и подошла к двери, чтобы нажать на звонок, но не успела прикоснуться к кнопке, когда дверь отворилась. – Мисс Ригби! - доброжелательно улыбнулась ей светловолосая женщина с миловидными, но на удивление непримечательными чертами лица (буквально не за что зацепиться), одетая в длинную серую юбку и черный свитер с высоким горлом. – Мы ждали вас. Проходите, чувствуйте себя как дома! "Мы" - стало быть в этом маленьком домике есть кто-то еще. Второй обитатель быстро дал о себе знать - высокий, начинающий лысеть и седеть респектабельный мужчина в недорогом темно-синем костюме и в очках на длинном костистом носу, представился "доктором Портером или просто Джеймсом", в то время как молодая женщина оказалась "Линдой, ассистентом доктора Портера и по совместительству администратором". – Как видите, компания старается не раздувать штат! - улыбнулся доктор Портер, подмигивая Линде. - Но мы вроде бы неплохо справляемся. В сущности, в многочисленном персонале нет никакой нужды, поскольку наша методика основана на принципе "исцели себя сам"... Разумеется под нашим чутким контролем - но вы удивитесь, мисс Ригби, насколько изящно профессор Купер, создатель метода, решил целый ряд сложнейших вопросов именно благодаря скрытым возможностям вашей же собственной психики! По сути мне нужно будет лишь направить вас в правильном направлении... Тем более что методика новая и у нас еще не так много пациентов, но это, конечно, лишь дело времени - однажды компания откроет целую сеть крупных клиник вместо вот таких крошечных пунктов. Когда-нибудь... – Хотите кофе или горячего шоколада, может быть? - поинтересовалась Линда, вклинившись в паузу между репликами доктора. - У нас и печенье есть! Тут недалеко в городке есть домашняя пекарня, мы каждый день там покупаем что-нибудь... – Надеюсь, вы не передумали, мисс Ригби? - с прищуром взглянул на Элеонор доктор и улыбнулся. - Когда вы будете готовы, заходите ко мне в кабинет и мы приступим. Поверьте, всё не так страшно, как вы могли бы подумать. То, что вы вообще оказались здесь, уже характеризует вас как очень смелую и решительную леди - и я уверен, что вам по плечу справиться с чем угодно! Впрочем, ни в коем случае не тороплю - будет лучше, если вы немного освоитесь здесь, прежде чем мы начнем...
|
|
|
Разиэль засмеялся, прикрыв рот ладонью, на которой было вытатуирована имперская аквилла, разрываемая на части некоей неприглядной лапой. – Ты верно говоришь, леди... Ресия. Но не поверишь, но я помню, как при жизни самого Императора бытовала сходная пословица. Бесчисленные итераторы - наверное, ты не знаешь этого древнего термина, я поясню – Астартес, развернувшись, вновь зашагал на Ресию – это риторики и философы, которые должны были распространить Имперскую истину на новоприсоединённые к Империуму миры. Да, и в число их обязанностей было уничтожение религии, любых слухов и следов её. Существование души, демонов, Богов объявляли пустой ложью, а самого Императора именовали человеком - лучшим из лучших, превосходившего людей своею силою и величием так же, как я превосхожу амебу, но тем не менее человеком. А в эту эпоху массы Империума провозглашают мертвеца Богом, а мы служим тем силам, что не могут не быть названы апокалиптическими. Ирония, верно? Во время речи космодесантник не повышал тона, но его натренированный голос с легкостью достигал ушных перепонок его собеседников, без напряга перекрывая гнусные гимны громкоговорителей. Выслушав речь аристократки до конца, он впал в некоторую задумчивость, и, подойдя к стене, простучал её пальцами правой руки, словно проверяя на наличие потайной двери или тайника. Если бы кто мог проникнуть в мысли Падшего, то мог бы найти там щелкающую, ледяную машину логики и гнева, который, разумеется, следовало подавать холодным - так он лучше приносится. На лезвии меча. – Устроит - с целью разнести этот клочок реальности на куски перед тем как оттуда же слинять – процедил сквозь зубы он, придвинувшись вплотную к Ресии и Айко с его ветеранами и вновь начал речь – я много странствовал по пространству Коронус, и знаю, что такие знания в этом космосе весьма ценны. Ты видишься редким союзником. Что вы думаете, офицер? Её жизнь в ваших руках, но не проще ли отбросить прошлое ради будущего - свободного будущего, для вас и ваших людей? Это будет больно, но ничто не даётся даром.
|
На уточняющий вопрос Магистра истончавшаяся реальность среагировала очень чутко и по помещению прокатились волны статического электричества, отчего, воздух, окрасился привкусом озона, а роскошные волосы Цирцеи, не убранные под одежду или маску, приподнялись от корней. Чародейка лишь отняла взгляд от самостоятельного изучения пятен, посмотрев на подопечного с легкой укоризной, слегка наклонив голову.
Но, Мозенрат уже находился далеко-далеко от неё, мгновенно поглощенный, не успев что-либо предпринять. Пусть и тело волшебника осталось сидеть, когда как разум и внутренний взор, с болезненным ударом по всем чувствам сразу, поглотила бездна разверзшаяся на столе из сложившихся в один миг пятен этого жидкого металла.
Чародей оказался на безжизненной каменной равнине, пустоши, что присыпана толстым слоем пепла по самую лодыжку. Им полнился и воздух, при каждом вдохе проникая внутрь самыми мельчайшими частицами, оставляя после себя сухой и одновременно едкий привкус.
Горизонт пылал. Горел, распространяя чадящие облака прометия, смешанные с иной химией, окрашивая алое пламя в различные, причудливые оттенки и рождая некое подобие полярного сияния над одним большим кострищем, что сейчас, представляла собой кузница.
Он услышал вой. Гулкий. Протяжный. На утробной, очень низкой ноте, напоминавшей собой примитивные музыкальные инструменты и охотничьи рожки из давней древности. За столпами пламени, тяжело перешагивая, сотрясая собой, казалось, весь планетоид, двигалась тень, будто бы втаптывая останки Эшскара еще глубже, в эту каменистую и изуродованную деятельностью Тёмных Механикум землю.
Дышать становилось тяжелее. Мистическая атмосфера Рваной Спирали на этом мире стремительно выгорала. Острый разум мог подметить факт, что Магистру осталось жить не так долго, даже если та зловещая тень так и не обратит на него свой взор.
Одна из ног волшебника оказалась заключена в тяжёлую цепь, которая в свою очередь, коротка и намертво вмурована в поверхность умирающего планетоида. Он не был единственным на поэтичной обзорной площадке с обзором к столь грандиозной катастрофе. Спиной к нему, на отдалении, отстранившись, сидели такие же скованные люди. Четверо. Ничем особо не выделяющиеся, как и сотни сотен пленников Эсшкара которых Мозенрат мог видеть ранее. Кое-кто в гвардейской форме, кто-то в ободранном плаще и... С косой? А пятый... Легионес Астартес?.. Образы проявлялись сильнее, стоило только сосредоточить внимание на каждом.
"Один вопрос."
Вкрадчивый женский голос, откуда-то из-за плеча. Весьма помятого вида блондинка со светло-аметистовыми глазами, в роскошном платье не просто подкралась, а буквально возникла за спиной чародея. Аккуратно подобрав юбки, незнакомка присела, но не в реверансе или книксене, а дабы возложить бледную ладонь на его оковы, которые начали плавиться, подобно свечному воску, но без малейшего ощущения тепла. Из широкого выреза её бюста, с тихим звоном выпала цепочка-медальон, повиснув на тонкой, красивой шее. Оттуда на Мозенрата, подобно игристому изумруду взглянула трёхглавая гидра.
Еще один протяжный вой боевого горна. Их присутствие все же ощутили, но скорости существу, сгорбленной тени, за пылающей кузницей недоставало и оно только-только начинало медленно оборачиваться.
|
|
|
Кайядо. Неприятно холодит ступни шероховатость пола, когда ты, добравшись до табурета, сгребаешь с него брюки, поспешно суя ноги в штанины. Мерцают россыпи блесток на ткани, формируя слово "TU MEJOR NOCHE", сзади, от бедра до бедра. Подпоясываешься ремнем с огромной - в ладонь - металлической бляхой, выполненной в виде двух фигурок, мужской и женской, которые возможно сцепить, вставив штырек одной стороны в паз другой и, тем самым, не дать новоприобретению с тебя свалиться. Клацаешь когда, застегивая, негромко стонут литые человечки - больше "инь", чем "янь". Они, кстати, и выполнены-то в виде знака этого имперского, считай, такая эрзац-калька. - Да он где хочешь может быть, блять! Снова оттуда, "с тыла", кто-то из "слабой половины" условного трио. - А звонок чего?.. Другая спрашивает. И отвечает тут же та же. - Да ничего, в нулях. Проверяешь карманы. В левом - коммуникатора полупрозрачная пластинка, тонкая и по краям сглаженная. Треснула, помутнев по ветвистой линии разлома. В правом - небольшой ключ-штырек с магнитным чипом на конце жала, пара презервативов в металлизированных блистерах, остатки ставшей безымянной жвачки - три или четыре подушечки в остатках растрепанной упаковки, выполненный в виде серебристого овала выкидной автомобильный ключ-брелок с вязью гравировки "GT" на оппозитном "кнопочному" боку, простенькая пьезозажигалка в темно-красном пластмассовом корпусе и банковская карточка - желтая, с зеленой полосой. "JC-BANK "Primer Continental" / 4358-8458-8457-4865-86-1 / Victor Raiden". Виктор Райден. Да это же ты. То есть, кажется, не совсем ты, но, в целом, здесь и сейчас, можно сказать, что все таки ты. Совсем ты - Эндрю Горовиц, детектив Криминального патруля, но что-то тебе подсказывает, что сейчас эти знания могут таить в себе некоторую опасность. Использовав "жальную" отмычку, враз избавляешься от "браслетов" вместе с тем. Обуваешься, подтягиваешь застежки. Сумку проверив, находишь лишь ярко разукрашенный фактурными очертаниями обнаженности аэробаллончик пенной интимной смазки, "eXXXtazy". Со вкусом и запахом соленой карамели, для всех видов проникновения, местный анестезирующий и пролонгирующий эффект, гипоалергенный. Универсальная штука, получается. И все, больше ничего. Хотя, нет - вон, на самом дне еще визитка смятая лежит. Дешевая минеральная бумага, печать черно-белая, края заломаны и размочалены. "Морелия Тесильо / Эвакуатор 24-10-180 / 2745-5843-5398-38 (JGN)". Запихав шмот в торбу, укладываешь следом и кроху огнестрела. - Комьенза а инсталар лас торретас! Впереди, внизу. Что-то про автоматические орудия, на хиспанском. Да, все эти странные фразы - они, вне всяких сомнений, кажутся тебе странными только потому, что звучат не на всеобщем. - Вамос!
-
Сумку проверив, находишь лишь ярко разукрашенный фактурными очертаниями обнаженности аэробаллончик пенной интимной смазки, "eXXXtazy". Со вкусом и запахом соленой карамели, для всех видов проникновения, местный анестезирующий и пролонгирующий эффект, гипоалергенный. Универсальная штука, получается.За вечное внимание к деталям
|
|
|
Как в старинной русской сказке — дай бог памяти! — Колдуны, что немного добрее, Говорили: «Спать ложись, Иванушка. Утро вечера мудренее!» В. Высоцкий
Не ждала Ревдис, Бабочкой прозванная, не гадала, что мужи братства Эрве Одаль не станут время на размышления да поиск ответов тратить, а что подойдут к вопросу, как к Пиру Воронов – рубанут с плеча, не задумываясь, оставив другим последствия разбирать. Мудро ль то было, поспешно ли, або вовсе ошибкой – ответа не сыскать было допреж, чем веки в последний раз смежатся. Щита дева лишь головой покачала, расторопность Лешата видя, да отозвалась, поднимаясь: - Ревдис дочь Гудлейва, Бабочкой прозванная, услышала твою клятву. И коли невеста сиротой осталась – буду я ей сестрой. Знала Бабочка, что пред асами и людьми не будет брака, ежели одна из сторон за спиной никого иметь не будет, если никто не вложит руки невести в ладони жениха. Но знала она и то, что делать след при подобных ситуациях – и бестрепетно огласила себе сестрою леса дочери. Теперь же, когда одна формальность улажена была, завершила речь краткую свою обрядовой, традициями установленной формулировкой: - Я свидетельствую!
Вот только не дали ей ни лентами две кисти перевязать, не вложить одни пальцы в другие. Заставил ее рев громовой, в ответ на Ирии слова прозвучавший, вздрогнуть да снова за ножа рукоять схватиться, нападения ожидая. Но смолкло все, и тьма пала непроглядная, как в глубинах подземных, где стоны и скрежет зубовный. А когда лучина в ладонях сестры названной, с кем кровь еще смешать только предстояло, мрак густой разогнала, узрела она Лешата, ничком лежащего. Руки касания было достаточно, чтобы почувствовать непоколебимую груди гладь, дыханием живым не недвижимую. Стену плечом подперев, поведала щита дева Ингвару-Кователю. Что нету больше биения в груди лешатовой, нет больше дыхания. Но поостерегла: - Чуется мне, о Кователь Премудрый, что рано еще тризну по другу справлять нам с тобою. Быть может, связь эта, сердца два нашедшая, лишь на время в забытье Следопыта отправила нашего. Кто знает, возможно, что умер для мира и мертвым всю тьму он пребудет, утром дабы воскреснуть, дар новый за то получив. Возможно, три дня и три ночи нам ждать его придется: как Один на древе Познанья висел, так и дух следопытов блуждает далече. Одно лишь я знаю, не будучи ведьмой иль сейдмейди – мы доброе дело сделали, сполна за странноприимство хозяйке отдав. Изгнали мы духа жестокого, что тоже есть благо, которое нечасто ты встретишь в сказаньях. И хоть кровоточит сердце мое за Лешата, я знаю, что ныне пора нам с тобой на покой: пусть утро рассудит, что было, что будет – уж ночи оно-то стократ мудренее. Покуда ж давай мы накроем их шкурой, да вложим ладони в ладони, как должно. А там и забудемся сами в царстве видений полночных до первого солнца златого луча. Ты согласен, Стали Певец?
|
|
Скрипело тележное колесо, не хватило дегтя смазать. Не хватило времени. Уходили в спешке. На рассвете. А небо хмурилось тучами и плакало дождем. И дом за спиной стоял с открытыми дверями. Будто ждал, что хозяева передумают и вернутся. Казалось невозможным уйти отсюда, где каждое дерево и каждая тропинка знакомы с детства. И чистые слезы неба мешались с солеными слезами Дарины. И мокрые русые пряди липли к коже лица. Ноги босые легко несли тело. Лапти она надела потом, когда вышли на большую дорогу, что вела «в греки». Не путешествие это было. Шествовать по пути надо с гордостью, достоинством и не торопясь. Бегство, побег. Из привычного течения жизни в даль кромешную, неизвестность. И внутри было пугающе пусто. Даже мыслей толковых не было. Растерянность. Недоумение и тоска. Так в одночасье рухнул ее привычный мир. Под скрип тележного колеса.
Но человек без мира не может и Дарина начала собирать его заново, на новом месте. Странно все. Дома нет. Земли нет. Хозяйства нет. Жили в большом каменном доме, вместе с другими воинами. Отец получал злато за службу. Мать легко справлялась с хозяйством и без Дарины. Нечего ей было делать. Леса нет, чтобы силки ставить, мед собирать, да грибы с ягодами. Ни огород полоть - поливать не надо, ни скот кормить. Времени вдруг много. Даринка тогда языки учить стала. Тут основным был греческий, с него и начала. Еще арабских и хазарских слов нахватала, как ягоды в лукошко. И влюбилась. В коней. Тут стены каменные давят, а когда всадник скачет, то кажется таким свободным. Да и ретивое взыграло. Отец вон мечник знатный и то ездить не обучен. Вот и пропадала Даринка у конюшен. А лошади лучшие у сарацинов. Пускай они безумцы почище греков, зато коней тоже любят. Может и ездить научат?!
Бывают такие ночи, что не видно не зги. Темные, страшные. Когда низкие облака закрывают и луну и звездочки. Такое чаще зимой случалось, перед снегопадом. Хорошо еще, что ночью все дома. Не страшно, даже когда волки воют. А Даринка и летом как-то в лесу ночевала. Ушла за грибами, а там еще на лесную малину наткнулась. Сама не заметила, как далеко забрела. Кода спохватилась, солнце уже вниз покатилось как на санках с горы. Заспешила она тогда, заторопилась. Споткнулась, упала неудачно, ногу растянула. Родным потом сказала, лешак запутал. А что, может это он тот ствол сухой под стопу подложил? Дальше Дарина ковыляла с палкой, как старая бабка. В лесу ночевать пришлось. А тут как раз тучи низкие, грозовые ветром натянуло. И гроза, страшная. Тогда Дарика и промокла насквозь и страху натерпелась. Думала, что никогда ночи страшнее не будет. Ошиблась. Вот почему так, когда решишь, что лучше не бывает, он и не есть?! А плохое оно завсегда хуже прежнего бывает. Так девушка подумала, когда на Гераклею пал дождь огненный. Не помог греческим безумцам их бог. Зря они извинялись, каялись, морили себя голодом и безумствовали по всякому. А ей Мокшь не помогла. Может она осталась там, в родной реке за соленой водой?! Она тогда не побежала, стояла и смотрела на падающий огонь. Не от храбрости большой, от воли и разума Куда бежать, если неизвестно куда огнь падет? А греки, хазары, сирийцы, армяне и прочие бежали и кричали. Метались в панике. Будто не хотели попасть к своему убитому богу. Отец же с побратимами и сотоварищами боевыми все были на стенах. До матери же она добраться не успела.
В голове шумело, во рту была горечь, а тело было вялым и расслабленным. Дарина стиснула зубы, чтобы не застонать и медленно перевернулась на живот. Приподнялась, руками себя помогая, а потом села, спиной в прутья клетки уперлась. Жутко хотелось пить. А безумный грек с удовольствием говорил ей о рабстве. О том, что его уже продавали. Раб божий - уже раб. А этот Софрон раб трижды, телом, разумом и душой. Они не для того всем своим малым родом бежали от власти Бравлина, чтобы она здесь стала рабой сарацин. Даже если это будет принц или как-там сказал гречонок, калиф. Судя по вид арабки, она тоже не слишком радовалась. Дарина вытерла с лица соленый пот и сказала: - Я не хочу. Сейчас она была совсем одна, одна, против всего мира. Чужого мира. Его нельзя было принять и слиться с ним. Это значило потерять себя. Такой мир можно было только согнуть и сломать под себя, как делали росии. Но одиночество давило на плечи , будто небо опустилось вниз. И солнце светило как проклятое, выжимая из тела пот и силы. В голове, больной от удара, мысли метались как зверек в силке: - Я... одна. Не мы... Гой еси красна девица... Изгой... Давно... Как с Ирпени ушли... А теперь одна... Мама? Отец? Думать о том больно... А этот радуется... что в рабство попал... Грек, одним словом... А эта... лицо кажется знакомым... нет... может видела в городе, но не знаю... Ничего не знаю... Багдад?! Кажется это столица сарацинов... Плакать хочется... Нельзя... Я теперь за всех предков... Девушка не собиралась сдаваться. Она решила, что не будет жить рабыней. Найдет способ освободится, рано или поздно. Сбежит, обманет, украдет, убьет, выкупит себя, но вернет свободу. А если не выйдет, то всегда можно поцеловаться с Мораной. Из всех своих сейчас невеликих сил Дарина выпрямилась как могла, у стенки клетки и вскинула голову. Сверкнула на грека и арабку своими зелеными глазами и повторила: - Не хочу. А потом спросила: - Есть пить?
|
|
Скрипело тележное колесо, не хватило дегтя смазать. Не хватило времени. Уходили в спешке. На рассвете. А небо хмурилось тучами и плакало дождем. И дом за спиной стоял с открытыми дверями. Будто ждал, что хозяева передумают и вернутся. Казалось невозможным уйти отсюда, где каждое дерево и каждая тропинка знакомы с детства. И чистые слезы неба мешались с солеными слезами Дарины. И мокрые русые пряди липли к коже лица. Ноги босые легко несли тело. Лапти она надела потом, когда вышли на большую дорогу, что вела «в греки». Не путешествие это было. Шествовать по пути надо с гордостью, достоинством и не торопясь. Бегство, побег. Из привычного течения жизни в даль кромешную, неизвестность. И внутри было пугающе пусто. Даже мыслей толковых не было. Растерянность. Недоумение и тоска. Так в одночасье рухнул ее привычный мир. Под скрип тележного колеса.
Но человек без мира не может и Дарина начала собирать его заново, на новом месте. Странно все. Дома нет. Земли нет. Хозяйства нет. Жили в большом каменном доме, вместе с другими воинами. Отец получал злато за службу. Мать легко справлялась с хозяйством и без Дарины. Нечего ей было делать. Леса нет, чтобы силки ставить, мед собирать, да грибы с ягодами. Ни огород полоть - поливать не надо, ни скот кормить. Времени вдруг много. Даринка тогда языки учить стала. Тут основным был греческий, с него и начала. Еще арабских и хазарских слов нахватала, как ягоды в лукошко. И влюбилась. В коней. Тут стены каменные давят, а когда всадник скачет, то кажется таким свободным. Да и ретивое взыграло. Отец вон мечник знатный и то ездить не обучен. Вот и пропадала Даринка у конюшен. А лошади лучшие у сарацинов. Пускай они безумцы почище греков, зато коней тоже любят. Может и ездить научат?!
Бывают такие ночи, что не видно не зги. Темные, страшные. Когда низкие облака закрывают и луну и звездочки. Такое чаще зимой случалось, перед снегопадом. Хорошо еще, что ночью все дома. Не страшно, даже когда волки воют. А Даринка и летом как-то в лесу ночевала. Ушла за грибами, а там еще на лесную малину наткнулась. Сама не заметила, как далеко забрела. Кода спохватилась, солнце уже вниз покатилось как на санках с горы. Заспешила она тогда, заторопилась. Споткнулась, упала неудачно, ногу растянула. Родным потом сказала, лешак запутал. А что, может это он тот ствол сухой под стопу подложил? Дальше Дарина ковыляла с палкой, как старая бабка. В лесу ночевать пришлось. А тут как раз тучи низкие, грозовые ветром натянуло. И гроза, страшная. Тогда Дарика и промокла насквозь и страху натерпелась. Думала, что никогда ночи страшнее не будет. Ошиблась. Вот почему так, когда решишь, что лучше не бывает, он и не есть?! А плохое оно завсегда хуже прежнего бывает. Так девушка подумала, когда на Гераклею пал дождь огненный. Не помог греческим безумцам их бог. Зря они извинялись, каялись, морили себя голодом и безумствовали по всякому. А ей Мокшь не помогла. Может она осталась там, в родной реке за соленой водой?! Она тогда не побежала, стояла и смотрела на падающий огонь. Не от храбрости большой, от воли и разума Куда бежать, если неизвестно куда огнь падет? А греки, хазары, сирийцы, армяне и прочие бежали и кричали. Метались в панике. Будто не хотели попасть к своему убитому богу. Отец же с побратимами и сотоварищами боевыми все были на стенах. До матери же она добраться не успела.
В голове шумело, во рту была горечь, а тело было вялым и расслабленным. Дарина стиснула зубы, чтобы не застонать и медленно перевернулась на живот. Приподнялась, руками себя помогая, а потом села, спиной в прутья клетки уперлась. Жутко хотелось пить. А безумный грек с удовольствием говорил ей о рабстве. О том, что его уже продавали. Раб божий - уже раб. А этот Софрон раб трижды, телом, разумом и душой. Они не для того всем своим малым родом бежали от власти Бравлина, чтобы она здесь стала рабой сарацин. Даже если это будет принц или как-там сказал гречонок, калиф. Судя по вид арабки, она тоже не слишком радовалась. Дарина вытерла с лица соленый пот и сказала: - Я не хочу. Сейчас она была совсем одна, одна, против всего мира. Чужого мира. Его нельзя было принять и слиться с ним. Это значило потерять себя. Такой мир можно было только согнуть и сломать под себя, как делали росии. Но одиночество давило на плечи , будто небо опустилось вниз. И солнце светило как проклятое, выжимая из тела пот и силы. В голове, больной от удара, мысли метались как зверек в силке: - Я... одна. Не мы... Гой еси красна девица... Изгой... Давно... Как с Ирпени ушли... А теперь одна... Мама? Отец? Думать о том больно... А этот радуется... что в рабство попал... Грек, одним словом... А эта... лицо кажется знакомым... нет... может видела в городе, но не знаю... Ничего не знаю... Багдад?! Кажется это столица сарацинов... Плакать хочется... Нельзя... Я теперь за всех предков... Девушка не собиралась сдаваться. Она решила, что не будет жить рабыней. Найдет способ освободится, рано или поздно. Сбежит, обманет, украдет, убьет, выкупит себя, но вернет свободу. А если не выйдет, то всегда можно поцеловаться с Мораной. Из всех своих сейчас невеликих сил Дарина выпрямилась как могла, у стенки клетки и вскинула голову. Сверкнула на грека и арабку своими зелеными глазами и повторила: - Не хочу. А потом спросила: - Есть пить?
|