|
-
Как страница в книге. Отлично!
-
Краш-курс по пикапу в высшем обществе. Надо было ещё посоветовать вести себя естественно, чтобы точно всё прошло как по маслу.
|
|
|
-
Думал ли Олле, что будет наставлять горе-священника?
|
Не только капитан провёл эту ночь беспокойно. Олле вовсе не смог заснуть, а жизнерадостный стук поварского протеза и козье блеяние не разбудили его: мальчика не было на палубе.
Когда затихли голоса в ночи, а единственным светом на бриге осталась дежурная лампа, юнга крадучись выскользнул из трюма. Ожоги и синяки изводили его не меньше прочих, но Олле с белыми от напряжения губами перелез через борт, повис на вытянутых руках… и, дождавшись очередной волны, упал в воду. Плеск пропал в скрипе рангоутов.
Перекладывая вперёд то одно плечо, то другое, и поначалу почти не поднимая голову над водой, Олле поплыл к берегу. Карибская ночь на разные лады шелестела оттенками тропиков. Невидимое море, под звёздами похожее на омут с призраками, омывало мертвенно-серый песок. Чёрные росчерки пальм наклонялись к нему, скрадывая очертания берега и дома на сваях. В продолжение безрадостной метафоры Олле припомнил его название — «Приют умирающего солнца». Солнце и впрямь подохло на сегодня. На шёлковой черноте небосклона его заместила стеклянная луна, похожая на глаз. Она светила пустым светом, высасывая из вещей тепло, объём и душу. Ночь на Тобаго принадлежала смерти.
— Я видел смерть, — без предисловий сказал Олле. — Вы видели… что?
Последние ярды у берега Олле брёл по песку, разводя руками воду. Босые ноги вязли в песке, однако тёплое море постепенно выпустило его из мира призраков. Когда шведский мальчик вышел в полосу прибоя, Джей-Джей поднялся из темноты навстречу, снова почти неотличимый от неё. С Олле ручьями текла вода. Бинты и припарки, начинённые пахучими травами пана Грегора, развязались и расползались. Олле раздражённо срывал их, как срывал с ног тину из каюты немецкого дьявола. Белые волосы облепили его лицо: такое же алебастровое и бледное, как скульптура над кенотафом. Олле просил Джей-Джея подождать его, когда они прощались на пирсе, а теперь понимал, что лучше бы остался один.
Он скороговоркой проговорил, как будто спешил признаться в страшном и этим прогнать Джей-Джея:
— Я убил христианина, когда он спал. Беззащитного и безоружного. — Что? — Джей-Джей моргнул. — Я видел, что ты тоже кого-то убил. Ножом. — На меня напа… — Ты его убил в бою, потому что иначе он бы убил тебя. — Да, н… — А я убил просто так. Я убил человека просто так. Я убил человека, когда он спал. Лежал в гамаке. Пьяного. Я убийца. Я попаду в ад. Я видел смерть.
Олле шептал не останавливаясь. Джей-Джей поначалу пытался отвечать, но всмотревшись в лицо юнги — или, пожалуй, услышав тон, которым говорил Олле — бросил перебивать и только слушал. Олле говорил не с Джей-Джеем. Он рассказывал в пустоту, свесив руки вдоль тела, покрытого синяками от рёбер до предплечий. А когда он закончил и оказалось нечего добавить, Олле просто остался стоять, глядя в широкие листья папоротника. За его спиной синие искры пробегали по волнам, складываясь в фантастический узор из планктона.
— Что вы такое говорите… — наконец осторожно произнёс Джей-Джей и сделал шаг вперёд. Он хотел тронуть Олле за плечо. Даже поднял руку, но неуверенно остановил её в воздухе. Наученный испанскими колонистами, Джей-Джей не знал, что произойдёт, если он прикоснётся к белому. Олле с безразличием посмотрел сквозь друга. — Что я говорю? — эхом откликнулся он. — Про… про смерть, про ад… — Джулиан был явно не знаком с концепцией риторических вопросов. — Я видел смерть, — ещё раз устало повторил Олле. — Как вы могли видеть смерть? Вы имеете в виду то, что вы рассказали? Олле страшно хихикнул. — Я видел смерть в лазурной маске. Она заплатила мне. Джулиан Джон с недоверием покачал головой, но Олле вдруг вскинулся: — Не веришь? — Я… — Джулиан замялся. — Отвечай. — Я не знаю, — признался их невольный сообщник. — Вы говорите поэзией. — Я не говорю поэзией. Я покажу тебе.
Олле как-то неловко положил руки на тесьму парусиновых штанов. Мокрыми пальцами подцепил её и развязал. В эти мгновения мальчик, освещённый лунным светом, сам выглядел как потусторонний дух. Неясная энергия, похожая на то, что Джей-Джей порой чувствовал в христианских мистериях отца Лабе, как будто струилась сквозь израненного подростка. Шутка о том, что смерть редко прячется под камизой и брэ, застряла в горле Джулиана. Олле рывком сдёрнул штаны до бёдер. Его ноги были худыми и тонкими, но жилистыми. Проводя всю жизнь на вантах, юнга был в разы сильнее того, каким казался. Но Джулиан смотрел на другое. Его глаза расширились.
— Католический бог… — в испуге отшатнулся он.
Уродливый багровый ожог лежал на бедре Олле чуть ниже ягодицы. Кожа опухла вокруг красного черепа, выжженного в чеканном круге прямо на ней. Ожог располагался точно напротив кармана, в котором юнга носил проклятую монету.
— О нет, — недобро прошептал Олле. — Это совсем не бог.
На сей раз Джулиан ничего не возразил. Олле рывком натянул одежду и завязал шнурок. Оба молчали, со страхом глядя друг другу в лицо — с чувством, разделённым на двоих. Олле не знал, что произошло с ним. Не знал этого и Джей-Джей.
— Вы видели смерть, — наконец тихо согласился чернокожий подросток. Олле не испытал радости от того, что ему поверили: — Ага. — Что вы ещё видели? — Только то, что смерть была там. В той каюте. Её позвал тот немец, но она пришла не к нему. — А к кому? — Когда там… когда там всё взорвалось… меня бросило в стену. Я ударился. Я думаю, что я умер, потому что я слышал, как спина треснула. Джулиан передёрнулся. Он не стал уточнять, о чьей спине идёт речь. — А смерть промчалась мимо. Сказала мне, что я не ускачу от неё. У неё череп вместо лица и лазурная маска. Как в старой песенке. Это случилось после того, как капитан приказал мне зарезать спящего. — Что?! — Ага. — Ваш капитан… — Джей-Джей путался во взрывах, капитанах и акценте Олле, но смысл новости быстро дошёл до него. — Ага. Он всем это приказал. А мы и сделали. Мы попадём в ад, — Олле опустился на колени перед ним, запрокинув лицо с детской, наивной тоской. Повинуясь порыву, который оказался сильнее вколоченного в него палками повиновения, Джей-Джей схватил его обеими руками за мокрые плечи.
Сцена на заднем дворе трактира разыгрывалась с точностью до наоборот.
— Вы говорили, ваш капитан — хороший человек, — протянул Джей-Джей. — Говорил, но… но… — Олле не находил слов, только бесцельно махнул рукой. Джулиан рассудил: — Человек не может быть хорошим и плохим одновременно. Значит, он или хороший, или плохой. — Ещё как может! — воскликнул Олле. — Чёрт побери, Джей! Мы просто везли бочки и сундуки! Просто везли припасы на этот поганый остров! Почему всё стало так?! — Если бы вы не привезли бочки и сундуки, мистер Олле, — заметил Джей-Джей, — «серые камзолы» убили бы меня. И мистера Оке Свенссона бы тоже убили, потому что он не хотел им платить. Да и не с чего уже было. И мисс Француженку бы тоже убили. А может быть, ещё хуже, чем просто убили. И отца Лабе тоже.
На всякий случай Джей-Джей перекрестился. Олле резко и часто дышал. Юноши молчали.
— Вот… — опять заговорил через какое-то время Джулиан. — А если бы бандит, которого вы убили, проснулся, он бы убил и вас тоже. А значит, то не злодеяние вовсе. Если вы верили в капитана утром, не нужно переставать верить вечером. — Смотрю, тут мало кто любит «камзолов», — уныло проговорил Олле. — Потому что они мало доброго сделали. И жили в ужасном месте. — Вот это уж точно. Ты и половины не слышал, что там приключилось… Джулиан осторожно улыбнулся: — Так расскажите мне, а? — Расскажу священнику. И тебе.
Олле оглянулся на корабль, не делая попыток сбросить с плеч чужие руки. «Мориан» пропал в море призраков. Только дежурный фонарь выдавал присутствие брига в бухте. Эхо неясных шёпотов пробежало над волнами, и если бы Олле вслушался в него, то услышал бы голос смерти, скачущей на чёрном коне. Но Олле не хотел слышать. Тепло рук согревало его. Юнга знал, что ему надо возвращаться, иначе Люций всыплет как следует утром, невзирая на раны, но отчего-то… почему-то… ему совсем не хотелось уходить.
— Вам пора? — догадался Джей-Джей. Олле молчал.
-
-
Ты что творишь? Это и мило и хорни одновременно. Мне приходится перечитывать q w q
-
Нечего было монетки прятать!
|
-
Почему мне становится не по себе от мысли, что я, как мастер, спровоцировала подобную ситуацию т_т Но это было очень красиво и эмоционально!
-
|
Едва конечность уродца повисла после капитанского выпада, мальчишка крутанулся на пятках. Топор взлетел, описывая широкую дугу. Всё его худощавое тело придало инерцию удару. Олле совсем забыл, что в самом прямом смысле балансирует на краю. Не останавливаясь и даже почти не видя, куда бьёт, Олле всадил топор в затылок ожившего чёрного идола. Ха, как неосторожно тот повернулся к Хавьеру Мендесу! С тупым и тяжёлым хрустом лезвие врезалось в каменную кожу. Та оказалась настолько крепкой, что ладонь Олле вмиг заныла от боли. Неестественно длинная шея запрокинулась. Заострился кадык, перемазанный кровью. Топор буквально подломил голову демона, заставив того смотреть в потолок, бешено разевая рот с множеством зубов.
Но тварь отказывалась умирать! Паучья рука мигом выпрямилась и схватила Олле с такой силой, что мальчик взвизгнул. Впрочем, куда ему теперь. Даже будь Олле в пять раз сильнее, то не сумел бы вырвать оружие. Не обращая внимания на застрявший в затылке топор, идол потащил юнгу к себе. Пышная костяная корона затряслась в бесшумном, но отчётливо ощутимом в мыслях хохоте.
Олле рассмотрел и смятую пулю в буро-коричневом лбу, и сломанный кокосом зуб, и змеящиеся ритуальные узоры на плечах и округлом животе. Даже шрамы от уколов рапирой совсем не кровоточили. В этот миг юнга понял, что пещерному демону не страшны ни сталь, ни свинец. Словно прочтя в его лице это осознание, демон скосил к пойманному юнге пустые глазницы с паучьими бусинами зрачков. Коричневый язык выскользнул из многоярусных челюстей, похожих вблизи на чесночное молотило. Демон потянул Олле к себе. Мальчик видел, как всё крупнее вздрагивает топорище, застрявшее между каменных позвонков. Кажется, монстр силился выпрямить шею.
— Дай мне свой разум… или плоть… жадный мальчишка… — выдохнул демон своё недавнее предложение.
Череп, коронованный костяной короной, оказался на расстоянии двух ладоней от Олле. Язык метнулся к шее юнги… и вдруг отдёрнулся, будто обжёгшись. На белой груди мальчика, ясно видимая в разорванном воротнике, висела пуля на цепочке. Та пуля, которой, по легенде, финский стрелок убил ангела.
Суеверно-предусмотрительный Олле был увешан талисманами как рождественская ель.
— На, — ответил демону «жадный мальчишка», — держи.
Он больше не пытался вырваться. Левой рукой подросток что-то засунул в зубастый рот, а правой изо всех сил ударил демона кулаком под нижнюю челюсть. По щекам Олле побежали слёзы, ведь боль в костяшках была невыносимой: Олле и впрямь будто камень лупил. Впрочем, удар достиг цели. Пасть с клацаньем захлопнулась.
А потом… А потом… А потом…
А потом раздался уже знакомый треск. Искры брызнули из глаз демона как два фонтана. Сквозь впадины ноздрей проступил свет. Рот засиял, шипя дымом между зубов. И в следующий миг костяная корона взорвалась с грохотом! Обезглавленное чудище зашаталось. Из взорвавшегося черепа летели к звёздам осколки костей и ярко горящие фейерверки, то лопаясь с оглушительным треском, то осыпая участников весёлым карнавальным дождём.
-
А теперь в честь победы можешь откусить у демона кусок ноги.
-
Во имя Новой Курляндии, я изгоняю тебя, демон!
-
-
прямо очень круто описано!
|
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
А накричал бы на них - они бы убежали
-
Наконец-то могу оценить)
Это было вери хот
|
|
Где кабак — там и карты. Простая истина, простая уловка. А кабак, между тем, шумел и гремел. Мяукала семиструнная кеманча в углу, пьяный хор подхватывал за ней задиристый мотивчик:
— Ой, мама, мама, мама! — и музыкант бил по струнам всей пятернёй, не заботясь о гармонии. — Люблю цыгана Яна! Эй! — ревели две дюжины столов и, прикрикивая, грохотали каблуками по полу.
Последний раз Олеандр слышала кеманчу в Турции. На ней играл слепой бродяга на базаре. Внезапно было услышать музыкальную память о родине здесь, в разгар грязной городской зимы, в сердце страны Rusça. Напротив, для графа Каменского приятного в тошнотворном скрипе инструмента не отыскалось. Жизнь на социальном дне была так же далека от Леонида Измаиловича, как фортепиано фрейлины Шуваловой — от этого безнравственного гамелана. В карты и кости здесь играли открыто, не боясь визита из управы благочиния. На социальное дно, прямо как у Данте, вела загибающаяся книзу полукруглая лестница. Она спускалась от крепких красных дверей вдоль помазанной неровной штукатуркой стены в отпечатках ладоней. Навстречу тянуло куревом и пьяным духом, выли голоса и аппетитно шипели шашлыки в пасти большой печи. Три длинных дощатых стола с лавками стояли в центре зала. Они упирались в обширное подобие стойки и кухни одновременно. Там распоряжалась толстенная черноволосая баба в чепце, усыпанная мукой, а помогала ей стайка девиц. Каждой — едва ли дюжина лет, но наряжены они были одна другой ярче: в поясах, цепях и серьгах. Они рыбками носились среди теснящейся на лавках публики, а те лавки окружали столики поменьше. Олеандр и граф быстро сосчитали, что увеселениям в просторном подвале предавалось до пяти десятков людей, но антуражных цыган среди них как будто бы насчитывалось меньше половины. Чадящие лампы давали ровно столько света, чтобы различать между собой лица и горбатые спины, однако разглядеть, куда ставишь ногу, было почти невозможно. В такт музыканту у печи лаял кудрявый дворовый пёс и колотил хвостом.
— Ой, мама, мама, мама! — Люблю цыгана Яна! Эй! — подвал в очередной раз содрогнулся от стука сапог.
Давешние вышибалы подпирали стойку и скабрезничали с кухаркой. На их безымянных пальцах поселился алый блеск: рубиновые перстни. Такой же, как ни странно, носила толстуха за стойкой. Пока она месила тесто для восточной лепёшки в деревянной бадье, перстень прыгал на цепочке в ложбине между сальных грудей. Шагая среди столов, масоны заметили такие же перстни у музыканта и на паре-тройке иных рук; не разобрать впотьмах, чьих именно.
То, что турок привёл знатного господина сыграть в карты, подозрений не вызвало. Девчонка с пивными кружками, пробегая мимо, потыкала носом в торец одного из больших столов. Там сидела целая компания. Двое южан, двое чиновников, одетых во много раз беднее Леонида Измаиловича, но всё же прилично, а во главе стола восседал мрачный мужчина. Его персона немедленно привлекла внимание Каменского. С клочковатый бородой и в алом вельветовом сюртуке, плохо сходившемся на атлетической груди, мужчина выглядел грозным разбойничьим атаманом, а не босяцким бонзой. За поясом блестела золотая рукоять кинжала, заткнутого наискось на кавказский манер. Залысины открывали мощный лоб, а сальные остатки волос мужчина закладывал за крупные как у быка неровные уши. Полосатые рейтузы были демонстративно заштопаны патчами несоответствующих тонов, а под фалдами сюртука просматривались очертания пистолетов. Бородач был вооружён до зубов в самом центре столичного Петербурга. И сидел он вовсе не на лавке и даже не на стуле — для него было установлено обтянутое бархатом кресло, сворованное из чьей-то богатой гостиной.
Быстроглазая Олеандр присмотрела, что в разных концах зала находятся ещё две карточных компании. В них играли совсем уж затрапезные индивидуумы. А за угловым столиком, который был вовсе не столиком, а днищем от бочки с приколоченными с изнанки ножками, с хохотом бросало кости юношество Сенной: трое мальчишек, пьяный вдрызг моряк и цыганёнок в криво надетой тужурке с чужого плеча.
Предстояло выбрать, рискнуть ли козырной компанией или поискать игроков поплоше для начала.
-
Ну всё, осталось держаться за портмоне)))
|
|
-
Неудивительно, что ранее Олле скрыл инфу о том, что нашел Монетки. Их бы тоже забрали ((
|
Письма отправлены, указания розданы. Час вынужденного безделья подходил к концу, ночь наполнилась ржавыми отблесками.
В малой гостиной, где граф завтракал в приволье солнечных лучей, поселились сумерки. Двери туда закрыли. Зато в большой гостиной разожгли камин. Дрова вспыхнули высоко и ярко как вчерашний пожар, заливая оранжевым светом турецкий палас. На резных лакированных комодах, расставленных у четырёх стен по французским интерьерным канонам, зеленели вазы с цветами. Над ними висели картины в простых рамах, каждая из которых несла определённый смысл, открытый лишь членам тайной ложи. «Дружеская встреча у памятника Диане» ла Гурдена, Станислав Понятовский и другие. В клетке на круглом столике певуче щебетали две крохотных зебровых амадины, с упоением глядя друг на дружку.
Патер Калев, сухой старик с песне на остром носу и вихрами седых волос, с книгой застыл у камина. Ирина Ловен ходила взад и вперёд перед сборчатыми гардинами. Она подбрасывала и ловила монету механической кистью, проверяя пружины и тросики на гибкость. На диванах, раскинув руки на подушки и положив сапог на сапог, развалилась Олеандр в багровом пальто. Пламя играло на синих татуировках, покрывающих её лицо. Соединив пальцы перед лицом, граф занял место во главе стола, слушая священника.
Андрей Степанович и две горничные подали ужин. За ужином предстояло принять решение.
— Такого, как вы говорите, и впрямь не может быть, Ваше Сиятельство. Чудовище, слепленное из плоти не могло жить в банях, особливо когда журнал приходов и уходов исправно вели с начала вечера. Хм-м, хм-м-м… пусть я составил промеж собою ваши объяснения, по ним выходит так: некий К.Ф. — Олеандр говорит, что зовут его Клим Фёдорович, прибыл в бани к позднему вечеру, то есть, к их открытию. Дурно так говорить, но в том злотворном месте К.Ф., вестимо, посетил некую Людку, Людмилу; а портье так и записал в журнале. Возможно, так звали девочку, запертую в комнатах на чердаке с прошлого вечера. Ту самую, которую цыгане и Клим Фёдорович прошлой ночью увели из курильни подле Сенной. Поистине печальна судьба этого дитя… — вздохнул патер.
Ловен раздражённо бросила монету под самый потолок.
— Когда оный Клим ушёл, он, уходя, наказал дверным людям встретить некоего барина. Барин приметен тем, что в банной книге записан отдельно, не как прочие посетители. И записано также, что барин также имел целью визит к той же Людмиле. А вот когда барин прибыл в бани, там-то и случилось страшное. Не складывается, Ваше Сиятельство. Никак не складывается. Словно бы никто не готовил вам западню, а каждый занимался своим делом. Но столь чудовищная тьма и сама собою не рождается. Эти визиты как-то связаны между собою. Ваш Клим Фёдорович, Людка, таинственный барин… он-то, верно, и приехал на карете с гербом. — С тем гербом, где пёс-не пёс и конь-не конь? — одышливо припомнил Андрей Степанович показания старухи, раскладывая утиное жаркое по тарелкам. — Много у вас в людской болтают, — одёрнул его патер. — Что болтают, то наружу не выносят, — камердинер деликатно позвенел ножичком.
— Но болтают верно, — вступила Ловен. — Только герб остался для нас неизвестен. Что же до прочих лиц, которые связаны с банями, ныне мы знаем про двоих: цыгане и Клим Фёдорович. Я также навела справки у церковных попрошаек. И по тем справкам следует, что Общество Иисуса также интересовалось банями: они поставили соглядатая невдалеке, откуда и прознали о нашем рейде. Другого соглядатая католики поставили близ одной церкви, опять невдалеке от Сенной. И вот что интересно: в той церкви расположено Общество призрения за девочками-сиротами. Кто-то осведомил и нас, и католиков об Усачёвских банях. Нас, как мы знаем, осведомили верно, и раз у католиков имелся и другой след, он тоже может быть правильным. Нам выбирать, за что взяться.
-
Представила, как открывается занавес после антракта, а там вот эта сцена)
-
Хорошо что у нас можно совместит и ужин и собрание) есть в ентом нечто эдакое-с!
|
-
Действительно, разрешит ли Гвен?.. Даже не знаю... но мы ей не скажем! Хорошей нам игры! :)
|
|
|
-
Настало время отличных историй
|
-
Она точно не выглядит как то так?))))
|
— Нет, — Ловен едва заметно улыбнулась. — Там всего лишь холодно. И они пошли.
В начале русской зимы, крепкой и суровой, земля вымирает, зато преображается небо. С севера, из самой тундры, летят на юг белолобые гуси, казарки и кулики. Из хвойных лесов поднимаются иволги, утки и журавли. Взмывают остро-быстрые ласточки. Среди клиньев перелётных птиц есть и лебеди, однако не все они улетают на азиатские зимовья. Нежные шипуны, узнаваемые благодаря гибким, выгнутым знаком вопроса шеям, поднимаются в небо. Зато остаются их собратья, похожие на изящных гусей лебеди-кликуны.
Летний сад протянулся между оранжевыми бастионами Инженерного замка, где был убит отец царствующего императора, и простором Марсова поля, где воздел копьё бронзовый бог. Окружённый застывшими в предзимнем оцепенении каналами, сад шелестел и полнился ковром опавших листьев. Его хитроумно подогретые пруды остались будто бы окнами в ушедшее лето. В тёмно-зелёной воде скользили силуэты белых птиц, огибая бельведеры и ажурные мостки, переброшенные над водой между аллеями и увитыми плющом французскими коридорами. Белоснежные античные статуи чередовались со строго разбитыми эспланадами и аллеями. В жару их великолепное многоцветье поражало умы гостей со всех концов света, однако ноябрь оставил Летнему саду лишь чёрное и белое.
Седой привратник покосился на чернильные узоры на лице Олеандр, но предпочёл промолчать. На турчанку всегда оборачивались, стоило ей показаться среди людей. Она отлично знала об этом — тем и были, по-видимости, вызваны её колебания. Волей или неволей Олеандр вынуждена была ежечасно отмечать глаза детей в матросках под меховыми шубками, хмурые взгляды горничных, гневные лица пожилых дам и возмущённо-обожающие взоры юных девушек, а порой и их кавалеров. Природная жестокость, впитавшаяся в убийцу как вторая кожа, отталкивала комментаторов. Бесшумный пузырь пустоты плыл перед нею, расшвыривая неугодных с дороги, но за спиной она всегда слышала шепотки. В этом смысле Летний сад оказался намного более комфортным местом. Облетевшие деревья уже не создавали тени, однако на аллеях было по большей части пустынно и тихо. Редкие гуляющие, преимущественно светские особы и совершающие моцион чиновники, были увлечены беседами. Взяв одну из свободных лодок, Ловен и Олеандр позволили той неспешно дрейфовать в тёплой воде. Едва заметный пар, поднимающийся над нею, напоминал о вчерашних банях. То было страшное, склизко-мерзкое воспоминание. Пар, плоть, Аджиев…
О чём на самом деле думала Олеандр, когда видела смерть так близко? Никто не знал, а если бы узнал, то не отличил бы ложь от правды. Путь убийц — это путь одиночества.
Тут Ловен, как будто уловив опустившуюся на лодку меланхолию, легонько толкнула Олеандр коленом в колено и усмехнулась. Из-за отворота меховой накидки она выудила фляжку чёрного стекла. В морозном воздухе явственно расплылся аромат крепкого португальского вина. Олеандр вспомнилось, о чём говорили в тайной ложе: сыскной агент Ловен всегда пьёт, сыскной агент Ловен ненавидит весь мир.
— Вы видели чудовище прошлой ночью.
Ловен запрокинула голову и прижала фляжку к губам. Олеандр могла бы убить её одним ударом. Разбить костяшками трахею. Переломить ток кислорода ребром жесткой ладони. Стеклянный глаз Ловен смотрел в небо, однако живой ехидно остановился на лице ассасинки.
— Видели чудовище, — повторила Ловен. — И убили его. Там, куда вчера увезли девочку. Правильно?
-
Кажется, я сама сейчас в Питере очутилась)
|
|
-
Олле спасает мир фансервиса.
-
|
|
|
|
-
С такими игроками и мастер не нужен)) Очень все гармонично и красиво
|
-
не такой смерти заслужил Первый Страж... Покойся с миром.
|
-
Авв. У меня аж сердечко забилось
|
Свет упал на окровавленную плитку. Потёртый ковёр, уложенный среди прохода для тишины и пущего коленкору, скрывал шаги Олеандр, но не гулкое эхо подкованных сапог от рассыпавшихся вдоль стен братьев-каменщиков. Тайная ложа двинулась в бой. Как омерзительное напоминание о судьбе ливрейного, потроха обвисли под потолком как гирлянды. Жёлтые проблески фонарей выхватывали из сумрака то неровно оштукатуренные стены, то перевёрнутое ведро, то рассыпаный ворох, бывший когда-то веником. А вскоре… вскоре Олеандр увидела первого из посетителей.
Зрение, дарованное ей мастером-каменщиком, с беспощадной ясностью заставило её взглянуть в размазанную по полу тошнотворную пасту — то, что некогда было мужским телом. Обнажённая грудь с колечками тёмных волосьев окрест сосков переходила не в живот, а в расплесканную будто вязкая сметана розово-белую мазь. Позвоночник растянулся на несколько дюжин шагов, переплетаясь с ворсом ковра. Вдали продолжались ноги, вырванные из положенных им мест и располосованные на узкие ленты. Пуще прочего ужасало лицо. Несчастное лицо с наполовину выдранным скальпом, чей рот растворился на ширину локтя в мучительном вопле. Зубы и челюсти треснули от напряжения, разорвав губы. В наставшей тишине пульсировал нечеловеческий крик — он давно отзвучал, теперь вернуть его могло лишь воображение. В то же время, крик навсегда поселился в этом месте.
— Дево Владычице Богородице, Бога словом рождённая… — подвывая, бормотал кто-то позади. — Т-тихо там, — слабо булькнул Воробьёв. — …как несть благолепно ниже достойно мне, тако всеблудному, образ чистый Тебе… храни да оборони… — Т-тихо, нечисть! — судя по голосу, Воробьёв готовился грохнуться в обморок. — Храни да оборони…
Трость графа отмела костяной пунктир с пути. Дальше, дальше. Вперёд.
Из темноты возникла арка, увенчанная жжёной от руки доской, на которой значилось: «Водяной залъ». К левой опоре привалилась толстая женщина, распластанная по камню с нечеловечею злобой. Покатые плечи сально влились в стену. Мокрые волосы спадали с шеи, но голова отсутствовала — по те самые плечи несчастная вросла в камень, а её тело было порвано надвое. Левая часть всё ещё стояла, и пышная грудь струилась по животу как кисель. Правая часть… правая часть… правая часть!!!
— А-а-а-а-а-а-а! — заверещал один из учеников.
С диким грохотом бахнул мушкет. Звук отвесил чутким ушам Олеандр оплеуху. Послушник целился не в женщину, а в створ арки. Туда, где прежде был фигурный бассейн в форме неровного овала. Туда, где греческие чаши на постаментах некогда дымились парной водой. Туда, где вторая часть тела была практически поглощена буро-красной массой. Теперь всё ложе бассейна бурлило и колебалось, пережёвывая заживо кости и силуэты. В пузырях желудков плыла рука с изломанными пальцами. Из водяной трубы сочился гной. На его поверхности временами появлялись и пропадали глаза на ниточках нервов. Нечто огромное и бесформенное заполонило бассейн в просторной зале, и в самой центре этого нароста высилось страшное костяное дерево. Берцовые и локтевые кости, маленькие фаланги, стреловидные рёбра да позвоночные столбы поднимались на сажень в высоту на манер невыносимо уродливой пальмы. С них разлаписто свисали полотнища из сизо-синих внутренних тканей: скользких да мокрых. Со всех сторон к бассейну стекались перевитые жгуты кишок, проталкивая дальше и дальше непереваренные части мертвецов. Здесь и там на мокрой плитке были разбросаны комья, которые не получалось больше назвать телами. Чудовищная масса содрогалась и чавкала, а в центре диаболического ансамбля Олеандр и граф увидели вахмистра!
Мучение запечатлелось на его лице, но кричать Аджиев уже не мог. Язык первого стража, вытянутый от губ до пят в длинную окровавленную пряжу, сплёлся с багровым вздутием на поверхности «бассейна». Трясясь в немой агонии, Аджиев изгибался так, как невозможно вообразить. Вылезшие из орбит глаза свидетельствовали о запредельной боли, которую испытывал перевариваемый заживо черкес.
Пуля с хлюпаньем проделала прореху в глинистом мясе, а та немедленно затянулась свежей розовой плёнкой. Дерево затряслось и защёлкало, раскручивая неожиданно длинные ветви. Они оканчивались иглами полуобглоданных костей. Потроха на полу напряглись, напружинились… и вросшая в арку женщина неожиданно махнула рукой: её красная рука без кожи метила аккурат в лицо незадачливого снайпера!
Голые подобия людей, уже лишённые кто головы, кто конечности, затряслись на полу в такт конвульсиям «бассейна». Они поднимались. Поднимались как театральные марионетки.
-
Читать жутко! А это еще бить надо?!!
|
-
Когда шутка чуть не зашла слишком далеко хД
|
-
Самое сочное описание вывернутого наизнанку человека <3
|
-
-
Тяжелый год выдался у Аджиева) Ля, как поеседел!
|
|
-
-
Не для тебя мой банан рос
-
Этот шедевр тяжело игнорировать.
|
|
|
-
-
Отлично, с мастером парусов не ошиблись - все как в жизни)
|
|
|
-
такой он смешной, настоящий юнга!
|
— Да нам… ну, мне, вернее, тоже приснилось, — замявшись, признался Женя. — Ну, вернее, даже не приснилось, потому что я не спал.
Под хруст яблок Женя рассказал, что случилось. В версии для несовершеннолетних Женя проводил Яру и Карася к школе, а на обратном пути увидел гуляющую Таню («да чё, постояли и разошлись»). Эта встреча причинила ему настолько сильные моральные страдания, что Женя аж проснулся от того, что Таня зовёт его снаружи.
— Ну, может, забыла чего? Хотя уж поздно. Я, короче, встаю, а она чёт всё зовёт и на свой дом тычет. И туда съебалась. В смысле, не сама Таня туда понеслась, а я типа думал, что это Таня, ну типа ща поясню. Ну я такой думаю: «Может, случилось чё?»
Дамашин решил не упоминать, что вчера думал совсем о другом, пока катился с лестницы и выбирал, в какой же позе будет сегодня трахаться этим вашим сексом. Вместо этого он упомянул, как его Псевдотаня — ни дать ни взять «человек, похожий на генерального прокурора» — скрылась в бане, как он едва не вошёл следом и как его в последний момент окликнула настоящая Таня.
— …а свет не горит на самом деле, прикиньте? И внутри пусто. Типа мне казалось, там лампочка светит, то да сё, а у них даже щит не был врублен. Я, короче, решил, что ёбнулся. А оказывается, не я один тут с кукухой в очке. В общем, мы даже ейную тётю разбудили и все вместе баню проверили. Ничего, никого. И следов никаких. Яра права: это чёт не совпадение. Может, тут опыты ставят? Или газ распылили.
|
|
-
Вот моя любимая жена. )))))) Смеялся в голос. )) Блин, всегда радуют такие вещи. Для меня в том числе и в этом кайф ведения игр — органичная интеракция персонажей игроков с нпс.
|
-
Еее, крутой пролог и крутой лут! И крутые ачивки!
|
-
Мир непрост, совсем непрост Нельзя в нём скрыться от бурь и от гроз
|
Пущин кисло поморщился, а Пушкин захохотал, запрокинув голову. Его смех щёлкающе задребезжал под сенью стылых, рябых деревьев, запятнанных снегом. Санная колея уходила во тьму за глухими заборами. И отчего-то Пушкинское веселье лишь подчёркивало унылое одиночество Чёрной Речки. Васильев взял доктора под руку и вывел на склон. Тот опасливо поклонился, наверняка уже видя всех здесь перебитыми.
— Васильев, — сказал Васильев. — Секундант. — Пущин, — сказал Пущин. — К сожалению, я тоже. — Ну а стреляться со мной, — заключил Пушкин. — Ничего-ничего, сейчас быстренько сошлю вас в адские руды и пойдём. Может быть, ещё успеем к Дельвигу или уж сразу на завтрак к Шимановской, а, Ваня? И так как, наугад стреляемся, али чего? — Как представитель оскорблённой стороны, вахмистр Аджиев волен избрать характер поединка, — ответил за Аджиева поручик Васильев и вынул из-под шинели прямоугольный ящичек с вензелем пистолетной мастерской. — Надо же, «оскорблённой стороны». Я, знаете ли, тоже оскорбился наружностью вашего графа! А уж танцевать с милейшей Маргаритой Эдуардовной, которая заслуживает кого угодно другого! Даже Кюхлю! — И тем не менее… — занудно начал Васильев, но поэт его перебил и нагло ухмыльнулся: — Да пусть избирает, я-то что!
Поручик качнул головой и обернулся к Аджиеву:
— Выбор твой, Иса Хазматович.
Неписанный дуэльный кодекс, который никогда не был формализован, содержал ворох пёстрых и порой взаимоисключающих идей, часть которых напоминала некоторого рода фантазии. Одни палили по Шатовильяру, другие кололи рапирами по итальянскому армейскому обычаю, в трактирах — хотя какая, к чертям, дуэль между разночинцами — бодро резались на ножах. Из общего массива сведений было ясно, что пистолетную дуэль чаще всего проводили: «наугад» (только один пистолет был заряжен, и выбирая оружие, соперники выбирали судьбу), «на десяти или пятнадцати шагах» (дистанция уверенного выстрела, но чем больше шагов, тем выше шанс ранить круглой пулей, а не убить), «спина к спине» (соперники становились спинами и расходились на заявленную дистанцию, а затем круто поворачивались и стреляли без паузы: целиться было нельзя и выигрывал тот, кто умел стрелять без прицела) и — в самом кошмарном, смертельном случае — «через платок» (соперники брались руками за края натянутого носового платка и стреляли друг в друга в упор). Кто-то изобретал дуэли вслепую, дуэли с двумя пистолетами и прочую экзотику.
Дыхание собравшихся создавало пар. Все ждали. Пущин с немой мольбой смотрел в лицо Аджиева. Пушкин презрительно скалился. Лицо Васильева было сосредоточенным, доктор беззвучно шевелил губами. Молился.
-
'Till the roof comes off, 'till the lights go out 'Till my legs give out, can't shut my mouth
|
поздняя осень 1825 г., Петербург
«Публичное франкмасонство возникло в шестнадцатом веке. Считается, что оно зародилось среди гильдий баварских каменщиков, но доподлинно неведомо, кто был первым масоном. Катехизис самих франкмасонов, однако, даёт ответ. Он тайно возводит историю братства к главному архитектору Соломонова храма — сыну вдовы Хираму Авиффу…» — Старые Тексты
Снаружи шёл снег вперемешку со стылым дождём.
Внутри, в геометрически правильном зале, горели четыре высоких канделябра, расставленных в точно выверенном прямоугольнике. Жёлтый зловещий блеск подсвечивал безликие фигуры, выстроившиеся вдоль стен. Их лица закрывали деревянные маски без ртов и ушей. В зале не было практически ничего, кроме этих фигур. Разве что сами стены, белёные самой дешёвой штукатуркой. Ряды убогих стульев, которые буквально жгли спину и напоминали скорее походную мебель, чем обстановку в доме. Ни цветного мрамора, ни ковров, ни позолоты. Глядя на пыльные двери, выходящие в занавешенный паутиной коридор, никто бы не догадался, что совсем рядом шумит помпезная Дворцовая и пышет огнями императорский дворец. В демонстративной аскезе жил скрытый смысл — безмолвное напоминание о простоте Соломонова храма. Скрытыми смыслами полнилась каждая пядь дворца Каменских.
Знающие люди называли гнездо старого графского рода Мегароном. С греческого это переводилось просто — «дом, жилище, обитель». Когда Мегарон стал местом собраний ложи, прозвище фактически официально закрепилось за трёхэтажным дворцом у гранитной Невской набережной.
Стена на востоке залы была свободна от присутствующих. Перед нею была установлена деревянная кафедра, украшенная лучезарной дельтой. Выбитое в жёлтом металле Всевидящее око с лучами Солнца проницало незримое. Два деревянных шеста заняли места слева и справа от дверей, символизируя древние Воаз и Яхим: северную и южную колонны Первого Храма, Землю и Космос, силу и правду. Между канделябров в центре залы расстилался ковёр грубой вязи, расчерченный магическими знаками. По его углам лежали четыре предмета, прижимая ковёр к паркету. Ими были рабочий мастерок, геометрический циркуль, строительный отвес и плотницкий наугольник. Оскаленный человеческий череп взирал с кафедры на ритуальное приготовление. Что он символизировал — дьявольскую сущность людей, отринувших христовы заветы, или философскую смерть, освобождающую от земного бремени? То знал лишь мастер.
Многие пришли сюда осенней ночью двадцать пятого. Одни прятали лица под маской, выходя из роскошных саней. Другие явились своим ходом, кутаясь в рваные пальто. Пришли мужчины и женщины. Были те, кого узнавали в обществе, и те, кто не имел ни звания, ни табели. Но все они, разумеется, были вольными каменщиками. Проезжая или проходя по разбитому в снежных лужах парку, каждый нырял в неприметную дверь в заднем фасаде дворца. Там, в конце длинного коридора, с обнажённым палашом застыла второй страж в мундире несуществующей армии. Каждый шёпотом называл ему тайное слово, после чего внутренние двери со скрипом отворялись, и новоприбывший присоединялся к молчаливому бдению.
Сегодня была особая ночь. Ночь, на которой братья-каменщики прославляли мир, радуя взор Архитектора Вселенной открытостью душ и тел. Эта ночь открывала декады Великой Работы, порученной не кому-либо, а самому досточтимому мастеру.
Одна из фигур в точно такой же простецкой рясе, как у остальных, вышла вперёд. Деревянное лицо обернулось к собравшимся.
— Сегодня мы пришли в Мегарон, зная угрозу другому дому. Самому зданию мира, — начал лектор ложи во всеобщей тишине, занимая кафедру. — Среди нас рыщет порождение зла. Противоугодное естеству порядка, неуёмное в хаотичном разрушении, оно противно циклу жизни и смерти, кой есть часть Вселенной. Чудовище, восставшее из могилы не преображённым, но неумерщвлённым. Чудовище, коему должно положить предел.
— Да будет так! Да будет так! — глухо восклицали деревянные маски.
Правильные слова. Но эти слова граф Каменский, конечно, знал и так — в конце концов, речь лектора была написана его рукой.
Что предшествует любому начинанию? Правильно — приготовление.
Эту ночь члены «Призрака в латах» посвящали плодородному воздаянию. Дату, которая символизировала союз Венеры и Марса, воды и огня, начала и завершения, избрали среди сложных нумерологических уравнений. Медная Афродита и железный Арес сегодня должны были выковать сплав неукротимой воли братьев. Лектор сухо ударил по кафедре молоточком, и церемония началась.
— Пусть благословит нас Венера! — воскликнул он.
Двери медленно-медленно раскрылись в тишине. На фоне мглы, царившей в коридоре, белел силуэт девушки с шёлковой повязкой на глазах. Единственной одеждой ей служило овечье руно, на античный манер накинутое на плечи. Оно не могло скрыть гибкость юного тела и нежные движения бёдер. Девушка шла сама, но будто бы в некоем трансе — как марионетка, управляемая скрытыми во тьме нитями. С каждым её шагом выстроившиеся вдоль стен восклицали, перечисляя имена верховных сущностей, пока девушка-богиня не достигла центра комнаты.
Там она остановилась у края ковра и так же медленно подняла руки к потолку, сбрасывая шкуру позади себя. Свечной свет тёк по мягкой коже её плеч, по рассыпанным волнистым волосам. Она была не живым человеком, а римской статуей, обретшей жизнь. Галатеей. Венерой. Богиней. Она улыбалась странной, отвлечённой улыбкой и не противилась, когда подступившие безликие адепты заставили её опуститься на колени и затем лечь на спину. Руки в чёрных перчатках ритуально раздвинули её руки и ноги в соответствии с мистическими знаками на ковре. Церемониймейстер, облачённый в рабочий фартук поверх робы, с закрытым маской лицом, возложил на её чело венок из свежего лавра. Откуда только лавр мог найтись в зимнем Петербурге?.. Казначей встал по другую сторону, поливая лежащую из глиняной амфоры. Оливковое масло золотом покрыло её грудь и живот, скапливалось ароматными каплями в ямках ключиц и забиралось под шею.
Фигуры дружно сделали шаг ближе и начали заново перечислять арканные имена, не повышая голосов: так, что ровный однообразный гул заполонил комнату. Почему-то казалось, что едва заметные во мраке очертания стен вибрируют вместе с называемыми именами. Что пол плывёт, размываясь как огромная линза льда над бездной. Что-то неведомое пришло в комнату — и это чувство, невыразимое словами, было таким правдивым и острым, что никто не осмелился бы смеяться над собственной суеверностью.
Работа началась.
— Марс! Марс! — дребезжащим под маской голосом воскликнул казначей с левой стороны ковра, не опуская амфору с маслом. — Явись, явись… — вторил церемониймейстер с правой стороны, бросая из плетёной корзины лепестки роз. Теперь они покрывали ковёр и тело на нём как разномастные пятна, и запах оливы соединился с флёром луговых цветов.
Блеяли голоса. Богатство, бедность, престиж, красота — это всё скрыли деревянные маски. Так и лежащая девушка перестала быть собою. Прекрасная, раздетая догола и лишённая таким образом косных условностей, она казалась неземным ангелом — вечно-юной невестой, подлинным воплощением Венеры. Её грудь часто вздымалась то ли в ожидании, то ли в предвкушении. Её имя и прошлое перестали иметь значение.
Граф Каменский, следуя сценарию древнего ритуала, выступил перед кафедрой, всматриваясь в пустые глаза черепа. Услужливые руки сняли робу с его плеч. Его тело было теперь нагим, прикрытой лишь маской, спрятанное в милосердном полумраке свечей. Лектор подал ему нож с изогнутым в полумесяц остриём. Сейчас лектор не был стареющим патером Калевом с рябыми завихрениями седых волос округ тонзуры, а преобразился — стал грозным вестником бесконечных истин.
Марс и Венера.
Священнодействие, великий дар перед великими делами, которое масоны именуют Работой. Каждый гадал о том, какую из форм изберёт досточтимый мастер?
-
Мощно тут у вас. Крутейшая идея для игры и крутейшее исполнение.
|
поздняя осень 1825 г., Петербург
«Запутанность градусов и степеней масонства иногда вводила в заблуждение самих вольных каменщиков. Чем больше мирской суеты приходило в некогда строгие собрания, тем вычурнее становились ранги. Но закон природы гласит: всё правильное — просто. Существуют лишь две подлинные степени: ученик и подмастерье. И старый мастер — архитектор Хирам Авифф». — Старые Тексты
Олеандр известен за розовые цветы. Этот кустарник высотою в человеческий рост или половину сверху неказист, но среди колючих пейзажей Передней Азии кажется прекрасным. Он растёт на сухой земле далёкого Закавказья и на жарких африканских берегах, в пустынях Золотого Рога… рос он и возле жёлтых от времени стен древнего города Эрзурум.
Олеандр тоже выросла там. Среди турков-мусульман, армян-христиан, авраамитов-греков, евреев-сефардов и византийской жестокости. Выросла в мире, где наказанием за открытое лицо были камни и палки, где мужчины и Аллах имели всё, а бедняки — ничего. Слабые покорялись заведённому порядку вещей, а невезучие умирали. Только в персидских сказках герой-одиночка сражал султана, обманывал визиря, переигрывал купца и помогал бродячему дервишу. В жизни всё обстояло не так, и с этим, казалось, смирились все в её окружении. Учителя в медресе, мулла в мечети, мухтар в богатом доме.
Так думали даже родители, выгоняя её на улицу. Девочка, носившая тогда другое имя, отправилась к курдам в пустыню, а те украсили её лицо синими линиями. Родители сочли её позором. Девочка в мужском платье, девочка со знаками иблиса на лице — создание порока! В тринадцать лет её нож взял первую жизнь, когда Аллах отвернулся от жадного старика на базаре. Потом Аллах отвернулся от упитанного верблюда, пошедшего за славную цену. За следующие годы Олеандр поняла, что Аллах в принципе довольно близорук и не следит за многими из своих запретов. Закурить табак? Открыть лицо? Возлечь с мужчиной до брака? С женщиной? Не заводить ребёнка, не слушать старших? Не уплатить закят? Украсть? Убить? Нож дал все ответы.
Когда пришли русские, Эрзурум уже стал слишком тесным для Олеандр. Былые подельники и друзья из уличных банд учились жрать без языков, висели на кольях у городских ворот или кололи камни на горных каторгах. Охотники-субаши подбирались всё ближе. Неудачная для Порты война стала большой удачей для жестокой женщины с ореховыми глазами. Понимая, что её дни в Эрзуруме сочтены, Олеандр вымазала лицо белилами, перерезала горло задремавшему русскому солдату, взяла его одежду и вернулась на север вместе с уходящими корпусами. В Астрахани её встретила другая женщина, чья судьба была достаточно похожа на судьбу Олеандр, чтобы доверять ей. Эта женщина назвалась фамилией Ловен и объяснила, что мир жесток, но есть те, кому противна эта несправедливость. Вольные братья, живущие по простым и честным правилам. И эти вольные братья нуждались в помощи таких, как Олеандр и Ловен. Ловен женщина назвала тайное слово древнего архитектора и привела Олеандр в холодный, сырой город на болотистой реке — к графу Каменскому, храброму, но недостаточно могущественному человеку, в доме которого Олеандр осталась жить. Убийца-гашишин сразу поняла, как именно может помочь ему и о чём говорила Ловен. Человек или чудовище — нож Эрзурума засверкает вновь!
После того, как последний гость ночного собрания скрылся за высокими дверями, Олеандр вложила меч в ножны и убрала его в сундук, заперла наружную дверь и растворилась в петербургском сумраке. До следующего утра она была свободна. Ритуальные мистерии, если и привлекали её, то не сегодня.
В первый час после полуночи дым кальяна наполнял её лёгкие. Шнур-змея обвился вокруг искристой колбы, где кипело блаженство, проложенное чёрными углями. С бурлением поднималась вода, чтобы окутать сознание Олеандр тёплыми клубами. Она неподвижно лежала на ворохе пуховых подушек и перин, которыми был усыпан пол подпольной курильни. Решётчатые ширмы на мавританский манер разделяли отдельные альковы. В красном полумраке колыхались портьеры. Изредка бородатый галбай или чеченец, заросший по самые глаза чёрной бородой, появлялся в зале и провожал искателей удовольствия к свободному ложу, а затем удалялся, оставляя их наедине с бурлящей водой. Эта обстановка напоминала Олеандр о доме, но горькими или приятными были те воспоминания?
Ловин лежала на софе без ножек по другую сторону курительного агрегата. Её живой глаз был закрыт, а стеклянный неподвижно таращился в потолок. Механическая рука перебирала ворсинки на пушистом мундштуке. Крошечная чашка с крепчайшим восточным кофе оставалась нетронутой на подносе между ними. Зато несколько ложек липкого зелёного порошка, приготовленных в фигурной сахарнице, отправились прямиком в кальян. Дурман взбегал по шёлковому шнуру, щипал нёбо, заглядывал в глаза… и превращал опостылевший, сырой, чужой, русский город в то, что по-настоящему обещал Олеандр мастер-каменщик.
Олеандр видела правду.
Её тело оставалось пленником мягких перин, она была бы сейчас не в состоянии выбраться из них без посторонней помощи. Однако блуждающий разум обретал лёгкость и выходил прочь, чтобы пропасть в табачном мареве. Душа Олеандр блуждала в тумане, но туман окончился — и по другую сторону завесы Олеандр ждал чёрный шатёр. С колыханием растворялись чёрные портьеры — уже не те, которые создавали антураж в курильне, а словно бы сшитые из первородной тьмы. Пророк Магомет сидел внутри, сложив ноги крестом, и огромный чёрный камень Каабы стоял перед ним как исполинский монумент. Как правильный овал, лишённый несовершенства. Как геометрическое воплощение сокровенных истин.
Олеандр назвала Магомету тайное слово мастера-каменщика, и Пророк услышал. Ещё одна затяжка — и он заговорил бы в ответ. Только хотела ли Олеандр беседовать с ним, или ей хватало собственных мыслей?
-
неплохой такой шатер! Уверен, где-то там ещё и девственницы...
|
поздняя осень 1825 г., Петербург
«Каждая ложа придерживалась строгого устава — точного перечня должностей, действий и полномочий, которые могла иметь. Уставов становилось всё больше, иные ложи объявлялись нерегулярными, то есть, не следующими масонским законам. Эта "война правил" губила мистический ореол братьев-каменщиков, но помогала скрывать за бутафорской вознёй по-настоящему жуткие секреты». — Старые Тексты
С неба мерзко сочилась слякоть.
За Елагиным и Большой Невкой от города осталось одно название. Он тускло блестел где-то в снежном мареве, но этот блеск едва пробивался через густой ельник Елагинского парка. Пустынные по позднему времени строительные подмостки облепили недостроенные зубцы дворца на другом берегу. С болотистой дельты дышал холодный ветер, и многочисленные протоки среди деревьев полнились неясными шорохами. Вёсла ударяли по вязкой воде, покрытой прозрачной коркой наледи. Изредка ледяные брызги осыпали рукава шинели. Потом они замерзали и оставались на шерстяных колючках как крохотные диаманты.
Лодка почти бесшумно шла в тоннеле из переплетающихся над головой чёрных ветвей. Белая бляха луны плыла в тучах. Изредка её луч сверкал сквозь облетевшие кроны как острый узбекский пчак — и тогда вахмистр Аджиев в очередной раз видел странный северный мир, так непохожий на солнечную крымскую степь. Столица этих хмурых, мизантропичных, желчных, убеждённых исключительно в духовных аспектах жизни людей выглядела вовсе не парадным манежем, а скорее кривой старухой, подбирающей бесконечные подолы из заросших осокой мелей.
Словом, хорошая ночь, чтобы стреляться. В аду хотя бы печь дармовая, как шутили бы в полку.
Вскоре лодка вышла на лунную стремнину и привалилась к другому берегу. От льдистой воды поднимался неровный земляной склон. Он оканчивался длиннющей чередой амбаров с провалившимися крышами и заваленными в снег заборами. Ударяя шестом в дно, подпоручик Васильев ненадёжно причалил лодку. На задней скамейке, почти скрытый тенью статного и рослого Аджиева, скрючился доктор с кожаным саквояжем. Он беспрерывно шмыгал носом, сморкался и опять шмыгал, с простудным несчастьем поглядывая на воду в нескольких дюймах за бортом. От промозглого ветра его трясло.
— И как мне туда полезть?! — визгливо спросило это существо. — Там же вода! Холод псиный! — Да что вы как мамзеля, ваш-благородие? — с изрядной долей раздражения огрызнулся Васильев. — Уж раз вшивый поэт сюда добрался, чай и вы справитесь. — А? Как добрался? — доктор ещё раз хлюпнул носом и его голос изменился, когда он осознал, что лодка действительно прибыла куда следовало. — Мы что же, уже… уже… — Чёрная Речка, как она есть, — с удовольствием объявил Васильев и всадил шест глубоко в ил.
Лодка закачалась.
Чёрной Речкой звался один из невских притоков. Полноводная в центре города река по мере сближения с заливом всё больше напоминала паутину. Из всех её рукавов Чёрная Речка была самым северным, и в действительности относилась не к Петербургу, а скорее к вечно-сизой финской провинции. Где-то за полями проходил тракт на Гельсингфорс. Дикий берег, на котором пытались устраивать то зернохранилища, то огороды, с трудом поддавался очеловечиванию. В летние дни сюда хорошо было выезжать на пикники, а с приходом зимы еловые рощи набухали непроницаемой чернотой.
Но наверху, на самом гребне склона, замаячил фонарь. Его держал в высоко поднятой руке мужчина в сером цилиндре, чьё резкое лицо перечёркивали усы. Рядом с ним стоял молодой человек, весь с головы до ног затянутый в чёрное. Кудрявые бакенбарды спускались к кривящемуся в нервной ухмылке рту. Аджиев признал его по описанию, а может быть, даже где-то встречал лично. Мало ли светских львят крутилось в салонах Леонида Измаиловича. Этого, например, звали Сашей Сергеевичем, он происходил из дворянских детей и в основном сочинял сонеты в пользу той или иной придворной партии. Но было в нём кое-что приятное. В отличие от графа Каменского, который этой ночью был занят намного более важными делами, нежели детские ссоры, поэт не побоялся явиться лично.
Лодку заметили, да никто и не прятался. Не воры и не юристы собрались, а офицеры кавалерии.
— Что там?! — запальчиво крикнул Пушкин сверху, и его голос звонко полетел над мрачными берегами. — Кого там жидовский нос прислал меня губить по доверенности?! Явись, покажись!
-
Теперь моя пора: я не люблю весны; Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен; Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены. Суровою зимой я более доволен, Люблю ее снега; в присутствии луны Как легкий бег саней с подругой быстр и волен
|
|
Женя сгорал со стыда. Увидел страшилку. Дама в беде. Ебать, если бы он знал, что понесёт Таня, то дал бы ей пизды ретроспективно. Во всех смыслах. Даже странно, что тётя Ульяна не уточнила, мочит ли он кровать. Но потом городской мальчик Женя понял, что деревня достаточно сильно меняет мышление. Вспомнил самого себя часом раньше, как он бежал за призрачной Таней, как подскочил у распахнутого окна. То, над чем легко смеяться, сидя втроём на освещённой кухне, становится совсем не смешным посреди ночи. Ему стало аж не по себе от мысли, что сейчас отрубится свет и они останутся в темноте.
К счастью, свет не отрубился. Нашёлся мощный фонарь с катушкой, которую стал крутить Женя. Индуктор жужжал, яростный луч набирал синеву, отгоняя монстров под кроватью, вампиров в гробах и убийц с удавками. Таня и Дамашин спустились с дачного крыльца и осторожно пошли через огород. Тётя осталась там, потягивая чай. Баня приближалась, пятно света елозило по неровной дощатой двери и порогу.
— Как только войдём, — пробормотал Женя, чувствуя себя спецназовцем из фантастического хоррора, — ты включаешь свет, а я… — Да-да, — сказала Таня и распахнула дверь. Она чувствовала в основном то, что на улице стало слегка холодно.
Предбанник пустовал. Щёлкнул выключатель, засветилась лампочка. Пусто. Стол, скамья. Пусто. Блестящие от влаги веники вдоль стены. Пусто. Бочка с водой. Пусто. Дверь в парилку.
Женя с неохотой светил в ту сторону, а Таня опять, не задумываясь, распахнула её. Изнутри дохнуло сырой теплотой. От камней в печном жерле ещё исходил жар, хотя Таня давно погасила огонь в печи.
Полка для лежания. Пусто. За печью. Недовольный мохнолапый паук. Пусто.
Луч шарил по стенам, по потолку. Женя не поленился заглянуть даже под скамью, подстёгиваемый недавним страхом… и застыл. На досках под парильной полкой остались несколько бурых разводов. Резко распрямившись, он ещё раз провёл фонарём по самой полке и маленькой полочке для ног перед ней. Буро-красные пятнышки были и там. Размазанные, потускневшие, почти выцветшие.
«Бля! Э… о таком, конечно, неловко спрашивать… но бля… но бля!»
Чтобы не спрашивать, Женя направил луч на бурые разводы под полкой. Так, чтобы мерзляво зевающая Таня рано или поздно заметила их и поняла, куда светит Женя. Рука стала крутить катушку с бешеным темпом, лишь бы фонарь не погас. Только не здесь. Только не сейчас.
-
Меня понесло с первых строк Х)
|
Дамашин покачнулся на одной ноге.
Мир, только что перевернувшийся один раз, переворачивался во второй. Едва не споткнувшись, он круто обернулся как грабитель на месте преступления, бессознательно закрывая спиной силуэт той Тани, которая ждала внутри. Но за порогом осталась лишь непроницаемая темнота: пустой предбанник, погашенная лампа, закрытая дверь в парилку. Давно остывшая баня нависала над ним массивной бревенчатой грудой. Пустая баня. Абсолютно пустая.
Заспанная Таня в наспех накинутом на майку халате целилась в него ржавыми садовыми вилами. Она стояла посреди тётиных грядок, уперев резиновые сапоги, надетые явно на босу ногу, в грязную чёрную землю, но не замечала этого. На её лице испуг и напряжение медленно сменялись удивлением. Единственным светом, оставшимся в ночи, был яркий проблеск с веранды. Луна исчезла среди лохматых туч, а вместе с ней пропала лунная дорога, соединившая две дачи. Таня медленно опустила вилы, а Женя всё ещё ничего не мог сказать и смотрел то на неё, то в предбанник.
— Земля вызывает! — звенящим голосом окликнула Таня. — Евгений, не хочешь объясниться? — О…ху…еть, — наконец выдавил Дамашин и только помотал головой. Он побледнел, затем начал краснеть как томат и резко одёрнул джоггеры, чтобы Таня-из-дома не заметила его состояния, а потом затараторил: — Чт… что? Чего? Где ты? — Кто? Я гд… — Ты где вообще, в бане или здесь?! — не дослушав, перебил он. — Женя. — Ты! Ты где? Ты же только что… — Женя. В. Каком. Смысле? — Да в прямом! Я же за тобой шёл! — Женя! Остановись! — Таня с размаху вогнала вилы в картошку. Женя заткнулся, и Таня медленно, по слогам, проговорила: — Женя, привет. Ты сам не видишь? Перед тобой стою. С вилами этими как дура. Никуда не иду. — А, — только и смог ответить тот. — Ты чего? Ты лунатишь, что ли? — Я… я не знаю…
Таня возмущённо пробормотала что-то нецензурное, протопала мимо него и сама заглянула в предбанник. Женя молча следил за ней. Потом он положил обе ладони на лицо и шумно выдохнул через них. Несколько секунд его не волновало, сон это или нет, на чьей он даче, кто и куда его вёл. Его волновало только то, чтобы перестать видеть на месте заспанной Тани со спутанно-чёрными волосами ту, другую Таню. Таню с белой кожей и тонкой линией бус на голой лодыжке. На ум внезапно пришло сравнение: как негатив и позитив.
— Я… не знаю… — пробормотал он ещё раз и вместо объяснений глупо спросил: — А это ты свет в бане не выключила? — Так в бане нет света, — непонимающе сказала Таня и для верности потыкала пальцем в темноту. Именно теперь Жене стало по-настоящему страшно. Он понял, что всё это время сам смотрел в совершенно пустое пространство, и возбуждение схлынуло окончательно. Подросток застонал: — Блядь… Блядь… но я же… но там же… — Да, там блядь, я уже поняла это, — Таня отшучивалась, но её голос звучал нервно. — Не смешно, — прошептал Женя, истерично хихикнув. Он не заорал в полный голос только из уважения к давно дрыхнущей тёте. — Харе ржать! Женя прекратил смеяться так же резко, как начал. Таня наседала: — Ты что-то видел? Куда смотрел? В парилке? — Не заходи туда, — замотал головой Женя, потом отдёрнул Таню за рукав халата и захлопнул перед её носом дверь. — Женя! Да что с тобой?! — Пиздец. Не заходи. Я думал, мне это приснилось, — твердил Женя, не обращая внимания на протесты. Поняв, что сейчас спорить бессмысленно, Таня сама схватила Женю за руку и потащила в дом. — Что приснилось? Можешь объяснить толком? Я ничего не понимаю!
Женя ежесекундно оглядывался: на чёрную баню, на чёрную дорогу, на чёрную бездну, за которой остался его собственный дом. И всё сильнее понимал, что ночью он назад не пойдёт. В пизду. Не пойдёт. Не пойдёт. Нет. Не пойдёт. Не замёрзнет, посидит тут где-нибудь. Нахуй такие сны. Вон, на крыльце норм.
— Ты обалдел?! — зашипела Таня. — Какое крыльцо тебе? Заходи давай! Только не шуми, пожалуйста. Женя моргнул: — Я вслух это всё думал? Таня покачала головой и ещё раз повторила: — Не шуми.
В прихожей, которая была одновременно и кухней, тикали настенные часы, показывавшие час ночи. Пахло какой-то вкусной едой; супом, наверное. И ещё выпечкой. Волна тепла нахлынула на Женю, и он без сил привалился к стене, закрыв глаза. Потом его куда-то отвели, на что-то посадили, лязгнули печной дверью, вручили что-то горячее и железное. Женя подумал, что две последних характеристики можно применить к члену. Судя по тому, что Таня промочала, в этот раз он думал про себя как все нормальные люди. Но молчала она недолго.
— Ну?.. — Таня уселась на табуретку напротив. Халат она носила как попало, но Жене теперь вообще было не до её худых как смерть ключиц. — В аниме о таком не рассказывают и убегают, — начал он. — Ну?.. — И, возможно, я сумасшедший… — Ну?!.. — Но я видел тебя, — признался Женя и поскорее сунул нос в чай. — В смысле? Как видел? Как сейчас? — Ну не совсем как сейчас, — Женя нервно улыбнулся уголком рта. — Но ты… ты меня позвала. — Где я тебя позвала? — У моего дома ещё, у окна. Я вроде как спал, хотя не совсем спал, а потом слышу, что ты зовёшь снаружи. Подумал, эм, может, эм, случилось чего… — он усердно не доставал нос из стакана. — Случилось где? В бане? Женя пожал плечами, и Таня вздохнула. Ночь обещала быть не только беспокойной, но и бессонной. — Ладно, погоди, — переваривала она, — давай по порядку. Ты проснулся, услышал, что я зову. Да? Женя кивал, обхватив ладонями чай. — Выглянул из окна и увидел меня? Снова кивок. — А потом? — Ты побежала к своему дому — галантно избавил её от подробностей Дамашин, — как будто что-то было очень… эм… срочное… — Ты с какой стати такой красный? — недоумевала Таня. — Чай горячий. — Долить воды? — Нет-нет! И так очень вкусн… — Не ори, — Таня красноречиво перечеркнула острым ногтем шею, и Женя подумал, что в бане, может, было бы действительно не так плохо. Он вернулся к рассказу: — В общем, срочное, да. Ты забежала в баню. А я за тобой пошёл. Только когда ты бежала, в бане горел свет. Я клянусь. Я не ёбнулся. В смысле, ёбнулся, но свет там горел.
Пожав плечами, Женя беспомощно смотрел на девочку напротив. Таня некоторое время раздумывала, кивнула каким-то собственным выводам и спросила очень спокойным голосом: — Ты же не прикалываешься сейчас? — Не прикалываюсь.
Женя попробовал чай языком. В него и правда не помешало бы долить воды, но он сделал большой глоток. На какое-то время его мозг отвлёкся на ошпаренное горло. Таня сделала то же самое. Ей было трудно поверить в рассказанное, на сонный паралич это уже не спишешь — паралитики, вероятно, ведут себя иначе. Она долго смотрела на Женю, всё пытаясь прочитать скрытый смысл в его словах: — Ты же шутишь, да? — Не шучу, — ещё раз сказал Женя.
Они опять молчали. Потрескивала остывающая печь. Женя думал, что если бы Таня была Алисой, то его бы уже подняли на смех. Да какое там, у него бы язык не повернулся признаться Карасю в чём-то подобном. А если бы Таня была Ярой… как бы отреагировала Яра? Почему-то Женя подумал, что ему бы поверили. Наконец, и Таня смирилась со своим внутренним полиграфом.
— Ладно. Всё-таки надо было проверить, кто там. Я думала, это поджигатель или ещё какой маньяк. — Ты-то почему не спала? — А, — чёрные ногти сделали случайный жест, — так попить вставала.
Таня встала и задвинула вилы за печку. Пока она приставляла их к стене, проржавевшие зубья едва не отвалились от навершия: такое себе оружие, хотя на Женю бы его хватило. Потом девочка-гот запахнула халат плотнее и присела перед печной дверцей, пошевелив алые угли.
— Знаешь, а ещё я подумала, что там может быть Лёша… Не знаю, почему так. От сердца отлегло, когда поняла, что это ты. — Ну спасибо. Теперь и мне что-то теперь нехорошо думается, — жалобно подхватил Женя, не глядя за окно. — Так. Ты дверь закрыла? Таня кивнула, безапелляционно заявив: — Останешься у меня до утра. — И добавила: — Я теперь и сама мимо этой бани спокойно ходить не смогу. — Ну, не ты одна. — Блин! Да я всего час назад оттуда вышла. Куча мыслей роилась у неё голове, и Таня не знала, за какую ухватиться: — А как ты вообще понял, что это я? По одежде или лицо видел? «По одежде…» — По одежде, — вполголоса согласился Женя очень мелодичным голоском. — Ну и по лицу, да… — Бля… — некурящей Тане внезапно захотелось закурить от его интонации. — А в чём я была? — Я ж говорю, в одежде, — сказал Женя, в принципе даже не соврав. — В красивой, кстати… Чтобы не сморозить ещё чего-то, он опять заткнул себе рот чаем, да так и подавился от новой мысли: — Стой ты с одеждой. Знаешь, что я подумал, когда увидел тебя? Негатив и позитив. — М-м? Я тоже подумала что-то такое. Воткнуть ему вилы в пузо или не воткнуть, — Таня смотрела на угли, поэтому Женя не понял, шутит она или нет. — Да я не об этом! Не типа позитив, который позитивный, а как у старых фоток. Где чёрное и белое. Та штука… та Таня… она была белой. Я видел её как будто всегда при луне. Она была в ну, скажем, белом. А когда подошла к бане, где… — школьник сглотнул, но договорил: — …где горел свет, то там была типа лампочка. Жёлтая. И это жёлтое впиталось в её белое, как будто она была бесцветной. Понимаешь? Ну как будто у неё своего не было цвета. А когда появилась ты, то ты… ты чёрная. Почти всё такое же, наверное, только чёрная. В тебя не впитывался свет. Ты как будто настоящая, но это только если вас сравнивать. А если не сравнивать… то я бы и не отличил…
Женя передёрнулся и не стал развивать мысль.
-
-
Вся ситуация крутая, но отдельно клёво про бесцветную и чёрную Таню!
|
Глубокая ночь. Женя засыпа́л под стрекотание сверчков за сараем и шорох занавесок. Вернее, он пытался заснуть, но сон не приходил. То ли Дамашин недостаточно устал за день, хотя прошёл пешком за сегодня куда больше, чем привык, то ли его отвлекали мысли. Те самые мысли, которые не находят лучшего времени, кроме как перед сном, чтобы обрушиться снежной лавиной. Алёша, Свиридова, кот, найденная кепка… конечно, ещё из головы не шла Таня. И снова кот: а кстати, где он? И снова Таня со своими «помнишь-не помнишь». Что он должен был помнить? А ещё стояние на перекрёстке и стойкое дежа вю, связанное с этим, но осознанное только теперь. Что за игры разума? И снова Таня… Со стороны окна резко подул ветер. Женю обдало неуютной прохладной под одеялом, будто кто-то сделал это нарочно. Кто-то, кто мог бы, например, стоять за окном вместе с ветром. Шторы всколыхнулись двумя призрачными вуалями. И внезапно Женя понял, что за окном кто-то есть. Эта мысль пронзила Женю! Он резко сел в кровати, не понимая, почему уверен в этом. — Женя… Он реально слышал своё имя. Его называл знакомый голос с улицы. Женя всё ещё дрожал, но как будто не только от холода. Голос вызывал приятные мурашки, перекликаясь с недавними мыслями. Торопливо вскочив, он прошлёпал к окну, отмахнулся от занавесок. В первые секунды его глаза ничего не могли разобрать в темноте, но потом, как будто подсвеченная изнутри и извне одновременно, в освещённую луной полосу ступила Таня. Она стояла внизу в одной сорочке, накинутой на… на полностью голое тело. Когда тебе семнадцать, ты подмечаешь такие факты раньше, чем узнаёшь собеседника в лицо. Узнавать в лицо и не требовалось. «Блин! Она же мокрая!» Действительно, газовая ткань лежала на худой девочке так, будто серебряное лунное сияние прилипло к её коже. Дамашин отчётливо видел её всю. Видел её плечи и грудь с тёмными метками сосков. — Же-еня, — звала она тихо, почти шёпотом, сложив руки домиком возле рта. — Это я… — Да я… да я вижу! — выдавил Женя. Таня тихонько помахала ему. — Я затопила баньку, — зачем-то сказала она. — А?.. — Женя глупо улыбнулся, вцепившись пальцами в подоконник. Он-то хорошо знал, что начинается после таких фраз. Он смотрел много фильмов об этом. — Баньку, — повторила Таня как будто по тому самому сценарию. — Чтобы помыться… Не хочу идти одна… Что-то было не так с её голосом. Он звучал с неясной тоской, словно банька была для Тани недосягаемым счастьем. Чем-то таким, о чём ты можешь прочесть в книге, но неспособен насладиться сам. Но Женя отмахнулся от этого. По его телу бежала волна предвкушения, и мысли о том, насколько невероятным должно казаться происходящее, насколько их дома далеко друг от друга для похода в ночной рубашке, исчезли, не появившись. Дамашин жадно облизывал Таню взглядом, сердце трепыхалось так быстро, как будто Женя уже был в бане, где шипят клубы пара. Голова перещёлкивала тумблеры: презервартивы! нету! хер с ним! Он был готов на что угодно. — Пойдём вместе? — прошептала лунная Таня. Почему-то вопрос звучал недостаточно вопросительно. Она хотела, чтобы Женя пошёл с ней. Всё в ней говорило об этом. Как она стояла, как смотрела. Её томный голос, и даже окружающий её воздух, насквозь вибрирующий в эротическом ожидании. Баня, конечно, была только предлогом. — Подожди! — сдавленно прошептал Женя. — Подожди, я сейчас! Ты чё, блин, вообще… Запнувшись, Женя решил не уточнять. Может, нажралась или «колесом» закинулась — вчерашний школьник в любом случае не был против. Ему пока не выпало шанса увидеть голую тян не в хентае или «домашке», и упускать этот абсолютно стрёмный, сумбурный, непонятный, спонтанный, но шанс Дамашин не собирался. Он на цыпочках кинулся по лестнице, на бегу схватив с тумбочки очки, мятые джоггеры и футболку. Кое-как надел их уже перед входной дверью, потянул её к себе, чтобы не заскрипела, скинул крючок с засова, сунул ноги в кеды, не зашнуровывая… и выглянул на улицу. Он всё ещё не мог поверить, что Таня действительно ждёт. Таня ждала — стояла уже чуть поодаль, ближе к перекрёстку. Помахав Жене, она повернулась и легко побежала к своему дому — светлой точке в конце той длинной аллеи, где подростки расстались лишь пару часов назад. Женя бежал следом, путаясь в шнурках, но Таня не давала поравняться с собой: то ли заигрывала, то ли, может, всё же стеснялась. — Эй! Погоди ты! — Женя пару раз пробовал позвать её, но в ответ слышал лишь отзвук игривого смеха. «Как в тупых древнерусских сказках» — происходящее всё сильнее заводило Женю, хоть и напоминало какой-то трек Горшка. Тянка в бане, теперь догоняшки. Не хватало костра и стога сена, хотя Женя уже прикидывал, как именно они обойдутся без сена. Поэтому он не отступал, летел стрелой между старых дубов. Худое тело Тани, машущей ему из-под окна, всё ещё стояло перед глазами. Наконец, Таня остановилась у золотистого бревенчатого домика с кирпичной трубой и небольшой боковой пристройкой-предбанником. Баня стояла на безопасном отдалении от основного дома, разделённая с ним живописным огородом и несколькими яблонями. Треугольная крыша недобро сходилась над крыльцом. За полуоткрытой дощатой дверью светилась сорокаваттка, выхватывая из темноты скамью и угол большого стола с вениками. Из серебряной тени Таня стала силуэтом, очерченным жёлтым электрическим глянцем. Женя ничего больше не говорил. Просто бежал, глотая вдохи, и представляя, как будет разде… Девочка бросила манящий взгляд через плечо и… потянула сорочку через голову. Женя рванул быстрее, стараясь успеть, догнать и увидеть как можно больше. Между тем, влажная ткань легко соскользнула с Таниных плеч. Полностью голая девочка сделала шаг в предбанник, другой… Она не прикрывалась и не пряталась. От стеснения, если оно и было, не осталось намёка, — больше никаких игр. Таня отступала всё глубже в баню по мере того, как Женя быстро шёл по дорожке. Застыв у самой двери в парилку, девочка как будто в раздумьях лениво откинулась на неё, согнутой в колене ногой закрывая живот. Её рука невзначай легла на обнажённое бедро. Длинные ногти с чёрным лаком лениво чертили дорожки по электрически-жёлтой коже. Женя одним прыжком оказался на крыльце! Таня улыбнулась, благосклонно наклонив голову. Она приглашала снести последнюю преграду. Несколько шагов, парилка, и… и…
-
По-моему, отлично получилось )
|
Таня шла за Дамашиным и скручивала провод от наушника. Когда пропадает один человек — все грустно вздыхают и списывают на несчастный случай. Это жизнь, бывает. Когда случай уже не случай — хочешь не хочешь, а увидишь тенденцию или даже умысел. Увидишь опасность. Беду.
— Кто был первым? — наконец спросила Таня в спину Жене. Тот замедлил шаг, снова поравнявшись с ней: — Э-э-э. Дед сказал, а я забы… а! Вспомнил. Свиридова какая-то от станции. Типа в мае или типа раньше ещё, дед уже запутался. Я её не знал. — Её тоже искали? — Все думали, что она, ну, как бы, это… съебалась просто. Только как Лёха пропал, вспомнили. Дед теперь думает, что её медведь сожрал, — Женя спохватился, что старательно водит фонариком вокруг, и перестал. — Короче, не искали никого. Ну она старая была, чё-то там в универе училась. Таня саркастически улыбнулась: — Эм… это у тебя старая? — Столько в наши дни не живут, — житейски вздохнул Женя. — Как я старая? Или совсем пенсионерка-третьекурсница? — Таня отчего-то ухмылялась всё сильнее, и Женя запоздало сообразил, что она ведь тоже из шараги. — Погоди, — выпалил он, — а тебе сколько?! — На год старше тебя, дедуль. — Блядь. Поймала. Тогда я тоже древний.
От шуток Жене стало полегче. Бегемот Чехова топал между ними, поворачивая глазастую башню то направо, то налево. А иногда он смотрел на ребят, и тогда его радужки вспыхивали как две монеты, которые кладут на глаза мертвецов. Под замогильным кошачьим взглядом Женя пересказал историю дедушки и добавил, что завтра приедет лицо пожилого возраста по имени Ваня и все вместе идут на карьер.
— Ого. В самом деле пойдёте? — Ну а чего. Чувак же пропал! — Забавные вы, — хмыкнула Таня. — Прямо клуб юных сыщиков. — Пошли с нами, — тут же предложил Женя. — Будешь как Нэнси Дрю. — Нэнси Дрю. Хм… мне, конечно, подойдёт… но… — Ты не могла не любить Нэнси Дрю. Таня вдруг рассмеялась: — А знаешь… ладно. Давай. Я не очень люблю такое, но схожу. Где расписаться? — На руке, как у пиратов. — Сигну хочешь, значит. А подруги не будут против? — Чего?! — громче нужного взвыл Женя. — Я что, похож на главного героя гаремника? Таня ничего не отвечала, но даже в темноте было ясно, что она улыбается. Женя сердито выдохнул через нос: — Я тебе не социо! Скорее я тот парень из «Хост-клуба Оран», которого никогда не зовут в хост-клуб Оран.
В темноте забрезжили знакомые огоньки, приняв очертания с детства знакомых окон с клетчатыми занавесками. И вдруг Женя вспомнил. Да так вспомнил, что остановился несмотря на страшные разговоры.
— Погоди-ка, Нэнси Дрю. Ты кота по имени назвала. Это что, твой? — Не-е, что ты, — Таня замотала головой. — Он же не домашний. По-моему, он даже старше нас с тобой. «Ну меня-то немудрено быть старше», подумал Женя, но вслух заметил: — Понятно. Так ты его знаешь? — Кот теперь местная звезда. А вообще у этого толстячка немного друзей, — мечтательно протянула Таня. — Мы с ним уж года два как подружились. Ну, мне-то сам бог велел. Теперь вот и ты. Будь у тебя фамилия Котов или Котовский, было бы вдвойне смешно. — Да ни хуя. Эти тупые фамилии ставят себе педовки «Вконтакте». — О, кстати. Читали же комменты под вашим объявлением? — Чи… читали… — многозначительно признался Женя и оба засмеялись, вспомнив длинный тред переговоров.
Сегодня Дамашин вспомнил сразу трёх призраков: призрака-кота, призрака-девочку, призрака-Лёшу. Но все трое как будто отступили сейчас, когда они стояли и веселились неподалёку от перекрёстка.
— Не хочешь у нас до утра остаться? — предложил он, когда настала пора расходиться. — Всё равно ковров до чёрта, где угодно спать можно. — Не сегодня, — мягко протянула Таня. — Тётя не поймёт. Да и помыться с дороги хочу. Ну, сам понимаешь. «Что это я должен сам понять?» — риторически спросил сам у себя Женя, сам себе дал ответ и сам себе кое-что представил. Получилось неплохо. По обыкновению, вслух он сказал совсем не то, что думал: — Да не! Я не к тому… просто с этими Лёшами… короче, фонарик не гаси, пока не дойдёшь. Я отсюда послежу. Таня почему-то снова хмыкнула. Но Женя так и не понял, как определить её интонацию. Она была тронута? Она сочла его дебилом? Одновременно? По очереди? — Не буду. — Да, кстати! — крикнул Женя ей вслед. — Ты какую песню слушала? Девочка в чёрном тоже повысила голос, но не обернулась и не перестала шагать: — Угадай! — Так, так… так… ну, тебе уже под двести… — Ну да! И плеер у меня кассетный! — звонко огрызнулась Таня. — Тогда, наверное…
Женя задумался, что слушал бы сам, будь он готом и гуляй ночью по спящей деревне. Evanescense? The Rasmus? She Past Away? Paradise Lost? H.I.M.? Joy Division, прости Господи?
— Lacrimosa! — поставил он. — Нет, дурачок, я не такая древняя. Ты проиграл! Lacuna Coil! — Так это тоже древняя группа!
Женя глуповато заулыбался. «Дурачок» звучал так мило, что его хотелось оставить в сохранёнках и иногда пересматривать. Они уже не видели друг друга. Остались только пятна фонарей, качавшиеся в пустоте.
— Не сильно современные, — отозвалась пустота голосом Тани. — Тем более Swamped. Но мне разное нравится. — У них и Veneficium хорошая! — только и прокричал Женя вслед.
Чтобы Таня не родила ещё какую-то милую хуйню, Дамашин торопливо замахал рукой: всё, мол, до встречи. Потом Женя долго стоял на перекрёстке и ждал, пока синяя искра не пропадёт на аллее, идущей к соседской ферме. Лишь у дома он сообразил, что Таня не могла два года подряд встречать кота в электричке. Бегемот Чехова был местным. И от этого совпадения почему-то вновь становилось не по себе.
В спаленке на чердаке Дамашина ждали полупустой шкаф, советский напольный радиоприёмник, тахта, тумбочка с примотанной скотчем лампочкой, таблица хоккейного турнира за 1982 год, а также всего лишь три маленьких, неприметных, совсем небольших, деликатных ковричечка. Августовский ветер поднимал шторы на окне. Женя засыпа́л…
-
Женя очень много ругается матом, но всё равно забавный))
-
Содержательно. И... мило))
|
Пока Яра и Карась прощались у бывшей школы, кот оставался предметом дискуссии. Девочка-гот и очкарик в мятой футболке сидели на корточках вокруг Бегемота Чехова и угарали в почти полной темноте.
— Почему-то… у-уф… — Таня продолжала фыркать. Женя с подозрением смотрел на неё: — Почему-то что? — Почему-то я сомневаюсь в этом! — отдышавшись, сказала Таня и убрала платком слезинки из уголков глаз. Естественно платочек был чёрным. — В том, что Ярослава любит классиков? Пушкин, Толстой… — «какая гадость» мысленно продолжил Женя, который наравне с Аникеевой не осилил монументальный план по литературе. — …и Чехов? — с сомнением дополнила Таня. — Вот именно. Вы просто мало общались! Хотя… ладно. Не сказать, что ты вообще много с кем здесь общалась, — с вопросительной интонацией констатировал Женя.
Они перестали улыбаться как по команде. Таня поднялась, обняв себя за плечи, но продолжала смотреть на дорогу. Потом кивнула:
— Ну… наверное. Не сказать, чтобы кто-то особенно хотел. Ну, разве что... — Разве что что? — снова переспросил Женя. Кот, неожиданно лишившись внимания, принялся тереться о её ноги. Чёрное платье, чёрные кожаные сандалии, чёрный лак на ногтях и чёрный кот — тянуло на комбо. — С тобой мы когда-то общались… — внезапно заявила Таня. — Помнишь?
Женя чуть не икнул. В глубинах памяти что-то шевельнулось, буквально пара смутных образов из детства. Какие-то кляксы из берёзовых листьев, неразборчивого забора, старой шины на ветке… Может, что-то такое и происходило, но как будто не с ним или просто в другой жизни. Целую вечность назад. В семнадцать лет Женя уже всё знал о вечности, но в упор не мог вспомнить, когда это он дружил с Таней и как, когда или почему они перестали. Поэтому он замялся. Ему не хотелось говорить неприятные слова в минуту откровенности, но Женя не любил обманывать (если речь не шла о кондукторах).
— Э-э-э, ну, не очень, — промямлил он. — Но я смотрел одно аниме, где про это неплохо сказали. Мол, люди быстро забывают встречи, зато духи умеют помнить единственный разговор бесконечно долго. Получается, ты больше призрак, чем человек. — Ну да. Я про себя это уже слышала, — Таня грустно усмехнулась и погасила экран телефона. Её усмешка ещё секунду стояла перед глазами Жени как мираж на сетчатке. — Ну сорян, — признался он. — Реально не помню. Я мелкий был, наверное. — Это ничего, что не помнишь. Я понимаю.
В неловком молчании Таня некоторое время наблюдала, как кот чешет уши о застёжку на её сандалии, а Женя вглядывался в ночные поля. Соревнование созерцателей мира. Девочка как будто не хотела портить этот момент, это спонтанное воспоминание, которого могло никогда не существовать, но после колебаний всё-таки спросила:
— Скажи, а ты… ты уже знаешь про Лёшу? Ну, помнишь, с той фермы? — она указала в сторону, откуда пришёл Женя. Дамашин не видел её жест, скорее догадался о нём по движению воздуха. — Знаю, конечно, — ответил он. — Дедушка за ужином рассказал. Сказал, что пошёл к карьеру и потерялся. Там лес, конечно, но Алё-Алёша сюда с детства ездит… — Он тут живёт, — поправила Таня. — Ну тем более. Я и забыл уже. Вот и чё ему теряться! — Моя тётя с его бабушкой говорила… Женя повернулся к ней и теперь смотрел, как в рассеянном свете телефона играют тени на подоле её короткого летнего платья. — И чего она? — Не свети в лицо, пожалуйста, вот чего, — стоически ответила Таня, и Женя прыснул. Нервно отсмеявшись, он направил телефон на собственные кеды. А рассказ о главной местной новости продолжился: — Она сказала, что Лёша туда после пяти пошёл за ягодами, и к вечеру вернуться должен был. Они его всей округой искать ходили, представляешь? — Дедушка тоже ходил. Говорит, кепку нашли, — передал тоскливую весть Женя и замолчал. Он почему-то не знал, чего ему говорить, хотя не прекращал думать про исчезновение Лёшки.
Теперь в его воображении они стояли не в храме-обсерватории. Нет, они болтали на обочине пыльного шоссе в Монтане, курили и вспоминали то дело, которое пылится в картонной коробке в железном шкафу у местного шерифа. По крайней мере, история располагала. Таня опять вмешалась в его мысли:
— Вообще, странно как-то. Вроде Джеррик, говорят, тоже не вернулся... — Говорят, — опять непонимающе согласился Женя. — Он же всегда Лёшу защищал, да?
Женя посмотрел на её чёрный в чёрной ночи силуэт. Что Таня хотела услышать? Что пропажа Алёши после выглядела как стрём? Выглядела. Что собака бы сумела добежать домой? Сумела бы. Что у карьера никто никогда не пропадал? Не пропадал. Надо было закончить эту беседу на беззаботной ноте, а завтра пойти купаться на речку, греть тощее бледное пузо на солнце и веселиться перед треклятым учебным годом. Но детектив-Женя с дороги Монтаны спросил:
— Ты слышала про то, что он уже второй?
Он спросил напрасно, потому что сам испугался собственной фразы. Стало холодно. От голых локтей до шеи побежали мурашки. Таня несколько секунд в упор смотрела на него, проверяя на юмор, и медленно произнесла:
— В-то-рой? — Ага. Слушай, блин, — Женя боязливо оглянулся. — Пошли-ка домой с такими разговорами!
-
Хорошо вы вчера посидели! То чувство, когда не понятно, где игрок писал, а где мастер) Лол Ну и Ник Кейв - топ
|
|
-
Хаха, Бегемот Чехова - сильно ))
|
-
Не, ну хватит уже есть курабье! Так совсем ничего не останется))
|
|
|
-
Краткость - сестра таланта?
|
-
У тебя оч круто получается всего через пару предложений заставлять глупо лыбиться в монитор)
|
-
Правда смешной рофл, чё она!
|
|
|
-
Теперь главное — мыло не уронить!
|
|
|
-
Работа у него такая... ну-ну)
-
Чувствую, что в такой компании Карасем будет весело быть х)
-
Хаха, прочитал мысли кота :) Отлично )
-
Женя Домашкин) Хорошої гри!
|
|
Слова становились не только честнее, но и громче. По меньшей мере в том конце стола, где обосновались Яноро, Шарль и окраина «северной троицы» в виде несчастной Китнисс. Соседствующая Саша держала оборону вокруг белоснежной макушки мисс Блант, но Шарля и Яноро её гегемония не достигала.
— За поступление! — во весь голос проорал Яноро в ответ Уильяму. Тогда-то вечер в «Разговорчиках» покатился туда, куда катится любая попойка вчерашних школьников, будь они дворянами или горными карликами.
* * *
— Какой он на вкус? Какой он на вкус?! — допытывался Яноро спустя полчаса и две пинты пшеничного «белого», смеясь уже без остановки. — Ты идиот? Ты ликёр-то пробовал? — подначивал Шарль. — Сам лакай свой ликёр! Я шо-шо-шоколада не пробовал! — Не трогай её шоколад! — хором предупредили Саша и Шарль, злобно пялясь друг на друга. — Я не трогаю, — плаксиво понурился Яноро. — У меня свой есть… Он заглянул в пустой стакан: — А… — с интонацией печального ослика протянул Яноро и запустил пальцы в раскрашенные волосы. — Нет… у меня своего шоколада нет… — Эй, друг! — тут же обернулся Шарль и замахал рукой стюарду. — Принеси нашему клоуну портера! Да покрепче! — Что ещё за портер? — спросил Яноро, подозрительно поглядывая через стол на вздрагивающую от сдерживаемого смеха Неласир. — Увидишь. Это шоколад такой, — Шарль улыбался и жестами требовал от Пэттс заткнуться. — А это… правда шоколад? — тихонько поинтересовалась Китнисс. — Да! — крикнул Шарль. — Нет! — рявкнула Фрея. — Идёт! — ещё громче крикнул Яноро. — Неси мне портал, слышьте! Я портируюсь!
Тугой хмель лился легко и привольно. Больше не болела спина, стало наплевать на недавние сомнения. Яноро будто оказался снова среди циркачей, где все должны улыбаться и смеяться вместе с ним. Будучи моложе всех прочих, он пил за троих, поменяв пшеничный эль на тёмное пивное варево. К тому моменту, когда Шарль еле удерживал локти на краю стола, Яноро то начинал петь дурацкие трактирные песни, то вдруг вскочил на стол и без замаха вогнал нож в середину хлебной доски, на которой Уильяму подали куриный бургер. Любой мог видеть, что мальчишка уже с трудом держится вертикально. Однако нож, взявшийся неизвестно откуда, вибрировал перед носом Уильяма так, будто был брошен самой трезвой рукой на свете.
— Ему больше не налива… — начал Уайет. — Идём гулять! — потребовал Яноро, качаясь на одной ноге. — Слезай со стола! — закисая от хохота, Шарль одновременно с этим протягивал Яноро недопитый кувшин. Яноро не помнил, в какой момент они перешли с бокалов на эту тару. — Слезай со стола, ваше клоунство, тебя шоколад ждёт… — Шоколад! — весело орал Яноро и тянулся к кувшину. — Прекратите подливать ему шоколад, — вдруг с подозрением пропищала Китнисс. Всё ещё стоя на одной ноге, Яноро с недоумением посмотрел на неё сверху вниз: — П… по… почему? — Потому что тебе хватит? Потому что шоколад неправильный? — Мне не хватит! — заявил Яноро. — Но если хочешь, чтоб хватило… пойдём гулять! А этот кувшин с шоколадом я конфискую именем Университета Магии! — Именем пяти долларов, которые ты уже мне должен, — добродушно ехидничал Шарль. — Я никому ничего не должен!
Второй нож воткнулся в хлебную доску в одной волосинке от первого. Уильям икнул: — Точно не наливать…
— Гулять, гулять! — пел Яноро. — Мы идём гулять! Ну, чего такие унылые, а ну пойте вместе со мной! Эй, эльфийские владыки, вы, красивые как свет звёзд, где ваши голоса! Почему не поёшь, Арчи! Какие у вас песни про такой случай?!
* * *
Конечно, рано или поздно кто-то должен был выкинуть Яноро на улицу.
|
|
-
Вымирающий вид игроков, которые читают посты мастера. Моё почтение...
|
-
За нравственные ценности особо обидно!
|
-
Вертиго ему не нравится, вы посмотрите!
|
|
Он не хотел входить. Не желал этого.
Душа Кальвина уже торопилась назад. Рубить валежник вместе с Фруменсом, размечать тропку в трясине, потом долго высекать огонь в сырой низине, пускать пал. Потом они бы вернулись в аббатство, катя за собой отощавшую тележку, усталые и гордые собой. Кальвин Эквада уже стоял там, на холме, поднимая в приветствии руку и слыша звонкие удары топора. Ряса послушника маячила перед глазами.
Но тело Эквады шагало к пустоте в провалах стен. Сапоги с чавканьем покружались в упрятанные между мхов щели. Одновременно холодный и тёплый бульон лился внутрь сквозь шнуровку, захлёстывал через отвороты, тяжестью вцеплялся в штаны и плащ. Бормотание аббата Йонаса вдруг стало сильнее и резче, как будто Эквада распахнул дверь в молитвенную келью. Болото подступало к коленям, и каждое движение превращалось в борьбу между юношей и трясиной. Когда слабеющие пальцы ухватились за камень, из которого был сложен первый этаж пивоварни, мир вокруг Кальвина качнулся… и перевернулся. Темнота скрыла его. Перемазанный в грязи и жиже Эквада упал лицом вперёд, пропав в пустоте упавших дверей. Завеса вьюнов качнулась над входным проёмом. Следы Кальвина ещё мгновение дрожали на болотистой поверхности, а потом стали бесформенными лужицами — и пропали.
Во мгле посреди бездны светился круг. Он источал вонь, которая будто бы обретала цвет — бурый, коричневый, какого не бывает в нормальном мире. Неведомым образом эта хмарь давала слабый отблеск. Солнце не светило сквозь рухнувшую крышу и не проникало в окна без ставней. Невидимый кокон сгубил свет, позволив болотной хмари гнить и копиться в каркасе пустых стен.
Бурые испарения клубились над начерченным по полу кругом. Огромный, он захватывал почти всю площадь бывшего зала. Борт чугунного чана нависал слева неопределённой тенью. Линии и пересечения соединялись в круге в неровный и гнутый геометрический символ, у которого не было определения и понимания. С трудом подняв голову, Кальвин остекленело смотрел на разворачивающийся во тьме знак. На губах стояла кровь. В ушах что-то низко гудело, и он понял, что это прекратил бормотать аббат. Ложный голос старика на самом деле исходил из самого круга, и в этом звуке не было ничего человеческого.
Перемазанные бурой краской соцветия повторялись в нечётком порядке. Круг кое-как делился на пять или шесть секторов. При попытке сосчитать их голова начинала раскалываться, а к глазам подступала нестерпимая резь. Внутри каждого из них изображался символ, не похожий ни на одну виденную прежде букву.
— Нет…
С мучительной тяжестью взгляд Кальвина пытался перевалиться из символа в символ. Глаза ворочались со скрипом, отдававшимся под черепом. По тёмным завесам пробегала дрожь, и Эквада больше не чувствовал ни тела, ни мыслей. Остался только круг, горящий в темноте болотным огнём. И в его центре, распятое гвоздями, лежало тело нагой девочки, вскрытое от паха до горла. Кто-то разодрал её рёбра, выломав их наружу как алые крылья. Взамен перьев клочья лёгких и желудка повисли на них. Кто-то вынул кишечник, разложив его на омерзительной выкройке из живота. Кровь высохла на бёдрах, покрыв их тем же бурым оттенком, который питал сияние безумного знака. Кальвин понял, что тело не лежит в круге — что тело и есть круг, что линии и символы тянутся из него, окружают и складываются в оберег и ореол. В опустевших глазах стояло болото. Отрезанный нос сочился чёрным туманом. Сползшая со щёк плоть примёрзла к пожелтевшим зубам, обратив лицо в мумифицированную маску. Такие, бывает, вырезают на деревьях лесные язычники.
— Нет…
Несуществующими руками Кальвин пытался зажать уши, но басовитый визг заполнил его всего — вокализ тысячи тысяч пчёл. Крик агонии, продолжавшейся мучительную вечность. Пустые глаза мумии дрогнули. Мёртвое лицо на перерезанной шее повернулось к Экваде и булькающая слизь полилась из страшных ран потревоженного мертвеца. На месте сердца вспузрился кислый ком перегноя.
Болото смотрело на Экваду.
|
-
Но кто в здравом уме будет носить маску среди леса? По живому режешь...
|
|
-
Из всех постов на ДМе этот - самый бобровый
|
-
Водное поло вполне должно подтачивать бобриное брюшко)
-
— Э, слышь, жиробас! — Детектив жиробас.
|
|
|
|
|
«В стране слепых и кривой — король».
Так написал Герберт Уэллс. Так и случилось. Балансируя между зверем и человеком, совершаешь разные поступки. Например, оговоришь того, в чьей вине не уверен. Подставишь удобную мишень. Убедишь в собственной полезности. Продашь себя. Продашь других. Купишь успех. Для кого-то это шрам на душе, а для кого-то — прошлая суббота.
Человек за рулём угнанного фургона с наспех нарисованной на дверях эмблемой «Билинги» молчал очень долго. Всё это время мигал огонёк беспроводной гарнитуры. В полумиле от него один из новеньких охранников принца старался стоять так, чтобы правый карман с микрофоном внутри был обращён в сторону говорящих. И когда переговоры закончились, человек в фургоне получил свой приказ. «Отбой», — сказал он со слабым арабским акцентом. И фургон, который подставил шерифа Уолтера Баркера так же, как до этого была подставлена Маргарет Дей, растворился в ночи.
Когда «Корветт», несущий Доктора и Брауна, достиг особняка принца, он нашёл внутри только охрану. Предусмотрительный Джонни позаботился о том, чтобы им не мешали. И теперь, когда тройка неонатов вошла в свой первый фавор, Джонни мог не бояться наказания за стрельбу на Элизиуме. Шериф не успел охладить горячие головы. А принц… а принц ничего не забыл.
* * *
— Ты угрожаешь мне, Уолтер? — спросил его Рик Деворо на аудиенции следующей ночью. — Я вас только предупреждаю. — Предупреждаешь? Как благородно. Скажи-ка, Уолтер, чем я заслужил такое отношение к себе? — поинтересовался принц, постукивая туфлей по ковру. — Разве я требую вставать на колени, как делал мой отец? — Нет, но… — Требую читать Библию, молиться перед трапезой? Учу тебя жить? Разве я дурной принц для тебя, Уолтер? — Я не… — Разве я так плох, что меня нужно предупреждать о смысле моих поступков? — в интонациях Деворо уже не пряталось издевательство. — Рича… мистер Деворо, — Баркер формально кашлянул. — Я не считаю вас плохим принцем. Но вы ещё молоды по меркам местных. Для вас может стать неожиданностью положение дел в Домене. И поэтому… — Хочешь я расскажу тебе, Уолтер, что такое неожиданность? — перебил его Деворо, рывком поднимаясь. Улыбка на его толстых губах смотрелась как разрез в папье-маше. — Будьте так добры, — шериф демонстративно замолчал. — Неожиданность, Уолтер, это когда ты просыпаешься ночью во Франции. Щебечут птицы. Шелестит ветер. Маленькие изящные домики вызывают агорафобию. Но ты просыпаешься, Уолтер, и узнаёшь, что твой Отец, уважаемый принц, владыка полнокровного домена… убит в бою одну ночь назад. Ты представляешь? Убит. В бою. А потом ты узнаёшь, что его верный шериф, который прошёл с твоим Отцом половину жизни, который должен был сражаться с ним бок о бок и умереть за него… его верный шериф не только жив и здравствует…
Глаза Баркера неприязненно сощурились, но Деворо было уже не остановить.
— … не только жив и здравствует, Уолтер, но ещё стоит столбом и предупреждает тебя, как всё плохо!!! — заорал Принц так, что фигурные канделябры и часы на каминной полке звякнули. — Предупреждает, понимаешь?! Вместо того, чтобы рыть землю в поисках убийцы и наводчика, которых я уже арестовал, ты стоишь здесь, Уолтер, и подвергаешь сомнению действия тех, кто пришёл хер знает откуда, но тут же сделал хотя бы что-то!!! — Мы смогли найти убийцу в кратча… — Ты ничего не нашёл, Уолтер! Мой скудоумный братец, крашеный пидорас и баба, лижущая зад Вентру! Вот кто сделал всю твою работу! Но ты и их, видимо, умудрился предупредить, как важно скрывать от меня ход расследования?!! Поэтому они пытались отнять у меня Дойла?!!
Принц прекратил орать, ударив кулаками в столешницу и оставшись так, нависая над ней. Губы Шерифа сжались в тонкую линию.
— Мистер Деворо… если вы подвергаете сомнению мою преданность Принцу Соломону, то… — Подвергаю, Уолтер.
Доктор Баркер запнулся. По-видимому, он ждал чего угодно, но не того, что его оборвут в самом благородном порыве. Он пытался сказать что-то ещё, но бешенство перекрывало слова в горле. Шериф как будто стоял в шаге от того, чтобы броситься на Ричарда Деворо как дворовый бандит.
— Такой шериф мне не нужен, — голос Деворо вдруг стал мягким и понимающим. — Ты опытный и умный парень, Уолтер, но ты не сделал ничего, кроме своих предупреждений. Прости, но факты говорят против тебя. Маргарет Дей не будет казнена на рассвете, а её сосунка я помилую. Но я не забуду, что не ты принёс мне эти вести. Совсем не ты. — И кого же оставите рядом? — просипел Уолтер, глядя мимо принца и прочих присутствующих. — А ты не оставил мне выбора, мой дорогой шериф. Мой брат напал на моих посланников. Моя будущая Примоген погубила моего отца, хоть и невольно. Верить Тремерам — это как верить в Бога. А мой шериф… — взглянув на лицо Баркера, Деворо всё же удержался от едкого комментария, — … одним словом, всё против меня. Остаются самые мерзкие из возможных союзников, не так ли? Гнойный лорд Эшвуд, последний из прошлого Примогена, соберёт новый совет Старейшин. Ида Келли, поймавшая убийцу-Дея руками моего брата, станет новым Шерифом. А мои гости… — Деворо повернулся к троице, — оплатили свой долг и показали себя верными соратниками. Я нарекаю их гончими Принца, покуда порядок в этом городе не будет восстановлен. А он будет, Уолтер. Вот тебе слово Бруха.
— Благодарю, — сдержанно поклонился шериф, повернулся на каблуках и зашагал к дверям. — Отзови свою стаю, Уолтер! — крикнул Деворо ему вслед. — Ты думал, я не замечу, кто стережёт мой дом снаружи?!
Уолтер Баркер не сказал принцу, что расставил людей в окрестных садах и участках, чтобы защитить его жизнь от возможного покушения. Уолтер Баркер вообще ничего не сказал. Шериф вышел на улицу, прошёл по ландшафтному парку, сел в старенький «Корвет» и уехал прочь. Как можно дальше от переставшей быть гостеприимной резиденции, где правил когда-то его старый друг.
* * *
Леди Викторию, посланницу Тремер, больше не приглашали в Элизиумы. В ночь, когда котерия посетила принца Деворо, леди Виктория явилась туда же в поисках нового союзника взамен погибшего. Она действительно поладила с Соломоном Каслом. Религиозный старый негр питал странный трепет перед оккультными практиками герметистов, напоминавшими ему традиции луизианского вуду. Обаятельная и уверенная в себе Тремер стала приятным разнообразием в его скучном досуге. В конце концов, даже старейшины иногда любят просто поговорить. Но история учит, что звездочётов привечают при дворе лишь до тех пор, пока звёзды благоволят властителям. Новый хозяин особняка по совету Джонни перестал замечать леди Викторию, лишив себя последней из своих защит.
* * *
В белом лимузине, чей салон мерцал неоном во тьме, Идалин Келли наполнила бокалы перед Арлин и Джонни. Её повадки постепенно менялись. Она всё реже говорила в вопросительном ключе и всё чаще сообщала. Улыбка на симпозиуме в честь восшествия на трон Рика Деворо казалась карнавальной маской. Но здесь, в белой безопасности «Майбаха», который ехал вникуда по неоновым улицам, Ида Келли пока ещё имела роскошь и право быть собой.
— Старые дегенераты, — с восторгом сказала она, смеясь и не отводя глаз от лица Арлин. — Какие же старые дегенераты. Давайте, друзья, выпьем и будем держаться вместе. Мир должен принадлежать молодым!
Отведя лацкан пиджака, она показала крохотный значок, приколотый к изнанке: перевёрнутую букву «А.» Обещание, что в один день мир, горящий синем пламенем; мир, ебущийся конём, действительно унаследуют молодые. Ведь Анархия — это мать порядка.
* * *
Маргарет Дей не простили. Но, как обещал шерифу принц Деворо, она не была казнена. Убеждения Арлин и Шанса всё же достигли ушей принца если не с гуманной, то хотя бы с прагматичной стороны. Длительные допросы в присутствии седовласого лорда Уинстона показали, что Маргарет действительно привела в свой дом охотника Мартина, пытаясь спасти последнего представителя человеческой ветви своего рода. Но Маргарет не могла объяснить откуда взялось письмо и как Мартин выяснил, где она живёт. Эти вопросы были погребены в неизвестности. Она с позором уехала из города. Говорили, что она переехала в дикий Портленд: ко двору скандального адмирала Гарибальди, собиравшего вокруг себя ходячие сенсации и купавшегося в сплетнях подобно парижскому маркизу де Саду. Там уже разгоралась другая интрига, на кону стоял Лос-Анджелес, поэтому вряд ли кто-то скучал по Маргарет Дей. Разве что Джейкоб долгими и одинокими вечерами иногда смотрел на пустую постель, в которой они занимались любовью в ту последнюю злополучную ночь. Он всё равно чувствовал себя сыном убийцы.
* * *
Вилена Мармелл, статная и проницательная женщина, стала примогеном клана Тореадор в совете старейшин. Бдительная, осторожная, наученная многими столетиями закулисных интриг, обладающая голосом эдемского змея и мышлением шахматиста, она продолжала поддерживать шаткий баланс, оставшийся после карточного домика Соломона Касла. Пиковая дама, которая сулила беду, носила не её имя.
* * *
Но баланс сместился бесповоротно. Чёрные «Кадиллаки», подозрительно похожие на те, что приезжали к дому Марка и вынудили Джонни с Арлин отступить к автомобилю Келли, окружили дом принца. Охранники в чёрных плащах всюду следовали за Деворо. Власть старого лорда Уинстона разрасталась. Его протеже стала шерифом. Его армия заменила гвардию доктора Баркера. Но если бы кто-то вчитался в список имён, выбитый в мраморе пентхауса, если бы проследил странные хитросплетения этих нитей, то обнаружил бы там погибшего в Луизиане грандсира вечно злорадного лорда Уинстона. Если бы кто-то дознался до правды, которую прятал Кастор, то узнал бы о половине странного архива, который прятал Дюк Уотерс, погибший отдельно от всех слуга Соломона Касла. Охотник Мартин не убивал Уотерса, об этом мог бы рассказать шериф, заслужи кто-либо его доверие. Уотерса убил другой человек. Молчаливый, бесшумный… сидевший несколькими ночами позже за рулём бутафорского фургона. Убийца-Ассамит, нанятый истинным дирижёром этой трагедии.
* * *
Маленький Носферату Скотти, которого Кид дразнил обидными прозвищами, ютился за составленными в ряд тележками из супермаркета, набросив поверх кишащие клопами одеяла. От Скотти и одеял воняло, а закуток у спуска в метрополитен был завален окурками, пустыми бутылками и голубиным помётом. Но, выкопав из глубины ватника кнопочный «Блэкберри» с раздвижной антенной, Скотти начал неловко набирать текст заскорузлыми руками. Он писал юстициарию Эдварду Грею, сообщая, что созывать Красную Охоту больше не надо.
* * *
Пришла зима. Джонни бросал карты в грохочущем как водопад зале «Садов Семирамиды». Наперебой трещали «однорукие бандиты». Толпа, среди которой попадались первые люди в медицинских масках, кружилась в проходах. Вспышки люстр освещали клетчатые столы и подковы «баккарата». Дилеры шелестели вскрываемыми на лету колодами, а крупье с деланным безразличием бросали шарик в прожорливую пасть рулетки. Ночное казино, главный Элизиум Неонового Города, с удовольствием приняло шулера. Небрежно держа под пальцами малый стрит, Джонни скользил глазами по напряжённым лицам за столом. Азарт достигал отметки, когда хочется выпустить когти и царапнуть зелёное сукно.
* * *
Бонни резко пригнулась, почти скользя в лужах пива на полу. Её кулак промял жёсткий кожаный жилет — и прежде, чем вонючая горилла перед ней успела рыгнуть от боли, девушка подскочила ближе и с размаху смазала локтем по виску. Посыпались бокалы, разбиваясь о неровно уложенный линолеум. Туша байкера обрушилась на табуреты у стойки, снесла их, толстые пальцы зацепили чью-то сумочку.
— Кто ещё?! Кто ещё, суки! — звонко заорала Бонни, отшвыривая кожаный плащ на бильярдный стол. — Ну!
В помещении клубился сигаретный дым. Хрипела музыка из старого магнитофона, пятна ярких вывесок на стенах складывались в декорации гладиаторской арены двадцать первого века. Губа Арлин была разбита, на полуголой груди, видной за порванной майкой, остался синяк от поперечного удара стулом. Но Арлин смеялась, а четверо здоровенных амбалов из байкерской банды мычали на полу. Рядом валялись мотоциклетная цепь, перешибленный пополам кий и клочья седой бороды. Под ботинком хрустнул чей-то выбитый зуб. В углу кабака длинноволосый юный дрыщ в кожаной куртке и пятнадцатилетняя девочка рядом с ним задумчиво смотрели на драку, потягивая молочный коктейль, один на двоих. Было весело.
* * *
— Ну… — сказал в ледяную пустоту Кид. — Мы все однажды упадём.
Он болтал ногами над снежной метелью, которая врывалась в недостроенные этажи нового небоскрёба. Рельса башенного крана, на которой он уселся, была такой же холодной, как он сам. Покачав над пропастью бутылкой в бумажном пакете, Кид протянул её невидимому собеседнику. Он пил в одиночестве, и бутылка могла бы навечно остаться в его руке… пока чьи-то пальцы вдруг не схватили её. Пальцы с чёрным лаком на ногтях.
— Ты зачем, кретин, затащил нас на такую высоту? — прошипела Бонни, держась за поперечные конструкции крана и стараясь не смотреть вниз. — Боишься? — ехидно спросил Джонни позади. Шулер в блейзере с иголочки ловко перескакивал с одной балки на другую, пропуская между туфель завывания вьюги и вспышки дежурных огней на пустой стройке. — Закрой хлебало!
Трое вампиров сидели над Неоновым Городом — и не падали.
-
Восхитительное завершение восхитительной игры! То, что нужно в знойный летний понедельник :) Спасибо всем мастерам за игру! История классная и запутанная! Записываясь, я не ожидала, что будет настолько сложно. Ето комплимент, если что)
Пол года пролетело незаметно и я знаю, что буду с теплотой вспоминать историю о ночных хищниках еще долгое время.
-
Неожиданное завершение игры) впрочем, послевкусие всё равно приятное, и концовка - одно из лучших, что вообще могло быть! Спасибо, что подхватил игру и довел её до развязки ^______^
-
|
-
Шикарно преподнёс персонажа!
|
Убитые херувимы в «Плачущем Ангеле» были иного мнения о том, кто и с кем пошёл сам. Но Джейкоб не мог выбирать. БМВ ожила, вздрагивая лакированным корпусом как чёрная пантера, и вывернула на автостраду. Они снова ехали сквозь ночь. В наполовину опущенное окно со стороны Бонни задувал ветер. Неправильность истории чувствовал каждый. «Не так» смотрело с рекламных щитов, ныряющих из темноты и тут же пропадающих обратно. «Не так» было написано на голографическом спидометре. «Не так» звали губернатора в Неоновом Городе. «Не так» было номером, который ноготь Бонни выскреб на старом таксофоне со следами несчищенной жвачки на трубке. Аппарат нашли на заправке у разъезда с Тридцать Шестым, ведущим на Огайо. Пока они ехали, вампиры вспоминали места, которые подошли бы для безопасного обмена. По какой-то причине Джонни больше не хотел возвращаться в особняк покойного Соломона Касла. Дешёвая развалюха, где застала их прошлая ночь? Пентхаус Вентру? Вонючая забегаловка в трущобах? Брошенные заводские площади на юго-западной оконечности? У опор магистрального моста через реку, на котором отказали тормоза? Найти силосные башни в прериях Айовы? В конце концов кто-то из них вспомнил брошенный кинотеатр под открытым небом, его видели с дороги — и место встречи нашлось само собой. В конце концов, «не так» — это фундамент новой загробной жизни. Это часть Камарильи, где бесстрастные интриганы не щадят никого. Иногда легче закрыть глаза, чем дознаваться до сути. Иногда безопасней принять общую точку зрения, чем становиться опасным маргиналом. Иногда легче просто сделать то, о чём попросили, чтобы потом не корить себя за лишнюю инициативу остаток той самой новой загробной жизни. Очень короткий остаток. Они выбрали автомобильный кинотеатр. — Я буду, — коротко сказал Принц Деворо. — Отличная работа. Всё как договорились, я вам должна, — похвалила Ида Келли. Шериф, оставленный без звонка, не сказал ничего. Ничего не сказал и Кастор Браун, хотя изъятый у Скрипача телефон несколько раз высвечивал его имя. Густой плющ обвил старый экран, отгородивший просторную площадку со стороны города. Шлагбаум у билетного пункта был обломан, знак «Держи пять миль» покосился. В разбитых окнах кассы время сложило шалаш из песка с мелкой листвой, а бездомные добавили мусора и окаменевших испражнений. Остовы двух старых кабриолетов ржавели в траве, оставшись без шин и диванов. Накрапывал слабый дождь. Края постеров трепал ветер. С полуистлевшей бумаги улыбался «Последний киногерой» Шварценеггер, куда-то бежали Клуни и Кидман в «Миротворце», летающая тарелка била лучом в честь «Дня независимости», а Кейси Бейкер зажимала рот, зная, что «Крик» не будет услышан. У четырёх мертвецов никто не спросил билеты в мёртвом как они сами месте. Арлин ловила покемона, водя «Нинтендо» над разбитыми бетонными плитами. Кид и Джонни сидели в машине. Гангрел пересчитывал оставшиеся в магазинах патроны, ловкими пальцами загоняя свежие так, будто они были игральными картами. На каждом патроне ему чудилось отражение дамы пик. Астрин задумчиво мурлыкал песню, которую прислал не так давно в голосовом сообщении. — Это что, из «Источника»? — оживился вдруг Скрипач. — «Могвай квартет», да? Сцена, где конкистадор идёт к просветлению? Кид удивлённо пожал плечами. * * * Чёрный фургон двигался по шоссе с выключенными фарами. Человеку за рулём не требовался свет. Его и человеком-то можно было назвать с большой натяжкой. Он не дышал. Его сосед, опустивший на глаза ноктовизор, безразлично отсчитывал мили ударами пальца по боковине плоского футуристического автомата, отдалённо напоминавшего австрийские АУГ. В салоне за их спинами расчехляли пулемёт, устанавливая его на поворотную треногу, фиксировали ленту в подавателе. Люди в неприметных балахонах грязно-серого оттенка действовали слаженно и без лишних разговоров. На беспроводной гарнитуре водителя мерцал синий огонёк открытой линии связи. Щёлкали лямки шлемов. Винтовки снимались с предохранителей. — Да, сэр, — наконец ответил в тишину водитель. — Понял. Только по вашей команде. * * * Мускульный «Корвет» с визгом шин развернулся на тупиковой площадке. В зеркале бокового обзора отразился алый ангел, пылавший над кирпичными плечами цехов. Сполохи полицейских сирен угасали. Лениво рассасывались машины «Скорой помощи». Сладкоголосые херувимы успокаивали публику, а подкупленный детектив заканчивал рапорт на капоте машины, пропуская целые пассажи ненужных свидетельских показаний. — Не отвечает, — констатировал Кастор и положил кнопочный телефон на приборную панель «Корвета». — Мне очень жаль. Когда я найду их… — Хитрый сукин сын… — не слушая, пробормотал под нос хозяин машины, пинком вбивая газ в пол. — Кажется, я начинаю понимать. Только бы он не стал спешить! Только бы опередить! — Кто? — переспросил Кастор, но ответа не дождался: слишком высока была скорость, чтобы говорить. * * * — Ваши приказы, мой лорд? — отчётливо спросила Ида Келли, склонившись в формальном полупоклоне перед высоким креслом. Её голос быстро терялся в старой библиотеке, составленной во времена, когда книги ещё печатали на плотной офсетной бумаге с быстро желтеющим краем. Сейчас во всём её поведении не было ни грамма фривольности. — Приказы, ты говоришь? Нет. Нет. О нет. Время приказов прошло вместе со стариком Соломоном, которого я проводил на холме. Осталось лишь время просьб. Отправляйся к Деворо. Окажи нашему молодому Принцу всемерное содействие, девочка моя. Стань его правой рукой, — тут уголок губ Иды незаметно дёрнулся. Она не могла не подумать о том, что правой рукой можно стать в самых разных смыслах. Но седовласый лорд Эшвуд неудержимо продолжал, будучи выше всякой пошлости: — Помоги ему раздавить степную гадюку Маргарет! И тогда Принц станет для нас ценным приобретением. Пожалуй. Ты так не думаешь? Сложив узловатые пальцы домиком над раскрытой «Монадологией» Лейбница, лорд Эшвуд прерывисто рассмеялся. Он не нуждался в ответе, а Ида не стала отвечать. * * * Вилена Мармелл в молчании смотрела на часы. Плохое предчувствие охватывало её всё сильнее. * * * Ровно в три ночи на съезде появились первые фары. Вторые. Третьи. Три автомобиля цепочкой съехали к кинотеатру и втянулись в узкий створ ворот. Два джипа «Кадиллак», которыми пользуется охрана всех звёзд и банкиров к северу от Тихуаны, и неповоротливый лимузин между ними. Машины рассредоточились у въезда. Синхронно клацнули двери. Негр с длинными багровыми дредами поверх пальто первым вышел из лимузина, не скрывая израильского «Узи» на сгибе локтя. Он некоторое время вглядывался в БМВ, а потом постучал по крыше. Охранники в чёрных пальто рассредотачивались у джипов. Дробовики и пистолеты-пулемёты тускло сверкали в свете фар. Наконец негр с дредами торжественно открыл заднюю дверь лимузина. Костюм цвета крепкого эспрессо почти сливался с чёрной кожей Рика Деворо. Неспешно застегнув пуговицу, Принц остановился у своего лимузина, разглядывая руины кинотеатра. Главный телохранитель махнул рукой, требуя приблизиться. * * * Незадолго до этого…
-
Это очень круто! Я прям чувтсвую, как у всех нервы на пределе и мощная кульминация уже не за горами)
|
-
Короче... знаю, что тебе все равно, но я не могу перестать орать с Кида %)))
|
-
Я прям зависла, не зная что ответить...)) Но Кид классный! Очень нравится! Ору с каждого поста %)
|
|
Придушенный цепочками Кид успевал только прерывисто кашлять, пока Арлин размазывала несчастных охранников. Возможно, то была игра воображения, но присутствие Малкавиана словно насыщало насилие новыми эмоциями. Настоящими; глубокими и яркими. В жестокости хотелось раствориться без остатка, и когда револьверная пуля разорвала голову «херувима» в клочья, когда толпа с воплями бросилась прочь… в этот краткий момент Бонни показалось, что жизнь обрела смысл.
Дискотека гремела сама по себе. Впрочем, около половины посетителей, пьяных или заведённых настолько, что им заходило на окей и кровавое месиво, продолжали толкаться под стробоскопом. Наконец опомнившись, Арлин поспешила за Джонни. Кид недовольно вырывался, но в нём, видимо, нашли своеобразную аналогию Джейкобу.
У дверей с белыми крыльями распростёрлись в лужах крови два тела. Один негр слабо завывал, хватаясь руками за живот и ещё не зная, что в спине появилась дыра диаметром с ведро для бумаг. В кишках булькала кровь. Половина правой почки отсутствовала, прошитая пулевым каналом. Смерть была мучительной. В Элизиуме продолжали кричать.
Вместе с волной полуголых подростков, распалённых и перепуганных, четверо вампиров ломились к выходу. На пороге разорённого зала Бонни обернулась, подчиняясь скорее шестому чувству, чем необходимости. В лазерно-чёрной тьме крылатые двери медленно открылись. Крип из христианской секты тяжко и торжественно стоял в проёме, не отрывая глаз от бегущей толпы. Двумя пальцами он выдавливал пулю из грудной мышцы, казавшейся каменной. Пятидесятый калибр, которая только что перемолол человеческое брюхо, стал для Кастора Брауна… ничем.
* * *
Бруха редко создают потомков. Бешеные псы, ненавидящие в первую очередь самих себя, они кормятся и упиваются своим анархизмом. Только встретив такого же отбитого, ненависть к которому перевешивает презрение, они иногда снисходят до потомства. Обращение Бруха так же жестоко, как они сами. Бруха почти не создают семьи, мало чему учат своих птенцов. Они и живут не слишком долго: кто-то цепенеет, не сумев найти пропитание, кого-то настигают Солнце или стерегущие Маскарад воины Старейшин. Но маленький род странных луизианских потомков католического Принца Соломона Касла сделал почти неслыханное. Укрепился и вырос. Оставил потомков.
Неонаты Бруха страшны в бою. Почти так же страшны, как дикие одиночки их клана-собрата Гангрел. Но кем способны стать Старейшины клана, прошедшие несколько веков войны? Какого врага они только что создали из наследника Принца Кастора Брауна?
Уже на парковке, когда Кид ударил по газам знакомой чёрной БМВ, руки смогли отпустить оружие. Плачущий ангел на трубе сиял в ночи как красный факел. Очередь перед клубом недоумённо смешивалась с выбегающими. Никто не преследовал котерию.
* * *
Когда стоны «херувима» умолкли, Кастор Браун осенил крестом его тело и прочёл заупокойную молитву, стоя на коленях перед двумя телами. Голова второго охранника была накрыта кожаной курткой. Кастор плакал, закрыв глаза. Потом огромный негр поднёс к уху крохотный в его ладони телефон. Его грозный бас звучал печально:
— Здравствуйте, доктор Баркер. У меня есть новости для вас…
-
-
Я одновременно испытываю восторг и испуг от происходящего! Кажется, после этого нам будет очень не сладко))
|
-
Что-то я взорала с этого)
|
-
-
Что же ты творишь со мной?! Ха-ха! Мне теперь не по себе, зная, что придется реагировать на этот мастерпост от лица холодной суки)
|
|
-
Неужели я лично увижу эпик "паладин и газебо"? Чудеса случаются! ^_^
-
Я чёт на «кудеснике из Эполи» уже взорала, но газебо это прям хорошо, неумирающая классика. Сир Вернон такой чутка пришибленный, in a good way.
|
— В первую очередь мама соберёт убедительные доказательства, — осторожно покачала головой Келли. — Беспочвенные обвинения против чиновников даже покойного Принца не сделают никому добра. Если Шериф покрывает «удачно пропавшую» леди Маргарет, тупую настолько, что пустила охотников к себе убежище, это одно. Если же это наш Доктор, а не леди Маргарет, прямо причастен к гибели Старейшины… такой поступок не зря прозывается Амарантом. Нарушение Третьей Традиции не прощают. Но не будем о том, про что ещё не знаем, пусть тут у старого моржа голова пухнет. На этой легкомысленной ноте разговор, к удовольствию Джонни, свернул на другие темы. Ида непринуждённо делилась своей биографией. Как выросла в богатой семье с особняком в Белгравии (где в те годы селились не только арабские олигархи). Как ненавидела Оксфорд и светские приёмы. Как ей прописали в женихи жирафа с лицом собаки динго. Как, обманув мать, сбежала в Америку аккурат к «лету любви» и потрошила новую жизнь как грейпфрут, перебиваясь вакансиями приходящих секретарей и не отвечая на письма из дома. Только теперь Арлин поняла, что Келли ненамного старше их. Костюм делал её взрослее, но если верить, что вампиры морально застревают в возрасте обращения, то они беседовали с ровесницей. Белый лимузин остановился у исполинских ступеней. Башня упиралась в небеса. Рахитичные шпили венчали её бетонный колос. Безликое зеркало стеклянных панелей отражало бегущие огни, здесь и там обрамлённые проблесками луны в тучах. Ливень поливал контрфорсы и опорные колоннады, а за высоченными окнами первого этажа виднелись мраморные холлы, по которым гуляла тишина. — Увы, я не с вами. Перед рассветом мне нужно заварить боссу кофе повкуснее, ха-ха. А вам — к лифтам, — Ида наклонилась к уже открытой водителем двери. Дождь шумел, вбрасывая в салон холод и ледяную воду. — Девяностой восьмой этаж. Если охрана остановит, скажите, что вы в президентский люкс, и покажите это. Всё, что найдёте внутри — в вашем распоряжении. Особенно гардероб, спортивные вы мои. Вооружённые мобильным номером Иды и чёрной карточкой с вытравленным на ней силуэтом белого церковного ключа, Бонни и Ли пробежали по казавшейся бесконечной лестнице и нырнули в торжественную тишину. Огромные буквы «Отель «Конкорд»» плыли во мраке, а лифт уносил их под облака. В эмпиреи. Туда, где Неоновый Город становился чёрными башнями, слитыми воедино деньгами и властью. Двери, напоминавшие вход в египетское святилище, вели в двухэтажный пентхаус. Чёрный мрамор, хромированная сталь и стёкла от пола до потолка в гостиной с головокружительно высоким потолком создавали атмосферу роскошного крематория — но сегодня он принадлежал двум неонатам, оставлявшим мокрые следы на полу, не знавшем пыли. Джакузи, крытый бассейн, отдельный бар, библиотека с креслами-гамаками и несколько спален — всё принадлежало им. Дождь за окнами плакал, покрывая мебель в гостиной текучей рябью. Мраморная стела, пересекавшая оба этажа в этой зале, блестела позолотой. Шрифтом-горельефом на ней был выбит фамильный список: Отец, III (? — ?) Веддарта, голос Отца, IV (30в. до н.э. — ) царь Крет, V (? — ?) Антоний Римлянин, триумвир Константинополя, VI (7в. до н.э. — 12в. н.э.) Александр Франк, домин Парижа, VII (2в. до н.э. — 14в. н.э.) Гай Юлий Марцелл, VIII (146 — ) Дориан, 3-й граф де Шамон, IX (1471 — 1955) Джозайя, лорд Крофт, 6-й граф Крофтхолл, X (1678 — ) Уинстон, лорд Эшвуд, 15-й граф Эшвуд, XI (1831 — ) Идалин Келли, XII (1946 — )Гардероб, обещанный Келли, потрясал богатством выбора. В отдельной комнате на вешалке в форме буквы П висели как деловые костюмы, так и алые косухи, кожаные плащи или куртки с чёрно-серебряной атрибутикой. Там же — искусственно рваные джинсы, юбки из плотной шотландки, кожаные леггинсы и ремни с цепями. На обувных полках стояли лакированные «дерби», тяжёлые псевдовоенные ботинки, готичные сапоги с окованными серебром носками и «гриндеры» с чудовищно тяжёлыми подошвами. Всё выглядело новым, внутри даже обнаружились вкладыши для формы и неснятые бирки. Гардероб собирали лишь для того, чтобы он был. Но, открыв один из шкафов, Арлин присвистнула. В аккуратных подставках протянулся ряд пистолетов: «Глоки» и классические «Кольты», старомодные «Беретты», несколько крупнокалиберных револьверов «Таурус», пистолеты-пулемёты, обрез «Моссберга» с лакированным цевьём и переломный гранатомёт М79 в красивом кожаном чехле. Над ними в аккуратной композиции помещалась чёрная как смоль катана в современных синтетических ножнах, несколько телескопических дубинок, бейсбольная бита с чьим-то автографом и пара мачете. Технически арсенал находился в гардеробе, и вряд ли Келли ошиблась с формулировкой. А дождь всё шёл. Перекидывая карты из ладони в ладонь, Шанс раз за разом обнаруживал на вершине колоды пиковую даму. Роковая толстуха с достоинством русской императрицы смотрела на него, обещая беду.
-
Бомбический пост! Особенно порадовали "спортивные вы мои", древо и пиковая дама, обещающая беду )) Очень круто и атмосферно.
-
Божечки! У меня глаза разбегаются! Все так вкусно!
|
— Я не люблю быть снизу, — доверительно подалась к ним Келли, сомкнув пальцы без маникюра на проутюженной «стрелке». Её шёпот вкрадывался в барабанный аккомпанемент дождя по крыше. — Если кто-то надо мной, это выводит меня так, что я не могу кончить. Представляете. Все эти Старейшины, Примогены, Принцы, Юстициарии, Сенеки, камергеры… как было бы классно, если бы они все издохли. Не поднимались из торпора одной прекрасной ночью! Правда? Я лично бы смотрела на них сверху вниз и смеялась. Но… я там, где я есть. И вы там, где вы есть. Сейчас я расскажу вам, почему так получилось.
Референт говорила с нескрываемой страстью, позабыв про сервированный в её честь бокал. За окнами плыли случайные фонари и редкие проблески окон на бесформенных тушах домов. Цепочки машин хирели у обочин. Дворники тоскливо лежали на покрытых водой стёклах. Чередовались погасшие вывески и решётки на витринах.
— У Неонового Города всегда было три хозяина. Три старых семьи, три великих клана соперничали между собой, зная, что вместе с ратушей на Кинг-сквер будут контролировать всех от Канзас-Сити до Чикаго. После большого пожара в девятнадцатом веке город начали отстраивать, сюда пришла экономика, потянулись люди. Тогда и появились они. Мы.
— Бруджа.
Душная луизианская ночь липла к распахнутым окнам. Старая церковь на болотах выглядела как сарай, наспех сколоченный из больших досок, над которым водрузили святой крест. Снаружи нависали высокие деревья. Петли лиан спускались до самых подоконников. Вдоль густой травы стелился туман. Тлеющие в канделябрах свечи с привкусом африканских благовоний освещали несколько грубых скамей и деревянную кафедру. Грузный негр в чесучовом костюме песочного цвета и широкополой соломенной шляпе двигался по проходу. Трость в короткопалой руке отсчитывала шаги, а тень скрывала глаза с пожелтевшими как у совы склерами. У дверей замер долговязый мужчина в военного покроя бежевой рубашке. Он держал руки за спиной, оставляя на всеобщее обозрение кобуру с большим револьвером. В мужчине узнавался Шериф мистер Баркер.
— Тореадор.
С балкона Театра Визуальной Реформации открывался вид на изогнутый наподобие дорогого экрана зал. Ни одна пропорция здесь не совпадала с соседствующей. Металлические перила партера переходили в рваные диагонали стеклянного ограждения лож, с потолка опускались люстры, выполненные в форме хаотичных кубических переплетений. Отполированный металл, стекло и ковролин чередовались с гибкими экоскульптурами из деревьев, выращенных на гидропонических фермах. Публика аплодировала: на сцене, с соответствующим переосмыслением, разворачивалась «Двенадцатая ночь». Костюмы в духе Фрэнсиса Уитли заменили полупрозрачные топики и флуоресцентные миниюбки. Маргарет Дей, действительно похожая на киноактрису из сороковых с выбеленными кудрями и голливудской улыбкой, что-то шептала ласковому юноше в соседнем кресле, а тот краснел.
— И Вентру.
На двух холмах стояли два особняка. В одном из них жил мудрый Принц Соломон, который не смог привыкнуть к дизайну двадцать первого века и обставил кабинет в колониальном духе: со скрипучим вентилятором, скрипучей мебелью и скрипучей бюрократией, верившей в законы джентльменства и неповоротливой как Старый Юг. За несколько миль к северу поднимался второй особняк. Его слепые окна были обращены к багровому зареву над городом. За огромным столом, на котором было можно играть в пинг-понг, восседал сухой Старейшина с зачёсанными к большим ушам светлыми волосами. Анфилада с рыцарскими доспехами вела от его кабинета к вечно холодной гостиной, где никогда не зажигали камин. У ног лорда Уинстона Эшвуда дремал большой белый пёс, временами приоткрывая алые глаза. Но взгляд самого лорда был прикован к холму вдали. Окна в окна. Принц Соломон и лорд Эшвуд.
— Один ублюдок уже подох, чему я, пожалуй, рада. Но оставшиеся ничему не учатся. Они всё так же хотят быть сверху. Надо мной. А я хочу быть сверху. Над вами. По сути мой вопрос заключается в том, устраивает ли вас этот круговорот анальных ласк, или вы захотите вышибить из игры второго наездника, чтобы оставшиеся драли вас не так жёстко. Вот такие расклады, мои спортивные друзья.
С улыбкой младенца Ида взяла бокал и выставила его перед собой, предлагая общий тост.
-
Бонни считает, что этот круговорот анальных ласк пора кончать))
|
|
|
апрель 2021 года, после занятий префектура ЯмагатаМасатака склонил голову к плечу, скрючившись над тетрадкой, уложенной на чёрную сумку поперёк колен. Высунув от усердия кончик языка, он выписывал пояснение к наспех решённому уравнению. Решать ничего не хотелось, уравнивать — тоже. Его нос дразнил запах горячей выпечки с прилавка, а края зонтов трепал ветер. Весна. — Знаешь, сколько всего паучьих тайн? — А?.. — Масатака удивлённо поднял взгляд. Юя откровенно скучала. Она то обкусывала края сливочного эскимо, мизинцем снимая шоколадные крошки с губ, то ходила кругами вокруг столика, за которым Масатака списывал алгебру. Все списывали алгебру у Юи, а в обмен приходилось терпеть её «синдром восьмиклассника». Впрочем, не то чтобы на это требовалось много терпения: порой Юя выглядела более нормальной, чем все остальные, вместе взятые. Зато сейчас, ха-ха, она явно поехала. Масатака пару секунд колебался, выбирая, забить или уточнить, но всё же решился: — Чего ты сказала? — Знаешь, сколько всего паучьих тайн? — повторила Юя, не понижая голос. Хорошо, что кафе над старым бетонным трубопроводом пустовало. — Нет… — Двести одна. — Чего? — Масатака сощурил тёмные глаза. — Двести одна паучья тайна. Когда-нибудь я узнаю их все! — Юя мечтательно потянулась до хруста в лопатках и направила сложенные в затейливый замочек пальцы на заходящее солнце: так, чтобы оно оказалось в треугольнике указательных и больших. — Бам! — громко сказала девочка. Скучающая хозяйка за прилавком на мгновение оторовалась от телефона, посмотрела на неё и уткнулась назад. — Тише ты, — смущённо буркнул Соичиро. — Сто сорок шестая паучья тайна… эх… — Юя уронила руки на клетчатую юбку и рассмеялась. — Ну, ты закончил? Дописывай уже, нас ещё Ясамура-тян ждёт! Кино, помнишь? Отвлёкшись на иксы и игреки, ребята не заметили, как на мгновение, на неразличимый без атомных часов промежуток секунды… солнце приобрело серебряный отблеск. Точь-в-точь как ненасытная луна, вспыхнувшая над Касенамурой многие столетия назад. =○=○=○= — Президент. Школьного. Совета. Ясамура. Синдзе, — раздельно и почти по слогам прочитала Момо и с гоготом бросила табличку обратно на парту. — Ебать, ты серьёзно? В прошлом году ты был Принцем-Сладостью, а теперь — эта хуерга?! — Не ругайся на территории школы, — неслышно сказал Синдзе, глядя куда-то мимо плеча Уэны. — И не называй меня Принцем-Сладостью. — Почему, Принц-Сладость? — Потому что отстань! — Йо-о-ой, Ясамура, тебя что, покусали? Вампиры укусили? Ёкаи?! — не унималась Уэна. На плече Уэниной матроски красовался значок какого-то мотоциклетного клуба, а из мятого воротника торчала футболка с принтом кантри-музыканта Шанса Ли. Момо помахала перед лицом Синдзе здоровенной пятернёй, которая отчётливо пахла бензином. После школы Уэна подрабатывала на полуавтоматической бензоколонке. Кое-кто посмеивался поначалу, но, неиллюзорно получив в зубы, оставил мнение о карьерных перспективах Момо при себе. Впрочем, даже ей не суждено было развеять непрошибаемое спокойствие главного красавчика школы Ясамуры Синдзе. — Ну реально, Принц-Сладость, когда тебе стало не похуй? Я думала, мы это… ну… уедем в закат все вчетвером, а? Как договаривались? — Уедем, — Синдзе закончил упаковывать в портфель расписания кружков на всю параллель и поднял вечно-бледное лицо к однокласснице. — Уэна-сан… — Чё? — от странно-усталой интонации Синдзе Уэна перестала ржать. — Ну… мой отец. Папа. В основном, дело в нём. — Ты про школьный совет? — Ага. Про всё это. — Ну… — Момо ухмыльнулась. — Ты как-то сильно об этом паришься, тебе шестнадцать, а не сорок. — Да если б ты знала, как мне надоело, что творится дома! — Ну а чё у тебя творится? — Ты обязан это, ты обязан то! — с досадой выпалил Синдзе. — Всё должно быть идеально! Мне кажется, отец продал бы меня твоим дурацким ёкаям, если бы это помогло ему… как там он выражается… закрыть парочку сделок. — Так давай я его отпизжу? — пожала плечами Уэна, и в её шутливом тоне пряталась серьёзность. — Уэна-сан… не ругайся, — но в уголках тонких губ мальчика поселилась улыбка. Приметив её, Уэна шлёпнула Синдзе по макушке и по-хозяйски взяла его портфель, хотя порозовевшие щёки Синдзе явно протестовали. — Пошли уже, президент школьного совета, — объявила она. — Там два клоуна заебались ждать тебя с Очень Важного Собрания. Высоченная девочка и стройный как вьюнок выпускник покинули пустой класс, в котором осталось только августовское солнце и большой плакат на доске. Плакат объявлял о скорой школьной поездке в горячие купальни Абуро. А ребята торопились в «Выпечку Ичираки». За облаками белел далёкий конус горы Гассан. =○=○=○= — А дальше, бабушка? — Аяка со щелчком заблокировала телефон, погасив музыкальное видео из «Тик-Тока». — Воины света победили злого Кагуцути, это я поняла. А потом? Они вернулись в Киото? Всем недовольный шиноби отдал катану беспощадному доно? Белого Лиса наградили? Они поженились с женщиной-пауком? — А всё тебе расскажи. — Бабушка! — Ты всё так же любишь эту сказку… совсем как маленькая, а? — бабушка Вагата ласково улыбнулась. — Сказки лучше реальности, — авторитетно заявила одиннадцатилетняя Аяка. — Не хочу в реальность. Хочу в сказки. Бабушка долго молчала, задумчиво перебирая спицами порванную рубашку внучки. — Иногда… — тихо сказала она, — иногда сказки не слишком отличаются от реальности, знаешь ли. К худу или к добру. Она расправила шитьё, проверяя результат работы. Иероглифы 心神祓 чернели на свету. Из глубин времён они напоминали, что настанет обещанный Буддой день, когда небеса пойдут войной на царство тьмы и души-очистители возглавят последнюю битву. Ледяной ветер промчался по старому саду на окраинах Касенамуры. Соломенная шляпа догнивала в горной траве.
-
Потому, что ДнД - это аниме! На самом деле прям топовая игра вышла! Топовое завершение всего! Кто бы мог подумать, что эпилог приведет нас в японскую школу)))
-
Хорошо, что игра кончилась школой) в плане... всё прям закончилось очень по-доброму) приятна!
|
Меч фиолетового самурая, принадлежавший теперь шикигами, с лязгом встретил серп. Зачарованный металл заскрежетал, принимая тяжесть божественной косы, и в нём слышалось отражение ярости Синдзе. Катана радовалась сражению, исторгая гнев былого владельца, сумевшего разрубить молнию, но не уберёгшего своих воинов от жадного пламени. Незримые руки старого самурая держали рукоять вместе с юношей. Крошечные разряды с треском пробегали от цубы к скрещённым и сверкающим оружиям. Однако никто не мог взять верх.
Хриплый крик, прозвучавший из ниоткуда, вторгся странным диссонансом в поединок бога и шинхарэ. Синдзе никогда не слышал его прежде. Надтреснутый, чужеродный… голос был смутно знаком ему, но казалось, что его владелец привык говорить так тихо, что не умел больше кричать. Тень упала на глаза Синдзе. Тень, закутанная в серые одежды, размывавшие облик и мешавшие сфокусировать взгляд. Тень, гасящая пламя.
Глаза охотника и шиноби на мгновение встретились. В следующее мгновение Масатака бесшумно рухнул вниз, в полёте отсекая пылающую голову Кагуцути-но-ками, божества с горы Гассан.
И тогда… Время замедлилось.
Языки огня, проступая, медленно изгибались и гасли в увязшей памяти, меняя градиент от насыщенно-рыжего до прозрачно-голубого. В безымянной дали прошлого гремела битва богов. Отец Небес, бушующий Идзанаги-но-микото, обезглавил своего непокорного сына, хозяина пламени, и рассёк его на множество частей. Падая на грешную твердь, горящие метеориты дали рождение восьми вулканам, в каждом из которых упокоилась часть Кагуцути.
Три из них перечеркнули небо огненными дугами и рухнули в густых лесах древней страны Дэва, которая известна теперь как провинция Ямагата. Падение бога подняло из недр три священных горы. Извергающаяся лава одела их в многослойные мантии. Первую гору люди прозвали Хагуро, почитая её как гору рождения. Второй стала Юдано, гора воскрешения. Третья стала великой горой Гассан, хозяйкой кряжистого хребта Оу, и люди прозвали её горою смерти. Здесь вечно пылающий бог, преданный собственным отцом, причинивший мучения любимой матери, тысячи лет спал мёртвым сном.
Айны нашли его. В неподвижных картинах, плывущих сквозь пронзившую тело бога сталь, проступали бородатые люди. Тьма, холод и снег преследовали их, сдирая кожу с плеч, покрывая густые волосы наледью, вырывая дыхание из груди. Но странные бородачи, так непохожие на людей нихон, упорно продолжали путь. Они карабкались по скалам, умирали в горных долинах, хлебали горстями нерастаявший снег. Своими телами они устилали путь к вершине, где, как верили их шаманы и гадатели, обитает тот, кто подарит спасение.
С горы пришёл огонь. А люди нихонджин пришли в земли айнов.
Брошенный бог, выдернутый их молитвами из векового сна, вновь остался один. Неполноценный, позабытый повторно, он стал мстительным воплощением голодного пламени, в знак возмездия призвав злых духов себе на службу. Лишь в редкие часы просветления еле слышные молитвы последних айнов достигали его ушей. В такие дни Вечногорящий бог замирал. Гасли они в его пагоде, а в наполненных гневом глазах вот-вот, казалось, проступит нечто человеческое.
Но духи не нарушают обещания, потому что не умеют лгать себе. Даже самый жадный ростовщик, увидев, что забирает последний рис из большой семьи, может проявить милость и простить долг. Духам не ведома эта изменчивость. Духи, верные себе, становятся пленниками собственной легенды. Божество, когда-то пославшее первым айнам костры и тепло, не сумело простить им уход.
Огни в пагоде погасли. Жар исчез. Иссяк фонтан света над ней. Пропала искра на тёмном боку горы Гассан.
Отрубленная голова становилась пеплом, и ревущий голос прошептал из центра рассыпающегося воплощения Вечногорящего ками:
— Мы — огонь…
-
Штош... спасибо, что впустил в игру старого бродягу, который оказался на забытой богом остановке по ходу этого экспресса)) Прокатились с ветерком, да ещё и не без приключений!
Спасибо, за аниме в сеттинге днд. Приятное разнообразие. Приятный подход к весьма требовательной (для поддержания интереса) механике - такого точно иной раз не хватает на форуме.
Ну и спасибо за самую историю! Как будто посмотрел побочную ветку "Клинок рассекающий Демонов"))) Всегда жаль, когда заканчивается очередная увлекательная история... Особенно, когда нашел подходящий плейлист для чтения/написания постов на спотифае )(
|
ссылкаТак и вышло, что вместо одного хоронили многих. В месяц элесиас, последний месяц лета, ночь наступает быстро. Расставленные ребятами факелы горели внутри кольца каменных плит, а за ними густой пеленой поднимался лесной мрак. Факелы освещали высокую гору хвороста. На белой плите в её центре лежали те, кто выходил в лихое приключение, но взамен отправился в последний путь. Тайны древности — не игрушка для случайных людей; особенно тайны зловещей секты, сделавшей память о кошмарных небесных змеях своей религией. Но именно так, возможно, судьба находит неожиданных героев. Находит тех, кого вновь и вновь бросает в круговорот событий, весь масштаб которого ведом, наверное, одному только Адраммелеху. Кольцо огней отражалось в бездонных вороньих глазах. Потусторонняя птица сидела на самой высокой из храмовых стел. Ночь скрывала броню иссиня-чёрных перьев, носившую в недосягаемых анфиладах былого цвет багровой меди. Кто знал, о чём думал демон? Сейчас его взгляд был прикован к худощавой девочке с пышной копной светлых вьющихся волос. Флави, дочь старого барона, в свою очередь не сводила глаз с обглоданного лица несостоявшегося оруженосца. Добряк Тибольд оказался в Гринесте случайно, всего лишь сопровождая заезжего рыцаря-эрранта — и по своей доброте вступился за незнакомых ему людей. «Доброта» странно звучала в её мыслях. Эта концепция не пользовалась фавором в просторном, но лишённом всякого тепла маноре Лаббе. Узнать её было странно. Доброта пахла кипарисами. В конце концов, Флави шевельнулась. Она знала, что Гринест сгорит, а теперь её собственная рука, будто принадлежавшая кому-то иному, протягивала пылающую головню в хворостяной лабиринт. И в огромном погребальном костре рождалось пламя. Аарон стоял между Нолём и Диланом. Мальчику казалось, что в разгоравшемся костре проступают очертания эмблемы, выбитой на могучих храмовых вратах. Пять драконьих голов — в цвет снега, бронзы, сапфира, турмалина и меланита — кружились в огне. Их танец безмолвно предупреждал о судьбе, постигшей много веков назад древний Унтер. У этой судьбы было имя. Это имя незримо присутствовало в багровом отсвете чешуи, что одним присутствием лишила рассудка Сковака и его паству. Хворост занялся быстро. Вскоре он запылал в полную силу. Стена пляшущего огня скрыла от Дилана массивное тело наставника. Маэл, прозываемый то Медорезом, то Медовым Котом, был мёртв. Свирепый и храбрый, безусловно коварный, но по-своему надёжный. Оставивший во многих сердцах ненависть и презрение, но заслуживший беспрекословное доверие своего молодого воспитанника… всё исчезало в пламени. Дилан был брошен наедине с собой и миром, полным лживых богачей, ублюдков в сутанах и себялюбивых доброхотов. Даже эльфийское племя, народ грёз из детских сказок, не оставило ему ничего, кроме стрел, изуродовавших старого наставника, когда никто не мог прийти ему на помощь. Ноль кутался в плащ. В носу счетовода застрял запах палёной плоти, которым теперь пропитался дольмен. Там, внизу, Ноль и Дилан сжигали оставшихся мертвяков, а потом разбойник выбивал из стен алтарной залы драгоценные камни. Ноля не преследовал император из зелёной звезды. Ноль не был обещан в жертву продажным предком. Его учитель не погиб, потому что, как положено губернатору, нечасто покидал родную канцелярию. Призрак матери не заменял Нолю друзей, потому что его матери было не до загробных глупостей. Ноль был всего лишь стюардом в городской ратуше, подбивавшим урожаи и дорожные пошлины. И теперь, застигнутый лавиной эмоций, он не знал, что сказать. Костёр гудел! Он сверкал в круге камней, осыпал ярким светом низкорослые деревья паучьего леса, а Ноль всё пытался вспомнить приличествующую случаю молитву. В конце концов он отвернулся, в глубине души зная, что Тибо всё понял бы и без слов. В небе плыла селуна.
-
Доброта пахла кипарисами Мы уже не узнаем. Как и того, доброта ли это вообще.
-
-
Топчик. Отличное завершение приключения.
-
-
-
|
Так и произошло. Айоро считал, что Масатака уже мёртв — сломан, как и было предсказано. Но, даже будучи пойман врасплох, монах успел поднять ладони, ловя в них первый кунай. Второй стал фатальной неожиданностью. Откровением богов, которого Синий Шторм Айоро искал так давно. Говорят, что монахи, предавшие свои обеты при жизни, становятся аободзу. Жестокими тенями, преследующими всё доброе, что осталось на свете. Айоро избежал этой участи, но не избежал рабства в огне. Адептом глубинных вод он жил, а призраком пламени умер. Незамысловатая сталь самого обычного куная пробила ему переносицу.
=○=○=○=
Сияющий хлыст обмотался вокруг тела Мурасаки, пережигая дважды сожжённый пепел, ломая угольные рёбра, разрушая его силуэт. Но в последнем стремительном ударе Мурасака до самой рукояти вогнал катану в грудь Синдзе. Рассыпающее искры остриё вышло из спины юноши как острый клык. И тогда Фиолетовый Лотос осознал, что сражался с мертвецом.
И тогда… Время замедлилось.
— Неплохо… — прошептало многоголосое эхо, которое было когда-то голосом великого самурая. — Совсем неплохо… Белый Лис…
Мурасака с Айоро одновременно превратились в дымные облака золы. Три Оренжи перед лестницей, ожидавшие врага в молчаливом построении, развеялись. Жёлтый туман уплыл с ночными ветрами, оставив после себя обугленный скелет Кийро. И в клубах непрозрачного чёрного дыма, с которым Радуга Касенамуры окончательно покинула мир живых, шинхарэ и шиноби видели картины прошлого.
Они видели разбойника в красном доспехе, бездумного и злого, искавшего бесплатное сакэ и доступных женщин. Этот разбойник ходил по бесхозным дорогом Ямагато, прячась от патрулей даймё и вымогая последнее у крестьян. В памяти духов Акай не носил шлем, и его лицо напоминало постаревшего Онидзуку. Замахнувшись гигантским мечом, этот разбойник бросился на бредущего по мосту старика в лиловом кимоно — и, будто молния, старик отразил страшный выпад. — Ты словно Кровавый Ветер, — сказал разбойнику Мурасака. — Пусть он подует к радости тех, кому причинил столько бед.
Они видели некрасивую женщину, не снискавшую мужской любви, но первой вставшую на защиту родной деревни. Копьё и вилы плясали в её руках, которые с годами становились всё темнее, всё суше. С малых лет Оренжи работала в поле. Её пятки были стёрты в кровь, её колени изжалены насекомыми, её спина трещала от усталости. Ни разу за все эти годы она не посмела пожаловаться на жизнь. Потом она сменила плуг на длинное яри. — Ты хозяйка своего дома, — сказал крестьянке Мурасака, когда вдвоём они изловили дикого вепря. — Ты — Хозяйка Копья.
Они видели ехидного горбуна в старой соломенной шляпе с прорехами и с жёлтой от болезней кожей. В замке князя он отравил богатого купца и бежал прочь, когда конная погоня настигла его. Старик в нищенской кибитке приподнял полог, позволив беглому ниндзя спрятаться вместе с никчёмными пожитками да стареньким мечом в простых ножнах. — Убийца Кийро, — сказал подлому горбуну Мурасака. — Развей туман над собственной судьбой.
Они видели двух близнецов, мальчика и девочку, окружённых голодными шаману — страшными волками. Огромные звери рычали и жмурились, когда мальчик с усилием поднимал отцовскую нагинату из тяжёлой китайской бронзы. Девочка заботливо поддерживала его, перевязывая многочисленные раны. Но подул кровавый ветер. Жёлтый туман родился среди волчьей стаи. Мелькнуло копьё. — Небесные близнецы, — сказал Мурасака, кладя ладони на головы Рокусё и Аой. — Там, где ты был палачом, твоя сестра стала исцелением.
Они видели монаха в синих одеяниях. Удары его кулаков разбивали камни и головы горных троллей. Экзорцизмы, читаемые глубоким басом, изгоняли юрэй из домов перепуганных селян. Нигде Айоро не брал подаяния, кроме скромного обеда. Нигде Айоро не оставлял нуждавшихся в помощи. Всюду он следовал завету Будды, приходя неотвратимо как океанский шторм. И наконец… он устал. — Садись, выпей со мной, — пригласил его старик в деревенском трактире. — Даже на море бывает штиль.
Наконец, они видели битву. Её масштабы были таковы, что от горизонта до горизонта вытянулся ковёр умирающих и мёртвых. Два князя сражались за славу своих провинций, собрав под знамёна тысячи асигару. Среди безликих чёрных пятен, которыми представали воюющие, плясала фиолетовая молния. Быстрее, чем мысль ищет выражение в словах. Быстрее, чем хокку складывается в сердце. Не человек, а смерть мчалась сквозь поле боя. И всюду, где проходил Фиолетовый Лотос, били фонтаны крови, слышались вопли агонии. Никого не пощадил Мурасака в тот день. Никого. — Я не хочу знать этот мир, — сказал Мурасака, вкладывая меч в ножны. — Я не хочу знать князей. Я не хочу славы. Я хочу жить, как жили они.
-
Очень хорошечно расписал, спасибо! Хочу сказать, что самый красочный бой на моей памяти)) Белому Лису очень больно и он истекает кровью как коза резаная)) Однако крит просто лучший! Очень в тему Хахаха! Жаль, что не удалось докинуть еще 6 урона))0) было бы НУ ВАЩЕЕЕ
-
|
|
-
Отлично, Эраст Петрович, это пять.
|
-
Не знаю, как Кид, но я словила трип.
|
месяц фумидзуки, седьмая луна, хребет Оу, церемониальный путьУтро выдалось свежим и ясным. Дышалось легко. К востоку от великого хребта Оу размазалось солнце. Высокий стан горы серебрился белизной, а на ярко-голубом небе паслись редкие облака. Это небо было недосягаемым как макушка Уэны, а гора — широкой как бицепс гнома-коробокуру. Все предметы обрели ясность в оппозицию ночным сомнениям. Свет лился по деревенским улицам и по осеннему лесу, отраде поэтов, смешивая золото листьев и зелень лениво отступающего лета. Лесные кедры шелестели и гнулись под ветром. Лохматились цветастые папоротники у обочин, а стланик поднимался до поясницы, обрамляя дорогу к реке в изящный футляр. Среди тонких кедровых стволов и хрупких сосен криво плясали каштанники, чьи ветви казались затейливо-оранжевым полуоблетевшим пазлом. А потом то здесь, то там осеннюю муть распихивала толстенная пихта в сочных малахитовых одеяниях. И так продолжалось, покуда хватало глаз. Лесная светотень убегала вдаль, в загадочную чащу, а шинхарэ и ниндзя шагали вдоль горной реки. Над водой стоял туман, проколотый саблями осоки. Временами в бугристых заводях попадались жемчужно-персиковые чашки лотосов. Их сезон заканчивался, лотос отцветал — и всё же он был прекрасен. Как яркий самоцвет в нетронутом людьми лесу. Огороды и рисовые поля потерялись вдали. Пропал сырой привкус болот в окрестностях озера. Дорога превратилась сначала в просеку, а потом в кривую тропинку. Приходилось то пробиваться через жёсткую траву, то прыгать по камням над затопленными ложбинами. Однажды путники наткнулись на обвалившийся и сгнивший мостик через овраг. В неподатливой глине хорошо отпечатались гладкие подошвы, принадлежавших дорогим туфлям. Убийцы бога шли по следам сановника, а тропинка неуклонно поднималась вверх. Земля начала чередоваться с осыпями острых, ребристых камней. Заточенные ветром скалы будто ножи щерились на дне седловин, обещая мучительные увечья тем, кто сорвался бы с узкой козьей стёжки над ними. Похолодало — и даже Уэна всё чаще куталась в хаори, не говоря об остальных. Масатака довольствовался толстой стёганой поддёвкой, отличавшей одежду практичных и привыкших к долгим переходам шиноби. Ветер насытился силой, которой не знал в долине. Теперь его порывы заставляли хвататься за куцые корни деревьев и кустов, карабкавшихся по склонам вместе с путниками. На остроконечных глыбах, венчавших скаты, ветер свистел и визжал как бешеный. Редкие хвойные рощи жались друг к другу, поднимая игольчатые лапы: деревья будто пытались уберечься от ветра. Под неосторожными шагами брызгали камешки, а потом они долго щёлкали по ущельям, где древние айны искали духов. А тропа продолжала забирать вверх. Стемнело. Оглядываясь, Синдзе и Соичиро видели за плечами уходящий в головокружительную бездну туман. Вместо привычных ровных дорог назад вёл каменистый путь. Он нырял вниз, в зелёное марево долины, которая казалась теперь далёкой и пустой. Огоньки Касенамуры складывались в несколько улиц вокруг едва видимого озера. Большой дом стал размером со сверчка. Сумерки ложились поверх тумана, добавляя сизые тени к его молочным бокам. Воздух ворочался у ног великой горы Гассан. Его лёгкость, не утратившая утренней прохлады, кружила голову. Те, кому приходилось дышать, каждым вдохом практически высасывали кислород из тумана — но воздуха теперь не хватало. И всё же, несмотря на всю лёгкость, горный ветер казался тяжёлым как чугун. Этот вес лежал на плечах невидимым бременем. Терзал душу. Заставлял возвращаться к недобрым мыслям. Казалось, что глаза духов следят за ними с горных кряж. Что в напитанных эхом перевалах приютились отголоски былых ошибок, совершённых в жизни. Череда убийств, в которых ниндзя не имел ни оправдания, ни разумного смысла. Непрошенная жертва матери, сделавшая Синдзе рабом чёрного колдовства. Презрение и амбиции, душившие эго ямабуси. Болезненный страх изоляции, обративший джорогумо в добровольную отшельницу. Духи знали. Духи ждали. Духи звали… В собачий час солнце зашло над западным склоном Гассан и больше не вышло. Красная слизь его света, лившаяся по тучам, иссякла. И в чёрной пустоте наверху, став вдруг неожиданно близким, вспыхнул алчно-алый факел. Всё ещё далёкий, но казавшийся уже не искрой, а догорающим масляным фитилём. Пройдя над последним ущельем уже при свете ламп, трое шинхарэ и ниндзя наконец оказались перед вырубленной в камнях лестницей. Она зигзагами поднималась вверх в почти отвесной гранитной скале. Потрескавшиеся и полуобвалившиеся ступени из сизых валунов перемежались с пышными мочалками вереска. Первый пролёт предваряли высокие ворота-тории, покрытые облупившейся красной краской. Редкая трава перед воротами была обуглена. На камнях отпечатался оплавленный след молнии. От карликовой горной берёзы, некогда росшей неподалёку, остался почерневший остов. Церемониальный путь лежал перед ними.
|
-
Какой же он классный ха-ха)
|
-
Ох*енный пост. Очень атмосферный.
|
-
Онидзука — это фонд золотых цитат
|
-
Очень живо получилось, несмотря на малый объём )
|
-
Да ты охренел! Мы столько мучились, открывали эту чёртову дверь!
|
|
-
Один мастерпост лучше другого! Не знаю, даже за который похвалить))) Над вопросом Тик-Тока даже зависла
|
|
|
|
-
Наверняка, у неонатов есть свой чатик где-то, чтобы обсуждать старперов)))
|
месяц фумидзуки, in the dead of night, рёкан «Хазбин»
Пока Синдзе собирался в поход, Юя ещё держалась. Она даже вышла в главный зал, чтобы попрощаться с ним. Ей было неловко благодарить за хлопоты о себе, вызванные её же ошибкой, поэтому она так и не придумала, что сказать.
Но когда подросток поклонился и ступил за порог, Это-сан со вздохом боли опустилась на подушки. Ночью ёкай становились сильнее, а вместе с тем набирала силу их магия. Призрачная стрела, выкованная в подземельях царства Ёмоцукуни молотом-смертью, болела под сердцем. Холодное остриё медленно вспарывало лёгкие шинхарэ изнутри. И когда Уэна подхватила ослабевшую напарницу, то увидела внутреннюю сторону её рукава: всю в отпечатках кровавых поцелуев. Ей Это-сан промокала губы, чтобы никто не разглядел бусинок крови, выступавших в уголках. Крохотные паучки деловито сбежались к ней, но Уэна свирепо разогнала их, пинками придавив нескольких.
— Старая дура совсем тут не убирается, — неприязненно сказала она. Слабое прикосновение Юи остановило брань монахини.
Бабушка Вагата медленно переходила от одного окна к другому, затворяя створки. Ночные горы проглядывали в окнах, а на опорных столбах в плошках догорали масляные фитили. Они создавали красноватый полумрак, скрадывая очертания стен и квадратов рисовой бумаги на них, размывая мебель, оставляя вместо Юи лишь бледное лицо с главным пауком-татуировкой на скуле.
Никто не знал, с какой теплотой и заботой умеет говорить злобная Момо-сан, оставаясь наедине с колдуньей. Никто, пожалуй, никогда и не узнал бы. Но про себя Уэна поклялась, что если Синдзе не сможет добыть обещанное снадобье, она лично свернёт ему шею — и плевать, что уставы сраных храмов говорят на этот счёт. Ей требовались невероятные усилия, чтобы самой не сорваться в лес. Но каждый раз, когда она вскакивала и начинала расхаживать по едва освещённой комнате, Это-сан с теплотой напоминала ей о забавных эпизодах из дней обучения, о глупых мечтах, об обещании показать океан — и Момо усаживалась обратно.
Так они проговорили до глубокой ночи. Последним звуком, уцелевшим в спящем доме, был неровный звон струн сямисена. Юя наигрывала какую-то мелодию, стараясь отвлечься от ледяной иглы в груди, а Уэна сидела на краю её постели и пыталась не заплакать. Потом Юя уснула. Дыхание: неровное, тихое, металось вместе со скрипами старых досок. Момо вынула маленький инструмент из её ослабевших рук, устроила его на столе и накрыла Юю вторым одеялом. Некоторое время всматриваясь в её лицо с паутиной чёрных вен, Уэна помедлила… и осторожно, едва касаясь, поцеловала госпожу Это. Губы в губы. Едва-едва.
Кровь Юи-чан пахла лесными травами.
Потом Момо опустилась на колени в углу комнаты, положила руки на бёдра и закрыла глаза. Уэна умела чувствовать зло, но не это помогало ей в жизни. Пожалуй, Уэна просто всегда ждала его.
В самый глухой час глаза монахини распахнулись. В кромешной тьме она не видела ничего, но ей было холодно. Шестым чувством она ощутила, что на краях оставшихся от чайной церемонии чашек… блестит корочка льда.
|
|
|
-
– нравится ли ему подчинение или он предпочитает равноправных партнёров?
Это ты с какой целью спрашиваешь?
|
-
Всегда становится не по себе, когда Малк говорит мудрые вещи.
|
|
-
Как всегда - красиво. Упростить бы на сайте выдачу лайков, хоть на каждый пост ставь ))
|
-
Полное погружение в анме ))
|
-
Общение с эльфом не прошло даром)))
|
-
Это увечье при исполнении, такие лечатся за счёт средств бюджетной системы. Ну, то есть, сами проходят. Отлично
|
-
Исполнение законов — вопрос общественного равенства…
|
Тик-Ток бросился убеждать остановиться у него. Но Юя наотрез отказалась — не столько из-за необходимости комфорта и отдельной комнаты, сколько потому, что не желала ставить под угрозу жизни находящихся с ней в одном доме. Духи, овладевшие телами людей, опасны. А если что-то сумело бы овладеть тренированным, готовым к бою телом шинхарэ — кто знает, что могло бы случиться в Касенамуре? Но, внутренне коря себя за малодушие, Юя позволила Синдзе убедить себя в надобности войти в деревню. И они тронулись в путь. Касенамура подковой окружила западный берег небольшого озера, затерянного в густой зелени. Жизнь озеру давала река, бурлившая и плескавшая на каменистых перекатах. Река ныряла в лес и уходила на север, где мгла закрыла предгорья Оу. А деревня осталась. Её жизнь в свою очередь поддерживал рыбный промысел — у берегов лежали плоскодонки-хобикисен без вёсел и парусов. В болотистых низинах на юге убирали рис. На окрестных полях разбили огороды. Островерхие крыши взбегали к горбатому мосту, перекинутому через озёрную заводь. Над мостом вздымился длинный и ветхий фасад старинного поместья, окружённый террасами и кривыми улочками. Однако самым ярким строением в Касенамуре оказался игорный дом «Три топора». Он стоял на отшибе перед въездом в деревню, поэтому путники увидели его первым. Просторное крыльцо освещали два ярко-красных фонаря. По столбам спускались вертикально-глумливые вывески: «Выиграл йену в го — иначе смотрит мико!» и «Сел в маджонг на пару тацу и купил жене котацу!». Конечно, двухэтажный домишка выглядел жалким в сравнении с городскими заведениями, но для деревни стал центром общественной жизни. Даже глубоким вечером изнутри раздавались возгласы. — Да, тут собираются все пройдохи и выпивохи! — подтвердил Тик-Ток. — А если обойти озеро, будут горячие купальни госпожи Абуро. Там наловчились, чтоб вода с болот ходила над печкой по глиняным трубам и сама себя грела! Широкая улица, мощёная досками и камнем, вела от игорного дома вглубь деревни. По ночному времени дома стояли тихо, белея наглухо сдвинутыми дверьми. Вся деревня, как уже говорилось, огибала симпатичную заводь, а к лодкам добавились сети на деревянных распорках. Редкие фонарики красиво отражались в воде, перемешиваясь со светом звёзд. От этого над заводью поднималось молочное гало, в котором плавился приметный горбатый мостик. Тик-Ток показывал: — Это «Ичираку Рамен»! Тут Ичираку готовит рамен на всех работников. А вон там магазин дедушки Мао. Там можно купить провизию и всякое барахло. А сам он писатель. Пишет про какие-то культурные перемены, Будда его разберёт! Или эти, не перемены, а как их… валюции… блюции… поллюции… не знаю, сами спросите! А если вон туда в лес, то набредёте на вишнёвые сады и дом Орочи-сана. Только не перепутайте, а то придёте к деревенскому храму и вас заболтают до смерти, потому что Онидзука-сенсею всегда не с кем поговорить. Возле моста улица упиралась в первую из нескольких террас, обнесённых бамбуковой оградой в пояс высотой. Террасы создавали нечто вроде многоэтажной пирамиды и одна над другой поднимались к большому П-образному кёматия с выгнутыми углами крыши. Это был тот самый дом, что венчал деревню подобно деревянной короне. На террасах были разбиты сады и рос молодой бамбук, даруя его жителям приватную тишину. Кое-где чадили факелы, позволяя рассмотреть потемневшие от времени стены и бамбуковые ставни. Настоящий лабиринт пристроек и флигелей! Староста Касенамуры наверняка жил там. У подножия первой террасы нашёлся круглый жёлтый гонг, в который полагалось звонить посетителям. — Мне не туда, я живу дальше. — сказал Тик-Ток и указал куда-то в темноту, куда продолжалась деревенская окраина. — Мне надо поскорей вернуться к сестре… а вы позвоните, вас устроят. Староста принимает утром, но на первом этаже у него гостиница для приезжих. — Ага. Значит, мы всё-таки приехали на знаменитый курорт? — Юя нашла в себе силы улыбнуться. — Ну… не то чтобы у нас было много приезжих, конечно… — Тик-Ток замялся и усиленно замахал руками с зажатой в них глиняной флягой. — В общем, заглядывайте утром! Мы вас отблагодарим как следует! Гостиница на первом этаже Большого Дома называлась «Хазбин». Об этом сообщила пожилая бабушка, отворившая двери. Она же подавала ужин в темноте. По давней традиции она не взяла денег, когда увидела, кто перед ней, хотя на её лице немедленно отразились тревога и беспокойство. Юю провели в отдельную комнату, а Момо и Синдзе остались ужинать в полной тишине и при свете всего трёх свечей. Они могли заметить, что из десяти доступных комнат три достались им, а раздвижные фусума в ещё две были закрыты. Много приезжих или нет, но кто-то уже останавливался в этой забытой Буддой деревне… Помимо комнат в гостинице был один большой холл с длинными столами на всех. И за завтраком, хотели они того или нет, всем прибывшим в Касенамуру было суждено встретиться.
-
мне нраится интерактив с Экспой)))
|
-
Са… садо… сано… само… мазо… садовника, вот!
Он явно расстроен, что с садовником пошла сестра, а не он...
|
-
или кредитных оценщиковэто пять!)))
|
-
Я уже вот-вот почти как раз хотел собраться начать Believe me, I can relate.
|
-
Безжалостное нормативно-правовое исцеление >> Обволакивание и приязнь
|
|
-
«Отморозки» на сильване получились «бешеными», «высшая справедливость» — «правильной природой», а «город» Аарона — «пастбищем людей». Вся суть этих ваших законников. Хотел как лучше, а всё переврал.
|
-
Помню-помню эту Грету Т., ещё совсем школьницей в Долине Ледяного Ветра. Как же я посмел бы её забыть.
|
-
Драконий огонь как будто сжёг в жителях Гринеста человечность Мне кажется, в подобных историях именно так частенько и бывает. Ты должен был бороться со злом, а не стать им, вот это вот всё. Но хэй, мы ещё не зло! Мы всего лишь казнили парочку гоблинов. Они это заслужили, ага.
|
-
Как мило! Вот только Лорасу приписали то, к чему он отношения почти не имеет. Но все равно льстит)))
|
-
Протестую, Ваша Честь! Аргумент ad hominem! Вернее, ad avem. То есть ad diabolem... Ой.
|
-
По-видимому, те происходили из какого-то на редкость глухого места, если дар речи у одного из них заслуживал упоминаний. I know, right? Чёртова глухомань.
|
-
Вот он – двигатель прогресса сюжета в данном модуле )))
|
-
Ноль - неубиваемый мститель!
|
-
Ну что, господа четверги, поможем девушке? +))
|
-
непосредственность может быть важным достоинством )))
|
|
-
Очень живой и атмосферный персонаж. «Верю!» ;)))
-
Меня очень интересует значение первой телеграммы!
-
|
4. эпилог: за бокалом вина«Может, наконец настало время?» — Джованни Адро, Гангрел Беатриче оказалась права: Охота закончилась, не-жизнь вернулась в прежнее русло. Но для некоторых изменения всё же настали. Овесто-Инфериоре прозвали кривым городом. Из-за тесных переулков, наползающих друг на друга стен и запутанных подворотен, ведущих от одной бельевой верёвки к другой, от одной тени к новой. Выселки и окраины, выросшие из средневековых деревень, послевоенных факторий и дешёвых подённых трудов. Теперь Овесто-Инфериоре принадлежал новой котерии. В закрытых холлах Палаццо Сембия Сенешаль Фульвио Рио принял оказанную услугу — и объявил Джино Герру новым хозяином Элизиума «Арабель». Кабаре больше не стоило оставлять без контроля. Шорох аплодисментов, местами неискренний, но однозначно покорный, сопровождал вознесение капитана на очередную ступень пирамиды. Безукоризненно одетый Даэва едва скрывал торжествующую и злую улыбку. Его первая большая интрига окончилась триумфом. Огонь действительно очистил кабаре, но заодно уничтожил сатанинские надписи и следы кровавых таинств сеньоры Бернар. Сгоревший третий этаж предстояло перестраивать. По счастливой случайности (да, конечно), доброжелательным инвестором вызвалась стать сеньора Теодора, дочь Сенешаля и Сир Беатриче Куордилеоне. Беатриче проговорила с нею всю ночь напролёт. Бокал вина чередовался то с воспоминаниями о красавце-командире лётного эскадрона, то с чем-то ещё более приятным, пока Гильермо дремал в безопасности. Теодора не отмела подозрения Беа. Напротив, она согласилась, что «состоятельная балерина» не могла быть случайностью. Но Рим лежал вне сферы её влияния — древние Старейшины Империи надёжно держали власть в руинах Колизея и городе на Семи холмах. Поэтому, пользуясь новым статусом, Беатриче ещё не раз навещала кабаре, следила за ходом работ и украдкой перебирала бумаги, оставшиеся в бухгалтерии. Герра не обманул Джованни. Возможно, впечатлённый его кровавыми умениями. Возможно, потому что смотрел на два шага вперёд. Он действительно принял Гангрела, доверив ему блюсти порядок в Овесто-Инфериоре и общаться с теми, с кем самому капитану общаться не позволял статус. Иногда Адро вспоминал о разорванном кошачьем трупе и мерзкой ухмылке Носферату Мастроянни. Однако после пожара в «Арабеле» эта Крыса больше не показывала хвост из канализации. Что же — новый дом, чистая постель, доступная еда. Пока что дела Адро наладились. Чёрный Призрак исчез с кривых улиц кривого города. Его бледный силуэт больше не поднимался на фоне полной луны, больше не вселял страх в запоздавших прохожих. Демон, пытавшийся уберечь людей от вампиров, отступил в тень. Он поселился в колокольне церкви Святой Лукреции и вёл долгие беседы с отцом Витторио, одновременно обретая сердечный покой и храня жизнь пожилого священника. Не следовало сомневаться, что этот мавр не испытывал большого доверия к обещаниям Герра. Но требование капитана было выполнено. Призрак не возвращался, а сеньор Северин каждую ночь смотрел, как в лунном свете святая мученица восстаёт из железного гроба. Бар «Гротто», куда иногда захаживали Джованни и Беатриче, продолжал работу. Со временем Якубо перестал постоянно держать сына рядом. Тот рос неплохим парнем, находя уличные приключения и новых друзей. Безжалостная угроза Эдит Бернар осталась без исполнения. Со временем бармен стал даже заговаривать о том, что пора открыть второй бар в пустующем старом складе через пару улиц — надо было только куда-то деть все эти ящики. Днём шумели рабочие. Они носили доски, мешки цемента с недальнего завода, гипс и камни. И мало кто замечал крохотный обугленный кирпич, завалявшийся в обломках стропил. Просто пластину из запёкшейся глины, на боку которой проступал неровный крест, обвитый змеёй. Знак древнего тайного общества; такого же древнего, как сама Камарилья. Знак Круга Ведьм.
-
ещё одна история рассказана) я рад, что в этот раз получилось даже нечто совсем не типичное - мастеру спасибо в том числе! Надеюсь и вампиры вышли более менее вампирскими :)
-
История, которую приятно и интересно было читать. Спасибо!
|
-
Таки да! Почему тифлинг в тёмной пещере воспринимается другом? Это же ЛИФТИНГ!
-
Понаберут, блин, по объявлению!
-
Забыл сразу проставить. И все-таки это круто)
|
-
Удивительной чуткости и наполненности пост ))
|
-
Кинематографичные, все-таки посты)
|
-
у меня ладошки вспотели от напряжения...
|
|
-
У всех свои клубы, прям: Пушкин, Толкин, а теперь еще и итальянские литераторы)
|
-
Вообще, персонаж максимально гармоничный! Кайфовый!
|
|
-
за стойкой пучила грудь бутылочная лейб-гвардия вау)
|
-
Ну хоть кто то чувствует, что от этих торгашей попахивает)
|
-
Святая Кристина. Ильматер. Найс!
|
-
Ну прямо классика)) Разве что луну за спиной дождь обломал)
|
Но был на фестивале человек, которому не досталось ни состязаний, ни прекрасных танцев. Впрочем, стой он в толпе, то наверняка сжёг бы одноглазого барда завистливым взглядом, а его партнёршу — мыслями. Человек этот, впрочем, присутствовал в другом месте. И работал языком.
Законник искал Хозяина Знаний, как прозывались аббаты Огмы. Он застал этого ряженого «гнома-авантюриста» за беседой на незнакомом языке с каким-то халфлингом. Непринуждённый разговор изрядно веселил собеседников. Хоббит даже показывал жестами что-то большое, что становилось всё больше, тогда как Миррортор спорил и убеждал, что «больше» должно превращаться в «ниже».
— Мейстер Миррортор? — тихо окликнул Ноль.
Миррортор нахмурился и замешкался, решая, отвечать или нет. Ноль стоял спокойно, но явно не собирался исчезать. В итоге замаскированный настоятель быстро свернул пантомиму, бросив полурослику что-то по смыслу похожее на дружелюбное «пока» или «как-нибудь потом поболтаем», и повернулся к Нолю с настроением куда менее воодушевлённым.
— Моя маскировка уже не та, что прежде, да? — Э-э, вовсе н… — Что меня выдало? — перебил жрец. — Накладной нос? — Да не то ч… — Проклятье! Я так и знал, что перестарался с ним. — Ваш нос чудесен как похороны судьи! — поспешно утешил его Ноль. — Нет, милорд! — Тогда что? — Просто мне велели отыскать гнома, у которого борода размером с Цимбар. Я не мог ошибиться. — Вот оно что… — протянул гном, запустив пальцы в рыжий шедевр цирюльника. — И кому понадобился скромный старик Брандсалдин в день, когда все празднуют конец недели: что плут, что страж? — Губернатору Найтхиллу, — Ноль невзначай коснулся пальцем пелерины над сердцем, приоткрыв самый край коронованной инсигнии, — я его секретарь. — Погоди-ка… Ты — тот самый мальчик из Гринеста, что хотел стать жрецом Огмы? Мальчик из Гринеста покраснел. Он-то думал, что быть внушительным с чиновниками у него выходит лучше, чем с девушками. — Ноль, кажется, — окончательно вспомнил Брандсалдин. — Чудно́е имя. — О-он самый. Да, я впустил Огму в свою жизнь, — признался Ноль. — Как быстро ты вырос! — Теперь ко мне обращаются с просьбами рассудить покражу коров. Это божественно, да. — Что ж. Отрадно видеть, что Огма одаривает мудростью не только стариков, но и тех, кому она гораздо нужнее. Как говорилось в старой пословице: «О если бы молодость знала, о если бы старость могла…» — Сегодня нам нужна и ваша мудрость, милорд, — Ноль просто не мог держаться официально с этим добродушнейшим пройдохой и заулыбался в тон музыке с фестиваля. Но улыбаться пришлось недолго: — Вы ведь слышали о нападении на Гринест? — Да, тревожные вести. Мы с Высшей Леди как раз думали подготовить к началу следующей недели какую-никакую помощь, чтобы отправить губернатору Найтхиллу. Понимаю, слишком поздно, но всё же нужно поддержать старика и его город. — Мы благодарны вам. Но… — Но это правда, что на вас напал синий дракон? — быстро спросил Миррортор. — Правда, — тихо сказал Ноль, приглашая собеседника перейти на прогулочный шаг. — Дракон и тёмное чародейство, о котором слышать не слыхивали в наших спокойных краях. Та ночь пылала. Многие погибли. А напавшие объявили себя культом. Культом… Дракона. — Культом Дракона? — переспросил настоятель. Стюард кивнул, вызвав удивлённое восклицание: — Разве он не остался в истории? — В каком это смысле? — опешил секретарь. — Неужели кто-то в здравом уме ещё готов следовать их догмам, от которых Эльминстер не оставил и камня на камне?! Тут Ноль и вовсе прищурился: — Так вы хотите сказать, что подобное уже случалось. Значит, их вера — это призыв к чему-то вроде… ну, Старых Религий? — Хуже, — отрезал Миррортор. — Это пример того, к чему может привести невежество, помноженное на высокомерные амбиции. — Вы говорите загадками. — Саммастер основал этот культ на древнем пророчестве, которое перевёл с ошибкой. Исправленным переводом Эльминстер выбил почву из-под его ног, разом обрушив его догмы и авторитет. — Очень ловко! — хмыкнул счетовод. — В духе современных течений государственности. — Но, как видишь, монстр снова поднял голову...
Брандсалдин нескоро нарушил эту паузу.
— Да, так зачем ты меня искал? — Как раз затем, что пожар Гринеста совсем не показался нам древней историей. — Работа героев никогда не заканчивается... — первосвященник вздохнул с сожалением.
Над крышами города поднялся трескучий букет салюта. Остановившись, два странных собеседника — пожилой гном и тощий молодой секретарь — смотрели на то, как бокастые облака становятся то жёлтыми, то зелёными, то розовыми. Эхом донеслись трели рожков, объявляющих о начале конного турнира. Разноцветные блики ложились на их лица, а Ноль продолжал говорить:
— Напавшие увели караваны с награбленным. Один из них мог повернуть с Алдунского тракта на Бердаск, и я пришёл упредить о том, что среди горожан могут скрываться эти бандиты, готовые повторить атаку. Некоторых изобличат одеяния с пятнами гари, да не всех. Также я хочу расспросить вас, не проходил ли кто подозрительный через южные ворота. — Высшая Леди уже позаботилась о защите, — гордо кивнул Брандсалдин. — Она удвоила стражу и количество разведчиков, так что большому отряду не подобраться к Бердаску незамеченным. О тех же кто скрывается здесь… что ж, они сильно сглупили, если решили скрываться в городе, что находится под покровительством Бога Знаний. Полагаю, Бердаск — их временное пристанище, а сами они скоро покинут его, попытавшись сбыть награбленное в более безопасном месте. — Каком? — Ноль с сожалением отвернулся от салюта. — Кормирский король? Побережье Меча? — пожал плечами настоятель. — Мы сможем вычислить это по учётным книгам, что ведём в крепостных башнях. Но, боюсь, к тому времени, когда мы поймём путь товаров, будет уже слишком поздно... — То есть, — уточнил стюард, — никакого подозрительного каравана, телеги или купца с многочисленной охраной через Бердаск не проходило? Речь о последних двух-трёх днях, не более. — В том-то и дело, что их каждый день проходят десятки! — аж притопнул Брандсалдин. — Проклятье. — Нам не хватает людей, чтобы досмотреть всех. Да и не каждый купец готов стерпеть, что копошатся в его поклаже. Тут, видишь, если действовать грубо и быстро, то торговцы начнут объезжать твой город стороной. А если медленно и учтиво, то это от зари до зари работать, и всё равно не управишься. Али ты помочь готов? — Сейчас они наверняка в пути на Скорнубель, — увернулся Ноль. — И мне предстоит следовать за ними. Скажите, мейстер Миррортор, можем ли рассчитывать на помощь стражи на Скорнубельском тракте? Я видел в храме, как некое заклинание предупреждало брата Сергора о гоблинах. — В Скорнубель? Значит, всё-таки Побережье Меча. Как интересно...
Ноль молча ждал продолжения, но взгляд гнома затуманился от глубоких раздумий. Его даже пришлось окликнуть:
— Кхм. Мейстер?.. — Да-да… На тракте сейчас только наши разведчики. Они хорошо делают свою работу, и потому вы их вряд ли увидите. Караваны, идущие на север, обычно сами заботятся о собственной безопасности, нанимая охрану. Впрочем, знаешь что, Ноль? Ты ведь не один приехал? — Не один. — С тобой те воины, что защищали Гринест? — Это так. — Полагаю, среди них и тот герой, что сразил синего дракона, спася город? Как его… Драккейн Ракоши? Я слышал, он тоже служитель Огмы? О, как бы я хотел его лично обо всём расспросить... Ноль тихонечко хрюкнул на последних словах: — Не совсем, э-э, так. Со мной приехал Баанаар Драккейн. Это… это удивительный воин! Он похож на человека, обросшего чешуёй и заменившего голову на челюсти крокодилоса. Не знаю, каковы его боги, однако поклоняющиеся Дракону привели его в жуткую ярость. Я слышал, что он убил много дюжин врагов, потому как его шкура неуязвима для стрел и мечей. Но лично того не видел, — с сожалением признался Ноль. — А вот многоучёный мэтр Ракоши при всей его наг… кхм, храбрости, предпочёл иной мир. — Как жаль, как жаль, — огорчился Брандсалдин. — Может, остались его дневники? — Велите спросить об этом в доме губернатора. — Сейчас есть более срочные дела. Раз ты приехал не один и готов самостоятельно продолжить поиски, мы с Высшей Леди Силирией можем оформить вам дозволение Альянса на досмотр любой телеги, что держит путь из Бердаска в Скорнубель, — здесь тон рыжебородого старика сделался решительным как весенний медведь. — Также я попрошу канцелярию снять для вас копию списка торговцев, что отправились тем трактом в ближайшие два дня. Это меньшее, что мы можем сделать. — Я вам признателен, — Ноль прижал руку к сердцу в искренней благодарности и доверчиво поделился: — Но мейстер… я видел, что вас привели в задумчивость вести о том, что Поклонившиеся Змию идут на север. Нам ведомо, что они условились о встрече в Воротах Балдура. Скажите, в древних историях… в них что-то говорится об их цели? О том, для чего им сокровища?
В этот момент отблески салюта погасли, оставив лишь стук трости Ноля по мостовой. Брандсалдин покачал головой.
— Это-то меня и страшит… — тихо признался он. — Я не знаю ничего, что могло бы манить их туда. Быть может, им нужен лишь порт во Вратах Балдура, а затем они отправятся в другие края? Не знаю, Ноль, не знаю. То нахальство, с которым напали на Гринест, не сулит ничего хорошего. Пойдём, найдём нашу Высшую Леди. Нечего откладывать в долгий ящик.
Спустя несколько часов в руки Ноля перекочевал пергамент, обладавший волшебным свойством — позволять инспектировать любую повозку любого торговца на предмет похищенных из Гринеста вещей. Вместо Богов грамота обращалась к покровительству Альянса Лордов, хотя ни сама Высшая Леди Силирия, ни Брандсалдин Миррортор формально не состояли в Альянсе, а лишь входили в союз с Пятью Лордами. Нолю бы расспросить подробнее об этом международном моменте, но Леди и так была недовольна бумажками в её законный выходной. Хотя она понимала важность миссии, до конца унять раздражение у неё не получилось, так что терпение Высшей Леди испытывать не стали. Миррортор проводил Ноля до ворот замка, взяв на себя хлопоты по ночлегу и постою для него и его друзей, и пожелал удачи в их деле.
— Только одна просьба, — напутствовал гном юношу. — Мой мейстер? — Будь повежливее с теми торговцами, что падут под твоё подозрение. Торговля — она как женщина: поощряет настойчивость, но не терпит грубости. Ноль моргнул. — Эх, ты слишком юн для всего этого… — гном махнул и наконец-то снял несуразно длинный нос. — Храни тебя Огма!
Молодой стюард светло улыбнулся, принимая благословение. Когда он поднял голову и водрузил шляпу на спутанные волосы, в его глазах сиял огонёк, который можно было принять за решимость, не будь он так лукав: — Неважно, каков мой возраст, мейстер Миррортор. Важно, что законы губернатора и Альянса едины для всех.
Начинало смеркаться. За разговорами он наверняка пропустил все танцы и турниры. С сожалением глянув в тёмное небо над тускнеющим фестивалем, Ноль отправился искать спутников и сообщать, что вопрос с ночлегом решён.
-
Ничего себе, так, полотна)..
-
Как сделать кому то комплимент, чтобы тот не мог точно сказать, оскорбили вы его ли похвалили Автор: Ноль
-
работал языком. Хехехе, еее boy))
-
Это прямо ух! Нет, даже Уууухище!
-
-
|
Выстраивая курс действий, вампиры ехали сквозь ночь. Как выяснилось при сверке адресов, и церковь, и бар находились в радиусе одного перекрёстка от злополучного «Арабеля». Все пути вели в Рим. Но пока что Беатриче предстояло рулить сквозь век размытых очертаний. Век музыки и молодёжи, жестокости и революций. Не просто «Роллинг Стоунс» и Челентано, но иконы культуры. Не только город Христиания, но целое Лето любви. Не Голда Мейр, но армия Судного дня. Не протесты, но уличная герилья. Банды мотоциклистов и мафия — та самая мафия, о которой ясно дал понять Джованни. В дневном мире шло сражение всех против всех, которое останется в памяти южной Европы как «свинцовые годы». Пули, реформы и рок-н-ролл. На их глазах город смешивал историю и современность. Неоновый вензель над случайной тратторией бросал голубую тень на трещины в штукатурке. Над улицами затейливо взбегала этажерка узких балконов, где однажды Ромео признавался в любви. Теперь вместо героев-любовников в пышных беретах вдоль обочин дремали мопеды и горбатые автомобильчики. Выше черепичных холмов вознеслось пугало телебашни, заманивая птиц и мечтателей в созвездие дежурных огней. Поворот верньера — и радиоприёмник на отделанной деревом торпеде уже тянул песню Ренато Зеро. Задорно-высокий голос певца пересыпала скорлупа помех. Неровные цепи фонарей рвались над центральными улицами, а в черноту ныряли переулки и подворотни. Друг на друга налезали плохо отпечатанные объявления. Из-под пятен муниципальной краски торчали охвостья лозунгов. Они напоминали о неспокойных временах; о том, что груды битого камня, досок и покрышек легко могли стать профсоюзными баррикадами. Дневные магазины уже закрылись, а ночные заведения только приступали к работе. Здесь и там компании молодых людей в широких джинсах, с густыми причёсками и громкими голосами зависали у ярко освещённых дверей. Сунув руки в карманы, шмыгали вдоль стен усталые докеры и запоздавшие клерки. Проститутка в кожаном декольте неторопливо разжигала пламя в длинном мундштуке. Она стояла в ярком электрическом конусе как восковая фигура, проводив автомобиль долгим и пустым взглядом. А на старых площадях мраморные фонтаны слушали песни, несущиеся из больших магнитофонов. «Фламиния» миновала подземный тоннель. На выезде из него под углом стояли два бронетранспортёра в цветах карабинерии — квадратные М113 с обращёнными в небо пулемётами. Под дождём поникли итальянские флаги, а постовой с винтовкой тоскливо жался у навеса. Так вампиры въехали в кривой город. Чем ближе к Овесто-Инфериоре, тем меньше встречалось фонарей и популярных мест. Крыши становились ниже, в дожде трепыхались забытые простыни на бельевых верёвках, шины спотыкались о старую брусчатку. Строй домов сближался, заставляя объезжать припаркованные машины по тротуару. В рябящем облаке фар промелькула стая облезлых псов, растянувшаяся в длинный караван. Три неряшливых матроны у подъезда неспешно совещались, потягивая вино из плетёной корзины. На самом деле история и современность не так далеки друг от друга. Ночь открывает границы между ними. Обостряет чувства. Обещает кровь. =○= Когда два поворота отделяли их от площади перед кабаре, в неровной тишине ударил визг шин. Ударил яростно и дико. Перекрёсток впереди осветился. Апоплексический зигзаг, шарахнулась автомобильная тень! Старенький грузовичок едва удержался в заносе, балансируя на двух правых колёсах… и, неловко выправившись, помчался навстречу Беатриче! Лица и глаза залил свет приближающейся катастрофы. На слишком узкой улице не оставалось надежды на то, что безумный водитель объедет их. Он, кажется, не заметил бы и Сатану перед носом.
-
Хорошо начинается эта операция) А вообще - атмосферно))
|
-
Крокодил может погаснуть, но вера в лучшее остается!
|
|
-
Внезапно напомнило "100 лет одиночества" хД
|
— Здравствуйте… — пробормотал Ноль, который будто бы только что заметил, что среди них сидят сразу два эльфа! Оба с серебряными волосами, оба высокие, и оба с настолько ясной чистотой глаз, что она казалась нестерпимой в этой корявой реальности, как определил бы её Бран. И как он не приметил эльфийку? Ведь прямо тут, прямо рядом?..
Впрочем, новые вопросы отвлекли стюарда от удивлений.
— Отличная мысль, Чиара! Я думаю, ему правда нужна компания, — счетовод с улыбкой кивнул на замершего у фонтана великана. — А то он что-то взгрустнул. Смотри, сейчас поясню. Птица сверху видит Бердаск как почти круглую тарелку, обнесённую стенами. И в её центре — два холма. Если выйти из таверны и посмотреть направо, на восток — над крышами увидишь старую крепость. Там живёт мадам Силирия.
Ноль не стал упоминать, что карликовый губернатор Найтхилл вынашивал планы послать в Бердаск сватов, пока не узнал, что Силирию прозывают Высокой.
— Идите мимо крепости дальше на восток. Там разбит огроменский парк, он будет на склонах второго холма. Его называют Холмом Чистых Ключей. Оттуда, кстати, начинается маленькая городская речушка. Очень красиво, правда! Гроты, аллеи, фигурные деревья, эх. Вам через парк, всё так же на восток. Оттуда уже услышите, как шумит рынок. Это главная городская площадь, не пропустите. Вот… а если не понравится рынок, побродите вокруг холмов. Некоторые эксклюзивные лавки открыты в собственных домах у купцов, все они строятся рядом с парком. А если и они не понравятся, — стюард улыбнулся, — то поворачивайте на юг. У самой набережной стоит фактория, которая принадлежит Торговой компании лорда Беркантоса, кое-кто прозывает это предприятие Тысячеголовой Компанией. Они влиятельны и сильны на окраинах Побережья. Говорят, что их золото — уотердипские драконы, а такие деньги многое значат в наших краях. Впрочем, в Бердаске — всего лишь их перевалочный пункт. Там обретаются плотоводы и прочий речной люд. Подскажут, нельзя ли сплавиться до Скорнубеля, если кто-то не хочет снова выходить на тракт. Или, например, если у кого-то слишком тяжёлый груз…
Тут Ноль покосился на Брана.
— Что тут ещё… а, конечно! Если есть любители слухов и сплетен среди людей попроще, загляните в Прито… Приют голодного торговца. Так кличут местную ночлежку, где дают кров проходимцам и беднякам. Если в городе что-то случается, там узнают первыми. Только не болтайте особо, потому что нищие и недобрый люд с большака друг друга кормят, — Ноль кое-как объяснил, где найти упомянутое.
— Мне кажется, Лорасу и его… эм, соплеменнице будет интересен местный книжник. Это единственный книжный магазин на триста лиг окрест. Он у второго моста через реку, не пропустите. Там вывеска такая… ну, букинистическая, ну… — Ноль изобразил руками что-то среднее между книгой и пьяным бобром. — Кстати, рядом находится место, кхм, которое давно пора бы закрыть, но формально никаких законов там не нарушают. Воровской сбытчик, можно сказать. Продаёт товары для людей специфических профессий. Оно там же, у моста. Лавка называется «Аламатер близ воды».
Наконец стюард ткнул себе за спину, где барная стойка сидела за Розальдой.
— Мадам Розальда и я прогуляемся к храму Огмы. Местный епископ весьма влиятелен, и я попробую сделать так, чтобы у наших преследователей появились хоть какие-то проблемы. Оттуда же дам письмо в Гринест. Заодно поговорим со стражей у ворот. Кстати, Майя! Зная ваш характер, вы бы тоже нам пригодились, если захотите…
Тут у Ноля наконец сел голос, и он скомкано закончил:
— В общем, да. Только давайте не разбредаться надолго. Встретимся в этой же таверне перед ужином. Переночуем, восполним припасы, а наутро тронемся в путь. Согласны?
-
-
Ноль изобразил руками что-то среднее между книгой и пьяным бобром Попытался представить - не получилось))
-
За одну только визуализацию букинистической вывески!
|
Ноль бледно улыбнулся.
В детстве бабушка рассказывала сбившейся в круг ребятне из Кловерли, как эльфы, потусторонние существа из грёз и света, выходят к ночным кострам, чтобы единственную ночь в году танцевать со смертными на летнем празднике. А теперь он сам вот так запросто разговаривает с одним из них среди поверженных горных чудовищ. Ха! Поди, если Ноль вернётся, так будут слушать и его, седого и кряхтящего. А бессмертный эльф с золотыми глазами останется бродить в рощах Зелёных Полей. С очередными спутниками. С очередными смертными. Красиво… и немножко грустно. В самый раз для истории, которую Ноль собирался поведать.
— Лорас, мне стыдно сказать это, ведь мы ко всем радушны, но их выбор обусловлен тем, кто ты.
Счетовод коснулся жёстких перьев, будто просил у рогатого монстра прощения за его тайны.
— Говорят, в деревне Колвилль жил мужчина. Звали его то ли Мэтт, то ли Гэри, неважно. Сей мужчина соединился в браке со славной женщиной. В нашем календаре есть день, который случается единожды в четыре года. На него мы устраиваем большой праздник. По всем Зелёным Полям жгут костры, пьют и веселятся ночь напролёт. Не стал исключением и тот год давным-давно.
Тихо шелестели кроны. Полдень проскальзывал сквозь изумрудную мозаику. Тепло лилось в рощу у пыльного тракта. До самого горизонта, пока хватало взгляда, зеленели луга и холмы. Те луга и холмы, где много десятилетий назад то ли Мэтт, то ли Гэри пил яблочный сидр и веселился у огромных костров.
— Среди пирующих мужчина встретил эльфийскую деву. Столь прекрасную, что его сердце не сохранило верность. Они разделили ночь, чтобы наутро жена нашла любовников. Тогда она вырвала сердце изменнику и сварила в чугунном котле, распевая древние заклинания. Кое-кто говорит, что она вырвала сердце у эльфийской девы, а кое-кто — будто своё собственное. Тут, э-э-э, источники расходятся. Кое-кто вообще считает, что соперницу просто притопили в болоте. Не знаю. Но знаю, что женщину поймали и судили за убийство. Мы тут законы уважаем. Наверняка, м-м-м, была повешена на заре после визита исповедника, — со знанием законотворческого дела прикинул Ноль. — И вот, говорят, стервятники, слетевшиеся к её трупу без сердца, клевали его всю ночь, пока не склевали тень от него. А как тень пропала, все они превратились в чудовищных птиц. В перитонов. Теперь они кружат над горами, ищут эльфийские сердца. Тени, на которые указал мастер Драккейн, принадлежат не им, а женщине, повешенной много столетий назад. Все перитоны унаследовали её судьбу.
Улыбка Ноля стала смущённой.
— По крайней мере, такова легенда о птицах с человеческими тенями. Наверняка, конечно, мы ничего не знаем. Тем не менее, от козопасов я наслышан, что перитоны понимают человеческую речь. Во-первых, не каждая птица так может. А во-вторых, кто-то мог подговорить их, упредив, что по дороге едет эльф.
-
-
Очень круто) Рад что такой персонаж пополнил наши ряды))
-
-
Очень интересный персонаж! И легенда красивая)
-
Это и правда очень красиво и печально!
-
-
|
-
нечего комментировать, просто +
|
-
Никогда ещё законы не были так близки к народу. Золотые слова! Хоть где-то.
|
-
Мне никогда не надоест читать оптсания твоей магии)
|
-
-
сорян за простыню, представлял перса)И отлично же представил)
-
-
Отличное представление, так держать.
-
|
-
Это самое крутое обыгрывание магии не магии)
-
Шапкозакидательство обрело новый смысл!
-
|
|
В кафе ввалился Дима. Вместе они сгрузили второй поддон перед погребом, а потом присоединились к остальным.
Под слышную одному Стёпе музыку Катерина Олеговна провела перекличку и в паре слов обозначила уклад жизни на станции. Послушали о практических работах, отчётах, навыках и умениях полевого биолога. Эти рассказы напоминали очерки о забавных субботниках, а не что-то серьёзное. Тем не менее, Света знала, как много подобных простых вещей пригодится потом: если хоть один из них действительно захочет посвятить себя не благу одной семьи или одной корпорации — а целой огромной планеты. Поэтому девочка слушала внимательно, сжимая в кулаке в кармане найденный патрон.
Зоосад жил одним большим домом. Готовили сами, дрова рубили сами (с помощью капитана, чья фамилия оказалась Сытников). Он, кстати благополучно ковырялся в машинном отсеке кораблика, скрывшись туда по самую макушку. Дежурили посменно. Душевые в жилых домах наполняли из специального бойлера, аппаратуру заряжали в установленные часы работы генератора, у биотуалета имелся автоматический смыв, а в лаборатории — настоящая теплица.
— А кто-нибудь ещё приедет? — с надеждой спросил Дима. — Ближайшие две недели — нет. Нас пятеро плюс Степан, — с незаурядным арифметическим апломбом отрезала завстанцией. — Должны были ботаники, но их забрали на Волгу. Ихтиологи поехали с МГУ на Белое, там станция лучше. У микологов в этом году производственная. Ну, остались мы, суровые уральские зоологи. Дима, который мечтал о шумных компаниях и весёлых выходках, только вздохнул. Но всё-таки улыбнулся и он. — Может, второй сменой приедут с геофака, — смилостивилась Катерина Олеговна, — если им нашу практику согласуют. Посмотрим! Так, ну пошли, покажу вам, где что.
Иоланта не обманула. Зоосад — три жёлтых островерхих домика — состоял из кафе, лаборатории и жилой зоны. За невысокой деревянной оградой цвела таволга, распустив белые соцветия, и над ней поднимался терпкий лекарственный запах. В запутанных дебрях шиповника, бересклета, орешника и невысоких осинок терялась тропинка, ведущая к отдельно стоящей бане. Толстые брёвна, из которых была сложена банная изба, поросли мхом. Лес вокруг стал таким густым, что смазанный взгляд не находил в нём ни одной бреши. Но стоило задержаться глазами, как в зелени начинали мигать ярко-жёлтые точечки — цветы ракитника. Проглядывал солнечный лучик. Мелькал толстый еловый ствол. Над смирно плещущей у берегов рекой, недовольный, торчал зонтик кривой крушины.
— Крушина несъедобная, — предупредила Олеговна и усмехнулась, — скоро зацветёт, ягоды на чернику похожи, не ошибитесь. Хотя чего я, это вы мне должны рассказывать…
А за подлеском начиналась тайга. Самая настоящая. С пружинящим под «скетчерами» Стёпы ковром из мхов и оленьего ягеля. С боками древних валунов, которые оплетали жёсткие корни деревьев. Куда там городским сосенкам! Тайга боролась за жизнь с ледяным дыханием самой Арктики. Она стояла насмерть, соединив под небом лохматые макушки. Солнечный день внизу ощутимо терялся, становясь прохладным, наполняясь перезвоном лесных голосов. Света стряхнула с рукава любопытного паучка.
— Первую неделю вечером лучше джинсы и накомарники, — всё-таки продолжала пояснения заведующая. — Комары зажрут, их здесь тучи. Через неделю лесом запахнете, отстанут. Клещей нет. Холодно. Если идёте по кустарнику, выбирайте, где светлее. В тени живут змеи. Видите змею — отойдите, не доканывайте их. Ужа от гадюки отличите? Ага, а в темноте? Я вот за семь лет не научилась. Так! Стёпа, видишь верёвку?
В виде исключения Стёпу Катерина Олеговна стала звать по имени. Да и какого исключения: она была старше его хорошо если на пару лет. Разница в годах становится там почти неощутима. Сейчас заведующая показывала на толстенный корабельный канат, обмотанный вокруг нависшей над берегом сосны.
— Если потянуть к себе и обмотать вокруг вот этого куста, поднимется верёвочный мост на тот берег. Там увидишь тропинку. Если пойдёшь по ней, придёшь к Берёзовке. Когда перешёл, мост обратно в воду сбрось, с другой стороны есть похожая петля. Идти часа два, тропинка нормальная, но осторожней: там сплошные болота. Первые разы лучше засветло ходи.
«Засветло», кстати, наступило очень быстро. Казалось, что кораблик причалил к Зоосаду задолго до полудня, но за сборами и разговорами наступил час. Вот трещит костёр, управляемый Стёпой. Вот поднимается ароматный дым над котелком с макаронами, а Света вскрывает торжественную банку тушёнки. Обедать сели в два. В той самой столовой, обклеенной разноцветными географическими картами. Засветили лампу под потолком. Её тёплый оранжевый свет отражался от деревянных стен, наполняя комнатушку своеобразным поэтическим очарованием похода. Для чёрно-белого ландсира оставили место в торце стола, где тот важно восседал, изучал меню и с готовностью подставлял на почесать широкую и сильную шею. Разговаривали о всяком. Коснулись и нелёгкой (нет) судьбы Трепанга.
— Он тут вообще против лис заведён, — ответила Катерина Олеговна. — Чтобы лисы кур не воровали. Ещё щенком взяли, вырос. Теперь вон… не хочет уезжать. Да и как его увезёшь, если он плавает лучше корабля. — А против медведей? — спросила Ланя. — Ха! Вообще, медведи тут побольше будут, но Трепанг их не боится. Они к Зоосаду выходят, когда голодный год или зима больно рано встанет, до спячки. Тогда гоняем, чтобы не привыкали. А так… медведи есть, да. Дальше в лесу живут. На реке рыбу ловят. На болотах их почти не встретишь, поэтому тропинка безопасна. По крайней мере, от медведей.
За разговорами этот неожиданно уютный обед медленно подходил к концу. Предстояло решать, что делать дальше.
-
Это было дико атмосферно и очень здорово )
|
|
— Так я не про него! — прыснула Ланя. — Я про ту сцену, где Ватсон видит на столбе Холмса и думает, как это жут… стой, ты куда?! — Интересно же попробовать с ней поговорить, — подхваченная неясным азартом, Света озвучила только что пришедшую мысль и вскочила. — Что? Да зачем… — Иоланта беспомощно вздохнула, но подруга уже спрыгивала на палубу. — О, слышь, спроси, есть у них магазин! — в полный голос напутствовал её Дима, развалившись на брезентовом бауле. — И это, чё побухать с кем! — Не смей ничего такого спрашивать! — Иоланта возмущённо ткнула его в плечо. — Хотя про магазин можно…
Дима засмеялся. Он явно не собирался ничего спрашивать сам. Положив под голову куртку, а ноги в стоптанных берцах — на борт, он лениво жмурился на солнце. А солнце лениво жмурилось на него, играя среди сосновых верхушек. Из-под облезлой посудины с бурлением вырывалась вода. По пути на нос Света прошла мимо давешнего парня с Узла, который рылся в наружном отделении объёмистого рюкзака. Ефимова не знала, что это за чувак, но теперь он ассоциировался у неё с запахами ветчины и крепкого кофе. Вообще, он казался её примерным одногодкой, но ни о каких четвёртых практикантах Катерина Олеговна не предупреждала.
Женщина подняла на приближающуюся Свету чужой, колючий взгляд. — Магазина нет, — холодно сказала она.
=○=
А Воронов, вернувшись в рубку, вместе с капитаном смотрел, как девочка в супер-огромной джинсовой куртке приближается к предмету их беседы. И, конечно, употреблял бутерброд.
— Биолухи… — вздохнул капитан. — Хотя знаешь, биолухи — ребята хорошие. Я и сам на Зоосаде кантуюсь. Вожу их… этих… рыб всяких считать и водоросли собирать. — Рыб? — Стёпа навострил уши. — Хорошие места, рыбные? — А что? Ты рыбак, что ли? — Немного, — скромно признался Воронов. — Ну раз рыбак, тогда гляди! — бутерброд в лапище моряка выписал замысловатый знак, отдалённо напоминавший японский иероглиф «дохуя». — Есть щука, есть плотва. Они везде, можно сказать. Ещё окунь с океана поднимается, но его в нерест западло брать. По притокам ряпушка, налимы… ну ерши, конечно. В Ельме — ельцы… Таймень был, пока его ловить не запретили. А всё равно ловят, бараны. Так всего и переловят. — Прям в Печорке и ловите? — Воронов указал термосом на берега за окнами. — Кто прям тут и садится, — заговорщически подмигнул капитан, — но я тебе как местный скажу: лучшая рыба с Маламутки идёт. Вон она, кстати, как раз проходим!
=○=
И действительно, кораблик вырвался на стремнину и на всех парах шёл к удивительно красивому ущелью. Берега в нём образовались из высоких гранитных отрогов, поросших старым ельником. В отличие от сосен, ели складывали ветви так, чтобы выстроить непробиваемую стену из зелёной темноты. Серая горная порода поднимались на высоту четырёхэтажного дома, а стиснутая ею река гудела эхом. Казалось, что ущелье создала не природа, а сами уральские духи — как ворота в свою Запретную страну, в недосягаемую Парму.
Из-под лесного полога по правую руку блестела синева притока. Вторая река была намного теснее Малой Печорки и впадала в неё с востока аккурат перед ущельем. То и была Маламутка. Маламутка виляла среди скал, пока не исчезала в буреломе. Вскоре тень от ущелья упала на палубу. Солнечный блеск померк. Корабль входил под еловые своды, наполненные гулким шелестом воды.
— Маламутка, считай, через Берёзы течёт, — пояснил хозяин корабля. — Ты как по деревне освоишься, походи по тропинкам всяким. Которые на восток, те выведут к реке и болотам. Если сговоришься, там и лодку дадут. Хорошо будет, ай хорошо…
-
"– Магазина нет, — холодно сказала она." Это прекрасно)))
|
KРАЕВЕД3НИЕ «Как-то появился в городе монах, он к прохожим обратился: Я, похоже, знаю, что у вас в мечтах, для этого я с гор спустился!» — «Король и Шут» Начинался июнь. Пароходик лениво шлёпал по Малой Печорке, окатывая плеском каменистые берега у подножия сосновых частоколов. Древостой стоял плотно, будто тын в лагере языческой армии. В рыжем рассвете солнце вырезало из хвои причудливое оригами, мешало туман с лесным маревом. Крохотную палубу заволок леденяще-сладкий воздух чистейшего, первозданного леса. Сосновые пики вздымались до многоступенчатых туч, пасущихся в невероятно высоком небосклоне. Река металась, змеилась среди долин и холмов, забираясь в неведомые дали. А вместе с пароходиком шлёпали ленивые Степановы мысли. Который, кстати, выспался впервые за последние сутки. Шутка ли — покрыть семь сотен километров? Положим, до райцентра, где имелся федеральный вокзал, он добирался со всем комфортом. Но оттуда пришлось ловить «рабочку» — полупустую служебную электричку, которая везла неразговорчивых бугаев в оранжевых жилетах. Подвезла и студента. Дорожные рабочие набились в первый вагон, а остальные три достались Степану. Так, три часа глядя в окна на чересполосицу орешников и осин, он проехал до Гидроузла. Гидроузлом звался посёлок на Малой Печорке, всё население которого трудилось на плотине с бушующим перед ней водопадом. По принципу матрёшки, каждый населённый пункт, встречавшийся Стёпе, оказывался меньше прошлого. Городской вокзал, откуда стартовало путешествие, шумел толпой. На перроне толклись цыгане пополам с сибирскими, сквозь которых Стёпа пробивался с помощью плеч и хмурого дзюцу бровей. На следующем вокзале, уже в райцентре, обитали кассирша в форменном красном жакете, пара хуторян и пахнущие костром сплавщики с резиновыми лодками. Кассирша спросила закурить. Сплавщики спали прямо на линолеуме. Прогуливаясь среди одноэтажных домов, Стёпа даже нашёл двух скейтеров в мешковатых толстовках, катавшихся перед унылой «Пятёрочкой» (Степан рискнул и купил там мороженое: липко, но вкусно). А в ночном Гидроузле на всём пути от полустанка к речному вокзалу Степану встретились коза да пьяный мужик, проводивший студента хмурым, злым взглядом упитого зека. И мошкара. До самого утра казалось, что от комарья проходу не будет, заснуть получилось только на пароходе. Вот с кормы донёсся очередной взрыв звонкого хохота. Там горела жизнью странноватая компания, которой Степан был обязан пароходиком. Трое студентов с биологического ехали на свою практику. Забавные ребята. Две девушки: одна в непомерной джинсовой куртке длинной до колен, с крашеными платиновыми кудрями и озорной улыбкой. Воронов успел выяснить, что её зовут Светой. Вторая — в очках, высокая, собранная, носила аккуратную розовую панамку. Скорее всего, её тоже как-нибудь звали. А с ними парень шизоидного вида, отличавшийся длинными волосами, ещё более длинным носом, руками-спичками и футболкой с логотипом «Короля и Шута». С собой они везли огромные баулы, потому что их практика грозила затянуться на месяц, и устрашающего вида железный шприц полутораметровой длины, про который грязно шутили всю дорогу. На носу, держась как можно дальше от студентов, расположилась последняя попутчица. Она была из местных селян. Воронов угадал бы это хоть по странному запаху, смеси прелого дерева и каких-то ароматных трав, окружавшему её. Да и внешность не отставала. Женщина неуловимо средних лет, несмотря на лето, облачилась в шерстяную юбку до пят, бесформенный сарафан поверх неё и туго затянутый вокруг лица платок. На самом лице замерло постное выражение, которое становилось острее и злее, когда она неприязненно косилась на трёх шумных биологов. — Ты, блядь, ха-ха-ха, ты чего, Светка! — не унимаясь, хохотал поклонник Горшка. — Может, скажешь, что и спирта у них нет? В лаборатории-то? Не, блядь, зачем мы тогда туда едем… — Ты-то чего волнуешься? Ты нигде не пропадёшь, — с иронией хмыкнула высокая. — Ты на Узле же всю «Балтику» скупил, а? — Ну… не всю, конечно, но старался как мог… — скромно потупился парень. Нос и корму разделяла небольшая рубка, выкрашенная облупившейся бело-синей краской. Сквозь её наклонные окна виднелся профиль капитана в заношенной синей куртке с логотипом «Речморфлота». Капитан выглядел таким же облупившимся, как его посудина. В бездумной прострации он глядел в золотисто-зелёные перекаты воды, слушал песню сирен в гудении дизеля, слышимую ему одному. Наверное, про себя он мечтал о другой жизни. Но именно он появился на речном причале в половину пятого и хрипло проорал: «Кому на Берёзы?!». И все, кому было на Берёзы, а деваться с Гидроузла всё равно некуда, послушно набились на судёнышко едва тридцати шагов в длину, распределившись по фракциям: Степан в середине, три биолога на корме, православная тётка на носу. В кармане Стёпиных шорт лежала сложенная вчетверо бумажка. Он тоже ехал на практику, к которой его пристроил заведующий его кафедры, а по совместительству местный музейный куратор. Воронова послали «в довесок» к стареющему (по слухам — стареющему в первую очередь головой) профессору Сергею Викторычу, который неделю назад уехал в Берёзовку. Поезжайте, мол, Стёпа, ассистировать. Одно хорошо — не торчать половину лета в пыльной квартире. Да и потом, кто знает, может и порыбачить удастся. Берега расступились, открыв излучину, покрытую бронзовым панцирем солнца. Вихри кудлатых орешников и берёз кружились у мелководных застоев, переходили в изумрудные глубины подлеска, ныряли под чёрное крыло сосновых колоссов. В ослепительной вольности лугов, не знавших пахаря, пестрели жёлтые венчики. Жёлтые, белые, красные, самые разные. Полевые цветы рассыпались по склонам, а вдали, в бело-голубой выси, слабо-слабо курился серый дымок. Единственный признак цивилизации на много километров вокруг…
-
Круто, круто ))) Прям задало настроение ))
|
-
Плюс за добавление деталей к окружению Добавь в любой бросок)
|
-
Ананасовая пицца была только началом... Чертовы флоридцы....
|
Сборы Грегори Эвервуда заняли неделю. На всякий случай он перебрался в недорогую гостиницу. Выкупил целый этаж и старался реже заглядывать в ломбард. Постоянно ощущал чужой взгляд на спине. Грегори мог бы уехать на следующий день — он был ещё молод и полон сил, чтобы попробовать в третий раз начать новую жизнь. Но «Драконий реликт» предстояло продать, дом — отдать в заклад, прибыль — устроить в банке… Чувствуя, что деловая волокита вот-вот затянет обратно и сделает бесполезным всё начинание, в конце концов он передал лавку аукционному управляющему. Обманул, что проверит через месяц, и отбыл в дилижансе на север, уложив в саквояж кипу дорожных чеков, книги, драгоценности, бутыль со святой водой и два рейтарских пистолета. Только тогда покой вернулся к этому хмурому, потрёпанному жизнью, усатому мужчине. Его нельзя было назвать блаженным, но и плохим человеком он не оказался. Помогай, когда можешь помочь, и беги, когда должен бежать. Это здравые правила.
Как он сам признался Овеланду, Грегори был всего лишь антикваром.
Доходили слухи, что в Невервинтере он нашёл спонсора своим странным изысканиям. Концерн Энквитур, ныне возглавляемый бледноволосым мужчиной по имени Гарольд и его болеющей кузиной, с готовностью принимал старые знания и платил за них серебром невероятно чистой пробы.
=○=
Когда Грегори выезжал через ворота Сверхувнизья, Уотердип провожал его озорным перезвоном. Колокола на разный манер обменивались голосами, и среди них гулко плыл звон с церкви Трёх Святых. Ещё долго пастор Карузо выходил в пустой зал и смотрел на мраморную чашу, как будто ожидая, что Грегори вырастет из-под земли и объяснит, почему он пришёл в церковь тем вечером. Но Грегори не вернулся.
=○=
Эдуард Обед Овеланд иногда присылал письма на адрес до востребования, которым стал почтамт в Трибоаре — Эвервуд больше не оставлял следов. Эти письма были написаны хорошо знакомым почерком с обилием завитушек и наклонов: почерком образованного джентльмена. Как обещал, врач проследил за лавкой и всеми делами и выслал Грегори немалую сумму. В конце концов, пережитые опасности окупились хотя бы частично. Но письма приходили всё реже. Без шахматных партий у былых друзей становилось всё меньше общих тем. И в один день, когда Грегори отправил Питера на почтамт, Питер вернулся ни с чем.
Частная практика Овеланда продолжала существовать, но хирела. Эдуард оставил пост при Гильдии хирургов и, как втихомолку поговаривали, тронулся рассудком. Всё больше времени он проводил на кладбищах, беседовал с гурскими пророчицами в цветастых платьях, подкупал стариков в горных деревнях в обмен на бессвязные рассказы, пропадал в монастырских библиотеках. Он редко обращался к медицине и всё глубже уходил в совсем другую науку. Грегори сказал ему на прощание, что ответ может скрываться в книгах, ведь у природы на всё должен найтись противовес. И доктор Овеланд услышал его, чтобы продолжить искать. Уже не зная, зачем. Не зная, к чему. Но продолжал. Снова и снова. Растрачивая последние крохи семейного состояния и репутации.
Искал, чтобы в один день найти. В приглашении, скреплённом печатью с черепом и двумя скрещёнными мушкетами под ним. В приглашении, где сказано было, что ночь длинна… но явится охотник.
=○=
Ветер гудел в старом парке. Ревел, цепляясь тёмными боками за пики ограды. Гонял шорохи невнятной листвы. Готический особняк пустовал, мёртвый и суровый. Толстый слой пыли на лестницах и коврах, на выцветших гобеленах и старинной мебели. Бледный человек, которого Эвервуд видел в окне, стал всего лишь зыбким воспоминанием о грозовой ночи шестьдесят восьмого.
=○=
«Невероятное событие в Черепорте! Адмиралтейство открывает следствие!
Как может быть известно памятливому читателю, в году 1761 от Пришествия спасителя нашего Илматера из гавани Глубоководья вышла прекрасная каравелла. Снаряженная для долгого плавания, она взяла курс к загадочным берегам юга, чтобы посетить ядовитые джунгли Чулта, золотые барханы Калимшана, увидеть многочисленные чудеса и привезти назад диковины и товары честным жителям нашего города. Паруса корабля раздувались под ветром надежд, но мало кто подозревал, что злой рок настигнет «Водную Фею». Считалось, что к полугоду плавания она потерпела кораблекрушение и была уничтожена бурею. Только одному матросу удалось вернуться в Уотердип и дать официальные показания перед мореходной комиссией. Каким же было удивление чиновников и арматоров, когда сквозь вуаль загадки просочился слух: прекрасный корабль, как две капли воды похожий на затонувшую «Фею», шесть лет спустя замечен на рейде Черепорта. Пробыв там не долее десяти дней, этот удивительный двойник снялся с якоря и канул в морскую неизвестность. Мы не знаем, было то совпадением, дурной шуткой или хитрым мошенничеством. Как бы то ни было, следует сделать отступление, задавая городским властям самый очевидный вопрос — доколе? Доколе мы будем терпеть гнездо пороков под боком, которые порочат…»
=○=
В Андемарском приюте для лишённых крова решили, что Жанин пропала. Одни говорили: взяла в узелок свои пожитки, которые у неё, считай, отсутствовали — и была такова. А другие считали, что за нею Бортник приехал. Явился в ночь на чёрной карете, открыл перед Жанин дверцу и обменялся хмурыми взглядами с сестрой Фионой. Той, что с неприязнью следила за ним от калитки. Как за Лаверной приехал. Или за Имогеной. Или за этой… ну, той… приютские сплетни живут быстро, быстро уходят. Но молчаливая память беспризорниц — куда длиннее. Пусть и не называли имён, но помнили. Помянули тайком.
Через пяток лет объявилась в Уотердипе воровка. Кличкой — Жанка Монетка. Нравом она была весёлая, последнего не забирала, а в изворотливости соревновалась чуть ли не с самим Хантером Холдером, хозяином ночного города. Врали, конечно: не родился ещё такой вор, который Хантера Холдера обманет, но добрая слава Жанки дошла и до рыночных сплетниц. Почему Монетка, спросите? Потому как носила на шее монету, серебряного льва. Говорила, напоминает ей, как за добро добром воздастся. И вздыхала.
=○=
В день, когда луна и солнце Меж собою соревнуясь Поделя́т весенний месяц — Станет смертным Носферату, Феей моря вознесённый!
Что же мне?.. Покой тишайший? Что я обрела, терзаясь? Где влюблённость, гибель грёз? Мне остались лишь глаза… да небо, лишённое звёзд.
Звонкий голос поэтессы смолкает. Её глаза закрыты. Почти детское лицо обращено к потолку, нагая грудь — торопливо вздымается. Ещё никто не просил её декламировать стихи обнажённой, и в этом она находит удивительную прелесть запретного. Но в темноте она видит небо, лишённое звёзд. И бледную фигуру, делающую шаг.
Теперь она понимает, что на самом деле хотела сказать Яна Миттермайн. Стихотворение укрыло правду среди лжи. В его глазах она видит теперь самую яркую звезду на свете.
Имя той звезде — Носферату.
-
ух, впервые за столько времени случился стель нетипичный финал - ачивмент! Эх, жаль, конечно, что история заканчивается, хоть концовка достойна мрачной сказки) жаль, как бывает, когда подходишь к концу хорошего рассказа и дальше остается только простор для воображения...
Клева, что нпц получили свои концовки, Жанка - топ!) Рад, что она справилась и досадно за доктора. Граф же оказался лалкой с 4мя кубами))))
Это было клева, спасибо!
|
-
Очень образно. Мне понравилось.
|
Сегодня Уотердип по праву назывался Городом Чудес.
Человек в общественном статусе Эдуарда Обеда Овеланда не только посетил сомнительный работный дом с ночным визитом, но также оказался слушателем сказки, которой матери в старом Кормире пугали детей ещё многие столетия назад. О последнем Грегори знал точно. Он листал те сборники бесед с хранителями старинного фольклора. Песни и басни наполняли странные условности и завуалированные намёки, сквозь которые алой нитью тянулось предостережение: не оставляйте детей одних по ночам. Никогда не оставляйте детей одних.
— Я… гм… — растерянно принял новости Овеланд. — Я услышал вас. Думаю, лучше нам обсудить это позже. Не при…
Зазвучали шаги сестры Фионы. Она подала Грегори глиняный стакан, наполненный явно кипячёной водой. Поверх его щербатого края Эвервуд видел, как доктор Овеланд украдкой прикладывает большой палец к шее Лаверны, а потом подносит его к своим губам, измеряя расстояние. Потом хирург долго качал головой, всматриваясь в лицо девочки. Рыжее пламя свечи и темнота буфетной плясали вокруг Лаверны как две игривых кошки, то пряча её силуэт, то позволяя ему явиться из тени.
После колебаний врач всё же решился и всем грузным телом повернулся к старухе:
— Сестра Фиона. Девушки пойдут на поправку, однако… после, гм, дискуссии с мистером Эвервудом… гм… я… гм, вынужден задать ещё один вопрос. — Спрашивайте, — монахиня с облегчением пожала плечами. — Вы уже принесли добрые вести. — К чьему дому были посланы в услужение Имогена, Кателейн и Лаверна? Сестра Фиона подняла брови: — Вы очень добры к нам, милорд Овеланд, но разве этот вопрос укладывается в суть врачебного интереса? — Укладывается, — напирал хирург. — Я не берусь утверждать это публично, но имею допущение, что девушки могли пострадать именно там. — Разве же? Как я сказала, мы внимательно оглядели их и не нашли побоев. — Пострадать не от переутомления, не от дурного обращения, но от чего-то… иного. — Вы выражаетесь чересчур туманно. И личность благодетеля, как вам известно… — Гильдия хирургов выступает главнейшим вашим благодетелем, сестра Фиона! Не забывайте об этом! — в гневе доктор Овеланд, стоило признать, производил впечатление. — Я никогда не забываю о вашем участии. И всё же — это тайна, которую доверяют нам в расчёте на нашу совесть. — К чьему дому, сестра Фиона? — повторил врач, повысив тон. — Сколько ещё недугов вам потребуется, чтобы услышать меня? — Уж не даёте ли вы понять, что и другие воспитанницы могут пострадать? — Я… — тут Овеланд посмотрел на Грегори так, как будто вручал ему ключи от своего здравомыслия. — Я с неохотой, но готов допустить это. — Милорд! — старуха распрямилась и её голос приобрёл твёрдость и требовательность, будто она стояла в центре классной комнаты. — Ваши слова звучат как угроза и обвинение, чья серьёзность едва ли может опираться на телесную немощь трёх уличных бродяжек, которых я, увы, не научила достойно выносить тяготы службы.
Овеланд открыл было рот, но монахиня не уступала:
— Вы желаете, чтобы наш приют стал источником паники? Плюнул в лицо добродетельным, милосердным господам, которые готовы принять к себе в услужение безродную девчонку и обеспечить ей будущее? Вы ведь знаете, как щепетильно относятся к персоне слуги в богатом доме. Кто станет обращаться к нам, зная, что завтра весь город будет судачить о… — Я продолжаю настаивать. И гарантирую вам свою деликатность. — Нет уж! Я должна заботиться о всех моих подопечных, не избирая между ними любимиц. — Мой друг и коллега, — нетерпеливо перебил её Овеланд, — считает уместным предположить, что и следующая девица, посланная вами к этому дому, вернётся без чувств, если вернётся вообще. Вы готовы принять такую ответственность? Не перед моим лицом, не перед лицом общества. Но перед Господом, который в милосердии своём повелел не возжелать ближним зла!
Монахиня наградила Грегори недовольным взглядом, который в эту минуту явно противоречил озвученному господнему завету: — С чего милорд это взял? — С того, что опыт милорда Эвервуда, — движением руки Овеланд остановил Грегори от возможных объяснений, — позволяет ему выносить суждения такого характера. Отвечайте, сестра. Или я окончательно потеряю терпение.
Установилась тишина. Даже дыхание девушек, казалось, сникло в грозовой атмосфере. Потрескивали свечи, съедая парафин и фитили. В недрах старого дома завывал ветер, беснующийся сейчас на пустых улицах. Наконец монахиня что-то буркнула под нос и взглянула на мужчин по очереди:
— Знайте, милорды: если мои слова покинут эту комнату — вы обречёте работный дом на нищету и позор. Имение графа фон Заровича. Вот куда их отправили!
=○=
Холод снова кусал щёки, отогретые в прелом воздухе буфетной. Джентльмены молчали, дожидаясь, пока монахиня запрёт за ними двери и восстановит хлипкий бастион, уберегавший девочек от невзгод и несчастий мира. Забивая трубку, доктор Овеланд неспешно, но беззлобно промолвил:
— Хех. Чёрт побери вашу любовь к несусветным байкам. Если бы я не слышал песню своими ушами, друг мой, и не видел их состояния, я первым поднял бы вас на смех. Монстр из легенд! Клыки во рту человека! — руки врача так дрожали, что он просыпал табак на носок собственной туфли. — Поверить не могу, что я в самом деле услышал от вас именно это… Признайтесь хотя бы сейчас, что вы разыграли меня.
-
напряжение! Уж и не думал, что сестра дрогнет :)
|
-
Когда быть Мастером выставлено на "изи".
|
-
Хэй парень, я слышал, тебе нравятся ужасы. Я добавил тебе отсылки на ужасы в историю про ужасы, чтобы ты мог читать про ужасы, когда читаешь про ужасы. И ещё немного Кинга следующим постом.
|
Праздник — хитрый механизм. Даже, можно сказать, стихийное явление. А если этот праздник — не чей-нибудь, а эльфийский, то вместо «явление» хочется сказать «бедствие». Во всяком случае, так покажется, если смотреть на праздники без уважения.
Вся жизнь эльфов подчинена настроениям, потому что сказка — это эмоции. В них, конечно, есть своя сказочная логика. Но, в общем и целом, сказки разговаривают с сердцами слушателей, а не с мозгами. Поэтому сказки могут быть яркими и бессмысленно-абсурдными, странными и непоследовательными. Какими угодно. Им всё можно. Эмоциям претит рациональность. Эмоциям поддаются, чтобы не помнить вчера и не знать, что будет завтра.
Такова природа Грёз.
=○=
Пиршественная зала сияла миллионом фонарей, между которыми перекинулись радужные арки. От мелькания крохотных пикси и живых снежинок рябило в глазах, а покрытые инеем спинки стульев оборачивались причудливыми хрустальными тронами, между которых не нашлось бы двух одинаковых. Шестигранники и пирамиды, треугольники и призмы — зима прорастала сквозь камни льдистой белизной. А поверх неё ложились шёлковые ленты и ковры, сопрягая Персию и Антарктиду.
Окружённая шумной и весёлой компанией, Эйна неудержимо неслась по бурной реке фестиваля. Кидались виноградинами с пьяным сатиром. Помогали искать пенсне неуверенному в себе греку. Плясали и ликовали, не слишком-то помня, кто и почему. Все-все-все. Слуаги, богганы, эшу и гилли ду, и даже Бодминский зверь, не расстававшийся со скейтбордом. Эйна оказалась едва ли не единственным Ши среди них всех. Поначалу кое-кто косился на неё с недоверием, но вскоре простолюдины Аркадии оттаяли и с удовольствием приняли её общество (чему, наверное, способствовала демократичность наряда). Артмаэль, напяливший к своему чёрному пальто большую тиару из ледяных звёзд, тоже был рядом.
Вскоре под каменными сводами загрохотали салюты. В многоцветных отсветах в залу одна за другой входили делегации Ши. Так аристократия мистической столицы грёз, Конкордии, прибыла к Рождеству. Дом Эйлунд — владыки теней, плывущие среди чёрного дыма, складывавшего над их плечами странные предзнаменования. Дом Аэзин — старые друиды в санях, влекомых бурым медведем, оленем и зубром. Дом Фиона — разнузданные и яркие, следующие в волнах светлых одежд, окружённые шлейфами неземных ароматов. Дом Лианнан — безумные и быстрые как французский абсент, ворвавшиеся в зал с вихрем снежного ветра и лепестков роз. Всадники Дайреанн и Гвидион, рыцари в старинных латах, промчавшиеся между столов стройной кавалькадой. Благой двор явился во всём великолепии, демонстрируя себя восхищённым зрителям.
Тогда любой поклялся бы, что будущее — то тёмное, мрачное, покорённое рутиной будущее — не наступит никогда.
В полночь высокий лорд Кайрех из Дома Бомейн поднялся перед исполинской елью, держа на отлёте руку с хронометром. Поднялись лорд Кайден и леди Элина, склонив головы. Поднялся Празутагус. Поднялся Артмаэль. Поднялась Ровена, нашарив ладонь Эйны, и сама Эйна поднялась тоже. Поднялись шуты и придворные, вельможи и бессребренники. Поднимались эльфы и феи, Ши и простолюдины, интриганы и воители, дети и мудрецы. Вставали бородатые нокеры и пьяные сатиры. Паки и слуаги, обнимаясь, прекращали непристойные песни. Даже бурый медведь из дома Аэзин встал на задние лапы, приняв облик седовласого викинга в монашеской рясе.
Тысяча нетерпеливых глаз следила за каждым жестом лорда Кайреха. Тот, выдыхая облака пара среди хрустальных декораций, медленно повернул колёсико на своём хронометре.
Щелчки крошечных шестерёнок разнеслись по всем уголкам особняка. Самая главная стрелка коснулась крошечного сапфира, встроенного в зимнюю полночь. И вот… и вот…
И вот… и вот…
И вот!..
=○=
И вот лорд Бомейн тихо объявил: — Это полночь по времени волшебной страны. С Рождеством нас, друзья.
Ударил гонг. Вспыхнули гирлянды, взбегая по многофутовой ели. И дальнейшее ликование потонуло в фонтанах Грёз.
-
Спасибо тебе! За сказку и фантазии, за тепло, которым веет от этой истории. Это прекрасно!
|
-
Первое правило подката: подкат не должен выглядеть как подкат. Второе правило подката: подкат НЕ ДОЛЖЕН выглядеть как подкат.
|
-
Очень крутой пост на самом деле!
|
-
Зомби солдат - универсальный солдат
|
Говорят, паки любят поиграть с заплутавшими путниками. Впрочем, существует миллион таких же несуразных примет. Не пей с сатирами. Не ругайся с хоббитом. Не гляди в глаза цыганке. Пикси крадут лошадей. Брауни-домовые лакают молочко. Хотя, например, Волосатая Мег Муллах подсказывала хозяевам дома, как играть в шахматы: разве фея с задатками гроссмейстера уподобится ежу? Бодминский зверь рыщет в полях Корнуолла. И всё такое прочее.
Однако, было то случайностью или нет, после рукопожатия события завертелись в неистовом темпе. Троица (Бог троицу любит) добралась до входа в манор (где вход, там и выход) и обнаружила за ним большущий холл. Там шумели придворные со всех концов страны (язык до Киева доведёт). Рыжий пак (все рыжие — колдуны) распрощался с ними на пороге (вампир не входит без приглашения), ещё раз напомнив Эйне о рынке гоблинов (не заговаривай с гоблином, пёс охромеет).
Сверкали колье, струились платья, пылали фраки и штандарты самых разных оттенков. На перилах колесом ходил шут в звенящем колпаке, а из декоративного водопада на лестничных маршах струился пунш. Стены украшали лозы, с которых можно было срывать зрелые лимоны и апельсины. Сквозь намёрзшую на окнах наледь просматривались уличные огоньки, но силуэты людей терялись; а оттого казалось, что, войдя в манор, эльфы вошли в параллельную реальность, тревожно близкую к снам. Эйна знала, что так проявляет себя Грёза. Манор лишь наполовину стоял на городской улице, а на вторую он исчезал в Изгороди, отделявшей сказку от были, фантазию от банальности.
Две летучих мыши с треском столкнулись под высоким-превысоким потолком, рассыпая искры. Недовольно залаял чёрный кот с зелёными глазами. По ступеням, гремя колёсиками, на скейте съехал странный субъект, одетый в исполинскую шубу. Только вблизи Эйна поняла, что это заправский серебристый мех, покрывавший субъекта от макушки до… до скейтерских кед. Сегодня Бодминский зверь веселился и праздновал. Фермеры Корнуолла могли спать спокойно.
За порядком надзирали два тролля в золочёных ливреях, стоявшие по сторонам от дверей. Оба уже посерели от времени, но ещё не превратились в камень. Порой они слегка шевелились, и тогда их огромные мышцы издавали скрип и хруст.
Среди шума и голосов Эйна встречала смутно знакомые лица. Кажется, женщина с вросшей в причёску мраморной вазой посещала её родителей в детстве. Скрюченный букинист с корой вместо кожи приветливо улыбнулся девочке. Вспомнила! Он держал магазинчик в городе, где жили родители Эйны, и иногда продавал книги, которые не стоило читать даже авторам. Красивый механический мальчик, кукла из фарфора и латуни, поклонился девочке и повёл всех троих наверх.
Лестница змеилась среди лабиринта комнат, намного превосходившего по размерам доступные три этажа. Наконец, кукла привела ребят в длинный-предлинный зал с арчатыми сводами. Облицованный грозно-чёрным камнем, он напоминал о средневековых пирах. Его освещали многие десятки бумажных фонарей, паривших в воздухе или неспешно перемещавшихся от кронштейна к кронштейну. Каждый светился в тон бумаге, из которой был сделан, но в вышине сводов всё равно стоял полумрак. Длинные столы, пустовавшие совсем недавно, уже заполняла пёстрая череда гостей. В самом торце, среди перекрещивающихся лучей, что падали из витражных окон, стояла накрытая покрывалом ель. Её час ещё не пробил.
— Эйна! Эйна! — кто-то звал её из череды гостей.
Кто-то высокий, облачённый в чёрно-пурпурный смокинг в геральдических цветах дома Бомейн. Такой же подвижный, несмотря на статный и внушительный вид. Такой же русоволосый, с теми же почти прозрачными голубыми глазами.
Кайрех, брат Кайдена. Высокий лорд Бомейн.
Папа.
|
-
Это было...внезапно) но я рад что Отт попытался и смог.
|
-
Полковник, бич лазарета, разрушитель колб и просто мародёр к вашим услугам, сэр!
|
Волшебная круговерть приняла трёх эльфов… и Самая Долгая Прогулка началась. Они бродили по бесконечным улочкам, вымощенным то брусчаткой, то кирпичной плиткой. Ныряли в сквозные арки, где шумели маленькие трактиры. Смотрели, как в ярких витринах вращаются ёлки и катаются заводные паровозы. Точь-в-точь уменьшенные копии того, большого, который остался у перрона. Кидались снежками, найдя пустой участок возле покрытой льдом реки. И даже прокатились на маленьком трамвае с круглой фарой, куда Ровена прыгнула раньше, чем Эйна успела выпалить: «Не делай этого!». Всё же — трамвай. Дело святое. Заплатить, правда, забыли, и возмущённые окрики кондуктора заставляли прохожих оборачиваться. Ноги вынесли их к главной площади у подножия старинного храма. Сегодня его готические своды были украшены яркими ангелами, а перед узкими дверями стоял деревянный навес с резными фигурками Марии и волхвов. Торговый павильон на другой стороне площади манил запахами карамели и шоколада. Собрав по карманам последние монеты, сёстры купили исполинский картонный стакан, присовокупив к нему три трубочки. — Трамвай угощает, — задумчиво подметил Артмаэль. Каменные дома старого города чередовались с разбросанными по склону усадьбами и аллеями. Ломанные лестницы вели вверх и вниз. Поднявшись в гору, ребята обнаружили себя на захватывающем дух парапете из дикого камня. Стена, выстроенная для защиты от лавин, стала крутым обрывом над ледяным ущельем. Там они сидели, глядя на головокружительную панораму склонов и ретушь хвойных лесов. Солнце играло в хрустале неба. Высокое и лазурное, оно раскинулось над всем миром, и лишь снег медленно кружился в чистом горном воздухе. На сотни лиг во все стороны простиралась белоснежная чехарда пиков. — Кажется, вижу поезд! — Ровена сложила домик из варежек над глазами. И правда — вдали танцевала ниточка дыма. Поезд… Только когда Артмаэль перестал чувствовать уши, троица вновь спряталась от ветра в городе. Всё чаще они замечали эльфов. За деревянными воротами, которые вели в укромный маленький дворик, прямо в снегу танцевали три девушки. Сильфы. Их воздушные облачения, состоявшие из газовых вуалей и атласных лент, практически не прятали наготу, и взгляд Артмаэля резко обострился. Среди толпы шныряли паки. В факире, жонглировавшем тремя огнями на ступенях музея, Эйна признала сатира. Его крохотные рожки прятались в пышной шевелюре, но аристократов Грёз не обмануть маскарадом. На шумной торговой улице кое-кто заметил и их. Старик в нескольких шерстяных пальто, просивший милостыню у обочины, подскочил и низко поклонился Эйне. В изборождённом морщинами лице светилась странная приязнь, которую редко встретишь среди бездомных. — Мадам, — тихо сказал он девочке, словно она была королевой, — я каждый год приезжаю сюда, чтобы увидеть эльфов. Это заставляет меня понять, для чего я живу. Благодарю вас. Благодарю. Пошарив в бумажном пакете, Эйна протянула ему сахарный пончик. Другого подарка у неё не нашлось. Уже сворачивая за угол, она обернулась, чтобы увидеть, как нищий со слезами на глазах прижимает пончик к щекам. Вся его фигура дышала счастьем. — Грёзы, — тихо сказал Артмаэль, стараясь, чтобы Ровена не услышала. — Грёзы иногда забирают рассудок… Но печаль держалась недолго. Ярдов через сто, в строю домов с фахверками, уже маячил величественный каменный особняк — манор Благого двора. Но тут из череды прохожих вывернулся рыжий дрищ. Зелёная куртка с нашивкой благотворительного «Красного Креста» оттеняла россыпи веснушек и скалозубую ухмылку. То был ещё один пак, проказник из числа весёлого народа. Повелительно подняв руки, он заспешил навстречу ребятам. — Запрещаю меня игнорировать! Так, ты сегодня за главную? Вот ты и держи! Только три дня, пропускать нельзя, — смерив взглядом всех троих, он сунул Эйне буклет с какой-то нарядной картинкой. — Чего-о-о?! А ну давай мне свои бумажки! Я тут всем заправляю! — заорала Ровена так, что люди рядом едва сдеживали смешки. — Заправишь мне оливье, малая? Или я тебя могу заправить… — хохотнул пак и потянулся, чтобы щёлкнуть её по носу. Но Ровена быстро отскочила. И почему-то подозрительно покраснела. Листовка гласила: «Странствующий рынок гоблинов Святого Юстаса! Только сегодня, а ещё завтра и послезавтра, каким бы ни было ваше «сегодня»! Умопомрачительные банкротства, потрясающие разорения, бессмысленные аукционы, подозрительные сделки, гоблинские фрукты и море веселья на рынке Святого Юстаса! Только у нас вы можете: - купить любовь друга,
- продать себя в рабство,
- позолотить копытце оленю Санты,
- заключить контракт или Контракт,
- провести аудит приязненных связей и злополучных знакомств,
- приобрести акции Горнопромышленной компании «Бойл & сыновья» по цене на 1,15% ниже цены-аск биржевого закрытия по Чикаго
…и окунуться в другие приключения на рынке Святого Юстаса! Чтобы найти нас — ищите».
-
^_^ слышу, как снег под хрустит) Отличная прогулка и замечательный городок, спасибо!)
|
|
-
Отличный стиль "внешней рефлексии", создающий цельный образ из видимых наблюдателям действий, а не полотна незначительных для остальных мыслей. Как в этом, так и в прочих постах. Рефлексия здорового человека!
|
-
Между прочим, это очень здорово! Карты и родичи!)
|
-
— ♫♪♫♪♪! — шо воще это должно значить?)))))
|
-
Блет, неплохо быть пилотом)
|
|
история первая. сеттинг: Changeling the Dreaming
=○= к Рождеству старинный городок в горах расцветает. На улицах можно увидеть фей со всех концов света. Они съезжаются на знаменитый зимний праздник ради веселья, а также чтобы уладить иные, более щекотливые дела. Властные аристократы, дурашливые дети, знатоки хитрых грёз: их не распознать в шумной, искрящейся гирляндами и снегом толпе, но умеющий видеть — всегда увидит.
=○= отроки-ши, юноши и девушки, внешне ведут самую обычную жизнь. Наблюдение за человечеством научило их с малых лет беречь свои тайны. Только в большие праздники, как встарь, эльфийская магия обретает силу…
1. настроение сказки и аниме. 2. зима в альтернативной реальности, похожей на Европу. 3. регистрация — см. комнату.1. teachglach nó scailtín fíona¹ Рисуя изящный и дымный зигзаг, многосуставчатый поезд тащился в долине. Седловины менялись равнинами, которые зима выстлала искристыми одеялами. Со склонов наползал хвойный лес. Его окрашивали ночные цвета: загадочная синева пихт, темнота неба и многоголовье ельников. Смеркалось рано. Неровными грядами на горизонте вставали горы, то дотягиваясь до самых звёзд, то падая в туманную неизвестность. И всюду — снег, снег, снег. Полыхающая фара локомотива влекла за собой череду ярких вагонов. Уютно мерцали плафоны. Среди дерева и кожаных диванов распространялся едва слышный привыкус осветительного газа. Звенели гранёные стаканы в стальных держателях, по вагону-ресторану сновали кельнеры в белоснежных сорочках, над шторками качались цепочки ночников… а снаружи бушевало упоительное ненастье! Круглый чугунный лоб паровоза врывался в метель, разбрасывая пушистые хлопья. Стук колёс эхом отдавался под сводами тоннелей, когда поезд преодолевал особо сложные отрезки пути. Половина суток прошла в сонной дрёме и прочих несомненно походных делах. Посетить ресторан, добежать до конца поезда, высунуться на крышу, «Да что же вы делаете!» — тётя Элина бдит… Впереди лежало примерно столько же часов путешествия, и шум по купе понемногу стихал. По неведомым причинам взрослые предпочитают спать, единственный раз в сезон выбираясь из привычных стен. На диво нелюбопытный народ. Эйна, её младшая сестра Ровена и делано-серьёзный кузен Празутагус, чьё имя сокращали то до Приза, то до бесившего его Тагуса, занимали просторное купе в вагоне номер восемь. Им достались панели из лакированного дерева, четыре широких койки, стенной шкаф, бархатные шторы и невыносимо кожаный саквояж дяди Кайдена, помеченный едва заметной на чёрной коже звездой. Пурпурной звездой дома Бомейн. Последний участник компании отличался от остальных. Бомейны, русые, стройные, светлоглазые, разделяли отдалённое, но явственное фамильное сходство. Артмаэль был другим. Он держался чуть скованно, что становилось заметней, стоило ему оказаться рядом с Эйной. Но и без того Артмаэль выглядел молчаливым даже в разгар веселья, где с охотой участвовал. Смуглая кожа, острые скулы и чёрные как чугун паровоза волосы выдавали представителя эшу — бродяг из рода фей, порой не имеющих ни дома, ни фамилии. Люди регулярно принимали его за цыгана. Некоторые Дома («Более благородные», — с прозрачной насмешкой выразился бы дядя) вряд ли позволят отпрыскам эльфийских кровей разделять время и трапезу с эшу. Однако демократичность лорда Кайдена дала прекрасные плоды. Артмаэль очаровывал лёгкостью и добродушием. Он не говорил, если не спросят, но будучи поставлен перед вопросом, не замолкал, пока не придумывал — или, кто знает, вспоминал — очередную безумную историю. =○= Играли в гоблинские карты, и игра шла непросто. В зависимости от астрологической ситуации и настроения карт, они имели семь мастей, меняющиеся каждый ход козыри и ряд не слишком приятных визуальных эффектов: например, большой палец Эйны заляпали чернила с «рубашки» обидевшегося валета. — А что там вообще будет? На этом празднике? — в третий раз спросила Ровена, закусив кончик косички. Хитро поглядев на сестру, она положила перед Эйной Отважную Десятку и Вроде Бы То Же Самое. Правила «дурака» трещали под гоблинскими инновациями.
-
Тепло, уютно и такое замирание сердца в ожидании чуда, которое вот-вот, уже сияет в приоткрытую дверь. Миииило!))
|
-
Тут и добавить нечего - хорошее окончание для ещё одной истории) это вызвало много эмоций, за это спасибо)
|
-
Градус приключений повышается) но главное - атмосфера всё ещё зовёт на встречу неизведанному.
|
-
Эм Джей и Паркер - всё как надо))
|
-
Хаха, отлично прям!)) осталось разобраться с боборотнем в стиле Один Дома :)))
|
-
хых, внезапно представилось, что после перехода, всё стало в аниме рисовке)
|
-
Пока что это мой персональный топ :)
|
Брезентовый чехол с шумом полетел на пол. Семьсот тридцать семь кубов грузно заворчали, превратившись в щекочущий сердце рокот. По нынешним меркам рабочий объём мотоцикла был огромен, хоть сам движок безнадёжно устарел. Но «Элеонора», бережно собираемая и пересобираемая Нейтаном все последние годы, не подвела его. Когда-то эту технику создавали для войны в пустыне, чтобы убивать фашистов. Спустя полвека она пригодилась молодому волку в американской глуши.
Подняв арафатку до глаз, Робинсон вывел мотоцикл с пандуса автомастерской, опустил за собой штору ворот и поднялся в седло. Как отцы их дедов, покорители прерий с пыльными сердцами. Растущий полумесяц плыл в небе, символизируя шестые сутки лунного месяца в лунном же Козероге. Глаза оборотня не отрывались от серебристо-жёлтого полукружья в бархате тьмы. На языке духов он звался Итэур — молодая луна. То был знак Нейтана.
Вскоре дорога легла в свет единственной фары. Асфальтовая туша с двумя сплошными жёлтыми рёбрами. Гудрон и бетон поверх геотекстильной сетки. Пустота в ночи.
=○=
Главной достопримечательностью Койот-Фоллс на протяжении пятидесяти лет оставался ветхий автомобильный мост через Миссисипи. Лежа на тавровых опорах из многократно перекрещенных досок, мост и сам напоминал древесный бутерброд. Большой нелепый бутерброд, скреплённый металлоконструкциями над пружинящим дорожным полотном. Казалось странным, что в городке, со всех сторон окружённом зеркальными пятнами озёр, которые вклинивались даже в жилые кварталы, так любили мост. Но мост напоминал о прошлом. А в будущем для Койот-Фоллс не нашлось ничего привлекательного.
Городок занимал сотню квадратных миль в излучине реки. Его окружали лохматые хвойные леса: тёмные, непролазные, облепившие холмы как кудри порномодели. С востока на запад Койот-Фоллс пересекало федеральное шоссе номер два (грузовики, трейлеры, тракторы — всем привет), а с юга втыкалась сто шестьдесят девятая скоростная магистраль. Толстая в районе Миннеаполиса, с каждой дюжиной миль она хирела и в город вползала на последних издыханиях, переваливаясь через упомянутый мост. Унылая череда деревень с одинаковыми названиями вроде Билли-Хиллс, Жирный Питс и Глупый Бобс отделяла глушь от цивилизации, а жителей Койот-Фоллс — от шанса на всепрощение. Необъятные просторы к югу отошли Национальному парку Голден Аннивёрсари. Дебрям, которые официально оставили в покое. Далеко к северу начинались взгорья «железного сердца Америки» — Месаби-Рейндж, богатые железной рудой, шахтами «Арселор-Миттал» и нищетой.
Со временем городу добавили второй мост из железобетона, он пересекал реку напротив огромной бумажной фабрики. Существование Койот-Фоллс держалось исключительно на ней, поэтому фабрика, во-первых, регулярно переходила от одного инвестора к другому, пока не попала в заботливые финские руки. А во-вторых, она оказалась самым крупным и высоким строением отсюда и до другой жизни. Также имелись водонапорная башня, торговый центр и закрытые в ноябре туристические пристани у озёр. Там за три штуки в неделю сдавали дома-пароходы, чтобы богачи из Чикаго пытались присунуть стареющим жёнам под плеск волн. Нейт работал там одно лето. Любители Джуди Гарланд могли навестить беленький коттедж Джуди Гарланд, который назывался музеем Джуди Гарланд несмотря на то, что сама Джуди Гарланд переехала в Калифорнию в возрасте четырёх. Большая табличка на въезде, которую держали два резных койота, заявляла, что история Койот-Фоллс начинается в 1891-ом. Но честное слово, многим казалось, что лучше бы она не начиналась вообще.
=○=
К восьми часам мир уже двоился перед усталыми глазами Робинсона, однако восток полыхнул красным рассветом. Шоссе изогнулось, оставив по левую руку вертикальный откос, демонстрирующий разные слои местной почвы. А лес справа резко ушёл вниз. Над островерхими елями, синими в темноте, замаячила горсть блёсток, разбитая широкой полосой воды. Если бы не ровные квадраты нескольких улиц, могло бы показаться, что это звёзды отразились в одном из многочисленных озёр. Но шоссе уверенно спускалось и петляло в такт рельефу. Весьма кстати: мотор начинал кашлять, он плохо переваривал современный бензин. Мимо пронеслась площадка для кемпинга, помеченная знаком «Водопровода и электричества нет!». На соседнем холме возникла радиовышка, одиноко мерцающая алым огоньком. Скорее всего, для неё водопровод и электричество как-то нашлись. Напрягая глаза, Нейтан уже мог разобрать очертания деревянного моста далеко внизу. Моста, освещённого единственным дрожащим фонарём и первыми лучами солнца. Моста, который Нейтан знал всю жизнь.
«Добро пожаловать в Койот-Фоллс. Основан в 1891 году. Население: больше 20 000 человек. У нас любят природу».
-
Знакомая арафатка, амиго...
|
-
звучит как начало той ещё истории)
|