Голосование пользователя

– Тогда следуйте за мной – кивнул Колаш, поднимаясь на ноги и обуваясь. Вслед за хозяином, Белая и Вета проследовали в заветную дверь, оказавшись на теплой кухне. В воздухе витали множество запахов, от выпечки, до запеченого мяса. Похоже, сегодня у Колаша был прием. Здесь суетились его шестеро помощников, трое молодых парней и трое девушек. Помимо различных ящиков с припасами и множества привычных для кухни вещей, девушка сразу заметила и дверь, встроенную в склон оврага. На ней не было замка, да и вряд ли за ней было что-то секретное. Хотя мало ли..

– Слава, нужно отвести лошадь наших гостий в конюшню – проговорил пекарь, входя в здание.

– Сейчас займусь – кивнул ему в ответ светловолосый парень, немногим младше самой Селии. Стянув фартук и нарукавники, он поспешил наружу.

– Бриса - понадобятся приборы ещё на две персоны. Свободная гостевая надеюсь по-божески выглядит?

– Конечно – улыбнувшись, отозвалась девушка, которая выносила Селии и Вете утренний перекус к пруду – приборы подготовлю.

– Славно – кивнул хозяин дома и направился к лестнице, приглашая гостей идти за ним.

По следующему этажу Колаш провел быструю экскурсию - здесь было крыло, в котором жила прислуга, аскетично обставленная столовая, библиотека, большая гостиная с просторным балконом и небольшая выставочная оружейная.

А на следующем этаже уже расположилось гостевое крыло и покои самого Колаша, отгороженные крепкой железной дверью. Помимо этого в углу стояли несколько диванов, на которых в данный момент сидели мужчина и женщина. Судя по лицам - северяне.

– А, Димитр, ещё гостей привели, да? – голос поднявшегося мужчины звучал как гром среди ясного неба – Я Аксвульф, а это моя жена Аствиг – мужчина был выдающихся размеров - он сочетал в себе почти двухметровый рост и довольно внушительную массу, которая, впрочем, не делала его каким-то толстым, как это часто бывает у разных толстосумов - Аксвульф был в отличной физической форме. А его жена разительно отличалась и от самого мужчины и от представления Белой о женщинах севера. Она, как и многие другие, считала что на Севере и мужчины и женщины одинаково суровы и воинственны, тогда как Аствиг была лишь на несколько сантиметров выше самой Селии, и единственным отличием от обычных благородных девиц было лишь то, что массы в ней было немного больше чем в оных. Так же Белая отметила что Аствиг выглядит слишком молодой для пожалуй сорокалетнего северянина. Селия уже было решила что у них брак по расчету, но заметила торчащие из волос заостренные уголки ушей, говорящие о том что женщина как минимум полуэльфийка. Становилось понятным что Аствиг скорее всего заклинательница, а не воительница.

– Или это ваша младшая сестра, а? А что, похожи – хохотнул мужчина, акцентируя внимание на том, что волосы у Димитра и Селии были одинакового и весьма редкого цвета.

– Это леди Аделаида Наморни со своей спутницей– представил гостей Колаш, отвечая северянину широкой и добродушной улыбкой.

– Рады знакомству – с улыбкой откликнулась Аствиг, касаясь руки своего мужа.

– Да-да, рады – согласно покивал мужчина, но его внимание на гостьях задержалось ненадолго – может быть как дварфийки прибудут, мы все вместе в лес сгоняем на охоту да подстрелим пару глухарей, а? Я у вашего лесника спросил, он сказал что их много тут водится.

– Да, можно было бы развеяться – согласно кивнул хозяин – если погода не испортится.

– Ха, интересно что вы имеете ввиду когда говорите что погода испортится. Вот у нас на севере когда зимой говорят что погода испортится, то имеют ввиду что начнется пурга из-за которой не будет видно дальше своего носа, а снега выпадет столько, что даже меня с головой занесет. Жалко конечно что у вас тут зимы не как у нас. Вы наверное и снега не видите даже.

– Ну, а для нас плохая погода это когда весь день идет дождь – усмехнулся Колаш, направляясь к дверям, отделяющим гостевое крыло. За дверями был небольшой коридор, в конце которого справа была дверь, ведущая в ванные комнаты. Слева, в середине коридора, был проход налево, где и расположились гостевые комнаты. Дверей было четыре, и Колаш проводил Вету и Солисити к самой дальней, поясняя что одноместные комнаты зарезервированы для гостий из Дрэйг'Сифала, которые прибудут сегодня.

– Если что-то понадобится, то обращайтесь к моим помощникам. Ну или можете найти меня в гостиной на первом этаже. А пока располагайтесь – пекарь удалился, оставляя Селию и Вету наедине.

– Он сказал что приедут дварфийки? Охох, наверное это те, которые останавливались на ночь в таверне у отца.. – обеспокоенность девушки была вполне себе понятна.

Комната была теплой, сравнительно небольшой, но со всеми необходимыми удобствами. Просторная двухспальная кровать, небольшая софа, письменный стол, шкаф, комод и небольшое зеркало. Под ногами почти по всей комнате, кроме пятачка у двери, был расстелен ковер, так и манящий разуться и пройтись по нему босиком. Одно единственное окно в комнате давало достаточно света.

Женщина разоткровенничалась и даже назвала Балдуина особенным и причина этого, по ее словам, не была в его недуге. Так он услышал. И даже бы зарделся краской, да только изуродованное проказой лицо, не способно было на это.
Воин откинулся на стуле, но оборачиваться не стал, дабы не шокировать посетителей свой мордой лица. Он просто громко привлек трактирщица и приподнял левую руку:
- Хозяйка! Принеси даме лучшего вина что у тебя есть, - и уже тише, уточнил у Кетры, -Вы же пьете вино или быть может хотели бы чего то иного? У Вас доброе сердце. Я приложу все усилия, что бы оправдать сказанные Вами слова. Быть лучше чем я есть. Уверен в мире много зла и несправедливости. Осмелюсь предложить Вам присоединиться к моему священному походу против сил тьмы. Где бы они ни были и какую бы форму не приняли: ужасного чудовища что нападает на людей или же барона что своей тиранией душит простой народ.

Всю дорогу варвар шел молча, лишь со временем начав громко дышать, от усталости под нагрузкой, но с завидным упорством продолжая идти вперед.
Кетра, выразила беспокойство предстоящим разговором с великанами. И тцт Кунари призадумался, а что если они не говорят на общем? Придется использовать огра как переводчика? Да и вообще, как их убедить выступить против дракона? Им нужна мотивация, но что бы подобрать правильные слова, нужно знать с кем будет вестись разговор. Каков их лидер: честолюбивый или же жаждущий богатства? Или быть может труслив или же презирающий драконов? Может наоборот весьма дипломатичен и открыт? Единственный источник информации о великаньем лидере, был огр, чьи умственные способности внушали сомнения в получении достоверной информации.
А может, в великаньем племени не все спокойно и есть кто то, кто желает стать новым вождем, тогда можно использовать и эту возможность. В любом случае, им нужна была информация.
- Нам нужно знать с кем мы будем разговаривать. Расспроси огра об их лидере, узнай каков он и мы узнаем как его убедить.

Всё пошло по плану. Бьорн-волк нашёл стадо довольно больших и упитанных горных козлов численностью аж в двадцать пять особей. Это были самки с молодняком, и вел их за собой величавый самец размером с тягловую лошадь. На момент эльфу показалось что вожак просто напросто насадит его на свои гигантские прямые рога, но стадо, в отличие от предводителя, испугалось волка и вожаку пришлось отложить бой и отправиться вслед за стадом, держа их тылы прикрытыми.

Белый волк успешно гнал стадо в подготовленную засаду. Расплескивая воду в ручье, они промчались мимо огра, притаившегося рядом. Тот на удивление сидел почти не шевелясь, хотя и подрагивал от нетерпения. Последним мимо него пробежал вожак. Стадо же остановилось у входа в лес, не видя притаившихся там Кунари, сжимавшего в каждой руке по метательному копью, и Кетры, с пращей в руках, которую ей оставил Бьорн перед своим уходом. Их новый знакомый, Заф, вырвавшийся из дремы, залез на дерево собираясь оттуда следить за залитой светом двух лун полянкой и всматриваясь в горизонт, ожидать появления стада и волка, снова заснул. Прямо там, на ветке.

Пока стадо топталось у лесного массива, не горя желанием ступать в темноту, вожак тяжело дыша развернулся и решил принять бой с Бьорном, всё ещё не понимая что они попали в засаду. Копнув землю копытом, гигантское животное угрожающе заблеяло, поднялось на дыбы, и опустившись на землю начало свой разбег, собираясь зашибить своим твердым лбом волка, загнавшего его и стадо в угол. Бьорн готовился к маневру, собираясь в последний момент отскочить в сторону и по возможности куснуть козла в сгиб ноги. Но этого самого последнего момента эльф не дождался, поскольку в предпоследний момент в схватку вмешался Огр, встречая голову козла своей дубиной. Треск дерева разнесся по полянке. А огр тем временем перешел в рукопашную, отбросив оружие. Здоровяк ухватился за длинные рога и пытался свернуть животному голову.

Одновременно с вмешательством огра из леса вылетели пара копий, поражая двух довольно крупных коз. Это в схватку вступил тифлинг. Эльф, оставляя огра разбираться с вожаком, тяжело дыша после марафона бросился вперед, набрасываясь на ближайшее животное, вгрызаясь в шею. Меньше чем секунду спустя волк уже белой стрелой метнулся к другой самке, обрывая вторую жизнь. Точный выстрел из пращи ошеломил ещё одну из самок, и Бьорн, воспользовавшись этим, добил и её.

Вожак с безумным взглядом и отчаянным блеянием пытался перебороть огра. Но несмотря на свои размеры ему было не совладать с огром, предварительно ошеломившим его ударом дубины. С характерным хрустом великан свернул шею вожака и его туша мгновенно обмякла.

Больше животных группе не удалось загнать. Увидев, что вместо сытного обеда свежими травами они сами рискуют стать чьим-то главным блюдом, стадо понеслось врассыпную, обратно в сторону гор. Бьорн может и мог бы загнать ещё одну или двух козочек, но марафон выжал из него все соки.

– ОХОТААА!!!! – заорал огр, не без труда вскидывая тушу поверженного вожака стада над головой. От этого крика проснулся Заф, всю схватку так и проспавший на дереве. Испуганно заозиравшись, он потерял равновесие и рухнул с ветки на землю и теперь лежал, слегка постанывая.

Кетра чувствовала себя как-то... не так. Майликки учила защищать дикую природу, а не охотиться ради забавы. Хотя они охотились совсем не ради забавы - всё это было исключительно для дела. Но смутное чувство неправильности своих действий не покидало девушку.

Огр ещё пару секунд постоял, видимо додумывая свои мысли и наконец кивнул:

– Я идти. Но нужно есть, потом идти – пробасил здоровяк и побрел обратно к костру. Сидящий там гном жалобно заскулил и бросил взгляд на Кетру. Девушка поняла, что именно собирается есть огр перед походом.

Не ожидая такого поведения со стороны незнакомки, огр от её ответного напора отшатнулся, отступая на шаг. И девушка заметила в его взгляде заинтересованность. А как тут не заинтересоваться, если предлагают много еды?

Выслушав Кетру, огр закинул дубинку на плечо и долго пребывал в задумчивости, прикидывая что-то в своей голове. Его мыслительный процесс отображался на его лице в виде наморщенного лба, взгляда, который видел что-то, что было видно только ему одному, едва слышных бормотаний на неизвестном языке и невольных жестикуляций свободной рукой.

– Мне нельзя – огорченно проговорил огр, сбрасывая дубинку с плеча – я сторожить.

– Пока лучше прикинусь служанкой – задумчиво проговорила девушка, видимо уже прикидывая что ей нужно будет говорить фермерам и потому немного впала в ступор, когда Белая сказала что хочет чтобы Вета считала её подругой. Осознав что именно услышала, она потупилась и наверняка зарделась, хотя в сумраке было не разобрать. В конце концов она подняла голову, несмело улыбнулась и сказала – Договорились – и помедлив, добавила – Можно тогда звать Вас.. – Вета быстро исправилась – тебя Ада?

-----------------------

Кутаясь в плащ девушки двигались по проторенной колее вдоль полей. Наконец появились заборы, ограждающие наиболее близко прилегающую к домам территорию. По правую руку забор был крайне простой, выложенный из распиленных на четыре части бревен и имел скорее символическое значение. Зато по левую руку забор пусть и начался позже, но был в высотой порядка полутора метров и заботливо выложен из подогнанных друг к другу обломков скал. И по всей длине забора с внутренней стороны были высажены высокие колючие кусты. Дом, стоящий на этом участке, сразу же бросался в глаза - ни дать ни взять трехэтажная усадьба с треугольной крышей из черепицы. На огражденной территории на выверенных расстояниях стояли незнакомые аккуратно подстриженные вечнозеленые деревья, ухоженный газон, выложенные плоскими камнями дорожки. Всё это было демонстрацией богатства. Справа таких изысков не было - всё было весьма просто - несколько кустов, сарай чуть поодаль, хлев и несколько облысевших к зиме деревьев. Дом скромный, выложен из простого камня, одноэтажный с треугольной соломенной крышей. Но из окон обоих домов лился теплый свет, сигнализирующий о том, что все дома.

Дорога вывела девушек к перекрестку, с другой стороны которого стояли ещё пара домов - как и говорила Вета. Дом слева, что стоял напротив усадьбы выглядел немного беднее своего соседа, но там определенно жилая зажиточная семья - дом был на этаж пониже, забор так же был пониже, деревьев поменьше, среди которых не было вечнозеленой экзотики, да и черепица на крыше была попроще. Скорее всего какой-нибудь купец средней руки со своей семьей и может быть даже с небольшим количеством прислуги.

Дом справа был чем-то средним. Двухэтажный, но не с черепичной крышей а соломенной, да и второй этаж весьма однозначно был построен спустя много лет после первого, да растительность на участке была не такой ухоженной. Но свет оттуда казался таким же теплым, как и из остальных домов.

Где-то залаяла собака.

Вета, стоя на перекрестке в задумчивости поглядывала то на Белую, то на дома. И в конце концов, глубоко вздохнув направилась к богатой усадьбе. Пожалуй, это было бы подстать Аделаиде Наморни. Хотя возможно всё же стоило бы выбрать что-то попроще, но Вета уже сделала выбор, и прежде чем Белая успела что-то предпринять - служанка уже настойчиво постучала в закрытую калитку. Селии оставалось только спешиться и подойти с лошадью поближе.

Спустя примерно полминуты за калиткой скрипнула дверь дома, выпустившая свет и гул из него наружу. Кажется, там была посиделка с участием алкоголя. Донесся звук открывающегося засова. И в конце концов калитка открылась. Лица девушек осветил фонарь, который держал мужчина, лет сорока на вид. Одет он был довольно просто, но при этом одежда его была приличного качества, что отражало состоятельность его хозяев.

– Чем могу помочь? – с прохладой в голосе поинтересовался мужчина, устремляя свой не менее холодный, чем голос, взгляд на замявшуюся Вету.

– Доброго вечера – девушка быстро взяла себя в руки и заговорила уверенно – мы с моей госпожой направлялись к мастеру Колашу, но немного не рассчитали расстояние, решив что сможем добраться к нему до темноты. И теперь мы оказались в немного затруднительном положении и хотели бы узнать... – но мужчина не дал девушке договорить.

– Уходите – холодно бросил слуга. В доме, судя по звукам, что-то разбилось. Голоса сначала затихли, а потом разразились хохотом. Мужчина покосился на дом и поморщился.

– Но моя госпожа.. – залепетала Вета, обескураженная таким поворотом событий.

– Да и мне и моему хозяину плевать кто твоя госпожа – прислуга даже метнул холодный взгляд в Белую – проваливайте отсюда подальше и поскорее, иначе я спущу собак.

– Микула, кто там? – раздался глубокий, немного нетрезвый мужской голос.

– Да какие-то проходимцы, мой господин. Уже уходят – и бросив последний взгляд на просителей, Микула захлопнул калитку.

– Давай скорее, наша гостья немного перебрала. И что-то мне подсказывает что ковер придется выкинуть – голос хозяина дома удалялся и в конце концов дверь захлопнулась, а засов закрылся. Вета, кутаясь в плащ из-за налетевшего уже довольно холодного ветра, отошла от калитки с опущенной головой.

– Нужно.. нужно наверное попробовать другой дом – девушка выглядела расстроенной, видимо считая что подвела свою новую подругу. И, судя по взгляду, она теперь была совсем не уверена в том, какой дом выбрать.

Он увидел все что хотел, набрал холодной воды в бурдюк и отправился обратно. Пока он шел к пещере, думал как быть дальше, ну после того как они справятся с Ти Сайем. Если справятся. Может вернуться в то селение где он встретил Элизабет, узнать о ее родственниках, почему то у нее он этого не узнал, когда она была жива. Хотя учитывая как легко она отправилась вместе с ним, либо семьи у нее не было, либо отношения были жутко испорчены. Да и стража местная не будет рада его приходу, разве только обрадуется что он сам пришел к ним в руки.
Или отправится на север, туда откуда пришел Бьорн? Эльф быть может тоже захочет вернуться домой, но об этом нужно будет узнать у него самого. Узнать перед битвой с драконом, пока эльф еще жив.
А может... Нет, друиды точно не обрадуются чужаку. Но стоит узнать у Кетры о землях рядом с ее лесом, возможно есть там места которые стоит посетить.
Похоже ему предстоит всю жизнь скитаться, без дома и рода. Это не так плохо как может показаться, кто то сам выбирает такой образ жизни. Плохо то, что за него выбрала сама судьба.

Вернувшись в пещеру, Кунари сложил копья и мечи на землю, да сев на один из камней поведал о своем походе:
- Нашел озеро с чистой водой и гору. Гигантов можно поискать там.

Вета довольно долго не отвечала на пылкую речь девушки, смывая остатки пены с волосы Белой. Видимо, хмурилась и о чём-то думала. Затем, аккуратно перекинув белые волосы Селии через её плечо, служанка взялась за губку и довольно неуверенно начала тереть спину. И заговорила.

– А я бы если бы и путешествовала, то подальше от океана – речь её звучала сухо и осторожно – Через лес или у гор. Слышала что за Хребтом младшего дракона есть степь, там живут орки и разные дикари варвары. Не хотела бы там оказаться. Ещё один странник говорил что туда кочуют кентавры - десять лет там побудут, через десять лет на другое место. Потом снова через десять лет туда возвращаются. Хотела бы поглядеть я на кентавра. Но орков и дикарей я боюсь. Они, говорят друг друга едят, бррр – Белая почувствовала как Вета дернулась от отвращения к своим словам. Служанка говорила все более уверенно, раскрываясь словно цветок на встречу первым лучам солнца – я бы хотела побывать в эльфийской зачарованной роще, которая на западе отсюда, за Модрозной. Хотя Либор говорил что эльфы там не очень любят чужаков. Или хотела бы взглянуть на Мировое Древо... а отец только и твердит - работай для семьи.. – внезапно девушка осеклась, понимая что ушла от своих прямых обязанностей и немного заговорилась, и принялась натирать спину Белой.

– Вы.. какая-то другая – после долгой паузы негромко произнесла Вета – не такая как другие – вряд ли девушка под "другими" имела ввиду в целом всех людей, которых она видела. Скорее всего здесь имелся ввиду более узкий круг лиц.

Вряд ли Солисити смогла бы вспомнить все семьи, с которыми ее отец так или иначе связывался. Их, кажется, было нескончаемое количество. А может быть это все были лишь множественные представители одних и тех же семей. Да и всех вспоминать не надо было - были нужны лишь представители людской расы. И самые колоритные легко всплывали в памяти. Во-первых - род Наморни (фамилия не склоняется), перед которыми и её отец не гнушался заискивать - известны тем, что являются монополистами морской торговли по всей стране. Их торговый флот весьма внушителен и корабли перевозят множество грузов, вдоль южного берега, а так же заплывая и на восток. Это древний род, во главе которого стоит праправнук Я́куба Наморни, который и начал родовое дело. Множество его младших братьев и детей стали его условными наместниками в прибрежных городах, основывая небольшие пункты торговой кампании. У этих наместников рождались дети, старший из которых наследовал место наместника, и так далее и так далее. Конечно, остальным отпрыскам так же находилась работа в семейном бизнесе. Более близким к центральному семейному древу давались значимые занятия - старший ребенок наместника обычно был его ближайшим помощником; другие родственники, в зависимости от степени родства, могли к примеру заниматься бухгалтерией, договариваться о поставках или заниматься защитой судов и не только. Родовое древо Наморни было очень густым и можно было бы запросто затесаться в него маленьким листочком.

И раз уж так вышло, что водные пути были полностью подмяты оной семьей, то на суше разразилась настоящая торговая война. Давно у одной семьи был очень опасный план - проложить торговый путь через кочевую пустошь, соединяя страну напрямую с южной частью Сетрондии. Нужно было всего лишь миновать почти бесплодные земли, граничащие с Великой Пустыней, которые вдобавок контролировались дикими племенами. Планировалось договориться с некоторыми местными племенами, через земли которых должны были проходить торговые караваны. "Дикари" получают оружие, одежду и различные припасы, которые сложно достать в их землях, и взамен они дают безопасный проход через земли и доступ к источникам воды, если потребуется. На бумаге все выглядело хорошо, и соглашения с вождями племен были достигнуты. А достигнув Драконьего Хребта, путь пролегал бы вдоль границы, рядом с лесом и через Речные Холмы, приводя в Камос, минуя Икаве. Вложившись в этот сверхамбициозный план чуть больше чем полностью, старший представитель рода совершил первый переход. Он так и не вернулся. Как известно, он добрался до Камоса, спокойно пройдя через Речные Холмы, в которых вообще-то любили поохотиться на людей юань-ти, и выложив очень крупную сумму за товары, он отправился назад, полный оптимизма. Но так оказалось, что племена дикарей были весьма непредсказуемыми и очень воинственными - получив новехонькое оружие они в тот же день бросились воевать с соседними племенами орков. И проиграли. Орки захватили их земли, и вместе с ними перебили весь караван, возвращающийся домой.
Так вышло, что после этого имя их рода кануло в лету и вряд ли кто-то его вспомнит, хотя их история до сих пор жива и её можно услышать в какой-нибудь таверне от подвыпившего купца. Здесь Белая могла бы прикинуться отпрыском, что желает всё же принести известность своей семье.

И конечно же, Белая не могла забыть про семью, которая является прямым конкурентом её отца - род под названием Праковники. Они достаточно давно занимаются торговлей на суше и поставляют товары из Сетрондии и с Востока, имея большое влияние в Слагрове, пусть и не сопоставимое с влиянием Наморни, с которыми считались все. Отцу Селии пришлось порядочно потрудиться чтобы подорвать их продажи и самим выйти на один уровень с ними.

Конечно, было и множество маленьких семей, имен которых не знают в столице, которые перебивались теми крохами, которые оставались от торговых гигантов. У всех была похожая судьба - подвернулся удачный случай и они смогли заключить удачный договор, приносящий им достаточное количество денег, чтобы не испытывать проблем в жизни.

----------------------

Приблизившись к стойке и ожидая идущего к ней хозяина постоялого двора, Селия сразу заметила как к ней плавной походкой направляется простовато одетый, худощавый парень с довольно приятным лицом, обрамленным русыми волосами до плеч и с лютней в руках. Не стесняясь и не отводя взгляда от Белой, он запрыгнул на стол и свесив ноги лучезарно улыбнулся путешественнице:

– Привет – и провел пальцами по струнам лютни, извлекая из нее мелодичный труньк.

– Иди работай, Либор – в спину барда пришелся сильный толчок, хотя парень, кажется, ждал его и с легкостью спрыгнул со стойки, подмигивая Белой. Перебирая пальцами по струнам, Либор начал бродить по залу, перетекая из одного места в другое и играя при этом ненавязчивую мелодию.

– Здравствуйте любезная. Так точно, комната есть – кивнув, проговорил лысеющий хозяин. Оценивающе осмотрев путницу, мужчина с некоторой опаской предложил – м-могу предложить хорошую комнату за 8 серебряных за ночь, и туда будет входить и горячая ванна. Так же есть номер попроще, без ванны, всего за пять серебряных.

Вглядываясь туда, где должно быть горы, которые стали их следующей целью, которая должна помочь в поисках Ти Сая, Кунари на несколько мгновений отстранился от всего, осознавая масштаб проблемы. Мало того что нужно будет добраться до гор через не самые гостеприимные земли до лесов и гор, так и ещё там нужно будет как-то понять что им делать. Можно будет до конца жизни бродить вдоль гор и так ничего и не найти.

Тем временем остальные отвлеклись на очередное разглядывание вещей полудракона. И за их спинами раздались громкие хлопки, которые сопровождались сильными порывами ветра. Обернувшись на столь внезапное природное явление, троица увидела что где-то в сорока футах от них, на край плато, приземлился... дракон, с чешуёй зеленого цвета. Судя по размерам он наверное был сравнительно молод, по драконьим меркам. Пожалуй, не больше четырех метров от лап до холки. Но всё равно выглядел внушительно.

– О, так вы выжили – из пасти дракона раздался уверенный, глубокий и раскатистый голос – Ммм, друидка и ты тут. Надеюсь вы смогли найти все части вашего друида – оскалившись, произнес дракон, явно давая понять во что именно превратился Ти Сай.

– Эх... Жалко, конечно. Хорошее было ухо, – вздохнул Бьорн и переключил внимание на Кунари.
Странно все. Тифлинг и до того был не особо разговорчив, а теперь просто молчал. Обиделся, чтоль? Впрочем, Бьорн помогал ему тем, что не путался под ногами и не мешал – в делах похоронных он был не силен, да и вообще считал что это глупая затея. Ведь тело, которое перестало выполнять свою функцию отлично дает новую жизнь и продлевает уже существующие и так, без закапываний, сожжений и прочего. Но в чужие традиции он не лез и собрав свой походный скарб, пережевывал еду.

– Ну, видимо, как получится, может он сам умрет, если его столкнуть с высоты, и убивать никого не придется, он сам упадет и разобьется. Я вот очень не люблю, когда берут чужое. Но я только за, если ты будешь с нами ходить. Заодно и расскажешь чего это вдруг тебе его прибить надо. И вообще, ты выглядишь как та, кто знает окружающих зверей и растения. Покажешь крякодилдов? Ато ими напугали, но ни разу не показали. И тигру. И...

Интерес к новому легко забивал у Бьорна любые другие эмоции, и на какое-то время он даже забыл о том, что сейчас в целом-то вообще не очень-то веселая ситуация. Правда, он забыл что еще хотел увидеть – слишком много нового сразу, всего и не запомнить.

– А этот, полудракон... Он вообще странный. Сначала такой типа добренький, а потом...

Почесав отсутствующее ухо через повязку, эльф снова вздохнул, и протянул девушке кисленький корешок, последний из тех, которые остались с тех времен, когда оон еще бегал по родным краям. Пусть он уже и не был таким хрустящим как раньше, но все еще бодрил и приводил сознание в норму после сна или транса.

Похоже тот яд, что изрыгал Ти Сай, безнадежно обжег горло тифлингу, теперь не говорить и есть нормально ближайшее время он не будет, это точно. Попытался сесть, все же лежа общаться с кем то, кто сидит или тем более стоит, было не комфортно, даже если общение с твоей стороны сводится к кивкам и отрицательным мотаниям рогатой головой.
Бросил взгляд на эльфа, чья голова и грудь были перебинтованы, все же зря он не пользуется оружием, быть может сейчас бы все было иначе. Хотя бы волком обернулся, все больше толку было бы.
Кивнул отвечая на вопрос утвердительно.
Посмотрел на Элизабет, что лежала бездыханно накрытая с головой. Не уберег. Зря она пошла с ним. Зря он противился судьбе, наивно полагая что сможет создать племя, свою семью, где не будет никого считать чужим, только потому что он отличается внешне.
Тронул шрам под рубахой, в районе сердца - вечное напоминание о первой и последней.
Кивнул утвердительно на второй вопрос.

Амбиции ламирцев уже давно беспокоят правителей соседних государств. Проведя молниеносную войну, Ламир сломила волю страны Эриланд, сделав её территории своими провинциями, а затем так же быстро взяла в подчинение племена орков, живших южнее Эриланда. Тем самым империя взяла под свой абсолютный контроль всё левое побережье Форлинда.

С войны против орков уже прошло довольно много времени и начало казаться что империя Ламир погрузилась во внутригосударственные дела, однако среди простого народа в последние несколько месяцев вновь пошли шепотки о грядущей войне. С караванами приходят слухи о некоем страшном оружии, которое совершит переворот в военном деле. Даже пропущенные через три сита эти слухи всё равно начали беспокоить сильных мира всего.

Разведка донесла что ламирские ученые изобрели некую твёрдую взрывчатую смесь, которую планируется использовать для стрельбы. По неподтвержденным данным Империя уже готовит несколько полков, которые будут обучены стрельбы из таких ручных орудий, а так же планируется создание крупных орудий, наподобие требушетов и баллист но с куда более разрушительным потенциалом. По расчетам ламирских ученых залп из нескольких таких орудий без проблем превратит почти любую современную крепостную стену в руины.

Все эти чудеса мысли имперских ученых планируется опробовать в войне против племен орков, основной целью которой, помимо тестирования нового оружия будет уничтожение всех тех зеленокожих, что не приняли цивилизацию и взбунтовались против Империи.

---------------------------------------------------------------------------

Тем временем в городе Катун, столице страны Тукспан, проснулась молодая девушка. Проснулась в своем собственном жилье. Ну не то что бы жилье. Комнате. Да и не совсем своей. Комната со всеми удобствами была выдана ей за государственную службу в Канцелярии. И её соседями были точно такие же госслужащие, проживающие в этом доме до тех пор пока исправно работают на благо государственного аппарата.
Номинально девушка по имени Селия служила личной помощницей у государственного секретаря, стоявшего во главе Архивного отделения Государственной Канцелярии. Такова была её история для остальных. На самом деле её непосредственный начальник, амбициозный мужчина по имени Вацлав был руководителем не только Архива, но и Тайной Канцелярии а Селия была одной из его подчиненных. Нетрудно догадаться чем именно занималась Тайная Канцелярия. Поиск и подавление заговоров, государственная разведка в пользу страны и многое другое - всё это лежало на плечах Тайной Канцелярии и её работников.
Сегодняшний день, как решила Селия, будет особенным. И даже не самая приятная погода за окном не могла помешать этом. Вацлав вчера перед уходом сообщил девушке о том, что сегодня её будет ждать серьёзный разговор, который определит её будущее. И у неё было хорошее предчувствие по этому поводу.

Иридония… я закрываю глаза и вижу вулканическую поверхность Сибарума. Я родился и вырос в этом неприветливом регионе планеты. Но если верить Старшим, то в этом уголке планеты рождаются настоящие мужчины. Когда-то забраки Сибарума безжалостно избавлялись от слабых и больных младенцев, сбрасывая их в жерло Ав-Алия. Старые привычки ушли, умами Старших завладел новый догмат – кастовая система и теперь детишек, которым не написано на роду стать воинами отдавали на материк. Они могли стать кем угодно – от пилотов и техников, до фермеров и садоводов. Но они не могли стать воинами. Один Великих Дух знает, как я хотел стать воином! Как я хотел обмануть злую судьбу!

И мне представился шанс войти в элиту. Для одной из миссий телохранителем одного из старейшин понадобился взломщик-инженер экстра класса. И я не ударил в грязь лицом! Показал себя с лучшей стороны. И получил контракт. Я не стал воином, но я вошёл в группу элиты. Смешно! Я стал наёмником в группе наёмных воинов. Наёмник в квадрате? Ха-ха-ха! Нашим лидером был… был… нет, я не напишу это имя без его согласия. Терек Сатт не простит меня, если я начну разбалтывать секреты. К тому же, теперь он мой лучший друг и кровный брат навеки. Два изгоя покинули умирающую планету, принесли одинаковую клятву, но… пошли своими, разными путями.

Мы знаем как найти друг друга. Мы, потерявшие будущее в тот роковой день, когда на планету ступил Дарт Вейдер, да будет его имя проклято во веки веков!!! Сейчас я воюю на стороне Повстанцев. Капитан, целый капитан! Пилот экстра класса. Но и специальность свою не забыл. Меня окружает множество верных соратников, но настоящий друг у меня только один. И пусть сейчас он зовётся Тереком, я всегда буду помнить его настоящее имя. Пусть для кого-то эти два слова имени покажутся просто двумя словами, но если Терек их услышит, то поймёт, что я в беде. И если на космических частотах раздастся моё настоящее имя, то я обязательно приду на помощь.

Мы ещё встретимся, друг.

Отрывок из дневника одного из повстанцев.

- ААААА!!! - торжествующе заорало Существо, увидев раскрытые объятия девушки. Не добежав до Лин нескольких шагов, тварь рванулась в воздух, схватила тви'леку под мышки и вместе с ней взмыла в небо! В один миг они оказались высоко над полем. Тварь принялась тискать и крутить перепуганную девушку, то бросая её из-под самых облаков, то опять ловя. Потом она схватила Лин в охапку, прижавшись сзади, стиснула своими чёрными ладонями её груди и спикировала с нею прямо в постель. Линдли едва успела сгруппироваться. Её с размаху припечатало к матрасу - к счастью, мягкому и упругому. Существо, отпружиненное обратно в воздух, ловко перевернуло Лин на спину. Тви'лека оказалась лежащей навзничь, а тварь приземлилась ей на живот. Огромные крылья бились в экстазе, вздымая ветер, чёрное лицо улыбалось и корчилось. Лин было очень страшно! Но она старалась не терять ясность мысли, и ей удалось заметить, что с существом что-то происходит. Его морда была уже не такой безумной, в ней появилось что-то человеческое! Существо, скаля зубы, наклонилось к тви'леке - и Лин, собрав всю свою волю, провела дрожащими руками по чёрным щекам. Демон содрогнулся! По нему будто пробежала волна - совсем как по тем гриммерсам, что превращались в людей! Восторженно зарычав, он рванул девушку к себе. И началось...

По холодным, освещённым ртутными лампами коридорам разнеслись звуки, которых здесь не бывало никогда - женские вздохи и стоны. Их было еле слышно за дверьми, но они пробивались. Огромный, полный убийц звездолёт мчался по орбите огненной звезды - а внутри него кто-то дарил другому любовь. Это было всё равно, как если б цветок пробился из монолитного камня... Двое спецназовцев, стоявших на часах, замерли, прислушиваясь.

Лин ещё не выпадало такого испытания. Ей пришлось собрать все душевные силы, всю доброту и твёрдость в намерении идти этим путём. Потому что едва она ответила на поцелуй, как у чёрного киборга смело все тормоза. Жизнь, сдавленная в клетке стального тела, вырвалась на волю! Он жаждал, жаждал, жаждал любви, ласки и всего, давным-давно забытого! Сорвав верёвки, державшие Лин, он набросился на каждый сантиметр её тела! Он млел и задыхался в её объятиях! Но при этом он оставался собой - Вейдером, киборгом, машиной для убийства и пыток. Тёмная Сторона взыграла в нём с не меньшей силой. И Лин сразу ощутила себя в руках Демона. Не меньше, чем любовь, ему доставляло радость причинять ей боль! Он бил девушку по щекам и другим частям тела, он выкручивал её в жуткие, болезненные позы, душил верёвкой, а потом и её собственными лекку... Но Лин терпела. Пленительными женскими стонами она отвечала на ласки и старалась молча, стиснув зубы, переносить мучения. Она чувствовала, что, пусть и неудачно, Вейдер сам пытается сдержать в себе эту жестокость. А там, в мире Видения, Чудовище, терзая Лин и предаваясь с ней дикой страсти, у неё на глазах превращалось в человека! Вот отвалились крылья, вот начала лопаться и шелушиться чёрная кожа, вот отпали мерзкие наросты на черепе, а вместо них закурчавились волосы. И чем больше монстр становился человеком, тем нежнее делались его прикосновения, тем меньше он мучил Лин и больше ласкал. И тви"лека с облегчением отвечала ему - покорная и страстная, как все женщины её расы. И вот уже не грубые ладони чудовища, а сильные, но ласковые мужские руки гладили её, и она чувствовала в своих руках не холод и чешую, а тёплые, небритые щёки, и сама прижималась щекой к кучерявой груди, слыша биение сердца...
Наконец, всё закончилось.
Обессилевшая Линдли - прекрасная, совершенно нагая - лежала в постели, вытянувшись. Ветер холодил её нежно-оливковую кожу. Багровые облака над нею раздвинулись, приоткрыв голубую бесконечность неба. Чуть повернув голову, она взглянула на мужчину. Тот стоял рядом - курчавый, мускулистый, полуголый, в широких штанах, как у древнего монаха. Он тоже неотрывно смотрел на тви'леку. Лин утомлённо и ласково улыбнулась ему. Мужчина медленно опустился на колено, взял руку девушки и, склонившись, прижался к ней лбом. Видение погасло.
- Женщина... - произнёс Вейдер. - Носительница жизни...
Лин почувствовала, как рука в перчатке мягко провела по её животу. Затем она услышала, как Тёмный Лорд поднялся с кровати. Сама девушка была не в силах пошевелиться. Её сознание металось. На глазах по-прежнему была повязка - Вейдер так и не позволил её снять.
Чёрная Маска с шипением впустила и выпустила воздух.
- Теперь я понимаю тех солдат, - произнёс знакомый, бездушный голос. - Перед такой красотой не устоял бы и Император.
Что-то металлически щёлкнуло.
- Жди меня здесь. И не смей ни к чему прикасаться.
Лин услышала, как Вейдер повернулся и вышел из комнаты. С гудением закрылся электромагнитный замок.
Тви'лека, наконец, пришла в себя настолько, что смогла пошевелиться. Верёвки больше не держали её. Но всё тело будто пропустили через соковыжималку! Болело внутри, горели щёки, колени и ноги ниже них были покрыты ушибами. И неясно было, чего теперь ждать. Тёмный Лорд, кажется, вновь стал холодной, неприступной машиной.

Герхард посмотрел на тви'леку, потом на мигавший во всполохах лифт. На путь к спасению!
- Ну же!!! - вскрикнула Лин.
- Но я...
- ТЫ ДОЛЖЕН!! ОНИ ЖДУТ ТЕБЯ!! Я ВАС СПАСУ!!!
У неё уже не было времени на споры. Зажмурившись, она вернулась в Мир Тьмы и юркнула в ангар. Но половина её сознания осталась в реальности, с Герхардом! И молнии, мельком набросав шаттл, тут же нарисовали его! Светловолосого юношу рядом с огненной девушкой. Девушка опустилась перед ним на колени, умоляюще сложив руки. А он, сжимая бластер, смотрел то на неё, то на НЕЧТО, находившееся вдалеке за её спиной. В лице парня было мучительное сомнение.
- Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ УМИРАЛА! - зажгли молнии голубую надпись.
- ПРОШУ ТЕБЯ! - молила девушка, стоя на коленях. Над головой юноши вдруг высветились цифры обратного отсчёта. 5...4... Юноша вздрогнул и схватил девушку за руку:
- БЕЖИМ ВМЕСТЕ! ПОПРОБУЕМ!!
- НЕТ! ВДВОЁМ МЫ НЕ УСПЕЕМ!
3... 2...
- БЕГИ!!!
1... 0!
Молнии ярко вспыхнули и провели между шаттлом и ними огненную линию. Из неё выдвинулась вверх стена из раскалённого стекла. Гулко ударилась в потолок. Этот зук прилетел из реальности - и Лин с отчаянием поняла, что там закрылась дверь, ведущая к лифту. Та, которую она еле открыла в самом начале. Парень резко повернулся и выстрелил. Потом ударил по стене кулаком. Всё было бесполезно. Огненная девушка в изнеможении закрыла лицо руками...
И тут нечто, до сих пор смотревшее издали, двинулось к ним.
Линдли не могла его видеть: оно находилось как бы у неё за спиной. Но она ощутила, как к этой спине, к этим лекку тянутся из темноты чьи-то каменные руки. Парень, судорожно вздохнув, вышел вперёд. Девушка оказалась заслонена им. При этом он легонько толкнул её в плечо, как бы говоря: делай скорее, что собиралась!
Лин поняла, что нет времени ждать или бояться. Нужно пройти сквозь эту преграду или попытаться как-то управлять шаттлом сквозь неё! Она прикоснулась ладонью к стене и тут же отдёрнула: жарко!
- Лорд Вейдер... - заговорил парень. - Послушайте... Не надо Её убивать! Не губите такую красоту! Она прекраснее всего, что я видел. Разве это преступление - потерять голову из-за Красоты? Я не восставал против Вас, я только не хотел дать этому мерзкому палачу мучить её!
Но Каменный Человек был глух к его словам. Лин чувствовала, как он приближается, и как вслед за ним во тьме движется ещё что-то огромное.
- Я служил вам верой и правдой! - с отчаянием в голосе сказал юноша. - Вспомните мои награды! Заберите их, если хотите!! Казните, мучайте меня, но Её не тр...
Из глаз у Каменного Человека вдруг начали расти два острых шипа. Парень умолк, поперхнувшись. А Лин ощутила, что если она продолжит наблюдать ещё хоть секунду, то страх её станет запредельным. Нет! Шаттл! Только шаттл! Она попыталась отключиться от всего, попыталась даже мысленно стереть рисунок юноши - чтобы видеть только корабль там, за стеклом...
..Шаттл был виден плохо. Молнии едва обрисовывали его силуэт. Нужно... Что нужно? Нарисовать его по-нормальному? Огненная девушка вновь прикоснулась к стене. Провела по ней пальцем. Руку тут же пронзила острая боль - но на стекле действительно остался след!..
- ..Перестаньте! - выдавил из себя светловолосый парень, пятясь назад. - Не надо! Остановитесь!
Он сам остановился, наткнувшись спиной на Огненную девушку. Лин пыталась не видеть его - но часть её души всё равно оставалась ТАМ, с Герхардом - и она видела.
- ТЫ ГОТОВ УМЕРЕТЬ ЗА НЕЁ?
Каменный Человек подходил всё ближе. За его спиной катился страшный механизм - комбайн с шипастыми крутящимися жерновами.
- ТОГДА ИДИ СЮДА. ПРЫГНИ В ЭТУ МАШИНУ. И Я ПОМИЛУЮ ЕЁ.
Юноша со всхлипом втянул в себя воздух. Его челюсть дрожала, руки, сжимавшие бластер - тоже...
...Нет-нет, нельзя смотреть! Надо рисовать... делать дело! Превозмогая боль, Огненная девушка начертила на раскалённом стекле рисунок шаттла. Он долже вылететь из ангара, но как? Створки шлюза закрыты! Нарисовать их открытыми? Но Лин не знала, как они выглядят. Она видела шаттл, но ворота в космос терялись во тьме за его дюзами. Тогда... У шаттла же есть пушки? Это военный корабль - не может не быть! Тогда надо развернуть его носом к шлюзу и выстрелить несколько раз! Повинуясь интуиции, Огненная Девушка приложила к стеклу обе руки. Ей было очень больно, но она ощутила в ладонях рёбра и грани нарисованного корабля. Он будто бы стал материальным! Стиснув зубы, она стала поворачивать его носом от себя. Вот так, так...
Что-то тонкое вдруг обвилось вокруг её шеи. Молнии нарисовали Стрекозу, которая приземлилась на спину Огненной Девушке и начала душить её железной струной. Девушка застонала, откидывая голову. Ей нельзя было отпускать шаттл. Юноша, весь дрожа, повернулся к ней, потом опять к Каменному Человеку.
- Я ненавижу тебя! - проговорил он. И внезапно увеличился в размерах. - Ненавижу! НЕНАВИЖУ!!!
Он вырос ещё больше, став ростом чуть не до потолка, вскинул так же увеличившийся бластер и нажал курок! Ослепительный луч взрезал Мир Тьмы:
- НА! НА, НА, НА!!! ПОЛУЧАЙ!!!! ТЫ, ЧЁРНЫЙ ПОДОН...
Невидимая рука с размаху выбила из пальцев Герхарда оружие. Вторая рука заткнула рот. А потом обе они - невидимые - вздёрнули его тело в воздух и с натугой вывернули, как выжимают бельё! В Мире Тьмы Светловолосый Юноша повалился на пол, вспыхнув оранжевым пламенем.
- НЕНАВИЖУ!!! НЕНАВИЖУ!!!!
Его пылающие руки вонзились в пол и выдрали из него кусок. За куском потянулись какие-то провода; он рванул и их - и весь огромный звездолёт содрогнулся от этого рывка! Горящий Юноша выдрал часть его сущности!
- НЕНАВИЖУ!!! - он рванул ещё что-то в получившейся дыре - и тут раздался свист, скрутился вихрь, перемешывая молнии, размазывая рисунки, и Горящего Юношу вместе с захваченным им куском корабля вытянуло наружу! Перед Огненной Девушкой на мгновение вспыхнула картина: из чрева Star Destroyer'а вырывается пылающий метеор, начинает метаться между кораблями эскадры, словно выбирая, какой из них поразить, а потом ударяет в тот, что дальше всех - в какой-то маленький крылатый аппаратик. Картина погасла.
Огненная Девушка осталась одна - с маленьким шаттлом в руках. Оторопевшая Стрекоза на её спине ослабила хватку. Воспользовавшись этим, девушка сделал несколько быстрых штрихов, нарисовав кабину шаттла и штурвал с гашеткой.
- Пушки, стреляйте!
- Буммм!!
Этот удар пришёл по стенам в реальности, а не в Мире Тьмы! Звёздный Крейсер вздрогнул от внутреннего взрыва!
- Ещё раз!
- Бу-бумм!!
Ворота разлетелись в клочья. Поднявшаяся воздушная волна высосала шаттл наружу вместе с двумя другими аппаратами. Стрекоза, спохватившись, опять затянула удавку. Огненная Девушка из последних сил принялась рисовать пульт шаттла. Потом, уже задыхаясь, повернула рычаг:
- А теперь - прыгай! ПРЫГАЙ!!!
Она уже не увидела, что из этого получилась, улетел шаттл, или нет. Молнии истерично заплясали вокруг, рассыпая всё нарисованное. Удушенная тви'лека повалилась на пол.


- Лорд Вейдер! У нас разгерметизация! В ангаре произошёл какой-то взрыв, три аппарата выбросило наружу... Вы тоже находитесь в опасной зоне!
Тёмный Лорд ничего не ответил. Он смотрел на распростёртые перед ним тела солдат и бесчувственную Линдли. Ветер, мчавшийся по коридору, трепал его плащ.
- Прыжки в гиперпространство были? - спросил он, наконец.
- Так точно! Один из аппаратов...
- Установите, куда он полетел. И верните их мне. Живыми, если получится. Мёртвыми - тоже можно.
Он сделал знак окружавшим его спецназовцам:
- Её - в мои покои. Этих - в лабораторию. Хочу посмотреть на их мозг.

Птица-Скайхок прыгнула к Линдли, бесцеремонно отодвинула с дороги одного из Железных Людей. И, приподнявшись на лапах, прошептала на ухо девушке Код...
И вновь - угрюмый, освещённый ртутными лампами коридор. Подавленные, вцепившиеся в неё, как в последнюю соломинку, солдаты. И ящик с ЭВМ. Других приборов с кнопками вокруг не было. Значит, вот она - единственная надежда... Тви'лека мягко, но решительно высвободилась из рук Арджи и встала. Сопровождаемая взглядами, подошла к компьютеру. Экран показывал какую-то буквенную абракадабру, но это, наверное, было не важно. Лин потянулась к клавишам.
- I... W... I... L... - машинально повторяли её губы заветный код, пока палец жал на кнопки. "Я... узнала.. у меня... есть... незримая... семья". Экран вдруг погас. Потом посередине высветилась надпись:
- ПОЖАЛУЙСТА, ВОЗЬМИТЕСЬ ЗА РУБИЛЬНИК И НАЖМИТЕ 'ВВОД'.
Лин невольно оглянулась на Гуннара - что это может значить? Но тут же вспомнила, что он не может ничего об этом знать. Да наверное и нельзя вмешивать кого-то другого. Рубильник в коробке был только один - слева. Линдли послушно взялась за него левой рукой. Странная, вообще, инструкция - не переключать, а просто взяться. Чувствуя, как сердце глухо колотится в боязливом ожидании, девушка правой рукой нажала "Enter". И...
- АШШШШ! - яркая, нестерпимая вспышка прямо в глаза! Из ящика во всем стороны брызнули искры. Тви'лека вскрикнула. А по её рукам и всему телу побежали синие молнии!
- Аааай! Мммм! - в ужасе застонала Лин, чувствуя, как всю её сводит судорогой. Глаза сами собой закрылись. Жёлтая Реальность рассыпалась, канула во тьму - и эта тьма была прорезана сотнями живых огненных нитей. Лин упала на колени. Она не могла отпустить рубильник, она даже не чувствовала собственных рук! Бегущие во тьме молнии начали сплетать какую-то картину. Глаза тви'леки не открывались, и она была вынуждена смотреть. Через секунду перед ней вырос огненный коридор. Потом она увидела стройную фигуру девушки. Молнии, играясь, обрисовали её широкие бёдра, изящные, тонкие руки и пару лекку. Лин видела её со спины. Огненная девушка собиралась пройти по коридору. Но прямо перед ней молнии сложились в силуэт огромной, злобной собаки! Она была привязана цепью к стене. Скаля чудовищные клыки, задыхаясь в бешеном лае, собака рвалась к девушке. Ей не хватало какого-то полуметра. Цепь дёргала её обратно, но она была так огромна и полна такой невыразимой ярости, что стальные звенья, казалось, вот-вот лопнут. Лин поняла, что вот оно - испытание! Она (а ведь эта девушка наверняка и есть она!) должна успокоить или задушить этого страшного пса и пройти дальше! Но, Боги, как это сделать? Просто идти вперёд? Попытаться его погладить? Заговорить с ним? Всё это время Линдли ощущала и ту, настоящую реальность, где молнии мучительно бегали по её телу. Она будто со стороны слышала собственные стоны. Что думают штурмовики? Почему не пытаются помочь ей? Но нет, от этого надо отключиться. Надо... Лин не знала, что надо! Ей казалось, что эта боль от ударов током не даёт ей решиться. Она (вернее, огненная девушка) сделала маленький шажок - но собака взбесилась ещё больше! Её лай буквально вонзался в уши. Девушка остановилась.
Внезапно на плечи ей - там, в реальности - легли чьи-то руки. И тут же боль уменьшилась, будто ушла по этим рукам прочь. А молнии, заплясав с новой силой, вдруг нарисовали рядом с девушкой ещё один силуэт - молодого парня с длинными русыми волосами, в доспехах штурмовика, но без шлема. Парень повернул лицо к тви'леке и обнял её за плечо. Линдли будто вдохнула свежего воздуха! Ей стало настолько легче, что она смогла открыть глаза. Она увидела свои руки, по которым бежали молнии. И, чуть повернувшись, увидела Герхарда. Молнии бегали и по нему! Издавая хриплое рычание, он пытался отодрать тви'леку от рубильника.
- Н..нет! Нет! - произнесла Линдли, еле ворочая языком. - Т-так надо...
Собака в огненной тьме чуть попятилась, продолжая заходиться лаем. Тви'лека вместе с парнем стояли и смотрели на неё.
- П-просто держи меня! - прошептала Лин Герхарду. - Просто держи!
И она вернулась в огненный коридор. Собака ещё немного отступила. Казалось, облегчение, испытанное Лин, частично растворило в себе и ярость пса. Тви'лека и парень-солдат шагнули вперёд. Но пёс тут же взорвался новой злобой и бросился на них! Парень успел отстранить девушку; огромные клыки вонзились ему в руку! Лин ощутила, как её тело пронзила жгучая боль - будто у них были общие нервы! Собака принялась мотать огненного парня из стороны в сторону, будто игрушку; сил у неё было больше, чем у бульдозера! Огненная тви'лека отступила, прикрыв рот ладонью. Но появление парня придало ей столько сил, что через секунду она вновь шагнула вперёд и внезапно обхватила собаку за шею. Пёс принялся мотать и её тоже, больно ударяя о стены. Но его клыки словно застряли в руке солдата, а может, ярость была такова, что свела спазмом челюсти. Он страшно рычал, но не мог укусить девушку. Тви'лека сжимала его шею всё сильнее - и постепенно силуэт пса начал распадаться. Молнии, составлявшие его, убегали в пол и стены. Наконец, когда чудовище сделалось полупрозрачным, тви'лека перехватилась одной рукой за его челюсть и мощным рывком свернула ему голову!
Собака исчезла. Её молнии погасли. Затем начал гаснуть весь коридор. Лин вдруг ощутила необычайную лёгкость и наслаждение! Глубоко, с хрипом, вздохнув, она открыла глаза. И тут пальцы её, сведённые на рубильнике, разжались, и она опрокинулась назад, в чьи-то объятия. Молнии исчезли и в реальности! Её перестало бить током!
- Что это было? Как вы это сделали?
Лин увидела над собой штурмовиков. Герхард сидел рядом с ней на полу, обнимая её за плечи и прижимая её голову к груди. Доспехи штурмовика были горячими. Тви'лека ощутила, как его трясёт (или это дрожала она сама?). Остальные склонились над ними; Арджи, присев на корточки, уже держал её руку.
- Что.. мы.. сделали? - проговорила Лин.
- Как, что? Дверь открыли!
Линдли приподнялась и выглянула из-за плеча Герхарда. Дверь исчезла! Она уехала в свои пазы полностью!
Герхард, хрипло дыша, поднялся и потянул девушку вверх.
- Вставай! Надо идти!
Да, у них не было ни минуты на передышку. С трудом, опираясь на солдат, Линдли поднялась. У неё дрожали ноги.
- Как вы это сделали? - снова спросил Арджи (не отпуская её руки).
- Какая разница?! - зло ответил Герхард. - Живы - и ладно!
Гуннар, между тем, уже спешил к лифтам.
- Ну идёмте, что же вы?! - крикнул он.
- Нельзя здесь стоять, - нервно сказал Коулс. - Вдруг дверь опять закроется!
Они поспешно пересекли линию двери. Теперь от лифтов их ничто не отделяло. Гуннар уже стоял возле одной из решёток и что-то делал с пультом вызова.
- Заблокировано, - услышала Лин его голос. Он обернулся к ним с Герхардом:
- Вы сможете открыть?
Тви'лека облизнула сухие губы.
- А там.. кхе-кхе!.. есть клавиатура?
- Н-нет... То есть, буквенной нет. Только кнопки с номерами и названиями этажей.
- Проверь другой лифт, - сказал Коулс. - Хотя конечно...
"Хотя конечно, и он отключен".
- Подождите, - слабым голосом попросила Линдли штурмовиков. - Если там нет нормальной клавиатуры, я не смогу... ничего сделать. Мне нужно...
Не договорив, она высвободилась из рук солдат и нетвёрдым шагом вернулась к ящику с ЭВМ. Экран был тёмен, но несколько огоньков на блоке с кнопками говорили, что машина работает. Лин осторожно взялась левой рукой за рубильник, а правой - за металлический корпус компьютера. Всё её тело напряглось в невольном ожидании удара - но ничего не произошло. Только ладони ощутили лёгкое покалывание. Линдли закрыла глаза.
Она не собиралась снова вводить Код Доступа - в ней почему-то жила уверенность, что они с ЭВМ теперь связаны, и машина поймёт её. И действительно - в темноте в такт покалываниям замелькали всполохи, как будто обрывки молний, и начали снова складываться в картину. Правда, их было слишком мало - получался словно бы рисованный быстрыми штрихами набросок. Линдли взялась за рубильник и за металл покрепче. Руки закололо сильнее - но и огненных штрихов стало больше. Она различила очертания коридора и фигуру девушки в нём. Конец прохода терялся во мраке. Лин хотела обязательно увидеть, что там. Повинуясь её мысли, фигура девушки медленно двинулась вперёд...
Кто-то подошёл к тви'леке и взял её за плечо. Герхард. Она поняла это, даже не открывая глаз.
- Что ты делаешь? - спросил он.
- Подожди... - еле слышно ответила Лин. - Я сейчас...
- Я с тобой, - сказал Герхард. - Понимаешь? Что бы там ни было. Если, чтобы открылась дверь, тебя должна ударить молния, я её возьму на себя.
Лин только судорожно кивнула. В горле её вдруг появился и засел комок.
Огненная девушка сделала ещё несколько шагов по коридору - и тут впереди появилось то, что надеялась увидеть Лин. Это было едва различимо - молнии не могли нарисовать всё в подробностях. Но и нескольких штрихов хватало. Коридор заканчивался, выходя в тёмное пространство. Сверкнув пару раз, молнии очертили пульты управления. Это был командирский мостик звездолёта. И там, между пультами, сидели чудовища. Человек в противогазе, с воротником из колючей проволоки держался за рычаги. Четверо маленьких, но страшно сильных остроухих псов замерли в напряжении, ожидая команды. А в глубине комнаты, повиснув на потолке, шевелилось что-то огромное - то ли летучая мышь, то ли птеродактиль. Оно повернуло голову в сторону коридора и, казалось, тоже всматривалось... Всё это появлялось на мгновение из тьмы и тут же исчезало, когда гасли и разбегались молнии.
Лин поняла, что её неясное предположение верно - через эту ЭВМ можно "видеть" весь звездолёт. И управлять им - целиком или хотя бы по частям, открывая и закрывая двери, включая-выключая лифты. Если, конечно, хватит сил одолеть этих тварей там, на мостике... и найти то, что нужно...
- Лифт работает! - донёсся вдруг до девушки удивлённый голос Гуннара.
- Что? - спросил совсем рядом Коулс.
- Этот лифт не заблокирован!
Лин открыла глаза и обернулась. Коулс, Арджи и Герхард уже опять собрались вокруг неё, вместо того, чтоб идти к лифтам. Хотя ситуация почти не изменилась, в них уже не чувстовалось прежнего отчаяния. У лифтов остался один только Гуннар. Он стоял и недоумённо смотрел на пульт вызова крайнего из них. Судя по индикаторам, он не был отключен.

Едва руки Лин оказались свободны, она села на плитах и, взяв ладонь человека, нежно сжала её.
- Не бойся. Самое трудное позади! Теперь нас будет двое, и мы выберемся отсюда!
Ей хотелось ободрить мужчину в его смятении. И очень хотелось, чтоб он что-нибудь сказал - это так помогло бы ей самой! На секунду показалось, что человек действительно вот-вот заговорит. Он весь потянулся к Линдли, губы его зашевелились. Но слова, готовые родиться, так и не прозвучали. Мужчина лишь обернулся на толпу гриммерсов и вытер со лба пот. Лин поняла, что, может быть, слишком торопит события. Мягко выпустив руку человека, она принялась распутывать паутину на ногах. Мужчина, помедлив немного, стал ей помогать.
Неожиданно раздался тяжёлый, скребущий звук, будто сдвинулась каменная глыба. Линдли вздрогнула. Постамент, возле которого они сидели, накренился! Приближавшаяся толпа гриммерсов резко остановилась, а потом в страхе подалась назад - так, что передние смяли задних. И Лин услышала какое-то сухое, костяное щёлканье по плитам...

...Электромагнитный замок резко загудел. Лин, прижавшаяся к двери, отскочила назад (после ухода Палача она пыталась прослушать или прочувствовать, что там, снаружи). Чёрный провал входа открылся, и в комнату шагнули двое.
Один из них был Палач. Он напялил на голову странное приспособление, вроде наушников с бронестеклом, и теперь уже не казался растерянным. Напротив, его бычья физиономия ухмылялась! Правую ручищу он нетерпеливо сжимал в огромный кулак, а левой подталкивал вперёд второго вошедшего. Увидев его, Линдли ощутила приступ тошноты! Это был склизкий, разлагающийся труп! Он почему-то стоял на ногах и мог двигаться - но от него несло падалью, и глаза его были мёртвые, подёрнутые мутью. Палач довольно заржал, увидев реакцию девушки. Взяв "товарища" за шиворот ("труп" был в одном бушлате на голое тело), он с силой толкнул его на Лин. Тви'лека шарахнулась назад, истерически взвизгнув - но скользкие пальцы вцепились ей в плечи. Гнилозубый рот оскалился. Держа Лин за плечи, Труп потащил её в дальнюю часть комнаты - в красно-фиолетовый туман, туда, где крутилась в воздухе пирамидка.

...Из-под накренившейся тумбы выбежал давешний полупрозрачный Паук. Линдли и не заметила, как он исчез с площади, и вообще наполовину забыла о нём. Но за ним... показался ещё один! Сначала Лин увидела лапы, будто составленные из сломанных веток. Они сухо щёлкали по плитам, цепляясь за щели и подтягиваясь. Потом наружу вытолкнулось щетинистое, белёсое тело. Лин почувствовала, как по спине вновь начинают бегать ледяные мурашки. Четыре безжизненных глаза уставились на неё. Она попыталась улыбнуться - но тут же поняла, что это бессмысленно! Это был не паук, это была высохшая, бездушная Смерть!



Человек тоже вытаращился на чудовище. Лицо его жалобно сморщилось, как у ребёнка, готового заплакать.
- Ааа... - неуверенно проговорил он.
Восьминогая Смерть оскалила зубы и, щёлкая костяными лапами по плитам, поползла к ним. Полупрозрачный Паук, описав дугу по площади, тоже бросился вперёд.
- Аааа! - повторил человек, уже с рыдающими нотками. И, выпустив Лин, закрыл лицо руками:
- АААААА!!
Паук налетел на него, замолотил лапами, сграбастал всего под себя! Лин попыталась схватить чудовище за лапу, но Паук одним взмахом отшвырнул её прочь. Она прокатилась несколько шагов, больно ударяясь о плиты. Восьминогая Смерть, бездушно скалясь и щёлкая лапами, ползла к ней. Лин всеми фибрами ощутила, что вот он, конец, потому что Смерти ничего не нужно - ни ласк, ни добра. Судорожно отталкиваясь руками от плит, волоча связанные ноги, тви'лека сама попыталась ползти. Человек задушенно вскрикнул последний раз и умолк. Исчез! Паук торжествующе задрал передние лапы. С ним вдруг произошла странная метаморфоза - он опять наполнился цветом плотью, перестал быть прозрачным призраком! Лин поняла, что он съел освободившегося было мужчину! Щёлк-щёлк! - топали между тем по плитам костяные ноги. Паук посмотрел на Линдли, зарычал и внезапно прыгнул прямо на неё, за десяток метров!
- Ай! Ай! - вскрикнула тви'лека от ударов - она еле успела закрыть голову. Паук, хищно рыча, схватил её за спутанные ноги и поволок навстречу Восьминогой Смерти.
- Нет, нет!! - в отчаянии закричала Лин на всю площадь. - Помогите!!!
И тут вдруг что-то ослепительно сверкнуло, заставив её зажмуриться. То ли выстрел, то ли чей-то сияющий клинок.

...Ага-аа!!! На-аааа!! - торжествующе хохотал Палач, глядя, как Живой Труп тащит беспомощную Лин вглубь комнаты. Лин отчаянно извивалась, пытаясь вырваться. Самообладание, чувство силы почти покинули её в объятиях этого мерзкого, страшного голема! Она даже не могла кричать - спазм стиснул горло. Из крутящейся пирамидки вдруг начали расти жёлтые, светящиеся в фиолетовом тумане иглы. Лин показалось, что Живой Труп хочет надеть её на них глазами! Собрав все силы, она ударила его коленом в пах - но Труп даже не вздрогнул. Палач захохотал ещё пуще прежнего. Пирамидка остановилась; иглы всё росли и росли, они стали уже длиннее метра. Живой Труп схватил Лин за шею и начал пригибать её к остриям. "О, хоть бы я умерла!..." - взмолилась тви'лека - уже не зная, мысленно, или вслух.
- ЧАФФФ! - ударило в комнате. Труп дёрнулся, хватка на шее Лин ослабла.
- АООООООО!! - бешено взревел Палач, но
- ЧАФФФ! - рёв оборвался. Что-то тяжёлое рухнуло на пол.
- ЧАФФФ!
Живой Труп словно решил перестать быть живым. Он обмяк и осел, склизкие руки соскользнули с Лин. Тви'лека, всхлипнув, рванулась назад - прочь от страшных лучей! - и упала, споткнувшись о ногу голема. Быстро привстав, посмотрела на дверь.
Штурмовики стояли плотной кучкой. Тот, что был впереди, медленно опустил бластер. У его ног лежал Палач - со стеклянными глазами и дымящейся раной в сердце. Остальные солдаты стискивали оружие и растерянно озирались, как люди, не вполне понимающие, что они только что сделали.




В Жёлтой Реальности Железные Люди поспешно отпихивали ногами ещё трепещущие искромсанные останки обоих пауков. У них - Людей - вместо правых рук оказались большие острые ножи. Кровь пауков запачкала лезвия, и Люди лихорадочно обтирали их всякими тряпками, словно боясь, как бы кто не увидел. У них вообще был такой вид, словно они, изрубив пауков, испугались затем собственной смелости. Закончив с ошмётками, все они окружили лежавшую на плитах тви'леку. Один разрезал путы на её ногах, и все дружно помогли девушке встать. Левая рука каждого при этом схватилась за Линдли - кто за руку, кто за плечо. В отличие от гриммерсов, эти прикосновения не излечивали их. Металлические лица ничего не выражали. Но по всему их поведению было ясно: они пытаются в обществе Спасительницы обрести мужество и хоть какой-то ориентир.

- ...Вас сегодня ждёт большая работа, Пиллер.
- Пленная девушка, сэр?
- Именно. Она чувствительна к Силе и, возможно, настоящий джедай. Вы должны выяснить, так ли это.
- А как это можно выяснить, сэр?
- Сломайте её. Заставьте лизать вам сапоги. Если это удастся, значит, мы ошибаемся.
- И что тогда, мой лорд?
- Тогда делайте с ней, что хотите. Мне это уже будет неинтересно.
- Понял, мой лорд! А если...
- Тогда сразу докладывайте мне. И держите на этот случай под рукой ваших самых сильных помощников. Потому что иначе она может заставить лизать сапоги вас самого.
- Да что вы, лорд Вейдер! Почему вы про меня так плохо...
- Не спорьте, Пиллер. Я всегда знаю, о чём говорю. Идите и не разочаровывайте меня...
- Да, сэр!
- ...Потому что если вы меня разочаруете, вы знаете, что будет.

Совсем провалиться в Жёлтую Реальность Лин не смогла - этому мешало постоянное движение. Но её сознание разделилось поровну. Она увидела, что ситуация стала заметно другой. Вокруг неё уже почти не было искалеченных уродцев - она исцелила всех, кто был рядом, и теперь они стояли вокруг постамента плотным гудящим кольцом, сдерживая напор остальных "желающих". Лишь изредка то один, то другой "живой труп" пробирался прямо по головам (или его передавали, как груз) к тви'леке. И поскольку таких "пациентов" было мало, им доставалось от Лин больше тепла и прикосновений, чем предыдущим. Здоровые и счастливые, они долго не могли оторваться от девушки, целуя её ноги и поливая спасительницу слезами. Но сама Линдли уже сосредоточилась на другом. Ей были важны те люди-машины вдалеке.
Они уже протолкались к "защитному кольцу" из здоровых людей. Рёв и вопли сконцентрировались теперь вокруг них. Лин напряглась, пытаясь мысленно направить всю свою энергию на этих существ - то ли чтобы излечить их на расстоянии, то ли чтобы заставить себя слушаться. Ей не хотелось, чтоб они касались её. Эффект получился неожиданный: "посыл" тви'леки услышали не машины, а "защитники"! Подняв удвоенный шум, они вдруг буквально набросились на "железных людей". В каждого вцепились десятки рук. "Железные люди" яростно отбивались, сокрушая носы и челюсти стальными кулаками, но справиться с толпой не могли. Лин думала, что с ними сейчас произойдёт то же, что с первой машиной. Однако у "исцелённых" на сей раз были другие намерения. Они потащили "железных людей" к постаменту. Прямо к Линдли!
- А у тебя неплохо получается! - услышала вдруг Лин знакомый голос. Птица-Скайхок бесцеремонно приземлилась рядом прямо на головы.
- Спасибо, - несколько смятённым голосом сказала тви'лека.
- Но это ещё всё цветочки, - продолжила Птица-Скайхок. - Скоро могут явиться существа посерьёзнее, из настоящих. Я на всякий случай принесла тебе Меч.
Она показала девушке тонкий сверкающий клинок с витой рукоятью и золотистой гардой.
- Хочешь взять его?
Лин не успела ответить. В дальнем конце площади что-то дёрнулось и встало на лапы. Что-то чёрное и страшное...

Штурмовик нажал несколько кнопок. Раздалось гудение магнитного замка, и дверь отъехала в сторону. Лин ввели в помещение.
Это была средних размеров комната, залитая фиолетовым светом. На стенах и на полу сияли странные жёлтые полосы - видимо, лучи света, испускаемые невидимыми проекторами. Они были такими узкими и чёткими, что казалось, ими можно порезаться. На полу Лин увидела три пупырчатых пластиковых шара. Они лежали без какого-то порядка; самый большой был пол-метра в диаметре, самый маленький - как футбольный мяч. Ещё Линдли заметила в дальнем углу маленькую, с ладонь, тёмно-красную пирамидку. Она висела прямо в воздухе, в метре над полом, ничего не касаясь. Никаких других предметов или мебели в комнате не было.
Исходящий непонятно откуда фиолетовый цвет сделалл белые доспехи солдат розовыми. А кожа самой тви'леки приобрела какой-то цианистый оттенок.
Лин ощутила, как её сердце бьётся всё сильнее. Фиолетовая комната с режущими лучами вызывала какие-то глубинные ассоциации - то ли с детскими страхами, то ли с рассказом Джерри. Миг спустя тви'лека поняла, что это - камера пыток.
Штурмовики, войдя вместе с Лин в комнату, закрыли дверь и замерли. Просто стояли, не двигаясь, и держали пленницу.
Из пустоты перед тви'лекой - прямо соткавшись из фиолетового света - вдруг появился человек. Огромный беловолосый мужчина лет сорока пяти, с усами и бородкой. Лин содрогнулась, увидев его свирепое, бычье лицо, лишённое всяких признаков интеллекта, и чудовищные мускулистые руки. Палач! Не издавая ни звука, он шагнул вперёд, к ней. Лин непроизвольно хотела отступить, но солдаты стиснули её ещё крепче.

...Огромный чёрный паук побежал к Линдли. Прямо по толпе - по головам и плечам, как невесомый. Его никто не мог остановить. Лин видела его страшные лапы, и хелицеры, и маслянистое брюхо.
- Так возьмёшь Меч? - спокойно спросила Птица-Скайхок. - Только имей в виду - это необратимо. Они все испугаются, хоть раз увидев тебя с оружием.

Фока ехал молча. Не долго, право слово, однако же насупился изрядно. Было в уходе матушки такое, что коробило татя, не давало покоя. Издавна знавал он её, вместе не одну тропу прошли, но вот и их дорожкам судьба указала разойтись-разбежаться. Ничего уж не поделаешь, разве что горькой махнуть рюмку-другую, да на обратной дороге, как солнышко добудут – не забыть заехать.
От одной мысли только у татя потеплело на душе. Солнышко! Пусть, вот пусть и не станет во всем мире правда верховодить, да токмо теплей да светлей уж точно будет.
– Че сидим тута, спрашивают, - подсказал Фока, хотя и так было понятно, да вроде как своих увидал, поговорить захотелось, авось чего нового стряслось в мире пока дорогами геройскими ходил. – Хабар на нычку смахивать надобно, ну да ладно! Едино нам ничего не нужно, своей бедой идем.

Олена осталась с соратниками на победном пиру. Осьмуше надо побыть одному - пускай. Каждому человеку бывает нужно что-то вспомнить, а то и просто подумать о прошлом и будущем в одиночку. Или принять какое-то важное решение. Так тоже давить на него нельзя. А если она учует, что его гложет какая тоска неотступная - потом спросит. Сейчас радоваться хочется. За всех, кто жив остался, кто бремя со своей души сбросил. За Забаву с Павлом (он, может, и кривоват, так она его поправит, не сомневайся!). За Маринку с Василием. Пусть хоть кто-то будет просто счастлив - темными тварями более не гонимые, клятвами и проклятиями смертными не связанные... Ничего. Все пройдет. Не будет больше здесь войны. Полоцк отстроят мастера. Храм очистят. Не явится сюда больше ни кощеево войско, ни Велесово племя. Все будет хорошо. А там и солнце вернется...
Не питала Олена особых иллюзий насчет людей. Насмотрелась на них уже в своем путешествии. Видала доброту, сострадание, самоотверженность, верность. Видала злобу, корысть, себялюбие. С солнцем или без, такие уж они... разные. И не изменят их солнце и луна. Небось святыми не заделаются в одночасье; и будет все так, как Осьмуша сказал: хорошие люди прежде других гибнут, а дурные остаются. Но не сгинут они все. У дурных будет возможность что-то в себе изменить, а у добрых - свое добро явить. И так будет, и может быть, лучшего и желать не надо.

Сама она радовалась как могла короткой загатской передышке и носила Осьмушины жемчуга не таясь. Только коротки счастливые деньки, а ночи еще короче. Думать не хотелось о пути, что впереди лежит. Старый страх брошенной маленькой сироты перед всесильной черной колдуньей опять в ней пророс, как плесень, изнутри - не вывести его. Бабушка... Она сильней Шепота, сильней Трояна... Колдовством черным, обманом, жестокостью. Миром с ней поладить? Не даст. Обманет, заколдует, съест и на косточках поваляется. Боем? В ее-то собственном лесу, где каждая тропочка, каждая веточка, каждый зверь-птица ей верные слуги. А того хуже - Осьмушу она губить станет. Тогда губила - и теперь будет губить, с ума сводить страхом и виденьями смерти. Что делать с ней? Как встать против нее? Как ей Осьмушину душу на откуп не отдать? Насмерть только встать, а чем все кончится - не загадывать заранее... Как она Осьмушу понимала теперь! Попробуй сказать себе: не бойся! - когда страх в самые кости въелся, не избыть его, не позабыть...

Олена свои страхи и тяжелые предчувствия старалась никому не показывать. Хватит и того, что давеча в Полоцке ее расплющило, как, примерно, лягушку под тележным колесом, от всех новостей и от Шепота, и от Кота. Все уж решила - так нечего сердце рвать теперь. Загнала беду внутрь, на замок закрыла. Делами себя заняла, сборами. Старику Яношу избу вычистила, в благодарность за то что калека волшебное перо сберег. С матушкой попрощалась - благословения попросила, хоть боле семи лет в церкви не была, да и потом не стремилась. Кончина Всеслава как-то прошла мимо нее. Она для черного воина была ровно как мошка; и он остался для нее темной ледяной глыбой - с холоду пришел, в холод ушел, а с миром аль нет - так чужая душа потемки, особо душа отмерзлого. А с Мирославой расставаться было жалко невмочь! Разве они меньше нуждаются в утешении и мудром совете, чем разоренные полочане? Но видно, утомилась матушка душой, надломилось в ней что-то. Путь ей не по силам ее стал. Что ж. Она честно поступила. Авось людская благодарность ей поможет душу залечить.
***
Вот когда Маринка подошла - насчет травок-то, Олена как раз в своем уголку что-то сосредоточенно в котелке варила и выпаривала, в медной ступке что-то перетирала остро и едко пахнущее, на полке уже стояли в ряд закупоренные скляночки и баночки, а под притолокой сушились на веревочке душистые травяные веники.
- Чтоб не понести? - переспросила растерянно. Как-то она о таких вещах не задумывалась, а если задумывалась...
- Есть такие, только у меня сейчас нет. Я завтра поищу тебе. Так и в дорогу посушить надобно, чтоб запас был. Я расскажу, как пить надо, на какие женские дни... только знаешь, - продолжала Олена, внезапно, вспышкой краснея до самых ушей и даже ниже, - это я только слыхала... ну, от других. А сама допрежь не пробовала... то есть, ни на ком не пробовала. Я... Марин, а тебе оно точно надо? Ты как сама знаешь, конечно, я тебе все дам... только ведь мы все по краю ходим. Ежли что... так тебе дитя останется... на счастье, чтоб дальше жить. А так и вовсе ничего не будет.
Олена оборвала себя. Тоже, наверное, думала о своем, о девичьем.

***
Как повернули к страшным муромским лесам - Бабушкиным лесам и ее, Олениным родным лесам - она посмурнела еще больше прежнего, подобралась вся. Мало ужасов всяких, что им всем предстояли. Так ведь еще... никто, кроме Осьмуши, не знает про нее и Бабушку. Каждый день Олена набиралась смелости: надо им всем рассказать... и каждый день себе говорила: ну можно не сейчас, не сегодня. Завтра. Хотя дедушка Гримм этого бы не одобрил. Он говаривал, бывало: морген-морген, нур нихт хойте - заген алле фауле лойте. Это значило, примерно, что только пустые и негодящие люди откладывают все на завтра... но она все не решалась.

А вот и несуразица началась. Печка в чистом поле ее поразила больше, чем нищие оборванцы. Ну ясно. Они как Корягина ватага, только взрослые. Гужуются весте, чтобы выжить, приворовывают. Ну... жизнь такая.
Она вышла из кареты - размять затекшие ноги, подобралась поближе к печке. На бродяг взглянула неодобрительно, как увидала на печке хульные слова.
- Может, здесь деревня была? - предположила она после Василия уже, и оглянулась: да нет, не видно следов жилья. И сказала с укоризной:
- А что ж вы скверными словами печь исписали-то, чумички? Печь - она всем кормилица, уважать ее надо, а вы...

И подошла поближе - на печку особым взглядом взглянуть. Может, непростая печка-то, что прямо посередь поля встала?

После Полоцка Маринка чувствовала себя странно. Вроде все хорошо, страшный обет с души свалился, а все равно что-то не так. Слишком затянулся поход за Солнышком, слишком много крови, смертей, да огня осталось за спиной. Да и друзей тоже. Полоцк отнял Всеслава и Мирославу, славы с отряде больше не осталось. Хотя Маринка матушку не осуждала, просто прекрасно чувствовала, что у той больше не осталось сил идти вперед. Счастья и покоя ей на новом месте. Вот восстановит монастырь, станет игуменьей, а потом тихо и спокойно отойдет в своей келье и отправиться к мужу в рай. А вот где останутся белеть косточки самой черной девки, о том она сама не знала, и думала, что об том и боги сказать не смогут. Вот ежели б Маринка скакала рядом с Василием на лихом коне, а не тряслась в карете, меньше бы времени оставалось на дурные мысли. Но Чернавка столько силы навьей собрала уже в глазу своем, что поездка превращалась в один беспрерывный бой с конем. Как оказалось эти животные больше других боялись тени той стороны, может оттого, что их исстари приносили в жертву после смерти владельца. Где курган, там воин, где воин, там его конь. Так что скакать оставалось ночью, на Василии. Да и там, то она на нем, а то он на ней.

Вот и приходилось ей с мастерами, да Фокой ехать, да руку разрабатывать. С этим-то ладно получилось. Пушечку на запасную научилась менять на шесть счетов. Раз, крепления отщелкнуть. Два, из пазов выдернуть. Три, пальцы разжать, уронить, да ствол запасной с пояса рвануть. Четыре, к руке его приставить. Пять, в пазы вдвинуть. Шесть, крепления защелкнуть. И опять палить можно. Один ствол с ядром, второй с картечью. С этим ладно, с другим плохо. С одной стороны девка хотела ребенка от любого. С другой ддо полусмерти боялась залететь. Вот забеременеет она, к примеру, и как тогда с саблей скакать, ворогов пластать. Так что на привале, как-то выдернула Оленку поболтать о своем, о девичьем. Да травок попросила дать таких, чтоб не забеременеть в пути-дороге.

Как карета у печки остановилась, Маринка первая из дверей и выскочила. Взглядом колдовским по сторонам пробежалась. Потом саму печку рассмотрела, да место под ней. Может там подвал с добром, али наоборот, кости, да заклятия черные?!

      Василий ехал в хорошем настроении. Вся жизнь его словно разгладилась до горизонта и стала куда менее горькой и неопределенной. "Вот, добудем солнце," — думал он. — "А там я таких дел наворочу! Эх!"
      Каких именно дел, он пока не знал. И все же будущее представлялось ему прекрасным, как солнечный день.
      Что, папа недоволен невестой будет? Ой-ой-ой, беда какая! По сравнению с тем, чтобы отдать Маринку каким-то неведомым чудам-юдам, воскрешающим мертвых детей-чудовищ и разрывающим женщин на части, это казалось таким пустяком. Хосспадииии!
      Конечно, жаль было, что матушка оставила их отряд. Но он уговаривать ее не стал. Уж кто-кто, а она понимает, что важнее, ей сам Бог дорожку указывает. И с одной стороны, Василий жалел, что не ударят больше вражин ее разящие молнии, что не наложит она на него исцеляющих, заботливых рук, и что не прозреет тьму прошлого, а то и туман грядущего.
      Но, с другой стороны, как кощеевцев разбили, так и врагов стало меньше! А еще... еще... еще Василий, несмотря на всю свою веру, стал несколько стесняться монахини. Потому что Маринка-то как была язычница, так язычницей и осталась, назло всем. И уж если ее Боги не свернули, то и смертные не свернут. И потому что если раньше их любовь была трагичной, мол, все равно ж им расставаться, ну, пусть уж вместе побудут, и монахиня за это особо не выговаривала, то теперь... теперь-то вроде бы по христианским обычаям до свадьбы ничего-то им не полагалось. Поэтому с Мирославой Рощин простился с грустью, но и с некоторым облегчением. В вере-то своей княжич был тверд, как скала, только когда Маринка рядом оказывалась, кое-в-чем другом еще тверже становился, и тут выходила некоторая разладица.
      В приподнятом настроении подъехал он к печке и, видя испуганные взгляды людей, засунул плетку, которой по обыкновению похлопывал по сапогу, за пояс.
      — Ну что, станичнички, лихоимцы, голь перехожая? Пустите княжьего сына к огню, кости погреть? — с веселым видом, спросил Василий, спрыгивая с коня и подходя к печке. — Зябко нынче, руки погрею. — Снял свои перчатки и уселся подле них.
      За время странствий Василий, выбравший женщиной своей бродячую девку, другом вора, а зятем - разбойника, с удивлением стал понимать, что простые люди ничем его не раздражают, покуда не начинают наглеть. Холопы да бродяги — и что ж? Ну, на роду у них так написано. Это не значит, что они хуже. Некоторые чем-то даже лучше — вольнее, прямее, а где и честнее. Спесь-то его не от того шла, что он де выше них себя ставил, а от того, что роду своему упасть не мог дать. А покуда не пытались простые люди его как-то заслонить, обойти или оттереть, он против них и не имел ничего. Тем более не в шатре княжеском они тут, а в поле, а вокруг — все "свои". Все друг про друга знают. Всякое знают, хорошее, плохое. И про него тоже знают: и хорошее, и плохое. И извинялся он перед ними, и ругался, и ярился, и без сил израненный лежал, и куда пойти да что делать не знал, и совета спрашивал, и женщину свою целовал, и мимо цели бил, и от котовских чар уснул. Да и вообще всяк всякого в их отряде почитай от смерти спасал, и все вместе за одно дело бились. Так что перед кем тут ронять достоинство?
      — Ну что, голытьба? Не тушуйся, не трону, коли вы без черной мысли. Расскажите, что тут поделывается, что происходит. Что это за печь такая, и за каким хреном она посреди поля тут высится?

- Сестрица.
- Подожди, подожди еще минуточку, братик! – Отвечала на призыв болезненного, бледнокожего паренька черновласая девушка, полностью поглощенная своим занятием. – Почти закончила!
Отрок тревожно наблюдал за своей сестрой, припавшей на колени и склонившейся над неподвижным человеком, вытянувшим ноги на махровом заморском ковре. Он не видел почти ничего за ее спиной, по которой рассыпались ее густые, объемные кудри, но звук рвущейся ткани и напряженное сопение говорили о том, что сестрица и впрямь очень занята.
- Ягиня. – В голосе юноши звучала смесь упрека и страха. – Нам надо остановиться. Это уж седьмой человек, которого мы не планировали убивать.
- В жизни редко все идет так, как хочется.– Почти пропела Ягиня,еще старательней орудуя костяным ножиком. Бездыханное тело затряслось и закачалось в такт натужным движениям лезвия. Послышался жуткий рвущийся звук, а затем Ягиня резко вырвала что-то руками, и во все стороны брызнула еще теплая кровь. – Вот! Вот оно!
Резко встав на ноги, и небрежно отбросив в сторону маленький костяной ножик, девушка отошла от мертвого. С широкой и искренней улыбкой восторга показывала она своему брату неаккуратно отрезанный фрагмент человечьей кожи со странными синюшными татуировками на нем. Ее руки были скользкими от крови, несколько бурых пятен заляпало белоснежный сарафан, а пара маленьких капель поблескивало на ее красивой щеке рядом с притягивающей взгляд родинкой.
Увидев это, бледный юнец побледнел еще больше, попятился, и неловко плюхнулся задом на перину. Его явно замутило, но Ягиня этого будто и не заметила. Со счастливым лицом она подносила отрезанный кусок кожи прямо к носу отрока.
- Вот! Вот она! Буквица эта волшебная! Как и те, другие! Точно она! – Воскликнула черновласая колдунья. – Не лгал прохвост значит! Одарили его силою там!
- И что?! – Вскрикнул гневно юнец, перебивая сестру. По бледным щекам побежали крупные слезы. – Что толку от буквиц твоих глупых! Бредни стариковские! Ему-то! Ему-то они не помогли!
Палец паренька вытянулся в направлении трупа, а потом он скорее отвернулся от изуродованного мертвеца с изрезанной грудью.
- Ты обещала, что тот раз был последний! А все равно тащишь только смерть ко мне в палаты!- Всхлипывая, проговорил он. – Приманиваешь костлявую! Чтоб она и меня… Как отца. Братьев. И этих всех, кого ты сюда тащила впустую. Убивала…. Прямо у меня на ковре!
Радость Ягини поблекла, и карие глаза красавицы тоже заблестели, наполняясь слезами. Прижала она к груди окровавленный кусок срезанной кожи, скомкала его мимодумно. Казалось, обида разбила ее сердце и вот-вот готовы были сорваться с губ слова обвинения. Но через миг та неожиданно смягчилась, сморгнула слезы, словно увидев брата заново . Отложив в сторону еще теплый кусок срезанной кожи со столь желанным символом Неписанной Вязи, Ягиня подошла к напуганному брату, развернула его к себе, и крепко прижала к тугой груди, обнимая покрепче.
- Прости. Прости меня, братец мой. – Зашептала она, гладя его окровавленными пальцами по длинным русым волосам, и торопливо целуя его в макушку, в лоб, в щеки, в губы. – Не захотел он по-хорошему отдать, ну что ты будешь делать. А я же только посмотреть просила! Одним глазочком. Нельзя было иначе, братец. Очень нам с тобой нужны такие буквицы.
- Зачем? – Сквозь слезы вопрошал несчастный брат. – Я уже не могу так больше. Я всё делаю как ты велела. Братьям яду подлил. Ведунью ту привел, которой ты глаза вынула.А ты множишь, множишь смерть… Напрасно. А чернь недовольна. Два раза уже подымались! Дружина тоже тихо ненавидит, шепчутся, что не по закону земли братьев забрал. Все они на меня колья точат из-за братьев и из-за тебя. Убьют меня, Ягиня. Умру. А ты так ничего еще и не сделала.
А Ягиня в ответ только целовала несчастного отрока, гладила его кровавыми руками по щекам, по плечам, да по груди.
- Что ты! Что ты! Я же обещала! Никогда-никогда не умрешь. – Шумно и глубоко дыша шептала она ,увещевая отчаявшегося отрока. - Будешь ты вечно править! Будешь сильным, могучим, сильней и отца, и братьев, и всех на свете сильней! Даже меня сильней! Гадание мое верное! Звать тебя будут кощуном великим, Кощеем Бессмертным, и сам будешь людям метки волшебные ставить! А буквицы эти нам помогут!
Снова прижимая брата к себе, и позволяя ему доверчиво прильнуть и разрыдаться в голос, Ягиня подняла глаза, устремляя взор куда-то вверх, и стены княжеского родового гнезда не стали помехой для того, чтобы взор устремился в бесконечность мироздания.
- В этот раз дело верное, милый брат. Хлыщ этот место показал, где ему знак на коже накололи. Я расскажу, а ты прикажи снарядить туда людей. Они не откажутся. А если откажутся…. Они знают, что будет. Хоть один да вернется, вызнав про письмена тайные! Ими твою судьбу напишем! И будешь ты жить, поживать…. Как в сказках говорят, в общем. Всегда будешь. Вечно.
Ласковые, утешающие слова Ягини возымели свое действие, и помалу будущий Кощей успокоил свои рыдания. Отнял свое опухшее личико со следами кровавых пальцев, поднял глаза на сестру, и, все еще всхлипывая, осторожно приобнял ее за пояс.
- Ягиня. – Соприкоснувшись лбами с сестрой, отрок мягко попросил. – Можно его хотя бы убрать отсюда. Нет сил больше на мертвых смотреть.
Вздохнула сестра, покачав головой, не прекращая гладить брата по щекам.
- Надо привыкать. – Мягко, но настойчиво и назидательно произнесла она. Говорила же тебе, главное, что это не твоя смерть. А значит, и всё равно. – Но просьбу брата она исполнила. Хлопнула в ладоши, и сам по себе ковер скатался в трубку, оборачиваясь вокруг бездыханного тела. Только ноги остались торчать, да ножик костяной сам за пояс девицы прыгнул.
- Девок позову, они вынесут. Чего им зря прохлаждаться. – Сказала девушка, и снова ласково поцеловала брата в губы. – А ты не смотри. То просто ковер. Его к тому же давно была пора выкинуть.
Ягиня смерила брата странным блестящим взглядом, и запричитала по-матерински, заметив следы крови на его одежде, оставленные ее же руками.
- Ах ты ж горюшко мое луковое. Только посмотри, как ты рубаху попачкал! А ну-ка… - Потянув вверх подол, она стащила с него рубаху, и бросила ее к ковру с завернутым в нем телом. – И это вынесут пусть, постирают. Иди сюда!
Снова прижала она к себе брата, снова принялась целовать его, но целовала уже иначе, жарко и требовательно припадая к его губам и оглаживая худощавые плечи.
- Ты станешь очень сильным, брат. – Торопливо и с придыханием шептала Ягиня, подталкивая еле шевелящегося болезного братца к кровати. – Могущество твоё будет велико. Уйдет белая немочь из кожи, покинут навечно все хвори твое теле. Но вместе с ними уйдет и… Это лицо… Этот взгляд… И сердце твое перестанет стучать так часто… Ох…
Почти безвольный юноша позволил столкнуть себя в кровать, и неуверенно обнял навалившуюся на него сестру, неаккуратным движением сдвинувшую лямки платья, чтоб позже было легче из него выскользнуть.
- Целуй меня! – Просила Яга, гладя оголившееся тщедушное тело, и оставляя кровавые разводы на бледной коже. – Люби меня, покуда еще можешь! Ведь ты перестанешь, когда я спасу тебя!
- Не перестану! – Наивно возразил будущий Кощей, прежде, чем впиться поцелуем в губы родной сестры. А потом снова пылко пообещал ей. – Никогда не перестану, Ягиня! Всегда буду тебя любить!
- Глупый. – Смеясь и плача одновременно, произнесла Ягиня, добираясь до пояса штанов брата. – Глупый, глупый, глупый Кощей. Любовь для людей. А люди смертны. Молчи лучше.
И она окончательно закрыла рот отрока поцелуем, заставив замолчать, и забыть про всё. Про тревоги. Про ужас смерти. Про доносящийся из-за окна рык волков и гвалт ворон, что поедают под стенами тела убитых колдовством Ягини людей, пытавшихся противиться новоявленному правителю, захватившему владения братьев. Про мерзкую сырость почти пустого дворца, в который даже прислуга и стража шла под страхом смерти. Про убитого Ягиней человека в ковре, которого потом вынесут немые от страху сенные девки со следами розг на спинах. И про отца, что умер на этой самой постели, и запах тлена и разложения, исходивший от нее.
И вот ведь что странно. Почему-то этот жуткий и мерзкий запах всегда возвращался, сколько бы раз здесь ни меняли постель.

******************************

Вяло поскрипывая разбалтывающимися колесами, плелась по разбитым дорогам под Муромом геройская карета в сопровождении всадников. Вел их всех Василий Рощин, меся грязь впереди копытами верного Вихря. Замыкали шествие Осьмуша с Батыром. Правил упряжью на карете хмуро осунувшийся Соловей, скрывший лицо под капюшоном. А в самой карете дремали да глядели в окно Данька, Оленка, Фока да Маринка. Не было только с ними матушки Мирославы – монахиня осталась там, в разоренном Полоцке. Сказала, что нужней она на пепелище, утешать людей, что утратили веру, но кто-то мог подумать, что веру утратила и она сама. Так ли это? Кто знает. Но геройский путь не ждал.
Родина Ильи Муромца приветствовала героев развилкой в бескрайнем чистом поле. На раступтье стоял покосившийся и гнилой деревянный крест, что облюбовали насестом нахохлившиеся вороны. Как сказывали люди попутные, именно правая дорога вела к землям Бабы-Яги. По той дороге и направились.

Но долго проехать не пришлось. Настало время сделать привал, отдохнуть с дороги, дать роздыху и коням, покормить животных и поесть самим. А тут впереди идущий Василий увидал невдалеке, за одним из холмов, подымающийся кверху дымок. Не иначе, как тоже привал у кого-то.
Каково ж было его удивление, когда Василий обнаружил посередь степи… печку. Старая была печка, сразу видать. Половина трубы давно осыпалась, основание криво-косо вросло в землю, на ней поселился мох, а вокруг жерла было черно от копоти. Вдобавок вся она была исписана какими-то хулительными словами, и надписи эти, судя пов иду, были столь же давние, как и пребывание здесь самой печи.
Огонь в топке разожгли, наверное, вот эти вот люди, что сейчас сгрудились возле нее. Выглядели эти бродяги в своих лохмотьях жалко и потрепанно, и чем-то напоминали все тех же взъерошенных ворон на старом, забытом кресте. Людей, как видно, тоже не любили – увидев Рощина, зашептались тревожно, сжались и сбились в кучку, будто боялись, что сейчас пустит княжич в ход свою плетку, свисавшую с пояса. Ждали чего-то – и скорей прятали свои нехитрые съестные припасы. Вряд ли потому, что боялись, что хорошо одетый конный путник польстится на сие нехитрое ястие. Скорее боялись, что отнимут ворованное, а самих - вздернут на ближайшем суку. Где ж им, вестимо, еще себе пропитание добыть, как не воровством по чужим дворам.

      Чертовски ловок был змеиный сын! Чертовски проворен, хоть и потерял много крови, и уж не смотрелся таким молодцом.
      Град жестоких ударов оставил не так много сил, чтобы что-то сказать в ответ, но Рощин был бы не Рощин, если бы промолчал.
      Да разве можно упустить такой случай и не позлить ненавистного полубога?
      — Да брось! Как девчонка бьешь! — ответил он, сплюнув кровь из разбитого рта и усмехнувшись. — А я ток размялся!
      В отличие от Трояна он не думал ни о победе, ни о поражении. Только о самой схватке. Да и что тут думать? Верная сабля не подведет, а там как Бог даст!

Чистый и сытый – таким Фока себя чуял уже и не упомнить когда. Да еще вот совсем тверёзый был, и такое бывает.
Шел тать, пятками кренделя выписывал. Толи от радости, да чувства мимолетной свободы, а может от того, что вдруг ощутил себя обыкновенным мужиком с такими же обыкновенными радостями. Не героем, на которого одна надежда, а таким, которых пруд пруди и не кончатся. Легко. Хорошо, но на душе кисло маненько.
Полегло товарищей боевых. Ушли за калинов мост, не видать ужо. Слез пролито, дел переделано и наделано – не счесть, коли бы кто и удумал сим заняться. Мысль вдруг простая встала в мыслях татя: какое же дело они делают? Доброе, худое ли, а может такое, что и не вообразить какое. Солнце возвратить завсегда Фока за главную цель считал, но... неужто оно, солнышко то бишь, добро даст? Вернее не так: ведь не измениться ничего, потому как и когда оно было, ведь также зло творилось! Не выйдет кривда вся из мира, коли солнце вернется. Выходит что токмо заради прихоти своей они солнце добывают, мол, было так, вестимо и быть должно также!
Замотал головой, аки мерин сивый. Зашел ум за разум у Фоки, совсем как у мудрецов заморских. Попытался сам разобраться, да не вышло сразу. Испугался дурачок, что сейчас совсем все перепутает, да побежал к товарищам совета испросить. Так бежал-летел, что как раз к началу драки меж сыном бога и сыном боярина поспел. Запыхался, глаза косятся, перепуганный, да не будет же он лезть со своей дурней прямо в момент такой важный! Решил обождать.

Фока может быть впервые за все время походов решил в баньку сходить. Как положено: грязное тряпье долой сбросить, квасу шипучего с собой взять, может кого в компанию косточки попарить позвать. Стал, вестимо, думать: кого же взять-то?
Вспомнил он сразу о той, кто с самого, поди, начала была, да всех оберегала словом божьим. Хоть и не люб ему был бог распятый, как и любой другой, да вот сама Мирослава завсегда вызывала у татя какое-то забытое давно чувство, не то материнской доброты и заботы, не то рассудительности ведьмы.* Спохватился Фока, оборвал размышления свои глупые, ведь в бане принято в чем мать родила быть, а ей, вестимо, так не годится ведь! Н-да, не выходит получается.
Вася, ну да! А что: в баню-то можно и вместе сходить сыну князя и татю перехожему, кто скажет чего? Герои оба ведь, чай не пару дней в походах из одного котелка кашу брали ложкой. А тут баня – да токмо разговор пойдет, мол, молодец какой сын Рощина-Холмского, не брезгует с людом простым парится. Вспомнил Ваську, да сразу и Маринку заодно. "Не, уж не со мной он париться захочет, поди. - подумал Фока. - Точно не со мной."
Оленка тоже не захочет, ей абы дай в глаза голубые поглядеть. Данька может, да вроде занят поди. Хотя предложить им стоит, вдруг соберутся да пойдут? Постой, а этот басурманин чего? Вроде вместе со всеми упыря бил, пусть и не нашего племени будет, да вроде нашими "дорогами" ходит.
"Надобно спросить. - мелькнуло в голове у Фоки, да уж больно много думал Черный. Много и за время малое, вот мыслям тесно и стало: стали они друг дружку теснить, да суть главную, с чего все думы начались – "вытолкали".
– Эй! - тать Тан-батыру бросил, грудь колесом выгнув на всякий случай, да вдруг спохватился, что запамятовал чего хотел спросить, - Ты товой!

Линдли выдернула из руки Гаусса пишущую машинку и с усилием поднялась. Да, раскисать было не время. Кто бы ни прилетел на этом звездолёте, встреча с ними не сулит ничего хорошего. Она и так в бегах, а тут лежит убитый ею человек... Может, столкнуть труп в пропасть, чтоб никто не увидел? Нет. Противно! И некогда. Повернувшись, Линдли со всей возможной поспешностью устремилась вниз.
- Он! Он! - опять закричала Птица, увидев тви'леку. Она успела вскарабкаться от площадки до середины следующего пролёта и теперь сидела на ступенях. Лин показалось, что с ней что-то не так. Она чуть-чуть светилась белым светом и стала полупрозрачной, как привидение. Или это ей, Линдли, кажется? А, ладно!
- Сейчас... Потерпи, Птичка!..
Девушка сунула бластер в кобуру, чтобы освободить руку. Спустилась по ступеням к Птице. Присела... И тут вдруг до неё дошло: она не закрывала глаза! Птицу видно прямо здесь, в реальности!
- Он! Он! - снова крикнуло пернатое существо, глядя снизу вверх в глаза тви'леки.
Открытие было настолько ошеломляющим, что в первый миг даже затмило собой предыдущие события. Линдли судорожно вздохнула. Затем помотала головой. Птица не исчезла. Тогда Лин зажмурилась. Мир Второго Зрения сразу обступил её. Красное небо и жёлтые облака засветились в окнах, внизу у печей сгустилась тьма с летучими тварями. Птица перестала светиться и быть прозрачной, сделавшись такой же, как раньше. Линдли открыла глаза - и всё вернулось на место. Небо за окнами стало обычным, рано-рано утренним. Сумрак в здании тоже сделался обыкновенным - пыльным и угрюмым, без всякой мистики. Но Птица по-прежнему была!
- Он! - в очередной раз каркнула она, уже сердито, и вдруг клюнула девушку в колено: чего ждёшь, мол? Лин тихонько ойкнула. Действительно, зависать нельзя! Что бы это ни было, с этим можно разобраться потом. Видимо, её способности прогрессируют. Поставив машинку на ступень, Линдли осторожно взяла Птицу обеими руками. Уложила поудобнее сломанное крыло. Затем, перехватившись, прижала её левой рукой к груди, правой взяла машинку, встала и двинулась дальше вниз.
Спуск показался тви'леке гораздо длиннее подъёма. Пролёт следовал за пролётом, а дно пропасти будто и не приближалось. На всякий случай Линдли закрыла глаза: в Незримом Мире происходило что-то неладное, и она хотела следить за обстановкой. Хотя бы за теми непонятными существами, что кружатся возле печей. Печи, и с ними пол, наконец, придвинулись; Лин очутилась на втором этаже. Вернее, на той самой опоясывающей здание галерее, под которую вело разбитое окно. Крылатые твари не проявляли никакого интереса к тви'леке, продолжая свой странный танец. Слегка успокоенная этим, девушка ступила на предпоследний пролёт лестницы... и замерла. Ей вдруг показалось, что под галереей кто-то стоит.
Это не было осознанным восприятием. Она ничего не услышала. На полу не было ничьей тени. Но Лин словно коснулась лицом холодной паутины. Что-то стояло и ждало там, в трёх метрах под ней.
Птица подняла голову с груди Лин и посмотрела вниз.
Тихо хрустнули камешки. Будто кто-то подвинул ногу. Линдли, не шевелясь, прислушивалась. Страшное подозрение стиснуло ей сердце... Камешки снова хрустнули. Потом раздался тяжёлый механический вздох, будто насос втянул и выпустил воздух. А потом из клубившегося под галереей полумрака шагнул он...
- Он! Он! - в ужасе пискнула Птица и ткнулась головой в грудь Линдли.

Жалко было Фоке люд простой. Может и не понимал он всех тонкостей того, что творилось тут, да душой чуял. Бывает так, особенно в деревнях у женщин, что может и не ведают, а догадываются коль чего. Так и тать: губы поджал, носом шморгнул и пошел, голову понуро свесив.
К Василию подошел – саблю вернул.
– Я тут это... Вот. - глянул мимолетом в лицо, даже не пытаясь что увидеть, а просто так.
Отошел в сторону, о косяк оперся спиной. А потом сразу на Оленку посмотрел, вроде как вспомнил все что говорила она давеча. И как проняло его всего: не перепишешь даже кровью – так сказала ведунья лесная, вроде как. Как это так выходит? Да кровью только и переписать-то можно лишь! Вовремя сообразил, что многого наговорить может и отвернулся ото всех, брови хмуря. Вспомнил он разговор с Данькой, когда спрашивал его отрок о том, что же делать то с татем надобно, коли он герой такой. Отвечал тогда захмелевший Фока, что в петлю совать да на суку оставить и отвечал ведь тогда не ради красного словца аль удаль лихую показать. Говорил так, потому что так и считал: коли удумал в морду дать – не давайся диву, что в отместку кулак под нос сунули; решил у соседа коня увести – готовься увидеть как он из твоего стойла жеребца уводит, а уж коли кровь пустить удумал, то уж не серчай коли свою прольешь. Нельзя кровь простить, аль забыть, на то она и не водица.

Душа у Маринки была дерзкая, да огненная. Симургам под стать али валькириям. Вот только тело подкачало. Обычное. Человеческое. Женское. А пуля в живот это больно и страшно. Тело само согнулось в муке, головы не слушая. Воля девки некуда не делась, вот только собственное тело ладное, да крепкое ее не слушалось. Сабля на пол упала, лязгнула жалобно. Рука единственная в рану впилась. Больно, больно, больно! В животе раненом, словно факел горел. Его огнь сердце лизал мукой, змеей дыхание сдавливал. Такая боль, что раненая словно и не заметила воткнувшихся болтов. Не вздрогнула боле, как они в тело белое впились. Рухнула Маринка на пол каменный. На бок. Колени к животу подтянула. Лицо перекошено, рот разинут, язык воздух лижет, воздуха не хватает. И все больней, и все трудней дышать.

Но тут рядом любый упал, он-то дольше простоял. И не до себя сразу стало, не до боли, не до смерти. Одна мысль:
- Не уберегла!
И тонкие окровавленные пальцы царапали пол, впивались, тянули. И стон. И тело дрожало от муки и напряжения. С хрипом подтянула себя девка на пядь к Василию. Кровь на полу за собой оставила. И еще… И опять… Нет мира вокруг, только тело упавшее. Доползла. Домучалась. К груди ухом прижалась. Сердце стук уловила. Слабый, неровный, но был он, был! Оскалилась девка счастливо, и отключилась. Пала во тьму без боли и страдания. Голову на грудь любого уронила, единственной рукой как лозой оплела.

Василий, Маринка, Батыр

Чаша в руке Шепота мгновенно покрылась инеем, и благородный металл примерз к коже упыря. Тягучая кровь, переливавшаяся через край чаши, застыла в ней красной глыбой, не давая кровососу напиться. А потом началась драка.
Первым делом свистнул Соловей. Сам воздух исказило от этого свиста, да задребезжало стекло в окнах монастыря. Полетела щепа и ломаные доски, будто по алтарю ударили с размаху гигантским топором. Вылетел помятый золотой кубок из руки Шепота, сорвав кожу с ладони, и упырь зашипел от резкой боли.

Вззмах рукой – и выросла перед шепотом темная стена, сотканная из теневых отростков, о которую сначала сломалась стрела батыра, а затем звучно лязгнула сабля Рощина. Свист Шепота тоже не смог пробиться сквозь эту стенку одним махом, разбиваясь, словно волны о скалу. А затем стена превратилась в черную дымку, из которой выпрыгнуло сразу несколько Шепотов, бросаясь на героев.
Просторное помещение разоренного храма наполнилось звуками драки. Лязгало железо, хлопали выстрелы, сыпались искры, бил по ушам Соловьиный посвист. Шепот был загнан в угол и сражался отчаянно и свирепо, но оставаясь верным своей манере драться. Он исчезал в тенях, чтобы появиться изниоткуда и нанести подлый удар в спину. Тени-подобия лезли со всех сторон, оттягивая на себя удары, били издали из пистолетов, напрыгивали сверху. Больше всего доставалось именно Соловью – как видно, именно его Шепот избрал основной своей целью. Была ли тому виной личная их вражда и месть за Осьмушу и его мать, или же Шепот желал первым убрать того, кто сводил на нет все численное преимущество теней-копий, выкашивая их свистом и сбивая в полете пули – неизвестно. Может, и то и другое.
Прошла всего минута боя, может чуть больше – а Соловей уже едва стоял на ногах. Отец Маринки был весь изрезан, получил пулю в руку и спину, вторая рука была сломана, а кровь заливала ему последний здоровый глаз. Впрочем, Василий и Маринка, и так сильно несколько вымотавшиеся(а Маринка и вовсе раненая) от предыдущих стычек, едва ли чувствовали себя обделенными в сравнении с Рахмановичем. Толкьо Батыр еще мог противостоять Шепоту на равных – ему не довелось пережить столько всего, и рубился он со свежими силами, но пришлось и ему натерпеться. Верткий кощеевский убийца часто оказывался за спиной, или успевал подныривать под рассекающее воздух лезвие сабли кочевника, и немилосердно жалил его клинками, пытаясь проткнуть плотную одежку кочевника и погрузить лезвие поглубже в его тело, достав до важных органов.
Но Шепоту доставалось втройне. Свист Соловья рвал в куски его марионеток. Те же, кто добирался – падали, растворяясь черным дымом, проткнутые клинками героев. Рискнувший подобраться ближе настоящий Шепот получал жуткие и смертельные для любого человека раны – но упырь продолжал сражаться, будто и не замечая их. Ловкий кощеевский убийца, однако, умудрялся беречь свои уязвимые места – сердце и голову. Но долго ли у него так получится? Упырь он или нет – а тело-то его материально, и коротые, резаные, рубленые и огнестрельные раны, что все множились на нем, даром не проходили. Это была, по сути, проверка на прочность – кто раньше сломается. Старик-кощеевец? Или все-таки герои-солнцеходы?

Олена, Данька

- Псарь не только солдат, Даня. – Ответила цыганка подмастерью.- Он Осьмуше и вместо отца. Да и Шепот ему не чужой. Это солдатам царевич был повелитель безраздельный, а Псарю с Шепотом он не в силах приказать отказаться от мысли о его спасении. Шепот и вовсе готов своего Мастера в клетку посадить, как ту Жар-Птицу, лишь бы тот живой остался. Сложно сейчас будет царевичу всё решить.
Про Трояна Злата тоже свое слово сказала.
- Троян если и отступит, то только до поры. Может, гордость свою придавит, дождется, пока вы уйдете – и доделает дело. Его надо или заставить самого отказаться от меня, или убить. Только вот что, золотой мой, не хочу я, чтоб вы за меня, за цыганку безродную, дрались с ним насмерть да головой рисковали. Я не заслужила такого.
Гадалка тяжело вздохнула, и закончила мысль.
- Уж лучше я так соглашусь под венец пойти, лишь бы он больше никого не тронул.

Тут и Оленка спросила про потаенное место для князя и его супружницы. Пожала плечами только.
- От дождя да сырости укрыть их и правда бы надобно. Но уж Троян-то его все равно выищет. И его, и ее.
А тем временем очнулась и Забава. Не смогла она ни приподняться, ни даже руку Оленину сжать в ответ. Слабость еще одолевала молодую княжну, да боль остаточная. Едва-едва поднялись веки, засипело в груди от глубокого вдоха, и сиполый голос ответил лесной колдунье.
- Ох, девочка… - Бледные, бескровные губы Забавы тронула еле-еле заметная улыбка. – Всё болит. А сердце болит пуще всего. Как там? Кончилось уже всё?

Василий, Маринка, Батыр, Фока, Мирослава

Оставив Оленку и Даню вместе со Златой и княжеской четой, Фока и Мирослава торопились к Спасо-Евфросиньевскому собору. Пройдя через окружение солдат, они подошли к высившемуся над Полоцком Белокаменному строению, и у крыльца увидали Осьмушу. И не только его. Там был и Псарь, и Троян. Последний усмехался, наблюдая за первыми двумя, и за тем, как они спорят. Но спор, как видно, уже подходил к концу. До слуха Фоки и Мирославы донеслась только последняя фраза Осьмуши.
- Нет! Не ты! Тебя он никогда не послушает! – Осьмуша торопливо выкрикивал это в лицо приемному отцу, силясь вырвать из его могучих рук увесистый топор. – Только я могу! Мне одному он верен!
- А ты сможешь? – Спрашивал Псарь, проникновенно заглядывая приемному сыну в его пронзительно-голубые глаза. – Вот так вот взять, и… Того, кто тебя тогда спас от дознавателя Катигорошкова? Кого ты сам кровью своей и плотью выкармливал? Давай лучше я!
- Нет! – Решительно мотнул головой Осьмуша. – Не хватало мне еще того, чтоб и вы там насмерть дрались! А может, оно и лучше будет, что это буду я, а не кто-нибудь! Дай топор!
Псарь все-таки разжал руки. Из-за этого Осьмуша отлетел назад, и был спасен от неловкого падения с топором в охапку Трояном, который подхватил парня под плечи, и надменно ему улыбнулся.
- Что, ноги не держат, Кощеич? Может и правда кому посильней работку оставишь?
- Да пошел ты! – Осьмуша вырвался от Трояна, и его тут же передернуло брезгливой судорогой. – Змееныш поганый! Не трожь!

И только сейчас Осьмуша заметил, что здесь стоят Фока с Мирославой. Заметив – успокоился, подобрался, собрался с мыслями, и коротко сказал.
- Пошли. Поможете.

Не дожидаясь ответа, Осьмуша скрылся в полумраке дверного проема. Фоке и Мирославе оставалось последовать за ним. И уже там пришлось и им всем увидеть омерзительную и жуткую картину разоренной святыни, оскверненной массовым убийством. Вид столь многочисленных кровавых тел лишил Осьмушу былой решимости. У парня даже ноги подкосились, пальцы ослабли, едва не выпустив топор, а голос дрогнул.
- Он же обещал мне… - Шепотом произнес Осьмуша, позабыв о том, что его слышат. – Пообещал, что не будет… Пить…
Однако Осьмушу вернули в реальность звуки боя, что грохотал там, впереди. И потому, решительно подхватив топор, бывший орловец кинулся к алтарю, выкрикивая свое требование.
- Остановитесь! Прекратите сейчас же!
И конечно же эти возгласы услышал и Василий, и Маринка, и Батыр. И Шепот тоже услышал тоже, так как его атаки стали чуть менее интенсивными.

      Василий сильно расстроился. Настолько, что даже хлестанул себя по сапогу плетью. Но все равно бросаться в бой не стал. Вместо этого он поворотился к Прошину.
      — Согласен, — сказал он сквозь зубы. — Хреновые мы герои. Был бы тут Илюша, он бы долго не думал, меч из ножен, порубил бы всех в кашу: Псаря, Шепота, Трояна, за то что бабам головы дурит, Соловья, за то что разбойник, тебя, Прошин, за то что женщину беременную задушил безвинно... Те герои, которые не разбираясь за меч хватались — они лучше, конечно. Мы в сравненьи с ними — какие-то малахольные. Согласен! Но — нету больше тех героев! Перемерли, по лихости своей. Последний вон Катигорошек был, кажется. И остались, Прошин, только мы. Нам тут солнце еще добывать, если ты не забыл, а не тебе. Так что скажи "спасибо", что пол-города твои уже спасли, и потрудись хлебало заткнуть, под руку мне не говорить и молча ждать команды.
      Потом настала очередь Псаря.
      — Хорошо, — сказал он. — Значит, ты бесчестный и трусливый. Сам это сказал. Хочешь умереть — твое дело. Но я подожду Осьмушу. Хочу, чтобы ты это ему тоже сообщил. Хочу на его лицо посмотреть.
      Спрыгнув с коня, он побежал в палаты вслед за Соловьем.
      Жаль, что Мастер Восьмой вовремя тут не объявился. Хочет спасать Псаря — пусть спасает. Но для Шепота уже поздновато.

Соловей, как видно, уважал Василия несмотря на показное пренебрежение его званием, потому что все-таки остался стоять на месте, а не рванулся очертя голову в бой. Псарь тоже не стал противиться разговору, и выслушал Рощина, проявив даже интерес к его словам. В них было рациональное зерно, и отрицать он этого не мог.
- Как бы это ни звалось, мне всё равно. Я не герой, чтоб смелым быть да честным. – Пожал могучими плечами урсолак. – Легче мне, конечно, не станет. Зато ему вот – косматая голова совершила кивок в сторону кипящего от гнева Соловья – станет трудней. Он почувствует, каково это. А что до Осьмуши… Ну, его же сейчас здесь нет, верно?
- Хватит вам болтать! – Оборвал все разговоры Соловей. – Я сюда за Настасьей пришел, так что убирайся с дороги, лохматый, или сдохни!
И Псарь просто отошел в сторону, давая Соловью дорогу к церковному крыльцу. Соловей тут же пронесся мимо него, вскочив на ступени, и протянул руку к двери, чтобы распахнуть ее – но церковные двери раскрылись сами по себе, дохнув изнутри храма жуткой тишиной и полумраком.
- Не кори себя, Соловей. – Не глядя даже на бывшего разбойника, сказал Псарь. – У тебя не было и шанса ее спасти. Шепот всё сделал еще до второго штурма. Ему нужны были силы, а запах крови был слишком силен.
Еще ни разу Соловей не выглядел столь напуганным. Он побелел как мел, и было видно, как его разбила слабость от внезапного осознания. А затем это снова сменилось слепой, молчаливой яростью, и лихой разбойник вошел прямо в темноту разоренного Собора.
В этот момент рядом с Василием оказался уже Прошин.
- Видишь? У них ничего святого нет. Раненых в церкви, людей простых, не княжьих даже – и тех, поубивали как скот. И монашек тоже. Если вы и этих двоих отпустите, как других – я даже и не знаю, что вы за герои-то такие и на чьей стороне.
- Говорил же, надо спалить. – Лениво вставил своё слово Троян. – Ну, теперь сами разбирайтесь.
---------------------------------------------------
- Хорошо, Оленушка. Поберегу.
И Осьмуша поспешил, захромал в сторону Собора, куда отправились остальные герои. А сама ученица Яги вместе с игуменьей осталась спасать княжескую чету. Фока убёг по воду, а Злата осталась стоять неподалеку, не помогая и не мешая. Только смотрела она долгим взглядом на два неподвижных тела, а в особенности – на Забаву. Что происходило в тот момент в ее голове, о чем она думала, когда решалось, жить иль не жить молодой княжне – одной ей то и известно. Но если б посмотрели на нее в тот момент – то увидели бы, как отчаянно сжимает она сцепленные в замок пальцы, ловя каждый признак жизни той женщины, которой так отчаянно желала смерти, и которую несколько раз едва не умертвила сама. И как мелькнуло на ее лице облегчение, когда та застонала, стряхивая с себя смертельную немочь, и задышав полной грудью. И Павла тоже в последний момент вырвали из лап жадной Смерти, отстояв все-таки его жизнь. Вскоре вернулся и Фока, нашедший все-таки воду – но спасенные еще не пришли в сознание. Слишком ослабли, чтобы быстро прийти в себя.

Злата тем временем подошла ближе к лежащим, и опустилась на коленки около князя, подобрав ворох своих пёстрых юбок. Словно вспомнив о чем-то давнем, улыбнулась, погладила бессознательного Павла Ростиславовича по щеке, и сказала.
- Теперь, наверное, самой впору перед ним прощения просить. Глупая я, глупая. – Вздохнув, цыганка обернулась к Мирославе и Оленке, и сказала. – Не простить мне его вовек, не смириться. Даже после всего этого. И даже кабы по моему всё вышло, всё одно бы не простила. Злая я. Жестокая. Одно только избавление мне, что смерть. Но прежде чем решится моя судьба, скажу вам – перо жар-птицыно, что Павел мне подарил, я оставила в Загатье. У калеки безрукого, Дариуса, из кощеевцев бывших. Он хоть и из них, да надежный, тем более и сам не ведает, что хранит. Скажете ему, что от меня. И одного пера вам хватит, чтоб и в самую злую северную стужу согреться, и самую непроглядную тьму осветить. Сам Кот мне нашептал перо до поры прибрать. Теперь я поняла, зачем.

И, вздохнув тяжело, цыганка добавила.
- Вот уж кто в этой сказке самое главное чудище.

Тело, как она и ожидала, было неловким и несговорчивым, словно она с трудом влезла в толстый бараний тулуп с негнущимися рукавами. Наверное, оттого новорожденные дети и кричат так отчаянно, что от первых вдохов режет в груди, а руки и ноги тяжелы и непослушны. Зато все касания были тоже неожиданно остры и волнующи, как в первый раз, смущая, отзываясь томным жаром; и Олена, видя свое отражение в Осьмушиных синих глазах, подумала: нет, все ж хороша! Хороша!
- Знамо дело, - не задумываясь отвечала Олена. - Да и тебе тоже так лучше, чай, когда я не только голосом в твоей голове? - и застыдилась, отвела взгляд.
А взгляд упал на два неподвижных тела на носилках. И не надо быть знахарем, чтоб увидеть: еле теплится в них жизнь, а может, и вовсе иссякла. То ли Бог матушку не услышал, то ли решил княжича с невестой и нерожденным младенцем прибрать. Олена приподнялась, неуверенно встала на слабые ноги, держась за Осьмушу.
- Ты... ступай, - сказала она. - Я знаю, ты хочешь за Псарем поспешить, отговорить его. Только побереги себя хоть немножечко, пожалуйста, ну хоть ради меня. Я попробую полечить Забаву с Павлом. Вишь, совсем плохи они.
Порылась в сумке своей - ну никакого там порядку, после Златы... подобрала скляночки - зверобоя, крапивы, березового листа, шалфея, вербены, мяты, ну и плакун-травы, она ж всем травам мать, смешала в ковшике с водой, на водичку пошептала... Капнула Забаве на губы, смочила впадинки на висках и меж ключиц, плеснула на грудь и на животодну ладошку на живот положила, вторую - на лоб ей. Младенец вне материнской утробы жить вряд ли станет, мал еще, не разделить их; значит, мать спасать надобно вместе с дитем...
- Как вода под землю идет да от земли подымается, так Забава встает жива, встает цела, встает здрава...
Олена шепчет, чувствует, как из нее сила выходит, растворяется в травяных соках, течет по телу женщины вместе с застоявшейся кровью... Больше ничего не могу. Дальше живи, Забава, коли можешь...
Железный шип в горле княжича окружен порченой почерневшей кровью. Душит, дышать не дает, а вынешь - вытечет весь в один миг. Быстро надо. Олена ухватила ногтями, резко вдохнула, выдохнула, выдернула резким движением. Шлепнула на рану того ж зверобоя, замешанного на сосновой живице:
- Руда, стой, как лед стоит,
Так и из раны кровь не бежит.
Ой, теперь точно все. Точно не могу больше... То ль будут жить, то ль нет, не знаю.

Трущобы южных районов Мос-Айсли... Этот город когда-то начинался с них. Сотни лет назад прибывшие на Татуин колонисты заложили аэропорт и тут же начали строить вокруг него жильё. Планета уже в ту пору не была пуста, и им пришлось думать о самозащите. В ход пошёл камень, вырубленный в горах, возвышавшихся неподалёку. Тех самых, откуда много веков спустя Оби Ван будет показывать город Люку. Каждый дом возводился, как отдельная крепость - с тайными ходами, тяжеленными воротами, окнами-бойницами. Цивилизация, выйдя в космос, уже отчасти вернулась в доисторическую эру, внезапно лишившись возможности держать связь между отдельными своими частями (скорость света слишком мала, единственный способ доставить сообщение - слать его с кораблём-гонцом). Здесь же, в жёстком мире скал и пустынь, Средневековье наступило ещё отчётливее. Каменные крепости... Замки... Строить их из того, что под рукой, оказалось дешевле, чем тащить материалы за сотни парсеков.
Потом, когда аэропорт и город выросли до размеров, величественнее которых на Татуине не было, оборона потихоньку отошла на второй план. Крайт-драконы уже не осмеливались забегать на улицы, пустынники тоже обходили Мос-Айсли стороной (тем более, что в окрестностях появилось немало деревень, в которых хулиганить было куда безопаснее). Люди стали селиться в домах поприятнее на вид и попросторнее. А старинные окрестности лётного поля сделались пристанищем тех, кто не мог себе такого позволить. Обманутых и уволенных рабочих, разорившихся торговцев, подавшихся на заработки крестьян, брошенных жён, отпущенных на свободу без гроша в кармане хаттских рабов. А также преступников всех мастей, которые всегда слетаются в такие места, и просто убогих, спившихся, уширявшихся... Собственно, большинство обитавших здесь быстро перекочёвывали в две последние категории - тех, кто кормится преступлениями, и тех, кто пьёт/ширяется. Выбраться с Татуина без денег было тяжело, а жить в нищете по-человечески - ещё тяжелее. Подобные трущобы имелись во всех городах этой планеты - но именно в Мос-Айсли нравственное падение их обитателей было особенно стремительным. Здесь не было железной руки шерифа Клода Скайуокера, в своё время воодушевившего население Мос-Гамоса на борьбу с преступностью и с бедностью заодно (в результате даже Хатты старались соваться в этот город пореже, а откровенных люмпенов там почти не было, т.к. даже последний бродяга мог найти какую-никакую работу и обрести хоть иллюзию будущего). Здесь не было жёстких порядков и криминальной иерархии, свойственных Мос-Эспе - городе, где шла перманентная война, где две трети стояли за Хаттов, а треть - за Рыцаря Джона, и эта треть представляла собой оснащённую по последнему слову техники армию, с которой не могли справиться другие две трети. Здесь даже не было чинности и чопорности Бестина, официальной "столицы" Красной Планеты, с её многочисленной полицией, цивилизованными (сравнительно) нравами, а также программами помощи беднякам и Работными Домами для них же. В трущобах Мос-Айсли всё было демократично, рыхло, и потому безнадёжно. Здесь каждый был за себя. В каменных домах-крепостях на сотню комнатушек, с тёмными лестницами, подвалами и туннелями обитали люди, вынужденные пить и ширяться, чтобы не покончить с собой от тоски, а выживания ради отягощать свою совесть такими преступлениями, что потом им приходилось заползать в самые глубокие норы, чтоб только скрыться от всех. Некоторые, пожив такой жизнью сколько-то лет, в конце-концов выползали из этих самых нор, сознавались во всём, и равнодушные судьи, которые тоже были сами за себя, равнодушно отправляли их на виселицу.
Линдли Ндиале тоже пришлось жить так в течение двух лет. И она никогда не решилась бы снова войти в эти каменные джунгли. Тем более, что её здесь вполне могли помнить, и висели ещё где-то фотороботы "Wanted... воровка и убийца...". И наверняка бродили по этим улицам Нум Таа и его жуткий друг Джек Прыгальщик (а до недавнего времени и Алемо Дальен). Да что там говорить - даже если б никто её не узнал, до них с Гиа'Лисом наверняка докопалось бы какое-нибудь бандитьё! Просто потому, что они были здесь чужаками...
Но оказалось, что дом, в котором жили мальчишка-трандошанин с матерью, стоит на самом отшибе. Улица на нём заканчивалась, и начиналась пустыня. Собственно, это был даже не дом, а почти не использовавшийся склад. Его хозяин появлялся раз в пол-года. Мать Террикса (вместе с ещё несколькими такими же отщепенцами) жила здесь на птичьих правах - у неё не было денег снять хотя бы комнату. Всё, что опустившаяся трандошанка умудрялась заработать и не пропить (и - по-минимуму - не проесть), она тратила на оплату обучения сына в местной школе. Наверное, это было единственное обстоятельство, оправдывавшее её существование на земле. Конечно, они с Терриксом в любой момент могли стать бомжами, но уж лучше было вкладывать свои гроши в будущее, чем пытаться из дерьмового настоящего сделать чуть менее, но всё равно дерьмовое.
Когда мальчик в полёте обрисовал своим новым знакомым сию печальную картину, Гиа'Лис решил посадить корабль на в аэропорту, а в пустыне, километрах в двух-трёх от города, и дойти до места пешком. Линдли же ощутила жалость и какое-то омерзение, причём не к семейству трандошан, и даже не к трущобам, а к Хайрему Гауссу. Она поняла, почему тот выбрал на роль помощника именно этого мальчишку. К нему в дом было очень просто попадать, не привлекая внимания. Ходить по криминальным улицам господину Писателю, видите ли, было не комильфо. Несмотря на невидимых зверей и прочую атрибутику. Могут ведь по морде накласть! С мальчишкой он был куда смелее... шакал. Гнев и жалость не отпускали девушку весь оставшийся полёт. И когда "Кортик", привычно подняв песчаную бурю, опустился между двумя большими барханами, держа Мос-Айсли около горизонта, а Гиа'Лис решил проводить Террикса до дома и, если что, помочь привести на корабль его мать, Линдли вдруг стало стыдно прятаться. Она что, хуже этого Гаусса? Хорош джедай - только и делает, что отсиживается в кабине! Доктору Фоату вполне может понадобиться ещё одна пара рук. Или ещё один ствол (или меч!), если ситуация обострится. Трущобы есть трущобы!.. В общем, решительно отвергнув предложение наутоланина подождать в корабле, Лин отправилась вместе с ним и мальчишкой.
Как оказалось, она поступила верно.

Они не смогли отыскать маму Террикса. В доме (точнее, в закутке, отгороженном от остального склада сдвинутыми ящиками) её не было. Сосед - какой-то пьянчуга лет пятидесяти, с бородой и волосами до плеч - сказал, что "драконица" "упёрлась" куда-то ещё в полдень и с тех пор не возвращалась. Террикс вызвался пробежаться по окрестным "малинам" и притонам, где трандошанка имела обыкновение бухать. Гиа'Лис дал ему сорок минут, пригрозив, что потом улетит. Мальчишка исчез. Мужик, которому происходящее было в диковинку, полез с вопросами. Он в жизни не видел наутолан и первый раз встретил тви'леку вне борделя. Гиа'Лис без экивоков объяснил пьянчуге, что он врач и хочет вылечить мать Террикса от алкоголизма. А Линдли - медсестра. Мужик, первый раз услышавший слово "медсестра", возбудился ещё больше. Ощутив приступ расположения к необычным гостям, он достал из-под кровати (он жил в соседнем ящичном закутке) бутылку чего-то спиртного. По его словам, она лежала там больше месяца. Он хранил её для какого-нибудь особого случая и всё сдерживался, чтоб не выпить. Но с доктором, который лечит алкоголизм, сам Бог велел чокнуться на брудершафт! И с такой хорошенькой "педсестрой" тоже! Да пожалуйста, сказал Гиа'Лис (бросив быстрый взгляд в проходы между ящиками - есть ли тут ещё кто? никого не было). Кружки найдутся? А то! - воскликнул мужик. И, повернувшись спиной, полез под кровать за кружками. Наутоланин, вздохнув, коротко рубанул его ребром ладони по шее. Мужик безмолвно ткнулся мордой в одеяло. Лин тихонько ойкнула. Доктор Фоат уложил бесчувственное волосатое тело поудобнее, проверил пульс - не убил ли ненароком? Потом извлёк из чемоданчика шприц и засадил мужику хорошую дозу транквилизатора. День уже очень заметно катился к вечеру, и бородатый молодец ничего не потерял бы, мирно проспав до утра.
Террикс вернулся через пол-часа. Растерянный и подавленный. Матери не было нигде. В последнем притоне ему сказали, что она ушла с каким-то цереанином. Среди мужчин этой расы встречалось довольно много любителей необычных половых сношений. Искать её теперь было бессмысленно. Сидеть и ждать - наверное, тоже: она могла отсутствовать и день, и два. Но маленький трандошанин смотрел так жалобно, так умоляюще стискивал лапы и просил остаться ("ну вдруг? она же может и ночью придти!"), его мучил такой страх за мать ("а если придёт этот, Писатель, а она тут, а вас нет?"), что ни у Фоата, ни, тем более, у тви'леки не нашлось духу сказать ему "нет". Плюнув, Гиа'Лис решил переночевать здесь. Не очень хорошо, что "Кортик" остаётся без присмотра, но, в конце-концов, скоро стемнеет. Вряд ли кто-нибудь попрётся так далеко в пески на ночь глядя. Или, может быть, Лин хочет вернуться? Ну нет уж, сказала девушка. Я не оставлю вас здесь одних! Террикс смотрел то на Лин, то на Фоата, и прямо светился от радости.
Они принялись двигать ящики, расширяя помещение. Закуток спящего мужика был сокращён до минимальных размеров и объединён с "квартирой" трандошан, а самого хозяина безжалостно переместили под кровать, чтобы освободить спальное место для Линдли. Ничего, и под кроватью проспится - невелик боярин! Хозяйское барахло - коего, к счастью, набралось совсем мало - утрамбовали туда же. Гиа'Лис выстроил из ящиков новую стенку, закрывшую почти весь обзор со стороны. Теперь, чтобы разглядеть из остального склада происходящее в "доме", надо было хорошо постараться.
Мало-помалу наступила темнота. Начали возвращаться после дневных трудов соседи. Из-за ящиков слышались их голоса и шорох. Террикс зажёг маленькую лампочки и принялся делать уроки. Дело у него не слишком-то шло, он постоянно выглядывал на улицу в открытую дверь (их каморка располагалась прямо у одного из входов в склад - в этом был её несомненный плюс). Потом кто-то заорал из-за ящиков, чтоб дверь закрыли. Пришлось подчиниться.
Гиа'Лис сходил-таки в пустыню к кораблю и принёс спальники и ужин. В том числе на Террикса. Тот, похоже, первый раз за долгое время вкусно поел.
Наконец, все улеглись.

Лин не думала, что сумеет быстро заснуть в столь необычном месте, после такого бурного дня. Какая-то каморка, в трущобах Мос-Айсли, куда ей путь заказан... Какой-то мальчишка-дракон свернулся в кожистый клубок на соседней кровати... Какой-то мужик дрыхнет под её собственным ложем! И лазерный меч лежит рядом. И она - джедай. И неведомый Хайрем Гаусс бродит где-то в ночи, как призрак... Но, видимо, как раз избыток впечатлений и сделал своё дело. Лин сама не заметила, как провалилась в сон. Лишь в самый последний миг она вспомнила, что есть ещё и Жёлтая Реальность. Но сделать уже ничего не смогла.
Впрочем, Жёлтая Реальность почему-то не появилась. Лин увидела совсем другой сон.
Она была в пустыне. Кругом до самого горизонта расстилались красновато-оранжевые барханы, из них торчали красновато-коричневые камни. Небо тоже было красным. На нём стремительно и беззвучно раскручивались гигантские, уходящие в бесконечную высь облака. Серые внизу и ярко жёлтые сверху. Казалось, это были выбросы каких-то взрывов или извержений. Лин ощутила горячий ветер. Потом вдохнула горячий воздух. Мир был разогрет, как если бы то, что выбросило эти адские облака, раскалило всю вселенную. Лин посмотрела в сторону и увидела Стрекоз. Они сидели на красноватом камне, сложив крылья, и испуганно жались друг к другу. Лин ощутила в ладонях шероховатость и жар этого камня - и миг спустя поняла, что и она тоже Стрекоза. Тоже сидит вместе с другими. Горячий ветер трепал им крылья, пытался оторвать от шероховатой поверхности и унести прочь. Они отчаянно цеплялись лапками. Лин было было страшно. Она извернулась на камне, встав лицом к ветру - и вдруг увидела "Кортик". Он стоял в пустыне метрах в сорока. Его обшивка раскалилась докрасна и пылала жаром - совсем как в тот раз. Лобовое стекло, казалось, смотрело на Стрекоз с дикой яростью. Потом корабль внезапно зашевелился, приподнялся - и из него вылез Дракон! Тот самый! Лин помнила, как тогда её огненный двойник - девушка, сотканная молниями - не склонилась перед этим чудовищем. Но сейчас она чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Ей - Стрекозе - хотелось исчезнуть, спрятаться в какую-нибудь щёлку в камне. Дракон расправил крылья и сладко потянулся. А миг спустя Лин вдруг увидела других драконов - целую стаю! Они были маленькие, меньше метра длиной, но их было много. Они поднимались со всей пустыни, из-за каждого камня , с каждого бархана, и, взмахивая крыльями, устремлялись в небо - туда, к гигантским облакам. Лин услышала их торжествующие визгливые крики, похожие на карканье. Огромный Дракон ухмыльнулся - так же торжествующе, восторженно, будто радуясь какой-то победе или чьему-то прибытию. Потом движением исполинской лапы отодвинул в сторону "Кортик", припал к земле, словно изготавливаясь к прыжку, и, распахнув огненную пасть, заревел - оглушительно, безумно:
- ЯГАРРРРААААААААААААА!!!!

Лин, содрогнувшись, проснулась.
- Пик-пик-пик!
В каморке было совсем темно. Только мигал в паре метров какой-то красный огонёк. Лин - вся в поту, с сильно бьющимся сердцем - услышала недовольное шевеление.
- Пик-пик-пик!
- Вот дерьмо! - пробормотал во мраке доктор Фоат. И включил фонарик. Линдли, приподнявшись на локте, увидела, как он сердито и обеспокоенно смотрит на брелок, прицепленный к связке ключей. На брелке мигала красная лампочка.
- Пик-пик-пик!
Террикс, свернувшийся на соседней кровати, поднял голову.
- Что такое? - сонно пробормотал он.
- "Что"! Сигнализация! - буркнул Гиа'Лис. И посмотрел на Линдли. - С кораблём что-то не то. Говорил, не надо тут торчать...
Вздохнув, он сел в спальнике (он спал прямо на полу) и вынул из кобуры бластер.
В этот миг дверь вдруг дёрнулась. Кто-то попытался открыть её с улицы. Звякнул железный засов.
Все посмотрели в ту сторону. Гиа'Лис навёл фонарик.
- Мама? - тихонько спросил Террикс.
- В рот её <вырезано цензурой>, твою маму, - спокойно ответил снаружи приятный мужской голос. - Террикс, отпирай. Какого чёрта закрываешься - самого, что ли, унесут?
Маленький трандошанин задрожал, как осиновый лист. Сел на кровати, подтянул к подбородку коленки. Взглянул на Линдли с Гиа'Лисом. Не нужно было никаких слов, чтобы понять, кто там, за дверью.

Из дурманящего чувства полёта сложно проснуться. Непросто пошевелить пальцем, не крылом, взглянуть на мир со стороны, не свысока. Не ты паришь в небе, не чужая жизнь теплится теперь в мёртвом давно чучеле, не забывай себя!

Данька вздрогнул и поёжился. Мастера от подмастерья всегда отделяет та уверенность в своих силах, которую юнцу хочется подменить верой в свои творения, в их особенность, самостоятельность.

Было ли недавнее уничтожение музыкальной шкатулки актом взросления или всё же убийством? Данька бы никогда не позволил себе так бездумно разбить вещь, но в тот момент это доставило необъяснимо приятное ощущение, почти как от вожделения и обладания... Как от команды пистолю тогда, при расстреле глашатая. Тёмные чувства, жизнь взрослого полна ими, но сейчас отношение к сове как к инструменту позволит не окунуться в мрачную жажду власти, а осознанно решить сложную задачу по спасению людей.

Что опасней для детинца, для спящей в нём Олены ー малые пушки, большая или их хозяин? У него зоркий глаз и цепкий ум, он общается со своими орудиями также, как мог бы общаться с ними сам Данька, отлей он их и изготовь... И всё же подмастерье дрогнул, отводя птицу от ругающегося подранка. Добить, убить, лишить врага сильной фигуры, без которой разом хуже станут управляться все его пушки?

"Это война", говорил воин-Василий...
"Здесь есть кому убивать, мастер", говорил воин-Всеслав.

Прислуга Пушкаря заряжала большую пушку в тот момент, когда сверху на одну из откупоренных бочек с порохом упал мешочек с горящим фитилём.

Пускай это будет война вещей поелику возможно.
Пускай кощеевцы дрогнут и отвернут, поняв, что без оружия им не победить.
А прислуга... пускай успеет хотя бы залечь.

Терек упёрся лбом в зеркало и прикрыл глаза. Отчего-то разболелась голова и он просто наслаждался холодным прикосновением стекла. Постояв так несколько секунд забрак отступил на пол шага и поднял левую руку, рассматривая её отражение со всех сторон. Заштопали её знатно - хоть за это можно было сказать спасибо Бену Куджеру. Но обе руки всё ещё время от времени сильно болели. Такие ранения на раз не проходят и забрак сильно подозревал, что эта боль останется с ним до конца жизни.

Затем он приблизил к зеркалу лицо и внимательно осмотрел и синяки под глазами от недосыпания и новую сеть морщинок на лбу.
"А ведь я не становлюсь моложе" - Отчего-то такая простая мысль уже не раз посещавшая мужчину резанула именно сейчас.
"И цель моя не становится ближе" - Время не стирало горьких воспоминаний и Империю забрак ненавидел всем сердцем.
Но уже не той чёрной и лютой ненавистью как раньше, когда был готов броситься с кулаками на корпус имперских штурмовиков. Теперь месть эта была, можно сказать, зрелой. Осторожной. Терек Сатт больше не был готов мстить любой ценой. Тогда, на Иридонии, это казалось единственным и главным смыслом существования. За время изгнания же, забрак нашёл ещё много таких "смыслов жизни". Это не значит, что он отказался. И не значит, что потерял честь. От просто стал рассматривать это под другим углом.

Пальцы забрака пробежались по татуировкам на лице. Звёздные лучи под правым ухом означали свет доблести. Знак бесстрашия, отваги и уверенности. Изображение вокруг глаза, похожее на рыбие хвосты, на самом деле была знаком защитника. Отважного воина, который выбрал стезю телохранителя, таким образом служа своему клану и народу. И, наконец, небольшая "V" с точкой наверху между двумя другими татуировками - это символ лидера. Не смотря на юные годы, он уже был признанным лидером и в будущем вполне мог бы стать главой клана. А о том, что его ждал самый высокий пост в касте телохранителей даже говорить не приходилось...

Не сложилось.

Тяжело вздохнув, забрак сбросил одежду и направился под душ. Понежившись под приятными тёплыми лучами воды, мужчина насухо вытерся, надел халат и вернулся в комнату.

Уэлла ещё спала, клубочком свернувшись на кровати и зябко подёргивая плечами. Удивительно красивая тви'лекка, опытная тигрица вчерашним вечером, сейчас казалось просто маленьким ребёнком. Зачем ты покинула свою планету? С какими надеждами и мечтами? Навряд ли ты мечтала стать элитной проституткой на Татуине. Забрак протянул руку к её лекку, однако быстро передумал и погладил девушку по щеке. И слегка улыбнулся, когда Уэлла не просыпаясь ответила на это прикосновение поёрзыванием и самой чистой и искренней улыбкой. Так могут улыбаться только дети или спящие люди.

- Неужели я так и сдохну с бластером в руке? - Недовольно пробурчал он, вставая с кровати. Он знал ответ на этот вопрос. Пока жива Империя, ему не будет покоя. Ни в этой и жизни, ни в следующей.

- Джерри? - Терек связался с парнем по рации, которую предусмотрительно захватил чуть ранее, настроив на общую частоту.

      Услышав, что Осьмуша — сын Кощея, Василий все остальное слушал вполуха. Слишком много чего теснилось от такого в груди. И недоверие: как так, Осьмушка, младшая дружина Мстивоева, сын самого Кощея??? Да ни в жисть не поверю! И досада: что ж не разгадали, что ж не поняли-то раньше? Ни матушка в нем кощеевство темное не почуяла, ни Маринка глазом своим не разглядела, ни Всеслав не признал! И злость: ведь он меж нами ходил, все наши тайны выслушивал, вражье семя...
      Поэтому историю про страшную месть он выслушал впол-уха: после стольких смертей, произошедших только что на глазах, давным давно случившееся злодеяние, при всей его жестокости, как-то отступало в сторону. Про перо жар-птицыно были интереснее, но тоже не слишком - ну какая разница-то, за самой птицей клубок мотать, али за пером ее? Да и одно что ли перо во всем мире? Никому что ли не дарил никогда эти перья Ростислав? Не верится что-то. Спасибо, конечно, Злате, что рассказала, но и так бы нашли, чего уж.
      Как закончили с похоронами, Василий обратился к Павлу.
      — Соболезную тебе в потере твоей, но поелику никого старше тебя в роду твоем нет, ты и есть князь теперь. Это теперь, твой город, тебе его и защищать. Людям, которые там сражаются, надо знать, что их не бросят, что с ними...
      И тут краем глаза он увидел, как Прохоровские гридни бросились на цыганку и стали крутить ей руки, а сам воевода ударил ее по лицу.
      Несмотря на то, что пять минут назад Василию казалось, будто он на сегодня навоевался, и хорошо бы ушат воды на голову вылить, да пирогом заесть, да спать завалиться, лучше всего с Маринкой рядом, но в тот же миг кровь бросилась ему в лицо и он осекся, не договорив.
      Княжич не был семи пядей во лбу, но не надо было слыть мудрецом, чтобы догадаться, кому старый князь отдал приказ задушить цыганку. Князя убил Катигорошек, а заговор... ну, а что заговор? Злата ж никого не убила до сих пор, разозленная женщина и не такого наворотить может, а причин разозлиться у нее было достаточно. И уж точно жить или не жить ей, только что второй раз потерявшей сына, было не Прошину какому-то решать! Василий, конечно, помнил, как они дрались бок о бок с ним против кощеевских полчищ, но помнил и как обозвал воевода Чернавку перед самой битвой. Помнил и как Злата боролась вместе с героями со своим чудовищным детенышем, и как гадала она ему в Велесовом хвосте (ох, неспроста место так называлось), и как он вступился за нее перед покойным Поундсом. А значит, не вступиться сейчас было бы...

      — А ну, отсади! Руки убрали! — гаркнул он на гридней, и стал без разбору бить их плетью по лицам и по рукам. — Ты, воевода, с кощеевцами не навоевался, с бабами воевать потянуло? Один раз мало убить, а? Ну, прочь! Отпусти, кому жить не надоело! Убью!
      Рощин всем видом давал понять, что шутки шутить не намерен, и за плетью пустит в дело саблю. И плевать, сколько там за Прошиным людей - двое-трое или сотня.

      ...было бы не по-княжески, не по-геройски, и не по-мужски.

"От оно как бывает!" – мыслишка в голове буйной шмыгнула, покуда тать выкрутасы на присядках показывал. Обидно стало Фоке, до боли обидно, да вот за что: не было у него покровителей могучих, чтоб коли в беду попал али у моста калинового оказался, чтобы кто р-раз – и одернул, помог бы за "так". Не было богов таких, которые лиходеям помогают... Хотя скорей так: не было богов в которых сам тать верил, потому как считал все енто лукавым делом. А раз нет богов, дык и молитву некому сказать, попросить заступиться, аль силы божественной от кого излить. Родители Черного были самыми обыкновенными, а по сему нагадили токмо руками да ногами, а еще головой да... ну как у всех. Конечно хорошо оно, коли нужда припекла и как этот гад-троян: крикнул, дунул-плюнул и вся кожа в чешуе, а сам как тот черт прыгает да бьет еле успевай уходить поодаль!
А грудь печет еще сильней, да и ножки уже подтрушивает: не так верно ступает Фока как раньше, ой гляди сейчас подвернет ногу уже взаправду. Запыхался, сердце в груди бухает, в глазах плывет и пот градом. Устал.
– Сука ты. - сказал, как плюнул через зубы. - Чтоб тебе пусто было, змеежопый.
Говорить-то хорошо, но помирать Фока покуда не собирался, а по сему прыгал да скакал покуда сил хватало, больно быстро они уходили.

Олена, Даня, Маринка

Выстрелы прозвучали почти что синхронно. Данька упал, и понял две вещи – в него попали, и он по-прежнему жив. Тень Шепота угодила ему в грудь, и пуля пробила Казимиров легкий доспех, но растратила на это всю силу, что вложил в нее порох. Чтобы добраться до Данькиного сердца, ей уже не хватало сил, и пуля просто засела где-то в груди, причиняя боль. А вот пуля Данькиного пистоля угодила Шепоту прямо в голову. Тот не успел уйти, атакованный злыми ядовитыми пчелами и скованный льдом и страшной сонливостью. Так и упал на пол, растворяясь черной дымкой, как и другие тени. Эта дымка, клубясь и формируясь в тонкие струйки, спешно начала расползаться по темным уголкам, боясь света от Данькиных свечек и излучаемого Жар-Птицей сияния.
Олена Олена добежала до дверного проема, и бросила клетку на пол. Птица внутри забилась, и что-то чирикнула своей охрипшей глоткой. Видать, голос она тоже потеряла от тоски. Как только хлынуло сияние Жар-Птицы за дверь, разгоняя тьму – Оленка увидела прямо перед собой, совсем близко, взирающего на нее с нескрываемой злостью настоящего Шепота. То, что он настоящий, она поняла, когда увидела, что из-за свечения Жар-Птицы позади него вытянулась по полу длиннющая тень. Жаль, что только во вторую очередь она увидела направленное на нее дуло пистолета.
Олена не услышала выстрела, произведенного в нее. Просто через долю мгновения для нее исчезло всё, кроме страшной боли в пробитой груди. Зато подымавшийся Данька отчетливо увидел, как Шепот выстрелил в ничем не защищенную Олену с двух шагов, и пуля пробила ее тело насквозь, срикошетив о пол и зарывшись куда-то в золотую груду. Олена безмолвно завалилась на клетку, и на золотое оперение растревоженной Жар-Птицы закапала ее кровь . Странно – но от этого сияние будто бы усилилось.
Шепот не стал терять времени. Еще одна его тень-двойник выскочила из-за сундуков, чтобы встать между настоящим Шепотом и Маринкой с Данькой. Единственной ее целью было принять на себя все атаки, что предназначались хозяину, пока тот небрежным движением ноги спихивал с клетки тело Олены, и подхватывал заветный трофей сам. А подхватив – выкрикнул.

- Она выживет, если оказать ей помощь! Спасите ее, или бегите за мной, герои! Ваш выбор!
И следующим звуком стал непривычно-громкий для кощеевского убийцы топот удирающих ног.

Олена

После так и не услышанного рокового выстрела для Олены наступила всепоглощающая, звенящая тишина. В этой тишине растворилось даже ее собственное сознание, словно бы девица оказалась в тяжелом сне без сновидений. О том, что она не умерла, говорила нестерпимая боль и ощущение чугунной тяжести собственного тела. Чтобы пошевелить хоть пальцем, нужно было приложить силы, что не снились никакому богатырю, а Олена такими силами никогда не располагала. Но сквозь тишину начал пробиваться какой-то другой звук, и от него Олена будто бы просыпалась от своего сна. Звук был далекий, но чем ближе он звучал, тем легче и невесомее казалось тело, будто бы растворяясь, и тем яснее Олена осознавала саму себя, и то, что произошло с ней.

Шкряг! Шкряг! Шкряг!

Этот звук раздался совсем близко, и одним махом прогнал тяжелую, сковывающую дремоту. Олена на одних рефлексах рывком поднялась с пола, в который будто бы сросла – и воспарила над ним безо всяких усилий. Но ей все равно не удалось воспарить выше Смерти.

Шкряг! Шкряг! Шкряг!

Костлявая была точно такой, какой ее рисовали на рисунках исказывали в сказках. Сгорбленная, черная фигура в длинной, мешковатой накидке, похожей на истрепавшийся погребальный саван. Ее лицо скрывал капюшон,но в тени различались провалы глазниц, отсутствующий нос и плотно сцепленные белые челюсти. Две костяные руки торчали наполовину из широких рукавов, и одна из них цепко сжимала древко огромной, сверкающей косы, а вторая резкими рывками водила по лезвию оселком, затачивая его до бритвенной остроты. Это движение и порождало злосчастный «Шкряг».
- Не бойся ее. Ты еще не умерла. – Услышала Олена чей-то вкрадчивый голос. – Это всего лишь аллегория.
Здесь негде было прятаться – кроме Смерти здесь всего и было, что густой серый туман и сырой, растрескавшийся пол княжеской сокровищницы, на котором одиноко валялась пустая, потускневшая клетка с распахнутой дверцей. Так что она быстро нашла взглядом вынырнувшую из тумана тощую, остроухую фигуру бесшерстного двуногого кота. Он шел по висящей посреди пространства золотой цепи, манерно вышагивая и заложив худые руки за сгорбленную спину. Его глаза были плотно завязаны белой тканью, но он безошибочно повернул голову в сторону бесплотной Олены, загадочно улыбаясь своими острыми кошачьими зубками.
- Всего лишь аллегория. – Повторил он, будто смакуя это слово. – Хотя, ты, наверное, не знаешь этого слова. Ну, я могу рассказать. Я вообще как раз затем, чтобы рассказывать.

Всеслав

Несмотря на то, что Скотник, кажется, уж плохо понимал происходящее, он все-таки услышал вопрос своего бывшего побратима. Прижатый к земле, он с усилием выворачивает голову назад, и единственный уцелевший глаз скашивается вбок, чтобы Скотник смог хоть немного рассмотреть своего мучителя. В ответ Всеславу раздается хриплый, слабый смех.
- Как будто ты знаешь многих, кому подойдет титул «Восьмой».
И больше Скотник не сказал ничего. Он только хохотал, пока вся жидкость в его теле превращалась в крепчайший лед. Его кожа засинела и стала наощупь будто каменной. Кровь застыла, и над алой лужей заклубился пар. Глаз закатился, стекленея на глазах. Покрытые шрамами руки в последний раз скрючило в агонии – и смех затих. Скотник превратился в удивительно похожую на человека целостную ледяную глыбу, которую можно было разбить в мелкое крошево одним ударом.

Соловей зло сплюнул наземь.
-Да ясно кто. Сынуля Кощеев. Недобиток. Надо мне было еще тогда шею свернуть щенку. Пожалел. На ребенка рука не поднялась. Думал, подожду, пока вырастет, ежели в тундре не сдохнет. А восьмой потому, что до него семеро было. Ни один не выжил.
И добавил глухо.
- А от Настасьюшки хотел девятого зачать. Видать, неудачный вышел Восьмой. Пошли, железка. Поищем Васька, подсобим. Вроде еще не должен был откинуться.

Василий, Всеслав

Соловей был прав – Василий был еще жив. При том – очень даже успешно сражался. Княжич был в своей стихии, и рубил врагов лихо, как в детстве мальчишки сбивали головы с подсолнухов палками. Вихрь оправдывал свое прозвище, носился между врагами стремительней ветра, а княжич рубил, разил, ронял на землю еще и еще мертвецов в кровавых доспехах. Но даже герой, даже удалой молодец, в одиночку он не смог бы переломить ход сражения. И хоть пало от его рук уже шестнадцать вражеских всадников, конница полочан явно терпела поражение. Ничуть не проигрывая врагу в удали, они проигрывали в сноровке, в профессионализме, в сыгранности. А завязнув в бою, полочане получили удар с флангов, когда на помощь Кровавой прибыла кавалерия Костяная. Василдию пришлось спешно вырываться из окружения раньше, чем клещи сомкнулись, раздавливая менее удачливых. Из всех полоцких всадников выжило не больше десяти, и они спешно отступали следом за Василием в еще удерживаемые союзниками части города. Костяные же бросились в погоню, стремясь не давать передышки.
Там и встретил Василий Соловья и Всеслава. Они успели присоединиться к обороняющим подходы между баррикад полочанами. Соловей могучим посвистом сшибал конников, а Всеславу и другим защитникам Полоцка оставалось добивать тех, кто оставался в живых. Увидев такое противодействие, преследователи Рощина развернулись, и отступили на перегруппировку, давая обороняющимся кратковременную передышку.
- О, Васек! – Соловей вскинул руку в приветствии, и тут же сморщился от боли. Давало о себе знать ранение. – Кощеевские дверки я схлопнул, теперь им в город одна дорога! По трупам своих! А Железка убил Скотника! Одной главной мразью меньше!

Мирослава, Фока
Мирослава в жизни была не проворнее обычной монахини, но тут у нее будто бы выросли за спиной крылья, так лихо уклонилась она от Трояна. Даже монашеское одеяние, для такого непригодное, не помешало. Забава, вскрикнув, отлетела в другую сторону, и тут же попала в объятия Павла. Княжич успел подхватить ее прежде, чем та упала, и развернулся, чтобы укрыть невесту от возможного удара, подставляя вместо нее свою спину. Жадные пальцы Трояна схватили воздух – и вновь громыхнул мощный разряд, отбрасывая Трояна в сторону от Мирославы. Искры полетели во все стороны, целый сноп их попал на Павла, воспламеняя на нем одежду. Троян же перелетел через Катигорошка, и шлепнулся на пол, дымясь и охая – на его груди красовался уродливый ожог, расползавшийся на живот и шею, а безупречное платье тлело прямо на нем.
Но Троян будто был стальным. Он одним прыжком вскочил на ноги, издавая сдавленный, нечеловеческий рык. Кажется, он хотел немедля предпринять вторую атаку, и все-таки добраться до ненавистной ему служительницы Христа – но отвлекся, чтобы взглянуть куда-то позади героев.
Следом за ним туда посмотрела Забава – и обмерла от ужаса, прижимаясь к жениху
- Паша! – В панике вскрикнула она, и дрожащей рукой показала вдаль. Павел проследил за направлением – и тут же смертельно побледнел.

С той стороны доносилось тихое хныканье. Так хнычет только что проснувшийся и голодный месячный ребенок. Но этому не было и месяца. Собственно, не было ему нисколько, потому как не суждено ему было родиться на этот свет. Это был несформировавшийся плод, красный комочек полупрозрачной плоти с кое-как сформировавшимися конечностями, непривычно-большой головой, и огромными глазищами. Неловко перебирая скользкими от крови ручками с крохотными пальчиками, малыш полз по каменному полу княжеских палат, оставляя за собою кровавый шлейф. Несформировавшиеся ножки не были способны двигаться, и лишь безвольно тянулись следом вместе с длинной, похожей на шнурок, пуповиной. Но хныкало оно совсем как человек.
Павел сразу понял, кто это. Это было видно по тому, как он побледнел, и как дрогнула рука и разжались ослабевшие пальцы на рукояти меча. Всякая ярость ушла из его глаз, отпустила его лицо. Нет, теперь красивое лицо Павла являло ужас от созерцания результата собственных деяний, и вместе с тем – невыносимое чувство вины, от которого сами собой задрожали губы и заблестели от выступившей влаги глаза.
- Это… он?
- Она назвала его Самир. – Лицо Трояна, напротив, выражало такое злорадное торжество, что на это невыносимо было смотреть. Он искренне наслаждался ситуацией.- Твой нерожденный сын, Павел. Мы спасли Злату, но ее сына было не спасти. Так что мы его… усыновили.
И теперь стало отчетливо видно, что у малыша – змеиные глаза, а воздух пробует раздвоенный язычок. А кожа его – вовсе не кожа, а некое подобие тонкой, эластичной змеиной шкуры. И даже на пальчиках отросли, царапая пол, малюсенькие коготки.
- Ну, Самир, хочешь познакомиться с братиком? – Насмешливо говорил Троян. – Он прямо там.
Тонкий палец Трояна указал на Забаву, и та тут же в ужасе схватилась за живот. Малыш же плотоядно заурчал, и показал совсем не детские зубки и непомерно-широкую для ребенка пасть.
- Ах да, вы же не знаете. –Хлопнул себя по лбу Троян. – Поздравляю, Павел. Как ты и хотел, у вас с Забавой мальчик. Я хочу посмотреть на него тоже!
И в этот же момент маленькое, несчастное существо обратилось в стремительного плотоядного хищника. За мгновение, достаточное лишь для того, чтоб один раз моргнуть, оно сократило расстояние до Забавы в несколько шагов, и сжалось, изготавливаясь к прыжку.

      — Добро! — тряхнул головой в шлеме Рощин, левой рукой удерживая поводом гарцующего жеребца, а правой уже поигрывая от нетерпения копьем. — Давай, закрепляйся на реке. А я постараюсь, чтоб им было теперь не шибко до тебя!
      И отпустил повод, и поддал Вихрю — поехали! Василий, конечно, был уже не такой свежий, как в начале битвы, да и пощипала его сталь кощеевских воинов, но когда на коне — так и сил прибавляется. Ведь это ж скачка! Это ж полет! Это песня! Это ветер!
      Вот все было в Маринке ладно — и хитрый черный глаз, и упрямство, и тугая молодая плоть, и задор, и греховная сладость ее поцелуев, одно было не в масть Василию — что лошади ее не любили. Как бы он хотел потом, когда солнце появится, оседлать с ней двух горячих коней и унестись подальше в степь, чтоб в ушах свистело и под ложечкой забирало перед каждым пригорком! Чтоб трава стелилась позади, а цветы клонились бы вслед проносящимся всадникам. Ух! Это было бы дааа!..
      Но война — не для мечтателей, и Рощин не стал долго вздыхать по тому, на что и надеяться-то не стоит, а стал глядеть вперед да по сторонам. И выглядел, все, что нужно было.
      И тоже дух захватило, но уже по-другому совсем. Как тогда, когда Соловья в корчме увидел да латников гетманских, героев сказок. Недобрых сказок, которые рассказывал его дед, про лихих конников, которых боялась и ненавидела вся Русь — зловещие кощеевские хоругви!
      "Ну уж посмотрим, не проржавели ли вы там за столько лет!" — подумал про себя Рощин, и ощутил, что запал, задор, который в душе проснулся, был правильный. Хороший такой задор. Боевой!
      Надо было выбрать, кого атаковать. И выбрать было из чего. Василий прикидывал, что с их атаки они, должно быть, рассеют один вражеский отряд, если повезет, а потом придется отступать, чтобы перестроиться (это если найти красивые слова вместо "спасать свои жизни"). Но кого же ценнее разбить? С одной стороны, Кровавым без доспехов будет проще переправиться потом через речку. С другой - мост еще нужно удержать, пока под него заложат заряды, а пробиться сквозь баррикады проще будет Костяной. Но Василий выбрал все-таки Кровавую. Чутье подсказывало, что в Костяной полоцкие всадники имеют больше шансов завязнуть сразу, а этих, легких, может, и сомнут подчистую. А бить надо туда, где больше урона нанесешь, неважно, чем воюешь, острой саблей или конной сотней, суть одна.
      Тут еще начали его окликать — и вообще будто крылья выросли за спиной почище, чем у тех гусар! "Откуда они меня знают-то?!" — только и мелькнула мысль. А сам выехал перед ними, прокрутил копье над головой и гаркнул:
      — А ну стройся! Подравняйсь! Подравняйсь! К атаке! Копья к бою! Мечи вон!
      Снял шлем, зажал подмышкой, подставил лицо свое, покрытое запекшейся кровью, под горячий, пахнущий гарью и порохом ветер. Не освежает, зараза. Зато все видят теперь.
      — Да, Рощин я! А вы что ж, неужто те храбрецы, что на кощеевцев поскачут вместо пира!?
      Показал в ту сторону, где гарцевала Кровавая, споткнувшаяся о баррикады, пока еще не видящая, что за удар готовят ей с фланга, да проехался вдоль строя, нарочно своим копьем задевая выставленное оружие. Клинь-клинь-клинь-клинь-клинь! — лязгает легонько сталь о сталь. Для бойца это заместо музыки. Ну и пару слов надо сказать. Русский человек так не привык, чтобы сразу в капусту рубить. А пара слов на такой случай как раз у Рощина имелась, да и в горле еще не совсем пересохло.
      — Вижу теперь, что те самые! Ну, слушай! Тут кощеевцы ни с того ни с сего решили, что они поболе, чем кучка злобных стариков-убийц! Пора им напомнить, кто победил в войне! Мы победили! Еще мой дед их бил! Тогда победили — теперь и снова побьем! Не для удали! За город! За семьи! За людей! За всех, кого они жизни лишили! Вломим, чтоб взвыли напоследок!
      Надел обратно шлем, застегнул ремешок.
      "Ну все! Теперь — держись, ребятушки. Будет жарко!"
      — Подравняйсь! За мнооооой! ВПЕРЕД!
      Поехал сперва чуть спокойно, а потом как дал шпор Вихрю!
      — В атаку!
      "Ну, где ты там, пернатый! Доберусь до тебя!"
      — Выходи на бой, рыцарь! Сразись со мной!
      И чует сердце: этот — не Шепот, отказывать не будет. Уважит поединщика. И заныло сладко сердце от азарта лютой схватки.
      "Всех убивайте, ребятушки. А этот — мой!"

Олена

И полетели они в разные стороны. В одну сторону – птичка-голубка, маленькая и незаметная. В другую – могучий змей, с натугой забиравший воздух кожистыми крыльями. А на змее том – Шепот, спасающий своего Мастера. Полетела Олена скорее к Полоцку.
И ей пришлось засвидетельствовать начало гибели славного города. Еще только поднявшись над лесом, взмыв к чужим небесам, зоркая птичка увидела столбы черного дыма пожаров, что поднимались кверху, и отблески огненного зарева. Не только дым возносился к небу, но и лязг железа, и буханье пушечных залпов, и тревожный бой колоколов, и треск ломавшихся и сгоравших бревен, и топот множества копыт. Но эти звуки были едва-едва слышны на такой высоте, и просто растворялись в безразличной пустоте между землей и чуждым небесным куполом. Здесь, с высоты, было хорошо видно, сколь ничтожны на деле человеческие свершения, и как равнодушно к ним окружающее мироздание.
Спустившись ниже, Оленка полетела над полем боя. С высоты несметные кощеевские войска казались черными муравьишками, что выстроились в свой идеальный порядок, неумолимо двигаясь в направлении города – нагромождения крыш и башен, опоясанных полоской городской стены. Вперед них спешили, подымая пыль, всадники на лошадях, устремляясь к воротам. Передний край стены, что с воротами, был основательно потрепан. Олена видела, как лезут на стену черные муравьишки-кощеевцы, и как сыплются с нее маковыми зернами, как спихивают их защитники Полоцка и как сами летят вниз или падают к убитым своим товарищам. Рассмотрела Оленка и Рощина – княжич отчаянно рубился топором с наседающими на него врагами, что лезли к нему по чужим окровавленным телам. Услышала она, как ухнула самая большая кощеевская пушка, и как огромное ядро кометой прошибло ворота, и сделало длинную глубокую борозду за ними, обрушивая дома на воем пути.
Пролетев над стеной, Олена увидела, как выстраиваются на улочках баррикады из чего попало, лишь бы создать препятствие на пути врага, что сейчас ворвется в город. За ними – синие вспышки, из которых появляются все новые и новые кощеевцы. Свист Соловья-Разбойника, что мечется где-то там, пытаясь закрыть волшебные двери, через которые в город лезут небольшие отряды. А вон и Всеслав, бьется с кощеевцами. Все новые пожарища, словно бы кто-то развел огромный костер посреди города. Объяты пламенем дома, мечутся вокруг люди с ведрами, тщетно пытаясь потушить свои жилища. Паника и давка. Перелетела Олена мост через Двину, воспарила на другой половине города, где княжеские палаты стоят да собор Спасо-Евфросиньевский. А у палат княжеских, перед воротами, Марина лежит, а от нее прочь, обходя кругом ограду вокруг княжеского терема, бредет, держась за плечо, черновласый парень, который танцевал с нею в Загатье.

Данька, Мирослава, Фока

Стоило только Даньке показать злосчастный кол, да высказать свое предложение, как Павел враз переменился в лице, а у Забавы подкосились ноги, и Мирославе пришлось подхватить ее, чтоб девушка не упала от внезапной слабости. Забава схватилась за свой только начавший округляться живот, и отвернулась, а побледневший Павел не сдержался-таки. Широким шагом подошел к отроку, размахнулся – и ударил его прямо в лицо.
Что же, силой Павла не обделило. У Даньки аж мотнулась голова, а нос хрустнул, как грецкий орех под сапогом. Полилась по подбородку алая кровь, Данька едва удержался на ногах, а Павел вырвал у него из рук заточенную палку.
- Я тебе покажу обмен, щенок! – Потрясая заточенным колышком, ревел княжич. – Я тебе эту штуку в глотку затолкаю, если ты хоть посмотришь косо на Забаву! Спелся с этой ведьмой, сученыш?! Заодно с ней?! Не получилось с зеркалом, так ты мою невесту так решил извести?!
Когда подскочил к ним его отец, Ростислав, и Катигорошек, разминавший кулаки, тот поспешно вскинул руку в останавливающем жесте.
- Все нормально! Сам разберусь! – Одернул он их прежде, чем князь полоцкий успел что-то спросить или отдать какой-то приказ. А потом снова заговорил с Данькой. – Я не собираюсь надеяться, что у нее осталась какая-то там жалость или совесть, и рисковать Забавой, и уж тем более ребенком! А ты, герой хренов, лучше помалкивай, иначе мы разъясним как следует, что там у вас со Златой.
Нашел Павел время и Мирославе ответить.
- Суд, значит. – Дернув плечами, Павел горькор усмехнулся. – Хотите, так будет вам суд, если останется кому судить. Только не возлагайте на эти судилища большие надежды. Я не народной огласки боялся, а того, что Забава узнает или ее родня, а отец от этого брака другие интересы выгадывал. Узнай она, и замуж бы за меня не пошла, за такого. А кроме нее все плевать хотели, с кем я там путаюсь. Знатные детишки вечно то служанок портят, то крестьянок. Никто бы меня не наказал, только посудачили б чуток, да в церковь заплатить потребовали. А тем более никто бы не пожалел цыганку и колдунью. Их племя никто не любит, за воровство ихнее, за детокрадство и за колдовство нечистое.
- Да что происходит?! Объяснитесь! – Не выдержал Ростислав Ольгердович. – Павел!Какая еще Злата?!
- Та самая Злата, отец. – Уже более смирно сказал Павел, бросая колышек на пол. – Это она затеяла. Мстит мне, через близких людей бить хочет.
- Но она же… - Усомнился Ростислав.
- Нет, жива. – Покачал головой Павел. – Может, не додушили ее дружинники, может колдовство какое. Но она точно жива, и точно во всем этом замешана. Сама это говорила, и чуть Забаву не убила, да вот матушка вовремя молитву вознесла, и обошлось. А этот вот - кивок на Даньку - цыганке помог. Вроде как по незнанию, но что-то я теперь не уверен.
- Вот черт. - Выдохнул Ростислав, бросив опасливый взгляд на Даньку. А потом – на Катигорошка, но уже с надеждой. – Ты с ведьмами дело имел, свет Микита?
- Ні. Ніколи – Покачал головой былой герой. Кажется, он догадывался, что за всем этим стоит какая-то грязная история, так как и на Павла, и на Ростислава он посмотрел с осуждением, а отказ его звучал так, будто ему предложили нечто очень грязное. - Я тільки змій вбиваю, не людей.

И тут же богатырь-змееборец вынес предложение.
- Дівчину потрібно заховати якомога надійніше. А я буду з вами, Ростислав. Якщо він – кивок на Павла - каже, що ця ваша Злата хоче смерті його близьких, то самому вашому синові нічого не загрожує. Його можна залишити з героями-солнцеходамі, або з вашими людями.

Маринка

Троян, кажется, не был уверен, что Маринка действительно его ударит. Он среагировал только когда было уже поздно. Вытянул руку, словно бы хотел поймать несущуюся на него клюку, но железное орудие просвистело мимо, и крепко приложилось по надменному красавцу. Чернавка почувствовала, как кости полубога хрустнули, ломаясь, как хрустят они и у простых смертных. Она услышала, как он не выдержал, и вскрикнул от боли, пошатнувшись. Он бы упал, если бы позади не было ворот, на которые он оперся спиной .Маска уверенности и невозмутимости слетела с него, будто бы Маринка сшибла забрало со шлема латника, и под ним обнаружилась перекошенная от животной ярости морда. Он сорвался, и бросился на Маринку сам.
Маринка еще не успела выйти из кружения и изготовится к блокированию атаки. Она пропустила удар в живот, и поняла, что силой Трояна действительно не обделилили. На нее будто уронили комлем увесистое полено. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, во рту возник медный привкус крови. Сквозь звон в ушах черная девка услышала раздраженный голос Трояна.
- Довела все-таки, сучка! Дорвалась!
Затем Маринка почувствовала, как ее схватили за руку двумя руками, уперлись в грудь ногой – и рывком потянули, одновременно отталкивая. Эта боль была совсем не чета той, уже пережитой. От этой боли Маринка утратила всякую возможность соображать и делать хоть что-то, кроме крика и катания по земле. Фактически, ей по живому оторвали руку – остался только пустой рукав и короткая, гладкая культя по самое плечо. Крови не было – все-таки эта рана давно уж заросла.
Троян, тяжело дыша, бросил оторванную конечность – и она обратилась в змею, опасливо скрутившуюся в путанные кольца, пряча свою заостренную голову и встревоженно шипя. Троян же, тяжело дыша, с хрустом вправил свое плечо обратно, и скривился от страшной боли, закусив губу до крови.
- Вот… Вот за это ты мне и понравилась. – С натужными смешками выдавил Троян, и утер выступивший на лбу холодный пот. – Дерзкая. Непокорная. Никого не оставишь равнодушным. Даже такого, как я. Ух… Прости. Зарок твой был, не трогаешь змей, любимых детей Велеса, и тебя они не тронут. Нарушила его – нет тебе больше защиты. Справляйся сама. Только не думай, что теперь и замуж идти не надо. Этот уговор в силе, пока ты милостью Змеиного Царя по земле ходишь.

Кривясь от боли, Троян развернулся, и побрел прочь, кругом ограды.
- Акулина. За мной. Теперь ты и мне подсобишь кое в чем.
И Акулина с шипением поползла за новым хозяином, не бросив и прощального взгляда на бывшую хозяйку.

Всеслав

Волна пронизывающего холода распространилась во все стороны, до костей пробирая кощеевцев. Каждый. Кто подходил слишком близко, будто снова оказывался в тундре, и собственные доспехи яростно впивались в кожу, липли к ней, словно пытаясь врасти в нее, обжигая кожу холодом, и причиняли носителям сильную боль при каждом движении. Скотник и сам отшатнулся в ужасе, часто задышав и съежившись. С этой попыткой он совсем позабыл о защите, и все-таки пропустил удар по себе.
Не защищенное никаким доспехом тело меч пробил легко. Но в тот же момент, когда промерзшая сталь проломила грудную клетку кощеевского клеймителя и рабовладельца, Всеслав почувствовал, как будто точно такой же меч пронзил его самого. Удивительно, но несмотря на страшную рану Скотник остался стоять. Всеслав давил на меч, а лезвие не проходило дальше. Всеславу удавалось лишь сдвигать фанатика.
Улыбнувшись Всеславу кровавыми зубами, Скотник плюнул в его забрало алой кляксой.
- Ты позабыл свое место! Ты всего лишь псина Бессмертного, только породистая! Но ты все еще наш! И мы вернем тебя обратно в будку!
В этот момент в спину Всеславу ударило несколько копий. Часть обломалась, часть безнадежно застряла в доспехе, но одно все-таки сделало пробоину и добралось до задубевшей от неизгоняемого холода плоти.

Василий

- Отступаем! Отходим вглубь города! – Точно так же отдал приказ Прошин своим людям.
И началось отступление, с боями и с потерями. Оставшиеся на стенах прикрывать отход товарищей сражались решительно и отчаянно, пытаясь дать как можно больше времени своим, чтобы встретить кощеевцев уже там. Они и сами понимали, что живыми им со стен не уйти – и тем отчаяннее сражались, не щадя самих себя и не думая о спасении, просто стараясь продать свою жизнь подороже.
Но и кощеевцы, почувствовав, что враг отступает, усилили напор. Они буквально вырезали тех, кто остался на стенах, и начали просачиваться за них. Молодые воины гибли от рук отчаянных стариков, лишившихся последнего страха. Рощин, отступая по лестнице, видел, как те, кто помогал ему, умирали, проткнутые железками. Очень быстро княжич осознал, что остался совсем один. Отчаянно защищаясь, он снова прикрылся щитом – и удар по нему лишил боярского сына равновесия. Василий полетел вниз.
К счастью, высота была небольшой- обошлось только сильным ушибом. Следом за Рощиным спрыгнуло еще несколько кощеевцев, один за другим, вознамерившись лично добить одного из героев-солнцеходов. Один, второй, третий, они наскакивали с разных сторон, а Василий, кое-как успев подняться на ноги, отбивался на пределе своих сил. Его дед мог бы по праву гордиться своим внуком – тот остался на ногах и после трех ран, а за эти раны расплатились жизнями десять вражеских воинов. Однако даже у героев есть предел – еще один воин изловчился, бросив крюк на веревке - и проклятая железяка больно впилась в ногу, подцепляя ее. Рывок, новая спышка боли – и Рощин снова лежит навзничь. Удар – вовремя успел прикрыться щитом. Еще удар – отвел голову. Третий удар ему было не пережить – но в этот момент прямо на головы кощеевцам спрыгнул со стены лично воевода Андрей Прошин.
Рассудительный и мудрый военачальник превратился в отчаянного и лихого юнца, рубя врагов направо и налево. Брызгала кровь, летели отрубленные конечности, сверкали искры от ударов железа о железо. Прошин расплатился за эту вспышку удали несколькими пальцами, когда один из кощеевцев ударил по рукояти меча, пытаясь выбить его из рук воеводы, а также получил несколько проникающих ранений в спину. Защищать воеводу гуртом бросилась группка отступавших защитников, и сообща они додавили кощеевцев.
Прошина и Василия отнесли в сторону от стены, укрывшись за перевернутой набок телегой с рассыпавшимися мешками. К Василию тут же кинулось несколько воинов, которые стали спешно перевязывать его раны. Прошин лично выдернул крюк из ноги Василия, и отбросил его в сторону.
- Ладно воюешь, брат! – Не смог не похвалить героя воевода. – С такой сноровкой ты еще пригодишься нам! Переведи дух минутку, гостей есть кому встретить!

И как раз тогда, когда он это сказал, Пушкарь произвел выстрел из своей огромной пушки. От этого выстрела будто бы затрясся весь мир. За стеной немедля образовалось огромное облако порохового дыма, будто наполз после дождя непроницаемый утренний туман. С натугой пушка выплюнула свое гигантское ядро, и оно, тяжело свистя, взвилось в воздух, сделав низкую дугу – и всей массой врезалось в ворота. Тяжелые створки и балки-подпоры переломало, словно это были спички. Ворота вылетели одним махом вместе с петлями. Ядро гулко бухнулось в землю, словно комета, и проделало длинную борозду, врываясь в почву до самой макушки. Ближайшие дома подрыло снизу, и они сложились в бесформенную груду лома. Если там внутри кто-то был – им уже не выбраться.
В образовавшийся проем, ставший даже шире, через мгновение ворвалась кавалерия. Но первый же отряд всадников, высоко державший свое знамя, встретили дружные перекрестные залпы картечи из притаенных пушек. Боевые кличи сменились криками паники и боли, и перепуганным ржанием коней. Тех, кто был в первых рядах, разорвало на куски, и о груду их тел споткнулись те, кто следовал за ними. Всадники перелетали через головы коней, и вместе со своими животными валились в живую, вопящую и ржущую кучу-малу. Из облака дыма выныривали лошади, потерявшие седоков, окровавленные, посеченные картечью, и скакали кто куда. За многими тянулись по земле зацепившиеся за стремя всадники, а порою – лишь разорванные куски их тел.
Атака кавалерии приостановилась. Кощеевцы на стенах же прекратили преследование отступавших, и избрали своей целью удачливых пушкарей.
План Рощина сработал, и благодаря ему кощеевцы потеряли что-то около двадцати всадников только убитыми. Раненые сейчас спешно отползали обратно за стену.

Была во всем этом своя жестокая правда - исконная, от крови, от жил, от костей. Что неможно отдать на смерть и муки того, кого любишь. Олена, онемевшая от боли, немигающими глазами глядела на Шепота - лукавит? лжет? Кажется, нет... не диво, что он ради Восьмого убьет, а то диво, что ради Восьмого сам смерть примет, глазом не моргнув, весь мир к ногам его положит... это что такое - неволя вечная до гроба и за гробом, или то истинная любовь? Кащеевцы, с казимировых слов, люди порченые, калечные, с душою жесткой и стылой - а вон как оно... Никому не отдаст. Ни за что. Чтоб жил. Чтоб был.
Наверное, он прав. Что - весь мир? Все люди? Ей самой - что все люди? Она их и не знала толком. Перед Оленой шли чередой лица, лица, лица... всякие. Вот полузабытые лица отца и матушки, наглая мачехина ухмылка, детские личики испуганные, вот печальная Хаврошечка - и рядом, мятой тряпкой, Рыгор, дедушка Гримм, безобразные рожи в корчме, кричащие словно одним большим раззявленным ртом зазывалы на новгородской ярмарке, Коряга и Иванушка, лучащиеся счастьем улыбки загатских парней и девушек, скоморох с куницей на плече. Все. Добрые. Злые. Щедрые. Жадные. Все. Что, стоят все они одного-единственного? Его, с таким огромным любящим сердцем, что может, кажется, всех людей на свете вместить? Всех простить - и убийцу Шепота, и героя царя Ивана, похоронившего заживо целую страну... людей? Она теперь наверняка знала - обычных людей. Все в голове путается - кто, кого, за что. Иван - сделал это... ради победы... ради любви своей. И Шепот хочет. Так можно? Всех? Нет, Осьмуша бы не согласился. Шепот прекрасно знает, не согласится. Потому что Осьмуша жертвовать готов не другими, только собой. Это ж, как же он, как же он... ах, сердце кровью плачет. Как же он, дитя, маленький, слабенький, сам продрогший до костей на всю оставшуюся жизнь, смерти страшился, а велел резать себя по живому, кровавой плотью своей кормил мерзлых и голодных, ай, как же больно-то... маленький мой. Терпел. Отдавал. Его отдать - за Солнце и Луну? В искупительную жертву? За всех?
...В муромском доме, а теперь там пепелище, лампадка перед иконами в красном углу большой горницы. Оленина нянька, держа ее, малышку, за плечи большими мягкими руками, рассказывает, показывая пальцем на ряд угловатых темных картинок, идущих чередой вокруг лика с ободке золоченого нимба: а вот это Сын Божий въезжает в город на ослике, а люди пальмовыми ветками машут... а это, гляди, Сын Божий вечером ученикам говорит: хлеб будет вам плотью моей, а вино - кровью... а вот он, душой смятяся, молится ночью, чтоб Отец от него смерть отвел, ему-то тоже жить охота, а всех-то людей спасти надобно, как же иначе, только жертвой можно спасти. Вот он и согласился, оттого что всех любил. А это, гляди, взяли его злые безбожники, привязали к кресту и замучили его до смерти. А это, гляди, его во гроб кладут, а матушка его, Пресвятая Богородица, плачет, бедная. Матушка за пяльцами, не поднимая головы, вздыхает: а я б сына не отдала, на смерть. Нянька морщится, поджимает губы: что взять, из леса вывезли, наскоро покрестили, а все равно язычница... говорит Олене, повышая голос: а это, гляди, он воскрес и на небо вознесся, а людям всем жизнь даровал вечную... царствие небесное. Поняла? "Бывшим во гробех..." Олене и радостно, что воскрес все-таки, и противится она всем этим мучениям с такой страстью . Что, без этого всего нельзя было? Нянька разводит руками: выходит, нельзя... Олена мотает головой, не соглашается. Не надо никакого царствия, и так было хорошо. Нянька легонько щелкает ее по темечку: ну, мала ты еще...
Няня, какая грустная сказка.

А их сказка не будет рассказана до конца - ни грустная, ни веселая. От Полоцка, от расписных палат и веселой толпы останется пепелище, зарастет оно лебедой и чернобыльником в человеческий рост.
Так ведь еще не пепелище. Еще нет. Они там все... а она тут...

Повернулась спиной к Шепоту, пошла медленно прочь, потом побежала, на бегу руками взмахнула... полетела обратно в Полоцк. Может, там все живы еще.

      Своей женщине Василий не ответил, но подмигнул. Какие бы там разногласия ни были, и как бы он на нее не злился и не печалился о ее решении — перед боем она должна знать, что так ли, иначе ли, все у них ровно и они вместе. Даже если и бьются с врагом в разных местах.
      А вот воеводе было что ответить.
      — Что с того, что староваты бояре? — пожал плечами Рощин. — Кощеевцы тоже за эти годы не молодели! Да и не в самих вельможах дело, а в конях — кощеевцам трудно будет коней через стены провести, если только они ворота не откроют. А тут на свежих лошадях да разом ударить — стопчем пехоту.
      Он уже мысленно представлял себе ход битвы.
      — А кто командует-то всем войском? — спросил в свою очередь у Прошина Василий. — Ты али сам князь? Как по мне, княжичу тоже выйти и сразиться стоит. Ну, понятно, жалко молодость, конечно, Ростиславу, но все же... говорят, наследник же уже есть почти что. А так... не заест его совесть за невесту прятаться, пока враг подступает?

- Ладно, - согласилась Маринка, - про хозяина не буду. Да и про сотворение мира тоже, не была - не видела. Хотя Род, Сварог, Перун, Лада, Макошь, Велес и другие на Руси-то пораньше Христа появились. О других вещах тебя спрошу.
Кем твой бог старых богов считает, богами, али кем-то иным, и как к ним относится? Я бы лучше, конечно, лично с ним поговорила, без посредников. Опыт в том у меня есть, с одним богом за руку держалась, другой в очи смотрела. Вот только боюсь, что если позовем мы его, а он не придет, побрезгует, обижусь. А если придет, то Акулина того может не пережить, жалко змейку.

Перевела девка дух и дальше заговорила.
- Вон твердят попы, что бог твой всемогущий и всемилостивый. Так скажи мне тогда , Настасья, отчего так. Я на изнанке была и бесов видала. И на земле билась с бесом вопрощенным. Товарищей трех в том бою потеряла. А вот англелов при том ни одного не видела. Почему пастырь так плохо за стадом своим следит? Волки бродят, а псов не дозовешься. Вот в Новеграде люди в стенах затворились, да в колокола звонили, а биться с нечестью людям пришлось. А до бога вашего на Руси бесов не было. Вот и получается, если не может бог защитить людей своих, то не всемогущ, а если не хочет, то не добр. Больше всего опасаюсь в ответ услышать бред про испытания верных. Если Бог своих же почитателей демонами травит, это просто подлость получается, ибо не храбрости, ни веры против такого врага может быть недостаточно. Своими глазами то видела. Да и за Солнцем ноги бить приходиться, - вздохнула Маринка. – Что ж бог его на место не вернет?! Опять получаются проблемы с силой и добротой, чего то не хватает.

- Ну и в третьих спрошу, что мне душу тревожит. Много чего я повидала: и в укшуйниках, и в странствиях. Как купец обвешивает, обманывает, да обсчитывает, а потом на малую толику от прибыли свечку пудовую в церковь тащит. Разбойник семью с детьми малыми зарезал, а потом пошел в храм грехи замаливать. Замолил, и снова на большую дорогу. Бог же твой молчит и прощает. Причем не сам даже, попам дал право грехи отпускать. Хапилова, может знаешь такого душегуба, на моих глазах бесы побрали. А кабы он успел покаяться? Простили бы? А самого Кощея, если бы у него такая блажь возникла?
Выговорилась девка да иссякла, как ручеек в жару пересыхает. На стул села, да стала ответов ждать.

Маринкина дерзость несколько опечалила Настасью, и она потупила грустный взор.
- Ну зачем ты так? - Спросила она. - "Хозяин", "бог мертвецов"... Будто к супротивнику пришла. Здесь тебя никто не обидит, не уязвит, и я здесь не для этого. Просто поговорим, как два человека.

Наполнив второе блюдо, монахиня пододвинула его к Чернавке, чтобы в этот раз обошлось без лишних разрушений.
- Обыкновенный чай. А то, что это дичится - то не от воды. Просто не любит слуг Божьих, боится. Защищается.

Пораздумав над ответом над последним вопросом, Настасья ответила со вздохом.
- Бог - не хозяин, он отец и творец. И не только мой, или Мирославин, он творец всех людей. И тебя. Как бы ты это ни отрицала, Он и твой Бог тоже, хоть ты и отрекаешься от него. - Настасья снова подняла глаза и улыбнулась. - Что тебе о нем рассказать? Спрашивай.

Жизнь интересная штука. Ещё вчера судья спас ему жизнь, а спустя несколько часов он уже готов был убить судью, чтобы спасти жизнь Линдли. Ещё вчера судья вытащил Джерри из дома Куджера и через несколько часов превратился едва ли не во врага. Жизнь - это выбор. Он, Терек выбрал Линдли и наплевал на то, что судья спас его. Кто-то скажет, что это неправильно, кто-то скажет, что в этом нет чести... Провалитесь вы в самую глубокую шахту Беспина! И что вы вообще знаете о чести!?

- Да. - Мрачно кивнул Терек. Его обычная раздражительная угрюмость, казалось, всё усиливалась. С большим трудом он вспоминал себя смеющегося и улыбающегося... Смех... Наверное, в последний раз он смеялся ещё на Иридонии. И поступал по чести там же, на Иридонии. Пока не потерял и то и другое. Из-за Империи.

По чести он должен был умереть рядом с нанимателем в бою. Пусть даже бой будет неравный, а смерть глупая. Об этом кричал кодекс наёмника, этого требовала честь забраков. Однако он не только провалил задание, но при этом остался жив. Был лишён всех званий и привилегий, права голоса в совете да и вообще заслуженного места в иерархии организации. И покинул планету с единственный другом во всей галактике. Таким же бездомным скитальцем как и он сам.

За годы проведённые за пределами Иридонии он подметил одну интересную вещь: на какой бы планете ты не находился легче всего - нажить врагов. Иногда ты делаешь неверный шаг, иногда бросаешь неверный взгляд, связываешься с кем-то, убиваешь кого-то, кто является кем-то для другого кого-го, а иногда достаточно даже бездействия. Пожалуй, это самое лёгкое дело в этой галактике - нажить врагов. И вот не прошло и недели пребывания на Татуине, а в спину уже дышат Куджер и его прихвостни, судья Бретт, шайка Гелиоса (если кто-то остался в живых), наниматели Гелиоса (если верить Линдли - Империя; а причин не верить ей просто нет) и наверняка продажная полиция этих мест. До кучи можно добавить хаттов, которых легко соблазнить деньгами и местную шваль, который набиты под завязку улицы любого из городов.

Забрак мрачно хмыкнул.
- Ничто не вечно. - Произнёс он вслух отвечая на собственные мысли.

Ну, через костер прыгать - это вам не в танцах ноги стаптывать. Дело нехитрое. Хватайтесь за руки, переглянувшись озорно. Разбегайтесь побыстрей, нестройно переставляя ноги и никак не попадая в ритм шагов друг дружки, и неситесь, неситесь прямо на ревущее пламя! Все ближе, ближе яркий огонь, выбрасывает свои оранжевые языки вверх, тянется к багровому небу. Прыжок - и прямо сквозь пламя, через жар и удушливый дым. Огонь будто тянется вслед, пытаясь уцепиться хоть за что-то, хоть за полы одежды, ухватить, удержаться... нет. Что он, что она избегают участи сгореть, и звучно приземляются на другой стороне, все еще чувствуя касание нестерпимого жара, в который сами недавно впрыгнули. Вдвоем прыгать неудобно, легко запутаться в ногах, а инерция прыжка несет дальше при приземлении, и Осьмуша сразу при касании земли ногами подхватывает Оленку, будто боясь, что та упадет.

И так он постоянно. Чуть что, готов подхватить, удержать, заслонить, уберечь, опекать, утешать, прикрыть глаза, чтобы не видела крови в разоренном домике Дерезы. Может, и напрасно - все-таки Оленка совсем не беспомощное дитя. Она не запутается в собственном подоле, и не растянется на земле, содрав коленку. Она не потеряет сознание при виде крови. Она не дрогнет при виде разъяренного Зверь-Дерева или кровожадного демона-матриарха. Она не слаба, не беспомощна, она одной своею волей разверзает землю и повелевает питающимися от нее древами да травами, и не нуждается в защите парня с мечом. Это он, скорее, будет нуждаться в ней. И вовсе она не дитя, а вполне уж статная девица, и пусть не вводит в заблуждение наивность в ее взгляде и ее вопросах - нет, в глазах ее ум и опыт, и еще грусть совсем взрослая. И еще герой она, выбрана самим Котом Солнце добывать, а Осьмуша кто? Так... Не нужна ей, наверное, ни защита, ни опека.

И все же не мог с ней Осьмуша иначе. И сейчас вот поддерживал под талию, спасая от инерции после прыжка, и в прошлые разы тоже, как мог и умел, старался ее уберечь от всего на свете. Но от чего убережет он ее, если всего и есть, что меч да решительность?. С грустью этой разве что поможет справиться, вот как сейчас, когда она смеется заливисто и без боязни и стеснения одичалого пробует радости жизни в человечьей среде. А Даня-то еще спрашивает, мол, неужто ее не любишь. Да любит конечно! А как же иначе? Ведь все в их маленькой компании ее полюбили. И самому Даньке глянулась(и ведь не понять-то было, пока вся эта каша с пистолем да вестовым не заварилась!), и дядя Гримм ее как внучку родную принял... Невозможно было ее не полюбить, это еще покойный охотник говорил. Как уж тут Осьмуше такую девицу и не полюбить было? Глупый отрок, спрашивает еще.

Осьмуша не мог точно сказать, когда это он успел Оленку полюбить. Тогда ли, когда они повстречались на болоте, и он перед ней грудь колесом выпячивал, в одном сапоге сидя? Тогда ли, когда чары те развеивали в доме Хаврошечкином? Тогда когда наблюдал за ней у костра, как она у дяди Гримма(эх, дядька Гримм!) выспрашивает, как по-немецки будет то или это словцо. Просто так уж оно вышло гладко, естественно, само по себе, словно всегда в Осьмуше жило незаметно. И больше ничего Осьмуше не надо было, только вот любить эту девчонку, радоваться за нее, саму ее радовать да беречь по возможности от злых людей, больших скорбей и собственных камней на душе. Вот ведь Данька, мастер, ети его растак, "поговори с ней"! Так все было хорошо да замечательно, и на тебе, поговори! А чего сказать-то ей можно, что любит? Так страшно! А вдруг она его - нет? Обоим тогда неловко будет. Но Данька ведь сказал - любит! Душу всю растревожил! И смотри теперь бедный Осьмуша в светлые глазищи лесной колдуньи, выглядывай в них - правда ли любит? Углядел же он как-то. Или померещилось мастеру молодому, надумал себе чего, да чуть сам себя от того не застрелил. А глаза у Олены красивые, глубокие, гляди в них, и не наглядишься, особливо сейчас, как пляшут в них огоньки, то ли отблески костра, то ли душа согретая, из дальнего закутка своего вышедшая на мир посмотреть. А ответа, любит ли - в них не найти.

Наверное, гляделки эти затягивались. Давно уж они прыгнули, давно уж твердо на земле стоят, а Осьмуша глядит в глаза Оленкины, словно завороженный, думает, скрипит извилинами, да держит ее под спинку. Олена бы могла и неладное уже заподозрить, да только потянуло вдруг паленым, а откуда-то снизу закурился сизый дым.

Ну точно. Плащ себе подпалил. Вон, тлеть начинает. Как всегда, в общем. Герой залатанный.

Вот что такое любовь ー безкорыстие и нестяжательство. Данька будто бы и понимал это своим умом, а по полочкам разложить сам не мог. Не сумеет проявить он к Олене великодушия эдакого, когда не ждёшь ничего взамен загодя, так получится, что у него к ней влечение обыкновенное, как у кобелей да сук, тьфу! Но ведь великодушие это ー не Богу ли одному по плечам? Каким надо быть, чтобы с глухих небес на безразличие людское сверху взирать и любить каждого-каждого? Богом! А кто от одной-единственной улыбки, девицей другому мужу брошенной, убить готов? Слабак..? Или слабак тот, кто в конце жизни одиноким останется?

Матушка Мирослава не выглядела ни слабой, ни одинокой... разве что чуть. Данька кивнул ей, взялся за крест и медленно прошептал:

ー Я попробую.

Вода в корыте успокоилась, и его отражение вернуло свою целостность.

К моменту танца Маринки и Трояна

Молодежь танцевала на специальном расчищенном пятаке, что уже был вытоптан до голой земли из-за обилия танцоров. Вместе со всеми встроились Троян с Чернавкой, держась друг за дружку и глядя один на другого. Троян все еще улыбался, приветливо и слегка насмешливо, показывая Маринке ненатурально-белые зубы. Зазвучала музыка - и началось стремительное, веселое кружение.

Да, парень танцевал умело, видать был не на одной пирушке. Танец был легкомысленный, веселый, но не щадящий ног. Не большая задача для ловкой Чернавки, однако ж заставлявшая прилагать усилия, а не легко и непринужденно двигаться в такт, синхронизируясь с партнером. А Троян даже дыхание не сбил. Заговорил в момент первого сближения, будто и не танцевал вовсе, а в стороне стоял.
- Теперь нам не помешают. Мне не хотелось лишней свары. - Троян закружил Чернавку вокруг себя. и та поняла, что в этот момент ее собственная рука стала танцевать лучше нее - Акулина подчинилась воле Трояна. - Я понимаю, что видеть будущую невесту до свадьбы кое-где считается плохой приметой, но коль мы встретились, я не мог пройти мимо. Мне ведь тоже интересно посмотреть, на ком еще захотел женить меня отец.
Снова сближение - и оба смотрят друг другу в глаза.
- И еще интересно, с чего это он на тебя так взъелся. И теперь я, кажется, понимаю.

Тяжело и грустно было слова отказа Даньке слышать, но в какой-то момент поймал он себя на мысли, что не тот образ к собеседнице цепляет, да и слова изрекаемые он искажает. Не как нарисованная Данькой в своем воображении священница говорила с ним Мирослава. Нет, было в ней что-то простое и близкое, словно незримая родственная связь. Данька впервые после ухода из Калуги понял, как тоскует по матери. Через силу и тоску вслушался он в слова игуменьи, покивал.

— С новой рукой-то я только помогал. Не дело мастеру при жизни от подмастерья цельное изделие собственной задумки принимать, пусть даже и однорукий он. А доспех он мне вон какой за полдня сделал!

Не без гордости заявив такое и подумав было, что и правда, не пропадёт же Казимир Завидович, раз такие вещи полуторами руками делать может, Данька всё же приуныл. Нехорошо это, говорят, унывать перед монахиней, да и вообще унывать. Кажется, даже в заповедях было, да только Данька и в церкви-то по сути и не был ни разу, в осознанном возрасте по крайней мере. В деревне их утопшей попа отродясь не бывало, какие ж попы посреди болота? А в городе он почти сразу в мастерскую Казимира и попал.

Странно и непривычно Даньке теперь было о Боге думать, его воле и силе... да и чешущийся комок на груди отвлекал. Подмастерье вытащил из-под рубахи свой почерневший и вечно забвенный крестик, повертел его в руках задумчиво и молвил:

— Да, что жертва, то правда. Казимир Завидович сам на то пошёл, а как я ему горшок с рукой показал, даже бровью не повёл, говорю же. Видать, пережил он уже это и дальше идёт. Значит, и мне также надо. Спасибо тебе, матушка.

Поколебавшись, Данька прильнул к Мирославе и быстро обнял её, хотя бы на мгновенье зарядившись спокойной светлой силой, коей веяло от священницы.

ー Поможешь руку захоронить? Я слов... правильных не знаю.

Осьмуша улыбнулся Василию в ответ, но только из вежливости - было видно, что не убедили его слова княжича. Герой он или нет, а не мог Осьмуша всегда быть готовым к тому, что смерть может в любой момент отнять близкого друга, знакомого, приятеля... любимую. И более отчужденно их тоже воспринимать не умел, чтобы легче, с присущим воинам фатализмом, принимать превратности геройской судьбы.
- Больше такого не произойдет. - Твердо сказал Осьмуша, даже сжав кулаки. Это был весь ответ княжичу. Пусть и мальчишеский, пусть и было можно на него тысячу раз возразить, но это было именно то, что он хотел сказать.

      — Да обычный у тебя вид! — отмахнулся Василий от Осьмушиных доводов. — Думаешь, он воинов, из битвы вышедших, не видал? Лицо умой да и пошли. Я вот тоже кафтанье отдам, чтоб почистили от мерзости этой. Что ты мнешься, как девка в банный день? Подумаешь, князь... Меня ты вон не стушевался об гусляра головушкой приложить, когда понадобилось, а я, хошь и не князь еще, по знатности не ниже Ярослава, а может, и повыше буду. И что теперь? Кольчугу все одно тебе померить надо, пригнать... а Ярослав этот не злой и не кичливый, не злобее Мстивоя будетт. И вообще, сумел в бою выстоять, сумей и честь принять! Привыкай к доле геройской. Это, брат, не по одним лесам да буеракам мыкаться. Может, тебе с нами пред царем потом стоять, а ты князя забоялся. Слыхал про огонь, да воду, да медные трубы? Огонь вроде жжется больней всего, да и вода вот-вот над головой сомкнется. Только медные трубы — это тоже не подарок.

***

      — И ты здрав будь, князь, — поприветствовал новгородского правителя Василий. — Это вот — Осьмуша, из Мстивоя Железного дружины. Ты не смотри, что одежкой не горазд — зато в бою среди первых был с чудищами. Что до Кощееевцев, то рады были тебе помощь оказать, да жаль, что не всю заразу передавили. Но хоть теперь назад им в Новгород сложней попасть будет. Я в бою с Шепотом сошелся, вроде и одолел, а он в дым обратился. Ушел, стало быть. Так что ты остерегись, как бы тебе отомстить он не возжелал. Но я думаю, он нам скорее на пути встретится вместе со своими дружками старыми. Не зря они твой город покинули.
      Василий слегка перевел дух.
      — Что до чудищ, то мы уж люд смущать не стали, а тебе, княже, знать надобно. Не Серый Волк то был, что разор и смерть сеял по лесам да трактам, а принимавшая его облик коза, Дерезой прозываемая. Было это чудище из породы демонов адовых, что наводят обман и людям хитростью и колдовством очи застилают. Так что ежели спросит тебя царь Иван вдруг, где покоится Серый Волк, ты ему покажи курган, что мы в лесу насыпали. Все там перерыто вокруг, кости сгоревшие да сосна поваленная — не пропустят место ловчие твои. Серый Волк не враг нам был, но тоже в битве пал. Таково оно по правде оказалось.
      Василий глянул в сторону Осьмущи, ну что, мол, доволен?
      — Но я смотрю, в покоях твоих снова суета. Али опять беда какая приключилась?

Чернавка нехотя поднялась, да к спорщикам приблизилась. Лежать то она лежала, да ушей не зажимала.
- У нас Оленка лихо козу закапывала, так что и с тушей волка справиться, нечего Осьмушке напрягаться. Что до дел наших скорбных, согласна я, что нужно просто сказать: "Волк убит". Вроде как Буба с нас головы не просил, а захочет, так пускай сам людей пошлет, ежели не убоится могилу разрывать.

Сделала паузу, да Оленке сказала.
- Ты только не торопись девка. Волк-то точно некрещеным был, так что матушке его не отпеть, а я вот пару слов скажу.

Подошла Чернавка в телу волка, на клюку железную оперлась, да заговорила негромко, почти зашептала:
- Синеглазая. Яснокая. Беспощадная. Льдов хозяйка. Госпожа мгновения. Посланница твоя к тебе взывает. Лежит предо мной тело мертвое, а душа уже отлетела на поля Вечной охоты. Ждать, пока тело новое на земле народиться, да все, что было в Яви, забыть. По ошибке убили мы зверя гордого, да лютого. Ежели будет твоя власть, Мара Великая ошибку исправь. Оживи волка до поставь к воротам Нави, охранником верным. Если дашь мне знак, то открою я тебе дорогу оттуда - сюда, а отсюда - туда. А если нет, то упокоим мы тело и пусть все идет своим чередом.

-Какой еще...символ?!? - прошептала Олена, борясь со слезами, которые вновь подступили, непрошеные. Повесть про несправедливо оболганного, опозоренного храброго Волка добавила ей горя. - Сказано же, единственный друг царя Ивана, верный его товарищ. Кащею не покорился, демона не убоялся... Мало того, что мы его убили по вражьему навету, так еще и голову его на позор в огород тащить? Василий, так нечестно! Давай лучше его здесь схороним! Он - тварь от земли, от леса. Пусть его земля обратно себе возьмет. А клубок... может, его иначе можно добыть?

Франц ответил на приказ Василия коротким кивком, и, преклонив колено, зашептал что-то в ухо своему ручному волку, приобнимая его за могучую шею.

Коза теперь была совсем не похожа на себя, какой ее видели тогда, у домика. Теперь она не уступала размерами самому Волку(а страха внушала и того больше), и, стоя прямо, ломала своими длинными, загнутыми рогами верхние ветви деревьев. Рыхля землю могучими копытами она перешагнула искалеченного Торквальда, что лежал на земле, весь переломанный и придавленный стволом дерева, и перегородила путь к нему для героев. Коза взирала на Оленку сверху вниз, ухмыляясь и показывая пасть, полную зубов, которым предназначено совсем не жевать траву. Платье на ней порвалось, и теперь наружу свисали до живота две груди, с которых сочилась красноватые струйки. Вместо молока она кормила своих детей кровью. Ручищи обзавелись длинными когтями-ножами, совсем как у того козленочка. Из чуть сгорбленной спины торчали наружу косточки-шипы позвонков, плавно переходящие в суставчатый хвост, обтянутый кожейи жилами, и заканчивающийся стреловидным наконечником. Пыл героев был охлажден, как бы это ни звучало, плевом пламени, и между ними и демонихой встала стена жаркого огня.

Бес был уверен в собственном превосходстве, и теперь словно бы издевался над героями, не торопясь бросаться в атаку. Слащавым тоном, пародируя собственный лживый образ матери, чудище ответило колдунье.
- И я ценю это, человеческое дитя. Мое сердце было так тронуто, когда в минуту горя вы пожалели несчастную козочку. Мне тоже вас жалко... Но моему мальчику теперь нужно кушать за семерых.
И словно бы по ее зову появился единственный уцелевший козленочек, довольно резво и ловко двигавшийся по стволу заваленной ели. Из оскаленного зубастого ротика текла слюна, а когтистые лапки тянулись к придавленному, но еще живому Торквальду, который все еще пытался что-то сделать.
- Дэнни... - Хрипел старик, на пределе возможностей выворачивая голову, чтобы найти взглядом Даньку. - Мой оружий! Особый пуль... С знаком... Как ты читаешь...
Слабый голос Торквальда превратился в крик, когда черношерстный маленький зверек схватил его руку, не давая охотнику вытащить топор, и вцепился в нее зубами, разгрызая кожу.

- Меньше болтай, охотник. Ты проиграл. - Прогудела Дереза, и нашла взглядом монашку. - А! Богомолица с болот! Как я и думала, тебя оставлю напоследок! Я дарую тебе возможность осознать все до конца, прежде чем мы полакомимся вами!

***

Мирославу снова озарило видение, только ниспосланное не Богом. Обретший плоть низший демон, сбежавший из Ада на землю в прошлый раз поразил ее страхом, затмив способность видеть Свет, но теперь эта способность была ей возвращена. Ее новое видение было о Волке, убитом Торквальдом.

Первое, что она увидела - как Серый Волк с недоумением смотрит на гневно кричащего и махающего руками человечка, стоя у останков только что растерзанного коня, который неясно как оказался в этом лесу. В этом молодом, небогато одетом юноше с решимостью в глазах и силой в руках Мирослава узнала Ивана-Дурака, что в будущем станет Иваном Последним, царем Руси. А когда Волк закончит хохотать и потешаться над смешным человечком - он позволит ему влезть себе на загривок, чтобы заменить потерянного коня, а в будущем этот человечек станет единственным другом Серого.

Следующей сценой которую увидела Мирослава - как Волк обращается в юную, прекрасную девицу, выглядящую словно зеркальное отражение той, что стояла рядом с Иваном. Иван успел обрести и нового, волшебного коня, и вскоре будет вынужден распрощаться со своим новым другом, которого обнимет в последний раз. Серый Волк даже ответит на это объятие, и сделает вид, что лишь соблюл человеческие приличия. Иван поверит - все-таки Волк, как и все, всегда считал Ивана дураком за то, что тот не захотел красть заветное молодильное яблоко(пусть даже у Кощея), воровать у хозяина волшебного коня, и убивать Бабу Ягу, у которой была пленницей девушка, стоящая подле него. А теперь считает Ивана дураком потому, что тот поверил притворству Волка.

А вот еще сцена, где Волк в разгар свадьбы скидывает личину девицы. и несказанно шокирует сотню гостей на пышном, торжественном и немного мрачном из-за обилия черного цвета балу, который вот-вот грозил перерасти в оргию. Шокирован даже сам владыка Кощей, тогда еще сохранявший некое сходство с человеком. Сразу после этого бал, который должен был стать оргией, превратился в бойню. Чтобы одолеть Волка, стража дворца бросила лучшие свои силы, но большая часть воинов из стражи полегла прямо там. Волка одолел сам Бессмертный Владыка, да и то - потому что Волк никак не мог его убить.

В следующей сцене Мирослава увидела Псаря - тоже еще молодого, не убеленного сединой. Он сидел напротив Волка, скованного цепями и прижатого к земле титаническими гирями. Даже пасть ему сдерживал каленый стальной намордник. Волк мог только злобно глядеть на своего мучителя, сверкая своими зелеными глазами. Имено попытки Псаря сломать непокорного зверя оставили на Волке столько шрамов. Но даже Псарь признал свое бессилие, и потому сейчас говорил с хищником почтительно, признавая его более сильным.
- Я отпущу тебя. - Услышала Мирослава окончание речи Псаря. - Но попрошу о помощи. Нужно убить нескольких свиней.

Следующим видением Мирослава увидела Волка. что стоял напротив некоего подобия уродливо сделанной каменной крепости. В ней скрывался последний из Трех Поросят - последних из того стада, в которое Иисус вселил демона по имени Легион. Эти свиньи плавали лучше собратьев, и потому не утопли вместе с остальными. Но и их время пришло - исчадия Ада пали в бою с совершенным хищником, с яростью Природы, что противится столь противоестественным созданиям.
- А этот отгрохал себе каменный домик. - С насмешкой говорил Волк, обращаясь к Псарю. - Это будет не сложнее соломы и веток.

А вот и тот момент, когда все спуталось. Волк напал на след еще одного исчадия Ада. Подобно Легиону, оно не хотело возвращаться в обитель тьмы и страданий - даже бесам там было плохо. Но и вне ада демон жаждал чужих страданий, чужой боли и чужого страха, и потому убивал без всякой пощады. А еще демону было мало лишь одного тела - и он желал производить себе новые.
В этот раз его жертвой стала девочка в красной шапочке. Волк думал, что демон ждал свою жертву на дороге, и потому отправил ее длинным путем, сам пойдя по короткому. Но кто же знал, что тварь будет так изощренна, что будет ждать девчонку прямо дома, приняв личину ее родной бабушки, которую ранее зверски убила и сожрала. Волк успел только когда все было кончено. И конечно, именно Волка застал в залитом кровью доме этот охотник, с его особым ружьем и пулями, что разили без промаха и наповал. Вот так и обрел Волк новую присказку к своему имени - Злой И Страшный.

Со временем Волк узнал, что демон выдает себя за козолюда, и уже разродился аж семью отпрысками, новыми оболочками, в которые впихнул самого себя. Эти твареныши тоже питались болью и страданиями, копя через них силы, и росли, что называется, не по дням, а по часам. "Мамаша" копила в себе людскую кровь, которой затем выкармливала своих "малышей" - этим объяснялся ее круговой маршрут, по которому она уходила от своего обиталища, и возвращалась в него, накопив достаточно корма для своих детей. Волк решил, что сразу всех убивать он не вытянет - Дереза и так сильный враг, а уж с семью детишками и подавно. Сперва нужно найти и убить детишек. А значит - придумать способ до них добраться.

Позже Волк узнал, что каждый из сыночков - отец для следующего. Но кто же породил первого? Волк стал искать его неподалеку от самого места появления твари - в болтистой чащобе под Новгородом. И там он услышал историю Алёнушки и Иванушки, и о превращении мальчика в козлика. Оленка ошиблась - он был не одним из приемных детей Дерезы, а невольным отцом, что дал начало целой династии этих тварей. И чтобы Дереза не налодила новых выкормышей - Волк отыскал и спрятал пригодного для размножения беднягу. Да, его было проще убить - но все же Волк озаботился тем, чтобы превратить его обратно.

Проклятая Коза вела Волка до самого своего логова, снова и снова превращая его в виновника ее ужасных деяний. Чувствуя, что за ней неотвратимо следует не менее сильный, чем она сама, хищник и самый лучший охотник, она натраивила натравила одного на другого. На месте ее злодеяний то и дело видели Волка, что неотвратимо шел по ее следу, и верили, что именно Волк был причиной всех этих смертей и разрушений, всей этой чудовищной жестокости и страданий. Верил и Торквальд - и тем решительнее шел за ненавистным хищником, пока наконец, при помощи героев, не убил его. Торквлаьд пообещал себе, что выстрел в Волка станет последним в его жизни - и он действительно стал.

***

Мирославе открылось все это за ничтожно-малое время. Больше требуется на то, чтобы моргнуть. Этим знанием монахиня едва не была раздавлена, так внезапно и таким потоком обрушились они на нее. А вероломная Дереза хохотала, довольная тем, как ловко провела и Волка, и Торквальда, и героев. Не подпуская никого к своему отпрыску, она ласковым голосом проворковала ему.
- Осмысли это, монахиня. А вы пока полюбуйтесь, как славно кушает мой малыш!
И черный козленочек вцепился в горло старого егеря, мгновенно разрывая ему горло, и с жадным сосанием выхлебывая его кровь. Старик дернулся в последний раз - и затих, обмякая под урчащим от удовольствия черным тельцем. Дереза заставляла героев смотреть на это, и трястись от бессилия, ибо демон заранее лишил героев даже возможности подойти и хоть попытаться спасти товарища. Он плюнул наземь щедрой струей едкой жидкости - и вспыхнула перед героями стена пламени нестерпимого жара, кольцом огибающая Дерезу и ее сыночка.

Но Дереза забыла о Ночном Волке. Он быстрой тенью шмыгнуло по кустам, обходя добычу кругом - и в нужный момент бросился на черного бесененка, преодолевая маленькую брешь в огненном кольце, что не успела сомкнуться до его прыжка. Волк Франца приземлился уже внутри огненного кольца, и вторым прыжком сбил малыша-чертенка с его жертвы. Ирония - Дереза берегла своего последнего отпрыска от одного Волка, а он оказался мгновенно и беспощадно разорван в клочья вторым.

Вопль боли и ярости вырвался из пасти Дерезы, едва она поняла, что произошло. Из сверкающих неземным светом глаз брызнули ручьем слезы, а костистый стреловидный хвост одним ударом пронзил насквозь отважного хищника, отбрасывая в сторону его безжизненное тело. У Ночного Волка не было ни единого шанса остаться в живых. Он умер мгновенно, еще до того, как его тело упало в жухлую траву и ковер из старой листвы. Но было поздно - козленочек уже лежал мертвым, окровавленным комочком, а его голова держалась на последнем клоке кожи и раздавленных позвонках.
- Ты пожалеешь, мразь!!! - Проревела Дереза, и стремительным белым вихрем бросилась на Франца.

Тяжелый бой начался.

Увидев, как судья практически пытает Линдли каким-то усилием воли, Гиа'лис решил действовать. Судить ее - дело одно. Но теперь Бретт перешел черту, неважно, законную или нет. Наутоланин выхватил бластер и направил его на судью.
- Хватит. Это уже слишком. Отпустите ее.

– Да ты ж!... Эх! - тать будто перо невидимое в воздухе поймал, а потом кулаком себя по ноге стукнул. Скривился, вроде сыта прокисшего в рот кинул, а выплюнуть не может. Глазами по товарищам пробежал, да все уже и так поняли. Видать один Фока все докумекать никак не мог...
Помолчал малеха. Шапку на голову натянул да встал с земли. Глянул в глаза Лелиславу, да сказал без отворота: "То ты княжича уесть хотел и ушел, да токмо то ваши дела-делишки. А нас ты бросил, вот хоть как ни скажи почему, а бросил же!"
Помолчал еще немного, пятерню поднял ладонью вверх, собрался было сказать, да лишь крякнул и рукой махнул. Повернулся на пятках и пошел прочь. А потом вроде молнией его ударило – услыхал он слова паренька про сварожича.
– Витю? - Фока зубы сжал, вроде того коня, что удила закусывает, - Убили... Суки! Твари чертовы!
Вроде и не был тать уж слишком кровожадным, а вот восхотел он тут же обратно Хапилова у бесов отбить да ногами пинать покуда вся требуха не по-вылетает, а уж потом снова бесам на растерзание кинуть.
– Прости матушка... - Черный виновато плечом дернул, рожу тыльной стороной ладони утер, - Бивали мы Ерыжку, то сам глазами видел... Как он, падаль, заново в живых выскочил-то? - уже Василию отвечал Фока, - На то у меня ответа нет. - руками развел, мол, прости.
Растерянно глянул на Чернавку с Оленой. Шмыгнул носом, махнул рукой снова: "И меня с собой берите, девки, чай одни не справитесь с вином-то."

Олена все время так у дверного косяка и простояла, ручки сложив, как на молитве: ну пожалуйста... пожалуйста... Все ждала: сейчас один скажет: я погорячился... ага, сказал. А другой сейчас скажет: я озлился. Скажет: я товарищам всегда верен буду, никогда не брошу, прикрою. Вокруг летали слова, слова... много слов, вились они как туча комарья, зудели, роились, ненужные, докучные и бессмысленные. Слушала она, наморщив лоб от желания понять, кто кому что сперва и потом сказал... спросил, пошел... Речь-то не об том. Матушка ясно сказала: нам с тобой теперь будет боязно плечом к плечу стоять. Как с этим быть? Тут много слов не надобно. И все выходило к тому, что каждый может отойти в сторону, если ему так нравится.
Скучно стало Олене. Глаза у ней сделались тусклые как у дохлой рыбы. Посмотрела она на красивое лицо гусляра - насквозь, как смотрят на пустое место. Потом опустила голову и стала рассматривать свои обгрызенные ногти.

- В первую очередь меня ищут хатты, некто Клио Десилийк, - проговорила Лин. И, ещё раз оглянувшись - не видит ли кто? - быстро вошла внутрь. Стрекоза, сидя на бочке, таращилась на девушку. Чтобы не спугнуть, Линдли остановилась в двух шагах.
- А что случилось-то? - тихо и нетерпеливо спросила она в рацию. Нужно было кончать разговоры.
- Ничего, - прошипел прибор. - Извини...
За спиной Лин в комнату вошёл Гиа'Лис. Девушка на всякий случай ласково улыбнулась Стрекозе (не бойся, мол!). Потом хотела обернуться, и...
- БУМММ!
В комнату упал мрак. Дверь захлопнулась!
- Спокойно, - сказал судья Бретт.
Ослепшая, шокированная Лин попятилась. Но темнота была её средой, и глаза+лекку быстро разобрали картину. Гиа'Лис, тоже растерявшийся после яркого света, приспособил зрение ещё быстрее. Да и щели светились.
- В чём дело? - спросил наутлоанин.
Судья Бретт со скрежетом задвинул щеколду.
- Сейчас поймёте, мистер Фоат, - ответил он. - Мне нужно побеседовать с Линдли Ндиалой. А вы будете свидетелем.
Лин различала судью как силуэт в капюшоне. Его подсвечивали щели. Она инстинктивно потянулась к бластеру под плащом, но судья поднял руку:
- Не надо этого делать, Ндиала.
В руке у него было оружие.
Стрекоза, сорвавшись с бочки, летала под потолком. Лин зажмурилась и увидела, что насекомое светится зелёным, озаряя всю комнату, будто мечущаяся лампа. Судья Бретт тоже светился холодно-голубым. Его глаза пристально смотрели на девушку, и можно было не сомневаться, что он хорошо её видит.
- Сядьте, - сказал он, ткнув бластером в сторону бочки. - И вы тоже, мистер Фоат, если видите, куда.

...Терек Сатт, прежде чем отключиться, услышал в рации грохот захлопнувшейся двери.

Вы не можете просматривать этот пост!

- Идиотизма? Хм. - усмехнулся наутоланин. - Значит, храбрость теперь является идиотизмом? Свободолюбие? Помощь нуждающимся? Похоже, я сильно отстал от жизни. В последний раз, когда я имел дело с людьми, в них эти качества прославлялись, а не порицались. Опасно ли дело? О, еще как. Не понаслышке знаю: сам ребенок войны. Но жизнь всегда полна опасностей, а в это неспокойное время - тем более. Кто-то может прятаться, как вы, доктор. Но кто-то должен бороться, как Джерри. Да и потом, не вам решать, что ему делать со своей жизнью.

Слушал Лелислав Василия, и закипал. Похоже, призрак с болотистого берега вновь повис над геройским вече. Но совсем взбеленился новгородец, когда княжич начал о присутствующей, пусть и Козе, говорить в третьем лице, да рассуждать высокомерно, что ей лучше будет. Чего новгородцы в киевлянах от веку терпеть не могли, так это привычку за других решать, как им жить правильнее.
-- Ага, вот рана на боку яснее ясного говорит, что Волк может а чего нет. Чуть бы поглубже взял -- и поминай. Того твоя башка княжеская не разумеет, что если Дереза до конца чащи не дойдет -- ты Волка тоже поймать не сможешь.
Постоял еще мгновения, пока собственные слова в ушах затихали, злобно теребя пальцами седеющую бороду. Уж не Лелиславу было знать, как там киевские свои разногласия на сходках решают, может у них там действительно одна голова на всех, этакий Змей-Горыныч-Наоборот, а у новгородцев в чести не только напролом переть. Так что гусляр отошел к хозяйке, и заговорил так чтоб всем желавшим слышно было.
-- Благодарствую, жено, что сулишь Волка поганого в лесу запереть. Скажи, что от нас тебе для этого потребно. Не надо ли сопроводить тебя, пока чащу обходить будешь? Или... Все что потребуешь, тут такое дело, кто чары творит, тому и решать, какая помощь для этого нужна.

Вы не можете просматривать этот пост!

Олена, Данька

-Ну как знаешь. - Неуверенно ответил Осьмуша, растерянно глядя Олене вслед. А потом, пожав плечами, отошел к Даньке, чтоб не мешать ведунье. - Мы тут, если что. Ушки на макушке, никто не подкрадется.

Торквальд хотел было опять поправить Оленку, и открыл уже было рот, но передумал. Вместо этого с языка старого егеря сорвались другие слова.
- Тогда я посмотрит в дом.
И вошел через раскрытый проход, скрывшись внутри.Как видно, пока дверь была открыта, войти внутрь мог кто угодно. И сразу же оттуда донесся его голос.
- Двер ист целый. Засов сдвигнутый. Они открывайт для Вольк сами. На свой смерт.

- И ничего я не сбледнул. - Ответствовал Даньке Осьмуша, раз уж сосредоточенный на деле Торквальд ничего юноше не ответил. - Просто жалко их. Козлят-то. Как подумаю, чего им натерпеться пришлось... Ой.
На предложение ловить Волка на "живца" Осьмуша скептически сморщил нос.
- Не хочется мне что-то рисковать этой Дерезой. Она если жива - детей лишилась, а мы ее будем чудищу подставлять, пока сами в засаде отсиживаемся. Я уж лучше сам "живцом" буду. Только я наверное не так вкусно выгляжу, как надобно, чтоб наверняка. - Воин осмотрел сам себя, задержав взгляд на подаренных Рыгором сапогах. - Что скажешь, Дань? Вот будь ты чудищем, хотел бы меня съесть?

Василий и команда

Коза от лечения отказалась, мотнув рогатой головой.
- Не надо мне ничего. Нет на это времени. - Сказала она, мягко отталкивая руку Франца. - За меня не бойтесь, Дерезу так просто со свету не сжить. С раной сама разберусь. Скорее!

А пока Коза-Дереза неумело взбиралась на Маринкину лошадь, которой явно не понравилось, что на нее карабкается зверолюд, Мирослава сосредоточилась, призывая видения, чтобы увидеть чуть больше, чем может человечье око. И увидела.

Мирослава узрела совсем недавнее прошлое - тот самый момент, как герои увидали тот большой, темный силуэт. Только в этот раз она наблюдала эту сцену глазами чудовища. Она смотрела с непривычной для человека высоты на цепочку человеческих силуэтов, которых видела намного лучше, чем они ее. Видела, как Соловей поднял кулак, призывая остановиться. Видела, как вышел вперед Всеслав, мужественно выставив щит. Увидела себя саму, и не почувствовала при этом сама с собой никакой связи. И, конечно, услышала мысли твари.
Чудовище думало как-то похоже на человека. Тоже вело с собой внутренний диалог, пользуясь общеизвестными словами, тоже фантазировало, пользуясь мыслями-образами, рассуждало и оценивало обстановку. Это был не подчиненный только примитивным позывам зверь, движимый потребностями. Нет, оно знало, что делало, осознавало себя, и понимало человечий язык. Но в то же время Мирославе было страшно от того, насколько же отличается от человечьего мышления мышление зверя. Ненависть и ярость были самым понятным из того, что заполняло голову чудища и тяжелым грузом давило на разум монахини. Остальное – слишком сложно, слишком непонятно, слишком страшно. Одержимость желанием делать зло, полностью осознавая, что это зло, желание упиваться чинимыми страданиями и насилием, и желание распространять его вес дальше, все дальше. Мирослава слышала мысли чудовища насчет самих героев – оно смотрело, оценивало каждого по опасности, считало вооружение. Первым стоял Всеслав, и чудовище оценило его емким словом.
- Дрянь.
И правда, больше железа, чем плоти, обледенелого кощеевца не помучаешь, лучше убить его первым и как можно быстрее. А вот Соловей понравился ему больше. Последней чудовище думало оставить монашку, одну среди топей, подкидывая ей останки ее дружков, которых оно поубивает поодиночке, но вдруг…

- Что?!
А затем существо захлестнула волна злобы на Мирославу.
- Так-так. У нас тут боженькина любимица-провидица. Ну хорошо, посмотри, на что хотела!

И оно тут же ушлл. Для героев это прошло просто как исчезновение пугающего силуэта, но игуменье удалось увидеть, куда оно умчалось. А умчалось оно прямо к воде, чтобы заглянуть в собственное отражение, и показать свой лик монахине. И подтвердились ее худшие подозрения – да, тварь была из плоти и крови, но в телесной оболочке прятался самый настоящий бес прямо из Ада. Одно из тех существ, что настолько страшны, что сознание противится тому, чтобы в нем оставался этот образ. Но сейчас монахине было невозможно отвести взгляд, и некуда было деться от этого ужаса, к которому она оказалась лицом к лицу.

Мирославе показалось, что она кричала во весь голос, но для всех остальных из горла Мирославы вырвался только сиплый, тонкий стон, который можно было услышать только стоя рядом с ней. Никто бы и не понял, что что-то с нею вообще случилось, но только до того, как взглянет в ее лицо.
По щекам Мирославы струились кровавые слезы.


--------------------------------

Все
До дома Козы-Дерезы герои домчались живо. Олена как раз закончила осмотр домика Козы-Дерезы, и уяснила для себя, что все это колдовство, наведенное хозяйкой дома, было не для одного лишь Волка. Для Волка была только определенная травка да несколько вырезанных знаков, чтобы Серый не воспользовался силой и не разрушил домик. Внутрь входить не разрешалось вообще никому. Даже сама хозяйка войти не могла, если ей не откроют изнутри. Только в открытую дверь разрешалось войти всякому живому существу. И как раз когда Олена вернулась к Осьмуше и Дане(Торквальд все что-то вынюхивал в домике), ребята услышали топот множества копыт. Осьмуша тут же напрягся, вытащил меч, и даже вскочил на коня, чтобы не пешим сражаться с всадниками. Однако быстро понял – исполнилось пророчество цыганки Златы. Встретились герои на волчьем следе.

- Они. – Не веря глазам, прошелестел Осьмуша, пытаясь зачехлить меч обратно в ножны, но то и дело промахиваясь. - Точно они. Герои, что за Солнцем пошли.

И вот, Данька и Оленка могли вволю рассматривать героев, и заодно удивляться разношерстности их компании. Ну а герои – рассматривать их, и прикидывать, не ловушка ли это козолюдихи болотной. Выглядели ли врагами отрок худой с коробом, девица с льняными волосами, и всадник-орловец с мечом наголо? Ну, разве что последний. Но о том, что все-таки не ловушка, могла уразуметь Мирослава, узнавшая в молодом орловце на вороном коне того юношу, которого ранее видела в своих видениях. То, у гроба, когда захотелось ей узнать, как упрятали в гроб чудище Алексея Орла. Она даже помнила, что юношу звали Осьмушей, это был тот самый перепуганный, но все же не пожелавший отступить дружинник Мстивоя. Узнала голубоглазого паренька и Маринка-Чернавка – из его рук письмо получила заветное, а глаза его были приметные, ни с чем не спутаешь. Могла бы его узнать покойная Военега, будь она здесь – он не допустил свары между ней и дружинниками.

А пока Осьмуша на героев глазел, забыв рот закрыть – и не заметил, как к нему Соловей подкрался, а потом ка-ак хлестнет его коня по крупу! И лошадь под Осьмушей тут же заржала, встала на дыбы, и не готовый к такому повороту воин сверзился в траву под смех бывшего разбойника.
- Чего чавку раскрыл, красавец-орловец? Муха влетит! – Посмеиваясь, сказал Соловей-Разбойник лежащему. – Тут, вообще-то, чудище рыскает, а ты зеваешь. Убьют же. Ну как такого уму-разуму не поучить?
Осьмуша вскочил на ноги в тот же момент. И даже не верилось, что на таком красивом и добром лице может отразиться такая ярость. Видно, не пришлась по вкусу шутка Соловушкина, да настолько, что будто подменили юнца. Соловей еще и ухмылку с лица стереть не успел, как добрый молодец от души приложил его кулаком по носу, немедля его расквасив. Соловей пошатнулся от неожиданности, нелоко шагнул назад, схватился за разбитый нос, а потом прогундосил.
- Ладно, перегнул, признаю. Только…
Он не успел закончить, потому что разъяренный Осьмуша схватил Одихмантьевича за воротник, и вознамерился врезать ему еще разок. По его глазам было ясно, что одним ударом он ограничиваться не будет, и через миг все перерастет в настоящую драку. А уж если осерчает Соловей…

Но драки не случилось. Осьмуша так и замер с занесенной для удара рукой, а Соловей замер за миг до того, как собрался свистнуть. Их прервал громкий, душераздирающий крик боли и горя. Пока царила неразбериха, Коза-Дереза успела соскочить с лошади Чернавки, добежать до домика, подняться на крыльцо – и увидеть.
Дереза сорвала горло в этом крике, и теперь безудержно плакала, не в силах остановиться. Ослабевшие ноги перестали держать ее, и та упала на колени, а слезы струились по ее лицу ручьями, заставляя короткий белый подшерсток потемнеть и прилипнуть к коже. Несчастная козочка потеряла интерес ко всему вокруг – и к героям, и к неизвестным вторженцам, что топтались на ее подворье, и к постороннему внутри ее дома. Даже собственная рана не причиняла ей столько боли, сколько вид того, что творилось в домике.
- Зачем… Зачем вы… Отворялися… - Это все, что можно было разобрать в ее сдавленных причитаниях и рыданиях. Ей было сложно даже говорить.
Вот так, в атмосфере материнского горя, разрухи, крови и раздора, и произошла встреча героев на волчьем следе.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Стражи переключили свое внимание на Всеслава, и обрушили на него град ударов, молотя по каплевидному щиту. Однако хаотиные удары быстро сменились организованой атакой - один схватил своими лезвиями, словно клешней, за щит, и потянул его на себя, а второй всеми четырьмя лезвиями ударил бывшего кощеевца в грудь. Кровь полилась неохотно, еле-еле, а вот ударивший стражбыстро покрылся инеем с ног до головы, и ему стало намного труднее двигаться. Внезапное появление змеи тоже добавило стражам проблем - страж, уже подбиравшийся к Василию, занятому выволакиванием Лелислава из пола, был пронзен ядовитыми клыками, а затем убит на месте самим Василием, который все-таки успел вытащить напарника, несмотря на упорное сопротивление пола.

Франц с Волком тем временем изрубили в куски еще одного Стража. Убитый враг, однако, не поднялся вновь. По мановению жирной руки Хапилова, он раздулся, словно шар, а потом с оглушительным хлопком лопнул, разбрызгивая вокруг кровь. Но не кровь была главным оружием, а шипы в их телах, превратившиеся в жалящие стрелы, от которых не было спасения. Они ранили и других стражей, и героев, впиваясь в открытые участки тела. Героям повезло, что большую их часть принял на себя бронированный Всеслав, которому они не слишком-то повредили.

А Фока тем временем уверенно лез по веревке к Хапилову. Под его весом рана на боку разодралась только сильнее, но толстяку стало совсем не до того, когда какая-то неведомая сила перекрыла ему подкармливающие сосуды. Он даже не слушал, что там такое тать несет, просто ревело, пытаясь справиться с внезапно возникшим льдом. Когда он понял, к чему идет дело, стало слишком поздно.
- Эй, ты, коротышка, ты чего... - Раздраженный вопрос Хапилова превратился в крик боли и паники, когда повисший на его отсутствующей шее Фока проткнул кончиком ножа дряблую кожу на той части скальпа кощеевского повара, где красовался странный знак. Всего лишь две линии, всего две новые линии - но на них Фоке понадобилась вся его быстрота, ловкость рук и точность, какой он обладал. Малейшая ошибка могла привести к самому непредсказуемому результату, но Черный не сплоховал - двумя быстрыми, выверенными движениями он проделал две кровавые борозды на голове Родислава прежде, чем был сброшен на пол, под ноги стража.
- Дурачил меня все это время, мерзавец! - Взревел Хапилов. - В куски тебя!

Но угрозе Хапилова было не суждено исполниться. Все это нагромождение плоти просто остановилось, перестав подчиняться повару, и уже некому было изрубить Фоку в куски. Напротив, все вокруг само стало разваливаться на куски, и на глазах сгнивать и разлагаться, что и полагалось делать мертвой плоти - давать жизнь другим.
- Чт... Что... Что такое?! - Вопил Хапилов, хватаясь за окровавленную голову. - Что ты натворил, червяк?! Что ты натворил?!!
Эта фраза послужила Хапилову эпитафией. Героям не было суждено увидеть, как развалится Кухня, потому что все вокруг поглотила голодная тьма Изнанки, смыкаясь вокругКощеевского повара. Он сорвался со своих питающих сосудов, и с противным звуком шлепрнулся на пол, визжа от страха, потея всем своим тучным телом и пытаясь заслониться от чего-то ужасного.
- Уйди! Уйди! - Визжал Родислав Хапилов, вяло дрыгаясь атрофированным телом, а потом протянул руки к героям. - Спасите! Не оставляйте меня тут! Что угодно сделаю, я клянусь! Вечная молодость! Сила великая! Красота! Стареть не будете! Что хотите получите, только не... АААААААА!!!

Меньшими буквами и не выразишь последнего крика Хапилова, когда за ним пришли бесы, давненько поджидавшие его здесь. Только Мирославе было дано увидеть, как тащат его те невыразимо-ужасные существа, обитавшие здесь,и как стремительно тощает в их когтистых лапах Родислав Хапилов, его растянутая кожа обвисает на его хрупких костях, а лицо будто плавится, как восковая свеча. Крик Хапилова слабеет, превращаясь в хриплый. немощный писк - будто воробушек сорвал горло - пока не затихает совсем. А потом его полностью скрывает тьма.

Но героям недолго приходится пребывтаь во тьме. Ее прорезает яркий, слепящий луч света, идущий откуда-то сверху - и в этом свете становятся видны сотни прозрачных фигур воинов, павших на этом поле боя, и вынужденных столько лет промучиться на потеху сумасшедшего кощеевского повара. Они стояли нестройным рядом, все молодые, кто в простецкой рубашке, кто в оборванной воинской сбруе. На их лицах было написано такое облегчение, что даже представить было невозможно, какие муки им довелось здесь испытать. А теперь они просто стояли, и все, как один, смотрели на героев.
- Вы справились. - Услышали герои голос Ивана, покойного мужа матушки Мирославы. - Ты справилась, Василиса. Спасибо.

Иван вышел из ряда своих товарищей, чтобы снова протянуть руку, и погладить свою жену по щеке. В этот раз она почувствовала его касание, пусть и совсем легко. Его рука была холодна, но ласкова и приятна. Иван улыбнулся, и высказал последнюю свою просьбу.
- Теперь прошу тебя, Василисушка - проводи нас в последний путь. Нам всем нужно идти дальше, но у всякого солдата за душой слишком много... Ну, ты понимаешь. Мы не видим света, который ты видишь. Так укажи нам путь к нему. Проводи нас. Только остановись вовремя - тебе самой туда идти еще рано.

Ярости Риттервульфу и Волку было не занимать. Но каждый следующий удар был слабее предыдущего. Скоро вообще руки перестанут подниматься. Отдохнуть бы. Недельку. Или может две. Может даже месяц.

А от того что противник, которого только что повергли, вновь поднялся, готовый биться, руки и вовсе сами собой опускались. Устал он. Устал кровь с себя и одежды отмывать. Сколько ещё трупов будет на этой кровавой дорожке на пути к возвращению под своё Солнце?

Тяжело вздохнув и внимания приказу Рощина, Франц вновь замахнулся на того же противника.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Фока Черный

Фока приблизился к трубе, и осторожно заглянул в нее. Темнота, ржавчина и отдаленный мерзкий дух гнили пощекотали обоняние татя, обещая ему веселую прогулочку. Зашагал он, хватаясь за стенки, начал продвигаться, пытаясь не соскользнуть и не скатиться вниз, по пологому спуску. Почти удалось - в какой-то момент подвела его подошва, найдя что-то скользкое - и половину пути Фока преодолел так же, как в детстве катался с ледяной горки - на собственной заднице. Только у прохода он сумел раскорячиться и затормозить всеми четырьмя конечностями, после чего аккуратно ступил во что-то мягкое и зловонное.

Когда глаза пообвыклись к недостатку освещения, Фока увидел, что ему придется брести по голенища сапог в... Для утешения самого себя Фоке лучше было бы думать, будто это грязь. Зловоние стояло такой силы, что Фоку спасало от обморока только то, что падать придется прямо в "грязь". Жужжание мух перекрывало все остальные звуки, эти насекомые роились здесь полчищами, гудели, летали, лезли в глаза, ноздри и рот, липли к Фоке, пылко объясняя что-то на своем мушином языке. Мухи былидаже более ужасны, чем уродливые свинолюди, стоявшие равнодушными болванами плечом к плечу. Десятки свинолюдей гнили заживо в этой компостной яме, не в силах даже разминуться друг с другом, а мухи копошились в струпьях на их рыхлой, больной, похожей на плавящийся воск коже, а также в мелких глазенках и в широких ноздрях. Фоке пришлось проталкиваться через них, как обычно проталкивался он через толпу на рынках, попутно обчищая карманы зевак. Теперь хотя бы пробраться по этой жиже через эту толп, к решетчатой заслонке загона. Подойдя к ней, Фока перелез через загон, и спрыгнул уже на твердый металлический пол, после чего поспешил дальше.

Фоке казалось, что он, как Иона, проглочен китом, и теперь путешествует по его внутренностям. Его путь проходил по коридору, больше похожему на гигантскую кишку - розовые пульсирующие стены, мягкий пол, и какое-то пугающее шевеление там и тут. Стены то расширялись, то сужались, как будто пытались схлопнуться перед вором, но он всегда успевал проскальзывать вовремя. Иногда стены натягивали изнутри чьи-то руки и лица, будто кто-то силился выбраться оттуда. Пару раз щиколоток Фоки коснулось что-то скользкое и мокрое. Один раз он заметил, как в стенке на миг открылся огромный, с голову самого Черного, глаз, который повертелся немного, и закрылся снова. В живом лабиринте легко можно было заблудиться, если бы не звук биения гигантского сердца, помогавший определить верную дорогу. И в конце концов он пришел туда, куда нужно.

Или туда, куда совсем не нужно.

Фока оказался в эдаком мясном куполе с каркасом из гигантских белых ребер, на которых держалась пульсирующая плоть. В центре, в путанице из толстенных сосудов, под потолком было подвешено то, что Фока изначально принял за сердце. Но нет - это было человеческое тело исполинских размеров, в которое врастали все эти сосуды, и которое сокращалось, работая вместо насоса. Тело это было начисто лишено волос и заплыло жиром до потери всякого сходства с человеком. Массивное пузо с множеством складок свисало, почти закрывая ноги толщиной с полено, атрофировавшиеся без движения. Толстые руки с пальцами-сосисками и черными ногтями безвольно лежали на брюхе. Шея отсутствовала - вместо нее был сплюснутый рядок из подбородков, над которыми оттопыривались мясистые, слюнявые губы. Налитые кровью глаза были еле видны на рыхлом, щекастом лице. На лысой голове красовался символ, похожий на те, что рисовал на броне Всеслава гусляр. Он. Родислав Хапилов собственной персоной.

- Ну давай! Живи! - Причитал плаксивым голосом Хапилов, вытворяя какие-то пассы руками. У его ног, на железном столе корчилось бесформенное нечто, с отвратительным звуком меняя форму. Видимо, что-то не получалось, и Хапилов был уже на грани истерики. - Ну же, детки мои! Вы же были такие здоровенькие, такие живучие! Порадуйте папу! Ну!
Эту бесформенную массу на столе Фока узнал не сразу, но заметил все-таки окровавленный шутовской колпак и обрывки мясницкого фартука. Вспомнились те события в Злобине, когда убили герои Ерыжку Щетинникова, и двух мясников - братьев Хапиловых. И стоило так подумать, как вдруг работа Хапилова-старшего прекратилась.

- Кто тут?! - Взрыкнул толстяк, завертев своей неповоротливой головой. Подслеповатые глаза ничего не различали в полумраке, но у него был свой метод. - В прятки со мной поиграть решил?! А я эту игру не люблю!
И со всех сторон один за другим в стенке начали открываться чужие глаза, и бешено вертясь и выискивая вторженца. Спрятаться от них было негде, так что вскоре Фока был обнаружен.
- Ага! - Торжествующе взревел Хапилов. - Ты! Один из тех выскочек! Что-то твоих дружков не видно! Ничего, их и без меня найдут!
Тело Хапилова засокращалось быстрее, интенсивнее качая кровь по всей остальной плоти Кухни. Фока прямо ощутил, как все-все вокруг пришло в движение.

Остальные
Фоки не было уже довольно долго. Не было и никакого движения. Гияр уже начал нервничать, перебирая в руках сабельки, и переминаясь с ноги на ногу.
- Ну что ж он там тянет! - Ворчал Гияр. - Уж не сгинул ли этот вертихвост? Говорил же, одного не надо было отпускать!
А потом, словно волчонок, вдруг затих и обратился в слух, вглядываясь в черный провал трубы.
- Чшшш.... - Поднял он палец к губам. - Кажется, началось. Идут!

И действительно пошли. Поперли из всех труб перековерканные, неловкие, но очень многочисленные твари, отдаленно похожие на гибриды свиней и людей, окруженные роем жирных мясных мух. Большие, маленькие, увечные, гниющие заживо, они перли лавиной плоти, визжали во все свои глотки, хрюкали, истекали слюной и желчью, давили друг друга, торопясь в слепой ярости растерзать вторженцев. Но они были не единственными врагами. Сверху донесся протяжный плач, и на уродливых деревьях начали лопаться плоды, выпуская летающих тварей, напоминавших собою младенцев - только с мушиными крыльями и извивающимися хоботками вместо пуповины.
- Сдается мне, обмишурился ваш вертихвост. - Надменно произнес Гияр, и никого не предупредив, бросился в атаку, со свистом размахивая саблей. - Подходи, мясо, узнай ордынскую сталь!

– Эка гадина кривомордая! - с брезгливостью проворчал Фока, выдергивая нож из тела горгулии. Уперся сапогом, хватанул пятерней за рукоять, крякнул и выдернул. Вслед за ножом потянулась тонкая паутинка слизи или крови, поди разбери. Одно слово: мерзость да и все.
Подошел обратно тать, нож за сапог спрятал, да на другов глянул. Вот они, как на картинке все стоят: бери да на картину мости, красками масляными измазывай, аки на иконе. Хотелось Черному упомнить всех, словно те картинки в рундук сложить, так образы товарищей боевых в памяти закрепить. Мало ли что случится там, под особняком гиблым.
– Пойду я, - шмыгнул носом, от чего рожа на миг совсем перекосилась, глянешь – ну дурак ведь!
Подошел к трубам, засунул голову внутрь, да обернулся.
– Ты, матушка, слово доброе то по мне скажи, - он глазами наверх показал, - я, вродь, не сильно верующий, ну авось не помешает, - уж совсем лукавая рожа стала. - Не поминайте лихом!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

"Вот бы конем стать!" – прошмыгнула шальная мыслишка у Фоки и затерялась где-то в голове. А чо? Шоры напялил и вперед: ни тебе ужаса под ногами, ни тебе страха по бокам – только и знай что при без устали.
Да покуда Черный человек, и видит он как прямо под ногами кожа людская стелется, аки дорога пыльная. И видит по сторонам такие страсти, что волосы на загривке шевелятся, а мурахи, размером с тех кабанов, по спине пляски устраивают.
– Эта, может мне того? Тудой слазить? - тать на трубы "глазом кивнул".

На слова Матушки Мирославы покачал головой:
- Сорвал я с себя Кощееву клятву. Была бы она до сих пор на мне - не смог бы вам помогать. Нет больше ни зароков, ни силы их.
Постоял в раздумьях, землю своим черным взглядом сверля да клубами пара морозного исходя. Подняв голову, пробормотал:
- Но хуже не будет. Не выйдет - порубим мерзость.
Выпрямившись, резким движением меч в ножны загнал. Твердым шагом к воротам направился.
- Пожми мою руку... - Пауза. Испарилась будто уверенность, с которой шел сюда - тяжело даются такие слова. Но, дрожа, поднимается иссохшая рука воина. Злым хрипом заканчивает фразу Всеслав: - Собрат-кощеевец. И почувствуешь прикосновение... Бессмертного Владыки.

- Похоже. - Кивнул забрак. - Этот кретин так много болтал, что его голос я узнаю из тысячи. Очень похоже.

Терек хотел сказать ещё что-то судя по выражению лица, однако не успел. Фраза о том, что он думает и Куджере и его семье (всех, кроме Джерри), так и осталась непроизнесённой вслух. Его перебил входящий вызов.

"Линдли" - Забрак погладил рога через ткань капюшона и повернулся к дроиду. Упёр руки в бока.

- Друг. - Чуть насмешливо произнёс он не сомневаясь, что Линдли узнает его голос.

"Почему я сказал друг?" - Забрак поражённо замолчал. Само вырвалось. Первым же словом. Сплюнув на раскалённый песок он сделал пару шагов взад-вперед.

- Это я. Дроид передаст координаты моего местонахождения. Прилетай сюда... Если не занята. - Последняя фраза прозвучала слегка ехидно. И даже, наверное, против воли забрака. Долго же тви'лекка думала, прежде чем ответить на вызов.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Лелислав узнал письмена, начертанные в книге, благо в ней к ним прилагались небольшие пояснения. Неписанный Язык - та же тайнопись, которой был выведен договор на игле Кощея, та же, что использовал Янош-Черное Перо. В определенном смысле с ним был знаком любой сказитель - вкладывая смысл между строк, он, не осознавая, записывал его именно этим языком. В совершенстве Неписанным не смог бы овладеть ни один из людей, и даже вот эти мистические закорючки - лишь некое подобие Неписанного, удобная для человечьего глаза форма. Как детское лепетание в сравнении с речью взрослого – и похоже вроде, а по сути лишь неумелое повторение без особого смысла. По мнению гусляра, указанные символы формировали примерно следующую фразу.

ДАЖЕ ДОРОГА В АД ИМЕЕТ ДВА КОНЦА

Когда Всеслав устроился на алтаре, он где-то внутри ощутил себя на своем месте. Тело стало тяжелым, промерзшие кости заныли, наконец позволяя себе расслабиться, и богатырь не сдержал усталого выдоха. По помещению прошла волна мороза. Лелислав же принялся вырисовывать символы на мерзлой броне, благо вовремя подтянулся Фока с факелом, который и подсветил, и немного растопил ледяную корку на черном железе. Закорючка на груди - каждая линия прорисовывается ровно и тщательно, страшно даже дохнуть лишний раз, чтобы не испортить символ. Несколько маленьких символов на коленях и раскрытых ладонях – тонкая работа, нужны самые легкие касания. Краска мгновенно замерзает, волос кисти прилипает к броне. Кощеевский воин то ли дышит, то ли просто волнами испускает холод. Теперь - на спине, еще символ, как тот, что на груди, но перевернутый. Может, означает возможность возврата?
- Каракули и каракули. Что в них такого? - Сомневался тем временем Гияр, следя за работой гусляра. Он, похоже, ждал чего-то эдакого, волшебного - вспышек света, небесного грома, чуть ли не чертей, лезущих из окон, но символы так и оставались символами, обычной краской, а развалины были все так же тихи, затхлы и безжизненны. – Что дальше-то делать?

И вот, работа была закончена. Казалось, ничего и не поменялось. В полном молчании Всеслав встал – железо, вросшее в тело, будто нехотя заскрипело – и медленно опустил ноги на пол. Распрямился. Сделал шаг. И тогда началось.
После первого же шага под ступней Всеслава будто расплылось в воде чернильное пятно. Через несколько шагов чернота уже разрослась на весь пол. Когда он дошел до середины – она поглотила весь храм, и начала сочиться в воздухе, словно бы стирая окружающее пространство. Становилось труднее дышать – в нос просочился тяжелый запах, напоминающий тухлые яйца, а сам воздух будто с неохотой втягивался в ноздри, застревая в них и в горле. Со временем темнота поглотила все – единственный оставшийся свет был от их факелов.
В свете факелов можно было различить что-то только на десять-пятнадцать шагов вокруг. Поначалу герои не замечали, что что-то изменилось – старый храм остался все тем же храмом, статуя Кощея осталась на месте, как и барельефы. Но глаз уловил какое-то движение, и присмотревшись, герои увидели, что теперь все иначе.
Теперь Кощей самодовольно восседал не на высеченных в камне человеческих фигурах, но на живых же людях, своих же прислужниках, сваленных в груду. Их руки и спины были придавлены неподъемной тяжестью, они беззвучно раскрывали рты в крике, и изо всех сил пытались не дать упасть своему неживому владыке, который наверняка и сам мучается где-то тут. У алтаря отбрасывалась, растягиваясь через всю залу чья-то тень, будто бы за ним кто-то стоял. Всеслав узнал силуэт проповедника, и понял, что этот несчастный изо всех сил пытается славить своего господина, читая ему хвалы, но почему-то не может. Снова и снова сбивается, начиная все сначала. Возможно ему просто причиняет боль каждое слово. Ничего, он еще успеет посмотреть, как тут все устроено. Нужно идти дальше.

Каждый новый шаг погружал все глубже в Изнанку. Вряд ли он дошел бы хотя бы до «первого круга», где не смог бы находиться ни один мало-мальски живой человек. Но даже этого малого хватало – на головы начали сыпаться крупные хлопья пепла, дышать стало еще труднее, темнота становилась непроницаемой, а теней вокруг мелькало все больше. Наступишь на такую тень – и она искажается, кривится, тянет руки в бессильной попытке схватить, удержать, излить измученную душу, разделить свою бесконечную боль. Их голоса звучат отчетливее, становясь постоянным фоном для ушей, но слышать можно каждый голос в отдельности. Начинаешь прислушиваться – и уже трудно становится выгнать из головы чужие стоны, крики боли, горестный плач отчаяния. Храмовая Зала показалась почти такой же длинной, как спуск вниз. Но вот Всеслав довел героев до двери, и раскрыл ее настежь.

За ней не было пещеры. В абсолютной пустоте просто плавали еще оставшиеся фрагменты реального мира – куски камней и фрагменты перенесенного Хапиловым строения. К храму прилегало кладбище кощеевцев , на котором не стояло ни одного креста – только покосившиеся плиты с давно стершимися именами, мраморные статуи, медленно обваливающиеся, и фамильные склепы, вычурно изукрашенные золотым узором. И в каждой могиле кто-то кричал и бился вот уже целую вечность.
Дальше было несколько узких переходов из висящих в пустоте кусков скалы. Они вели к островкам разного размера. Ближайшим было уродливое мертвое дерево, увешанное виселицами с задыхавшимися в них трупами, уже иссушенными мощами, в которых вопреки всему теплилась еще жизнь, продлевая их мучения. А на самой нижней ветке были… детские качели, самопроизвольно качающиеся. Всеслав снова же узнал это место – фрагмент сада, который он охранял в то время, как там проводил его внезапно появившийся наследник Бессмертного Владыки. Мирослава увидела больше – ту женщину, которую убил Соловей, стоявшую у этих качелей. Ее не мучали, она не видела всего ужаса вокруг нее, но ее мучала такая страшная и тяжелая тоска неизвестно по чему, что у монахини сжалось сердце. За этим участком была полуразрушенная площадь с, вроде бы, фонтаном. А за ней… Не видно, что за ней. Что-то крупное. Больше храма. Большой, каменный дом?

Мирослава, благодаря своему дару провидения, узрела еще кое-что. Она единственная видеал другие силуэты, и не могла на них смотреть, настолько ужасны они были. Стоило взглянуть – и взгляд сам собой уходил в сторону от волны ужаса. Стоило попытаться вспомнить – и становилось ясно, что ее память в панике стирает увиденное, предоставляя лишь черное пятно. Слуги Диавола. Мучители душ грешников. Для них, конечно, живые различимы даже меньше, чем для живых различимы призраки, но эти твари чуют грехи. И по ним знают – здесь посторонние. Ищут. Особенно много слуг Диавола было у того строения – там они ощущали очень много грехов но никак не могли найти душу, которая ими отягощена. Душу Родислава Хапилова, укрывшегося от смерти там, где она и не подумает его искать, и нанесший на свое тело ровно те же символы, что были на Всеславе из Варандея.
Срежь эти символы с него – и Хапилова можно будет волочь в мир живых.

Вы не можете просматривать этот пост!

Оленка молча кивнула, отвернув голову от Осьмуши. Пошла она к мастерской, до синевы закусив губу, чтобы не разреветься в голос, ничего не видя перед собой от слез. А видела только куколку с тряпичным слепым лицом и соломенным телом - матушкину прощальную любовь, частичку ее печальной и доброй души, водой и ветром унесенную в свой срок. Хорошая ведьма была Оленкина мама, мудрая; сама приняла решение, когда и как ей уйти насовсем, чтоб тоску по себе не длить, горем и сиротским плачем лихо не звать. Решила и ушла. Это сейчас Оленка уже большая, ей понятно, как мама правильно поступила, потому что мертвых держать при себе нельзя, отпускать их надо. А тогда, как Хаврошечка сейчас, тоже куколку слезами поливала: не уходи, мам, не бросай меня тут, мне одной без тебя скушно, мне страшно без тебя, Яга злая...

Вытерла Оленка лицо рукавом, посмотрела на Данино творчество, обомлела.
- Ой, Даня, что это такое? А это для чего? - пальцем в стеклышки тычет. - А это что за земля-руда вся искровяненная вокруг стеклышек? Да ты никак чернокнижник?

      Василий старался коня особенно не гнать за Гияром, у того чай табун свой где-нибудь дожидается, а коли конь помрет — он его на шкуры пустит да на мясо. Вихрь — не то, не просто животина — друг. Им двоим еще, может, биться сегодня вместе, пыль степную взрывать, траву разметывать. Нечего его томить понапрасну.
      Ну, а как подъехали, спешились, увидел он, как припала монахиня к кургану, как заплакала, едва землю не целует. Защемило у княжича сердце, будто сам он кого здесь потерял, да от тоски той ненависть нахлынула. Изругал он себя сразу же ругательными словами, что ханскому сыну советы давал, что пил с ним, что Бекета подговаривал обратно в человека превратить. Стоит, плеть мнет, Гияра глазами злыми сверлит, и думает: "Ну, гад, ну, волчонок, ну попробуй, давай, скажи еще хоть слово про наших женщин. Давай, скажи, как вы их воспитываете там у себя, как вдовами делаете. Давай, попробуй. Я с тобой такое сделаю, что света не взвидишь, тебе Хапилов ангелом покажется. Не обрадует тебя солнце, не утешит луна. Только вякни еще, сука, вражье семя, только испробуй меня. Из-за твоего попаши и всего вашего народа поганого столько слез наши бабы проливают, по мужьям, по сыновьям! Жили мы, вас не трогали, нет, надо вам прийти, зорить, убивать... Погоди, достанем солнце, укрепимся, вы по-иному у нас запоете. Поднимется наш царь в полный рост, разделается со скверной, с предателями, и тогда, тогда мы к вам сами уж придем. Вы живете войной и думаете, что это и есть жизнь, и всем надобно войной жить, огнем и кровью, а не хлебом и плугом. И вы нас к этому приучаете. Но мы придем и в один год спросим с вас за каждую слезинку, что за сто лет пролили. И если надо будет, всю вашу степь поганую повыжгем от края до края, все ваши кости переломаем и всех вас до единого, кто не захочет мирно жить, всех вас убьем! Не радуйся сегодня, глядя на эту женщину. Мы выстоим. Ради всех слез ее выстоим. Попробуешь ты у меня еще на Русь прийти, кровавыми слезами поплачешь. Молчи теперь лучше, морда ордынская."
      Стоял, сапогом землю рыл, сам как конь, покуда Лелислав не выступил. Все-то ты знаешь песенник, везде-то был, все-то слышал. А почувствовать не можешь. Сколько ж лет она слезы те копила? Сколько лет поклонами да молитвами крепилась?
      Бросил только Василий гусляру:
      — Не надо, не мешай ей.

- Хорошая идея. - Одобрил Гияр Фокину мысль, сумев подслушать, как тот ее излагает. - На том и порешим. Доделывайте ваши дела, и отправляемся.

***

Иван был одним из немногих потерянных в пути побратимов, кого удалось хотя бы похоронить, и потому, к проводам иностранца в последний путь подошли без спешки и со всей обстоятельностью. Каждому была дана возможность сказать что-то о покойном, попрощаться с ним, поднять за него поминальный тост. А после этого основание самодельного ложа из веток с нескольких сторон подожгли факелом, и яркое пламя поглотило мертвое тело их побратима,
- Я соберу его прах. - Пообещал Соловей-Разбойник. - А заодно присмотрю, чтоб хан не набедокурил, пока вы мясника ищете. Жаль, что не могу я сам с ним повидаться.
А Гияр, стоявший поодаль, свистнул, призывая к себе свою лошадь на которую вскочил лихим прыжком, взявшись за поводья.
- Езжайте за мной!

***

То ли из удали какой-то, то ли из вредности, а может и потому, что иначе не привык, но скакал Гияр во весь опор, не щадя лошади, и подымая клубы пыли на всю степь. Героям приходилось поддерживать высокий темп, чтобы не терять ханского отпрыска в пути. Правда удаль удалью, а путь выдался неблизкий, и поневоле ему пришлось сбавить ход, чтобы не утомить свою лошадь окончательно. Но все равно старался отрок в первых рядах держаться.

А пока скакали они - Мирослава вдруг осознала, что узнает эти места. Ее давно перестали беспокоить сны о покойном муже, но память о них все еще жила. И потому она легко узнала место, где Иван остался навсегда. Впереди показался безымянный курган, поросший высоким ковылем. Высился над ним большой могильный крест, который не тронули даже ордынцы, не имевшие привычек осквернять могилы врагов своих. А ведь Гияр вел их прямо туда.
Все ближе, ближе, и вот - они на месте. Прямо у кургана остановился мальчишка, и, потянув поводья своей лошади одной рукой, второй указал вдаль.
- Вон там! То место показал великий визирь.

А с виду место было как место. Не было здесь ничего похожего на дом, на пещеру, на берлогу, или хоть на какое-то обиталище. Все, что видели они - это высохшее русло реки с растрескавшейся, безжизненной почвой, одинокими камнями и ветхими остовами нескольких кораблей, похожих на кости гигантских рыб Гияр, как было видно, и сам склонен был усомниться в верности предсказаний визиря, но все же решил им доверять.
- Явился к нему дух сегодня. - Говорил мальчик. - Он рассказал ему и про вас, и про это место, где надо Хапилова сыскать. Странно, но то был дух погибшего здесь русского. Его тоже Иваном звали, как и вашего покойного.
А затем Гияр обернулся, и внимательно посмотрел на Мирославу.
- Он сказал, что нужные мне люди будут с православной монахиней. Так я их узнаю.

Вы не можете просматривать этот пост!

- Тэл, ты... Ты точно знаешь, как свести парня с ума! - восхищённо проговорил Туркас. И, схватив девушку за плечи, повалил её наземь...
...Долина Снов, окутанная серебристо-жёлтым сумраком, стала ещё более таинственной. В её тишине начали раздаваться звуки, которых здесь, в пустыне, не бывало никогда - женские вздохи и стоны. Луна с любопытством заглядывала через горы, силясь рассмотреть, что происходит. Звёзды сияли ярче прежнего, пронизывая взглядами пространство. А тёмные кусты, шевелясь от ночного ветерка, тихонько перешёптывались друг с другом. Им тоже было интересно!
...Лин плохо помнила, что с ней было и сколько это длилось. Какая-то сплошная вакханалия счастья, наслаждения и даже немножко боли! Юный торгутянин бушевал, как разбуженный вулкан. Он обрушил на свою возлюбленную настоящую бурю страсти, нежности и разгульной, неудержимой, совершенно дикарской фантазии. В памяти Лин остались неясные обрывки: вот они вместе на земле... вот она стоит перед ним на коленях, у неё связаны руки её же комбинезоном, и они оба смеются... вот они обнимаются, лёжа на крыле аэроплана... они шутливо борются, разгорячённые... она лежит на земле ничком, а Туркас, сидя на ней верхом, тянет её за лекку, отгибая назад голову, и она стонет от этой сладостной пытки... она снова на коленях, Туркас обнимает её сзади, ласково мнёт и стискивает ей грудь, а она, заведя назад руки, гладит его по бокам... она стоит у самолёта, раскинув руки, её запястья привязаны к лопастям пропеллера, а Туркас, улыбаясь, проводит ей пальцами по скулам, целует и осторожно берётся за её бёдра...
Наконец всё кончилось.
Когда Линдли пришла в себя, она ощутила тепло и увидела весело потрескивавший костерок. Туркас сидел рядом на камне, полуголый, босиком, в одних холщовых штанах. В руке у него была стеклянная бутылка. Неторопливо прихлёбывая, он улыбался и смотрел то на звёзды и расстилавшуюся под обрывом ночную пустыню, то на Лин. Сама тви'лека лежала у костра на расстеленном спальнике. Совершенно нагая, освещаемая трепещущим пламенем. Её тело ещё ныло от сладостного напряжения. Немного болели коленки, наверное, от стояния на камешках. Туркас, заметив, что Лин очнулась, улыбнулся ещё шире. Во взгляде его были нежность и спокойное счастье.
- Как ты, Тэл? - спросил он. - Выпить не хочешь?

Туркас нежно погладил пальцы Лин на своём плече.
- Нет, милая, - сказал он. - Мне не холодно. Я просто пьян от счастья! Сейчас... сейчас прилетим.
Он с явным трудом оторвался от девушки и снова взялся за штурвал. Похоже, ему не хотелось растратить своё счастье слишком быстро.

Аэроплан опустился в маленькой горной долине, освещённой звёздами и Луной. С трёх сторон её окружали каменистые склоны, четвёртая обрывалась в пропасть. Лёгенький аппарат пробежал метров тридцать и замер среди каких-то тёмных кустов. Те заколыхались от поднятого пропеллером ветра. Это присутствие жизни обрадовало Лин - было что-то очень правильное и предзнаменующиее в том, что любовь привела их не к одним лишь камням и песку... Туркас ловко спрыгнул на землю и помог выбраться девушке.
- Пойдём, - шепнул он, держа её за руку. - Там красиво!
Раздвигая ногами кусты, они двинулись к обрыву. Под ногами шуршали мелкие камешки. Лин посмотрела вверх. Гребни гор, окружавших долину, были подёрнуты лёгким туманом. Луна придавала ему желтоватый оттенок. Над всем этим царила тишина. "Долина Снов," - подумалось Линдли. - "После волшебного полёта мы опустились из-под звёзд в Туман Тишины..." Ощутив толчок какого-то загадочного, волнующего предчувствия, девушка чуть плотнее прижалась к Туркасу. Тот, улыбнувшись, отпустил её руку и обнял за плечо.
- Тебе холодно?
- Нет... - прошептала Лин, прислушиваясь к их дыханию и звуку шагов.
Они приблизились к обрыву. Отсюда открывался чарующий вид на ночную пустыню. Раскинувшись мягкими волнами барханов, Татуин спал под звёздным ковром. На мгновение Лин показалось, что она слышит его дыхание. Удивительно, как ей раньше не была видна вся эта красота? Говорят, ночью сущность вещей выходит наружу. Дикая, выжженная планета... Дикие, казалось бы, люди... Но вот она - Долина Снов, и Равнина Звёзд, от которой не оторвать взгляд. И вот он Туркас, крестьянский парень, варвар, но в душе - прекрасный юноша-рыцарь, предложивший ей своё сердце. И где-то ещё есть Джерри, храбрый и в то же время способный на бесконечную доброту. И Голик - дурачок, нелепый клоун, готовый, однако, отдать жизнь за своего друга... Десять дней назад никого из них для Линдли не существовало! И Татуин был ненавистным, опасным миром, к которому близко не подходи. Как многое может прятаться ни за чем, сколько всего можно не видеть, глядя на это в упор!..
Туркас встал у девушки за спиной. Взял её за плечи. Приблизил лицо к её щеке, коснувшись её лекку своим монтралом.
- О чём думаешь, Тэл? - спросил он.

Глянул тать что творится: один Василий упал навзничь, да токмо не от раны, а от того, что пулькой стрельнул, а оно обратно шатнуло. Видать затылком приложился, но до свадьбы заживет, коли грудь шевелится, то пустое. Остальные хоть и помяты, да вроде живы. А дальше...
В тот миг, когда когти булатные меж ребер Поундса прошли, почуял Фока, что вроде как и его лапа призрачная пронзила когтями. Хватанул пятернёй рубаху на груди, авось лапу ту остановил, потому как сил нет боли сдержать. Да нечего нет там, то внутри болит. В глазах защемило, а в горле ком стал, слова в голове крутятся, а выйти не могут. И так больно стало, так яро в груди защемило от того, что видел Черный как собрата губят, что дрогнул телом весь.
– Да чтож-ж! Да я тя курва! - стоит Черный, кулаки сжимает да разжимает, а нечего делать-то.
Б-бум! Гулко в уши ударило, тихо вокруг сделалось как-то. Ванятко-гляди всю работу-то и переделал, да оторвал коту поганую голову, аки петуху. Тело отбросило, вроде как тряпье непотребное. Смотрит Черный, а грудь не вздымается – глаза в небо уставились и замерли. Вот и все.
Сколько дорог истоптали вместе? Сколько каши съели – то не ведомо, а ведомо то, что считал Поундус Фоку человеком, не рванью сволочной. А тать Ивана – братом, хоть и племени басурманского.
Подошел к телу, носом шмыгая, присел рядышком. Шуйцу на грудь положил, чуть кровью пальцы испачкал. Вроде и плакать хочется, а нечем. Вышли слёзы все, аль высохли, неведомо. Капюшон откинул с лица охотника за нечистью и в глаза посмотрел.
– Хватит тебе лик скрывать, сослужил работу тяжёлую, отдыхай теперича. А мы уж дальше будем идти, ты не думай, дело начатое завершим и скоро-таки солнышко отыщим. Не зазря голову сложил ты. Отдыхай, братец, - по глазам провел и замолчал.
Серьезен ликом тать стал – глаза в щелки обернулись. Никогда прежде таким Фока не был, завсегда душу исцелял-выхаживал смехом аль рыданием. А тут вроде как зарубка осталась, никак не всковырнуть, не смыть. Куда бы ни пошел, что бы не делал дальше, а все одно помнить будет. В один миг на дюжину лет постарел Фока. Морщинки под глазами залягли, да не от смеха веселого, а от печали.

Оставшись без гуслей, Лелислав чувствовал свою бесполезность в бою. Взялся за меч -- вроде и достал супостата разок, но тот взмыл в воздух, будто во сне. Пришлось, хоть и не был гусляр великим стрелком, убрать меч в ножны, достать из-за спины лук, стрела на тетиву, а мгновения вязко текли вокруг Лелислава. Будто во сне донесся голос командира, приказывавший что-то про канат и крюк. Канат с крюком, как это Лелислав сам не сообразил? Вот теперь надо лук обратно убирать.

Новгородца радовало, что Василий командует, в этом походе так не хватало слаженности, вечно кто в лес, кто по дрова. Вот Василий в тот раз по жерди, а он, Лелислав -- в лес, и Иришкой зелье готовить. Иришка, почему ее сейчас нет здесь, как это могло случиться...

Пока Лелислав убирал лук, пока возился, распутывая канат, все казалось, что наконец-то раскомандовавшийся Василий сейчас что-то упускает, или Лелислав упускает, или просто отпускает. Кошка была уже в руках, но раскрутить ее толком не получалось. А почему не получалось? Или что упустил командир? Ах вот же почему не получалось, Лелислав так и сидел около сброшенного со спины заплечного короба. Сидя крюк не кинешь, надо бы встать. Почему Василий не командует встать? А Лелислав вроде и сам понимает, что надо бы, да вот что-то совсем совсем не получалется.
Лелислав выпустил канат из рук, вытянул из-за пазухи дудочку, что всегда носил на шнурке на шее, и собрав последние мысли, которые почему же были последними -- фиг разберешь, но почему-то в них было сейчас слишком много Иришки, а что он здесь сейчас делал здесь без нее? Лелислав заиграл из последних отблесков сознания, прервавшись лишь на фразу.
-- Княжич, оставь кого монахиню прикрыть. Без нее вам конец.
А почему язык сказал "вам", а не "нам"? А этого Лелислав уже не смог додумать.

- Да не вопрос! Сейчас придумаем... - Туркас тоже огляделся по сторонам. Потом неохотно выпустил Лин из объятий и забрался на крыло самолёта. Нагнулся над кабиной. Там что-то стукнуло, затрещало. Выпрямившись, торгутянин бросил к ногам Линдли какой-то тюк и ловко спрыгнул сам. Присел на корточки, стал развязывать стягивавшую тюк верёвку.
- Что это? - спросила девушка.
- Сиденье, - сказал Туркас. - И подушка. Или даже одеяло. А сейчас мы из него добудем то, на чём писать.
Он слегка развернул тюк. Лин увидела, что тот набит шкурами и всякими тряпками. Туркас, покопавшись, вытащил одну - довольно большую, сделанную из клеёнчатой материи. Затем намотал на ладонь конец верёвки, перехватил другой рукой, напрягся - и верёвка лопнула. Руки у парня были сильные! Бросив обрывок верёвки на клеёнку, Туркас завязал мешок. Посмотрел на девушку снизу вверх.
- Ну вот. Надо сделать из этой штуки фитиль и написать сажей на тряпке. Я её расстелю и подержу, а ты напишешь.
Он улыбнулся и, опустив глаза, скользнул взглядом по всей фигуре Лин. Потом чуть подвинулся к ней и вдруг быстрым и нежным движением взялся за её ноги пониже колен. Чуть нажал, так, что колени сдвинулись.
- Ты.. так прекрасна, Тэл! - улыбаясь, произнёс он. - Извини. Мне просто крышу сносит, когда я смотрю на тебя!
И Туркас прижался к ей коленям щекой.

Вы не можете просматривать этот пост!

Даже увечащие и смертельные удары будто бы и не касались изуродованных отдынцев. В их перекрученных телах не дрогнул ни один мускул, когда в измененную плоть врубались лезвия, рассекая ничем не защищенную плоть… хотелось бы сказать, что как масло, но процесс больше напоминал рубку толстого и крепкого дерева, столь прочны были уродцы. Но все же упорство точит даже камни, так что вскоре вместо чудищ в лагере валялись только окровавленные обрубки.
Соловью тоже пришлось немало посвистеть. Горное эхо наверняка разнесло этот свист на многие версты вокруг, и наверняка этот лихой свист с легкостью узнали ордынцы, которые его слышали. У героев же от долгого свистания Соловья-Разбойника заболели уши. Но надо было признать, что Маринкин отец работал как настоящий доктор – он сделал в определенных местах длинные и глубокие надрезы своим тонким посвистом, а затем свистнул иначе - громче, сильнее, и «гусеницу» просто разметало кровавыми ошметками по окружающим камням. Удовлетворенно осмотрев свою работу, бывший разбойник утер со лба выступивший пот, и небрежно сказал.
- Ну, пошли, чего стоим.

Подъем на Лысую Гору был широк, удобен и прочем. Было видно, что кочевники были вынуждены долго оставаться на этом месте, так что обжить и обустроить его успели хорошо. Расчистили камни, укрепили подпорками некоторые опасные скалы, провесили через провалы крепкие веревочные мосты, способные выдержать даже отряд конников, если они будут медленно двигаться цепью. По мере возвышения становилось холоднее. Ничем не сдерживаемый ветер немилосердно свистал отовсюду, пробирая до костей и заставляя неметь кожу. По мере возвышения героям все отчетливей открывался величественный и мрачный пейзаж. Горы и степи только сейчас показали настоящую свою величину – бескрайнее пустое пространство, казавшееся почти безжизненным, если бы не маленькие мерцающие огоньки костров там и тут – походные лагеря Орды. Горы, холмы, впадины, реки и озера, водопады и редкие леса были видны с Лысой Горы отчетливо, до мелких деталей, сам воздух как бы стал прозрачнее, делая невероятно далекое ближе, чем собственная ладонь. И над всем этим нависало алое небо, ничуть не ставшее ближе за время этого подъема. Зато ближе стали облака – рваная пурпурная масса, переливающаяся блеском малиновых молний. Облака образовывали собою титанические фигуры, из которых воображение рисовала полубожественных чудовищ, сходящихся в смертельной схватке за владение умирающим мирозданием. Может быть, хан Бекет и желал почувствовать себя таким же Богом, что с высоты смотрит на мир, который будет принадлежать ему.

Но на вержине героям пришлось узреть отнюдь не божественный вид Хана. Та злосчастная лохматая веревка оказалась ничем иным, как его правым усом который начинал свой рост из развалившейся перед шатром огромной тушей чудовища в отлично узнаваемой раззолоченой тюбетейке. Оно лежало на боку, раздувшись и покрывшись синюшными опухолями размером с походный котелок. Лицо хана Бекета превратилось в один сплошной рот – вечно раззявленную черную дыру с обмылками зубов в бледно-розовой челюсти и вывалившимся языком, которым можно было дважды обмотать человека целиком. У него уцелела единственная рука – и эта рука одним махом загребала со скатерти невиданные яства, которые материализовывала расстеленная перед чудищем расписная скатерть с греющим душу русским узором. Сожрет все – плаксиво завоет, и скатерть тут же исполнит невнятное, но столь очевидное желание чудовища, и снова породит на свет щедрые угощения самого изысканного толка.

А перед ханом, лишившимся человечьего облика, сидел на камне второй знаменитый сказочный кот. В отличие от того, что ходил по цепи, этот имел скромный рост в неполный аршин, красивую шерсть серой в полосочку расцветки, которая невольно провоцирует назвать кота Барсиком, и одежду. "Барсиковый" кот был наряжен в заморский черный камзол, старый, но ухоженный, в красные сапожки, и носил на носу кругленькие очки без дужек, с затемненными стеклами. Последние он явно надел шику ради – в них ничего толком не было видно, а его глаза были изрядно больше этой затейливой оптики.

Первым в диалог вступил Соловей.
- Я смотрю, Солнцеликий Владыка изволил тяжкко заболеть. – Язвительно сказал разбойник, шагнув вперед, и как-бы невзначай спрятав руки в карманы плаща. – Не иначе, съел что-то не то. Знаешь, что-нибудь про это, Кот-Баюн?
- Здрррравствуй, Соловушка. – Невозмутимо проурчал Кот-Баюн, изобразив улыбку на своей кошачьей морде и, сверкнув глазами, снял очки, деловито протирая их. – Не скррою, некоторррое отношение ня к этому имею. Но мяу... меню составлял Его Величества Мурррстеррра Кощея Бессмуррртного любимый МЯ-сник, Рродислав Хапилов. Волею прррромысла он давно уж осел в этой пустоши, и мимоходом помог мррне ррешить вопрррос орррды.
И переведя взгляд на героев, сказал.
- Мр-мр, вот вы какие – избррранники Вершителя Судьбы. Не торрропитесь хватать оружие. Мя хочу рразррешить все миррром.

      Предчувствие — дело непростое. Командир должен различать, когда у людей его страхи да оправдания для собственной лени играют, а когда чутье действует. Матушка была не просто баба деревенская или хозяйка нерадивая, что рот раскрыв к каждому шороху прислушивается и каждую примету перебирает. Ходила она путями Господними, имела дар ясновидения, и ежели уже после того, как Соловей одно из существ свистом посек, сомневается, стало быть, нужно к ее словам прислушаться.
      — А и правда, — сказал Василий. — Береженого Бог бережет. Может, неспроста тут эта колбаса разлеглась, ход в шатер преграждая. Может статься, это западня. Сначала остальных мечу предадим, а затем уж к этой твари приступим!
      Не по нраву было такое княжичу — почти что как сонных резать. Но ведь то не люди, то твари нечеловеческие. Следовало сцепить зубы.
      — По одному не расходитесь только. По-двое — так быстрей управимся. Нас восемь как раз. Поундс с Матушкой, Лелислав с Францем, Соловей с Фокой, Маринка со мной. Дело неблагодарное, да нужное.

Вы не можете просматривать этот пост!

Пляшущие молнии не исчезли. Но неимоверное усилие Лин что-то сделало с ними - их сеть вдруг разомкнулась и поднялась, выпустив девушку, а потом вновь сомкнулась. Линдли увидела повисший в воздухе огненный контур человека. Молнии сверкали и бесновались в нём. Потом часть их отделилась и нарисовала ещё один контур, затем ещё один - и перед потрясённой Линдли внезапно сложилась целая картина: скалы, окружавшие корабль Гиа'Лиса, сам звездолёт, рядом её "А-Крыл", и - она, огненная Линдли Ндиала, стоящая на утёсе! Из бортов "Кортика" вдруг появились огромные красные крылья, кабина деформировалась в уродливую голову, и секунду спустя корабль будто бы родил чудовище - красно-жёлтого, словно раскалённного, дракона! Дракон приподнявшись на лапах, угрожающе потянулся к стоящей на утёсе Линдли и приблизил пасть к её лицу. Но огненная девушка не дрогнула - она стояла, сжав кулаки и упрямо стиснув губы. Дракон злобно рыкнул, так что со скалы сорвалось несколько камней, затем опустился на все лапы, осмотрелся по сторонам и вдруг, подцепив крылом линдлиного "Малыша", перевернул его вверх ногами. Потом он ещё раз взглянул снизу вверх на тви'леку, показал ей огромные зубы и неуловимым движением улез обратно в "Кортик". Картина поблекла. Молнии начали выпадать из узора, лупить в стены; контуры стремительно рассыпались. Через несколько секунд всё окончательно исчезло. Грохот стих. Свет в отсеке стал нормальным. Линдли медленно открыла глаза.
Гиа'Лис, замерев, держал её за руку и смотрел то ей в лицо, то на энцефалограмму. Ему было боязно шевельнуться. Он слышал, как снаружи падали камни и ещё что-то; он чувствовал, как трясся "Кортик". На мониторе же запечатлелась какая-то дикая мешанина линий.


- Даллен! - вдруг окликнул из-за угла неизвестный. - Эй, Даллен!
Голос у него был сердитый и какой-то отмороженный. Возникшее препятствие, похоже, злило его, а не пугало.
Судья Бретт отступил за бочки, туда же, где только что прятался тот, второй. Высунувшись, он сделал знак Тереку Сатту - мол, скажи или сделай что-нибудь.

Хоть и был Царь Кощей Бессмертный самым лютым врагом многострадального народа русского – да не единственным. Бесчисленные полчища лютых ворогов топтали сапогами и копытами богатую и щедрую русскую землю, желая изжить с нее людей и самим ею править и на ней жить. Были здесь и степные варвары, пришедшие из мест, где нет ничего, кроме камней да песка. Были здесь и люди из европейских держав, что самих русских считали дикарями, не заслуживающими такого богатства. Бывало, и сами русские шли брат на брата с мечом и копьем. Ничем особым среди бесчисленных врагов Руси не выделялся хан Бекет.Но это только на первый взгляд.

Покорив множество земель, объединив под своим знаменем десятки племен, обложив данью множество правителей, и снискав себе славу умного и хитрого полководца и безжалостного воина, хан Бекет искал себе сопоставимого противника. Он нашел его в лице русских воинов – покорить таких он считал высшим проявлением своей силы, и на то положил свою жизнь. Он уважал стойкость русских, их отвагу, их братство и их честность, и потому с ними был жесток и суров особенно. Его воинство редко брало в плен, а кого брало – тех мучили хановы палачи, пытаясь сломить волю непокорного народа, показать свое над ним превосходство. Женщины русские у них ценились – ордынцы угоняли их с охотой, веря, что сын от русской женщины соединит в себе лучшие качества двух народов. Хан Бекет оказался самым долгоживущим противником Руси – он пережил даже самого Кощея Бессмертного, многие годы досаждая русскому царю у границ, то отвоевывая многие русские земли, то теряя их. Победы подстегивали хана к новым битвам, поражения подстегивали еще сильнее. Хан привык к войне, в ней видел смысл своей жизни, и бесконечные схватки с русскими не были для него утомительны.

Во времена похода Ивана к кощееву царству Бекет снова собрал свое войско, может статься – самое большое за всю долгую историю этой вражды. Два войска, русское и ордынское, сошлись когда-то в чистом поле невдалеке от реки «Большая Шушь». По давней традиции битва начиналась с поединка двух самых лучших богатырей. И вот-вот сошлись бы уже два поединщика в смертельной схватке, как вдруг….
- Стойте! Стооойте!
Прямо под ноги коням бросился Иван-Дурак, и едва не растоптали незадачливого героя оба коня. Ордынский богатырь рванул поводья – лошадь взбрыкнула, и сбросила того с седла. Русский же, как увидел, что на царевича несется, сам своего коня стреножил, и вместе с ним упал в пыль.
Потом выбежали и соратники Ивана, ругая того последними бранными словесами. Чернобород его за воротник подхватил, как котенка растрясая, а Орел, Горыня, Дубыня и Усыня во все свои голоса того ругают, мол, куда ты дурак между богатырями лезешь, да между двумя войсками становишься. Такой гвалт подняли, что и позабыли сами, что посередь битвы оказались. Опомнились только тогда, когда с обеих сторон в них копья да стрелы наставили.
Вышел тогда к богатырям-кощееборцам сам хан Бекет. Тут же ордынцы в ноги ему упали, а русские, хоть и все смелые, на шаг отступили. И молвил хан Ивану.
- По какому праву битву ты прерываешь, русский? Я к этой битве войско три года собирал, еще три года каждый меч точил да тетиву на луке натягивал, а уж ждал я такой битвы всю свою жизнь.
И тут же Иван поклонился хану от пояса, не глядя на своих друзей-спутников, и повел речь собственную.
- Коли ждал битвы такой всю жизнь, так что тебе стоит еще год пообождать? Неподалеку тут войско Кощеево стоит, темная рать напасть на Русь готовится. Битва эта им только на руку станет – как закончится она, то кощеевцы и тебя, хан, побьют, и наших, русских загубят, а потом и дальше пойдут, бесчестно отняв у тебя победу, которой ты желаешь. Коли хочешь – поборемся с тобой, но погоди, пока я и братья мои проклятого Кощея загубят.
И тихонечко склонившись к хану поближе, прошептал Иван.
- А как возвращаться буду – непременно к тебе, Светлейший, загляну. Слыхал я, что пуще войны ты только пир горой любишь, так будет тебе такой пир, какого ты нигде бы не видал.

Хан впервые за много лет рассмеялся, и хлопнул по плечу храброго и прямого до глупости парня.
- Так и быть. Обожду я чуток, пока ты Кощея победишь, да непременно дождусь твоего подарка.
Друзья Ивана так рты и раскрыл. Да и войско русское глазам своим не поверило, что так легко хан Бекет отступил. Н хан свое слово сдержал-развернул свою орду, да и умчался с нею обратно в степь. И ждал ровно до того, как снова нашел его Иван, и исполнил сое обещание, подарив хану Бекету добытую им скатерть-самобранку.

Жаль, что война хану Бекету все равно нравилась слишком сильно.


------------------------------------------------

На обратном пути от Лукоморья плавание прошло намного спокойнее. Если не считать явления змея Велеса, царя всех змей и ползучих гадов на земле, конечно. Ну а так – погода не бушевала, морок и видения не пугали множеством сцен конца, а чудовища морскиене успели оголодать настолько, чтобы бросаться на корабль Малаха, не боясь бомб и выстрелов. В пути, правда, погибло еще несколько моряков – двух утянули морские гады, один свалился за борт, а еще одного сам Малах укокошил, увидев, что тот прячет от него раздувшуюся от неведомой, но как видно очень заразной болячки руку. Никас сетовал, что если б вовремя успели отрезать – вернулся бы разбойничек живым к семье. А так – болезнь уже глубоко забралась в человека, и Малах проявил вовсе не жестокость, а с какой-то стороны и милосердие. Правда сам Малах, наверное, изрядно бы удивился.

В Велесовом Хвосте корабль Малаха встречали всей станицей. Еще как показался кораблть на горизонте, на берегу уж было нее протолкнуться от орущих что-то неразборчивое жителей, которые радостно свистели, бросали вверх шапки и Махали платками. Как опустился трап – вся толпа взбежала на корабль, и буквально вынесла и кормщика,и команду, а заодно загребли и самих героев, хотели они того или нет. Вынесли, донесли до подворья Малахова, и там качали, подбрасывая высоко в воздух.
- Ну все, все, шабаш! – Счастливо орал Малах, пытаясь удержать на голове шапку, и не выронить вдобавок железную клетку с встревоженным Летуном. – Да поставьте уже на землю, сукины вы дети! Лучше б стакан уже поднесли! Ох, щас сблюю…
После того, как Малаха покачали, его молча и крепко обняла его жена. А потом так же молча отвесила звонкий подзатыльник, и ушла хлопотать по дому, оставив атамана разбойников чесать голову и с глупой улыбочкой бормотать.
- Эх, бабы….

Потом пришло время расчета. Вторую половину своего вознаграждения Малах принял даже с большей охотой, чем первую. Опять же, придирчиво осмотрел и на зуб попробовал каждый гривенник, и только убедившись, что это действительно золото, сгреб драгоценные кругляшки с чеканным портретом Ивана Последнего, упрятал их во внутренний карман жилетки. А после того - сердечно и от всей души попрощался с героями.
- Убирайтесь с глаз моих, и чтоб я вас больше никогда в жизни не видел! – И добавил. – А если вы после всех этих мучений еще и солнце не вернете, я ворожею скажу, чтоб вас всех проклял. Все, кыш, кыш, кыш, кыш, кыш.
Толстые близнецы выпроводили героев за ворота, где ждала их цыганка Злата. Она пришла только для того, чтобы подмигнуть Василию, и сказать.
- Говорила же – любит тебя вершитель судьбы. Дал время на любовь. – И тут же грустно вздохнула. – Может, оттого и даже в этом путь твой простым не сделал. У него вечно так, кого больше любит, на тех и все шишки сыплются.
Но говорит много было недосуг, да и бездельничать тоже – важное дело ждало впереди. А потому, раскрыв книгу, и мельком отметив, что исписанных страниц в ней стало больше, княжич Холмский открыл книгу на первой, которая была еще чистой.

И сказ новый начался.

------------------------------------------------

У самых границ нынешних ордынских владений располагалась деревня с символическим названием Голодухино. Название это было выстрадано долгими годами бесконечных войн с ханом Бекетом. Границы сдвигались туда-сюда, и деревня частяком меняла хозяев. Ее занимали то ордынцы, то русские, и все брали с каждого двора долю зерна да скотину. Два войска попеременно кормить - то не шутки, а вдобавок, бывало, сходились они прямо на месте деревни, превращая ее в место побоища. Кони вытаптывлаи поля, случайно или намеренно поджигались дома, да и варвары частяком угоняли баб и убивали мужиков, так что неудивительно, что деревня находилась в состоянии постоянного голода и разрухи. Кто мог - тот сбежал, а остались там только самые нищие или самые упорные.

К тем временам, как вошли в Голодухино наши герои - они увидели, к чему пришла эта деревня. Издали казалась она очередным заброшенным селением, где из жителей только привидения в покинутых домах, да нечисть хищная рыскает неподалеку от людских троп. Только в нескольких хатах мерцал отсвет теплого домашнего очага, а из приземистых печных труб курился дым, уносясь в кровавый небосвод. Из почти трех десятков хат жилыми осталось пять, и почти во всех жили уже старые, согнутые годами и непосильным трудом крестьяне. Один из таких как раз на крылечке сидел, и проходившим мимо на своих конях героям молча кивнул в знак приветствия. Наверное, были тут все-таки и молодые, и даже детишки - кто-то из героев заметил на пыльной дороге оброненную самодельную куклу из тряпок.

Вдали было видно огромное поле, которое как раз сейчас вспахивал один-единственный человек. Правда, один-единственный. Даже отсюда было видно, сколь он могуч, и как легко волочет за собой огромную соху - наверное здешний кузнец ковал ее месяца три. Эта соха выворачивала из земли огромные валуны, а неподалеку от поля грудой лежала куча других, выкорчеванных ранее. И тянул эту соху человек будто бы безо всякой натуги, легко и просто, словно ему просто положили на плечи нитку.

В другой стороне виднелась сторожевая каланча со знаменем здешней дружины. Возле нее разожгли огромный костер, и к нему сейчас дружинники тащили что-то огромное и бесформенное. У Мирославы при взгляде на это екнуло сердце - что-то сродни этому жило в гробу Алексея Орла. Но это, видимо, было уже мертво - его прямо утыкали стрелами и копьями, сделав похожим на лысеющего ежа, и волокли веревками. Тварь эта, впрочем, так просто не сдалась - оттаскивали ее от места побоища, где вся земля была изрыта, а на ней лежало, как подсчитали самые зокрие, восемь тел павших в бою воинов.

      Забыл Василий, где земля, где небо, чуть от Маринкиных слов сознания не лишился. Не знал он, как это бывает, не любил за жизнь свою недолгую никого и никогда. Забавлялся только да понимал, что женят его однажды на боярской дочке, что будет она ему хорошей женой, родит детей, чтобы род их продолжить, а там... стерпится-слюбится, как отец говаривал. А любовь? Ну, а что любовь? Это ж только в песнях поется, а он уж не безусый мальчуган был, чтоб в них верить.

      Лишь раз засомневался он в этом, когда увидел, как Вихрь, жеребец его соловый, кроет неистово статную вороную кобылу. Разозлился он на коня, сам не зная, отчего, пошел к нему, плеть для удара прибирая, да остановил его конюх Семен: постой, говорит, княжич, не видишь, любовь у них. Опешил от таких слов Василий, вскинулся, мол, что ты такое лепишь? Любовь — то когда в церкви венчаны, родители благословили, в тереме одном живут, а это ж животина, звери, блуд. А Семен ему ответил: "Наслушался ты, княжич, попа верно. Твой-то соловый ни на одну другую не смотрит, истомился весь по воронушке этой, не может без нее. Не мешай ты ему. Не всякий конь так будет, да и человек не всякий. А коли помешаешь — лютой ненавистью он тебя ненавидеть будет и однажды подведет." Усомнился тогда княжич во многом, что до этого ясным казалось, и бить жеребца не стал.

      А теперь и сам понял, ртом воздух ловя, как это, когда не можешь без кого-то.
      В лесу был он волком злым и голодным: только и желал, что войти, овладеть, напиться страстью из пересохших губ, выкупать пальцы в волосах, ниспадающих черными волнами, вырвать из груди ее высокой стон, до того ее довести, чтобы сладкой судорогой крутило ей тело — словно отомстить ей хотел за то, что проняла его дурманом любовным, так отомстить, чтобы от сладости зашлась вся.
      А сейчас, чувствуя, как прижимается Маринка к нему, как сливается с ним, как голову на плечо кладет, почувствовал Василий, будто раскрылось что-то наподобие цветка у него внутри — то теплое, что чуть не задушил он минуту назад, в каюту идучи. И выпорхнуло из этого цветка всего одно желание, и село ему на плечо теплым сполохом солнца, которое ни разу он не видел.
      Никогда ни к кому он такого желания не испытывал, а теперь почувствовал: захотел, чтоб Маринка счастлива была.

      Но закончилось все быстрее, чем он надеялся.
      Явилось откуда ни возьмись чудище неведомое, взмахнуло лапищей — вонзила змея в него зубы отравленные.
      Вскрикнул княжич гневно, заскрипел зубами — да что поделаешь, потекла отрава по венам, занемел от нее бок, засаднил.
      Был бы против него колдун какой или дракон или демон — схватил бы он саблю, заслонил бы собой Маринку, перекрестился бы да и ринулся в бой.
      Но то царь был Змеиный.
      Ну, кинулся бы он на него, ну победил бы даже — и что тогда? Спасло бы его это от яда? Сняло бы проклятие лютое с Чернавки?
      Не блистал Василий науками, не отличался знаниями, не было у него премудрости книжной, но уж чего-чего, а с царями говорить его учили крепко. Царь он хоть змеиный, хоть русский, хоть хоть заморский — всегда одного толка.
      Пересилил кое-как княжич боль, поклонился, но не до земли, ведь и сам он не простого рода был, и об этом не забывал. И сказал, за руку Маринку держа:
      — Исполать тебе, Царь Змеиный! Врут стало быть, о тебе песни наши: во много раз ты против них величественнее, во много раз могутнее. Зовут меня Василий, роду я княжеского, повиниться я перед тобой хочу. Во сыром поле, что на Желтых Водах, убил я Змея-Кровавоглаза, твоего, стало быть, подданного. Исказила его сила темная, ошалел он от колдовства черного: стал питаться одной лишь плотью человеческой, житья людям не давать. Сразил я его в честном бою, силой и храбростью. Коли хочешь ты с меня за то спросить — изволь, готов я ответ держать. Что до дерзости моей, то не было у меня в мыслях тебе обиду нанести. Но создан наш род людской не так, как твой народ — не хозяева мы сердцу своему, не вольны ему приказывать. Если же хотел ты заставить меня пожалеть — не жалею я ни о чем, бо не так страшно умереть, как жить в тоске смертной до скончания лет, зная, что не обнял любовь свою, по малодушию струсив, пусть и пред таким грозным и великим царем, как ты.
      Василий вздрогнул, чувствуя, как яд начинает жечь тело, но кривить лицо перед чудищем не стал, только облачко пара из рта вышло на выдохе.
      — Коль не врет молва о твоей мудрости и могуществе, стало быть, знаешь ты, кто я, куда иду и что ищу. Не даром из всех мне Хранитель древа книгу отдал, что путь нам указать должна. Не рано ль решил ты извести меня, великий царь? Аль не любо подданным твоим на солнце погреться, как слышал я, в старину бывало? Аль хорошо им в вечном сумраке жить? Что до Маринки и до зла, которое ты над ней сотворить желаешь, на то твоя царская воля, а от себя скажу — хоть всю ее в змею преврати, не станет она мне от того менее милой.
      И поклонился в другой раз.

На корабле Лелислав ходил тенью, сам не свой, избегая не то что товарищей, а даже Никаса, с которым с удовольствием коротал время дорогу сюда. Однако же, после обеда, по собой же заведенному порядку, достал гусли, не то решив, что собственное настроение -- не оправдание чтоб нарушать данное слово, не то в привычном ремесле ища забвения.

Песню, однако, выбрал вопреки заведенной традиции, не петь о ратных делах. Объявил, что сказ будет заморский-греческий, о жизни и подвигах какого-то Тезея, сына Эгея.

Греческая-то может и греческая, а по началу сага от викингской не отличалась ну ничем. Родился, мол, у царя сынок, как и положено, расти был отослан куда подальше, зане в палатах всегда найдутся те, кто главному наследнику не рады, так что пока за себя постоять не может -- дальше от дворца целее будет. Ну а как вырос -- так и пришел ко двору папаши, по дороге, как и положено, вломив кому надо, чтоб батюшке лишний раз дружину не гонять за всякой мелочью.

И только тут-то отличия саги от скандинавской и начались. Ибо отец героя, хоть вроде и царь гордый, а дань кое-кому платил, как выяснилось. И платил как-то не по-людски: серебром да золотом; а платил он семь юношей и семь девушек в год. Герой деревенский, ясное дело, такого столичного непотребства вынести не мог, и вызвался отправиться одним из четырнадцати, чтоб на месте разобраться, в чем там дело, да прекратить лиходейство. Наперед думать, стало быть, у героев не заведено, ни греческих, ни скандинавских, ни тех что промеж.

Попал с этим замыслом Тезей как кур в ощип, ибо как доплыл корабль с данью до места назначения, попал прямо в лапы местной страже. Которая, ясное дело, оружие отобрала до последнего ножичка, и юношей под замок. А выяснить удалось следующее. Что с некоторых пор на острове нет царя, правят им одни царицы. Точнее, царевны, ибо как царица родит дочь -- с этого момента уже не она а дочь считается правителем. Вопрос, что происходит с сыновьями, само собой, считается неуместным. А самое главное, что мужем при всех этих царевнах состоит некоторое чудовище, получеловек-полубык, живущий в лабиринте, и которому, собственно, в жертву четырнадцать человек в год и надобно; чтоб злость всою выплескивал, когда не занят подготовкой очередной смены поколений у правительниц. Ну и вестимо, поскольку жертв ему кидают по одной и без оружия -- дела их безнадежны.

И вот, сидел себе в заточении Тезей, ждал неизбежного, да горевал о том, как же он так по-глупому в петлю геройскую свою головушку сунул. Как тут явился к нему... (Лелислав вроде как даже путался, как явившегося описать). Вроде как хмельной дух. Только не тот, который к каждому является, стоит его правильно почтить, а тот, который дух всего хмельного пойла: и пива, и зелена вина, и не зелена а вполне себе золотого, и браги... Явился и говорит, де ему тоже не по нутру, что здесь творится, так что Тезею он бы помог. Только задарма даже верховному духу помогать впадлу, так что интересует его, что Тезей ему предложит за помощь. А Эгеев сын, честная душа, и отвечает, что мол нет у него сейчас ничего, что было то стражники отобрали, но если здесь на славном подвиге своем чем разживется -- пусть Мутноглазый себе что хочет затребует из добычи. "Так тому и быть!" -- согласился Заплетающий Ноги, а подошел он к делу творчески. Его волей всякий на острове, как выпил, до таких чертиков набрался, что начал Тезея принимать за девушку. Всякий, кроме Царицы, ее, кстати, Ариадной звали. Сказал Дарящий Веселье, что дальше герой уж пусть сам выпутывается. А Тезею больше и не надо было, как несчастная девушка, приготовленная к жертве, он уже по всему дворцу разгуливать мог, лишь бы за стену не сбегал. Вот он и пристроился в служанки к Царевне, якобы за работой не так боязно смерти ждать. Уж что там дальше было -- ни в сказке сказать, ни в приличном обществе, чай Ариадна не дурой была, человека-то быку предпочла. Обо всем остальном она и позаботилась: и чтоб в лабиринт Тезей все входы-выходы узнал, и чтоб попал туда не голый, а с оружием. Ей-то как правительнице такое обустроить было раз плюнуть.

Хоть тот бык и силен был как бык, а на руках копыта -- оружие не взять. Да и рога мечу не ровня. Одним словом, идет бычок -- качается. И вот, уже собирает герой победный пир, чтоб стало быть на острове воцариться, как законный царь и муж природной царицы, ан после первой чаши является к нему хмельной дух, и говорит "Ариадну -- мне".

Тезей долго царил во граде своего отца, стал мудрым правителем, его любил народ, он прижил детей от трех красавиц, и выиграл бессчетное число войн, обложив данью половину своих соседей; он так никогда и не был побежден в честном бою, в старости, его столкнул с обрыва его собственный раб. Есть много геройских сказаний у греков. О героях, что после победы передрались за разделом добычи; героях, насильно взявших в жены наследниц царств и убитых женами в собственных постелях; героях, ради короны убивавших собственных отцов; героях, сходивших с ума и приносивших в жертву самим себе собственных детей; героях, в безумии своем деливших ложе с богинями, и старевшими за год на сто лет. Особняком стоит сказание о Тезее -- герое, что не посмел.

- Ага! - Согласился с Фокой кот. - Сразу и выскочит.
И добавил, для верности.
- Падлой буду.

А вот вопрос Мирославы заставил кота смущенно заложить руку за голову, и отвести от нее взгляд - насколько это было возможно с завязанными-то глазами.
- Ну так в том же был самый сок! Самый интерес! - Признался он. - Если уж я сам вываливаюсь в те сказки, которые рассказываю, так разве интересно будет мне самому себе сказки сказывать, да самого себя спасать? Намного лучше, когда я и сам не знаю, куда вы придете! Вы ведь, получается, не только герои, а немножко даже и мои слушатели, а вы сами знаете, что сказки всегда нуждаются в тех, кто будет их слушать! И больше вам скажу - вы немного и творцы, вы мне самому подобны! Вы идете впереди моего пера, вы сами чертите собственный путь в моем повествовании. И по вашим делам и конец вашей сказки будет Знаете.... Может вы сейчас не поймете, но сами собой, самими душами своими, в вас вложенными, делаете эту сказку НАСТОЯЩЕЙ.

В голосе Кота вдруг почувствовалось какое-то тепло, доброта, его голос перестал так загадочно вкрадываться в сознание, став лишь звуком, и чуть дрогнул, не как у мистической фигуры-демиурга, а как у живого существа с эмоциями.
- Я шел на риск, ища героев для своей сказки, которые мне не подчинены. И риск этот бы велик, ведь нельзя давать творить историю кому попало. В неумелых руках она чахнет, застаивается, умирает, в нее никто НЕ ВЕРИТ. Но я рискнул, доверил ее вам, и все же не прогадал.Вы - лучшие из тех героев, каких я только мог желать, и благодаря вам эта сказка станет, может быть, самой лучшей из всех, что родились в моей голове!

Кот растроганно всхлипнул - и тут же встряхнулся, и откашлялся.
- Что-то я заболтался. Вот что - считайте это сделкой! Вы спасете весь мир, и даже не один, и заодно все, что в этой жизни вам еще дорого. А я взамен получу нечто несравнимо лучшее - историю!


И после всего этого Кот уже обратился к Мирославе.
- Знаю, матушка, вы в сомнениях. Я скажу прямо - я не Бог, даже для этого мира. Иначе ведь выйдет, что и вы - тоже боги. А ведь богами вы себя вряд ли чувствуете, а? Особенно когда у вас ноги гудят после всех этих путешествий по бесконечным дорогам Руси со всеми их буераками и грязью, а в желудке пусто, как в барабане и он сам себя переваривает. Я не знаю, есть ли бог вообще. - Когтистая лапа легла на плечо Мирославе. - Но я хочу, чтобы он был, Василиса. И отчасти я завидовал твоей вере. Без нее даже Ученым Котам порой трудно. Но пусть это будет между нами.

У Чернавки слеза прозрачная да соленая по щеке бледной пробежала. Выбралась она из уголка глаза черного и по гладкой коже устремилась, как река бежит к морю-окияну. Представила она, сколько еще дорог прошагать придется. Сколько боев выдержать, тягот перенести. Она-то надеялась, сразу в путь к Солнцу отправится, а тут еще кучу всего придется отыскать и добыть.

Подошла она к Хранителю, шею руками белыми обвила, пальчиком за ушком почесала.
- Злой, котик! - говорит. - Нехороший! Совсем расстроил бедную Маринку. Но я тебя прощу, если подскажешь мне где еще пару вещей сыскать. Как бой с чудищем местным показал, маловато клюки железной, мне бы меч-кладенец по руке пришелся.
Улыбнулась Чернавка и продолжила:
- А всей нашей честной компании летающий корабль нужен, на худой конец, ковер-самолет. Помоги Хранитель Мудрый, скажи, где диковинки лежат!
А сама пальчиком за ушком чешет и чешет.

- Да. Он действительно был своего рода русский царь. – Подтвердил кот. – Но это было слишком давно. Седая старина.
Францу же Хранитель ответил без особой ясности.
- Все узнаешь, друг мой. Все узнаешь. О вашей избранности и о том, почему же именно вы, я расскажу уже после истории. Она тебе понравится!
А пах Кот... Как кот. Как самый обычный дворовый котяра, какие живут у обычных людей, ловят мышей и бьют горшки.


Дождавшись, пока герои распалят костер и полукругом усядутся подле него, Кот легко, словно бы ничего не весил, вновь вскочил на свисающую с ветвей цепь. Вскочив – неторопливо пошагал по ней, нисколечко не покачиваясь. По цепи он поднимался все выше и выше, но когда он заговорил – голос его звучал так, будто Кот был совсем рядышком со своими слушателями.
- До того, как стать Кощеем Бессмертным, у него было другое имя, обычное и человеческое, как у всех у вас. – Вел рассказ Кот. – Жаль, но я не был так в нем заинтересован, чтобы запоминать, ведь оно так мало значило для сказания. Но все же, Кощей был человеком. Вот, посмотрите.

Огонь костра, который в тени Мирового Дерева стал единственным источником света, вспыхнул сильнее и ярче, и в этом огне перед героями предстал красивый юноша с длинными русыми волосами, да в ладной белой рубахе с узором. Рубаха эта выглядела просто, но сшита была из хорошей ткани, а узоры были сильными оберегами. Лоб был тоже украшен очельем с таким же узором. Некоторые герои смогли узнать этот узор – он защищал носителя от безумия. Будущий Кощей совсем не выглядел воином, у него не было сильных и грубых рук, привыкших к оружию, его пальцы были гибки и длинны – такими хорошо играть на инструментах, красиво писать или кого-нибудь гладить. Лицо было нездорово-бледным, но эта бледность будто придавала ему своеобразной красоты, свойственной только знатным людям.


- Хорош, правда? – Отметил Кот, где-то там наверху идущий по цепи. – Младший из шести сыновей великого князя. И не узнать в нем того, чем он стал. Если только не посмотреть в глаза. В них навсегда застыл страх перед смертью.


Да. Юный наследник был одержим страхом перед смертью. Его фигуру вновь поглотил огонь, а тени на коре Мирового Дерева заплясали, формируясь в что-то новое. И сами собой эти тени формировали новую сцену. Юный Кощей с ужасом смотрит на своего отца, который хрипит, кашляет и тянет к нему руки. Вместе с ним стоят шесть его братьев, но только он настолько сильно напуган зрелищем, что обмочил свои порты, и с визгом бросился вон из комнаты. Следом за ним медленно вышла его черноволосая сестра – будущая Баба-Яга.

- Смерть его отца напугала отрока своим ужасным обликом. – Вещал Кот вкрадчиво. – Бедняга был очень уж впечатлителен, не зря носил это очелье, сделанное ему его сестрой-ведуньей. Девочка уже тогда много знала потаенного, чего знать нельзя. И она пообещала ему найти способ не разделить судьбу отца. А между тем –молодому Кощею надо было заменить отца.

Новая сцена открылась взору героев – молодой Кощей, севший на трон, и с ужасом вжавший голову в плечи, когда на нее опустили корону.
- Он был наследником земель отца, потому как старшие братья уже успели завоевать собственные царства. А младшенький воевать не умел, да и как говорил я, был очень уж впечатлительный и слабенький. Но его поддерживала сестра.

Его сестра появилась только на пиру, на котором он принимал пятерых своих братьев. В разгар трапезы, когда все, кроме нового правителя, были уже пьяны, она появилась за его спиной, и склонилась к самому уху юного Кощея, вкрадчиво шепнув ему.
- Каждый из них хочет тебя убить.

- Правда ли это была? – Вопрошал Кот. – Возможно. Отпрыски князя строили свои владения сами, были решительны, и добивались чего желали. Может статься, каждый из них желал включить владения отца в свои собственные, считая себя заслуженным более других, а особенно более боязливого хлюпика, что удрал из отцовской спальни, испугавшись умирающего родителя. Но важно то, что будущий Кощей испугался скорой кончины. И упредил события.

На том пиру все братья до единого были отравлены. Герои увидели, как во главе стола в тронной зале сидит юный отрок в короне, а остальные места занимают трупы с искаженными в агонии и посиневшими лицами. Сидит – и с глупым хихиканьем попивает вино, слушая, как там, за стеной, кричат дружинники его братьев, которых, словно кур, вырезают его собственные солдаты. Потом все пропало, остался только хохочущий царь с кубком, смеющийся все громче и безумнее, и стареющий на глазах. Тот самый царь, который соединил все завоеванные братьями земли с отцовской, и дал рождение государству под названием Русь, и продолжил ширить его и укреплять.

- Он познал силу. Он полюбил власть. И он полюбил злато. – Мрачно говорил Кот. – И он по прежнему боялся смерти. Вот тогда-то и поименовали его Кощеем. Царем смерти.

Хоть Русь и росла и ширилась, хоть становилась она сильнее, наводя страх на распоясавшихся варваров, ее народ был несчастлив. Новый царь был не в пример былым жесток, и силу своего государства использовал и для того, чтобы держать за горло собственный народ. Он лил кровь и без нужды, ради того, чтобы просто почувствовать свою власть. Он обирал и гнобил рабским трудом людей, и был глух к их мольбам и стонам. Он бездумно копил золото, наслаждаясь осознанием своего богатства, когда всем людям было нечего есть. Своих подданных он держал в страхе лютой смерти. И совершенно ни перед чем не останавливался на своем пути к бессмертию.

Сестра гадала ему много раз. Кости и внутренности всегда предрекали Кощею смерть, доводя его до ужаса. В припадках этого ужаса он разрешал Яге немыслимое. Они с Кощеем приносили людей в жертву темным богам целыми деревнями, пытаясь выторговать Кощею вечную жизнь. Гнали на погибель других людей, чтобы искать в дальних и опасных землях утерянные знания. Сотни безвинных душ, реки крови, которую они пили ив которой купались, пуды непорочной плоти, которую они ели. Я даже не буду рассказывать вам о том, на что ей пришлось пойти, чтобы заучить Неписанный Язык, чтобы все-таки начертать на Игле те три заветных символа, даровавшие Кощею право вечно быть на Земле. И когда узнали люди о том, что не будет их мукам более конца – они восстали.
Пламя полыхнуло особенно сильно – и вот уже оно было везде, ни в малейшей степени не вредя героям. Среди этого моря огня стоял Кощей, крича в агонии. Он горел, и не мог сгореть, сносил удары, и оставался жив, а люди никак не могли уничтожить своего мучителя. Пламя жгло его, но не испепеляло. Стрелы и лезвия пронзали его, но не могли прокусить его плоть, просто отскакивая

- Сестра даровала ему бессмертие, но не силу. После страшной и кровавой борьбы Кощей был свергнут и изгнан прочь, в вечные холода, обреченный скитаться там до скончания времен. Его место занял новый царь, от которого вели род все цари, что были до Ивана Последнего. – Говорил Кот тем временем, показывая сцену того, как обгоревший, искалеченный и оборванный труп бредет сквозь снега и пургу, а его потерявшие цвет глаза глядят вверх, на яркие переливы северного сияния. – Он затаил глубокую злобу на Русь и весь ее народ, и поклялся отомстить им, и забрать то, что принадлежит ему по праву. Он захотел обрести могущество, чтобы создать свое собственное царство, как он называл про себя – Антирусь, и если остальной мир у него в мыслях был в подчинении, то Русь подлежала уничтожению под корень. Она должна была стать такой же пустошью, в какой Кощей оказался.

Кот усмехнулся.
- Великие планы, несбыточные мечты, скажете вы. И будете правы. Но у него было время. Сколько угодно времени. И он им воспользовался. За то время о нем стерли все упоминания, его забыли, его уничтожили, вымарали из истории. Отчасти, для того, чтобы не усомнился никто в праве царской династии на трон при живом помазаннике от другой крови. Имя Кощея зазвучало вновь лишь через многие поколения, и зазвучало совершенно по-новому. Он стал тем, кем его знают сейчас.

А из снежной бури выходил уже не калечный, хромавший и еле-еле идущий труп. Теперь его походка была твердой, прямой и уверенной. Ветер обходил грозную фигуру, закованную в черную сталь. Звучно бряцали угольно-черные, до блеска отполированные доспехи с золотым украшательством в виде слов на Неписанном Языке. Звенела цепь, перекинутая через наплечник с шипами. Руки в когтистых латных перчатках цепко сжимали меч с рукоятью из чьего-то хребта и других костей, и громадным лезвием. Лица у него не осталось – вместо него был обтянутый огрубевшими остатками кожи череп с острыми зубами. В глазницах горел неземной синий огонь. А венчала мертвую голову корона из кинжальных лезвий, символизировавшая то, что власть Кощея – в силе, в оружии, в смерти.

-Хорош, правда? – Сказал кот с усмешкой. - Младший из шести сыновей великого князя. И не узнать в нем того, кем он был. Если только не посмотреть в глаза. В них навсегда застыл страх перед смертью.

Хоть Кощей больше не был человеком, хоть душа его давно умерла, и двигала им все та же застарелая ненависть, безумная алчность и невероятное властолюбие – он все еще умел бояться. Образ отца, хрипящего в постели, не отпускал Кощея. Как не отпускали его зрелище того, как гадает сестрица-Яга - кости и внутренности снова и снова складывались в безобразный узор, предвещающий только смерть.

Яга продолжала гадать ему даже когда стала уже старухой. И она откровенно смеялась над ним, хохотала от души, получая истинное удовольствие от того, как ее брат снова впадает в свой детский страх. Кощей бранил ее, обвинял во лжи, бил, проклял жаждой к людскому мясу, ободрал до кости ногу, свел с ума и выгнал в леса – но снова и снова гадание показывало лишь одно.И тогда Кощей стал думать о наследниках.


- Сэр Поундс был абсолютно прав в своем предположении – Уважительно проговорил Кот. – Воистину, это была блестящая догадка, на грани преждевременного раскрытия истории! Он хотел не ребенка, а лишь сосуд, в котором он переродится, если изыщет кто-то способ его извести с белого света. Но какая же женщина сможет выносить в себе такое зло? Боже, знали бы вы, скольких он погубил…

Кот тяжело и сочувственно вздохнул.
- Хорошо, что и я этого не знаю. Просто потому, что не хочу. Такие подробности совсем не важны для истории, а я все-таки люблю людей, даже если они для меня лишь персонажи в сказке. Много простых женщин погибло в страшных муках, прежде чем Кощей уразумел - ему нужны были особые женщины, одаренные свыше, как царица Василиса Премудрая. Их было восемь, включая ее. Семь из них погибли – такое зло в себе было не по силам выносить даже им.

Тут Кот немного приостановился, и даже проявился из темноты, глядя на Маринку.
- Одну из таких женщин, между прочим, доставлял Кощею твой папа. Во многом благодаря ей он изменился. Но эту сказку он расскажет тебе сам, если ты захочешь знать. Скажу лишь то, что эта женщина была девятой. И она может тебе кое в чем помочь.
Подмигнув Чернавке, Кот снова растворился в дымке. А вместо него возникла тронная зала, уже знакомая всем присутствовавшим – в ней принимал героев царь Иван Последний. Но теперь на троне сидел Кощей, просто сбросив с него старого Еремея.
- Дешевая табуретка у тебя, Еремей, а царский трон. – Насмешливо говорил Кощей, и от звука его голоса даже при осознании наваждения холодело в животе. – У меня в царстве такие в дешевых кабаках ставят. Вы, русские, так и живете в дерьме всю жизнь, и цари не исключение. Зато женщины у вас хорошие. Как дочь твоя.

К большому облегчению слушателей снова заговорил Кот.
- Он захотелне только Василису, но и чтобы русский царь унижался перед ним, чтобы молил и целовал ему сапоги. Но Еремей твердо отвечал ему отказом. И именно это решило дело. Дочь царя было почти некому защитить – Кощей бросил все силы на то, чтобы отвлекать и распылять войска и оттянуть внимание Ивана. Но Кощей не забыл дерзость Еремея, и решился на самое знаменитое свое злодеяние. И вот, мы приближаемся к самому интересному.


Пламя костра вспыхнуло снова, и в нем возник образ высокой, не уступавшей даже Мировому Дереву башне. Эта башня не была отстроена Кощеем, хотя выглядела рукотворным объектом. Она была всегда, и в том или ином виде существовала в каждом из бесчисленных миров. Где-то это вовсе не Башня, а гора, где-то это каменный столб, где-то… Хм… Хоть даже и дерево. Но все это – Ось Мира.

- Ось Мира. – Кот будто смаковал это слово. – Кощей нашел ее в бесконечных своих странствиях, и именно вокруг нее и выстроил свое царство. И подчиняясь своей задетой гордости Кощей задумал повредить ее, сместить, искривить. На это ушло очень много его сил, но ему удалось – и произошел перекос. Множество миров столкнулось с этим миром, и миры эти перемешались меж собою. Если бы ты, Лелислав, спросил Никаса про его астрономические работы – он бы сказал тебе, что не Солнце и Луна ушли с небес – само небо более не наше. Мы находимся под чужими звездами, сразу во многих мирозданиях одновременно, на стыке бесчисленных множеств реального, и бесчисленных множеств нереального. Время остановилось, мы остались в подвешенном состоянии, мы гибнем и разлагаемся! Даже Лукоморье, где берут свое начало истории – умирает. По сути, Лукоморье уже мертво, Лукоморья больше нет. Даже Мировое Дерево уже давно окончило свою жизнь, только этого не видно. А скоро за ним последую и я, его хранитель, вместе со всеми своими сказками и песнями.

Кот трагично умолк, а затем снова заговорил.
- Но в этом есть и прекрасное! Оказавшись в таком незавидном положении, я получил нечто несравнимо-значительное, и может быть, самое ценное, что у меня есть.
Кот выдержал паузу, задержав дыхание, а затем с удовольствием произнес.
- Начало для самой лучшей из моих сказок. Сказке о вас. Сказке, которую я говорю прямо сейчас. Сказке о том, как вы спасете нас всех, совершив путешествие прямо к Оси Мира.

      Рощин не пришел в восторг ни от слов Хранителя, ни от реакции Лелислава.
      Не по сердцу был такой зачин Василию. А гусляр чуть ли не обрадовался, когда услышал, сразу по-иному слушать стал. Ох, вся их эта новгородская вольница — рассадник замашек против державы. Что про царскую власть плохого ни скажут — им словно мед в уши вливают. Давно пора прищучить северный город, да только царь Иван стар уже для такой войны. А может, и силушки у Киева не хватает — с одной стороны хану надо по усам давать, с другой, сказывали, Жигимонт поднимается в ливонских землях... Да и нечисти меньше не становится, сколько ни бьют. Где уж тут ушлых новгородцев придавить? Но ничего, погодите, выйдет и ваш срок.
      — Сказки все это, — недоверчиво проворчал княжич, усаживаясь на землю. Разводить костер Рощин предоставил своим спутникам. — Царь на Руси помазан должен быть. Кто грех такой на душу взял бы, Кощея помазать на царство!? Что-то не так тут.
      Заговорив о грехах, Василий вспомнил и о своих. А вернее, о том, как в лесу, перед тем как упасть в объятия Маринки и предаться с ней самому несвоевременному, самому опасному (если верить словам Златы и Иришки) и (что уж тут скрывать!) самому сладостному из всех своих прегрешений, сорвал с себя крест и ладанку с мощами. А после даже и не вспомнил о том, чтобы надеть обратно, так, за пазуху сунул бездумно. Да и как было вспомнить, если весь его разум без остатка занимали Маринкины спелые губы, белая шея да темные, как лихая ночка, волосы, в которые он зарывался лицом снова и снова...
      А теперь вот вспомнил про крест. Но что-то горячее и упрямое не давало родиться чувству вины или раскаянию в душе обычно набожного Василия. Снял княжич перчатки, достал шелковый шнур, стал кое-как концы сплетать, слушая, что там еще кот расскажет.
      Все же для этого сюда шли так долго.

У многих бы и не получилось уйти от атаки, если бы под музыку Лелислава ноги сами не вынесли героев из «горячих мест». Пули, стрелы и арбалетные болты расходились с вожделенной кровью и плотью за совсем ничтожные мгновения и расстояния, впиваясь в оплавленную землю. Лелиславу это стоило того, что его ранило сразу дважды, едва не сшибая наземь. Было бы и больше, если бы не встал перед ним княжич, недавно с ним собачившийся, а теперь вот прикрывавший своим щитом. Но и раны не остановили гусляра - превозмогая боль и не обращая внимание на кровь, продолжил играть. И герои ринулись в бой с новой силой.

Маринка вырвалась из липких и холодных объятий жидкой плоти. Ее руки по самые плечи были в вонючей грязи вперемешку с ошметками гниющей плоти, а одежда вымокла и пропиталась водой. Ее обязательно стоило бы потом просушить, благо и сейчас жар от выжженной земли быстро высушивал ткань. Может быть, Чернавку и схватили бы, кабы не Фока – много урону врагам не причинил, так, пополосовал немного. Эти раны чудище и не заметило, зато свисающие с его спины и боков мертвяки на татя отвлеклись, пытаясь отогнать его. Помог и Франц, едва не подставившись под удар горящей конечности чудища, но сумевший попортить ее настолько, что та под собственным весом переломилась пополам. И конечно, Иван с размаху метнул несколько только что приготовленных бомб, и сферы с хлюпаньем ушли в студенистое тело ревущего страшилы. В тот же момент ударили молнии – и чудище разорвало изнутри сразу несколькими одновременными взрывами.

Во все стороны полетели комья грязи, лоскуты гнилого мяса и хрупких костей, фрагменты тел животных и людей, ржавые доспехи и оружие. Из развороченного студня хлынула вода, зашипев и забурлив на раскаленной земле. Часть всего этого попала на тех героев, что имели неосторожность стоять близко. Искалеченное чудовище было остановлено, и теперь судорожно затягивало свои раны и растило новые конечности, чтобы начать движение вновь.
- Бегом оттуда! - Закричала вдруг Иришка. – Сейчас начнется!

И вот Горыныч-младший встал на задние лапы, распрямил свою спину, взметнул вверх дном чан, чтобы вылить себе в пасть остатки варева – а затем отбросил гигантскую емкость в сторону, и снова упал на все конечности, решительно двигаясь вперед. Продавливая лапами горелую почву, змей изрыгнул из себя еще одну тепловую волну, мощнее предыдущей – и вся ее мощь обрушилась на неуничтожимое чудовище. Десятки мертвых глоток закричали на разные голоса, разлетаясь в прах и уносясь прочь. Оно истаивало как сугроб, на глазах героев превращаясь в жалкую лужицу и груду костей. А дальше наступила и очередь проклятого озера – Горыныч-младший буквально навис над ним, беспощадно выжигая пламенем из пасти одержимую злом воду. Всю поляну заволокло дымом и паром, в алое небо взметнулись клубы огня. Через минуту все было кончено.

От озера осталась только огромная выжженная черная воронка, в которой еще лет триста не появится ничего живого. Из оплавившейся глины с множеством выемок от лопавшихся пузырей тут и там торчали кости всех тех, кого поглотило это озеро, и сейчас уже нельзя было сказать, кому чьи принадлежали. От воронки подымался смрадный чад и множество искр, словно от костра. Тяжко дышащий Горыныч удовлетворенно свалился набок возле ее края – ему этот жар был комфортен, заставляя его в неге вытягивать лапы и жмурить свои большущие, блеклые глаза.
- Ууух. – Протянул змей утробно. – Вот это мы дали жару! Ты бы, Ириш, почаще так меня потчевала! Я б, может, еще лет на полсотни задержался на этом свете.
- Чтоб тебя так потчевать, тут все Лукоморье на это работать станет. – Добродушно ворчала Иришка. – Ну, герои-богатыри, поклон вам до земли от дочки царя змеиного! Редко кто такого удостаивается!
И вужалка действительно склонилась перед уставшими и израненными героями.
- Спасибо что помогли сестру упокоить, и справились с идолищем поганым! Не могу вас, как ни жаль, отблагодарить ничем более того, чем уже отблагодарила.
Тут вужалка с хитринкой взглянула на Лелислава.
- Разве что дорогу вам сократить, как обещала. Да еще вот – ее взгляд вдруг перешел на Василия – тебя, красавец, могу облагодетельствовать немного! Но я тебе лучше на ушко шепну.

Вы не можете просматривать этот пост!

Гиа'лис снял обмундирование и сложил обратно в чемоданчик. Инструменты хорошенько протер и убрал в сумку. Окончательную дезинфекцию он проведет на корабле, а пока...
- Чтож... Отказываться будет неприлично, так что с удовольствием поужинаю. Вижу, вы не очень хотите оставаться в долгу. Потому я хотел бы кое-что узнать, чтобы как-нибудь это нивелировать. Слышал я, что некая Талилла Вао погром устроила, ммм... взглядом. Дело в том, что я изучаю такие феномены. Так что не могли бы вы поподробнее рассказать об этом?

      Дрогнул княжич от дерзости такой — чтобы дочь безродного разбойника ему ногу протягивала для обувания. Дрогнул от дерзости — и от желания до стопы ее сразу же дотронуться.
      Стянул он с рук перчатки свои воинские, сбросил сапоги на землю да сложил в траву оружие.
      Не ходил он босиком по траве давненько — негоже княжескому сыну босым на людях показываться в лагере военном. А в тереме высоком разве траву сыщешь? Да и если уж выходил за стены городов и крепостей, Василий, то на бой выходил, на войну, до прогулок ли там по траве-мураве?
      Защекотала трава Лукоморья его пятки, и разлилась от того по телу забытая истома. Не охолонила его трава, но напомнила те времена, когда играли дети боярские с сыновьями конюших в одни игры, когда у еды был один вкус, с серебра ли ел, с глиняной ли плошки, когда слушая былины про богатырей, не задавался вопросом, знатнее его род, чем у Черноборода или Финиста, али нет.
      Ведь трава всем щекочет пятки одинаково, коли босым по ней ходить.
      Обхватил он крепко ногу Маринкину повыше щиколотки да обмотал стопу кушаком красным, так, чтобы кожу не резал, но и не слетал. Почувствовал ладонями, сколько дорог прошагали ее ноги, стремени не знающие. Почувствовал, сколько силы в них еще, что носят ее по белу свету, с ее клюкой железной, сердцем каменным да гордостью непомерной.
      Выпустил стопу ее, будто нехотя, да обронил случайно второй кусок ткани. Опустился за ним к земле, зашарил по траве, да так и остался, на одном колене в ногах у Чернавки стоя.
      И по левой ноге ее, хромой, пальцами провел до колена. Не как лошадь по холке треплют — как в рожь войдя, по колосьям проводят. Поднял бережно ее левую ногу, стал ее тоже тканью богатой укутывать.
      Не думал он, что сказать ей, да и вообще, в силах ли был бы думать другой на его месте? Сами слова с уст сорвались.
      — Помню, сразиться ты мне предлагала когда-то, в шутку ли, всерьез ли, когда солнце найдем. Но чую, раньше ты меня проняла сюда, — прижал к груди мягко ее ногу, словно показывая, куда. — И бахтерец не помог, и ладанка не уберегла от тебя...
      Запнулся, украдкой слюну сглатывая, что предательски говорить мешала. И выдохнул чуть подрагивающими, непослушными, горячими губами, не в силах от глаз ее своих отвести:
      — ...Маринка.

– Я как думаю? - Фока ухмыльнулся еще лукавее, - дык спалит, как пить дать, но есть одна заноза. Вот гляди, вроде как я змей. - тать рожу скривил страшную, а руки аки крылья развел. - Иду, вестимо, прямо к озеру, брюхом по земле волочу, хвостом деревья хряпаю. Тут, глядь – оно, озеро. - с этими словами тать-аспид изогнул шею, вроде как плюнуть собирается, - и тут, уж совсем бесовская проделка, какой нибудь воробышек ему в харю, прямо в рот открытый и влетит. Ага? - тут Черный вроде поперхнулся чем-то, за горло схватился, щеки надул и как икнет. - Вот, так то. Интересно мне: коли змей прям в тот момент, когда огонь пускать будет – икнет, что будет? Мыслю я, потроха змеиные все и спалит себе... - Фока сокрушаясь головой помотал, а сам взглядом лукавым на немца смотрит.

Немец молча шёл на протяжении всей дороги, которую показывали отряду змеи. По пути он размышлял о своём месте в отряде, да и вообще обо всех членах отряда. И своего места он, откровенно говоря, не мог понять. Как в семье своей он себе места не нашёл, так и тут ему было трудно освоиться. До сих пор он ни с кем из группы не смог завести продолжительного разговора, кроме как с Иваном, но и тот разговор завёл скорее из-за любопытства, нежели из дружелюбия. В какой-то момент Риттервульф даже подумал что Иван считает немца отдельным видом нечисти, с которой сам он борется, но постарался выкинуть эти мысли из головы. Пока что его единственным другом и семьёй был Ночной Волк, который ответственно заявлял, что раньше люди часто охотились с волками. Он говорил, что каждый волк имеет память своих предков, и что в далёкие времена такая связь как у них с Францем была не редкостью, и что даже зачастую привязанные друг к другу люди и волки сбивались в стаи.

Но сейчас его единственный друг всё чаще отстранялся от него, при любой удобной возможности убегая подальше в лес, или куда-то ещё. Оно и понятно, ему было не по себе когда вокруг было много людей, которые хоть и привыкли к нему, но всё же…

Выйдя к вужалке, Франц мгновенно забыл о чём он там думал. Столь прекрасной ему показалась не виданная им до селе змеевидная особа. Второй раз немец был словно очарован. Очевидно, на нём сказывалось что давно он оставался без женского внимания. Не то чтобы он до ухода на службу много пользовался вышеупомянутым вниманием, но оно всё-таки было, может, в большей степени из-за титула и земель отца, чем из-за внешней привлекательности, но всё же… А в лесах особо девушек не встретишь. Однако, в голове Франца зародилась занятная мысль, но он решил подумать над ней позже.

На протяжении всего диалога Риттервульф стоял немного в стороне, смотря куда-то далеко, но в то же время внимательно слушая разговор. Он как обычно не вмешивался, тем более что о борьбе с нечистыми силами он знал ровным счётом ничего, но зато он знал что группа наверняка примет решение которое как минимум не не понравится Францу, хоть его мнения никто непосредственно и не спросит. А если и примут, то тогда уж он выскажется, и может быть, к нему прислушаются и что-то изменится.

Змей Горыныч-младший. О Горыныче были наслышаны даже в Пруссии и немцу захотелось взглянуть на родственника своеобразной легенды, ибо он сам имел довольно смутное представление о том, как подобное существо могло бы выглядеть. Ведь все рассказы о нем были довольно расплывчаты и не давали конкретного образа Змея. Одни говорили что у него три огнедышащие головы, другие говорили что он – дракон, и пусть с одной головой, но жар его пламени был способен испарить не то что озеро, а целое море! Третьи же несли совсем уж околесицу и говорили что у него есть крылья и в целом он может и выглядит как дракон, но летать совсем не умеет. В общем, немец был в некотором предвкушении.

Не нравились Ивану речи Ириши, но еще больше не нравился ему настрой соратников. С таким облегчением и радостью они восприняли помощь Змея, с которым их же богатыри не на жизнь, а насмерть сражались. Против которых клялись выступать до конца дней своих. Неправильно все это было. Не так оно рассказывалось в былинах и сказаниях материнских.

- Сегодня просим помощи у нечисти, а завтра что? Пойдем с сыном Кощеевым о союзе договариваться?

Едва слышно была произнесена эта короткая фраза. Ее могли услышать только рядом стоящие Чернавка да Мирослава. Иришке зубы заговаривал сейчас местный бард Лелислав, поэтому мимолетную фразу можно было легко пропустить мимо ушей.

- Как знаете, матушка, токмо толку от этого немного будет я полагаю. Ежели не жалко водицы Святой, то, пожалуй, подобное мероприятие не повредит. Все же я сетую на свой меч и... - тут охотник замялся, будто съел что-то нехорошее и с силой пытался открыть рот, - Пламя Змея Горыныча. Эх, видел бы сейчас Виктор, чем мы тут занимаемся и с кем?

Вы не можете просматривать этот пост!

- "Стало быть, увижу древо, о котором матушка в детстве сказки рассказывала? Не врал, значит, Тихон, а значит тут и сокрыты все главные ответы.".

Немного радости прибавилось во все это мрачное и непонятное путешествие. Непонятно, так как Иван совершенно не мог взять в толк, зачем все эти новые люди вплелись в эту историю и, если они так необходимы, то зачем же тут тогда нужен охотник на нечисть? Вот бард, что ловко все песни легко напевает да врагов пачками укладывает. Вот сын дворянских кровей, что остер на язык и дерзок, как острие меча. Вот дева черная, мрачная. Знает больше, чем говорит. У всех этих людей было что-то "свое" на уме и Иван никак не мог понять, что именно. Это и напрягало и не позволяло больше открываться перед незнакомцами. Да, для Поундса они так и остались незнакомцами и "временными" гостями в их "постоянной" компании.

- Ответы уже где-то близко. Я чувствую это, матушка. - обратился Иван к Мирославе. Женщине, которая стала близка Ивану не телом, но духом. Многим он обязан ее силе и мудрости. И, возможно, именно тягота долга перед ней не позволяла ему покинуть сей отряд. - А что чувствуете вы?

Все путешествие заняло около шести суток. По крайней мере, если верить большим песочным часам Никаса, которые тот исправно переворачивал при необходимости. Старания Лелислава и молитвы игуменьи обеспечили несколько дней спокойного, даже скучного плаванья. Море было спокойно, бескрайне и однообразно, да и ветер с охотой наполнял паруса, не принуждая экипаж становиться на весла. Пение, к тому же, нравилось и морякам. Даже Малах отмечал.
- Вот я не прогадал, когда вас взял на борт. С вами веселее, песни поете, на гусельках тренькаете. А с Орлом была скука смертная, только и болтал про свое Солнце. «Солнце то, солнце сё». Тьфу ты, царство ему небесное.
Чернавка, устроившаяся на носу корабля на пару со смотровым на самой высокой мачте, вовремя углядывала пики острых скал, едва торчавшие из воды. Налети на один такой – и пробоина будет такая, что корабль тотчас же пойдет ко дну, а заметить их ой как трудно. Но обошлось.
Сокол сэра Поундса время от времени покидал хозяина, чтобы вернуться с какой-нибудь рыбой в когтях. Птица тоже нуждалась в развлечениях, что поделать. Зато и себя кормил Сокол Ясны Очи, и волка, который был с Францем. Волк кстати в море чувствовал себя не слишком комфортно, о чем постоянно и в самой издевательской манере напоминал своему спутнику.
Остальным же приходилось маяться от безделья, морской болезни и однообразности пейзажа. Кругом только море до самого горизонта, да призрачные огоньки, которые плыли в туманной дымке над водой, и иногда садились на мачты и нос корабля.

Однако через некоторое бесконечно долгое время одиноко плывущий в море корабль был все-таки замечен вечно голодными обитателями подводных глубин. В первый раз героев разбудил сильный толчок в дно корабля откуда-то снизу. Толчок был мощный, встряхнуло так, что попадало все не прикрепленное к полу и стенам, включая и самих героев. Несколько бомб образумили чудище, но с тех пор кораблю не было покоя. Корабль Малаха так и норовили потопить все твари, у каких хватало на это сил. От одних просто убегали, подняв побольше парусов. Других отгоняли выстрелами из пушек или бросками бомб – на деле просто бочками с порохом и железными иглами, да утяжелителем в виде камня. С некоторыми приходилось вступать в ближний бой – например отсекать щупальца, которыми огромный кальмар опутал Малахово судно, и пытался враскачку его перевернуть. Слизь, покрывавшая щупальца, оказалась ядовитой, и из-за нее скончался первый из разбойников. Малах позволил друзьям проститься с усопшим, а потом приказал просто сбросить его в воду.
Потом твари стали налетать и с воздуха. Крылатые чудища с широким размахом крыльев и длинными ногами с кривыми и острыми когтями гнездились на скалах, и целыми стаями пикировали на судно, крича раззявленными во всю ширь пастями, и пытаясь выхватить кого-нибудь. Они умудрились утащить двух моряков, но это далось им дорогой ценой – стрелы и пули героев, а также смачный свист Соловья заставили многих из этих созданий самих стать добычей. Одна такая, подраненная в крыло, на скорости врезалась прямо в палубу, продавив доски и расплескав содержимое собственного черепа. А потом на глазах изумленной публики труп гадкой и вонючей твари превратился в труп совсем юной и лишенной одежды девушки. Малахна это поучительно сказал.
- Вот что бывает, ежели бабу не трахать подолгу.
Ее тело точно также было сброшено в воду.

Потом путешествие осложнилось еще больше. Туман вокруг стал гуще, и в смотровых отпала необходимость из-за невозможности выполнять свой долг. Вместе с туманом сгултилась темнота, и путешествие стало дрейфованием вслепую. В целях борьбы с темнотой борта корабля были увешаны какими-то светящимися стеклянными шарами, которые вставлялись в специальные пазы на бортах. Эти шары давали приятный синеватый свет, и делали видимым определенный круг пространства округ судна. На носу же(пусть и через пару попыток, с поминанием такой-то матери) был установлен такой же шар, но встроенный в большое блюдце с зеркальной внутренней поверхностью, которая отражала свет, и формировала из него большой и далеко бьющий луч.
- Хороший кораблик, умели кощеевы корабельщики строить. – Говорил позже Малах. – Был бы он поцелее, да сохранись на нем побольше всяких штук волшебных, так вообще бы горя не знали. Ну и команду бы, чтоб умела. А то мы все, с чем не могли управиться, поотламывали на всякий случай.
Наличие света спасло героев от глупой гибели, но не уменьшило опасностей. Наоборот, к свету так и лезли твари, ставшие уже совсем ни на что не похожими. Рыбы с лицами, отдаленно напоминающими человечьи. Какие-то панцирные чудища, плюющиеся едкой струей кислоты. Живые глыбы размером с целые острова, которые тут же начинали дрейфовать в направлении судна, намереваясь в него врезаться. Иногда из тьмы выплывали ветхие корабли, все в морской тине и ракушках, но все равно державшиеся на плаву. Такие судна Малах приказывал «колошматить в щепу» как только появятся, опасаясь их экипажа. А однажды один из моряков, умывавшийся водой из таза, вдруг отпрянул от него с паническими криками, а потом клялся, что вынырнуло из таза ухмыляющееся лицо утопленника, и что-то ему сказало. Малах тщетно пытался убедиться, что его подручный не протащил на борт хмельного, и не налакался до чертей, но сам понимал бесполезность этого. Спьяну не увидишь такого, от чего можно так быстро поседеть.
Вдобавок расшалилась и погода. Штормы следовали один за другим. Временами возникали водные воронки немыслимых размеров , которые втягивали в себя все, что проплывало рядом, чтобы столкнуть и перемолоть. Потом штормы резко сменялись полными штилями, и корабль замирал. Разбойничкам приходилось вставать на весла. В такие минуты были ясно видны великие командирские качества Малаха, который на корню подавлял любой ропот людей, привыкших к легкой наживе и нетрудовой жизни. В тумане слышались отдаленные голоса, к которым настрого запрещалось прислушиваться. Те, кто рисковал, поначалу и не слышали ничего, кроме неразборчивого ропота да отдельных слов. Но со временем голоса начинали обращаться к слушавшим по имени и становились какими-то странно-знакомыми. Никас рассказывал, что если слишком увлечешься, можно сойти с ума. В прошлом плавании один такой, совсем еще зеленый и старших не уважавший, дослушался до того, что отгрыз своему другу лицо.
За время плавания было потеряно семь человек. Последний умер при сосем уж жутких обстоятельствах. Начиналось все совершенно спокойно, в редкие моменты полного затишья, когда один из тех, кто помогал корабельному кухарю, вдруг ни с того ни с сего бросил нож и куда-то заспешил. А на вопрос «куда» ответил кратко – позвали! Хозяин позвал!
И тут же бывалые моряки, которые плавали с Малахом в прошлый раз, накинулись на этого человека, и накрепко связали его, бросив в трюм. А непонимающим ничего героям рассказали историю о Хозяине Соляного Берега.
Соляной Берег – так моряки нарекли остров, мимо которого тогда проплывали. Он был небольшим, и был весь белый от морской соли, въевшейся в камень. Так вот, в прошлый раз, когда они тут проплывали, одного такого тоже «позвали». И вот как его позвали – пошел он как ни в чем ни бывало, и плюхнулся в море. Даже пузырей не было. Так звали еще нескольких, и никого пока еще не удавалось спасти. И удержать такого трудно, может на родного брата с ножиком кинуться, и выявить можно не всегда, а одного привязали – так он себе натурально руку отгрыз, и ушел. И никто его не видел и не слышал, опомнились только когда всплеск услышали.
Того моряка тоже спасти не удалось. Все путы оказались бесполезны, от них только и осталась груда порванных и окровавленных веревок. Как он это сделал – так никто и не узнал. Охранявшие его моряки, уснувшие на своих постах, клялись крестом, что не спали ни секунды, просто моргнули – а их уже расталкивает и осыпает пощечинами разъяренный Малах.




Последний участок пути был, по словам Малаха, самым сложным. Малах был готов и к этому – он вынес на нос корабля свою клетку, и выпустил оттуда крупную летучую мышь-альбиноса по прозвищу Летун. С ним Малах говорил как с маленьким ребенком, сюсюкал и качал на руках, и даже команды отдавал так, будто упрашивал.
- Ну что, Летун, одна надежда на тебя! Покажи папке дорогу до Дуба! А я тебя за то та-ак накормлю!
Летун в конце концов послушался, запищал, взмахнул кожаными крылами, и сорвался с рукава хозяина, улетев в темноту с ярким фонарем в лапах, который ярко горел красным. Малах же следовал за этим огоньком малым ходом, на почти что спущенных парусах. С виду опасности никакой не было, но Малах упорно продолжал обплывать кругами пустые места и то и дело менять курс.
- Так надо! – Объяснил он. – Тут морок какой-то! Вроде прямо плывешь, а все время в том же месте выплываешь! Тут в окрестностях… А вон оно!
И Малах указал на далекий силуэт воистину монументального строения, одиноко торчащего на маленьком островке, на котором оно еле умещалось. Это был маяк, но маяк, сделанный в виде скульптуры двух мускулистых и лысых мужчин без лиц. Над головами они подымали одной рукой чашу, в которой должно было гореть пламя, служащее кораблям ориентиром. Маяк, конечно, давно уж погасший, ибо никто не зажигал в нем пламени уже бесчисленное множество лет. У скульптур этих были когтистые руки, плавники на спинах и боках, а ноги как будто вросли в камень.
- Вот если не знать пути, всегда и будешь приплывать к этой штуке! – Пояснял Малах. – Я однажды даже руль отпустил, так он сам поворачивался иногда! Если б не Летун…
А потом началось самое странное. Они проплыли через гигантскую грудную клетку какого-то доисторического чудовища, и одна из мачт едва не обломалась, задев собою одно из гигантских острых ребер, отбеленных до ослепительной яркости. Эти древние кости были словно вратами, за которыми начинался другой мир, давно погибший. Это были полузатопленные руины огромного во всех смыслах города. Над водой торчали только пики башен, густо заросшие водорослями и тиной. Вода была довольно прозрачна, и если поглядеть вниз, было видно, как среди былых человеческих домов неписанной красоты плавают косяки светящихся медуз и другие морские гады. В некоторых домах свет тоже горит, теплый такой, мерцающий, домашний…
БУМ!
Ударил гром. Малиновая молния рассекла пространство, и ударила в одну из башен. Дальше, если так можно выразиться, пошел дождь. Но таких дождей еще никто не видывал, даже Малах разявил от удивления рот. Сначала все вокруг, включая и сам корабль, и героев, и разбойников, резко намокло, а морская гладь заморщинилась и забурлила. А затем множество крупных водных капель ринулось снизу вверх, отделяясь от морской поверхности, от корабля, от насквозь вымокших людей. Дождь шел наоборот, уходя из земли в небо. К счастью, кроме дождя туда больше ничего не улетало.
- А такое у меня в первый раз. – Отметил удивленный Малах, глядя как капли срываются с его ладони. – Экая оказия…
- Смотрите!
Это завопил кормщик, указывая куда-то по правому борту. Посмотрев в указанное место, все заметили разбитый корабль, который, вероятно, налетел на часть руин, и превратился в бесполезную груду гнилого лома.
- Ну и что? – Вопрошал атаман. – Мало ли мы видели разбитых посудин?
И тут ему на глаза попался уцелевший флаг. Велес, кусающий себя за хвост. Присмотревшись еще немного получше, Малах потрясенно прошептал.
- Да это же мой кораблик…
- А вон еще! – Воскликнул один из матросов, указывая в другую сторону.
Еще один корабль с флагом Велеса. Из него будто кто-то вырвал середину, и остались от нее только плавающие там и сям поломанные доски, бултыхающиеся в воде бочки и ящики, и большое парусное полотнище, в котором остался обглоданный рыбами труп. Чей – неизвестно.
И это был не последний. Все чаще и чаще встречались героям остатки разбитых кораблей, или оставшиеся на плаву фрагменты их корпуса и груза. Встретился на пути и один целый, только огни на нем не горели, парусов не было, и команда вся куда-то девалась. Малах едва не врезался в него сам, но вовремя крутанул штурвал, и обошел, лишь слегка задев бортом. Со временем обломки кораблей Малаха стали попадаться чаще и чаще, и по мере этого команда все больше боялась. Но высшей точки их страх достиг, когда один из побледневших матросов указал в сторону левого борта.
Там плыл еще один корабль с Велесова Хвоста, целый и невредимый. На его палубе собралась вся команда, как на подбор, а за рулем был виден замерший с раскрытым от шока ртом еще один Малах, и тот самый матрос, который указывал на самого себя дрожащей рукой.Долго полюбоваться этим зрелищем не вышло, так как прямо под противоположным кораблем вдруг вынырнуло нечто огромное, похожее с виду на кита, и своей исполинской зубастой пастью вгрызлось в днище судна, с треском сминая его, словно соломенное. Над водой послышались панические крики, люди посыпались в воду, словно из случайно опрокинутой миски с горохом, а остальной корабль развалился самостоятельно, когда «кит» занырнул обратно, породив собою мощную волну и широкую воронку.
И это стало последней каплей для Малаха.
- ХОДУ ОТСЕДОВА!!!
И они дали ходу. О, как они дали ходу. Еще никогда разбойники не работали веслами так самоотверженно и упорно. Весь корабль сотрясался от их нескончаемого, громового «ииии р-раз!». С них сходило по семь потом, но напуганные разбойники забыли про усталость. Буря тем временем набирала обороты, а за бортом можно было лицезреть десятки разнообразных сцен гибели корабля Малаха. Сцены того, что ждет их, десятки таких же кораблей, разрываемых морскими чудовищами и налетающих на камни служила им лучшей мотивацией. Дошло даже до того, что два одинаковых корабля обстреляли друг друга, борясь за то, чтобы самим лечь на лучший путь. Гребцы кричали, пушкари палили, Малах вращал штурвал и горланил сорванным голосом какую-то лихую песню, грохотал гром, древесину дробили ядра, и в этом хаосе и панике герои даже не понимали, что им делать и куда себя применить. До их ушей донесся вопль Малаха.
- Надо было брать полсотни!

Кончилось все так же внезапно и резко. Судно Малаха снова ворвалось в туман, странный дождь прекратился, громы и молнии начали затихать, а беснующееся море потихоньку вновь приобретало свое обычное мертвенное успокоение. Выбившиеся из сил моряки в трюмах висели как тряпки на веслах, канатах, вповалку валялись у бортов, а Малах до сих пор не мог разжать руки на рукоятях штурвала. Прошло довольно много времени, прежде чем хотьк то-то смог пошевелиться. И вот-вот уже атаман собирался что-то сказать, как вдруг его лицо просияло.
- Доплыли! Ай да черти, все-таки доплыли!
Туман снова рассеялся, и наконец все узрели Мировое Дерево. Алексей Орел ни разу не погрешил против истины – могучий дуб был так толст, что его с трудом можно было охватить взглядом даже издали, и так высок, что его густая крона терялась где-то в небесах. Гористое побережье Лукоморья было изрыто исполинскими корнями, среди которых росли дубы поменьше. Тень от этого дерева накрывала собою корабль Малаха, казавшийся ничтожным, как таракан перед сапогом. Малах сейчас получал искренне удовольствие от потрясенных лиц своих пассажиров и своей шайки, и посмеивался над ними, хотя было видно, что он и во второй раз не верит собственным глазам.
- А сколько бы гробов хороших вышло из такого-то корча? А? Верно я говорю? – И тут Малах отвлекся на внезапно спикировашую на него белую летучую. Мышь, которая уцепилась за его рукав. – Летун! Летунчик, родной мой! Как я по тебе скучал!

Радостный момент несколько омрачил тот факт, что корабль сел на мель в нескольких верстах от берега. Слишком глубоко проседал тяжелый кощеевский фрегат. От резкой остановки все кубарем полетели вперед, а кое-кто перелетел через борт, и плюхнулся в воду. Радостные возгласы сменились на громкую и отборную матерную брань.

- Все. - Терек покачал головой. - Заканчивай этот цирк, Джерри.

Забрак устало помотал рогатой головой спрятанной под капюшоном. После длинной активной пробежки он часто задышал и все время смахивал со оба лившийся пот. Под глазами снова появились темные круги как у тяжело больного. Он в общем-то и был нездоров.

- У нас есть проблема по серьезнее дяди. Гелиос. И нам троим она не по зубам. - Терек прислонился к стене и сложил руки на груди. - Сейчас я сдам тебя доктору и заработаю денег. А ты если хочешь продолжать щипать Империю должен будешь очень постараться чтоб убедить его как важно убрать ублюдка. Я уже начал работу в этом направлении.

- А пока ты будешь этим заниматься я подготовлю корабли к отчету. Если ты захочешь сбежать. А имперский груз мы уже все равно просрали.

- Кстати, а где Линдли? - Забрак больше не ходок. Это видно и по его состоянию и по уставшему голосу.

- А может это вы, герои, за Русь великую жмотиться перестанете? - С самой нахальной из своих улыбок заявил Малах в ответ монахине. - Коль такая цель на кону, так может хватит вам торговаться, золото считать, да меня на благородство ненужное подбивать? Что на это скажешь, божий человек?

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

      И снова все было Василию не по нраву.
      Как сказал эдак просто воин гетманский про то, что пытать его несут, так аж скривило княжича, как будто кислое что съел. В его мире с врагами бились насмерть, но если уж брали в полон — сажали после победы с собой за один стол: пей, ешь, радуйся моему гостеприимству да тому, что цел остался. А коли я к тебе после в плен попаду — там уж сам решай. Всякую сволоту — убийц-душегубов, колдунов да извергов — конечно, и вздернуть могли и даже на костре спалить, если опасения были, что восстать может, но чаще их и в плен-то не брали. А вот чтобы пытать... Нееет, такого княжич не делал никогда. Ну, положим, во дворце при Елисее был заплечных дел мастер, но то царские дела! Заговоры надобно раскрывать, тут уж не попишешь ничего. И то речь а предателях. А тут... ну, враг, да, ну лютый, ну, непримиримый, но ведь он честно против их отряда сражался. Мешает? Ну, ножом его по горлу и весь сказ. Иль отпустить на все четыре стороны, коли поклянется против русских людей зла не замышлять.
      Однако же не Рощин этого старика в плен брал, и не ему по военным понятиям было его жизнью распоряжаться. Потому он молчал, хоть и хмурился. Не укладывалось у него в голове, как такие люди могут таким благим делом заниматься. Но успокаивал он себя, что покуда никто никого еще не пытает, погрозить — то иное дело.
      Зато когда ворожей показался, Василий с трудом руку от сабли удержал. Ну натурально — колдун! И голова козлиная — то Сатаны символ! Как можно с такими людьми знаться?! Удивительным образом княжич точно знал, что погадать у цыганки — грех невеликий: исповедался, покаялся, свечу поставил — и ладно. Но вот это вот чудо косматое о куриных ножках — это совсем другое дело. И внутри его не отпускало чувство, что воздух липкий, и налипает налетом на душу прямо.
      К счастью, ладанка материнская на шее защищала от всяких таких дел, но уж когда монахиня к выходу устремилась, не выдержал Василий и за ней вышел. Подальше от срамного действа.
      — Так я толком тебя и не поблагодарил, матушка, за то что метку чародейскую с сердца моего свела, — сказал он. — От всей души тебе поклон, а то б пришлось такое же непотребство претерпевать.
      И поклонился. Перед божьим челвоеком и княжичу голову склонить не зазорно.

«Бубна», похоже, и сама не была в претензии, и драться с незнакомцами, только что разгромившими кавалеристов, никто не спешил. Разбойники жили хоть по своим, но по законам, и по этим законам признавали право победителей первыми поживиться за счет павших. Но не были кощеевцы богаты ни деньгами, ни одеждой, ни иными ценностями. Когда морские разбойники поняли и это, они совершенно потеряли к мертвецам интерес, и позволили Фоме оттащить их прочь из дому, ожидать, когда за покойниками подвезут тележку-труповозку. Сами же герои спокойно покинули разгромленную корчму, провожаемые долгими взглядами.



Соловей-разбойник сразу же повел их к отдаленной избе на самом отшибе Велесова Хвоста. А по дороге Соловей неустанно ворчал на свою нашедшуюся дочь, и постоянно сравнивал ее с матерью, такой же, по его словам, «безрассудной стервой». Однако ворчал Рахманович беззлобно, можно сказать, что просто для порядку, чтоб не возомнила дочь, что теперь ей все дозволено, раз уж стала взрослой, а папку ее художества давно не трогают. А как дошли до хатки – встретил их на крыльце старый ворожей. Борода седа, голова лыса, нос крючком, и одет в мешковину. Заметной деталью облика было самодельное ожерелье до самого пупа, сделанное из отрубленных куриных лапок на грубой нити, и накидка из козлиных шкур с рогатым капюшоном по форме козьей головы. Но хоть старый был ворожей, однако ж не больной, бегал резво, а глядел зорко. Издали узнал пленника, которого несли на плечах Фока и Василий, замахал приветливо.
- Сосед! – Радостно воскликнул ворожей. – Тадеуш, ты ли это? И что ж за беда с тобой приключилась? Со скалы чтоли свалился, да сам дойти не смог?
Кощеевец только головой окровавленной помотал.
- В этот раз нет. Взялись мы с Сигизмундом приговор исполнить, да вот стары мы уж для ратного дела оказались, побили нас всех эти залетные. А меня пытать да мучить ведут, про хозяина спрашивать.
- Эк… - Крякнул ворожей, озадаченно погладив бороду. – И что ж теперь, никак по другому не решить?
Кощеевец обреченно помотал головой, давая отрицательный ответ.
- Ну чего ж тут поделать тогда. – Развел руками ворожей, и тут же потерял к соседу всяческий интерес. – Вы, хлопцы, его в сарай пытать ведите, чтоб он мне тут не шумел. А сами сказывайте, какая дорога вас ко мне привела, какая боль-хвороба одолела. Не иначе раны опосля сутычки залатать?
- Вот хрен старый. – Высказал вслух свои мысли Соловей, однако продолжать не стал. Заговорил громко, как будто с глухим. – Вот у этой девки, что с клюкой, знак поганый на сердце отпечатан! Теперь на нее всяка кощеевская шавка кидается! Снять сможешь?
Хмыкнул ворожей опять, и долгим взглядом посмотрел на Чернавку. От этого взгляда Чернавка ощутила себя так, будто ее прилюдно раздели донага.
- Да на ней поди не одна метка-то, от самых разных хозяев. Но про ту, что ты говоришь – сведу. Веди ее в светлицу, усатый, и кого покрепче с собой прихвати. Держать ее придется за руки да за ноги.
- С ней пусть ее друзья справляются. Она им доверяет, они ей, пуд соли вместе съели. А я тут еще чужак, так что пойду в сарай. - Соловушка размял кулаки и зловеще ухмыльнулся. - Поговорю с этим твоим Тадеушем.

************

Снятие метки Яноша было процессом не для слабых духом и желудком. Уложили Чернавку на лавку – вот ведь рифма вышла – развел ворожей в печурке огонь, да и сыпанул сыпанул туда с размаху порошку какого-то. Зашипело вдруг, закоптило, стало пламя в печи зеленым, перестало тепло отдавать. Светлица наполнилась едким дымом зеленого оттенка. У Мирославы закружилась голова, и она поняла – здесь будет твориться темный ритуал, и человеку Божьему делать при этом святотатстве нечего. Другие остались, и стали вокруг девушки, по требованию ворожея взявшись за руки. В изголовье Чернавке положил ворожей птичий череп и отрезанную змеиную голову, у ног – черные вороньи перья и сброшенную змеиную чешую. В каждую руку дал по зубу какой-то неведомой твари. А на грудь тяжелый черный камень с начертанным на нем символом глаза.
- Теперь повторяйте за мной. – Повелел ворожей. – Да не вздумайте разорвать круга! А то ее еще черти в печь утащат! А ты, гусляр – ворожей обратил внимание на Лелислава – наиграй-ка что-нибудь такое, что на твой вкус подойдет. Поможет.

Убедившись, что все всё поняли, ворожей махнул рукой – и с первыми аккордами странной и пугающей музыки, которую извлекли из струн ловкие пальцы песельника, взмахнул сухощавыми руками, резко распрямившись. Тень ворожея, направленная ранее совсем в другую сторону, против всех земных законов легла вперед, накрыв собою Чернавку. Ракрылись шире глаза старика, засияли внеземным светом. Заговорил ворожей стихами, начал, как умел, творить заклятие.

Мертв палач и мертв владыка
Нет их власти поелику
Над сей девой предо мной
Вверена она другой!

Ты, владычица Морана
Под твоей она охраной
Ты, нерожденный сын-змей
Ее клятва – быть твоей

Каждую фразу, которую говорил старый ворожей, надлежало хором повторять героям, раскачиваясь в такт музыке. Ворожей говорил исступленно, и даже не замечал, как сильно потеет, как закатываются его глаза, а голос меняет тембр.

Помогите ворожею
Чтоб стереть рукой моею
Ненавистную печать
Чтоб Кощею не забрать

Сердце девичье в могилу
Наделите вашей силой!
Сердце вырвать из когтей
У Кощеевых детей!

И тут с невероятной прытью запрыгнул ворожей на лавку, и оседлал живот Чернавки, плотно придавив ее. Глаза ворожея в буквальном смысле горели. Зрачок правого глаза сузился, став похож на змеиный, а зрачок левого расширился, став похожим на черный глаз самой Маринки, через который глядела на нее сама владычица царства мертвых. Только раз глянул ворожей на друзей-соратников Чернавки, и гаркнул не своим голосом, а сразу двумя чужими.
- Держите же ее, да крепко! Брыкаться ведь будет!
Вскинул ворожей руку – и резко опустил, остановив на расстоянии в половину пальца от груди девушки. И подчиняясь этому взмаху, вдруг стала и одежда ее, и кожа прозрачной, словно стекло. Стало видно, как сокращаются под ребрами розовые легкие, и как быстро-быстро сокращается, качая кровь, ее алое сердце, на котором будто клеймом была выжжена черная руна Неписанного Языка. А ворожей снова затараторил вкрадчивым змеиным шепотом. Теперь с Чернавкой говорил тот, кому давала она свою клятву в обмен на свободу.

У Соловушки все детки
Носят злые в сердце метки
И Маринке так сложилось
Темным силам впасть в немилость

Перепродав душу дважды
Глупо верить, что однажды
Что-то станет по-другому
Но хозяину иному
Кроме нас тебе не быть
Знак Кощея удалить
Ворожеевой рукою
Я позволю, и женою

Станешь сыну моему
Вверю я тебя ему
Как исполнишь волю Мары
И развеешь злые чары

Ворожей в полубессознательном состоянии взял руку Чернавки, и положил ее на грудь той. И рука девушки прошла сквозь прозрачную кожу и кости так, словно перед ней был лишь дым. Чернавка почувствовала, как ее пальцы против воли сжались, и схватили ее же собственное сердце, бьющееся так торопливо, что онор, казалось, сейчас разорвется. Тело само противилост такому противоестественному вмешательству – оно истерически сигнализировало болью, выгибалось дугой, пыталось сбросить с себя и ворожея, и удерживающих ее изо всех сил соратников. Каждый мог прочувствовать и поразиться тому, насколько же сильна в действительности калечная девка, что ее не могут удержать несколько здоровых мужиков. А речь Ворожея продолжалась.

Я напомнил уговор
А теперь же - приговор
Знак Кощея выжгу ядом
Ведь всегда с тобою рядом

Змея сила, змея суть
Так прими же прямо в грудь
В сердце яд мой
Но уснуть
Вечным сном ты не успеешь
Знак - исчезнии, не имеешь
Больше силы ты, Кощей
Акулина! Ну! Убей!

В тот же миг рука Чернавки снова на глазах у всех превратилась в змею, и ее острые, истекающие ядом зубы впились прямо в сердце. Вот тут Маринка закричала так, что это услышали даже те, кого в хате не было. Одновременно с ее криком полыхнуло пламя в печи, и даже вырвалось наружу, через трубу. И когда Маринку уже стало невозможно сдерживать – все кончилось. Метка с шипением и дымом растворилась, и сердце снова стало гладким и розовым. Рука-змея покинула пределы организма, и вернулась в свое нормальное состояние, снова став самой обычной и с виду не столь уж могучей. И тут Маринка дернулась особенно сильно – и просто расшвыряла и своих друзей, и ворожея, а сама сверзилась с лавки, предварительно переломав ее пополам.

Через минуту ворожей с трудом поднялся с пола, проморгался, разогнал руками облако дыма из погасшей печи, и устало проговорил.
- Уф… Вот и все, соколики. С вас корзинка яиц, крынка молока, хлеба и водки ржаной. Только чтоб до завтра. А то прокляну.

Можно было перевести дух. Все кончилось. Одной проблемой стало меньше.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Зазвучала, поплыла над полем боя быстрая и напряженная мелодия, извлекаемая ловкими пальцами гусляра. Каждому она навевала сказочные образы могучих, с большой буквы Русских богатырей и отважных воинов, которые рьяно бросались в бой, чтобы обязательно в нем победить. Поневоле в каждого эта мелодия вселила уверенность, успокоила, руки стали крепче держать оружие, а страх если и был – заставлял не оторопеть и поелать кинуться наутек, но уничтожить опасность для жизни.

Против Рощина у кощеева кавалериста не было никаких шансов. Тот успел только собственную саблю поднять, и ее лезвие тут же переломилось от удара, а следом прогнулся и старый нагрудный панцирь. Да, лезвие не смогло с первого раза прокусить защиту, но кавалеристу все равно досталось – от удара у него сломалось ребро, и тот, пошатнувшись, неловко отошел назад, едва устояв на ногах. На пол упало обломанное оружие.
- А не такой ты и зеленый, каким кажешься. – Одобрительно произнес Соловей. – Молодцом.
Он ударил по тому же, кто бил его самого. Короткий и резкий свист – и лицевая часть закрытого шлема кавалериста была словно бы перечеркнута вытянутой и неровной щелью, как будто туда пришелся удар топора. Изображенное на металле лицо получило своего рода шрам, равно как и лицо самого кавалериста под маской. Он охнул, и упал на одно колено, а из-под лицевого щитка побежал кровавый ручей.
Но кавалерист сдаваться не хотел. Лишившись оружия и получив раны, он продолжил бой, и выхватил из-за пояса два кинжала. А еще – получил подкрепление в виде двоих союзников, вставших перед ним.

Франц не особо умел швырять кинжалы, а потому неудивительно, что его бросок оказался неудачным. Врагу даже не пришлось уклоняться.

Шаман, оставшийся в тылу, кажется, как раз собирался сделать новую пакость, но был слишком занят этим делом, и до самого конца не замечал, как близко подобралась к нему смерть. Смерть приняла образ лихого мужичка с плутовскими повадками, который вдруг появился позади него, приобняв, словно старого друга, а затем, рывком вздернув его голову за подбородок, с силой всадил снизу кинжал. Длинное лезвие сразу же достало до мозга. Шаман вздрогнул, всхрипнул, из открывшегося рта полилась кровь, а потом Фока позволил безжизненному телу упасть на пол с глухим стуком.
Чернавка явила свою силу. Кавалерист пытался защититься, подставить укусу доспех, но змея знала точно, куда ей вонзать ядовитые клыки. Вскричал воин, завырывался, хотел змее голову срубить, но змея была быстра – после укуза сразу же разжала челюсть и как пружина вернулась к изначальному своему положению.

Тем временем, пока другие отбивались от наседающих кощеевцев, матушка пыталась сотворить молитву. Кощеевцы это заметили – по приказу командира часть их двинулась на монахиню, но путь им преградил Франц, пытаясь не подпустить к игуменье воинов.
Иван, к сожалению, не смог точно понять, что же случилось. Музыка Лелеслава настроила его на нужный лад, он припомнил, что слыхал о чем-то таком из книг. В Эдинбургском княжестве такое вроде бы называлось «изнанкой» - здесь в той или иной форме оседали все плохие мысли и эмоции всех обитателей этого мира. Но вот как они сюда попали, и что от этого толку…
Впрочем. Ивану это не понадобилось. Монахиня закончила молитву. И стоило ей только сказать «аминь», как вокруг внезапно посветлело, и все вернулось на свои места – корчма, столы, посуда, и разбойники, в страхе шарахнувшиеся к стенам. На полу в луже крови лежал шаман. Остальные кощеевы воины как-то разом ослабели, а их доспехи стали выглядеть еще хуже. Теперь они были не только попорчены большим количеством былых битв, но и временем – черные панцири покрывали рыжие пятна ржавчины.
- Ого! – Прошел по толпе ропот. – Смотри, смотри…
Теперь разбойники следили за битвой с еще большим интересом. И, судя по всему, болели именно за героев.

Тем временем настал черед кощеевской кавалерии. Они поняли, что отдавать просто так клейменных им не собираются, и потому оперативно перестроились. Подраненных воинов подменили те, кто ранее ждал своего часа, и попытались как-бы взять героев в полукольцо. Двое, включая подраненного, кинулись на Рощина, и если раненый лишь напрасно помахал перед ним кинжалами, не дотянувшись до самого княжича, то второй все-таки умудрился его достать и задеть парню плечо. Больно, но не фатально.
Соловью снова досталось. Он снова не сумел уйти от атаки, и враг сблизился с ним на непозволительно малое расстояние. Воскресший легендарный разбойник совершенно нелегендарно получил новую рану. В толпе зазвучал недовольный ропот.
Францу опять не повезло. Он смог защитить Мирославу, но поплатился за это тем, что не сумел отразить удар по себе. Кавалерист сделал обманный финт, после чего рубанул германца по голени.
Маринкой же занялись всерьез. С ней решил разобраться лично сам командир кавалеристов. В его руке материализовался длинный хлыст, который тоже был чем-то похож на змею, так как извивался, будто живой. Даже без замаха он рванулся к девушке, и тут же опутал ее, прижав руки к бокам. А потом ее так сдавило, что у девушки потемнело в глазах. Этим решили воспользоваться другие воины. Один например, тот самый, которого отравила Чернавка, нанес ей новый удар лезвием. Маринке стало еще больнее, в глазах потемнело и заплясали желтые огоньки.
Еще один кавалерист решил, что будет неплохо напасть на Лелислава. Так бывало редко, многие недооценивали гусляров и других музыкантов, которые сопровождали воинов, и напрасно. Но эти были тертыми калачами, и получше многих знали истинную силу некоторых таких людей. Лелислав, к счасть. сумел вовремя уйти от атаки, отпрыгнув в сторону.
Двое оставшихся кавалеристов выбрали своей целью Фоку. После того, как этот нахал убил одного из них таким подлым приемом, они решили во что бы то ни стало разобраться с татем. А потому один из них бросил в Фоку кинжал, а второй в несколько прыжков настиг вора, размахнувшись для рубящего удара. И если от кинжала Фока увернулся, то от удара – нет. Жилистое тело Черного только что обзавелось новым уродливым шрамом.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

- Во как, дочка Соловья она. Как странно всё тут совпадает – знал бы Франц о Соловье побольше, то скорее всего был бы шокирован, а так, просто немного удивлён.

Приметил так же Франц что народ с корчмы разошёлся довольно живенько, когда Чернавка зашла. Оживился народ, лицом на разбойников походящие. Видимо драки не миновать. Морально, Франц к ней был уже готов, да и физически тоже. Да только есть еще невыясненные вопросы, ответы на которые уж очень хотелось бы парню узнать.

Франц не имел представления как обратиться к Сольвоью. Товарищ, друг? Это вряд ли. Просто «Сольвоьем» почему-то ему не хотелось его называть. Из ситуации, в которую Франц сам себя загнал, решил выйти таким образом:
- Слушай – Франц сжал руку в кулак, и слегка оперся на неё, наклонившись чуть к Соловью. Постарался сказать это Франц беззлобно, чтобы ничего не испортить, но опять же, он не знал, как со стороны это прозвучало – нам, я думаю, нужно сперва Малаха навестить, поговорить с ним. Его предложение услышать. Не понятно зачем тебе с нами хотеть отправиться, да и в междуусобицу вашу с Малахом лезть нет никакого желания - в горле у Франца пересохло от обилия слов. Слюну даже слюну собрать не получилось. Парень достал мех с водой и напился. Пока он пил, пришёл к выводу что чересчур сумбурно он изложил свои мысли, но он не мог с этим ничего сделать, потому что общался он долгое время только с волком, а с ним говорить не нужно, просто обмениваешься мыслями и ощущениями. Было бы так же просто и говорить.

Рукавом парень утёр рот и убрал мех. Глубоко вздохнул, занял прежнюю позу и сказал:
- Не доверяю я тебе. Уж слишком «удачно» ты на нашем пути появился – Франц надавил на слово «удачно» - какую цель ты преследуешь, Разбойник?

Поразмыслив, он понизив голос добавил:
– Повлиять как-то на этих можешь? Франц кивнул в сторону разбойников – мы то и сами наверняка справимся с ними, но сдаётся мне, ты словом их развернуть от нас можешь. Может и переменить своё мнение о тебе смог бы.

Вы не можете просматривать этот пост!

Пересохло в горле у Чернавки, и захотелось ей квасу хлебного, да холодненького. Не меда хмельного, не зелена-вина, квасу ржаного, обычного. Не привыкла себе девка черная в желаниях отказывать. Сказала Мирославе:
- Сейчас и тебе квасу вынесу.
Прошла мимо сторожа внутрь корчмы. Клюку только свою железную за середину перехватила, так, чтобы можно было или по зубам набалдашникам дать, или на острие врага насадить. Вошла только, да и стала как вкопанная. Побледнела только. Стоит Чернавка на месте, да глазам своим не верит. Не верит Чернавка глазам своим, да снимает с левой глазницы повязку черную. Открылся под повязкой камень гладкий, или стекло мутное это было. Напряглась Чернавка, нахмурилась, зубы стиснула. Засветился тут глаз ее, светом синим, да мутным. А вокруг окрест холодом дыхнуло, как из ледника в погребе или могилы пустой, что жильца своего ждет. Зрит глазом Чернавка видимое и невидимое, сквозь стены видит и сквозь землю. Только то, что видел ее правый глаз, то и левый увидел. Не было это мороком или колдовством лиходейским.
Погасила тогда Чернавка глаз свой, больно было им зрить. Головой мотнула, косы черные змеями в воздухе метнулись. Вздохнула тяжко.

Выпрямилась потом девка черная и словно больше ростом стала, да плечи свои расправила. И пошла к столу, за которым Лелислав-гусляр сидел. Шла Чернавка, да при каждом шаге, клюка железная в пол острием на ладонь втыкалась. А дальше увидели спутники ее, чего раньше и не видывали никогда. Поклонилась Чернавка в пояс. Царю с царицей не кланялась во дворце, а тут нагнула гордую голову. Вот только голос ее остался твердым, звонким, да насмешливым.
- По здорову ли, - говорит, - батюшка, Соловей тьма Одихмантьевич. Как там мама? Как сестрички?

Вы не можете просматривать этот пост!

      Не след было боярскому сыну пугаться волшбы, но Рощину, конечно, не по себе стало, когда цыганка глаза закатила. Но рука его не дрогнула, когда подхватить гадалку пришлось. Почувствовал он тугую плоть, молодую, женскую, материнскую, сочную, как яблочко красное, яркую, как цветок раскрывшийся, жаркую, как натопленная печь.
      И только хмарь на душе не давала пламени разгореться.
      Усмехнулся он, на кошелек глядя. Достал оттуда еще горсть монет, протянул ей.
      — И ты себя береги, красавица. Схорониться бы тебе, чует сердце мое, могут тут случиться булатные проводы да червоные слезы. А вот из ребятишек твоих кто мог бы за лошадьми присмотреть.
      Говорили, что цыгане лошадей воруют — и это правда. Но то цыгане, а это цыганята. А клин клином, как известно, вышибают.
      — А звать-то тебя как? Даст Бог, свидимся еще.

      Вот, опять басурманин не своей печалью опечалился. Слыхал Василий о людях ратных из земли немецкой, что вроде как воины, а вроде как и чернецы. Те обыкновенно крест на одежде носили, и давали обет не дотрагиваться до женщин. По-разному к ним относились на Руси, где божьими дворянами звали, а где и псами-рыцарями. Воины они, говорили, хоть куда, да честный бой не жалуют только — где скопом навалиться, где сонных резать, где сзади ударить, вот как Франц этот, что с волком тешился, на палача со спины напал.
      А этот лучник сумрачный, интересно, не из таких ли? Не потому ли на цыганку взъелся, что видит око, да зуб неймет?
      — Ты, стрелок, по всему видать, человек заморский, не знаешь законов наших неписаных. Так я тебе расскажу. У нас на Руси говорят: "Не пойман — не вор", а повинную голову, — тут подкинул он кошелек, звякнувший монетами, — меч не сечет, слыхал? А коли не терпится тебе, ясный сокол, покогтить кого, так не когтил бы лебедицу, не видишь — птенцы у нее, семеро по лавкам, мал мала меньше. Пойдем-ка лучше в кабак, там, я так мыслю, поболе тех, кому твоя проповедь о добродетелях християнских больше в масть выйдет. Если, конечно, не заробеешь, коль не мать с детишками пред тобой будет, а люд лихой.

В какой-то момент казалось, что все получится. Анне поднимала ослабшего Генрика, Сарток с Фиром, поддерживая друг-друга так же направились к выходу. Кэй, бросившаяся к огромному мечу варвара, с большим трудом подняла эту железяку. А Кернан, сын Конна, собирался вырубить Айдана, который все еще творил магию, от которой храм содрогался и выл в предсмертных позывах.
Каково это, находится в месте, которое вот-вот погибнет? Осознавать, что массивные колонны сейчас рухнут и бесконечно тяжелый потолок рухнет вниз. Видеть как далеко все выходы и как близко смерть. Были ли друзья когда либо в настолько безвыходной ситуации? Трудно даже представить.
- Не... делай... этого... - срывалось с губ Генрика.
К кому обращался старый паладин? К Айдану? Мог ли оруженосец услышать мольбы рыцаря? Просьбы любимой? Слова паладьи?
Айдан улыбнулся.
- Спасибо тебе за все. Спасибо за ночи проведенные со мной. Спасибо за дни. Спасибо за тепло, за чувства. Спасибо за заботу и улыбки. Спасибо за любовь.
Голос паладина доносился легким шепотом, но словно отовсюду. Кернан застыл в полушаге от парня. Неясное сияние вокруг него, словно мембрана, укутало варвара не давая вырваться. В следующий миг такое же сияние окружило и остальных, включая минотавра.
Потом был треск и грохот. Валились опоры, трещали стены. Огромные валуны падающие сверху.
- Спасибо вам, друзья. За все, - все тот же шепот из ниоткуда.
Айдан улыбнулся. Это было последнее что видели, прежде чем яркая вспышка поглотила все вокруг.

Анне и Генрик, открыв глаза, поняли что находятся в храме. Большой холл, колоны, красивые гобелены. Перед ними находился алтарь, у которого с широко раскрытыми ртами стояли монахи. Они явно не ожидали увидеть тут двух изможденных паладинов. Прежде чем Алую Розу покинули последние силы, она слышала взволнованные вскрики монахов и властные приказы архиепископа помочь защитникам веры.

Фира сияние перенесло в вечный лес, от которого тот когда-то отказался. Пред ним стояло огромное древо, раскинувшее свои корни во все стороны света. Его ветки тянулись до бесконечности долго, а листва застилала все небо. Древо познания, чья сила питает весь мир. Друиду не оставалось ничего иного как преклонить колено перед самим естеством природы, воплощенным в этом месте. Еще никому прежде не было даровано такого права - видеть сердце Эллатедсана древо мира.

Сарток, немного отдышавшись, понял что находится в библиотеке. Стеллажи. Книги. И много-много стендов. Они уходили на километры во все стороны. В глазах мага заискрилось счастье.

Кернан, не удержавшись на ногах, упал. Как ни странно Коготь Дракона лежал прямо пере ним. Быстро встав на ноги, варвар оглянулся. Чистый, холодный воздух, шпили высоких гор и незримые тропинки между валунов. Вдохнув на полную грудь сын Конна ощутил странное тепло. Нет, воздух был как и раньше морозным, но в душе чувствовалась радость. Приятное чувство дома, вот что это было. Оглянувшись варвар высмотрел тропу. Пойдешь вниз, окажешься у своей деревни. Пойдешь вверх, окажешься на вечном кулаке. Арене богов, откуда либо не возвращались, либо возвращались великими ханами. Душа рвалась домой. А сердце подсказывало путь к славе.

Кэй, ощутив что стоит на твердом полу, еще некоторое время не хотела открывать глаза. А когда открыла даже присела от неожиданности. Она была в хижине. В хижине Мелиссы... нет, в ее хижине. Все тут было так же, как и в тот день, когда они с Айданом покинули это место, отправившись на встречу своей судьбе. Только порохом слегка укрыто, от того что никто не убирался. Одна лишь вещь тут была не на своем месте. На кровати, где колдунья впервые перевязывала раны паладина лежала кобза. Та самая...

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Лелеслав неизменно благодарил всех высказывавшихся.
-- Спасибо, друг Франц. Обещаю, что не подведу твоего доверия...
-- Спасибо, жена загадочная. Пойдешь со мной -- будет хорошо, будешь другим занята -- все одно справимся, из восьми кто-то да окажется свободен, всего-то при разговоре поприсутствовать.

Особо же гусляр ответил Мирославе, еще в пути, едва монахиня соизволяла заговорить, Лелеслав почтительно прерывал всякую свою речь. Спокойный перебор струн сейчас, правда, прерывать не стал, надеясь, что тихая музыка разговору не помеха.
-- Истинно так, матушка. Приглашаю, всех кто более неотложными делами занят не будет, пойти со мной. Ну там, не знаю, что с дороги да перед дорогой в селении может понадобиться, но если что -- устраивайте свои дела, сопровождающих авось хватит. Я бы больше, игуменья, опасался не за разговор с Малахом, а как бы против нас уже на корабле лихое не затеяли. Потому и думаю, что надо бы бдящих по ночам оставлять. Да, может, кашеварить самим.

Вообще, поболтать, как и всякий гусляр, Лелеслав оказался большим любителем. И сам рассказать, и других послушать. Улучшив момент, и сам спросил у Мирославы.
-- Игуменья, я вот в толк не возьму, не просветишь неразумного? Вот, читал заморское писание о господе нашем. Вроде как их трое но он един -- ну хорошо, тут ясно, можно себе предс авить. Вроде, Отец это Иегова, сын это Иисус. А Саваоф из них который? Там же вроде как третьим дух, а если по картинке судить, так он вообще голубь. Ну не голубю же богом воинства быть? Странно это как-то, засмеют воины голубя-то, они народ суровый.

Вы не можете просматривать этот пост!

Чернавка не хуже кошки зашипела, или змеи лютой.
- Ты мой род, княжич, не трогай. О нем гусляры поют, да в былинах сказывают. Да я, ... - тут девушка осеклась, да рот и закрыла.
Помолчала и продолжила сухо.
- Если хочешь в силе крови моей убедиться, то в тот же миг, как мы Солнце найдем, я готова с тобой скрестить оружие. Да той же поры вместе держаться придется. Мало нас, чтобы свары устраивать. Нам в поисках каждый человек пригодится, - Чернавка усмехнулась, - и, даже, каждый княжич.

Топор на пол бросила, клюку подобрала и отошла к Францу. Рядом встала, руку на плечо положила, потом по волосам погладила.
- Успокойся.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Битва была долгой. Это было всё, что запомнил варвар. Ярость перекрыла всё, включая умение формировать воспоминания. Лишь боль в мышцах намекала на количество убитых, да кровь на теле. На всём теле. А потом... начались жуткие видения. Этот мальчишка стал тираном, убивал всех, кроме людей, во имя веры во что-то, кроме добра и дружбы. На лице сына Конна появилась гримаса ужаса. Он молча смотрел и дивился тому, что воспитанник Генрика может стать монстром.

— НЕТ! — взревел Кернан и метнул меч в сторону (настолько был важен момент, что даже об оружии он не заботился) и побежал к Айдану, наперекор ведьме Кэй.

Варвар не слышал ничего, не видел ничего, кроме оруженосца, пытавшегося совершить нечто. Чем бы это нечто не было, сын Конна знал, что должен предотвратить это. Любой ценой. Для Генрика, для Анне, для Сартока, для покойного Мао, для Скирма, для Сартока, для себя, чёрт подери. Он был готов отдать жизнь, но спасти парня. Нельзя было лишить лучшего друга-паладина смысла жизни.

Оказавшись у парня, он занёс руку для могучего удара и вмазал ему по лицу, намереваясь его вырубить. А потом вынести отсюда. Куда-угодно, но живым.

— БЕГИТЕ ВСЕ! — варвар нутром чувствовал, что такой поступок останется безнаказанным со стороны храма.

Тонко намекнув всем что надо делать, он побежал. Куда-то. Подальше отсюда. Куда-угодно. Хоть в океан, как тогда, годы назад.

Прольется кровь.
Простые слова. Но сколько в себе объединяют. Чувства. Отношения. Судьбы. Прольется кровь. Каждый, кто стоял в комнате, ощущал это своей кожей. Мурашки, холодный пот, ярость и страх одновременно. Взвыли зверолюди, призванные колдуньей. Взъерошили свои гривы. Открылась дверь, откуда внутрь ворвался жар и гул битвы. Первым вырвался из комнаты Кернан. Он уже не мог больше ждать. Его двуручный меч был готов встретить врагов, сносить им головы, резать и рубить. За ним сразу же ворвались в огромный зал зверолюди и призванные герои. Анне с алебардой на перевес. Генрик со своим молотом, Сарток уже готовящийся произносить смертоносные заклинания.
И кровь пролилась. Бой, кипевший до этого, поглотил свежие силы. Все без остатка. Рубили паладины, рвали и метали зверолюды. Жгли и уничтожали маги и колдуны. Кэй, все это время сидевшая на шее у минотавра, использовала поданный Ингмарской арбалетом. И смотрела. Выглядывала. Айдана. Ее рыцаря, паладина и любимого. Он был так близко и в то же время так далеко. Окружен врагами, разного рода и облика. Рубящий направо и налево, поглощенный яростью. И все же это был ее Айдан. Тот самый мальчишка, с которым она провела ночи в таверне и там, в деревне. Тот самый мальчишка, играющий на кобзе, смущающийся разговоров и иногда не знающий своего пути. Сейчас он сражался плечо к плечу с каким-то воином, напоминающим помесь фавна и медузы, а группа Кэй, состоящая из тех друзей паладина, что пришли на ее зов, быстро продвигалась вперед. К тому месту, где сражался сам молодой паладин.
Кровь, насилие, убийства продолжались и продолжались. Сколько времени прошло, прежде чем в огромном зале осталось всего с десяток особей? Кэй, верхом на израненном минотавре. Сарток, уже выдохшийся и устало смотрящий вперед. Аннелиас, упавшая от бессилия на колени, опираясь на свою алебарду. Вся в крови и поту. В таком же виде Генрик, только помятый гораздо больше. И Кернан. Весь красный. Непонятно где у него и чья кровь. Ранен ли он? Зрачки широкие, дыхание тяжелое. Сейчас он выдел всю тысячу миль, простирающийся сквозь пространство и время. Видел все это и в то же время не видел ничего.
Айдан, в это же время, стоял немного впереди этой группы. Разделяли их целые горы трупов. Как разного рода зверолюдов, так и нежити уничтоженной в этот день. Паладин, такой же измученный и весь в крови и внутренностях врагов, находился на пьедестале. Перед светящейся синей сферой. Казалось, что парень не видит и не слышит ничего. В его личном, маленьком и личном мире, существовала только эта сфера. И все. На оклики Генрика или Кэй паладин не реагировал. Не слышал. Или не хотел слышать. Потянул руку к сфере. Жадно. Желанно. Пальцы тряслись от волнения.
Вспышка. Синий свет, озаряющий все вокруг. Слепящий, дарящий покой и блаженство. И образы. Яркие, правдоподобные. Настоящие.
Айдан. Весь в черном. Корона терновая на нем. Старший только. Лет на десять. Окружен стражами в черных доспехах. С черепами на плечах. Огромная площадь, залитая толпами людей, что с раскрытыми ртами смотрят на Айдана. Пьедестал. Высокий. Огромный. С троном позади. Троном из костей и черепов.
Громкий, зычный голос. Совсем не похож на тот мелодичный и спокойный тон, к которому привыкла Кэй. Но это, все же, голос ее рыцаря и паладина. Айдана.
"Закон! Порядок и справедливость! Вот что будет нашей целью! Я вынужден принять жесткие меры во имя Добра! Это временные трудности на пути к Царству Света!"
Восторженные возгласы на плозади, крики людей, вопли женщин, всеобщий экстаз, в котором слились все стоящие перед новым королем, провозглашающим свою доктрину.
"Во имя Добра уничтожим нечистые расы! Несогласных в тюрьмы! Еретиков на костер! Кто не с нами тот против нас! Люди, я даю вам последний шанс! Слушайте, все во имя веры!"
Только сейчас понимаешь. Площадь. Нет, весь город, собравшийся тут, это были люди. Не было тут ниодного гнома, эльфа, зверолюда. Только люди. Высокие и низкие. Чистые и грязные. Богатые и бедные. Все люди. И все до одного объеденные любовью к своему королю и его рвением и ненавистью к всему другому. Новый мир. Империя. Восставшая их пепла, на плечах Айдана. Империя людей.
"Всё во имя веры!"
Неслось по площади. И рушились гордые и неприступные твердыни гномов, под ударами огромных осадных машин.
"Всё во имя веры!"
Неслось по площади. И горели вечные леса, укрывавшие последних эльфийских защитников.
"Всё во имя веры!"
Неслось по площади. И вешали всех магов, которых только успевали найти по белому свету. Жгли, колесовали, четвертовали. Не щадя ни женщин, ни детей.
"Всё во имя веры!"
Неслось по площади. Мир, утонувший в крови и насилие перераждался.
Становясь миром людей. Без магии. Без нечистых рас.
И становясь миром бесчеловечности.
Когда все очнулись, то как и ранее были в холле. В том же, где только что закончилась битва. Где Айдан стоял у синей сферы, только уже с опущенной рукой. Меч упал на пол, громко звеня о кафель. Паладин же припал на одно колено. Что он видел? То же что и все? Видел ли себя и тот мир, к которому он вел?
- Не делай этого, - едва слышным шепотом сказал Генрик и упал. Без сил. И без сознания.
Сарток тяжело осел рядом. Тяжело дыша. И смотря куда-то вперед. Вдаль.
- Он сделает это, - сказал Фир, находящийся немного позади минотавра с Кэй, - Сделает потому, что должен. Пророчество. Судьба.
Айдан, все так же, стоял на коленях перед сферой. Спиной к другим.
- И сейчас он впитывает силу храма, - добавил друид, - как губка. Как и ты, Кэй, повелительница лесов и избранница древних богов. Дочь луны и сестра солнца.

Сколько-то шли они, пока до Киева, града стольного, дошли, Фока и не упомнил. Знал лишь, что время долго тянулось, что серое полотно дороги грязной, прямо меж ушей лошади, видел изо дня в день. Бывало, что скукою маялся да на своих двоих шел, размеренно грязь ногами втаптывая. А дорога, как вроде заговоренная – все не кончается и стелится аки речка в разливе.
Пока до града добирались, еще больше с товарищами сдружился. Кой де раз не шельмует, коли в карты сядут играть с Витей. Да то не Фока виноват: руки-то привыкли масти дергать, а переучиваться – хуже самой учебы, так что только силой заставлял себя тать по-честному играть. Ежели слово какое бранное на язык лезет, Фока старается проглотить, да искоса на матушку поглядывал, мол понимаю, что ухо "болеть" будет, что негоже человеку божьему мужицкие бряцалки слышать. А ежели с Ваней за костром о том, о сём баят сядут – Фока каждое слово передумывает, ведь знает, что понести может, наговорить с пять коробов, а человек, доверие проявивший, поверит еще, небось. Стыду-то будет, так Фока прям по рукам и ногам опутанный ехал: ни обдурить, ни картинами по босяцки перекинутся, ни судьбу поругать. Да все то пустое, ведь впервые, Черный товарищами надежными обзавелся. Да не просто прохожими-перехожими, а такими, что и спину показать им можно, да и сами жизнь доверят. От того и дорожит Фока, не беснуется.
Зато как в палаты каменные въехали! Фока враз шапку долой. С коня сиганул.
– Простите други, не могу я больше аки праведник в склепе, - парень умоляюще на товарищей глянул и, убегая, прокричал, - на завтра я найду вас!
А что было потом? Да все было. Коли верите, а коли нет, можете у всех спросить. Видели Фоку и на мосту Рыбьем, ближе к полудню, дрался вроде бы с кем-то. Правда не понятно было, толи он бьет, толи его. Дальше видели его у дома Красного, что на Пряничном въезде – в картины играл. Как играл понятно, ведь ушел с монетой звонкой. Да тут же её прокутил в корчме "Медовый бык". Там же в кости играл с гриднями княжьими. Собрались было Фоку отоварить за руки быстрые, да он тут же пропал. Появился ближе к полуночи у постоялого двора, на углу Яровой и Дубовой, вместе с двумя рожами наглыми. Те стали народ созывать, опять в карты играть, да Фока уж больно налакался хмеля, так что проигрался до последней соломинки и, если бы не сволочил сапоги у купца тульского, то с босыми ногами бы к князю и пришел.
Завели в палаты царские, пред очи светлые. Стоит Фока, как на плаху пришел. Мало того, что ночью "чертиков ловил", так еще глаз болит, куда еще на мосту кто-то кулаком угодил. Решил Черный маяться потом, когда время будет, а пока оглядеться надобно, ежели удача так обернулась. Окромя царя с царицей в палатах гости статные, видать по делу созваны, вестимо не простых людей позвали.
Гусляра Фока сразу признал. На таких людей у него глаз наметан, чего уж там. Есть у кощунов да гусляров во взгляде огонек диковинный, что ни на удаль, ни на дурь не похож. Вроде и не ратному делу обучены те, кто песни слагает, но рядом с воями в сечу идут, аки витязи. Коли случится чего в граде дальнем – вроде взаймы у кого-то "ноги" взяли – идут, себя не жалеючи, за три-девять земель, абы вести узнать, да правду всему миру рассказать. Вроде и понимал их Фока, но тут же представлял как сам куда то идет, чтоб лишь новость узнать какую и сразу палец сам по себе к виску тянется. За просто так – тащиться в даль. Правда не дальше нескольких зим назад и сам с офеней земли разные исхаживал, да то и забыл, вроде по нужде какой ходил, а не от дела маялся.
Другого чужестранца тоже заприметил. Было что-то общее с Иваном у того незнакомца. Вроде человек как человек, а сразу видно – не русский.
Рядом гой другой породы затесался, с волосом русым. У таких и щи наваристей в миске завсегда, да и хлебают, вестимо, не лаптями. Глаза так же как и у Фоки, на царя – самого, весть-батюшку – смотрят, а все равно по-другому как то. Словно оба на стремянку залезли, ан-нет, тот что с волосами русыми на пару ступенек выше забрался, вроде как смотрит на царя "ровнее", нежели Фока, у которого будто и голова кверху задрана, когда на царя глядит.
Деву во всем темном конечно тоже заприметил, да уж больно нелюдима была она. Вроде и хочет Фока рассмотреть её, да только глаз касается чернявой, так сразу спрыгивает. Разглядел, что вроде своя, не басурманка, да и то хорошо.
Слушал Фока речи мудрые, да на ус мотал. Ему то чего лезть, коли старшие товарищи ответ держат, а они все по-правде говорят. Когда разговор за Солнышко зашел, так совсем аки мудрец стал: брови насупил, рожу умную скривил, еще и подбородок подпер, мол голова от мыслей тяжела стала. Токмо все просто оказалось, не мудреней репы запарить. Надобно пойти, да отыскать сына Василисы и Кощея, врага рода людского, кривомордого. Как только отыщется сынишка непутевый – рога ему и по-сшибать, аки лосю сонному. Можно, конечно, и разговором все устроить, да только чуял Фока, что такие душегубы слов людских вряд ли понимают, а коли и понимают, то не слушают. Им, вестимо, кулак подавай, да чтоб обязательно по-больше да по-круче, с мозолями от дела ратного. Вот тогда враз разговор ладиться начинает, еще бывает что и слезки льют, да токмо поздно бывает. Это да. Только вопрос оказался у Фоки, да так застал врасплох татя, что не успел он и рот закрыть, абы разговор не прерывать, да и промолвил. Прямо царю.
– Так это мы, вестимо... - спохватился, что не на дворе хмельном языком телепает, а с людьми знатными разговор держит, приосанился, - Я правильно кумекаю, царь-ба-юшка: чтоб Солнце вернулось, надобно сынка Кощеего найти и... - тут Фока и поплыл, потому как сказать "убить" – вроде не гоже пред царем речи такие вести, сказать по-народному, матушка серчать будет, да и царица еще гневаться станет. Поэтому Фока, не долго думая, тихо присвистнул краешком рта, моргнув одним глазом, и хлопнул ладонью по кулаку, вроде как "колодец накрыл", - найти его и того?

Последним штрихом в убиении Черного Витязя стало погружение меча Ивана в источник мертвой воды. Теперь каждая частичка зла этого воина была уничтожена. Не осталось не следов, не упоминания о былом его ужасе и могуществе...

Конец? Нет. не в сказке они оказались. Не случилось чуда незабываемого. Не засияли небеса в радости от освобождения от гнета тьмы. Ничего такого случилось. Но чудо случилось в другом. Не видел ранее Иван, чтобы совершенно незнакомые друг с другом люди сражались будто бравые воины. Не знали Мирослава и Фока жизни ратной, не ведали они о чудовищах разных и формах зла, но все же выстояли ради Солнца. Ради народа своего. В какой-то момент Иван вдруг почувствовал, что Русь в надежных руках и дело его сделано, но осталось еще много вопросов, на которые хотел бы охотник получить ответы.

Дорога до Киева проходила в тишине. Все все понимали и без слов. Не освободили они Русь от зла, но возложили на себя еще более тяжкое бремя. негласный уговор был дан, чтобы лишний раз не вспоминать прошлое. Рассказы о своих деяниях и путешествиях давались с большой неохотой, будто заставляли окунуться в кошмарный сон вновь. только личный дневник Ивана сохранил в себе новые записи и важные данные о встреченных врагах, магии Тихона и артефактах Отца. Впрочем, стольный град Киев привнес в души путников немного покоя и отдыха. Для себя Иван определил резонным на приеме у Ивана просто молчать, пока лично не о чем не спросят. Не подобало иноземцу лишний раз рот открывать.

На самом приеме были они не одни. К их четверке присоединились еще четверо совершенно странных людей. Неужели на Руси на бой со злом отправлять воинов али охотников было не в почете?

Вот седовласый молодец по виду музыкант. Веселый, озорной. Как раз Фоке товарищ. Болтать он любит, видимо, а это очень плохо для такого путешествия. Признал Иван еще в одном мужчине иноземца. Статный муж, да только взгляд что-то животное в нем выдавал. Дикий немного... Может быть, долго жил в лесу, а может быть лес долго жил в нем? А крепкий русый молодец сразу в себе благородную кровь выдавал. Красивые одежды, гордая осанка, ладный и молодой. Такой полезен будет в переговорах, да только лакомый кусок для воров может быть и обузой в бою. И тут взгляд Ивана остановился на черной даме. не страшна она была, но темна во всех смыслах. Веяло от нее чем-то темным, но Тьма эта была иной от всей ранее виденной охотником. Будто обуздала она коня свирепого, но то ей радости немного приносит. Больше неудобств и проблем.

Не слыхал Иван подробностей истории о заточении Васелисы в Кощеевом Царстве, поэтому знание об общем их сыне не возымели на сэра Поундса должного эффекта. Лишь заставило еще больше нахмуриться.

- Князь Алексей говорил о неком Лукоморье. - решил наконец-то нарушить свое молчание охотник. - Там было некое существо, которое о нас Орлу и рассказало. Быть может, стоит поискать ответы где-то там?

Лицо Ивана не смогло скрыть удивительного сочетания неподдельного интереса и скепсиса. Будто сам и не верил в то, что говорил.

Утешающие слова Виктора, возможно, и дошли до души Фоки, равно как и до всех еще живых героев, но о том они все умолчали. Да и лишне было что-то говорить, стоя в воде и грязи, в окружении окровавленных тел. Все слова, даже самые лучшие, сейчас были бы жестоки. Потому и гроб князя потянули они за цепи в полном молчании, только вздыхая от тяжести, что легла на их плечи и на их души.

Ожидалось, что пещера будет темна и узка, но на деле оказалось, что им не потребуется даже огонь. Пещера оказалась целым гротом, наполненным мелодичным журчанием источника, а на ее потолке, подобно целой россыпи звезд мерцали фиолетовыми вкраплениями редкие камни-самоцветы. Пол устилали фосфорецирующие грибы и небольшие цветочки с чашечкой, похожей на раструб дудочки. Такие цветы называют «дразнилками», поскольку они, дозрев до определенного момента, вбирают в себя любой звук, любое слово, и повторяют его до самого конца своей жизни. Большая часть цветков повторяет только журчание источников жизни и смерти, но некоторые хранят в себе и человеческие голоса. Если поднести к такому цветку ухо – можно услышать, как от него исходит чужой человеческий голос, или даже несколько голосов. Отдельные слова, фразы, а то и целые предложения. Эти цветочки - долгожители, они могут жить веками а потому обладатели этих голосов могут быть давно мертвы, и это - все, что осталось от них в мире живых. Какой-то из этих цветков теперь запомнит жуткий скрежет, с каким волочется по каменной породе чугунный гроб с беспокойно шевелящимся внутри страшилищем, какому даже нет имени. Этот скрежет будет разноситься здесь эхом еще целый век, разрушая гармонические звуки журчания воды и чужих голосов, полных каких-то своих надежд и желаний, какие несли сюда их обладатели.

Вот и источник. Два ручья кристально-чистой воды, жуча, били прямо из скалы, своей формой напоминавшей чью-то голову. Задумано так было, или же это вышло случайно, но было весьма символично то, что вода текла из глаз этой большой каменной головы. Ручей из левого глаза стекал в левую сторону, заполняя собой глубокий провал с вертикально торчащими из воды сталагмитами. Эти сталагмиты, да и сам берег, полностью заросли цветами-дразнилками, которые эта вода и подпитывала, позволяя им прорастать даже на безжизненной скальной породе исключительной твердости. Ручей из правого глаза стекал в другой провал, и до самого дна эта вода была чиста и прозрачна, будто была не жидкостью, а стеклом. По ней не шли круги, ее не волновал гуляющий по гроту сквозняк, и ни в воде, ни вокруг нее, ни рядолм с ней не росло и не жило ничего. Так герои легко и выяснили, какая именно вода им нужна.
На скале, что возвышалась над двумя озерами, кто-то очень давно сделал нечто вроде примитивного подъемника. Веревка, ворот, и деревянная платформа-поддон не выглядели очень надежной конструкцией, а уж тем более – способной выдержать вес гроба с постоянно колотящимся там чудищем, но отступать было поздно. Гроб положили на платформу, несколько героев налегли на ворот – и со скрипом и потрескиванием чугунную громаду оторвали от земли. Небольшой поворот – и медленное опускание. Гроб потихоньку опускался в воду.

Чудище будто почувствовало свой скорый конец. Оно забеспокоилось, заворчало, начало трястись, биться изнутри. Настолько сильно оно не билось еще никогда. Каждый удар сотрясал своды волшебного грота, и отдавался гулким эхом. Каленый чугун вспучивался и выгибался под могучими ударами. Лопнула якорная цепь, раскрылось несколько замков, подпрыгнула крышка. Из щели пошел едкий черный дым, на миг показалось что-то бесформенное и отвратительное, глядящее наружу выпученным голубым глазом. Стоило только героям встретиться взглядом с этим существом – их пальцы сами собой разжались, и чудище, взвыв в последний раз, резко устремилось вниз вместе со своим вместилищем.

Сильный всплеск и брызги сопроводили падение гроба. Еле-еле успели отойти герои, чтобы не попасть под разлетающуюся воду, способную немедля лишить их жизни. Вода забурлила, словно в один момент разогрелась до кипения, послышалось шипение, а потом вой чудища медленно стих, поглощенный спокойствием и умиротворением этого места.
- Вот и все. – Только и прошептал Тихон. – Прощайте, ребятушки. Привет Ивану.
Глаза старика закатились, и он медленно завалился на спину, раскинув руки. Старческое тело оставила жизнь, превратив его в еще одну пустую оболочку, какими была прямо-таки усеяна эта земля. Но на лице у Тихона – или теперь правильнее будет сказать «Алексея» - так и сохранилась умиротворенная улыбка человека, который сделал все, что от него зависело.
Мертвая вода вместе с искореженным телом Алексея уничтожила и захватившую его злую сущность. Теперь в искореженном чугунном гробу покоился крепкий и плечистый для своего возраста старик с редкими седыми волосами, клоками свисавшими до плеч, и спутанной седой бородой. На нем осталась и рубаха, белоснежно-чистая, но при этом изорванная в лохмотья. На нем не осталось даже былых шрамов, полученных в давних стычках против Кощея и его прихвостней и чудищ. Мертвый, хоть и старый, Алексей Орел все равно производил впечатление человека, который погиб слишком рано. Но он совершенно точно был мертв.

Теперь нужно было проделать все то же самое с Чернобородом и своими ребятами. Героям предстояло много изматывающей и совершенно негеройской работы.

*

Всех погибших похоронили на деревенском кладбище Светлой Поляны. Героям в меру сил помогла орловская дружина, разгородив место и сбив несколько ладных крестов для всех, кроме Военеги и Ратибора. Военега не была христианкой, а оборотня было нельзя хоронить по христианским обычаям. Но за спасение их душ все равно можно было помолиться, что и было предложено сделать всем вместе. Может быть, их жертву зачтет Бог.
На могилу Военеги положили ее верный лук и стрелы, а Ратибору возложили его кинжал. Кроме того, когда Ратибора хоронили, из окрестного леса сошлись кругом около десятка волков, которые дружно завыли, провожая своего старшего брата в последний путь. Тихона, Алексея и Черноборода положили в одну братскую могилу, которую укрыли орловским знаменем с изображением орла в солнечном кругу. Дальше – справили короткие поминки, так как времени на долгие прощания совершенно не было. Впереди оставшихся в живых героев ждала долгая дорога на Киев-Град.

Когда кровавые лезвия окончили свой буйный танец смерти, Иван уже уверенно поднялся на ноги. Грязь, гниль вперемешку с кровью и водой изрядно испачкали его с ног до головы, но сейчас это было не важно. Доказал они силу единства. Доказали все, кто браво сражался, что не зря были избраны для миссии этой. Не всем было суждено пройти этот путь до конца. В этом Алексей и его "Дуб" ошиблись. Сам себе Поундс пообещал не забывать их никогда и на Родине своей рассказывать о славных воинах Руси, что жизни свои положили ради благополучия свое народа.

Все удары прошли по Витязу почти одновременно, а последним штрихом стал меткий бросок Сокола, отгородивший злодея от гроба Алексеева.

-Good job, my friend. - поблагодарил шепотом Иван птицу свою.

Но не время было отвлекаться. На последнем издыхании был супостат и не было ему милости. Никакой пощады. Обнажив свой меч, Иван подошел к Витязю очень близко. Сейчас стало видно, что не бравый витязь это был, а грязь и тьма, пожравшие его очень и очень давно. В памяти вновь появился образ отца, который оборотнем диким стал и не смог обуздать тьму в себе. Вспомнил, что был он любящим мужем и хорошим отцом. Старался помогать он людям и найти лекарство. Но тьма сильна. Она - болезнь, похожая на спрута. И только отрубив ей голову есть небольшие шансы на спасение.

- Хотел воззвать к твоей светлой стороне, да нет ее давно! Нет места среди живых тебе, чудовище!

Из последних сил. Взмах острого, как бритва лезвия меча и вот охотник уже палач, но не убийца. Конец.

- Где тот источник? Нужно поспешить. - чуть позже обратился Иван к Тихону, помогая старику встать.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

О, автобус въехал на дорогу с хреновым асфальтом. Но это так неважно. Музыка забивает шумы жалующейся на кочки толпы, чьи-то крики, а все остальное - главное, чтобы сидушкой по морде не прилетело. Ничего не видно, будто смотришь через мутное, запотевшее стекло. А за ним ещё и ночь. И вот мозг уже услужливо дорисовывает пятна фонрей, проносящихся за окном. Вдруг, оттеснив все виденье на второй план, перед глазами мутно проступило лицо Алисы. Она была очень напугана и, кажись, это она его трясла. Этой картины оказалось достаточно, чтобы в голову ворвался давно бушующий "глас разума": "Очнись, идиот! Вы на льдине, которой скоро наступит кирдык! Вокруг куча людей и всем им нужна помощь! Нужно бегом всех согреть, продумать план и действовать! Отдыхать потом будешь! Вон тебя даже Алиса зовет, давай, все тебя ждут! Когда жизни ничего не будет угрожать, вот тогда отъедешь, а сейчас арбайтен! Ручку в пол, другую ручку, Оперся, перенес вес, поднялся и пошел! - Ты прав. Я, сейчас, уже встаю" - вокруг все потемнело, остался лишь образ девушки. Парень потянулся к Алисе, та протянула руку, видимо помогая встать, выбраться из этой столь мягкой и затягивающей тьмы. Ромка потянулся навстречу. Тянулся изо всех сил, даже почувствовал, как дрожит рука, бок, плече в попытке ухватиться за протянутую руку. Лицо Алисы уже потеряло четкость, но вот руки уже совсем рядом! Сейчас он схватится ему помогут прийти в себя!
Но нет. Парень почувствовал теплые пальцы, прикосновение, и поспешил сжать их. И понял, что не успевает. Ни он, ни та, другая персона (Алиса то была, или ещё кто), при всем старании слишком медленно сгибали пальцы, чтобы ладони успели схватиться друг за друга. Странно-страшное ощущение - будто мозг работает быстрее реальности, ты видишь все, успеваешь осознать и предаться панике, понимая, что на самом-то деле это движение - реакция длинной в секунду. Но нет. Мельников отчетливо почувствовал, как его рука провела по пальцам спасительной ладони и рассталась с нею. Образ стал медленно отдаляться и растворяться во мраке.


На кухне все выглядело более прагматично. В отличии от Харсаева, Ерошин не только не отвечал, но даже не реагировал на речь девушек. Когда Алиса начала трясти парня - первое, что она отметила - что он невероятно горячий, уже даже одежда серьёзно прогрелась. Лицо было красным и мокрым от пота, глаза же выглядели пустыми. Когда девушка начала трясти Ромку - из правого уха выпал наушник. Во взгляд вернулась осознанность, он поднял голову и даже смог сфокусироваться на Лариной.
- Ты прав... - парень сглотнул, потому "а", возможно, подразумевалась, но не прозвучала, - Я, сейчас, уже встаю...
Парень медленно оперся руками о пол, буквально чуть-чуть себя подтолкнул, после чего сел обратно. Взгляд опять опустел, и таким "невидящим" взором Ерошин еще с секунду смотрел на Алису, после чего глаза медленно закатились, и парень так же медленно начал заваливаться влево, судя по всему, потеряв сознание.

Алексею помогала Лена. Сейчас эти двое были похожи на людей, которых будто пытали не один день... Ему было тяжело физически, ей - морально...
В какой-то момент Кузнецова бессильно опустилась на кровать рядом со спортсменом. Но помогала до последнего.
Увы, травмы были не единственным, что очень ухудшало ситуацию конкретно для них. Эта кровать находилась у окна... А за ним - зимний пейзаж... И пусть окна были металлопластиковые и в щели не дуло, тем не менее, эта стена была ледяная...
Балашов мог отметить, что в коридоре первого этажа, где он пребывал практически все время, было теплее. Очевидно, что резкое перемещение из жаркого климата в морозный не успело так быстро охладить внутренние части помещения. Вот только и там было холодно. А на этой кровати - просто кошмарно!
Одновременно с этим слышались какие-то невнятные сдавленные крики Вероники и Антонины, которые торчали над Матвеевой, чье тело уже серьезно так билось в судорогах. Сама Оля же не выдала ни звука по понятным причинам - она не могла вдохнуть, хотя, кажется, пыталась, то и дело пытаясь открывать рот плохо слушающейся сломанной челюстью...
Алёна, что кинулась в соседнюю комнату, к счастью, не была вынуждена в нее забегать, что определенно сэкономило всем время. А особенно - Оле, которую, быть может, еще был шанс спасти.
Богдан и Олег соорудили из простыней гамак, в котором теперь несли Белоусова, потерявшего сознание. Как и Яну, Андрея сверху прикрыли тремя одеялами, собранными со всех кроватей, что были в комнате. Богдан, похоже, немного научился управлять своей способностью, возможно, благодаря Лене, которая уже долгое время помогала на втором этаже. Потому сейчас Перевязов чуть парил над землей и едва не выронил концы простыни, когда на них выскочила карликовая Салова.
- Медика срочно! Умирает!! Травма! - выпалила та несколько на высоких тонах, все же рост давал знать свое, тем более, голосок и без того был девичий.
Богдан бросил короткое "щас" и аккуратно опустил свои концы. Олег побледнел и на время оцепенел, скорее уже рефлекторно опуская несчастного Белоусова на пол.
Перевязов же взмыл в воздух и пулей полетел в прямом смысле этого слова к лестнице и вниз.

***
Хиппи просто смотрел на Элю, каким-то пустым и одновременно тягучим взглядом. И улыбался... Какой-то отсутствующей улыбкой, будто он и вовсе был не здесь... и все же, он был здесь, с нею. Что-то пугающее было во всем этом, будто Аделта поглощала какая-то бездна и парень всерьез решал сейчас, настоящий ли тот маяк, что он видит перед собой в глазах беспокоящейся за него девушки...
И все же он хотел подарить ей на прощание эту песню. Почему-то это действительно выглядело, как прощание... Хиппи не желал бороться, не видел, за что ухватиться, чему верить. И сейчас она отчетливо читала это в глазах, чье тепло и жизнь стремительно уходили, остывая... Нет, объективно Аделт не умирал. Умирало его сознание, быть может, дух...
Элю отвлек шум, это заносили вожатую в комнату. Резина и Усатов. Внезапно в комнате вспыхнула картинка красивой блондинки с роскошными кудрями. Ее длинные волосы поражали своей красотой... И лицо... Нежное, красивое доброе лицо. Вокруг этой незнакомой девушки начали проступать детали. Какой-то парень, чем-то он даже напоминал Балашова, однако, выглядел чуть иначе и гораздо, гораздо наглее и... ожесточеннее. Небольшая картинка из сменяющихся кадров быстро дала понять, что парень пытается приставать к девушке, а она не хочет.
Неожиданно закричала Резина, истошно и срываясь на хрип:
- Прекратите это!!!!!
Едва успев уложить Егора в кровать, девушка упала, будто подкошенная на пол и закричала, словно ее била немалая такая истерика.
Картинка сменилась. И незнакомка кричала подобно Резиной, когда ее насиловали и очень жестоко. Кровь, побои, крики... ужасная сцена измывательств... Он избил ее, что она едва могла двигаться. Он рвал ее вагину, избивал ее грудь, иногда протыкивая острой иглой. И злорадство, ликование победы того, кто сильнее ее...
Перепуганный Усатов кинулся было к Славе в попытке ее схватить за плечи и встряхнуть, но был очень сурово подкошен подножкой девушки, которая явно оказалась в невменяемом состоянии. Артем упал, потирая ушибленное мягкое место.
Картинка сменилась...
Вот уже на пол ванной падают эти невероятные локоны... Мельтешение каких-то людей... кажется, суд... кажется, парня оправдали... Ванна, вода... порезанные вены...
И снова опадают кудри. Она рисует перед зеркалом некрасивый макияж, уродуя свое лицо...
Тренировочный зал... Она учится драться...
Снова зеркало... циничный застывший взгляд, полный боли и отвращения... Резина.
Тем временем, успел снова влететь в комнату Довченков. Блондин слегка прифигел от эфемерного объемного изображения, явно пребывая в недоумении, что это и к чему. Увидел он лишь концовку и покосился на кричащую Резину, которая сейчас поджала к себе колени и обхватила руками голову, отчаянно рыдая. Кажется, она еще открывала рот, именно, чтобы кричать, но сорвала голос.
И блондин решил, что медик здесь - самое уместное. Да и в комнату набилось народу - и Даша испуганная заглянула, да так и застыла у изголовья вожатой белая, как полотно, наблюдая эту ужасную, затягивающую, завораживающую картину жестокости, которая, даже окажись неправдой, была слишком натуралистичной и ужасной...
Тут же была и Меньшикова, та вообще вбежала к Титову, помня, что с ним что-то не так. Она остановилась у шкафа и глядела, не моргая. Вид у девушки был такой, будто ее саму избивают сейчас.
Картинка сменилась... а вот уже и Меньшикова. Ее увидели стоящей на коленях перед кем-то, кто замахивался на девочку. Впрочем, картинка быстро исчезла и уже виднелся Аделт, который стоял то ли где-то в горах, то ли что... Но у какого-то обрыва. Там что-то мелькнуло. Кажется, кто-то бросился вниз.
- Черт, это из-за меня! - крикнул Усатов и, только успел встать, пулей вылетел из комнаты вожатых, расталкивая всех.
Картинка размазалась и исчезла.
В коридоре он наткнулся на Воинина и Фику, которые уже заносили очень сильно обмороженного водителя. Едва парни переступили порог, уже даже не удивляясь бегущему куда-то парню, ибо здесь многие бегали туда-сюда, как над их ношей пулей пролетел Богдан, влетая прямо в комнату. Застыв в центре под потолком, он повертел головой и, увидев блондина, что уже брал на руки откровенно бледную медсестру, крикнул:
- Там девочка умирает!! Срочно! - Алёна хоть и не объяснила, кто умирает, но комната была девчачья.
Перевязов, как и пришедшие Федор с Фикой, явно не понимали, почему все в таком подавленном состоянии, но, видимо, списали на общую ситуацию, тем более, что она определенно не вызывала положительных переживаний...
- Здесь тоже, - буркнул Воинин, бросая красноречивый взгляд на водителя, находящего в весьма плачевном состоянии.
- Там - травма! - настойчиво крикнул Богдан.
- Мы теряем время, - сказала медик. - Ведите. Смертельная травма не ждет.
Довченков кивнул и кинулся в коридор, когда несущие водителя уступили проход.
- Ну и куда его? - застыл неподалеку от порога Федор, видя, что обе кровати заняты.
- Ну вот же диван еще свободен! - очнулась Кристина, указывая жестом.
Туда Егора и понесли.
В столовой же, наоборот, царила более апатичная атмосфера. Находящиеся возле стойки как-то отрешенно спасали остатки не запачканного чая, упавшего на пол. Роман, как и Кирилл, уже засыпали, похоже...
Кора так и не показалась видимой, зато Лесю нашла без труда. Народу явно поменьше стало внутри. Осталось лишь подойти и не напугать девушку, которая к тому же уже поторопилась на выход.
Послышались слова Алисы:
- Эй, сонное царство! Нам бы мобилизоваться и уходить! Ау??
- Угу, - протянул отчаянно сражающийся с лихорадкой Харсаев и неуклюже попытался подняться с лавы, после чего выдал: - Пойду, как придет время. Рано же еще, да? Там, вон, кому-то срочная помощь нужна, судя по мыслям, что я слышу. А кто-то умирает. Оля умирает. - добавил он и голос парня дрогнул. - Блин, - он аж оживился. - Она действительно умирает!!!
Народ бросил чай и повыбегал из-за стойки. Ларина кинулась к Роману, начав трясти того за плечи. Слова о смерти как-то явно располагали к панике...
Шпаков чуть не сбил Овсанну, кидаясь на выход в коридор.
- А где? - рявкнул он, пересиливая уже более мягкую музыку.
- Слева, первая комната на втором этаже, - мучительно выжал из себя Кирилл.

Снять поумтнение с рассудка старой женщины у Мирославы вышло на удивление легко. Только вряд ли это был повод для большой радости. Сама старушка точно этому не обрадовалась. Только что она была активной, неугомонной, совершенно не понимавшей ничего - а стоило только Мирославе коснуться ее головы, и бабка разом переменилась. Улыбка превратилась в гримасу, будто ей было невыносимо больно. Из глаз сами по себе хлынули ручьями слезы, будто только и ждали этого момента,копились в ней, пока она упорно не желала осознать случившегося. Метла выпала из ослабевших рук, сами руки повисли, и старая женщина, отпихнув Мирославу, словно был это неодушевленный предмет, уселась на скамью, забившись в угол, и закрыла лицо руками. Она рыдала негромко, будто таясь от присутствующих, прорывались только тихие всхлипы. Славодар, заметив это, сам подошел к старухе, чтобы по мере своих сил разделить ее боль. Когда он проходил мимо Мирославы - то легонько кивнул ей, благодаря.

- Сам-то я мало чего знаю. - Сразу же разочаровал присутствующих "князь". - Все путешествия мои даром пропали Многих ученых мужей я повидал, многих мудрых старцев, многих могучих колдунов. Почти все только руками разводили. Другие - просто ошибались в своих тайных мудростях, а цена этих ошибок была велика. Решился я сам в Кощеево Царство спутешествовать, хоть и знал - путь этот будет в один только конец, и может статься. тоже без толку. Да только однажды занесла меня нелегкая на лукоморье, аж к самому Великому Дубу. Мировому Дереву, ежели хотите.

Здесь старец даже заулыбался от некоторой гордости за себя и свой успех.
- Не знаю, слыхали ли вы когда-нибудь ту легенду. Но почти все оказалось правдой. Попали мы туда после того, как корабль наш во время сплава по холодным морям, в бурю попал. Мы уж с жизнями попрощались, как вдруг буря стихла и превратилась в штиль. Плыли мы и сами не ведая куда, но разглядели впереди землю. А допрежь нее - тот Дуб заветный. Ежели расскажу я, каков он был, этот дуб, то вы мне и не поверите. Ствол нельзя было за раз взглядом охватить. Крона скрывалась в самые облака, а корни, наверное, спускались прямо в Ад. А на ветвях - цепь золотая. Мы сошли на берег, и я с несколькими моими людьми пошли посмотреть на это диво. Там я и повстречал хранителя того Дуба, что ходит по золотой цепи.

Алексей улыбнулся.
- Вы-то, не иначе, думали, будто я провидец какой. По именам вас знаю, разыскать вас смог, знал куда грамоты рассылать. Кое-кого и мой верный Сокол нашел. - Старик подмигнул птице, что сидела возле Ивана, нахохлившись и выражая свое недовольство тем, что промокла. - Но нет. открыл мне ваши имена хранитель Дуба, и он же рассказал, как вас сыскать по белу свету. Да еще сказал не печалиться, ежели всех собрать не выйдет. И так и вышло, как я погляжу - пришли не все. Он сказал мне, чтоб не пытался я боле Солнце сыскать. Ничего не выйдет ни у меня, ни у кого на свете, потому что ваше это предназначение. Вы, и только вы сможете солнышко красное воротить. И еще велел он, как время придет, вам все рассказать, да передать - ждет он вас на Лукоморье, ждет подле Великого Дуба. Ждет, чтобы рассказать вам свою сказку про то, как Кощей Солнце прятал.

Орловцы расположились в одной из уцелевших хат - незаметной, покосившейся избенке, внутри которой ровно мерцал свет. Вражеская рать будто бы и не добралась сюда в прошлый раз. Рядом не валялось трупов, не было пепелищ, и сама хата выглядела совершенно нетронутой. Но подойдя ближе, герои увидели, что и эту незаметную хибарку вниманием не обошли. Во дворе росла старая, разросшаяся яблоня, и на ней злобная рать повесила молодого парня. Причем висел он тут уже давно - успел закоченеть, и начал уже раздуваться. странно, что обитавшие здесь воины не стали его снимать.

Не успел первый из героев пересечь порог, как вдруг дверь распахнулась, и с крыльца соскочила старая, но очень быстрая и верткая женщина, укутанная в одежду, похожую больше на тряпки. С совершенно неуместной здесь безграничной веселостью она протянула перед собой руки, в которых на грязном рушнике покоилось нечто горелое.
- Ой вы гости дорогие! - Старуха кричала во всю глотку, и едва только не приплясывала. - Хлебом-солью вас встречаем, как родных привечаем! Отведайте каравая с дороги долгой! Небось устали! Встретил бы вас мой сынок, да он все яблоньку свою выхаживает!
И женщина с любовью посмотрела на... висельника.

- Мать, не шумите вы так, люди спят. - На крыльце показался орловец, тоже уже немолодой, покрытый многочисленными шрамами от минувших битв. Говорил он со старухой, а сам смотрел на гостей, приготовив секиру. - Я гостей на себя возьму, а вы пока в дом идите.
Спустившись с крыльца, он взял старуху за плечи, и медленно развернул в сторону хаты, пытаясь уговорить шумную женщину, все голосившую на весь вымерший поселок, и едва не начавшую даже петь что-то задорное.
- Ну ладно, ладно! - смилостивилась бабушка над воином. - Иду я, иду, соколик. Но ты уж гостей наших не обидь, привечай как я вас привечала!

Вручив воину каравай, она ушла в хату. С некоей неловкостью посмотрев на ту почерневшую головешку, что ему дали, воин со вздохом отборосил ее в сторону, прямо в грязь.
- Не удивляйтесь ничему. Она блажная. Все на ее глазах произошло, даже сына родного вздернули вот, она и помутилась в рассудке. Вы кто таковы будете?

- А ты отгадай. - Предложил Тихон, спрыгивая с козел кибитки. - Последнюю волю князя мы исполняем.Желал он, чтоб его похоронили в родных местах.
- Так он же не жил тут никогда. - Удивился матерый вояка. - Что-то брешешь ты старик.


Тихон улыбнулся, и вдруг сказал совершенно чужим голосом.
- Временами князю и брехать приходится. Ты уж извини, Славодар. Но мог бы хоть вид сделать, что не знаешь.
От звука этого голоса у новообозначенного Славодара буквально отпала челюсть, а из ослабевшей руки выпал топор. Колени у него подогнулись, но не от слабости, а от желания немедля упасть в ноги, и то ли каяться, то ли радоваться.
- Неужто...
- Не жив. - Тут же прервал воина "Тихон", вложив в эти короткие слова всю свою отрешенность и строгость. - Пошли в дом уже. Мы вымокли до последней нитки, а у нас еще большое дело намечается. Кроме того... - "Тихон" оглянулся на своих спутников, в особенности на Ивана. - Мне придется много чего рассказать.

Паладин кивнул, соглашаясь с планом Кэй. Парню предложение показалось логичным и вполне себе действенным. Все еще держась за бок, Айдан отошел немного в сторону, готовясь к любым непредвиденным обстоятельствам и опасностям, что могли скрываться за разломленной дверью. Ива, еще раз бросив тревожный взгляд на парня, подготовив свой лук, подошла к двери. Натянула тетиву, приготовилась, присмотрелась к темноте.
Там, за уламками, что-то было. И оттуда доносились странные звуки. Металлический скрежет. Теперь он усилился. Верней после того, как туда влетел тот колдун (или правильней сказать то, что от него осталось). На какой-то миг колдунья отвлеклась на тот отрывок ткани, что болтался на куске двери. Шелк. Черный. С очень темного-красного оттенка узорами. Они казались ей знакомыми. Но все же она не разглядывать ткань пришла. Темнота. Скрежет. И существо.
Прицелилась. Приготовилась. И пустила стрелу в неизвестность. За первой пошла вторая. А потом еще одна. Из проема донесся рык, а потом визг. Попала? Вполне вероятно. Уже готовилась отойти, опустила лук, готовилась отпрыгнуть от двери, чтобы пропустить Айдана, который уже был на пол-пути к проходу. Как вдруг от двери ударил сильный порыв ветра. Последнее что видела Кэй - тень. А потом ощутила сильный удар. И темнота.
Боль. Тошнота. И неизвестность. Ива ощущала свое тело, но не видела ничего. Ощущала как кто-то поднял ее, как потащил куда-то. Слышала крик, но не могла разобрать слов. Понимала лишь, что ее тащат. Несут. Айдан.
Когда очнулась, то увидела, что находится в темной комнате. Небольшой совсем. Заставленной разного рода статуями. На полу имелась гексаграмма. Сама Кэй сидела у одной стен. Айдана не было видно, но от двери, что была напротив, доносились звуки боя. Сколько времени прошло? Что случилось?
Ива ощущала странную усталость. И в то же время странную силу, наполняющую все ее тело. Это место. Эта комната. Эти статуи. Тут было... что-то древнее. Что-то магическое. Что-то, что наполняло ее силой, словно она сосуд в который так и вливают эту силу целым потоком.

Нашатырь произвел на парня волшебное действие. Ему помогают, о нем заботится? Он не помнил такого с грудного возраста. Он всегда и со всем должен был справляться сам, а если начинал жаловаться или ныть, на него смотрели с недоумением. Вот он и не жаловался, он привык, что он сам за себя. Всегда, а потом это переросло практически в фобию. Он в ответе, в ответе за себя, в ответе за всех. И вот сейчас когда руки оппустились, кто-то пришел ему на помощь, кто-то показал что и другие люди бывают хорошими друзьями, не коллегами, а именно друзьями. Это не подать руку, когда ты упал, это не дать напиться, когда тебя мучит жажда, это даже не стать плечом к плечу против общего врага. Это забота, тепло. тепло души, которое согревает и его сердце.
- Спасибо Эля, я почти нормально. ЗАмерз конечно, и головой хорошо приложился, но если таблетку анальгина принять, то уже сам помогать смогу, Мне бы только еще пару минут посидеть.
Эх, вот были бы у него сейчас цветы, здоровенные такие гладиолусы, в метр размером, он бы их прямо сейчас Эле и подарил. Такого тепла к кому-то кроме матери он давно, очень давно не испытывал.

Ползущий спортсмен едва успел доползти до двери в комнату вожатых, потому Эльвире даже догонять его не пришлось.
Шпаков, поняв, что девушка с ключами не торопится наверх, а осталась в коридоре, занявшись другими пострадавшими, дабы ускорить процесс, сам побежал к ней, на ходу торопливо крикнув:
- Отдай ключи мне! Там наверху - куча народа!
На вид лицо Жени было красным и, похоже, сам парень пышал жаром.
Балашов, тем не менее, полз. Физически он чувствовал себя не настолько ужасно, как это виделось ему. Впрочем, надолго ли после всего?
Никаких таблеток не появилось, сколько он себе их не представлял...
Овсанна почувствовала резкий холод. Сильный ветер ударил в лицо и стал овевать одетое не по погоде тело. Резкий контраст... Снег повсюду. Теперь и она в этом кошмаре, который еще недавно созерцала со стороны... Под ногами рыпнул снег, а в метрах двух от девушки Оля Матвеева торопливо, но в пределах возможностей обычного человека, загребала уже побелевшими от холода ладонями снег в одно из ведер. Чуть дальше был вход в здание, откуда через шум ветра и метель доносились легкие голоса.
Привыкшая к лету кожа теперь ловила многочисленные и порой весьма большие пушистые снежинки. Приходилось щурить глаза, чтобы ветер не забивал их.
Организм же испытал жуткую встряску и Кора почувствовала, как ее тело начинает бить мелкая дрожь. А Оля, похоже, ее не видела.
- Давай, - ответила Роме Таня. - Ты скинь сумку и вяжи, а я пороюсь. Заодно подстрахую тебя, чтобы ничего не случилось.
Вожатая же вернулась к Аделту, тем более, что Даша уже выбежала из медпункта, неся спирт и таблетки аспирина.
- Ребята, - сказала она по дороге, - я бы советовала всем выпить противовоспалительное.
Пока Танюша искала одежду, Рома занялся Максимом. Не прикасаться к нему было невозможным, но никаких перемен в своем весе и координации Ерошин не почувствовал. Никто не знал, что дело было не только в том, что Титов приложился к стене здания, а и в том, что его способность пыталась сделать от контакта невесомым все здание... На что парню не хватило сил и он отключился. Похоже, от таких вот падений и ударов его способность пока что не спасает...
Даша же передала спирт вожатой и одну пластинку аспирина из тех, что несла, а сама стала изымать таблетки из другой и протягивать стоящим в коридоре, то есть, Балашову, Эльвире, Шпакову, в первую очередь именно Женя таблетку и взял, чтобы побыстрее убежать наверх с ключами, Тане и Роме. Парням в медпункте она не предложила этого, только бросив, что им тоже неплохо было бы принять лекарство. В конце концов, для них таблетки под рукой. В отличие от остальных.
- Так, я - наверх, - сказала рыжая. - Остальных лечить.
Медсестра все еще не приходила в себя и Фика занялся тем, чтобы и они с Кириллом приняли нужное лекарство. Тем более, Харсаев чувствовал, как начинает гореть его собственное тело. Растирать медика было просто. Можно было и вовсе банально согреть собой. Что до Фики, облаченного лишь в полотенце на бедрах, тот и вовсе казался печкой... от парня сильно несло жаром.
Это чувствовали и остальные. Начинающийся жар. Какая-то горькая сухость в носу. Подступал насморк. Сильно хотелось пить. Кто-то уже начинал чихать. А еще голова была тяжелой. У всех. Соображать становилось все труднее, ленивее... Хотелось прилечь.
Настроиться на Довченкова было крайне тяжело. Адреналин схлынул и теперь, кроме головной боли Кирилл не испытывал ничего.
Проглотив таблетку, Таня извлекла из сумки Романа самую длинную футболку, которую нашла, и отправилась в комнату вожатых, чтобы, наконец, ее надеть. А то ходить обмотанной в одеяло, было крайне неудобно.

Вы не можете просматривать этот пост!

Перед носом Балашова в какой-то момент упал в снег клинок. Практически такой, какой он представил. Но... Не пропитанный маслом, не горящий. Простой металлический меч. Впрочем, в их ситуации - хорошее подспорье. Во всяком случае, лучше, чем ничего... Остро заточенный, ледяной, как и все вокруг. Хотя разве окоченевшие пальцы это почувствуют? Правда, парню так и не представилось случая взять его в руки, ибо внезапно очнувшаяся Матвеева вдруг вихрем пронеслась под носом у спортсмена, создавая поток холодного воздуха, нереальный, невозможный... Люди так не двигаются... Девушка умыкнула меч, схватив его, и бросилась на тигра.
По части холода не легче было и остальным. Тела многих уже дергались в судорогах от замерзания... Легкая дрожь от резкой смены жары на холод переходила уже в весьма ощутимую. все, у кого имелись открытые участки кожи, понимали, что ею они уже практически ничего не чувствуют... А конечности так и вовсе окоченели.
Никого не спасала даже напяленная куча одежды. Все равно не по сезону, не говоря уже о том, что тело не прошло привычную адаптацию климата. Это даже не перелет из жаркой страны в холодную. Ледяной воздух атаковал мгновенно. И атаковал бурной метелью... Тело давно успело охладиться, прежде чем его успели одеть. Все понимали исход... Нагрузка на организм, стресс... И замерзание... Болеть будут все, кого не спасет способность...
Все. что у них сейчас имелось, это - возможность двигаться. И хотя бы так себя еще спасти. Не от болезни. От смерти... Ведь еще немного и у многих начнется гипотермия.
Так и Эльвира не чувствовала сейчас, насколько остыло тело хиппи... Похоже, его подергивания были не только от истерического смеха, но и от холода...
Даша уступила Бойковой и кинулась к новой вожатой.
- Нужно уволочь отсюда хиппи силой! - кричала рыжая.
Все блондинки в ближайшем поле видимости для Максима были не в сторону от тигра. Разве что одна - Ольга Андреевна, чуть дальше от Эльвиры. Вот к ней и подбежал Титов, поняв, что это - вожатая, а не Елена... А Лены и видно то не было...
Ольга Андреевна же, подскочила и они вместе с Дашей бросились к хиппи.
Тигр же, совершив второй прыжок, на уворачивающегося и уже едва чувствующего свое тело Алексея, повернулся медленно направился в сторону большей группы. То есть, к Эле, Даше, вожатой и Титову.
Животное снова громко зарычало, даже отчасти перебивая последние слова Ромы и звучащие одновременно с ним слова бывшей вожатой про автобус и ток. Вот тут то на него и накинулся вихрь Оли. Девушка так быстро вертела мечом и телом, что какие-либо контуры было сложно различить в принципе. Она не то утопала в фигуре тигра, не то уже порубила его на куски... однозначно, к ней сейчас лучше было не подходить...
Но, кровь на снегу не виднелась... И с каждой секундой приходило осознание, что тигр - это иллюзия. вот уже и сама тушканчик это, похоже, осознала, но, по всей видимости. свою быстроту остановить не могла, потому просто умчалась в сторону здания.
Мышкина была цела, хоть ответить и не могла, вообще от удара растянувшись конечностями метра на три каждой. Ирина Николаевна и вовсе направилась обратно к автобусу.
Антонина, кажется, немного пришла в себя. И, хоть и выглядела, как каменюка, но начала двигать конечностями. А потому хоть медленно и неуклюже, но стала передвигаться в сторону здания.
Меньшикова, тем временем, стала выгребать снег из-под Алисы, намереваясь ее перевернуть. Зато Довченков вдруг встал и, шатаясь, сам перекочевал по другую сторону от Лариной. И улегся там.
- Молодец! - бросила Кристина принялась растирать отогретые конечности Алисы.
Снег продолжал идти, довольно густой и по-прежнему не открывающий видимость. Даже к зданию приходилось идти по памяти, благо, здесь все просто и особо не заблудишься, если брать за ориентир расположение автобуса.
Что до Аделта, то он постепенно успокаивался. И, хоть тело все еще трясло, уже хотя бы не ржал.
- Зачем все это, - тихо выдавил парень из себя побелевшими губами.
Он прикрыл глаза, не предпринимая попыток что-либо сделать.
А Кирилл с Фикой все шли и шли... позади раздавались рычания, но, даже обернувшись, парни уже ничего не разглядели бы из-за метели... Как вдруг вокруг них вспыхнуло кольцо огня, примерно метра в четыре диаметром. Так, что пламя грело, но не обжигало. Казалось, что оно горело из ниоткуда, будучи прямиком в воздухе, приблизительно на уровне тридцати сантиметров от снежной поверхности.

-Не видите дальше своих носов, труда не приложив, а всё только хотеть можете?! - Виктор опять закипал. - Невежды, нежель не видите тьму, что поглотила ваше желания? Решили Солнце вернуть сожгя какое-то чучело?! И вы верите в эту чушь?! - Богатярь ярился вся больше. На него становилось жутко смотреть. Пламя гнева поглощало его, вырываясь наружу. - Напросились, бегите коли животом своим дорожите... - Пока Виктор говорил пламя факелов на площади, углей, каждого горячего камешка словно дрогнуло. Заколебалось, да в нити вытягиваться начало и к богатырю со всех сторон тянуться. - Света хотите солнечного, его тепла и ласки? Вы? Те, что боитесь смотреть в завтрашний день? Жадные свиньи, которые могут только хотеть! - Пламя охватывало воина струясь вокруг него потоками, сначала бледным сиянием, затем разгораясь всё ярче и ярче, становясь жарче и горячее. Виктор давно уже сбросил с себя попону и стоял посреди безумной толпы в полном вооружении. Рядом становилось всё жарче и жарче. Но богатыря это никак не волновало, казалось что это его гнев вырвался из самого человека. - Сожгу, испепелю, выжгу тьму кощееву! - Земля под ногами богатыря начала трескаться. Он стукнул древком в землю и вознёс свою руку к небу, с которого уже несколько лет не было не лучика живительного света.

- Солнце живёт в тех, кто борется, и не смейте показывать свои лица перед грозным ликом Сварога! - Пламя начало собираться перед навершием копья в тугой шар, оно начинало петь, рычать и трещать. И наконец с негромким хлопком шар пламени превратился в маленький звенящий луч, что рассеивал тьму и с каждым мигом крепчал, напитываясь гневом и пламенем. - Ерыжка... Пастух что завёл своё стадо на смертный одёр отчаянья! Что ты скажешь перед ликом Солнца! Что вы ему покажете кроме ваших пропитых рож и глупого безумства? ЧТО? - Картина со щита воина вторила действительности. Свет становился всё ярче, и ярче, и народ отпрянул от нестерпимого жара и света.

- Не знаю, - ответил паладин. Не похоже, чтобы он переживал или боялся неизвестности. Но осторожность проявлял. Старался не упускать ничего из виду.
- Да, теперь только вперед. Вперед и вниз, - немного сглотнув добавил он, начав идти вниз, на встречу звукам трущейся стали.
Кэй следовала за ним. Со стойким ощущением, что за ними следят. Казалось что у стен есть глаза. Тысячи их. И все смотрят на пару из паладина и колдуньи.
Спустились вниз, увидели зал небольшой. Мрамором уложенный. Лепнина с облупившеся практически полностью позолотой. Обрывки ткани на стенах, раньше видимо бывшие вымпелами или гобеленами. Сейчас так истлели, что совсем непонятно что на них было изображено.
И дверь впереди. Незапертая. Верней не запертая, а просто испорченная, изломленная, а может и изрубленная до полной неопределнности. Кто-то ломился сквозь нее... внутрь? Это при том, что на двери не видно замка или засова, чтобы запереть ее.
Айдан взглотнул. В горле было совсем сухо. Сделал шаг вперед и остановился сразу. Кэй, повторив шаг за ним, сразу поняла почему. По ноздрям ударил запах гнили и пыли. Он был невыносим. И холод еще был. Пронизывающий. Обессиливающий. Было ясно, словно средь бела дня, что идет эта аура оттуда. Из той комнаты, что за проломленными дверьми.
Паладин перехватил свой мечь поудобней, готовый в случае чего его использовать.
И тут Ива заметила то, что ее беспокоило всю дорогу. Сгусток грязного черного тумана, на вид одновременно и нематериальный и слизисто липкий. Проскользнул откуда-то из щели, метнулся в сторону, остановился. Отдаленно силуэт этот напоминал... гуманоида. Только тень. Пульсируящая. Сотканная, словно из жижи. С щупальцами время от времени вырывающимися в стороны. И несло от нее могильным холодом. Кэй это чувствовала.
А вот Айдан кажется совсем и не замечал ее. Потому что направился вперед. К двери.

Вы не можете просматривать этот пост!

"
Лежу в земле, и сон мой смутен...
В открытом поле надо мной
Гуляет, волен и беспутен,
Январский ветер ледяной.

Когда стихает ярость бури,
Я знаю: звезд лучистый взор
Глядит с темнеющей лазури
На снежный мертвенный простор."
Динь-динь-динь... Что-то звенит в голове. Зовут к обеду? Да-да, ведь Троянский умер и кто-то еще наверняка сейчас умрет... Распорядители хотят чтобы они ели ведь дурно оставлять детей голодными. Динь-динь, был один мальчик, а стало два. Скоро из число снова сократится? Или нет? А может Харсаев или Мельников получат долгожданный отдых? Пытающаяся что-то кричать Элечка? Эх, дорогая, а ведь красивая девушка... Ничего, в смерти нет ничего страшного, в смерти покой, просто ложитесь всё рядышком со мной и давайте умрем вместе. Разве вы не слышите как звонит колокольчик? Динь... Динь... Динь...
"Порой во сне, сквозь толщь земную,
Как из другого мира зов,
Я глухо слышу, жутко чую
Вой голодающих волков.

И бредом кажется былое,
Когда под солнечным лучом
Качалось поле золотое,
И я был каплей в море том."
Какой-то звон? Рядом что-то упало... Оружие? Балашов лежит... Хотите, чтобы я убил его, дорогие распорядители? Тем, что он сам же создал, его собственной мыслью? Интересно, если Балашова убила фантазия считается ли это суицидом? А колокольчик всё звонит не умолкая, переливаясь... Не шевелиться значит быть счастливым. Не шевелиться значит - покой. Или убить? Что лучше, смерть другого или своя? Так неохота выбирать... Отстаньте все... Я отдыхаю... Дайте прийти в себя, погрузиться в самую глубину... Откуда этот звон? Почему он продолжается? Динь-дин-динь... Титов поднялся, улыбаясь кривой улыбкой. Шатаясь подошел к Балашову.
"Иль день, когда осенней нивой
Шел бодрый сеятель, и мы
Во гроб ложились, терпеливо
Ждать торжествующей зимы.

Лежу в могиле, умираю,
Молчанье, мрак со всех сторон...
И всё трудней мне верить маю,
И всё страшней мой черный сон..."
Сон... Вот что всё происходящее, лишь сон. Как компьютерная игра где надо просто убить всех врагов и откроется выход... И всё же, неужели ему суждено поступить как плебею? Просто размазать ему голову? Нет-нет, убивать так как богу... Просто легко, почти поглаживающе коснуться волос ладонью. Лети, Балашов, чемпион по вольной борьбе, взмывай в небо чтобы низвергнуться во мрак... Слышишь звон, мой друг? Динь... Динь... Динь... Настало время обеда. Негоже оставлять их без главного блюда.

Кирилл в шоке смотрел на Кристину. Когда он встретил ее в первый раз она показалась ему тихой, невзрачной девушкой. Сейчас та преобразилась не то чтобы до неузнаваемости, но в крайне в положительную сторону. И стала очень красивой. Возможно это как-то связано с аномалией. И Харсаева вдруг как прошибло.
- Ты же была мертва?! - закричал он. Крик был вызван ни столько удивлением, а сколько радостью. Или она обладает бессмертием или же просто аномалия ее как-то воскресила. В ней было столько изменений, что уже даже непонятно, что являлось способностью, а что чисто следствием аномалии. И как описывалось выше она изменилась. И только сейчас он вдруг понял. Она была голая. И это было крайне прекрасным зрелищем. Настолько прекрасным, что и организм отозвался соответственным способом. И это было очень не вовремя. Нужно было как-то сбить эрекцию и если это происходило в неподходящий момент, то Кирилл это делал всегда одним и тем же способом.
"Россия — священная наша держава,
Россия — любимая наша страна.
Могучая воля, великая слава —
Твоё достоянье на все времена!"
Харсаев всегда напевал себе гимн своей страны, чтобы успокоиться. Непонятно почему, но это всегда помогало.
После того как Кирилл пришел в себя, он снял свою белую майку и надел футболку, которую ему кинула Кристина. Увидев, что та побежала подталкивать Довченкова к Алисе, он приятно удивился ее догадке, так как примерно то же самое пришло в голову ему в свое время и это тогда было верным решением. Точнее верным для Алисы и Саши, тогда как это оказывает отрицательное влияние на Кристину, которая обжигает свое тело, пока двигает блондина к Лариной.
Поэтому он просто встал на максимально безопасное расстояние от льда и пламени и дико сожалел, что не сделал того же самого раньше, чем Кристина, которая сейчас получает неприятные ожоги на теле.

И вдруг каждый из них, где бы они ни находился, каждый, кроме Овсанны, которой оставалось лишь наблюдать... Каждый почувствовал, будто его тело распадается на песок... песчинка за песчинкой он опадает куда-то вниз, осыпается, пролетая в безвременье, казалось бы, в никуда...
Все краски смешались в одну протяженную линию, словно авто гнало сейчас на совершенно немыслимой скорости... И даже не по ночным улицам города... словно по самой вселенной...
Каждая песчинка, будто частичка бытия, разлетевшаяся во время великого взрыва, ныне искала свое место в бескрайнем космосе, ища свой новый путь, свою новую миссию... вот они - их вокруг так много... Свои.... чужие... У каждой - свое предназначение...
А сейчас они парят в невесомости и лишь неведомая сила их толкает куда-то, толкает решительно, упрямо...
Какие новые связи дано им образовать? Останутся ли они такими, как были прежде? Или обретут новую форму, совершенно другую...
С какими частичками теперь суждено продолжить свою новую, только-только зарождающуюся жизнь?
Вакуум и невесомость сменились тяжестью...
Они всеми фибрами своей необъяснимой ныне сути чувствовали, как вокруг кипит гнев, сплетаясь в схватке с желанием возмездия... В их неистовый танец тонко и ловко вплетаются похотливые страсти... Так коварно и подло просачивается безумие и высокомерие, отравляя ноты...
И где-то там на задворках бьются страх и надежда. Нечто чистое и светлое ныне топчется ногами доминирующих игроков новой жизни...
Чьи-то крики и слезы пронзают пространство, разрезая его, словно тонкую податливую ткань... В ответ полоснет лишь дикий хохот, надменный, жестокий, равнодушный, безумный, отчаянный хохот.
Победители ликуют. Сила в их руках.
Но даже во все это вмешивается хаос... Нет никакого порядка власти ни тьмы, ни света... Есть лишь бескрайнее ничто и бесформенные лоскуты повсюду... все рассыпалось, разлетелось... Большой взрыв так и не обрел своей формы...
Никаких связей, ничего...
И крик:
- Я не могу вам помочь!!! - чей-то безумный отчаянный вопль... даже не голосом...
И вот уже нет даже его...
Пустота... тишина... Ничего...
Не бытие...

***
Их привела в чувство вспышка света. Одновременно с этим глаза открыть заставил пробирающий до костей холод... На здоровую кожу плавно опускались пушистые снежинки... Будто желая захоронить их здесь, засыпать могилы, украсить их белизной чистоты, красотой неповторимых и не всегда заметных глазу узоров...
Но им было хорошо... Хорошо было всем... Ни следа от жжения, тела будто обновились... Ни ран, ни синяков, ни ссадин, ни измученного горла... Белая румяная кожа... Они чувствовали себя даже лучше, чем до того, как вообще приехали в это место, где с ними начали происходить столь не понятные вещи.
- Нет! - воздух прорезал отчаянный крик Кузнецовой.
Босоногая девушка в том же персиковом платье вскочила на снегу и вскинула вперед руку в отрицательном жесте. На лице ее был написан подлинный ужас. А взгляд был устремлен на Веронику.
Они снова оказались на парковке. На той же злосчастной парковке. Только сейчас она вся была засыпана снегом, а все они валялись здесь же. Валялись точно так же, в такой же позе и в том же месте, где очнулись в первый раз... Вот только одеты были далеко не все...
Буйствовала стихия... Морозный ветер забил по незащищенным телам, пронзая тысячами иголок... Неистовствовала метель, не позволяя что-либо разглядеть дальше двух метров... стоило только очнуться Эльвире... Теперь девушка знала, что это происходит от нее... Она пустила снежинки в дикий пляс.
И все-таки, Лена кричала и смотрела в сторону Вероники, хотя мало кто успел это заметить. Только самые быстрые, кто очнувшись, решил в тот миг посмотреть именно в ее сторону и на ее крик.
Так как пространство прорезал еще один крик... Алиса... Ледяная статуя, застывшая в позе попытки чуть приподняться на локте...
В воздух вырывались всполохи огня, рождающиеся из тела не сгорающего абсолютно голого Довченкова...
Но кто помнил Веронику... Знал, что она может сделать. И это похуже того, что творилось... Но этого не произошло. Неужели Лене удалось это остановить?
- Нет! - вскрикнула снова Кузнецова.
Как раз в тот момент, когда лежащие рядом с Яной полуголые тела медика, которая, кажется, была без сознания, Леси и еще троих парней, отлетели на метр от Безмальцевой...
Обнаженных здесь хватало... Хотя, кому еще было хуже, им или одетому в мокрую одежду Харсаеву, кто знает. Максим был в одном белье, Александр Фика и вовсе обнажен, а сейчас еще и полупрозрачен, через чье ело насквозь пролетали снежинки... Вероника, чья одежда буквально на глазах только что превратилась в труху... Кристина, живая Кристина! Абсолютно голая, в не застегнутой ни на одну пуговицу рубашке Романа, который теперь сверкал фуболкой... Неля Андреевна была лишь в одном бюстгальтере... Два Белоусова... - также полностью обнаженные... Причем, один из Белоусовых в шоке глядел на второго. Тихий худенький блондин, его штаны были стянуты до колен...
- Остановитесь! - закричала Даша.
- Не делай этого! - закричала Лена. - Ты погибнешь!
Маленькая Алёна утопла в снегу, и без того находясь уже далеко от Эльвиры, а после пасса Яны отлетела на два метра, приземлившись в мягкий снег, и сейчас отчаянно пищала, похоже, крича, чтобы ее не затоптали... А, быть может, в ожидании неизбежной кончины... В ее то положении...
- Я - маленькая! Помогите!!! Помогите!!!!
Ее подхватил на ладонь тот самый худенький блондин по имени Олег. Подхватил первее, чем другой рукой поспешно стал натягивать обратно свои штаны с выпученными от ужаса глазами.
Вокруг Максима поначалу так красиво парили снежинки, но из-за метели и сильного ветра все испортилось. Да и Лена рядом кричала свои "нет".
Остался ли на клумбе Троянский? А где-то у торца здания - Красинский? Вдали у края парковки - бывшая вожатая и Резина?
На парковке почему-то не было видно Овсанны и Оли... А Алёну никто и не разглядел бы из-за габаритов...
А вот Воинин тут же вскочил, держа в руках свою светящуюся нематериальную катану, и отправился в сторону той самой клумбы...
Метель все еще мешала обозреванию...
Казалось, что там стоит автобус? А вокруг - сплошная стена снега, куда ни посмотри... Осталось ли здание еще? Бродят ли безмятежные отдыхающие за пределами ловушки?...
Сумки... На парковке снова лежали сумки...
И улавливались легкие всполохи электричества...
Шпаков вскинулся, будто зная чего ожидать, за улетающим вверх Богданом. И едва успел схватить того за руки, сумев удержать...

Степан, сэр Поундс
- Эх, Иван. – Укоризненно покачал головой старик. – Иди лучше и правда в баньку попарься. Авось и подобреешь.
В ответ на слова Степана Тихон задумчиво изрек.
- Так-то оно так, конечно. Но в уме тебе, отрок, не откажешь. – Похлопав мальчика по плечу, возничий повторил свой вопрос. – Так как звать-то тебя, отрок? И не откажешься ли от угощения с дороги? Я вот на тебя смотрю, и вижу, что отправить-то тебя в дорогу отправили, да денег так и не дали, а котомка опустеет скоро.
Тут в диалог вмешался бородатый торгаш, как раз приннявший от Тихона еще один заказ.
- Эка важность. Орла уконтропупили. – Бурчал он. – Ну князь, так и чего с этого? Он никогда княжеством и не правил, и не хотел никогда. Свалил все, что можно, на Мстивоя, а сам все сапоги топтал по Руси, будто молодой. Не князь, а одно название.
Услышанное Тихону не понравилось. Обиженно старик посмотрел на корчмаря, и буркнул.
- Вот зря я иванушку отговаривал тебе рыло попортить. Молчал бы лучше, брехун недалекий, чем не знаючи на князя варежку разевать.
- А то я не правду говорю? – Контратаковал корчмарь. – Как есть все. Мстивой Железный свои порядки навел, сам все решал, а Орел то к царю, то к соседям, то вообще за тридевять земель. Годами бывало пропадал. Последний раз и то его Мстивою искать пришлось, как те лиходеи стали наши села палить.
- А они потому и стали, чтоб Орла выманить. – Ворчал в ответ Тихон.
- Я и говорю. Все равно на коня и поперся подвиги вершить. – Махнул рукой корчмарь. – Старый пень уже, труха сыплется, а куда там, на подвиги потянуло. Конечно, его и убили. А мог бы и дружину послать.
-А что, надо было других на смерть слать, да из-за спин их выглядывать. – Тихон бросил на стол еще несколько монет. – На уже, и принеси чего закусить, трепач. Неохота твою брехню выслушивать.

Мирослава
- Не торопись судить людей, Мирослава. – Важно пробасил Никифор, усаживая гостью за стол. – Не со зла они сотворили сие, но от уныния впали в безумие бесовское. Их вернуть надобно в лоно церкви, пробудить души, глухие к словам Христа. Потому, служба моя в Злобине вдвойне нужней.
А пока готовил Никифор чай – рассказал он Мирославе, что за дела тут творятся.
- Храм спалили по наитию пришлого скомороха, Ерыжки Щетинникова. Из-за него же и погряз Злобин в отчаянном чревоугодии, похоти и равнодушии. Но в уныние народ Злобина впал еще задолго до него. Зерно греха Ерыжка удобрил, только и всего.

История выходила следующая: в былые годы Злобин был военной станицей, крепостью, где расположился гарнизон под управлением окольничего Бориса Твержаты. Нужен был Злобин, чтобы встать на пути войска вражьего, ежели прорвется через границу княжества лютый враг, а к тому же здешние дружинники повинны были гонять по лесам разбойников и кощеево отродье, что перло из лесу и реки. Но житие было безрадостным. Борис был человек суровый, со всеми обращался как с солдатами, не позволял народу веселиться да отдыхать. Работа осложнялась и тем, что часто люди погибали, утаскиваемые чудищами или разбойниками.
И тут, как на грех, появился этот Ерыжка Щетинников. Казалось бы, благое дело затеял – люд развеселить, веру в лучшее внушить, надежду, научить их веселиться да радоваться простому. С ним пришло сорок песельников, сорок шутов, сорок скоморохов. Борис Твержата сразу его невзлюбил, но народ озорника Ерыжку полюбил, отстоял. А потом и речи пошли о том, что держит Борис народ за скот рабочий, что и жизнь такая настала из-за него, и так и умрут люди, не узнав ни радости, ни веселья. А ведь, говорил он, последние деньки мы доживаем. Вымрет скоро Русь, так зачем же день-деньской горбатиться да о будущем думать. Нет его, будущего. А значит – хоть последние дни прожить надо с удовольствием.
- Отчасти был и прав Ерыжка про Бориса. – Вынужден был признать Никифор. – Борис и правда был нетерпим, и простой люд не уважал. Косточка эта дворянская в нем была, презрение лютое к холопам и черни, да негибкость. Но не мне судить. А случилось так, что решил он Ерыжку извести. Железом выжечь.
Но тут народ, подогретый Ерыжкой, терпеть не стал. Прознали об этом – и началось восстание. Солдат, подгадав, когда те уснут, заперли тайком в казармах, и подпалили. Тех, что в карауле были – поубивали, задавив толпой в неравном бою. Полегло множество народу. Почти неделю полыхали в крепости пожары. Самого Бориса поймали, выволокли на улицу, протащили через весь Злобин и, уже полумертвого, скинули со скалы на камни.
- А церковь сожгли уже потом. Когда решили, что ничто теперь им не указ. Даже Бог. И поклоняться ему теперь незачем. Я, на горе свое, воззвал к разуму, да только прогневил толпу. Подстрекаемые Ерыжкиными скоморохами, они спалили церковь дотла. Хорошо хоть меня, да послушника моего не тронули, да избу сию. Видать, есть в них еще доброта, хоть и помутился рассудок. – Никифор погладил бороду, и важно добавил. – Обязанность моя быть с этими людьми. Хоть одного человека, но обязан я спасти от сего безумия. А значит, буду я свою службу нести до самого конца.

Выспросил Никифор и о злоключениях Мирославы. Осторожная монахиня сказала ему лишь то, что хоронит кого-то, везет покойника в родной дом, чтобы справить обряд. Да попросила еще воды святой. Никифор любопытствовать не стал, и воды бутыль подарил. И напутствие свое дал.
- Благослови тебя Бог в твоем путешествии, матушка Мирослава. Убережет Он тебя от клыков хищных, людей лихих, и от самой себя.
На том и расстались.

Фока
Потеряв всякий интерес к Фокиной истории, ополченцы кинулись в грязь торопливо собирать монеты. Отрок не сплоховал – почуяв свободу, задал такого стрекача, что Черный и разглядеть не успел. Ну что ж, легко пришло и легко ушло. Облегчив карманы, и Фока решил исчезнуть. А пока уходил он, ополченцы успели поделить между собою монеты. Вдогонку Фоке полетел недоумнный крик.
- Э! Мужик! Так мы не поняли, кого побить-то надо?!
Этот необычайно важный, и в какой-то мере философский вопрос остался неотвеченным.

Виктор
- В Тулу, стало быть… - Задумчиво погладил ус Нежата. – А что? А хоть и в Тулу! Не хуже я тульских мастеров, а ремеслу поучиться никогда не помешает.
С улыбкой махнул рукой Нежата.
- А, была ни была. Завтра или послезавтра и съеду. Спасибо тебе, что послушал, богатырь, за помощь посильную, да за совет добрый! Век не забуду. А с побратимов твоих я много не возьму, коль работу подкинешь. Для хороших людей не жалко.
На том и расстались.
***
Имеющий уши да услышит, ноу брюха и кое-какого другого органа ушей не предусмотрено. Крик Виктора остался гласом вопиющего в пустыне. Кто-то отвернулся. Кто-то со стыдом опустил глаза, торопясь уйти прочь от богатыря, кто-то молча согласился. Но их были единицы. Основной люд даже не обратил внимания на эти слова, а кто услышал – те лишь засмеялись, тыча в богатыря пальцем.
- Эвон, еще один выискался праведник!
Виктору оставалось лишь осознать свое бессилие,понурить голову, и поплестись к постоялому двору, чтобы забыться сном.


Наутро, как следует выспавшись и отдохнув, а заодно поправив свою броню, герои снова собрались вместе у других ворот в Злобин. Надо отметить, что город пришел в необыкновенное оживление. Он и так был похож на растревоженный улей, но теперь народ бегал и суетился куда больше обычного. Эта толпа более не была неуправляема – весь люд Злобинский, что рекой тек по улочкам, направлялся в одну сторону, стекаясь на главной площади, где стояло зарево от множества костров и надрывно ревели музыкальные инструменты. Люди были по-настоящему безумны – все находились будто бы в каком-то трансе, не осознавая действительности. Если прислушаться, то стали слышны отдельные выкрики, в которых угадывалось несколько слов.
- Солнце… Восход… Ерыжка.. .
Тихон уже сидел на козлах, готовясь к отправлению. Собрались почти все, даже тот новый отрок, что беседовал с Тихоном, был уже здесь. К слову говоря, Тихон лично поручился за него, а сам Степан свою полезность пообещал показать на деле, зачаровав оружие своих спутников. Но одного члена команды все не было и не было. Ведомысл куда-то пропал.

Собрались было уже искать его, да тут откуда ни возьмись у телеги появился чумазый мальчишка-беспризорник. Хоть босой он был и оборванный, но держался так, словно был каким-нибудь боярином. Грудь колесом, взгляд надменный, свысока, а в руке лежит нож, которым подросток небрежно поигрывает.
- Что, потеряли кого? – Спрашивает он без всякого приветствия. – Уж не старика ли седого с посохом? Мне-то было б все равно, да вот спасли вы – взгляд на Фоку и кивок – хлопца нашего от ищеек здешних. Так что, так и быть, скажу я вам, где пропал ваш старик.
И, не дожидаясь вопросов, выпалил.
- Убили его. Исподтишка. Ерыжкина банда. И мертвого в реку выбросили, так что не найдете вы его. Но допрежь что-то у него отняли. А потом вот этот переполох устроили на площади.

На улице было темно. Что луна, что звезды спрятались за толстым слоем грозных туч, что устелили собою небо. В поселении тоже не было источников света, которые бы позволили вышедшим из древодома Кэй и Айдану нормально ориентироваться.
Вопрос колдуньи, который она задала уже шепотом, остался без ответа. И хотя в этой темноте лица Экаля видно не было, глубоко в душе Ива понимала. Случилось что-то непоправимое, иначе бы этот человек не поднял их среди ночи.
Экаль лишь мельком глянул на вышедших, после чего кивнул, чтобы те следовали за ним. Шли тихо и медленно, пытаясь не привлекать особого внимания. Выбравшись из рощи, что служила домом лесным эльфам, троица ускорила шаг. Лишь спустя час, или около того, группа замедлила шаг. Казалось что они забрели в такие рощи, что скоро невозможно будет двигаться. Но именно тут, среди толстых стволов вековых деревьев и кучи веток, которые так и тянулись к лицам, чтобы выдрать глаза и оставить на щеках порезы и раны, Экаль остановился.
- Мы пришли, - коротко огласил он, после чего опустившись на одно колено, начал рыться среди похожих на змей кореньев одного из деревьев.
Оттуда он вытащил мешковину, в которой находилось оружие. Достав из одного из своих карманов лунный камень, который давал слабый свет, достаточный чтобы троица видела что происходит в пределах метра, Экаль раздал сбрую. Старый, видавший виды и битвы меч. Для Айдана. Лезвие было местами ущерблено, затерто, но все еще не потеряло остроты. Для Кэй воин приберег лук. С виду он был грубо выполнен, но когда колдунья примерилась к нему то поняла. Вид - обманчив. Любая стрела, которая будет выпущена из этого лука, станет смертельным подарком для врага. Экаль заметил как смотрела девушка на лук.
- Тетива из гривы единорога. Это древний и очень ценный лук.
Где-то в далеке вскрикнула птица. Одинокая, совсем грустная. Ей ответила вторая, а потом третья. Экаль тут же спрятал камень, оставляя место лишь темноте.
- Нас ищут, - констатировал он, и вручил в руки колдуньи что-то непонятно колючее, - Идите на север отсюда. Когда вы придете к храму используйте этот ключ.
Крики птиц делались все "шире" расходясь по округе. Теперь стало понятно. Это эльфы так перекликаются в своих поисках.
- Сделайте то, что должны и ни секунды не отдавайтесь в руки сомнений, - это было обращение уже к обоим.
Сказав это Экаль повернул в другую сторону. Лишь на миг задержался. Не поворачиваясь лицом к паре сказал:
- Спасибо за все что ты сделала для нее.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Парень дал рыжеволосой девушке напиться напоследок, после чего пристроил её по возможности удобно рядом с собой, чтобы та отдыхала.
-Сейчас я на все отвечу, когда народ соберется. Даш, отдохни немного, а как сможешь - скажи, где ещё болит, я пока не знаю, чем ещё могу тебе помочь, - сказал Ерошин. Подождав ещё немного, чтобы все, кто его слышал и хотели - могли подойти, Мельников начал вещать:
- Пока мы с Ольгой Андреевной здесь разбирались и болтали - всплыло много информации, которую следует знать как можно большему количеству людей. Новостей много. С некоторыми из них будет сложно совладать, так что или присядьте, или выдохните, но приготовьтесь к тому, что хороших среди них не много. Итак, первое - все мы попали в аномальную зону. Если точнее - это место - круг с радиусом в двести метров, как сказал Алексей - это место, в котором происходят временные сдвиги. До того, как оказаться здесь - все мы были в разных временных промежутках. Предположительно, большая часть народу осталась на стоянке, вместе с вещами. Это первое. Второе - место не стабильно. Только что появилась Станислава и Даша, но при этом, - парень сделал небольшую паузу, - пропала Ольга Андреевна. Из этого можно сделать вывод, что переместиться можно в любой момент, и неизвестно, как и почему происходят перемещения. Потому будьте внимательны, не паникуйте, если вдруг вы начнете перемещаться. Похоже, территория изолирована, так что маловероятно,что внешняя среда будет вам угрожать, но это только моя догадка.
Так же, похоже, все, попавшие в аномалию так или иначе приобрели какие-то сверхспособности. Покамест известно только что они есть, и что они, скорее всего у каждого индивидуальны. Они либо не подконтрольны, либо мало управляемы носителями, потому аккуратнее с экспериментами, если кто вдруг надумает их проводить.
По повоу Макса, Овсанны и Резиной - с тех пор, как они скрылись с поля моего зрения, у меня нет о них известий.
Пожалуйста, сохраняйте хладнокровие и не поддавайтесь панике! Вместе мы со всем разберемся и справимся, - закончил наконец Роман, поморщившись от неприятного ощущения в горле от столь длинной тирады.

Идти с поддержкой стало легче. Теперь можно было сосредоточиться только на том, чтобы передвигать ноги и не беспокоиться о том чтобы не завалиться на бок. Сзади явно происходили какие-то события, но сил на них реагировать не было. Он вспомнил. Ему было 8 лет. Отец поставил условие. Если он хочет дальше заниматься борьбой, то Алексей должен пройти весь крестный ход. Крестный ход до соседнего села. 10 километров и не отстать от процессии. И он шел. Под конец он уже ничего не видел от усталости и заливавшего глаза пота. Едкого, противного. И ноги сводила от усталости. Не от приятной спортивной усталости, а от выматывающей и рвущей мышцы усталости от непонятной и неприятной нагрузки. Его отец шел во главе процессии и он почти рядом с ним. Потом в середине. Потом в самом конце. Но шел, шел несмотря не на что. Тяжело идти было и взрослым. Жарко, высокая влажность, такое вымотает кого угодно. И вот когда они уже пришли и до старообрядческой церкви осталось метров 50 старушка ахнула и свалилась замертво. А Алексей продолжал идти. Все вокруг заохали и заахали, процессия приостановилась. А Алексей продолжал идти. Наконец люди разобрались что к чему ,к бабушке бросились врачи и батюшка, процессия смешалась и перестала идти, до церкви осталось только 10 метров. А Алексей продолжал идти. Он уже прошел голову колонны и отец окликнул его что-то говоря, видимо что-то умное и доброе, вот только сил слышать и услышать у Алексея не было. И Алексей продолжал идти. Он дошел до ступеней, поднялся на первую, упал и заплакал. Люди бросились к нему, успокаивали, жалели, что-то говорил отец, но Алексей не слышал и не слушал, он плакал.

Вот и сейчас как тогда его сил хватило бы только на одно. Дойти. дойти и не сдаться. В этот раз ему некому было доказывать, некому, кроме самого себя.

– Ой да не спрашивай богатырь Виктор, - Фока сокрушенно мотнул головой, - собрался я, вестимо, портки подлатать. Куды мне соваться, пока дружина уму-разуму супостата учит. Не лезь поперед бати на сани, а то седалищем лед словишь! Ага, зашел в избу, сел в уголок и давай править. Взял иглу, а снаружи как грянет что-то, не иначе вы гаду вдарили по зубам! Иголка тут же и выпала со-страху из руки, да в другу и встряла. Вот как ведь, я еще взял надо же штаны залатать, а тут опять – за стенкой ка-ак бухнет, то вы наверно злыдню по горбу хряснули. Иголка и выпадет, да прям острием мне в ногу, вишь? - Фока показал усеянные иглами руку и ногу. А рожа-то хитрая, опять наврал все. Да только не злобы ради, а чтоб товарищей развеселить после битвы тяжелой. Сразу видно, досталось товарищам боевым, пока Черный в избе отлеживался. Вроде и мог бы тать распинаться, да в грудь пяткой бить, что он, мол, гадов страшных побил, да детишек вызволил. Но не тот нрав был у Фоки. Зубы по-скалить, чтоб на потеху всем, это да, а так чтоб похвалу вымаливать, эт пустое. Начал он медленно, одну за другой вытаскивать иглы да в горку складывать. Железные ведь, дорога вещь!
– Как думаешь, коли попрошу залатать портки, - он кивнул на гордую охотницу Военгу, - сразу в морду даст?

Огонек уже потихоньку угасал, когда Кэй подошла к Айдану. Рука на плече, ощутила какой же он горячий, даже сквозь рубаху. А потом прикосновение. Это он взял ее руку, прикрыв немного сверху. Поглаживая. Немного помолчав, паладин встал и повернулся к колдунье лицом. В полумраке гаснущего костра не было видно его лица, лишь контуры. Но казалось, будто смотришь даже не в глаза, а видишь душу. Не проекцию в виде тела или его очертаний, а того парня, которым он есть на самом деле. Его чувства, его волнение. Последнее передавалось мурашками по коже. Тяжелым дыханием.
- Я много думал о том, что было, - паладин говорил тихо, шептал, но казалось будто он говорит громче чем тысячи королевских глашатаев, - О нас. О том, что на свело вместе.
Его сердце билось сильно, так словно пыталось вырваться из груди. Тук-тук-тук. Кэй слышала каждый удар, так, словно прислонилась головой к этой груди. А может прислонилась? Все это, вся ситуация, оно чувствовалось словно сквозь сон. Его пальцы нежно коснулись ее щеки. А потом его губы нашли ее. Первый поцелуй?
Стало темно.
Вселенная замерла?
Нет, это погас огонь в костре.

- Кирилл, - представился он, хотя его и не просили представиться, потому что вопроса он не услышал, но догадался, что за некоторое время до них была перекличка, что являлось крайне разумным решением. Не хватало еще человек 15-20. Точное количество ребят он уже не помнил, да и не важно. Только сейчас парень заметил, что среди них не было Тани, Даши и Славы. Почему он вспомнил именно их? Потому что это были те, с кем он уже успел пообщаться и найти какой-никакой общий язык. Кирилла посетила мысль, что возможно происходят небольшие временные сбои. Так как они сами с Алисой и Сашей перенеслись из сюда из ночного времени. Харсаев по привычке отметал худшие варианты, надеясь на самый наилучший. Но как ему казалось, этот вариант не был лишен логики.

В то же время, он Аделт и Оля направлялись к фонтану и увидели идущую к ним навстречу девушку со светло-русыми волосами имени которой Кирилл не запомнил. Девочка была очень симпатичной и по ее лицу, а точнее по взгляду читалась улыбка. Нет, она сейчас не улыбалась. Но было видно, что девушка сама по себе была очень жизнерадостным и улыбчивым человеком. Во всяком случае так показалось парню. Несмотря на всю ситуацию, которая с ними приключилась, во взгляде девушки читалась открытость, которая была присуща именно жизнерадостным людям.
Увидев, как она показывает им большой палец, Кирилл улыбнулся. Это означало то, что в фонтане идет чистая вода. Ну как минимум, пригодная для питья, судя по всему.

Не отвлекаясь от записей, Роман тихо заговорил с вожатой:
-Всего нас 34, учитывая персонал. Ну, уже 33... Здесь я видел 12 человек. Парень который возмущался - Максим. Девушка, которая ушла за ним - Овсанна. Девочка, которую я принес со стоянки - Вероника, если я все правильно услышал, когда записывал. Остальные вроде как уже представились, - парень облизнул палец и перевернул страницу, после чего начал говорить ещё тише, чтобы слышала только куратор.

Какое-то время Роман что-то быстро нашептывал Ольге Андреевне посматривая в записничок. Когда он закончил свой монолог - глубоко вдохнул, уселся на пятую точку и принялся неспешно строчить что-то дальше. После на несколько секунд прервался, достав из кармана телефон. Изначально идея была просто включить музыку, как он по обыкновению делал, но сейчас мысли заработали в ином ключе, и парень начал проверять его функциональность - заряд батареи, прием сигнала и всякие другие глюки, которые могли быть не свойственны старому но надежному кнопочному телефону.

- Хорошо, - Ольга Андреевна чуть нахмурила лоб, сосредоточенно запоминая имена. - Отдыхай пока. Что до разделения, я не это имела в виду. Я прикинула логически. Первый раз исчезли все и мы с Алексеем остались вдвоем. Вокруг нас были разбросанные сумки и автобус. И другое время суток. Затем оно стало утренним, сумки и автобус исчез, зато появились другие люди. Но не все. Очевидно, что раз собрались не все, то мы снова остались разделены. При этом произошел перенос во времени... боже, что я говорю. - она мотнула головой. - Иными словами, пока что у нас нет информации об остальных и о том, что с ними стало. А парень, который... - она запнулась, - совершил убийство... его с нами нет. И я опасаюсь, как бы он не убил или покалечил еще кого-то. Судя по поведению Максима, он тоже не верит в реальность или видит ее своеобразно... В любом случае, очевидно, что человек готов причинять вред, не задумываясь о последствиях. И, если это все - галлюцинации либо что-то не реальное, мы очнемся и забудем, как страшный сон. Но... если это реально... потому нужно как можно быстрее всем донести мысль о возможных последствиях. В конце концов, в реальности он вряд ли поиграл бы подобным образом, как в том, что считает иллюзией. Я надеюсь... Что до боли, - она повернула голову к Алексею, - ты говоришь, что снова почувствовал себя так, как после прихода в сознание? - вожатая задумалась. - Может, есть связь? Вернее, похоже, что есть. Я сейчас, например, вижу мир обычно... Это пришло сразу же, как ушло жжение. Ах да, ты не сказал, как зовут тех, кто без сознания? И ушедших девочек?
Эльвира, тем временем, добралась до фонтанчика. И, о, счастье, из него струилась чистая питьевая вода!
В столовую заглянул Аделт, просунув голову в дверной проем.
- У вас тоже из крана муть течет? - поинтересовался парень. - Я в душевой проверял. Херня. - он скосил взгляд на графины.
- О, возьми еще два графина. иди сюда. - позвала хиппи Оля.
Тот кивнул и направился к стойке.
- Надежда на фонтан... Ты, кстати, не знаешь, как фильтровать воду?
- Мы через активированный уголь цедили, а так - без понятия. - пожал плечами Аделт.
- С морской, наверное, не сработает.... - задумчиво произнесла девушка, всучивая парню два графина из тумбочки.
Затем взяла два своих и бросила взгляд на Кирилла6
- Ну что? Бери и пойдем. В крайнем случае морской наберем, самим хотя бы сполоснуться.

Все закончилось внезапно. Или только началось? И хорошо ли это? По крайней мере, стало легче. Неужели это связано со смертью..? Жутко. Очень жутко.
Вода грязная получается. Это плохо. Можно было и подумать, кстати... ОЙ!
Стоп, так, значит, Максу не вода нужна была?.. Нехорошо получилось. Он вообще выглядел довольно тщедушно... Как же ему плохо сейчас.
Кора сама поразилась, какое заботливое и встревоженные сейчас у неё было лицо. Это чувствовалось даже по внутренним ощущениям.
Вот сейчас бы говорить, успокоить, как Веронику, но ведь ничего же тогда не получилось на самом-то деле, и вообще странно и неуютно было Овсанне представлять, как она говорит Максиму успокоиться, сосредоточиться, вдознуть-выдохнуть... Что за бред-то, а. Вообще, сейчас бы отдохнуть, но Макс пытается что-то передать, что-то сказать, а маленькая глупая Овсанна не понимает.
— Чем... чем я могу помочь?..
Горло дерет. Пожалуй, трудно сказать, что лучше — жжение или эта боль повсюду. Когда-нибудь они доберутся до того, кто это все устроил, и тогда, и тогда!
На секунду глаза засверкали этой далекой и таинственной угрозе, голова поднялась вверх, вдаль, но тут же бессильно опустилась. Что может сделать группа школьников?..

- Все хорошо, не беспокойся, - ответил паладин и еще немного поерзав на холодной земле, таки уселся поудобней, - Я просто еще немного отдохну...
Кэй кивнула, понимая, что парень действительно устал после плена и боя, и развернувшись пошла к эльфам. Небольшая тропинка, на которой развернулось сражение, сейчас была буквально усеяна телами. Если эльфы своих оттащили под деревья и на траву, то тела поверженных громил так и остались лежать на тропе. В неестественных позах, истекая гнилью и кровью. На стоны и мольбы, которые доносились от раненых, колдунья уже даже не обращала внимания. Как и развороченные раны не вызывали страха и волнения. Это уже было, почти, привычным.
Первым к кому подошла Ива, был зеленоглазый эльф лежавший под ольхой. Он лежал и тяжело дышал. А еще руками держал бок. Когда Кэй к нему подошла, он лишь мельком взглянул на нее, после чего вновь уставился вперед, в пустоту. Руками, как оказалось, он прикрывал рану. По всей видимости кто-то до колдуньи уже работал над ней, по скольку к ране был приложен лист с какой-то смесью, от которой несло землей и травами. Иве не оставалось ничего, как еще попытаться наложить руки и использовать свою магию.
Один за другим девушка занималась ранеными. Другие эльфы не мешали ей, хотя иногда Кэй ловила на себе недовольные взгляды. Кроме Ивы ранеными занимался лишь один из эльфов, который представился Ильхарэ, и с радостью принял помощь от колдуньи. А еще он пообещал рассказать ей о медицине их народа, но потом. Как все это закончится.
Последним эльфом, к которому нужно было подойти, оказалась Иврикайра. Над ней сидел человек со шрамами, Экаль, как называл его Айдан. Он держал ее за руку и говорил что-то на непонятном для колдуньи языке. По всей видимости на языке этих эльфов. Иврикайра смотрела на Экаля и улыбалась. Грудь у нее была вся в крови, не смотря на перевязку и наложенные мази и смеси. Похоже что ее тяжело зацепило. Пожалуй из всех эльфов, которыми занималась Кэй, она была самой тяжелой. Осмотрев детальней рану, Ива достала из сумки лечебное зелье. Возможно не разумно было тратить его тут и сейчас, ведь неведомо что будет дальше, но и бросить эльфийку вот так колдунья не могла. Экаль пристально наблюдал за тем, как Кэй бережно снимает повязки и как использует зелье и магию на ранах эльфийки. Последней тоже стоит отдать должное - ведь зелье вызвыает очень сильную боль, но Иврикайра стоически терпела все манипуляции. Если все будет хорошо - она выживет и все затянется. Да, декольте уже не сможет носить, но это малая цена за жизнь. В идеале нужно бы еще сонное зелье дать, потому как ничто не исцеляет лучше чем сон, но сейчас явно не до сна.
- Спасибо тебе, - сказал Экаль, смотря в глаза Кэй, - Спасибо.

Вы не можете просматривать этот пост!

Трагедия вечности... трагедия ума... трагедия сердца... трагедия блажи... трагедия лжи... трагедия гнева... Ни следа... Здравый смысл правит бал лишь когда бесконтрольное не выпустит своих демонов...
Кто и что их способно обуздать?...
Максим, так много сил потративший на то, чтобы встать, упал на землю, как беспомощная тряпичная кукла... Ни пылинки не поднялось за его рукой... Насмешка сценария?
Овсанна не зацепила взглядом бутылку... Все исчезло, будто бы и не было... а то что оставалось... Она продолжала мигать, порой исчезая из поля видимости вовсе... Будто и вправду неживая...
Вероника... обращающая на их глазах все в тлен девушка... Искренне желала что-то сказать...
Как появились новые лица...
И радость ли? Надежда? Чье появление способно принести по-настоящему животный ужас?...
Эльвире не пришел ответ от Богдана... не было больше никакого Богдана. Были другие...
- Вижу, - послышался голос Аделта, чьи губы были неподвижны, словно с ней давно бродит не жилец, а статуя или мертвая тень...
Как спутник. Старательный, спасающий от окончательного падения в пучину безумия... Как мираж... оазис в пустыне... к которому хочется стремиться... Идти... За который хочтеся зацепиться мыслями, целями, всем своим естеством, пробиваясь вперед, вперед... Это то, что еще хоть как-то держит... Это - спасение. Отвлечение.

Новые лица... Вот Рома и Оля рядышком с Корой и Вероникой... Рома лежит, Оленька сидит над ним на пятках, протягивая бутылку. Так трогательно обеспокоенно ее лицо. И вот взгляд девушки цепляется за чье-то присутствие.
Улыбка на потрескавшихся губах, украшенных кровавым узором тонких нитей... Измученное, истерзанное тело... она здесь не одна такая. Всем плохо... Всем тяжело. Всех выжигает изнутри. Это читается в их взглядах... Это висит в воздухе... кажется, что это можно даже потрогать!

Ах, как красивы вы, грезы о самураях, их скорости и мастерстве, их кодексе и чести... Нежный шелк одежд... иллюзия? Заботливо кем-то приправленная к образу Хайодоро, в миру Федора? Это все не настоящее? Ведь так не может быть, правда? Не мог переодеться он... но еще больше не могла появиться в его руках блестящая, ослепительная катана... Такой светлый клинок... И свет... Он будто режет этим светом, рассекая пространство... смотреть так больно...
Но не смотреть невозможно. Этот свет, только он - все, что сейчас может приковать по-настоящему внимание...
Красивая пляска безумца... Ах, как выверены и ловки твои движения. Залюбоваться! Ты, будто вершитель правосудия, заносишь свой могучий клинок над... Троянским... который сидит в нелепой позе в клумбе. В чьих глазах смесь боли и страха, отчаяния и непонимания... Зачем, зачем ты пришел, Хайодоро?
Не потому ли, что где-то там осталась лежать убитая им Кристина?...
Это так очевидно, ты пришел совершить акт возмездия...
Но кто дал тебе в руки катану? Кто позволил судить? Разве ты чище других? Неведомо...

Что за события, столь стремительно развивающиеся у клумбы, принесут всем? Неужели то, как все это выглядит, действительно случится?
Ведь должен быть пляж, жаркое солнце, ласковое море... Отдых, позитив... Пусть даже мелкие склоки и разборки. Пусть даже огромные скандалы и подлянки... Но не это...
Чья рука тебя ведет? Чья, скажи?

Вдох... И нет выдоха... Дыхание замерло. Мир словно затаился в такт присутствующим. Видели ли они подобное ранее? Готовы ли они к этому?
Никто не спросил их, бросив в неизведанное, никто не спросит и сейчас...

Трепещет сердце.
Боль и ад сплелись в нутре единым целым.
Героям повести несмелым увидеть ли еще закат?
Вдохнет ли бриз в осипший зоб спасенья свежие потоки?
Чьи правят бал теперь пороки? Тяжелый труд - сдержать свой гроб.
Отсрочить казнь и скверный отклик, унять томление и гнев...
Быть может вспомнить лица дев, а, может, близких и далеких…
Чьи звезды ныне вниз глядят? Что думает, взирая, небо?
На жизнь, где ты ни разу не был, на сцену, где огни горят…
Огни внутри, вот это роли! Театру даже не под стать.
Кому кричать, кого позвать? Лишь ненависть пол гнетом воли…
Смятение, сомнение и страх… Кто видит смерть впервые рядом…
Нет, все безумие. И градом стучит на нерв жестокий враг.
Остановись? Тебя простить? Быть может, проще засмеяться!
Не в плен безликому сдаваться. Бороться, до конца идти!
Кому ты служишь, верный пес? Какой мотив у песни этой?
Уж лучше быть совсем не спетой? Иль подсчитать, кого унес?
Тебе не жаль, ты лишь закон. И отвернуться б по-простому.
Но ты не можешь по-другому… И маски ставятся на кон.
Безжалостный палач сожжет, и с мясом вырывая честность,
Бросает под ноги, как вечность, как знамя. Лживым он поет.
Вся фальшь обманчивым покоем не сдержит истину внутри…
Лишь стоит силу обрести, и не спасут ничьи устои…
Так Бог ли ты или не Бог? Чьи тени вертят каруселью?
Кто управляет канителью? Что у ненастья за предлог?

Сильные руки очертили пространство... Тело ведомое за их движением... Прыжок... Плавный... Как в замедленной съемке... Критическая отметка накала в самой высокой точке в воздухе... Пространство совсем замерло... И стрелой он упал вниз... Стремительной, безжалостной! Тебе не убежать! Не увернуться! Этот свет настигнет тебя! Не достанет клинок? Он удлиннится! Тебе не скрыться... не скрыться...
Яркая вспышка света рассеялась стремительно в пространство, перемежаемая алыми брызгами крови... фонтан смерти... красивый красный цветок, чьи лепестки вырвались из бутона на свободу, словно Максим подбросил их, подобно пушинкам, вверх...
Красивый художник. Жестокий чтец жизней...
На катане не осталось ни следа от крови...
Еще немного... И брызги, капельки, большие и маленькие, нарисуют свой узор на асфальте...
Узор, что печатью прожжется в сознании... такое не забыть...
Рассеченное надвое тело... беспомощно опавшее в траву, среди цветов... Что стали убранством его могилы...

В воздухе рванул стремительный порыв ветра... Смешавшись воедино с каплями дождя и града... Разбушевались стихии.... Вспыхнул огонь, собирая в круг это детище... Эту группу заточенных в непонятном пространстве и времени... Будто оковы... клетка... Им не выбраться...
Весь асфальт под ними мгновенно превратился в пыль, не успев принять в себя капли крови... Теперь они смочат пыль и она не сможет подняться...
Но сухую ветер неистово подымал в воздух, застилая все серой дымкой... глазам было больно... Першение... Неужели они снова чувствуют????
Жжение уходило... оно отступало... постепенно...
Возвращая к реальности... неужели сейчас этот пылевой дым рассеется и они снова окажутся в безопасности объятий такого понятного и родного мира?...
А пока... вся боль, которую они не чувствовали... Каждая ссадина, потянутое сухожилие, пересохшее и содранное в кровь горло от криков и хрипов... Воспаленные глаза... потрескавшиеся губы... Синяки и ссадины... Каждая печать травмы на теле... Все болело и ныло... Телу было плохо. Ему не нравилось...
И только тело Троянского не чувствовало больше ничего...
Спасительная дымка... сокрыла этот ужас... Но не стерла из памяти...
А ветер бил градом и водой по телам... Огонь обжигал... Будучи так далеко, он жег так, словно они пребывали в нем.... красные тела... Их кожа сгорела на солнце и полыхыла жаром, столь чувствительная нынче к любому источнику тепла...
Сейчас, казалось, наступил настоящий ад... А, может, это был всего лишь следующий круг?...
И дальше станет еще мучительнее...
Что принесет им будущее?
Нет, лучше проснуться в автобусе и понять, что это был просто дурной сон...
Чудовищно реалистичный... но всего лишь сон...

А пока... пока остается лишь ждать... И закрыть глаза... Обхватить себя... Защититься от града, который сейчас жалил словно тысяча толстых игл... Каждый новый кусочек, прилетая к истерзанной коже, ранил так, как не ранило ранее ничто...

И крик... Кто-то еще мог кричать? Чей-то душераздирающий вопль, леденящий кровь.... ужас... Они бы сами кричали, пожалуй, если бы могли.... Но кричал только один мужчина... и в его тембре узнавался голос Аделта... который еще недавно кривлялся до смешного просто чтобы успокоить конфликт в автобусе...

Агония... словно выбила пробки и Кирилл, который уже практически терял сознание от накала правящих бал чувств, царящих в этом месте, испытал облегчение... Он перестал слышать вообще кого-либо... Только привычным слухом... Наверное, с жжением ушла и способность слышать чужие мысли, проникать под полог их масок и ловить их чувства, как капли запретной воды из сокрытого грота...
Это та нить, которая удержала его... удержала здесь и сейчас...
Но что их ждало за пологом дымки... Или же этот кошмар никогда не закончится?

А силы... сил стало больше... Прощальный подарок уходящего жжения... Те же силы, что и до его появления... Только к ним прибавились страдания тела...

"Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь - Ассаргадон."
Строки мысленно окончены. Максимилиан стоял, с трудом, без сил двинуться, как каменный истукан, статуя Командора из "Дон Жуана", но ему удалось-таки подняться. Сколько времени занял этот подъем? Несколько секунд или целую жизнь? Потеря сознания? Но тогда почему ему удалось подняться? Быть может у кого-то из их божественной команды внезапно проснулись силы повелевать временем? В комиксах и не такое бывало... А всё происходящее больше всего напоминало комикс, разве что там не было жжения, заставляющего всё же заподозрить в себе лучевую болезнь, кто знает, может радиация и правда дает сверхсилы, просто не остается людей, способных об этом рассказать? Если так, сколько у него осталось? Несколько часов, чтобы найти какого-нибудь мутанта со способностью исцелять других? Ах, утопизм вкупе с неисправимым оптимизмом, вы всегда даете ложные надежды, потом обращающиеся в ничто.
- Я бог.
Коротко прошептал себе под нос. Иначе чем объяснить облако пыли?
- И я умру.
Это кажется из The Wicked + The Divine... Максимилиан Титов, ты из Пантеона, тебя будут любить, но ты умрешь через два года... Когда-то при прочтении, его всерьез занимал вопрос выбора, тогда он разрешился ровным счетом так, как разрешился и сейчас. Даже если ему осталось несколько часов...
- Все мы здесь боги... И если наши жизни чего-то и будут стоить, то только здесь... Сейчас.
Чувство омерзения к миру смешивалось с болью и какой-то безумной смесью соломинки, за которую хватается утопающий в поисках смысла жизни и страха эту соломинку потерять. Руки поднимаются в позу статуи Христа из Рио, напряженные... Просто повторить всё это еще раз. Показать себе, что всё не сон. Давай, солдат, ты сумел подняться, теперь сумей устоять. Контролировать.
- Я бог... Я бог...
Тихий шепот себе под нос... Просто попытаться дотянуться разумом до пыли, охватить каждую пылинку... Или просто послать импульс? Поманить к себе? Пусть все подымется... Пусть всё подымется...
- Я бог... Я бог... Я бог...
Шепот одержимости, раз за разом. Для этого он был рожден. Просто нужно поднять чертово облако еще раз! От напряжения боль усилилась, еще одна попытка закричать, но стать тем, кем всегда мечтал стать...
"Я Озимандия... Я мощный царь царей... Взгляни же на деянье рук моих"
Просто нужно уметь сделать шаг... Суметь все поднять... Вот-вот все решится. Бог или человек. Высшее существо или грязный мутант. Просто нужно сделать шаг.

Как воды ушат ледяной на голову опустили. Фока столбом замер на пороге, вглядываясь внутрь дома. Полотно тканое, пылью да мхом поросшее, однако не утратившее той чарующей красоты, которая получается, когда работает умелая рука. Испугался Фока червей тех, что вроде людьми были, аль завсегда тварями... Кто знает? Ведь не спросишь ты у них, "плямкнут" и одни ногти останутся от татя. Еще глубже страх забрался Черному в душу. Убрал ногу с порога, прищурился, вспомнил как сюда ехали, где тропки тянутся, как обратно выбираться. Обернулся и словно перед глазами стало: он выбегает, на коня и ходу, пятками в бока, так что ветер щеки рвет. А дальше пить брагу, соплями булькать да сетовать мол судьба-кручинушка, вот ведь как, и рад бы помочь детишкам, да кто он супротив твари черной. Вот и богатыри были, да не смогли... Опять руками разведет, печаль черную, что душу разъедать будет, хмелем заливать станет. А сам по ночам рот кулаком затыкать будет, чтоб не завыть как сивый на луну.
"А ну его! – Фока облизнул губы. – Я так, с краешку. Разок. Собаку съели... А хвостом подавятся!"
Тать нож в руку взял, да так что костяшки побелели. Думу обмозговывает, ведь коли одну тварь чикнуть, вторая враз кинется да горло перегрызет. Вот если бы... Фока пристально посмотрел на печь.

Ратибор встал с телеги и подошел к колодцу . Встав около него начал искать следы колдуна. Надо же знать где он приземлиться, может удастся засаду сделать удачную.
- Вы идите в дом. Осмотритесь там , да враже усмирите , а я здесь посторожу.. - глухо сказал он его "попутчикам". Смотря своими зоркими глазами в поисках не только следов , но и примечательных для колдунов вещей.

Вы не можете просматривать этот пост!

Полян таких видал в своей жизни нелегкой Иван поведал немало. Знавал он и про магов темных и про демонов - душегубов, да только впервые видел такого привередливого. Дескать, только детишек чистых подавай на убиение! Каков мерзавец.

Слова Матушки подтвердили опасения охотника да токма толку от них было, коли богатырь принялся с плеча рубить.

- Погодите, Виктор! Не нужно торопиться, - спокойно решил остановить богатыря сэр Поундс, - не знаем мы природы сих идолов странных. Но быть может не стоит их "покой" раньше времени нарушать. Дайте мне немного времени для изучения... А коли руки чешутся до боя вон, дверь в дом душегуба так и просится быть выломанной.

Сам же Иван медленно провел рукой по идолу страшному. Хотелось понять, чем вымазана краска и зачем они тут. Силой от них веет, но не нравится она Ивану. Дикое в нем что-то было, чуждое человеческой природе. Орлу же своему приказал сторожем вокруг опушки полетать. Детей заблудших поискать али самого колдуна мерзкого...

- Чует сердце мое, что не случайно мы тут оказались.

Паренек, будто не веря своему счастью, все еще трогал те места, что раньше носили колдуново клеймо. На Мирославу и Поундса он взирал со щенячей благодарностью.
- Конечно, конечно! - Закивал паренек головой. - Колдуна этого Отцом кличут. Силен он, ох как силен! Там он, дальше по малым тропкам. В избушке маленькой живет, но меня внутрь не пущает. Я сам в сарайке пристроенной обитаю, колдуну только помогаю тут куклы развешивать, да за лесом смотрю, покуда его нету. Он и сейчас ушел, уж который день как нету. Но почует, что вы пришли, тут уж не сумневайтеся, и мигом сюда домчит. Уж я-то знаю.
А пока готовились они, паренек - кстати звали его Тимоша - рассказал про колдуна. Его семья столкнулась с ним еще до того, как сам Тимошка родился. Отец Тимошкин повстречал бродячего старика-отшельника в лесу, и тот спас его от медведя-людоеда. Отказался колдун и от денег, и от пушнины, и от еды. В благодарность он попросил кое-что другое.
- Отдашь мне то - говорил колдун, склоняясь над мужиком - чего дома не знаешь.
Дал ему Тимошкин папа клятву, а сам думал- чего же он дома не знает? Все ему известно, каждый угол,каждое бревнышко, каждая досочка. Все сам строил, всем хозяйством сам обзаводился. А как домой пришел - увидел, что жена его беременная, пока мужа дома не было, малышом разродилась. Вот чего он дома не знал.
- Мне про то рассказали только когда мне шестнадцать стукнуло. Бабка моя. - Судя по тону, Тимошу такая скрытность рраздражала. - Папанька все время как сам не свой был. Пил горькую беспробудно, меня никуда не выпускал, да дрожал от каждого шороху. А колдун про должок напоминал, и не раз. То скотина вся падет, то крысы урожай сожрут, то его самого прихватит. И чудные вещи всякие дома творились. Заглянет папа, бывало, в таз с водой, а оттуда - морда колдуна, про должок напоминает. Но сам колдун за долгом отчего-то не приходил.
Тимошка вздохнул, и продолжил рассказ.
- Жалко мне стало батю. Замучался бы, и или спился, или бы колдун его доконал. Ну и ночкой темной решил я, что сам ему - того. Должок, в смысле, отдам. Собрался, и айда в лес, к Колдуну, мол вот он я, оставь ты уже нас в покое. А сам думал, авось перехитрю как-нибудь колдуна.
Колдун привечал Тимошку холодно. Сказал, что запоздал долг изрядно, и из ребенка успел уже вырасти взрослый парень, которые ему совсем ни к чему. Но раз уж долг просрочен - Тимошка будет его гасить вместо отца. Возмещать.
И Тимошка возмещал. Его новый Отец в первый же день нанес клейма на Тимошкин язык, ноги и сердце, чтобы тот не вздумал противиться. Хочет Тимоша сказать "нет" - а язык ему режет невидимым ножом. Хочет пойти куда-то, куда колдун не велел - и к ногам будто пудовую гирю привязывают, а с каждым новым шагом - еще одну. А уже если и тогда Тимошка противится - сожмет колдун свой тощий кулак, сразу такое чувство, будто эти пальцы сжимают не воздух, а само Тимошкино сердце, трепещущее в груди.
- Я до последнего не хотел. - Это Тимоша говорил, уже срываясь на плач. - Думал, сбегу, перехитрю проклятого, а не смог. Мне пришлось, братцы, пришлось! Я не хотел!

Тимошка крал для колдуна детей из соседних деревень. Поманит, например, бараночком или пирожком - а времена нынче голодные, ребенок и идет доверчиво. А там "потеряет" его Тимошка - и все, одна бедному ребенку теперь дорога, к колдуну. Приходилось Тимошке и красть детей из дому. Совсем малых он вытаскивал из люльки, пока одурманенные чарами родители спали беспробудным сном, а вместо них - бревно подкладывал. Что за бревно такое - он узнал только потом.
Детей, добытых Тимошей, колдун уводил в свою избу, куда Тимошке настрого было запрещено заходить. Только крики этих детей он слышал. А чтобы взрослые ничего не заподозрили, и, пойдя искать своих детишек, не нашли колдуново логово - делал он куклы волшебные из особого дерева, что были с виду точь-в-точь как погубленные им детишки. Вместо них эти бездушные зачарованные болванки возвращались из лесу, и жили с семьями. Но болванки эти только с виду, и только для не умеющего видеть глубже привычных вещей, были похожи на настоящих детей. Как и положено куклам, были они равнодушные, безжизненные, жестокие. "Болванки" помогали Тимоше и других детей, еще живых, из домов сманивать. За то время, что Тимоша прислуживал Отцу, тот полностью заменил все детское население двух деревень на искусственные копии. Конечно, люди бы все равно поняли, что с детьми что-то не так, так что пока их не раскрыли, "болванки" по одному расправлялись с членами "своих" семей, и с соседями. Эти деревни теперь только такими болванками-детьми и населены.
Когда Тимоша закончил - его лицо все было в слезах, а сам он боялся и взгляд поднять на других. После тягостного молчания с кибитки спрыгнул Тихон, и, похлопав паренька по плечу, произнес.
- Вот что - Старик по-доброму улыбался парню. - С колдуном твоим, Отец он или кто, ребятки разберутся. Они вона какие у нас, сильные да удалые, им того колдуна только пальцами растереть. А мы с тобой тут подождем. Одному тебе по лесам шляться нечего, да и меня, старика, развлечешь разговором. А?
На том и порешили.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Оставив Тихона и Тимофея под тем деревом, с которого последний свалился, бравые герои отправились глубже в чащу, продираясь через кусты по детским тропкам. Кусты будто пытались остановить путников - постоянно цепляли их одежду, запутывали ноги и руки, отчаянно царапали кожу, но их силы были слишком малы, чтобы остановить решительных героев в их намерении надрать злому колдуну пятую точку. В конце концов они выбрались прямо к опушке, где не росло ничего. Земля была рыхлая, серая, и безжизненная, словно кто-то выжигал тут ровный круг. В этом кругу, прямо посреди него, стояла неказистая покосившаяся изба из гнилых бревен да неровных досок. Окна были закопчены, издали ничего за ними не было видно - ни света, ни какого движения. Рядом с избой - сараюшка, про какую говорил героям Тимоша, тоже будто бы вот-вот развалится. Неподалеку - каменный колодец, с подвешенным на воротке деревянным ведром. Из колодца все время слышится едва-едва заметный гул, как будто ветер гуляет по трубе. Слева, рядышком с избой, торчало три крестика из палок - два больших и один маленький. И каждая могилка под этими крестиками была разрыта, а простецкие гробы из погнивших сосновых досок - два больших и один малый - были раскрыты.
Границы этой опушки берегли деревянные изваяния из какого-то особого дерева. Древесина была черная, будто пропитанная углем, и в ней были вырезаны лица, наподобие языческих идолов. Только эти идолы были посвящены не богам. Каждый изображал старика с узкими глазами, отмеченными красной краской. Глаза эти были нарисованы так, будто были змеиные. Выраженные скулы, борода до самой земли, и все та же метка ладони на лбу. Это изображения самого колдуна. Отца, как он себя называет.

Не считая попыток нескольких человек, публика, в основном, молчала и лежала, не дергаясь. Кто-то шипел, кто-то хрипел, кто-то закашлял... Вся эта какофония вязко селилась в сознании, едва воспринимаясь ими. Попытки двигаться или говорить сразу дали о себе знать огромной болью, не привычной, а острой, обжигающей, будто этот жар никогда не закончится...
Если что-то и толкало сквозь это марево беспросветности, так это - инстинкт самосохранения. Но, похоже, некоторым даже он не помог...
Зрение возвращалось очень медленно, потому картинка все еще не обретала привычную резкость, смазывая многие детали, будто зрение резко упало единиц на 0,5. Но одно уже было ясно. Они брыкались и, наверняка, побили друг друга... Пусть и невольно...
Обжигающая горящая боль была настолько сильной и всепоглощающей, что не давала почувствовать нытье от ссадин, но они были на теле...
Солнце было гораздо ниже, чем в момент их прибытия… Часа два прошло, не меньше…
Сознание могло зацепиться за одну странную деталь, которая не вписывалась в происходящее, делая его каким-то неправильным. Это - дорога. Нет, не сама дорога. Ирина Николаевна и Резина валялись у бордюра по эту сторону. А по другую... ходили, как ни в чем не бывало, люди. Просто отдыхающие, которым, казалось, не было вообще никакого дела до столь огромного количества лежащих пострадавших... Как такое может быть? Ощущение неправильности ситуации порождало не только это. Они ведь даже не смотрели в эту сторону! А если и смотрели, то как-то мимолетно, буднично...
Как же паршиво было Максиму, ведь Лена увела его подальше, ему ползти до автобуса было дольше многих. Еще Балашову с новой вожатой, Троянскому, который и вовсе оказался на клумбе, и бывшему координатору с Резиной... К слову. Под этими двоими был раскорячен асфальт. Словно его слегка пробурили.
И Тимур был дальше всех по расстоянию. С его стороны не было видно никого, возможно, парень так сильно дергался, что откатился за торец здания.
Лена, оставшаяся лежать позади, не шевелилась. А новая вожатая нахмурила лоб, попыталась дернуть руками, но вышло лишь слабое шевеление. Вопросы Балашова остались без ответа... Впрочем, не только его вопросы.
Медик, которую он искал взглядом, была далековато, в самом центре пострадавшей толпы. Женщина сейчас подымалась с земли и потирала свой лоб одной рукой, а другой уперлась в землю, чтобы не свалиться.
Кто удивил, так это Меньшикова, которая встала, как и Балашов, но в отличие от него не свалилась. Девочка устояла и с ужасом стала смотреть по сторонам, не зная, к кому первому бросаться на помощь. Хотя не сказать, что она была бодра. Кристина тоже пошатывалась, но она хотя бы стояла! Наконец, решившись, она встала на четвереньки и поползла к Троянскому, который лежал вниз животом и из-за растительности было не понятно, жив ли он вообще.
Неподалеку от Эльвиры, по телу которой, казалось, пробегали статические разряды, лежала Леся, Аделт, Шпаков, чуть дальше пыталась ползти Овсанна, и, казалось, будто она мигает, как сбоившая голограмма… Хотя, скорее, прозрачность ее тела менялась... А по другую сторону где-то в десяти сантиметрах от земли «лежал» животом вниз прямо в воздухе парень из группы подошедших позже, еще там, на вокзале. Тот с вьющимися светлыми волосами и веснушками, кажется, его звали Богдан. У парня был шок, его глаза напоминали пять копеек, а сам он не понимал, как такое могло получиться, и безуспешно пытался вернуться на землю. Ладони его касались асфальта, но тело продолжало висеть в воздухе.
Источник статических разрядов нашелся сразу за Богданом. Это был водитель. Он лежал наполовину под автобусом и из его подергивающегося тела периодически вырывались слабые электрические разряды.
Кирилл услышал глухое хрипение Саши, лежащего неподалеку, который все еще продолжал биться в конвульсиях и из его тела то тут, то там периодически вырывались блеклые всполохи огня. С остальными тоже это все происходило? Почему осталось только у Довченкова? Кажется, больше никто не «догорал». Взгляд у Саши был ошалелый и полный боли. Но кричать не получалось, из пересохшего сдавленного горла вырывался только хрип. И тело его не обугливалось.
Да и ни у кого не обуглилось. Как и одежда. Чего не скажешь о Довченкове, чей прикид был дыряв, как гигантский дуршлаг.
На лицо Харсаеву упало пару очень холодных дождинок. Откуда? Небо было ясным – ни единого облачка. Какое же это блаженство – пусть и две капли прохлады на измученной адским пламенем коже…
Но насладиться он не успел. Взгляд мазнул по Алисе, девушке было плохо, как и всем остальным. Она лежала в невесть откуда взявшейся луже воды, сейчас она смотрела на Харсаева и его сознание накрывала, накрывала уже знакомая агония, она словно усиливалась многократно… И сводила с ума. Образ Алисы растворился. Парень остался наедине с тем, что внутри. Внешнее отошло на зданий план. Это оказалось еще более невыносимым, чем до видения! В голове образовался неясный гул. Будто кто-то включил одновременно радиостанций сто не меньше, вперемешку с трансляцией звуков природы и погоды во всех странах мира…
Ползущий к автобусу Максим по дороге задел собой сумку, которая не ударила его совершенно, хотя столкновение было и он должен был это почувствовать. Но было ощущение, словно пнул воздушный шарик. Сумка даже отлетела от него, будто имела вес воздушного шарика, с чувствительной к сопротивлению воздуха и ветра траекторией. Впрочем, парила в воздухе она недолго, всего пару секунд, после чего грузно свалилась на землю, как вполне себе обычная сумка с обычным весом.
Неподалеку от Ромы лежала Даша, которая мычала что-то невнятное вперемешку с хрипом. Девушка была взволновала и напугана, она глядела в небо невидящим взглядом и словно сумасшедшая что-то бормотала…
Еще взгляд Ерошина-Мельникова зацепился за абсолютно голого парня, который лежал почему-то на своей одежде, будто она сама с него свалилась, судя по ее расположению, и прошла сквозь тело парня. Это был ранее неприметный и тихий брюнет с прыщами на лице по имени Саша. Парню явно не было дела до наготы, он периодически дергался и лицо его было искажено мученической гримасой.
Где-то там за Дашей виднелись Оля и Тоня, а на Тоне валялась чья-то… рука? Как будто ее растянули, как резину… Судя по выглядывающему белому цветку, за Антониной лежала Евгения, та самая, с которой возник конфуз из-за покрашенной груди.
Это последнее, что им запомнилось...

Парень слушал эти прирекания, и настроение его из игривого менялось в злое. Весь этот фарс повторяющийся с такими короткими промежутками начинал бесить парня. Вновь проступили небольшие ямочки на скулах, хмурые морщины появились на лбу. В конце концов Роман не выдержал словесной перепалки:
-Даш, погоди секунду, этот цирк надо прекратить, - после чего выбрался в проход и начал говорить:
-Ох, гооосподи... Коли уж стоим, водитель, открой багажник, пусть он переоденется. Спрячет испачканные вещи, какой-то водой, ополоснет ногу - и пусть себе едет, сидя, никому не мешая. Ещё одну девчонку кому-то на руки посадим, или на худой конец я поеду на том сраном сиденье. Но харе уже демагогией заниматься, давайте уже хоть как-то процесс двигать!


"Блин. Ну вот, таки сорвался. И пол дня не прошло. Так, вдох-выдох. Сейчас все порешается и двинемся дальше. Не нервничать. Ведем себя культурно, зря воздух не сотрясаем, на рожон не лезем. Тут и без твоих заскоков проблем хватает," - начал сам себя успокаивать Мельников, ожидая ответа.

- А вам штраф не будет за то что вы публично ребенка унизить пытаетесь? Вот за это вас юристы точно засудят по самое не балуй. Я уже сказал сам туда не сяду и другим не советую. Не хотите чтобы другим мешал, справедливо, назовите адрес, я сам доберусь. Или можете со мной поехать, с ветерком, на такси.
По тону Балашова совершенно невозможно было понять шутит он, издевается или серьезно. Вот про засудить это точно серьезно, и было понятно что это не пустые слова, а вот все остальное... И не разберешь.

Андрей, тем временем, продолжал молча злиться. Мало того, что место Лены оказалось бесцеремонно захвачено, так ещё и захвачено едва ли не самым неприятным Троянскому человеком в этом автобусе. Право слово, упади сюда Балашов или Довченков, он бы напрягся несколько меньше.
Те были примитивны, их архетипы легко читались, а любые поступки – предсказывались. Этот типаж он знал, часто имел с ним дело и, в принципе, догадывался чего можно от них ожидать.
А вот бухнувшаяся на соседнее сиденье Резина… Она была, мягко говоря, несколько странной. Неформалка с замашками уголовницы, океан ни капли не обусловленных хоть чем-то понтов, и, словно застрявшая навеки во рту, сигарета. Просто замечательная соседка. Считающая просто необходимым всюду впихнуть свои никчёмные пять копеек.

Троянский, с некоторой тревогой взиравший на вернувшуюся на своё прежнее место Елену, внезапно стал объектом внимания Резиной. Вздрогнул, выдержал её неприятный в высшей степени взгляд. Молча отвернулся.
Осадок, несмотря на исключительную кратковременность контакта, остался чудовищно негативный.
В глаза бросился триумфально возвращающийся в салон автобуса Балашов, героически тащивший на себе какое-то не особо активное тело. Нет, ну этот просто не может иначе. Казалось бы, кто угодно мог бы заняться транспортировкой пострадавшего. Есть же, в конце концов, зачем-то здесь этот недо-водитель. Но, несмотря ни на что, в центре внимания снова оказывается Лёха.
Эля, тем временем, проскользнула мимо него, отвечая на несколько странную просьбу Макса. В ответ на удивлённый взгляд девушки Троянский лишь недоумённо пожал плечами. Дескать, ему-то откуда знать, что там случилось. Даже просто смотреть в ту сторону – и то запрещают.

Расслабившись, Андрей наблюдал за хаотичными перемещениями людей по автобусу, всё сильнее убеждаясь в сходстве происходящего с актом ликвидации последствий теракта. По крайней мере, как-то так он и представлял обычно себе полевой лазарет – все суетятся, бегают, носятся со всяческими медикаментами.
Нарисовавшийся из ниоткуда Макс не менее бесцеремонно, чем раньше Резина, занял место Эли и Троянский вдруг обнаружил себя в окружении не слишком приятных ему людей. Впрочем, в отличии от неформалки против Макса он особо ничего не имел (хоть тот и уступал Эле по многим параметрам) и, решив, что пару минут его общество перетерпит, пожал протянутую руку.
- Андрей. Который Троянский.

- Ах, как это будет досадно. И как я это переживу, - иронично сетовала Ларина.
- Минут пятнадцать еще, если снова ничего не произойдет, - ответила женщина Кириллу и пошла дальше.
Автобус выехал на дорогу и продолжил свой путь.
А Балашову, тем временем, приходилось удерживать тело своей ноши, которая казалась уже не живым человеком, а тряпичной куклой. Ну, ладно, мясной. Парень не то уснул, не то отключился.
- Отлично, - резюмировала Алиса. - Пятнадцать минут скуки я еще переживу. Надеюсь, по приезде нас не будут долго мурыжить всякой ахинеей. Хочется уже поскорее окунуться в морские волны, - она довольно улыбнулась, представляя себе это. Затем поглядела на Кирилла и усмехнулась. - А вам попялиться на залезающие в попу трусики и мокрые лифчики. Интересно, группа не ошалеет от спермотоксикоза? Если здесь практически все впервые на море, - задумчиво протянула девушка, глядя теперь куда-то в окно на мимо проплывающие лесные пейзажи.
А пока Алиса рассуждала о прелестях пляжной жизни с точки зрения противоположного пола, наркоман обделался... Описал и Балашова, и автобус.

Конечно, голову занимало многое и даже очень, но тут во всю эту абсолютную дисгармонию вторглось то, что не оставила следа ни от Коры, ни от гнева на координаторов, ни даже от желания исчезнуть куда-то подальше. Елена, его Елена, не ограничившись тем, что сменила место, теперь смотрела не на него, а куда-то вдаль и ей было плохо... Или по крайней мере нехорошо. Не от того ли, что Максимилиан попытался помочь ей, сохранив от сильного удара, но врезавшись в грудь? Как бы то ни было сейчас все внимание юноши было устремлено только на Великую и Прекрасную.
- Тебе нужна помощь?
Спросил на всякий случай. Даже на Элю за вмешательство ругаться не стал, в конце-концов неясно почему весь автобус еще не пал на колени, умоляя Елену сказать, чем можно помочь.

Вы не можете просматривать этот пост!

-Мощно задвинула, - неожиданно подал голос со своего места Роман, - а главное как пламенно! - отмеченно с долей сарказма, после чего даже привстал и начал декламировать с нотками драмы в голосе, - "Человеческая гниль двойных стандартов! Мы незаслуженно обиженные вечнозлюки, которые повинны лишь в том что не оборачиваем свое говнишко красивым фантиком!" Хах! - дальше нормальным тоном - Знаешь, фразы "ты красивая" и "ты не такая уж страшная" можно сравнить, ибо суть они передают почти одинаковую, вот только как раз "в обертке" дело! И то, что вы с другими типа как честны не дает вам прав поливать людей грязью, или вести себя по-свински. И да, есть такая прекрасная вещь как первое впечатление. Сама же признаешь, что красивая, так едрить, соответствуй! А то как раз наоборот, внешность конфетка а внутри баба Валя. Злословие и матерщина. В общем вот вам суть - то как вас будут воспринимать - зависит от вашего поведения. О "модных сучках" и "тупых качках" никто и словом не заикнулся, пока вы сами не стали себя так вести. Так что НИКТО кроме вас самих в таких определениях не виноват, - уже тихо закончил Ерошин, опускаясь на свое сиденье и включая остановленную музыку в правом наушнике. Левое ухо оставил открытым, лучше слышать,что ему на это скажут.

Хотя, честно говоря, парень не ожидал от себя такого всплеска. То ли защищал "хороших", то ли просто взбесил тот факт, что она попробовала прикрываться "общественным мнением" оправдывая свое мудаковатое поведение.

Кирилл глубоко вздохнул при виде недоуменного взгляда блондина.
"Он, видимо, прослушал момент, когда я объявил, что согласен с ним поселиться в одной комнате". Впрочем Харса не собирался сдаваться, намереваясь все же познакомиться с сим субъектом. Новые лица, новые знакомства он любил всегда. У него было много знакомых, но сказать, что у него было много друзей Кирилл не мог. Он не был против новых людей в его жизни, но в плане того, чтобы подпустить их поближе и назвать их друзьями - Кира становился капризным и щепетильным. Он считал, что два человека(не важно какого они пола), для того чтобы назваться друзьями, должны пройти через многое. Хоть ему и было всего лишь 16 лет и считалось, что в их возрасте мало, что может являться доказательством истинной дружбы, но все же они есть, как считал Кирилл. Перво-наперво их должно что-то связывать. Это может быть связью и на интеллектуальном уровне, может быть и то, что они оба(если говорим про парней) одинаково любят девушек(говорить про них, обсуждать какие им нравятся), может быть любовью к одной единственной вещи(допустим какая-то книга, какая-то компьютерная игра), а может просто растут в одном дворе с детства и почти каждый день видят друг друга. Сперва это происходит как культурное общение между ними, в котором они обходительны друг с другом, затем это переходит в общие шутки, подтрунивания друг на другом. Дальше происходит узнавание характера друг друга - сильные и слабые стороны, хорошие и плохие черты. Если с этим оба готовы мириться они опять продолжают общение. Дальше следует самое важное. В их жизни наступает момент, когда и дружба должна пройти через испытание. То есть один должен не бросить второго в трудную для него минуту и чем-то помочь. И связь эта должна быть обратная. Естественно все это индивидуально и происходит у всех по-разному, но суть все равно остается одной. Друг познается в беде и друг познается в радости.
Так считает Кирилл и считал всегда, поэтому другом он может назвать только одного человека в своей жизни, несмотря на свою общительность и знакомством с немалым количеством людей.
Тем временем, Харса продолжал смотреть на блондина и не убрал протянутую им рука.
- Кирилл, - повторил парень, - было принято решение поселить нас в одной комнате и я решил, что неплохо было бы уже сейчас познакомиться друг с другом, если ты не против, - он говорил уверенным невозмутимым голосом, смотря при этом в глаза своему собеседнику. В них читалась своего рода настойчивость и решительность.

Вы не можете просматривать этот пост!

Сэр Иван Поундс вспомнил, что в его нелегком ремесле бывали схожие явления. Например в одной маленькой деревне, что звалась Йоргенплэйс, был случай одержимости демоном. Обычный мужик-селянин при виде святыни вдруг заорал не своим голосом, стал кидаться на людей, и поймать его смог только сам Поундс, да и то - не сразу. А пока изгоняли из него беса - сухого и слабого с виду мужичка не могли удержать двое кожевников. Кончилось все тем, что мужичка вырвало на пол кровью, в которой барахталось нечто маленькое и уроливое, что Поундс тут же бросил в камин. Что произошло после этого - лучше и не вспоминать.
После того случая запах серы неделю выветривался из помещения, часть присутствовавших поседела, а мужичок, придя в себя, понял, что совсем не помнит того, что было за шесть лет от сего момента. Будто заснул однажды - а проснулся уже постаревшим, с женой и двумя детишками, собственным хозяйством и синим от пьянства носом.
Случай с Алексеем Орлом отчасти напоминал остро запущенный случай одержимости. Скорей всего, князь, уже мертвый телом, еще живет, мучаясь в искореженной смертью и темными силами оболочке, страшно мучаясь и страдая, но слушается его тело черной воли совсем другого, нечистого происхождения.

Мать Мирослава, привыкшая больше к тому, что на нее просто снисходит знание о грядущих событиях, и изредка сама видевшая что-то, что не могла бы увидеть без Бога, навряд ли ожидала, что в этот раз ее настигнет не просто откровение, а настоящее видение, в Библейском смысле этого слова. Для других это было совсем незаметно, только на краткий миг монахиня побледнела и пошатнулась, будто стало ей плохо, и она сейчас упадет без чувств. Но для нее самой это мгновение тянулось намного дольше.
--------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------

Мирославе едва-едва хватило сил, чтобы унять разбушевавшегося внутри своего железного гроба князя. Зло в нем было сильно, и крепло с каждым днем. Монахине удалось усмирить и усыпить до поры то, что жило там, под толстой крышкой, но совсем скоро князь опять будет пробовать выйти из своей тесной темницы, закрытой без права открыться опять.
- Не будет. - Пообещал Фоке Мстивой. - Он не так уж и часто буянит. Обычно лежит себе смирно, иногда бывает колотится. Но, конечно, с каждым днем он все чаще так. Чаще и сильнее. Еще месяц-другой, и его и эти цепи не удержат. А вы уж точно не захотите увидать, что там, под крышкой.

То ли полумрак, царивший вокруг, то ли святая удача, но в спину надсмотрщику Анна не попала: камень, описав кривую, с глухим звуком стукнул мужчину по затылку. Булькнув, он кулем повалился на бок, увлекаемый собственным весом в провал к подножию лестницы. Второй мужчина обернулся на звук, но ничего не успел сделать: в грудь ему ударил другой осколок, пущенный меткой Дэйной. Он не нанес никакой раны, но и этого малого усилия было достаточно, чтобы мужчина, вскинув руки, не смог удержать равновесия. Ноги его соскользнули с короткой ступени, пальцы безнадежно царапнули камень, и с криком он рухнул вниз. Мгновение полета сменилось мерзким хрустом, мужчина захлебнулся криком и затих, с ужасом глядя в пространство над собой. Руки безвольно раскинуты в стороны, одна нога вывернута под невозможным углом. Боль захватила его тело и разум, гася сознание в слабой попытке защитить от безумия. Соперник же, поверженный Анной, с хрипом втягивал воздух, слепо глядя перед собой, тело его била дрожь.
Не дожидаясь, пока разрушители придут в себя, Дэйна скользнула к своей жертве, сорвала с пояса плеть и скрутила ею запястья мужчины, жестом пригласив Табити сделать то же самое со вторым. Вот только это явно не требовалось: смерть окутала мужчину дымчатым саваном, Таби видела, чувствовала ее. Ужас и смирение наполняли ее сердце.
Там, где есть жизнь, всегда будет смерть. - прошептал кто-то в голове с едва уловимой тоской.

Оля оперативно сгоняла к Шпакову.
- Мы решили вопрос, там есть свободное место, - сказала она парню.
- Как? - поинтересовался Шпаков.
- Я сяду Феде на руки. - пожала плечами Матвеева, улыбнувшись.
Шпаков хмыкнул.
- Везет же некоторым, - тихо пробубнел со своего места Белоусов.
- Сок давай, отнесу заодно, - предложила девушка-живчик. и заглянула дальше на бубневшего Андрея: - А ты не бубни, а лучше активность проявляй и будет тебе счастье.
Парень даже стушевался от такого неожиданного и прямолинейного захода.
Хиппи протянул той литровую пачку яблочного, в которой, судя по весу, была лишь половина содержимого.
Оля метнулась по проходу обратно, отдавая сок Балашову.
- Держи! - торжественно сказала она, вручив тому трофей. Улыбнулась и отправилась на свое место.
К Роме подсел тот самый полный брюнет, который выглядел старше. На этот раз он садился крайне осторожно, а сидение под ним, к счастью, не обвалилось.
- Женя, - представился он Роману на всякий случай и протянул руку.
А Оля подошла к Воинину и, присобрав складки своего широкого сарафана, принялась устраиваться у того на коленях. Села Матвеева довольно невинно, не прижимаясь к груди парня, и вообще, заняла лишь достаточную для сидения часть ног, заодно создав точку опоры в спинке переднего сидения.
- Не, чет не то, - поджала она губы и нахмурилась. - Неудобно будет разговаривать.
Оля слезла и встала между Дашей и Федей, присаживаясь уже боком. На этот раз она оказалась гораздо ближе к парню, но все равно не прижималась, а одной рукой держалась за спинку сидения.
- Мммм... ну сколько они там ее будут тупить? - нетерпеливо протянула живчик, всматриваясь в окно.
Терпение определенно не было ее коньком.
- Спокойно, - усмехнулась Даша. - Кстати, там девочка, светловолосая, она села аж на галерке. Я думала, мы в дороге обсудим все вместе, она игры какие-то хотела предложить.
- Ой, Даша, ну там парень сидит. Дались ей те игры сейчас. - добродушно отозвалась Матвеева. - Потом специально словим и обсудим. В конце концов, игры, если сразу знать правила, достаточно быстро можно подготовить.
- Ну да, - согласилась Даша.

Андрей неторопливо шагал в сторону предположительного автобуса в толпе остальных. Прислушивался краем уха к разглагольствованиям Аделта. Он без труда нарисовал соответствующий образ перед глазами – образ костра, гитары и накатывающего неспокойными волнами моря. Подумал, что может выйти атмосферно и даже прикольно. Проникся. Размечтался. И тут же себя решительно осадил. Чем меньше хорошего он будет ожидать от грядущей поездки, тем меньше разочаруется, если что-то пойдёт не по плану.
Шёл дальше, внимая волею случая разглагольствованиям Лёхи-качка. Подумать только, бедный-несчастный. Света белого не видит из-за тысячи тренировок, нет времени даже поговорить по душам минуту с родителями. Троянский нисколько не сомневался в том, что драма в истории Балашова, мягко говоря, немного преувеличена. Всё сложнее было сдерживать рвущийся наружу сарказм.
И билет на самолёт он, значит, покажет. А если уж в Москву отправят беднягу, то там вообще для него жизни не будет. Андрей ухмыльнулся и покачал головой. Многое бы он отдал за то, чтобы переехать в Москву. Пока мог только строить планы и мечтать, подбирая для себя на следующий год наиболее подходящий университет. Надеялся, что удастся поступить, наконец-то выбиться в люди, прочувствовать жизнь.
Хотя, куда уж ему до этого атлета с его изматывающей программой неистовых тренировок. Всего лишь алкоголичка-мать и вынужденная подработка в свободное время после учёбы. Это всё ерунда. Главное, чтобы Лёша ненароком не потянул на соревнованиях спину.

Остаток дня, вечер и часть ночи они работали, не покладая рук.
Сначала все четверо (включая дроида-охранника) полетели на самолёте обратно в Мос-Гамос. Там, во-первых, нужно было отремонтировать (или хотя бы отдать ремонтироваться) корабль Терека Сатта; во-вторых, попробовать вскрыть звездолёт Адаса и выгрести оттуда все припасы; в-третьих, купить топлива в контейнерах (не урана, а обычного, жидкого), отвезти в Инкарию, где остался "А-Крыл", и заправить его.
В четвёртых, нужно было купить "А-Крылу" ракеты. И Z-95, пожалуй, тоже.
Когда всё будет готово, Терек Сатт свяжется по радио с Гелиосом. Он перешлёт ему видеозапись с джерриным звездолётом - якобы, он его выследил и снял откуда-нибудь, с вершины горы или с воздуха. От места, где находится звездолёт, до Мос-Гамоса - несколько сотен километров. Что бы ни предпринял Гелиос, ему придётся сесть в самолёт или космический корабль и лететь туда. А когда он окажется в воздухе, где-нибудь на пол-пути, они его собьют. Звездолёт Джерри с его мощным локатором можно будет использовать как систему ДРЛО - возможно, ему удастся засечь аппарат Гелиоса издалека. В любом случае преимущество будет на их стороне. Если Гелиос катапультируется - что ж, тем хуже для него. Он приземлится в безлюдной, безводной пустыне - а они его там пристрелят. Или вообще захватят живым. На радость Тереку Сатту.
Идею заманить Гелиоса прямо к джерриному кораблю и захватить или грохнуть прямо там, в конце концов, отвергли. Неизвестно, что мог сделать этот человек, если б его подпустили близко к звездолёту. Вдруг он, не приземляясь, бросил бы в него бомбу? Или вообще не стал бы к нему приближаться, а запустил бы издалека каких-нибудь дронов-разведчиков, типа "Тёмного Глаза"? Легче взорвать его и всех его дронов прямо в полёте, на высоте нескольких километров! Пусть одни ошмётки разлетятся...
Линдли не хотелось возвращаться в Мос-Гамос, но, подумав, она поняла, что оставаться в Инкарии одной ей не хочется ещё больше. Впрочем, лететь прямо в аэропорт не пожелал никто. Они посадили самолёт в нескольких километрах от города. Линдли осталась его сторожить, а Терек Сатт и Джерри, прихватив мешок с золотом (тот самый, из корабля вуки), потопали дальше пешком. Мешок нёс дроид-охранник. Джерри ни в какую не захотел оставлять робота у самолёта. Терек Сатт, видя это, лишь мрачно усмехнулся - парень всё ещё ему не доверял.
Входя в город, Джерри накинул свою тёмную куртку, ту самую, в которой был на Териконе, и надвинул капюшон на глаза. Ему предстояло изрядно пожариться, однако светить рядом с забраком свою физиономию он считал глупым.
В городе они, первым делом, наняли Парящий Автомобиль с кузовом. Увы, найти такую технику без водителя в Мос-Гамосе было нереально - в результате пришлось терпеть общество пожилого цереанца с длинной косой, который постоянно что-то бубнил, комментируя окружающее, и поначалу даже пытался лезть с вопросами. Терек Сатт быстро отбил у него это желание, но прекратить бубнёж не удалось. Особенно "возбуждал" старика Джерри. Цереанец клялся и божился, что порядочным людям в такую жару незачем носить тёмные куртки с капюшонами, и что парень наверняка задумал что-то недоброе, и как бы ему, цереанцу, из-за этого не пострадать. Джерри отмалчивался, делая вид, что ничего не слышит.
Терек Сатт, между тем, тоже нахлобучил капюшон. Аэропорт приближался, и опасение быть узнанным говорило в душе забрака всё громче. Даже если соглядатай Гелиоса потерял его, когда он улетел на самолёте, сам Гелиос вполне мог болтаться где-нибудь здесь. Впрочем, того, явственного ощущения слежки пока не было.
В аэропорту они разделились. Джерри с цереанцем поехали (то есть, полетели) закупать топливо для "А-Крыла", а Терек Сатт, спрыгнув на землю, зашагал к ближайшей конторе ремонтников, которую нашёл на карте. Он мог бы воспользоваться услугами фирмы Тима Хойта - из их утренней беседы он знал, что "ковбой" не только сдаёт летательные аппараты в прокат, но и ремонтирует их - но при зрелом размышлении решил там пока не появляться. Если слежка действительно была, то Гелиос наверняка уже знает, что "мистер Истан" взял у Тима Хойта самолёт.
Ремонтная контора размещалась в огромном кирпичном эллинге. Вывеска на воротах извещала, что здесь чинят любую технику, а также занимаются "разведением джав". Тереку Сатту стало смешно. Внутри действительно обнаружились джавы, суетливо ковырявшиеся в недрах большого транспортного звездолёта, а также их хозяин - бородатый мужик лет сорока пяти, с большими глазами и каким-то простодушно-растерянным выражением лица. Он представился Осводом. Терек Сатт сразу решил, что перед ним лох и вообще не бизнесмен. Он изложил своё дело, а затем шутки ради поинтересовался, нельзя ли тут купить парочку джав. Физиономия Освода стала ещё более растерянной. Пожевав губами, он ответил, что джавы не продаются. А зачем вы тогда их разводите? - строго спросил забрак. Освод от растерянности совсем завис. Поняв, что ответа не дождётся, Терек Сатт махнул рукой и предложил горе-бизнесмену осмотреть корабль. В эллинге нашёлся маленький спидер-мотоцикл. Они вдвоём взгромоздились на него и поехали через всё лётное поле к уныло стоявшему на солнцепёке Z-95.
При виде техники Освод заметно оживился и с интересом стал осматривать повреждения. На вопрос, как они были получены, Терек Сатт ответил, что столкнулся с космическим мусором. Освод оценил ремонт в тысячу монет. Срок - завтрашний вечер. Сегодняшний, поправил Терек Сатт. Причём он сам будет наблюдать за ходом работ. Тогда цена вырастает вдвое, робко сказал Освод. Терек Сатт грозно на него посмотрел и предложил тысячу двести. Освод растерялся и совсем слабым голосом ответил, что нет, вдвое. Терек Сатт шагнул к нему. Освод, кажется, хотел отскочить, но ноги не послушались. Тысячу четыреста! Вдвое, - пролепетал Освод. Глаза у него стали размером с чайное блюдце. Забрак угрожающе нагнулся (он был выше на пол-головы) и посмотрел в эти полные мольбы и ужаса глаза. Тысячу пятьсот! - прорычал он злобно. Освод был белым, как полотно.
- Вдвое, - прошептал он, находясь, кажется, в состоянии эмоционального шока.
Терек Сатт понял, что мужика сейчас заклинит. Он отступился. В конце концов, такая упорная внутренняя борьба с дристом была достойна уважения!
Пока тягач, приехавший из эллинга, медленно отбуксировывал Z-95, забрак прогулялся к звездолёту Адаса. Тут его ждало неприятное открытие: возле корабля дежурил вооружённый помощник шерифа. Загорелый небритый мужик сурового вида, в бронежилете, каске и с лучевым ружьём на плече. Терека Сатта он смерил неприязненным взглядом. Стало ясно, что адасов звездолёт со всем его содержимым для них, увы, потерян.
Джерри, между тем, передумал покупать оружие в Мос-Гамосе. Ему пришло в голову, что если уничтожение самолёта Гелиоса начнут расследовать, то по обломкам ракеты, чего доброго, доберутся до продавца, а через него - до покупателя. В Мос-Гамосе торговцев, способных продать ракеты, было раз-два и обчёлся. Джерри решил добраться до Мос-Эспы, за две тысячи километров. В отличие от Мос-Гамоса, Мос-Эспа была очень криминальным городом, можно сказать, бандитской столицей Татуина. Там имелся целый оружейный развал, где любой желающий мог купить хоть ракету, хоть бомбу, хоть даже танк.
Привезя на Летающем Автомобиле купленное топливо к самолёту и разгрузив контейнеры (ими был забит весь кузов, машина едва летела), Джерри с облегчением отослал прочь бубнящего старика-цереанца, после чего изложил свой план Линдли. Однако лететь в Мос-Эспу тви'лека отказалась наотрез: там ещё скорее, чем в Мос-Гамосе, можно было напороться на старых знакомых. Тем более, что Мос-Эспу окружали близко подступавшие горы, и это вынуждало садиться именно в аэропорту, а не где-нибудь вне города. Линдли скорее готова была вернуться в Инкарию и там, ожидая товарищей, заниматься заправкой "А-Крыла" (без специального оборудования это была медленная и трудная работа). Джерри, подумав, согласился и на такой вариант.
В общем, было два часа ночи, когда они собрались в горном ущелье, в нескольких километрах от Инкарии, где Джерри укрывал свой корабль. Все были целы, все вернулись благополучно. Никто не тронул Джерри в бандитской Мос-Эспе; он привёз сразу десять ракет, для своего звездолёта и для двух истребителей. Джеррины дроиды быстро и ловко подвесили их на "А-Крыл" и Z-95. Последний выглядел великолепно - с новым крылом, заправленный и вымытый. Мешок золота, который днём выехал из Инкарии почти полным, теперь основательно опустел. Но дело того стоило.
Было холодно и очень тихо. Над ущельем сияли звёзды. Уставшая компания покидала на землю свои спальные мешки. Ночевать в тесных кабинах истребителей было маленьким удовольствием, а в корабле Джерри, полным урана, была слишком высокая радиация. Предстоял здоровый сон под открытым небом. Впрочем, почему бы и нет? Дождей здесь почти не бывает.
Им хотелось есть. Джерри принёс из своего звездолёта электроплитку, посуду, протянул провод, и скоро в темноте забулькал, готовясь, суп, и запахло чем-то вкусным. Компания расселась/разлеглась вокруг. В нескольких шагах возвышался неизменный дроид с ружьём, словно тёмная статуя. Дальше, расплываясь во мраке, виднелись очертания расставленных по ущелью трёх звездолётов и самолёта. Наверное, при свете дня эта эскадра будет выглядеть довольно внушительно. Если всё пойдёт по плану, утром Гелиосу придётся с ней познакомится, как за день до того познакомился вуки.

Иврикайра, словно не слышала и не видела, она пристально всматривалась в идущую колонну. По внутреннему наитию Кэй поняла, что эльфийка тоже видела пленных. И явно в ней сейчас метались чувства схожие с теми, что разрывали душу колдуньи. Но кто из двоих так интересовал ее. Айдан? Нет. Не может быть уже столько совпадений. Возможно тот с шрамами на лице. Скорей всего он. Иначе... а иначе что? Что тут поделаешь? Куда ни глянь как ни пророчества, так обязательства перед вселенной. Где ты, тихий милый дом, затерянный глубоко в лесу? Мелисса, старая карга, столько научившая.
А потом все завертелось. Иварикайра подала сигнал. Свиснула, как соловей. И с кустов, со всех сторон, в чудищ полетели стрелы. А потом на тропу выскочило несколько эльфов с копьями и мечами. Эльфийка, вытащив свой кинжал, так же бросилась туда. Сражаться с чудищами.

Когда Андрей, к собственному удивлению, вновь встретился глазами с блондинкой, он, признаться, занервничал. От недавней уверенности уже не осталось даже следа. Взгляд девушки обжигал, к внезапности такого события парня жизнь ещё не готовила.
Теперь она может решить, что он следит за ней. Специально высматривает или ещё чего… Не хотелось даже представлять, как это может выглядеть с её стороны.
Первой мыслью Андрея было недостойное и паническое отступление. Отвести глаза, сделать вид, что просто изучает городские пейзажи. Это наверняка оставит острое чувство неловкости, но, наверное, хоть немного сгладит неприятную ситуацию…
Прекрасно отдавая себе отчёт в зашкаливающей величине собственной паранойи, он успокоился. Выдохнул. Кивнул в ответ на приветствие и вновь улыбнулся. Как мог дружелюбно. Приветливо.
Может, они так и будут всю смену перемахиваться? Андрей покачал головой, надеясь, что исключительно этим их общение в итоге не ограничится.
По крайней мере, это было забавно.
А вот разворачивавшаяся перед глазами новая сцена забавной уже не была. Типичный представитель касты «качков», как сходу окрестил Санька Андрей, очевидно почувствовал ущемление своего альфа-пространства интеллектуальной поэзией.
Слушая достаточно ожесточённую перепалку, Троянский мрачнел. Вот это уже куда больше напоминало обычную сцену из школы. Хоть и, надо отдать должное Лене, она неплохо отшила здоровяка и осталась на стороне фаната творчества Брюсова, Андрей чувствовал, что это только начало конфликта.
И подозревал, что сохранить нейтралитет традиционно у него не получится. Подумалось, что было бы неплохо хоть раз в жизни побывать по другую сторону баррикад.

Лицо Овсанны на секунду выдало внутреннюю муку. Ну все, эта идеальная Елена еще и с Брюсовым знакома. Впрочем, лицо её скоро разглядилось. Ну и ладно! Есть и другие замечательные поэты. Правда, кого использовать против Макса с Еленой и, главное, как, Кора не знала. Да и не хотелось ей кого-то против кого-то использовать. Она будет упиваться в уме гордым "Мцыри" Лермонтова, отвергнутой и отвергающей "Песнью о себе" Чаренца, призывом гордым к свободе, к свету Горького и ещё много чем. Вот. Ладно. Ещё "Бурей" Брюсова. Старый-старый стих, оставшийся ещё с детства, с давно исковерканным памятью названием. Вот только не надо сейчас заниматься стихами и выпадать из разговора с Элей. Упиваться можно и потом.
Кора мужественно закупила губу и снова встала, как ни в чем не бывало. Почти. Никто ведь не обратит внимания на то, что черноволосая немного погурстнела и самую маленькую капельку поникла? Не обратит же?..
— А? Да кого хочешь зови, мне без разницы... Не сочти за грубость, я просто почти не буду у себя сидеть, мне действительно без разницы...

- Ничего, Эля, - не обратить внимание на девочку, которая сперва улыбнулась и помахала ему рукой, а потом, в толпе, разом засмущалась, было сложно. Да и... симпатичная она была, чего уж тут! Так что Тимур улыбнулся еще шире и шагнул к ней поближе.

- Это как раз не срашно, - продолжил он, обращаясь уже персонально к девушке. - На самом деле, людей с хорошей памятью на имена на Земле куда меньше, чем с плохой... Я - Тимур. Или Тим. А Эля - это ведь уменьшительное от Эльвиры, так? Красивое имя... и, мне кажется, не очень обычное. Хотя и не такое необычное, как "Овсанна"...

Хммм. Это ему показалось, или черноволосая девчонка действительно чуть дернулась, услышав свое имя?...

Табличку"Эдельвейс" успели увидеть немногие и по сути, те, кто уже подошел или был практически на подходе.
- Знакомьтесь, чего стушевались? - добродушно заметила координатор, собирая путевки и складывая их на обратной стороне таблички, прижимая большим пальцем.
Тут подошел Тимур:
- Сейчас. - улыбнулась нейтральной улыбкой вожатая. Впрочем, отвечать было не обязательно, и так перед глазами сдающие путевки. Но все же сочла необходимым. Вежливость? Этикет? Обязанность?
Быстро находя фамилии в списке, она ставила галочки напротив. Сначала Эльвира, затем Максимилиан. На Титове, Ирина Николаевна окинула парня взглядом и даже несколько удивленно поинтересовалась:
- Тебе точно шестнадцать? - пожалуй, вопрос был риторическим. Так как галочку она все же поставила.
- Мне это тоже интересно, - кто-то вкрадчивым и театрально ласковым голосом произнес почти над ухом парня.
После чего того окутал табачный дым, который вопрошающая особа и выдохнула в его сторону. Нарочно ли или просто потому, что смотрела в его сторону, кто знает.
Ею оказалась девушка с короткой стрижкой окрашенных в светлый тон волос и бросающимися в глаза ресницами, которые были очень выразительно накрашены и смотрелись не слишком естественно. Одета она была просто - джинсы и черная майка. На ногах - кеды. За спиной рюкзак, вместительный, но все не такой огромный, как обычно у девушек с кучей нарядов и прочего. Руки ее были не заняты, потому подошла к собирающимся она очень быстро, широким размашистым шагом. При этом курила на ходу и явилась как раз к моменту вопроса координатора, остановившись за спиной у Максима.
Взгляд ее был несколько вальяжным и пренебрежительным. Не на кому-то конкретно, а в целом. Представляться, как и здороваться она не спешила, продолжая невозмутимо курить, ожидая, видимо, пока разберутся с теми, кто уже протянул путевки. Свою же она изъяла сложенную втрое из карман джинс и протянула, когда Титову поставили галочку.
- Резина, - коротко сказала она.
Девушка с каре, тем временем, возилась со своим чемоданом все так же в трех метрах, пытаясь прикрутить обратно колесико. Видимо, решив, что не судьба, она занялась поиском путевки, чтобы протянуть ее координатору.
Кто-то еще выглянул из-за спины вожатой, это была русоволосая девушка с волосами до плеч, с вкраплением тонких осветленных прядей.
- Может, кому-то отдельно с табличкой встать? Вас постепенно окружают и со стороны не видно. Я вообще с трудом и то по прическе узнала. Я - Оля, - тут же представилась она остальным, поглядев на них.
Подойти ближе не представлялось возможным, так как Ирину Николаевну действительно окружили, потому она продолжила торчать у вожатой за спиной, разве что сместилась немного вбок, чтобы не напрягать человека.
Оля была одета в просторный широкий песочного цвета сарафан из льна, длиной чуть выше колен, без талии, просто расклешенный от груди. Без рукавов, с толстыми бретелями и круглым высоким вырезом. Из макияжа у нее были накрашены только ресницы. Через плечо висела небольшая вязанная сумочка в тон сарафану, рядом черный чемоданчик на колесиках. На ногах бежевые шлепанцы на низком ходу.
- Поори лучше, "Эдельвейс", "Эдельвейс", - то ли издеваясь, то ли всерьез заметила курившая. - Не видишь, она на ней пишет.
- Вы просто не толпитесь и не закрывайте меня. Вас уже много, это тоже ориентир, - ответила координатор. - Сложат два плюс два.
- Оля Матвеева, - сказала та в ответ и вытащила из сумки уже приготовленную путевку.
После чего торопливо отошла, следуя словам Ирины Николаевны. Но отошла в сторону девчонок и воодушевленно заговорила, начав улыбаться:
- Давайте знакомиться. - звучало так, будто она массовик-затейник и сейчас предлагает какое-то общественное занятие.
Госпожа Резина также отчалила курить себе в сторонке, но не слишком далеко.

"Дорогой дневник! Конечно, сейчас этой записи еще не существует, но в голове у меня она отражается как будто уже написана... Сложно представить на какие махинации, интриги и уговоры пошли родители, чтобы заманить меня сюда, верите или нет, они даже сказали, что поездка организуется наверняка прежде всего для одаренных, а олигарх просто хочет набрать побольше талантливых будущих кадров для фирм. Звучало это наивно, но я почему-то поверил. Может потому, что в глубине души я хочу верить, что не все люди являются тем, чем они являются. Прости, дорогой дневник, что не уточняю, просто так как тебя может прочитать мама, я дал себе слово не использовать нецензурную лексику для характеристики дистопии бытия."
Пришлось прервать обильный внутренний монолог, чтобы учтиво поздороваться и протянуть путевку, на соответствующий вопрос тихо назвав свою фамилию.
- Титов. Я должен быть в списке.
Смущен юноша был не только наличием вокруг как минимум трех представительниц прекрасного пола, но и тем, что одно из этих прекрасных, небесных созданий, открыв рот извергло из него то, чем нынче на улицах никого не удивишь, но для мальчика из приличной семьи звучащее почти как "Черное наречие" из произведений Толкина. Ну помните? "Ash nazg thrakatulûk agh burzum-ishi krimpatul". В любом случае именно это событие стало поводом для новой мысленной записи в дневнике.
"Впрочем, мои лексические ограничения обильно восполняют сами индивиды, даже самое прекрасное в мире, женщину, отравили они, так что за красивым лицом скрываются черви. А ведь они так и думают, именно на такой языке... Вообразите, сколько грязи впрыскивает каждый из них в ноосферу?"
Стоит ли сказать, что словив легкую меланхоличную злость, знакомиться Максимилиан ни с кем не спешил. Даже имени не назвал.

Знал Фока, что может обернуться это все ошибкой. Могло все так повернуться, что молодцы не того привели - тогда сразу его, Фоку, в петельку кинут. Он то им зачем? А могло обернуться так, что нужно было привезти Черного, да токмо для того, чтоб опрелюдно конями разорвать, правда зачем баню топить было да в рубахи с петухами одевать? А то, что пообещали пальцем не трогать, дык сейчас не трогать, а завтра - на дыбу. Да и плеть - не палец, обещали же только про палец...
Понимал это все Черный... а поделать с собой ничего не мог. Улыбался во всю рожу, когда гридни суровые, губами плямкали да прощения переспрашивали. А он, милостиво так, ладошкой одному по плечу похлопал, мол, не серчаю, иди. У самого внутри похолодело, а вдруг сейчас ото злобы кинутся, да мечами изрубят, ан нет, стоят молодцы, зубы скрепят, но стоят как вкопанные. Крутанулся Фока на пятках лихо, да пошел прочь.
А сам дальше думу гадает: коли помер тот, кому нужен он был, не "отпустят" ли его, как душегубы офеней в овраги без сапогов "отпускали"... Станут кругом перед торговцем, говорят: "Вон у тебя сколько всего, давай, мил человек, поможем донести!" А он только и просит, чтоб отпустили живого, а ему в ответ кивают, руками разводят да диву даются, мол, как такое лихо про них мог сказать. А коли отдал скарб - по темени топором, сапоги сымают и в канаву. Вот и Фока идет, а сам на поршни смотрит, не сымут ли?
По сторонам глянул - да все палаты каменные, куда ни плюнь - гридни, морды псовые! Завыть да кинуться, может в окно? Догонят, да плетей дадут. Фока чвиркнул на пол, смутился - ногой шаркнул и дальше пошел.
- Эх, а красота то какая! - Черный отринул мысли недобрые да по другому посмотрел вокруг, а смотреть было на что: тут и стены мелом измазаны, так что тронуть страшно, а шелка - шелка то весят на окнах, идешь, а они вслед за тобой колышутся, словно прощаются. Фока удивленно смотрел по сторонам, пока вели его в покои великокняжеские. Иногда руку протягивал, да в самый последний момент одергивал, еще в спину пнут, да ногами бить станут - нет, пусть отведут, а там глянем что судьбинушка выдумала!
В палату завели за столы усадили - угощают с дороги, эво как! Фока заулыбался еще шире - когда признал воеводу Мстивого. Выходит он за главного сейчас в Плоте? Говорила матушка, что непутевым Фока будет, а вон ведь как: с самим городничим дружбы водит Фока! Хватанул кренделек, пудрой снежной усыпанный, да в рот его весь!
- Меня звать Фока, - мазнул ладонью по губам и за еще одним потянулся, - Фока Черный, а кто я - от кель мне знать за что спрашиваешь? Человек я простой, коли скажут нести - понесу, да всё говорят отдай, а я что? Брал? - с этими словами он вопросительно глянул на сидевших за столом. - Вот ведь как!

Вы не можете просматривать этот пост!

Помнится, был я когда-то в Плоту. Хороший город, большой такой, красивый. И люди в нем хорошие. Вот как сейчас помню, выйдешь бывало на берег большого озера Китовый Глаз. Такое оно большое, что другого берега не видать. Пойдешь, значит, по длинному каменному мосту, али по парому, на плоту. Паромщик-то - мой давнишний друг, Микитка, он с виду мужик суровый, неразговорчивый. А как чарку ему поднеси - ууу, и пойдет у вас беседа, и не заметите, как доправитесь. Он тыщу шуток-прибауток да загадок знает, и всех вам расскажет, да таких, что мужики от хохоту с плоту валятся, а девки краснеют пуще свеклы. А как доправишься до берегу большого острова, что на птичий следок похож, так тут и увидишь во всей красе, как он есть - Плот.
И ни в жисть не верится, что когда-то на острове ни единого человека не жило. Один только сруб был, где жил старый отшельник, который Алешку Орла привечал да выхаживал опосля сутычки с Кощеем. Да, кабы не тот старец, не прожил бы князь наш столько. Да вот все равно смерть его умаяла, помяни Господи грешну душу. Ну да что это я опять - так вот: как и не бывало ни той избушки, ни трясины топкой, ни леса дремучего. Стоит на острове город с домами вот такой вышины, с улицами, камнем мощеными, с рынком большим, с церквами златоглавыми. Огни горят, люди ходят, торговля идет, детишки галдят, и колокола то и дело перезвоном заливаются. А в самой середке - палаты из красного кирпича, цветами да птицами расписанные, а на крыше - знамя Орловское, птица в солнечном кругу. Люди-то уж и забыли, какое оно было, солнце, а посмотрят на знамя - и будто в самом деле пригревает опять.
Жалко только, что вы не увидите ничего такого. Как умер наш князюшка Алексей - с тех пор будто холодом могильным веет по улицам. Притих люд честной, и носа не кажет из-за порогу. Иной раз встретишь прохожего-другого - а он домой спешит, кутается в шубенку, да все головой вертит, будто украл что. Боится. Чего боится? Неясно. Все они боятся. Мужики молчат, кулаком головы подпирают да вздыхают. Бабы - шепотом у икон в углу молятся, да все шторки на окнах завешивают. Дети - и то уж почти не играют, а это ж дети. И церкви златоглавые больше не радуют душу перезвоном колокольным - только изредка ударит колокол так тягуче: "БОООМ. БООООМ.", и совсем тоскливо становится, хоть света белого не взвидь.
Дружинников зато много стало. Везде ходят, с мечами да топорами в руках, на стенах да башнях по двое-трое, а особенно у постоялых дворов они крутятся да выспрашивают. А еще - целыми отрядами ездят то из города, то в город, туда-сюда, туда-сюда, не успел один вернуться, как второй в путь снаряжается. И лошади все в пене, загнаны, и сами дружинники еле ноги волочат. Как оса их в зад ужалила, так мечутся. Только командир ихний, Мстивой, спокойный как идол деревянный, сидит у себя сычом, да говорит люду, мол, "хорошо все будет, идите работайте с Богом". Он всегда спокойный. Но сейчас- будто ждет кого-то, и все высматривает у себя из башенки в замке, а не едет ли кто в город. И у каждого дружинника, который возвращается, все выспрашивает что-то, да подробно так, обстоятельно. Выслушает, велит отдохнуть да подкрепиться - и вновь в дорогу снаряжает.
Ох и темное же это дело видать, со смертью князя. Ох и темное.
----------------------------------------------------------------------------

Военега

Спервоначалу Военега подумала, что пришли по ее душу разбойники. Как возвращалась она с травами в деревню Хвойное, так и встретила ее девочка местная, из большой семьи. И рассказала она, что искали ее пятеро мужиков на конях, все с оружием да в доспехах. Злые были, что черти, говорили неласково, людям грозили. Все талдычил их главный, что чуяла собака след травницы. да потерялся он как раз возле деревни. Хоть перепугались деревенские, да пустили их по ложному следу. А пока - пригласили их в баньку париться, да покушать с дороги, а уж девочка-то скорей помчалась травницу предупредить.
Не знала Военега, что приметил уход девчонки один из разбойников, и проследил за ней втихомолку. И все слышал, до последнего слова. По условному свисту собрал он своих и, обогнав травницу-путешественницу, и поймал в лесной чаще. И чуть ведь до драки не дошло - уж похватались за мечи да луки, да тут встрепенулся один из "разбойников", самый молодой, красивый парень по имени Осьмуша Голубоглазый. И заговорил он с травницей по-доброму.
- Не серчай на нас, что так круто с тобой обошлись. Ищем мы тебя уж цельных две недели, по пятам идем, по лесам-болотам за тобой продираемся. Уж и двух коней волки сожрали, а одного нашего ночью за ногу кто-то тяпнул, так, что раздулась шире столба масленичного. Вот потому и злые мужики, как черти, горячатся да ругаются. Прости их. А дело-то у нас важное. Сам князь велел тебя сыскать.
Оказалось, что приняли деревенские за душегубов дружину из княжества Орловского. Вот так и отправилась Военега с ними в княжество Орловское, в стольный град Плот. Два дня они скакали без всякого продыху, так спешили. И как доправились - сразу Военегу поселили у старой вдовы, и строго наказали никуда не убегать, пока не позовут. Похороны-то - дело такое, небыстрое. А еще она слышала, как Осьмуша настрого сказал старой вдове ничего Военеге про князя не сказывать.
А что ей было сказывать? Конечно, не удержала баба языка за зубами, да ничего толком не сказала. Сказала, что князюшка Андрей все по ратному делу скучал, по былым денькам. Да и отправился, как на грех, разбойников каких-то бить. Появилась, говорят, какая-то шайка, что три села сожгла да людей всех поубивала. Два отряда отправили - те не воротились. Ну и с третьим отрядом сам князь пошел. А вернулся один, как все спали. Израненный весь, оборванный, без коня и оружия, колотил в ворота, и под ними и упал, когда открыли. А через три дня воевода Мстивой вышел к народу, и объявил - умер князь. Кончился. И что будет дальше - никто не знает.
Провела Военега у вдовы еще несколько дней. А потом снова пришел к ней Осьмуша.
- Пора. Воевода зовет.

Мать Мирослава

Про приход дружинников из Орловского Княжества мать Мирослава знала еще до того, как те оседлали коней, и получили наказ найти монахиню-чудотворицу. А потому, как они приехали - встречала она их уже у порога монастыря, с котомкой, в которой были ее нехитрые пожитки. Она уже успела попрощаться и с прихожанами, и с другими монахинями. Сказала, что скоро вернется. Солгала конечно, но Бог простит. Откуда-то знала она и то, что еще нескоро сможет снова воротиться в монастырь, но что зря людей тревожить? Бог открывал ей не все, только то, что нужно, но она и сама догадывалась - ждет ее впереди долгая дорога, а вместе с ней ждет и что-то такое, от чего веет замогильным холодном, пробирающим до самых костей. Страшно было, конечно. Но не отказать же теперь князю Алексею в упокоении?
Дружинники, хоть и суровые воины, оказались добрыми. Говорили они с Мирославой учтиво, и при ней почти не ругались, как обычно мужики между собою. Все они чем-то были похожи на ее покойного любимого - такие же крестьянские дети, простые и бесхитростные, добрые и незлобливые, и каждого дома ждала из дальнего похода жена. Чтили они своего воеводу, и чтили князя покойного, чтили пуще родных отцов, и потому-то любой их наказ исполняли точно и скоро. Правильно ее Бог надоумил не перечить им, и покорно пойти следом - ради последней воли князя дружинники бы решились и на грех святотатства, вломились бы в монастырь, и завязали бы руки и монашке. И терзались бы потом этим до конца своих дней -а им и так есть от чего потерзаться.
Когда доставили Мирославу в Плот - поселили ее в келье у местного попа, отца Митрофана. Тот привечал ее сдержанно, без радушия, но не отказал ни в крове, ни в постели, ни в хлебе. Она быстро поняла, что не любит ее поп потому, что обидел его невольно Орел. Теперь и серчает и на покойного князя, и на саму матушку.
- Неужто - говорит - я хуже, чем ты, Мирослава? Неужто мне нельзя по князю заупокойную отслужить? Чего это он на смертном одре мной побрезговал, а за тобой целую дружину послал?
Оказалось - никого князь к себе не пускал до самой смерти. Ни священников, ни родных своих сыновей, ни жену, ни друзей ближайших. Всех из своего дворца разогнал, а потом и повелел - немедля гоните за матерью Мирославой в дальний монастырь, и как хотите приведите ее ко мне. Не знала и сама матушка, за что ей такая честь выпала, но повинилась перед попом Митрофаном. И от учтивости и кротости женщины растаяло сердце старого настоятеля. Повинился и он, что так неприветлив был, да говорил невесть что. Благословил ее на отслужение заупокойного молебна.
Только Мирослава знала уже - не за молебном заупокойным ее позвали. И не из-за того Алексей Орел всех из дворца своего выгнал, что кем-то побрезговал. Тут другая причина была, ей неясная.
Но скоро она выяснится. Уж зовут ее снова.

Иван Поундс

Никогда еще в жизни своей Иван не хаживал в такие дали. О матушке-Руси он слышал только от матери да от отца родного, и слушал все эти истории как сказку, древнюю притчу про неизведанные земли и невиданные чудеса. А теперь, будто прямо из тех сказок получил он нежданную весточку, да как! Прямо от птицы гордой, Сокола-ясные очи! Новость только была нерадостной- умер какой-то Алексей Орел, и требуется ему, чтоб всенепременнейше был на похоронах славный охотник на нечисть, сэр Иван Поундс. И не знал он никогда этого Орла, и Русь была далеко - а не удержался он. С первым же кораблем и отправился.
Уж и натерпелся он страху! Моряки, люди бывалые, и те каждый раз шли в море как в последний. С тех давних пор, как исчезло солнце с луной, страшно стало ходить по морю. Кругом темнота, холод и туман, и будто нет и не было ничего, кроме соленой воды да суденышка их небольшого. То и дело случались штормы с грозами и молниями. Из-под воды вылезали уродливые и склизкие исчадия, пытаясь схватить кого-нибудь. Из ниоткуда в морском тумане доносились голоса, звавшие Ивана по имени. Огоньки разных цветов мелькали вокруг, и медленно садились на мачты, обвешивая их гирляндами. А если перегнуться через борт и посмотреть вниз - иногда видно, что там, на дне морском, остались целые города, в которых теперь рыбы живут да морские гады.
Иван вместе со всеми моряками боролся и со стихией и со страхом. А Сокол - будто ничего и не боялся, и сам своим видом внушал морякам такой же уверенный настрой. При случае птица дорогу показывала, при случае - прилетала с небольшой добычей, и как мог, всячески оберегал своего спутника.
К концу плавания не стало пяти моряков - кого волною смыло, кого гады морские утащили. Но Иван целым и невредимым добрался до берега Руси. А дальше Сокол вел его за собой, летя впереди и показывая дорогу до княжества Орловского. Попутно заходил он и в города да деревни, провианту пополнить да работой мелкой перебиться. Люди сперва хмурились, слыша косноязычный слог Ивана да фамилию его бусурманскую, однако русский человек гостей привечает, и потому редко ему отказывали в крове и хлебе. Так, потихоньку, и доправился до Орловского княжества и славного города Плот.
Он зашел с другой его стороны, и на озере Китовый Глаз встретил его паромщик Микита. От Микиты, после того, как задобрил старика глотком деревенской водочки, прикупленной загодя, Иван узнал, что не первый он тут проплывает по такому заданию. Но первый, кто из таких далеких краев вызван. До него еще было несколько путников, коих позвал на свои похороны князь Алексей, а других, он слышал, и вовсе дружинники приволокли. А окромя них больше никого пущать к себе князь не велел.
Не дали Ивану отдохнуть с дороги. Как показался он у ворот - так сразу окружили его дружинники, и повели в княжеские палаты. Давно, говорят, ждем тебя, уж думали, не доправишься совсем. Еще бы день - и без тебя начали. А Сокол так и сидел важно на плече у Ивана, будто все так и надо. А раз Сокол не боится - чего бояться и бывалому охотнику?

Фока

Фокину поездку до князевых владений доброй и легкой не назвать. Уж до чего ему повезло, что в последнюю секундочку его из пеньки вытянули, спасители его сильно жаловать тоже не стали. Сразу видна кость эта законницкая, их бы воля - сами бы посмотрели, как татя на суку вздернут. Но слово князя для них повыше закону, так что обошлись они только парой оплеух на дорожку, да взвалили связанного на лошадиный круп, чтоб не вздумал, чего доброго, удрать. Вот так, связанным, да с мешком на голове, Фока Черный и доехал до Плота. И думалось ему, что лучше б его убили. Неудобно было ехать перекинутым поперек конской спины, когда от галопу неистового всего трясет, как осиновый лист в грозу. Руки-ноги при том закручены путами, а веревки в костлявое тело врезаются хуже удавки, да еще и дождь хлещет как из ведра, ни одной сухой ниточки не осталось. Разве ж можно так с живой душой?
Развязали его только у самого Плота, чтоб мог хоть кости поразмять, да дали чутка отлежаться. Сообразили, дурные головы, что эдак живого и не довезут. Но ласковей не стали - потом опять руки заломали да так и повели, ничего не слушая. Но досталось им за это.
Фоке Черному было невиданное почтение оказано - сам воевода Мстивой встречал его у ворот. и как увидел - нахмурился бывалый воин, сдвинул брови да руки в боки упер. На своих "орлят" злобно так косит, да спрашивает строго.
- Ну? И чего это гость, князем приглашенный, в веревках стоит? Вы что же, так и везли его от самого Мурома?
Пристыженные дружинники кинулись было оправдываться, что и вор тот Фока, и веры ему никакой, что удерет он, только его отпусти, а потом ищи ветра в поле. Но Мстивой только головой качал с укоризной.
- Вор или не вор, а сам князь его звал сюда, значит гость он здесь. Развяжите его поживей, да накормите и в баню. Мужик еле на ногах стоит, еще и ему тут похороны справим.
А самому Фоке, подойдя к нему, сказал тихо.
- Добрый я, но до поры. Вздумаешь и в самом деле убежать - велю травить собаками. - А потом по плечу хлопнул. - Не боись, Фока, коли князь тебя звал, так никто тебя боле пальцем не тронет. Жди в городе, пока не позову тебя на поминки.
А позвал он Фоку на поминки всего-то через денек. Того уже и вымыли, и попарили, и накормили. Хоть и кривились дружинники, а все по наказу исполнили, и даже сквозь зубы повинились перед Фокой за то, что горячку спороли. Да предупредили - не шали тут! А после - сразу в княжеские палаты.

Виктор Свет Сварожича

Тульского богатыря дружинники шли уговаривать с понурой головой. Слава про него была такая, что никак не чаяли взять богатыря силой, ежели заартачится и не захочет последнюю честь князю Алексею Орлу оказать. Да и тульский князь, самвластью облеченный не меньшей, тоже может не отпустить верного богатыря. Однако боярин и князь Тульский приветствовал Орловцев радушно, и сам сказал богатырю - езжай с ними, Виктор. Расскажешь потом, чем чести такой удостоился.
Алексей Орел ведь - тоже богатырь, и тоже крестьянского роду-племени. Однако - самого Кощея ходил бить вместе с Иваном Царевичем. И сам Виктор, наверное, хотел тогда Кощею бока костлявые намять, да не сложилась судьба к тому походу присоединиться. А теперь - будто за тот раз расчет, ему теперь выпало идти ратной дорогою, Русь спасать. Только понял он это не сразу.
По дороге он разговорил дружинников. Те и рассказали по секрету.
- Не верь, богатырь, что князя Алексея какие-то там разбойники одолели. Он хоть и в годах был, и сила была не та, да все равно не было ему равных. Не успели б те шельмецы и ртов открыть, как он бы их одним выстрелом всех пронзил. Это что-то другое было. Что-то нечистое.
Дальше - больше. Рассказали они ему, что сгинуло до этого два отряда отборных дружинников, отправившихся разбойников ловить неведомых Разбойники те целые села жгли да людей лютой смерти предавали, а ничего не брали - ни золота, ни серебра, ни меди, ни единой пуговицы не унесли, все жгли с домами. Алексей и решил - нечего сорить дружинниками, сам туда с верными людьми поехал. И один из них живой-то и вернулся- только все равно потом помер от таких ран.
- Не разбойники то были. Мы туда ездили, своих собирать. - Говорил понуро один из дружинников. - Проверили следы на земле. Кто бы ни убил их - один он был одинешенек. И хоть крепко ему досталось, много кровушки потерял, да все ж предал смерти лютой и дружину, и самого Орла.
Вот тогда-то и понял Виктор, Свет Сварожича, что настало теперь его времечко, его черед. Выродилось без солнца красного еще какое-то могучее зло, что алкало крови, и всеми силами желало погубить людской род.
До Плота добрались без приключений. У парома распрощались дружинники с Виктором, и поскакали обратно - кого-то еще им надлежало найти, да поскорей. Наверное, еще богатыри нужны. А Виктору что? Он и передохнет пока с дороги - в Плоту завсегда найдутся добрые люди.
В Плоту он прибился к большой крестьянской семье, где все от мала до велика работали, не разгибая спин. Поселили они богатыря в сарае, а взамен он чем мог, тем помогал им по хозяйству. Пригодилось ему кузнецово ремесло, уже слегка подзабытое за ратным делом. Да и детишки совсем привыкли к нему - постоянно звали дядькой, и просили покатать, или смастерить для них какую-нибудь игрушку. Совсем незаметно и подошло время провожать князя в последний путь.

Ратибор Серый

Оборотня выследить для княжеских дружинников было работой трудной. Поди-ка найди того, кто и сам не знает, куда его ноги занесут, и где он спать будет. Не сыщешь того, у кого дом - вся лесная чаща, что есть на Руси. Однако хоть и невозможно было - а исхитрились дружинники, нашли волколака Ратибора Серого, как и велел им в своей последней воле князь Орловский, да воевода Мстивой. Изрыли всю землю носом, загнали коней, а собаки, почуяв оборотня, со страху все поразбежались, а все равно - подкараулили, окружили. и только тогда заставили взять бумагу. А потом сами же ему ее и читали, раз уж оборотню, что вырос в лесу, не было как грамоте обучиться да азбуку узнать.
То-то удивились дружинники, когда заросший шерстью страшила сказал, что сейчас же побежит к князю, раз тот приглашает. Те уж и сети изготовили, и капканов понаставили вокруг логова, и арканов-ошейников - а он сам идет, куда ведут. Ну и повели, что поделать. А уж в городе что началось! Как пройдет Ратибор мимо чьего дома - так собаки с цепей рвутся, а кони ржут да на дыбы становятся. Чуют волка, чуют хищника лесного, боятся. Домашние звери - они не чета лесным, они как люди совсем, лес и все, что из него, для них - чужаки опасные, которым абы чего сожрать. Люди его тоже не привечали - хоть и не знали, а чувствовали, да спешили уйти с его дороги. Поселили его у слепой старухи, которая давно уж была разумом скорбна - да и та поначалу перепугалась до смерти. Однако оно ничего - хоть оборотень был наглый, дикий и не умел ложку держать, сумели они ужиться. А там уж и позвали наконец Ратибора в палаты княжеские. Пора.
------------------------------------------
Дворец князя Алексея стоял на небольшом пригорке, и мрачной скалой нависал над Плотом. С тех пор, как умер Алексей, по его приказу выгнали из замка всех людей, да перекрыли все входы, у каждого поставив стражу. Никого внутри не бывало, кроме мертвого которого там оставили. Как собрались путники у крыльца - так стража расступилась, и нехотя отворила перед ними дверь. А как ее один дружинник отворял, остальные свое оружие изготовили, повытаскивали мечи из ножен.
- Пошли. - Скомандовал тот, у которого были ключи.- Да шевелитесь.

А внутри было и того страшней. Все окна да зеркала были позавешаны белым полотном. Огни, хоть и зажгли загодя все факелы, свечки да лампадки, какие нашли, все равно не могли до конца одолеть темноту - в темных углах будто кто-то притаился, а тени множились и дрожали, как живые. Гулко отдавался в пустых коридорах топот множества ног, да только нет-нет, да вкрадывались в него чьи-то чужие шаги, будто шел кто-то невидимый за ними по пятам. И не пробежало ни разу мыши, ни паучка не проползло, а Сокол-ясны очи хоть и сидел на руке своего нового хозяина, да все равно беспокойно крыльями тряс да нахохлившись головой крутил.

Вскоре дошли все гости приглашенные до большого зала, где в былые времена принимали большие пиры. Но теперь не шумят тут гости из ближних городов да дальних заморских стран. Не веселят народ шуты да песельники, не льются вина да меды, и не слышно веселого гомона да дробного топота танцующих каблуков. Тихо тут и пусто, светит один камин у дальней стены, скалятся со стен звериные головы, да ветер холодный гуляет. Два длинных стола из красного дерева растопырили свои фигурные ноги, готовые держать на своих спинах хоть двести пудов еды, да не было на них и скатертей даже. А все поминальное застолье уместилось в самом его начале, на дальнем от прохода конце.

Там, во главе стола, восседал воевода Мстивой Железный - варяжского роду воин, закутанный в пышную медвежью шкуру, под которой тускло поблескивала боевая броня с рисунком орла в солнечном кругу. Шлем его лежал рядом, на столе, и было хорошо видно его лицо - спокойное, уверенное, с твердым взглядом из-под кустистых бровей. Не двигаясь даже, одними глазами он прошелся по собравшимся, да задумчиво погладил заплетенную в две малые косы бороду.
- Не все. - Подытожил Мстивой недовольно. - Ну, может еще придут. А вы садитесь, гости дорогие. Чай устали вы с дороги долгой.
Он указал на десяток стульев из целого ряду, которые одни не были накрыты белой простыней. А на столе их ждала простая, но богатая закуска, разложенная по блюдам. Каждый мог себе взять, что он хочет. Не было только ничего горячительного - ни меду, ни зелена вина. А как все расселись, Мстивой назвался.
- Коль кто не знает, воевода я городу Плот, а кличут меня Мстивой Железный. Был я тут с самого начала, вместе с Алексеем сами первое бревно закладывали. А вы... Пусть каждый по очереди встанет, да назовет себя, и расскажет, кто он есть. И другие пусть послушают, познакомятся. предстоит вам вместе пробыть немало времени.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Эрвин внимательно выслушал девушку, после чего кивнул. Закончив с поеданием яблока, он резко поднялся с места, поставил стул на место с которого его взял и кивнул Кэй, зазывая ее с собой. Ждать ее не стал, а сразу пошел на выход. Колдунье пришлось буквально вскакивать с места и бежать следом, чтобы не потерять одиозного рыцаря из виду. Молодой дракон, же, даже не оглядывался. Просто шел вперед, ведя девушку по коридорам.
Через некоторое время они пришли в большой холл, уставленный столами и кроватями. Узкими, на одного человека не более. Тут было много девушек, практически все одеты в белые халаты. Старшей над ними была крупная женщина, больше похожая на переспелый арбуз, с большой выпирающей родинкой над глазом. К ней и привел Иву рыцарь. Мать Орхи, старшая над сестрами милосердия. Передав Кэй ей, Эрвин направился прочь. Мать Орхи же, выяснив что колдунья занималась примитивным целительством посадила ее за один из столов. Ее заданием был прием раненых, определение тяжести ран, если рана легкая, то наложение повязки, если серьезная, то направление дальше, к коновалам. Выглядело просто.
Но как оказалось, совсем не так, как выглядело. Сначала шли простые. У кого то порез, у кого-то ушиб. Максимум что попадалось это переломы. А потом начался кромешный ад. Ожоги, тяжелые травмы. Сестры в зале не справлялись, пришлось бросить стол и помогать лежащим. Сердце выло от боли, когда шагала мимо раненых. Крики, вой, мольбы, проклятья. Но Кэй не смотрела на этих. Кто кричит, тот еще поживет. У того еще нормально. Она высматривала тех, что притихли. Что тяжело дышат, что глаза закрывают смиренно. К ним спешила в первую очередь. Сидела над ранеными, провожала в последний путь умирающих. Бинтовала, уговаривала, уверяла. Казалось что она среди этих людей уже вечность, время тянулось как теплый, только из улья, мед. Пальцы начали коченеть от количества перевязок. Спина, которую приходилось сгибать в три погибели, чтобы перемотать/переложить раненого, тяжело ныла. Голова вспотела. Волосы были мокры, словно только из воды.
Апогеем всего стал молодой парень. Лет пятнадцати. Наверное рыцарем хотел быть. Вся кровать, устеленная белым простирадлом под которым для мягкости насыпали соломы, была красной. Да и сам парень ниже пояса был весь в крови. Ему оторвало ноги ниже колен. Несмотря на жгуты и повязки кровь все еще выступала. Как старой впитавшейся, так и мокрой, свежей. Кожа была белая, как свежевсбитая сметана. Потеря крови была фатальной. Парню оставалось совсем немного. Он уже и не шевелился толком. Заметив что к нему кто-то подошел он повернул голову. У него уже был помутненный взгляд, он смотрел но не видел. Он посмотрел на Кэй и попробовал улыбнуться. Ухватился за руку девушки. Сквозь боль он процедил:
- Сестренка? Я знал что ты придешь... спой мне, как когда-то... как мама...
И Кэй пела. Потом уже и не вспомнит что именно. Помнила только мертвеци бледное лицо того парня. Тяжелую улыбку. Последнюю улыбку. После которой он обмяк и отпустил руку колдуньи. Помнила как опускала веки парня. И помнила слезы. Жгучие. До самой души прожигающие в ней все есство.
Очнулась Ива в постели. В той комнате, что ей предоставила леди Винхоутер. Вокруг царила темнота и тишина. Все утихло. Передышка? Тело ломило от усталости. Попыталась вспомнить как сюда попала, но так и не смогла. Все что помнила это перевязки, раны, попытки спасти обреченных на смерть людей. Сколько времени прошло? Сквозь одно из окон на Кэй смотрел месяц. Его сияние немного разбавляло темноту вокруг. Кажется время уже далеко за полночь. Скорей всего ближе к утру уже.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Возможно, не будь леди Лин Вонхоутер холодной как лед стервой, она бы сейчас тоже улыбнулась. Сочувственно как лорд Лок, или жалеющий как Рихтер. Но ледяное лицо женщины в мантии не выражало абсолютно никаких эмоций. Холодный взгляд зеленых изумрудов, которыми отблескивали глаза, словно пытался прожечь дыру в стоящей перед ней Доре. Или, быть верным, Кэй Плакучей Иве. Колдунье из леса, что далеко отсюда.
- Распоряжаться судьями людей? Долг? Девочка, ты все еще не поняла, что вокруг война? Смерть и убийства? Насилие и кровь? Ты считаешь, если у тебя есть своя жизнь, свои надежды, свои чувства, кому то не наплевать на тебя? Будто судьба дала тебе рок, который нельзя изменить? Я тоже попала сюда когда-то давно. Еще меньшей и более наивной чем ты. Но я быстро усвоила. Война это не ты. Не я. Не он. Война это молот, занесенный над наковальней. Это серп, срезающий жизни одним махом. И нельзя быть посредине. Ты либо тут, либо там. Либо жива, либо мертва. Ты не знаешь когда на тебя налетит очередной отряд всадников, ты не можешь предугадать где тебя встретит стрела. Ты не знаешь погибнешь ли сегодня во сне, от шального снаряда, или завтра, от руки какого-то мясника. И если ты считаешь что все мы, пешки в руках судьбы, что все умрем, то вон там в углу веревка. Балка в комнате весьма прочна, тебе хватит. Мыла предлагать не буду. Такая роскошь не для слабых. Иначе, СОБЕРИСЬ. Возьми себя в руки и задай вопросы. Что ты можешь сделать. Как поступить в данной ситуации. Как использовать все с пользой. Война быстро учит, а двоечников на второй год не оставляет. Запомни одну простую истину. Ты либо выживаешь, побеждая обстоятельства, либо гибнешь под грузом своей несостоятельности. Та армия, которую ты видела в палантире, это не видение. Не будущее и не прошлое. А настоящее. Наступление было прогнозируемо. Никто не ожидало его так рано. Но и Бракенлок не из сена состоит. Воины замка отважны и крепки духом. С нами Рассветный Дракон. Я не знаю почему он добр к тебе. Почему помогает. Его разум и мысли не в моей власти. Однако в тебе я вижу стержень, вижу волнение. И вижу ненависть. Ты считаешь что выше нас, что лучше. Что мы плохие, а ты хорошая. Но ты ошибаешься. Нет белого и черного. Война - это конфликт серости. Конфликт мелочности. Конфликт всего худшего что есть в любом дышащем существе. Забудь о рыцарях. О доблести. О цели высокой нематериальной. Это пропасть, которая поглотит тебя и погубит. Есть только жизнь и смерть. И ты тут, потому что тебе повезло. Жизнь выбрала тебя, тогда как многие другие пали в объятия смерти.
Высказав все что было на уме, Лин поправила мантию, вновь взглянув на колдунью. Презрение. Кэй видела в ней презрение. Не гнев или ненависть. Презрение. Жгучее и унижающее.

Рихтер даже не шевельнулся, когда Кэй открыла правду о том, кто она. О том, что происходит в землях откуда она. Но не сенешаль был предметом внимания колдуньи, а лорд, сидящий на массивном троне. Илинай, лорд-дракон, больше похожий на измученного временем и навалившимися тяготами мужчину, чем на того самого мифического дракона. Когда Рихтер о нем говорил, он был преисполнен почтением, даже благоговением. А тут, в этом зале, сидит простой человек. Такой же как старец, такой же Кэй. Только "благородных" кровей. Как и многие из лордов дома, в Летании.
- Ах. Летания, - отозвался наконец Лок, - Я сам оттуда. Когда-то жил там, но потерял друга, а сам отправился в изгнание. Заняв его место тут.
А потом повисло молчание. Рихтер схватил колдунью за руку, чтобы она не вздумала отвечать, да и вообще что либо говорить. Оберегал от гнева? Лорд допил свое вино, отставил кубок, встал и приготовился было что-то сказать, как откуда-то из-за стен прозвучали сурмы. Все замерли. Один раз для своих. Два раза, для гостей. Три раза - для врагов. Когда звуки рога прогремели трижды, сенешаль, который казался омутом спокойствия, побледнел.
- Что же. Похоже что Крес отважился на штурм гораздо раньше, чем мы того ожидали. Рихтер. Позаботься о припасах. О людях и порядке. Ну ты знаешь, - и махнув рукой отпустил старца, который сразу же поспешил прочь от покоев.
Достав из-за спинки трона ножны, в которых покоился меч, лорд Лок начал спускаться вниз, к Кэй.
- А что касается тебя дитя, то... как бы это сказать. Я в курсе того зачем ты тут. Но, как видишь, сами обстоятельства против того, чтобы ты покинула Бракенлок.
Подойдя немного ближе к девушке, Илинай на миг застыл. Потом вдохнул глубоко, принюхался. Улыбнулся. Он не казался таким грозным и злым, как могло бы показаться с первого взгляда. Неужели его характер на столько вспыльчив и изменчив, что Рихтер удерживал девушку от попытки сказать хоть слово во время его речи?
- Завтра погибнет много хороших мужчин. И тебе стоит молиться всем известным богам о них, а не только о том единственном, что волнует твою душу. Тебе стоит пойти выспаться. Потому что завтра такой возможности может и не оказаться.

Все разом закрутилось-завертелось в голове, выбивая землю из под ног, унося в вихрь памяти, сбивая с толку: танцы, мама, обучение, драки... Воспоминания сменялись одно за другим, возвращая Анну - прежнюю Анну - в собственный разум.
В себя ее вернуло ощущение опасности. Первобытный, инстинктивный ужас вопил в ней: беги, беги не глядя, просто несись вперед, БЕГИ!
Мгновением спустя она вновь услышала то, что вызвало этот страх: где-то за спиной зарычали и яростно лязгнули зубами.

Рихтер задумался. Слова девушки запали ему глубоко в душу. Наверное только сейчас Кэй заметила, на сколько усталое у него было выражение лица.
- Я бы не сказал что борьба безуспешна. Все же Бракенлок стоит неподвижно уже множество лет. До моего пришествия сюда, уверен, что и долгие годы после моей смерти. А пятнадцать-двадцать лет... Время для дракона идет иначе, чем для человека. Что касается туманов... Магия, проклятия, яд. Он впускает, но не выпускает. И если яд, можно преодолеть с помощью зелий вистани, то лишь немногие способны победить его стражей.
На вопрос о том, сможет ли колдунья покинуть Шварценхельм, сенешаль промолчал. Но его молчание было громче за любое "да", за любые слова и уверения. Девушка понимала, что старик не хотел ее расстраивать.
Разговор был прерван громким грохотом. Это открылись двери. Кто-то толкнул их на столько сильно, что те ударились о стены, чуть было не слетев с петель. В сад вошел человек, в темно-красного цвета латах, украшенные драконами. Только шлем, голову дракона, теперь он держал под пазухой. Светлые, солнечного цвета волосы, зеленые глаза. Молодой дракон, как его называл сенешаль, вошел в сад не с пустыми руками. Эрвин нес белую розу. Большую, какой Кэй еще никогда не видела. Рыцарь подошел к пруду в воде которого болтала ногами краснощекая брюнетка. Парень опустился на одно колено и протянул цветок девушке.
- Дама сердца, - тяжело вздохнув сказал Рихтер, - совсем молодому парню ум помутила. Леди Вонхоутер взбешена, рвет и мечет, но ничего поделать не может. Музы под защитой лорда Лока. И никто не вправе причинить им вреда.

Забрак слегка помедлил. Затем мотнул головой и решительно двинулся вперёд. Глупо было бы изображать крутого мужика внизу, а сейчас робеть как трандошанка перед первой кладкой яиц. Поэтому Терек откинул полу плаща и демонстративно положил руку на моргенштерн.
"Если он заходится меня поджарить - даже напрягаться не нужно будет" - Зло подумал он, глядя на дверь впереди. - "Просто открыть и шварк-шварк-шварк"

Седовласый старик залился краской, словно малец, которого поймали на краже сладкого.
- Нет, что ты, - поспешил успокоить девушку сенешаль, - никаких жертв. Мы таки цивилизованные люди, человечность в Бракенлоке на первом месте. Речь идет о куда более приземленных понятиях. Вы верно заметили, все эти девушки из Запределья. Как и вы. И как и вы, все они дары лорду Локу. Каждая пыталась дать ему дитя, но ни у кого не получилось. Все, кого ты видишь тут, очарованные лордом, пожелали остаться в садах, служить вдохновением и музой. Или наложницей. Кто как. Были и такие, что покидали замок... но это уж очень редко.

- Ты чего остановилась? - со страхом и безграничным удивлением шикнула на нее незнакомая светлокожая девица. - Танцуй! Танцуй во славу великой Алмии! Не гневи богиню! И надзирателя... - кто-то легко подтолкнул в спину, вынуждая прийти в себя. Кто она? Что здесь делает? И... где это - здесь? Пара быстрых взглядов вокруг. Она находилась в огромном помещении, судя по всему - храме, стены которого были сложены из гладкого бирюзового камня. С потолка по стенам спокойными струями текла вода. Свет лился, казалось, отовсюду. Девица за спиной снова умело пихнула локтем, на сей раз гораздо более ощутимо. Повинуясь ей, брюнетка двинулась дальше. Тело автоматически исполняло движения причудливого танца.
Она и еще несколько молодых девушек, одетых в легкие полупрозрачные ткани, без какой-либо косметики на лицах и теле, с венками на головах, двигались в танце вокруг высокой статуи, изображающей очень красивую женщину в голубых и зеленых одеждах. Прямо из каменных ладоней статуи к ее подножию стекала вода. Только сейчас девушка заметила, что каменный пол так же покрыт тонким слоем теплой воды. Не прекращая танцевать, девушка следом за низенькой блондинкой приблизилась к какому-то прислужнику и приняла от него блюдо с фруктами. Она внезапно осознала, насколько голодна.
- Не сейчас! - возмущенно шепнули сзади.

Легко взобравшись на коня, Кэй глубоко вдохнула. Впереди ждал весьма опасный путь, полный неизвестности. Поднялся ветер, сильный, порывами пытавшийся столкнуть двух наездников на пути к туману. Айдан попросил держаться и тут же пришпорил лошадь. Пара быстро помчалась на встречу ветру. В торону темного королевства, от которого так и веяло прахом и отчаянием. Но паладин неумолимо гнал вперед. Все чаще оглядываясь в сторону поста. Каждую минуту, каждую секунду он ждал того, что с той стороны протрубят горны, что заржут кони, что бросится вперед погоня.
Впереди, прямо в тумане, замелькали огни. Раскатывал гром, сверкала молния. А еще Кэй отчетливо слышала крик. Визг, на самой грани отчаяния, а когда были совсем близко к туману, в его сизых клубах Ива заметила тени. Метающиеся со стороны в сторону, в диком сумасшествии, а так же силуэты, большие, непонятные и совсем уж монструозные. А потом начались крики. Громкие, полные нестерпимой боли.
Когда были уже у самого тумана, в их сторону полетели головы. Срезанные, будто одним ударом. В шлемах, без них. С длинными волосами, короткими. Взъерошенными и кудрявыми. Единственное, что было неизменным, это полное ужаса выражения лица. И кровь. Кровь, которая стекала с глаз. Айдан не останавливал коня, а лишь гнал его быстрей. Вперед. Все сильнее сжимая руку Кэй.
А потом они въехали в туман. Лошадь неистово храпела, дергалась со стороны в сторону, но паладин цепко держал вожжи, не давая коню сбиться с пути, вернуться на прежнюю колею. Вокруг творился хаос, доносились крики и вопли, вспышки огня и запах горелого мяса. Пришлось уткнуться лицом в спину Айдану, чтобы не задохнуться от смрада, который исходил со стороны. И страха, который пробирался под кожу, впитывался в мясо, добираясь до самых костей.
Казалось что прошла вечность, прежде чем лошадь замедлила свой шаг. Вокруг было тихо. Подняв голову, Кэй увидела, что они выехали на старое кладбище. Всю округу заливало солнце. Ворота, ведущие на это кладбище были ржавыми, а одна из дверей устало наклонилась к земле, висящая на одной только петле. Болльшая часть надгробий была разбита или лежала на аллее между могилами. Плакучие ивы стояли с вывернутым к верху корнями, больше похожие на дивные морские растения, выброшенные прочь подземным морем. Повсюду валялись кости. В некоторых местах их снесли в одну кучу, но при этом в ней не было заметно хотя бы одного черепа. Чуть дальше стояла небольшая часовня, такая же старая, заброшенная, побитая временем. Там когда-то справлял свои службы священник. Отпевал мертвых, давал слово напутнее живым.
Но, судя по состоянию кладбища, все это было очень давно. Хотелось улыбнуться, вздохнуть на полную грудь, сказать что наконец-то все хорошо. Что старая ведьма обманывала их. Но тут Айдан пошатнулся. Наклонился вперед, а потом покосился совсем в сторону. Кэй попыталась его удержать, но парень был слишком тяжелым. Он рухнул наземь, тяжело грюкнувшись на холодную, черную землю.
Вдали виднелись шпили высоких башен.

Оценив обстановку, Линдли решила, что лучше всего попытаться влезть в самолёт, когда он будет на стоянке. Там уже стояли бок о бок три летательных аппарата, в том числе один здоровенный самолёто-звездолёт. Какого-либо движения в них или вокруг Линдли не заметила. Машина вуки должна была стать четвёртой в ряду. По крайней мере с двух сторон вход в неё оказывался прикрыт (с одной стороны другим аппаратом, с другой - её собственным фюзеляжем).
Прихватив поудобнее сумку, девушка быстро, но без суеты направилась к стоянке. До неё было метров четыреста. По пути Линдли разглядывала окружавшие лётное поле строения и осветительные вышки - нет ли там телекамер? Всё-таки аэропорт - самое цивилизованное место в городе, тут может быть и наблюдение, и охрана. Ничего похожего на камеры увидеть её не удалось. Но это не значило, что их действительно нет. Сердце Линдли сжимались, а колени мелко вздрагивали при мысли, что её могут поймать на взломе. Что тогда делать? Отстреливаться? Убивать? Сдаваться и терпеть наказание? Девушка глубоко вздохнула. Нет, лучше вообще не думать об этом. Главное - быстро открыть дверь и залезть внутрь! И всё с таким видом, будто она имеет на это право. Даже если камеры есть, откуда охранникам знать, что Линдли - не хозяйка самолёта?
Тягач, между тем, закончил своё дело и покатил обратно к ангару. Он проехал метрах в двадцати от Линдли - девушка шла к стоянке не по-прямой, а делая крюк, чтоб было труднее понять, куда она направляется. Трюк сработал - механик даже не повернул головы в её сторону.
Но вот наконец и самолёты. Линдли вздохнула свободнее. Обойдя весь ряд летающих машин, она вошла в промежуток между "своей" и соседней. Самолёт вуки был развёрнут кабиной к лётному полю. Он отбрасывал небольшую тень. Линдли с усталым видом прислонилась к фюзеляжу, скрывшись от солнца.
У неё уже были "наработки" из воровской жизни, как действовать. Расстегнув сумку, Линдли вынула радиотелефон, набрала "от фонаря" какой-то номер и начала делать вид, что с кем-то говорит:
- А я уже здесь.. А ты как думал... Нет, я не знаю....
При этом она смотрела будто бы на лётное поле, как если бы собеседник находился где-то там, а на самом деле - на дверь в метре от себя. "Разговор" был нужен просто чтобы оправдать своё стояние здесь.
Дверь запиралась надёжно. Тим Хойт явно берёг свою технику. Замок был интеллектуального типа, с маленькой камерой - он распознавал хозяина и открывал только ему. Никакой взломщик низкого и даже среднего класса с ним не справился бы. Но Линдли принадлежала к "элите" воровского мира. Она знала, какие программы обычно управляют этими замками, и знала о багах в некоторых из них. Показав замку определённый образ, можно было вызвать "глюк" его софта, приводящий к открытию. Главное - угадать, что за софт там установлен. Тут уже ничто, кроме опыта, не поможет.
"Поговорив" пару минут и успев за это время составить план действий, Линдли убрала рацию. Достала маленький голографический проектор. Поднесла его к глазку камеры. Удерживаясь от желания воровато оглянуться, начала выполнять манипуляции...
Через минуту дверь мягко отъехала в сторону.
Линдли тихонько взвизгнула от восторга. Получилось! Бросив проектор в сумку и еле заставляя себя двигаться неторопливо, она забралась в кабину.
Здесь было тесно и душно. Солнце светило в окна правого борта; в его лучах кружилась потревоженная пыль. Пахло чем-то прелым. Стоя чуть согнувшись, Линдли окинула взглядом шесть пассажирских и два пилотских кресла. Да уж, на этом самолёте точно летал вуки! Обивка пилотских кресел была вся в линялой шерсти.

Вы не можете просматривать этот пост!

"Или просто дай" - Мысленно произнёс забрак, не далее чем десять секунд назад наблюдавший на взглядами, которые тви'лекка дарила поджарому механику. С лёгким удивлением, забрак отметил, что и сам не отказался бы от такого взгляда.

Кашлянув, он сложил руки на груди и лёгким кивком рогатой головы отмёл эти мысли в сторону.
- Действительно неплохое было корыто. - Немного невпопад ответил забрак скорее своим мыслям, а не на предложение Линдли. - Несуразное, но неплохое.

- Сколько хочешь за винтомоторник? - Видимо, предложение поделиться ещё частью денег не нашло отклика в душе мужчины. К тому же можно всё провернуть за бесплатно. А если Линдли провалится, то и ей отдуваться, хе-хе. - Только учти, что мы бедные пилигримы, скитающиеся в поисках лучшей участи. Гм.

Переизбытком чувства юмора забрак явно не страдал, поэтому можно было только догадываться, сколько усилий стоила ему эта фраза.

Вереск наблюдала со стороны за перепалкой мужчин и пока не вмешивалась. Каждый из говорящих был прав по-своему.
Гуннар вел себя агрессивно. Девушка отчасти понимала нахлынувшие на капитана чувства, но сейчас от него зависели жизни его людей, и по ее мнению, такое поведение было не достойно командира. Ему нужно собраться и поостыть, думать головой, а не кулаками.
Вонарат как всегда язвил. Другого поведения от ученого ожидать не следовало. Как говориться «горбатого могила исправит». Вереск за время путешествия уже попривыкла к его манере общения. И, исходя из собственных наблюдений, сильно ссориться с алхимиком никому не пожелала бы, так как оппонент, по каким либо видимым или не видимым причинам мог случайно умереть.
Бейнир был как никогда рассудителен. Сейчас он являлся самым адекватным из собеседников и предлагал реальное дело.

Новости о хищниках не удивили капитана. В любом случае они теперь сыты и если не лезть к их логову, что судя по-всему было в горах, то они нападать не будут. Не должны.
А вот рассказы нанимателей радости не приносили совсем, а особенно их дальнейшие планы. Сидя на песке, капитан подал голос:

- Вопрос: где обещанное нам золото? Где богатства?

Капитан стальным взглядом смотрел поочередно в глаза каждого из нанимателей.

Вы не можете просматривать этот пост!

Конец? Ха! Вуки не страшит конец. Зато он не будет вечно летать на орбите Татуина. Быстрая смерть не мучит.
Вечный покой... чувство приятное, если смотреть на него, забывая о неисполненых мечтах, еще более приятно видеть эти маленькие планеты, что беззаботно летают в космосе.
-Прощай, жестокий мир, я покинул тебя сегодня! - напоследок прорычал, казалось бы, дух умершего Яргахака.

Заночевать здесь? С одной стороны паладин чувствовал что далеко он не уйдет, с другой же оставаться на том же месте, где их один раз уже нашли явно не лучшая идея. Еще раз взглянул мельком на девушку, заметил сомнения у нее на лице. Что-то ее волновало. Будоражило ее ум и совесть. И похоже это каким-то образом связанно с той деревней и Диной. По хорошему стоило бы расспросить ее, что там случилось, почему она сама себя грызет... но Айдан не был уверен в том, что это поможет. Да и опыта таких разговоров у парня не было. А что, если своими действиями и словами он только навредит? Сложно все это.
- Стоит уйти. Они могут вернуться. И, возможно, не только они.

- Судя по тому, что он напал на троих - он законченный идиот. - Парировал забрак, хмурясь всё сильнее. Забрак был уверен, что не стоит оставлять врага в живых, но хотел взглянуть на того, прежде чем изрешетить. Может быть, кораблём управлял дроид.

.. .

После весьма короткого разговора, Айдан вернулся к костру. Поставил котелок, с которым занимался пока разговаривал с Кэй, сел рядом. Смотрел на огонь, молчал. Где-то вдалеке ухали совы. Между травы шныряли мелкие грызуны. А вокруг костра копилось множество разного насекомого, несущегося на свет. Небольшие мотыльки, ночные создания, летящие в огонь, обжигающие крылья и падающие прямо в его пылающие руки. Парень никогда не понимал, почему они так усердствуют и гибнут. Не все. Но многие.
- Раз уж мы все тут, - неожиданно даже для самого себя заговорил паладин, - Нужно бы познакомиться поближе, - уже явно в сторону Сартока.
Взяв в руки ножны, Айдан вытащил из них меч. Лезвие отблескивало от огня, пока парень осматривал его. Закончив созерцания игры красок на смертоносном металле, паладин отложил меч в сторону и посмотрел на Сартока. Потом на Кэй.
- Я родился в дворянской семье Роттенброков. По линии матери, наш род является частью Альявнатар. Свою маму, Елену, я не знал. Мое рождение отобрало ее жизнь, потому мое детство прошло под присмотром прислуги отца. Когда я вступил в возраст, который позволял мне заниматься с мечем, отец назначил мне мейстера. С того дня я практически все время занимался военным искусством. Фехтование, физическая подготовка, езда верхом, чтение, изучение военно-теоретических трудов Макелли*. Изучение истории. Отец готовил меня к ратным подвигам. К тому, что я завоюю для семьи расположение короля. Но я не хотел войн. Битв. Религия стала для меня спасением. Единый. Служение ему было моей жизнью. Но в монастыре посчитали иначе. Все то дерьмо, которое они назвали церковью... настигло меня. Ложь, на ложь и ложью покрыта. Меня отдали в паладины. Служить богу мечем. А когда стали проявляться мои... умения, все списали это на благословение Единого. Но я не мог дать большего. От меня желали магии, котнтроля, разрушения. Говорили что я Исток**. Но я не мог им дать требуемого. Тогда меня отдали Генрику Влакху. Рыцарю, известному в Летании многими деяниями. Самым известным, наверное является изгнание дракона и Кхадж-Карная. Влакх... он учил меня. Но не тому чего желал Орден. Он учил меня искусству. Литературе. Он открывал мне жизнь вне замков, вне стен монастыря. Вне мира стали и крови. Он стал мне отцом. А потом, в один день, случился Граверде. Нас собрали в замке, принадлежащему Ордену. Никогда я еще не видел столько паладинов в одном месте. А на следующее утро к стенам подошли армии нежити. Еще через двое суток был штурм. Тогда я потерял все. Пока не оказался у Кэй. И теперь то прошлое, которое преследовали меня от детства, пытается отобрать у меня все остальное.
Закончив говорить, Айдан вновь уставился на огонь. На его манящие танцы. Там виделось нечто другое. Возможно другая жизнь. В которой нету насилия, смерти, потери. Где все счастливы, где никто ни от кого ничего не требует. Иной мир. Лучший мир.