То не хищный зверь рыщет по лесу
То не ворон летит, всех ночей черней
Скачет то сам посыльный княжеский
Скачет он да на вороном коне
Едет тропкою он да не прямоезжею
Едет тропкою он да окольною
Сквозь дремучий тёмный Изборский лес
Нет лица у него, нет и имени
Только конь вороной да сума на плече
Не боится Посыльный ни зверя голодного
Не боится Посыльный ни чудища лесного
Всякий зверь лесной слышит стук копыт
Да с дороги посыльного в лес бежит
В чаще тёмной от Посыльного хоронится
Да сверкает в ночи взглядом боязным
А откуда Посыльный выехал?
Скачет он из Изборска из города
Скачет день, скачет ночь без передыху
Везёт в суме от князя послание
А куда тот Посыльный да держит путь?
Держит путь да за деревню за Вешенку
В тёмный лес в стороне от больших дорог
Едет прямо к Изборскому Ловчему
Чтоб призвать его да на служение
На служение князю Чахлику
К чёрной тьме да ко злу на служение
-------------------------------------------------------
О том, что после смерти князя Возгаря Пересветовича, начало происходить что-то странное и страшное, Ловчий догадывался уже в первые дни. Но о том, что ему доведётся попасть в самый центр этого раскручивающегося водоворота, он стал догадываться только в последние несколько дней, когда сам лес начал вести себя странно. Но обо всём по порядку.
Мрачные предчувствия начались ещё тогда, когда о смерти Возгаря заговорили на ярмарке в Вешенках - большой деревне на окраинах Изборского княжества, куда Ловчий ходил менять добытую пушнину на хлеб, овощи и всякие нужные по хозяйству вещи. Поначалу люди боялись только "усобицы" - не одному Ловчему были известны нравы сыновей Возгаря. Это были люди честолюбивые, и каждый из них считал себя достойным владеть землями своего отца. Но Ловчий усобицы не боялся - несмотря на честолюбивость, братья были не таковы, чтобы вцепиться друг другу в глотки. Скорее всего, дело решит старшинство. Но недели шли, сменяясь месяцами, а о сыновьях князя, прибывших на похороны, всё ещё не было вестей. Это множило тревожные слухи, один неправдоподобнее другого.
Когда Ловчий снова пришёл в Вешенку, вроде бы как раз на Илью Пророка(в этот раз понадобилось отковать новое топорище для колуна), через деревню как раз проходила какая-то чумазая, оборванная бродяжка. Такое порой случалось - когда нищие ходят по дворам, когда бродячие музыканты с гуслями да гудком, когда монахи, несущие слово Христа, к такому все были привычны. Вот и на бедную бродяжку никто не обращал особенного внимания - некоторые сторонились, некоторые оглядывались, иные подзывали, делились едой. Бродяжка ничего не просила, но от помощи тоже не отказывалась. Не видя толком дарителя брала в руки хлеба кусок, кивала кротко, и будто в полусне продолжала идти дальше, по маленьким кусочкам отрывая от буханки и отправляя в рот. В дома её только не пускали, будто боялись чего. Ловчий тоже поддался порыву, захотел что-то дать бедной женщине, которую какая-то беда обрекла скитаться по свету - но едва встретились они взглядами, как бродяжка изменилась в лице. Отстранённое лицо и рассеянный взгляд превратились в гримасу искреннего ужаса. Она закричала, срывая голос, упала на пыльную дорогу, забилась в судорогах. Большинство людей от неё шарахнулось, но местный поп, один из всех, кинулся к ней, пытаясь успокоить, а на Ловчего рукой замахал, иди мол, куда шёл.
Только потом Ловчий понял, что узнал её. Белёна, внучка богатого изборского боярина, верного сподвижника Возгаря. Один из сыновей князя даже звал её замуж, а та всё игралась с ним в обычные эти женские игры, где и "да" - не "да", и "нет" - не "нет". В той легкомысленной красавице почти невозможно было узнать эту несчастную сумасшедшую, обречённую погибнуть где-нибудь на одной из множества дорог.
В Вешенку Ловчий с тех пор больше не ходил. Но дурные знамения никуда не делись. На бабье лето Ловчему довелось привычно обходить капканы, и когда он уже возвращался, из лесу вдруг показался всадник. Показался - и молча остановился напротив Ловчего, скрытый полутьмой, сгустившейся под густыми древесными кронами. Ловчий позвал его один раз, но всадник и не шелохнулся. Ловчий позвал снова, уже громче, но всадник снова промолчал. И тогда Ловчий догадался подозвать коня.
Уставшая, напуганная лошадь, загнанная настолько, что от её тела клубился пар, а под седлом было скользко от выступившей белой пены, сделала несколько робких, осторожных шагов навстречу Ловчему. Всадник медленно показался из лесного сумрака, выйдя на небольшую полоску света, и тогда Ловчий наконец увидел - у Всадника не было головы. Мёртвое и обезглавленное тело тело навалилось на шею лошади, шерсть на которой ссохлась от изобилия пролившейся на неё крови, а в спине мертвеца вдобавок торчало шесть стрел. Как этот несчастный лишился своей головы, и как он при этом не выпал из седла - осталось загадкой. Ранен был и сам конь - две стрелы впились в его круп, и рана уже начала гноиться, и наверное из-за них лошадь неслась во весь опор, пока не выбилась из сил.
В суме у человека нашлась небольшая трубка, а в ней лежала свёрнутая в рулон берестяная грамотка. Пустая, но связанная тесьмой и скреплённая сургучной печатью с оттиском. Знак, принадлежащий князю Псковскому. Стало быть, гонец княжий, которого перехватили в дороге. Вытащив одну из стрел из спины покойника, Ловчий оглядел её. Древесина, характерное оперение и форма наконечника указывали на то, что стрелы были не чьи-нибудь, а варяжские. Ловчий догадался, что те, кто убил гонца, всё ещё могут идти по его следу. Какое решение он при этом принял, что сделал с телом, с конём да с грамоткой - известно ему одному.
Тревожные слухи, таинственные встречи, дурные знамения - от всего этого у Ловчего было убежище. Его дом. Его крепость. Терем, дарованный Возгарём. Ловчий помнил, как старый Возгарь вдруг позвал его, но не как обычно - не сказал, что на охоту, не сказал брать с собой соколов и гончих, не сказал собирать загонщиков. Просто подвёл к нему коня, да сказал: Садись мол, поехали. Они ехали только вдвоём, даже охрана князя следовала на некотором от них удалении. Ехать пришлось долго, но в конце концов они оказались на этом самом месте, где достраивался этот самый терем.
- Это чтоб ты, Ловчий, не сказывал, будто князь Возгарь слово своё не держит. - С улыбкой произносил Возгарь, не без удовольствия наблюдая за тем, как впервые на лице Ловчего отражается искреннее удивление. - Давно ты просился вольную тебе дать, да я всё говорил; обожди. Вот за тем и говорил, что надо было терем тебе достроить. С одною же сумой, с которой и пришёл на службу княжью, и с нею же тебя отпускать? Это, брат, не дело.
Добродушно улыбаясь в седую, аккуратно причёсанную бороду, Возгарь с лукавой искринкой в глубоко посаженных карих глазах взирал на Ловчего.
- Это будет тебе последний мой княжеский подарок, старый друг. Бери, владей, живи как знаешь. Да позвать не забудь, когда в хозяйский дом молодую невесту приведёшь. - От улыбки на лице князя стали чётче видны морщинки, особенно в уголках прищуренных глаз. - Ты не скалься, не отмахивайся, а задумайся. Тебе сорок лет без малого, а всё без жены да без детей. А ежели помрёшь, кому тогда всё достанется? Смотри мне, чтоб оженился в ближайшее время. Это тебе моё княжеское наставление.
Ловчий прожил тут почти что пять лет, и эти пять лет были лучшими в его жизни. "Княжескому наставлению" следовать он не спешил, но Возгарь и так знал, что Ловчий упрямый, что твой баран, и всегда жить будет своим умом. А теперь Возгарь был мёртв, и весь терем напоминал Ловчему о старом друге. Он жил будто бы внутри огромного надгробия. Ночами Ловчий подолгу не мог заснуть, и слушал, как поскрипывает начавший стареть дом, как шумят за окнами деревья, да как потрескивают в печи брёвна.
А потом Ловчий совсем лишился покоя в этих стенах. Лес смотрел на него тысячью глаз, смотрел не мигая и не отводя взгляд ни на минуту. Каждый раз, как Ловчий выходил из дому, он замечал, как кто-то рысью убегает в заросли. Обходя капканы, он слышал, как звери ходят за ним по пятам, как птицы перелетают следом с ветки на ветку, чувствовал спиной множество вперившихся в него взглядов. Каждый раз, когда колол дрова, слышал нестройный грай кружащих над ним ворон.
Потом звери перестали даже таиться. Выйдешь за забор - а у самых деревьев сидит то волк, то лиса, то ещё кто-нибудь. Сидит - и смотрит, не отводя взгляда. Шикнешь - не пугаются. Махнёшь рукой - прижмут уши. Лук поднимешь - шарахнутся, выгнут спину дугой, зарычат утробно, готовясь удрать, но всё ждут. А если и спугнёшь одного - повернёшься, а другой уже смотрит из лесу, наблюдает и ждёт. Ночью и того хуже - только выгляни в окно, и заметишь мерцающие в ночи точки, отражённый хищными глазами свет. Засыпая, Ловчий слышит, как волки воют у самых его ворот, как что-то шуршит во дворе, как скребётся по стенам и дверям. А вороны - их всё больше и больше с каждым днём. Уже не только каркают на ветвях да кружат в небе - рядами сидят на заборе да на коньке крыши, нахохлившись и наблюдая за Ловчим, будто не Ловчий это, а павшая корова, которой воронья стая готовится вдоволь попировать. Собственный дом стал для Ловчего тюрьмой.
Ловчий понимал, что ему остаётся только ждать, когда станет ясно, к чему всё это в итоге ведёт. Он понимал, что всё это не просто так, что-то должно случиться. Кто-то должен наконец выйти из этого леса по его душу. Иногда хотелось, чтобы это произошло быстрее, и закончились эти мучения ожиданием и неизвестностью. Но кого или чего бы Ловчий не ждал - не это пришло к нему первым.
Ловчий как раз смазывал петли в двери в ставнях, которые слишком уж скрипели на ветру по ночам, когда услышал цокот копыт. Обернулся, и увидел то, чего никак увидеть не ждал. Верхом на звучно и злобно фыркающем гнедом жеребце к дому Ловчего приближалась юная девица, красоты поистине сказочной. Выглядела она необычайно-ярко. Среди осенней желтизны окружающего леса и серости неба она была стремительным ярко-красно-белым пятном - снизу платье ярко-алое, чуть прикрытое тёмно-синей накидкой, а сверху личико белое, обрамлённое светлыми волосами, что лихо развевались на встречном ветру. Не доезжая до ворот девица потянула вожжи, и её гнедой скакун нехотя затормозил, взрыхляя копытами землю, зафыркал и замотал головой, чуть подпрыгивая от желания вновь резво пуститься вскачь.
То была Василиса Провидица, прозванная Огнедевою. Долго добиралась она сюда, куда бы ей при ином случае и в голову не пришло бы отправиться. Но уж больно навязчивы были сны, которые порою и днём её настигали. Сны о кровавом сумраке, что надвигается на Русь, и что зарождается этот сумрак на самых окраинах Руси, за неприступными стенами Изборска. Стенами, которые не смогли никого защитить, потому что ворота открыли изнутри. Лицо этого человека, Изборского Ловчего, Василиса видела в своих снах чаще всего. Множество линий судьбы сошлись на этом человеке, тяжкое бремя пало на его плечи, и всё, что случится дальше, теперь зависит от него. Будущее всей Руси теперь зависит от него.
Ловчий был одним из тех немногих, чью судьбу прочитать даже Василисе было не под силу. Ещё одним таким человеком была она сама, и эта установившаяся связь между нею и человеком из её снов и привела её сюда, на эту одинокую небольшую полянку, где вдали от чужих глаз для Ловчего выстроили этот дом. Но зачем она сюда ехала? Зачем не щадила беднягу-Нечуя? Сама ведь даже не знала.
Предупредить его? А о чём? Грозит ли ему какая-то опасность? Этого Василиса сказать не могла. Но Василиса знала, что сюда едет ещё один человек. Таинственный человек, по пятам которого следует Тьма, зародившаяся в Изборске, и медленно наползающая на Русь. Дробный цокот копыт его вороного жеребца до сих пор стучит в голове Василисы, всё громче, всё ближе. Этот стук и подгонял Василису, этого человека она надеялась опередить.
У этого человека очень быстрый конь. Может, побыстрее, чем Нечуй. Но даже быстрейший из коней не поможет убежать от этой Тьмы, как бы кому того ни хотелось. Тьма следует за тем человеком - Посыльным - так же, как следует за всеми нами наша тень. Этот человек - вестник тьмы, и тьма хочет призвать Изборского Ловчего. От призыва не уйти, но и вот так просто позволить Тьме прибрать Ловчего нельзя. Ловчий - всё равно обычный человек, без дара заглядывать в будущее и понимать знаки судьбы. Он даже не осознаёт, насколько сильно он важен, не осознаёт, что от него зависит всё. Для него это будет просто ещё одна работа. Вот что нужно Василисе - открыть Ловчему глаза. Он не должен действовать так вслепую. За этим нужна Василиса. За этим пришла она сюда. Если уж не открыть ему глаза, то хотя бы присмотреть за ним. Направить. Вот её цель, от которой тоже зависит всё.
Что Василиса скажет ему? Скажет ли вообще? Сейчас, или когда будет нужное время? Василиса огляделась, и вдруг поняла ещё кое-что. Не она одна наблюдает за Ловчим. Ещё когда она подъезжала сюда, она чувствовала тяжесть множества взглядов, которые сосредоточены на одной точке. Точкой этой и был Ловчий. Лес смотрел на него тысячей глаз. На крыше его дома и на заборе было черным черно от ворон. У границы леса сидело с десяток волков и лисиц. Их глазами за Ловчим наблюдали, и кто бы ни наблюдал - им не нравилось, что Василиса здесь. Вороны злобно каркали, нахохлившись и распушив перья. Волки утробно рычали, переминаясь передними лапами. Лисы припали к земле, тихонько повизгивая и сверкая глазами. Над головой, яростно крича, кружил ястреб. А вестник тьмы был всё ближе и ближе.
А Ловчий вышел к Провидице из-за ворот. И стало намного спокойнее. С нею не случится ничего. По крайней мере до прибытия вестника Тьмы всё будет хорошо.