Голосование за ходы

  – Вашу мать! – успел ответить Диаманти, у которого очередная пачка никак не хотела заходить в магазин. Опять укрываться, перекатываться, ползти на карачках, спотыкаться...
  Ну и пошел. Укрывался, полз и даже один раз споткнулся, об ошметки уже даже не понятно и кого. А самое смешное – было совершенно непонятно, где начинается это самое непонятное "туда". Метров через пять, десять, или вообще на Ред-один? Кругом одни навигаторы да штурмана, твою мать. Теперь понятно, кого в артиллерию набирают, наверное. У них тоже, наверное, все туда да отсюда. Хотелось еще раз сплюнуть, да уже слюны не было, да и жалко. Только рот откроешь, так тут же пороха надышишься. Противно, и пить охота.
  "Вот тут, вроде, ничего так позиция. И высоко, баллоны не увидят. О, даже выискивать никого не надо, япошки сами в прицел лезут. Ну-ка, ну-ка..."
  Бэм!
  "БЛЯТЬ!
  Да ну нахуй!"
  Диаманти сделал еще пару шагов вправо, быть на мушке он не желал. А как шагнул – так и упал на жопу от неожиданности. Хорошо бухнуло, с гарантией. Если добросил, конечно.
  Капрал вскочил и дико заорал:
  – Малой, сам уходи!!!
  И тут же начал расстреливать магазин. Правда, тоже в режиме "туда".

  Мрачный смиренно молчал. Ну, так все думали, потому что так видели. На самом деле ему стало лень упорствовать, и он решил заняться тем, чем заниматься полюбил – обдумывать, придумывать и додумывать. Мрачный смотрел на японские позиции поверх прицела Гаранда, полз за неуемным Борделоном, выслушивал перепалку его и Лесли, тоже, в общем-то, славного парня, а в то же время в его голове складывались буквы в слова, а слова в предложения вроде "командный состав использует огнеметчиков, как рядовых пехотинцев", "командиры рот не заботятся об обеспечении локтевой связи между подразделениями", "целесообразно поставить вопрос о формировании специализированных штурмовых подразделений, дополнительно укомплектованных...". И откуда столько мыслей набрался, спрашивается?
  Но все-таки не сдержался, и пока Борделон принялся за вязанки, Мрачный, демонстративно перетащив баллоны к себе и став приводить свою трубу к бою, заметил, правда, пресно, как бы между прочим:
  – Сэр, мы приданы пехотному взводу, и должны действовать по планам пехотинцев. Сами слышите, что там началось. Заноза и Мыло убиты, огнеметчиков нет, возможно, у пехотинцев сложилась нетерпимая ситуация.
  Но лейтенанту, похоже, было похрен. Ясен красен, две палки на лоб налепили – и уже пуп земли. Мрачный не стал обострять, лишь многозначительно кивнул головой, многозначительно моргнув: "Сэр, я выполню приказание офицера, но, разумеется, не премину рассказать об этом каждому, если кто-то начнет мне задавать вопросы".
  Но огнемет он уже не оставил. Хер вам. На все рыло. Гуталином. Ничего оставить нельзя. Тьфу.
  И снова началось ползание, брождение, шатание... Хорошо хоть песок, а если бы галька? От формы бы уже одни лоскуты остались. Да и с винтовкой и огнеметом идти было тяжеловато уже. Зачем и взял, спрашивается, надо было оставить.
  Оставлять, как выяснилось, не надо было. Надо было сделать простую работу. Прикрыть Борделона и Янга. Забавно. Каких-то полчаса (как казалось) назад Янг прикрывал Диаманти. Теперь наоборот. Интересно, что он чувствовал тогда? Сейчас-то понятно, не высыпаться в ботинки со страху – уже хорошо. А вот когда ты прикрываешь, от тебя зависит, будет жить штурмовик, или умрет, что чувствовал?
  Что ты чувствуешь сам, Серджио? Досаду. Сейчас их обоих обязательно прихлопнут. "Малым" обычно столько не везет. А здесь... Даже дымов запасти не смогли, саперы, мать их, инженерных ее величества войск.
  Ничего важного сделать Мрачный не мог. Максимум – хлопнул Янга по плечу и кивнул ему, словно приветствуя равного себе, идущего на смерть. И щелкнул предохранителем винтовки.
  Первый магазин всегда дрянной. Дергаешь головой то вверх, то вниз, не зная, прятаться или стрелять, ствол ведет, пытаешь за что-то зацепиться взглядом, но не успеваешь и попадаешь куда-то туда. За одну пачку кончился Борделон, а в голове мысли только про то, что вот бы сейчас хорошо автомат Томпсона или Джонсона, чтобы прям насыпать. А лучше М4 с гаубицей и огнеметом, нах.
  Мрачный успел вбить вторую пачку, пока Янг вылезал, и, вот честно, инстинктивно, он подался вперед, и стал уверенно работать в сторону еще одного вскрывшегося японского ручника, будто надеясь примагнитить на себя хоть что-то, что должно было прилететь в удаляющуюся фигурку с сумкой в руках. Правда, хватило его только на один заход, и дальше он отстреливался уже не так быстро и не так смело. Только тут дошло, что можно было бы попробовать создать завесу черным дымом от огнемета. Хотя тут вроде больше фланкирующие пулеметы опасны.
  Тьфу, бля. Щас всех по одному постреляют, а тебе все в солдатиков играть.

  Тот, который отозвался Фуэго, совершил сейчас важную ошибку, на Его взгляд: хиспанец оставил Его в безвыходной ситуации. А безвыходная ситуация – это та ситуация, выход из которой никому не нравится. Он успел только подумать, что, раз Он уже, видимо, пребывал в застенках, судя по остаткам памяти, то ведь Он должен был как-то отзываться надзирателям, по фамилии или номеру, но, услышав жутко пугающее "не дурил", окрысился и прошипел, не перекрикивая музыку:
  – А, суки, сговорились, "титульная нация".
  Не, ну действительно, что еще можно было подумать? Он лежал в отключке, а тут уже команда уже дружно режет человеческие руки, ноги, и делали это так легко с виду, будто занимались профессиональной распилкой людей. Протезисты хуевы.
  И тут появился пистолет. Или что-то похожее на пистолет. И если для "енотиков" это могло быть просто качественное усиление, то для Него он сразу стал "оружием последнего шанса". Ну, в Его голове.
  Он скакнул к пистолету словно дикая несуразная лягушка с единственной мыслью:
  "Я пока еще не проиграл. Я пока еще не проиграл".

  От увиденного и услышанного Он принял вид "ой мама я опять в обмороке", но увы, бессердечный организм (или сердечный... хм) отказался терять сознания, заставляя созерцать. Ну, вот это вот. Он пискнул, нервно сглотнул и на всякий случай отполз от всех к стенке. Пытаясь резко догнать своих... товарищей по несчастью, Он не замечал важного изменения в среде. А заметив – вскочил и вскрикнул, чеша обожженный участок спины. Дочесавшись до полного раздражения, Он истерично и громко спросил:
  – Слушайте, а нельзя вот этого вот комбайна сейчас собрать и заново разобрать? Может, оно засчитается за третий раз?
  Взгляд Его упал на кота. И Он спросил уже тише и спокойнее, будто Он снова успел устать:
  – Ну или кота как-нибудь заменить... на третьего... как в спорте... вы же там че-то рукой трясли.

  Его начало жестко плющить, едва до него дошел смысл озвученной этой крякалкой. Стены, судя по всему, стены, раскаляются куда сильнее заявленных двадцати градусов по ощущениям. Какая-то неуместная музыка заиграла, почему-то с сильными шумами. Хочется встать, хочется сказать, крикнуть – да вы чего, бляди, делаете, совсем, что ли, башню унесло? Он точно уверен, что Он встает, но все остальные видят, как Его тело, странно дернувшись, с глухим шлепком падает набок.

  По обыкновению, глаза сразу раскрывать не хотелось. Хотя его вроде даже кто-то тряс, и даже не сильно и не больно, как в прошлый раз, когда он потерял сознание после удара чем-то стеклянным по голове. Судя по тому же дискомфорту голого тела и отсутствия хоть каких-то приятных ощущений типа бодрости, энергии, Он как минимум лежал там же, в той ужасной комнате. И музыка. Эта ебучая музыка, которая должна вроде как насыщать человека всякой духовной фигней, превращена каким-то моральным уродом-гурром в орудие пытки. Нет, даже не в орудие, а в составную часть отвратительного, позорного для всего рода человеческого комплекса садистских истязаний над разумом человека.
  Да ну что за непруха!
  Он оторвался от пола и уселся обратно. Весь сырой, будто после душа, зрение расфокусированное. Будто днем часа три поспал. Собирая остатки мозгов в кучку, Он слабо, с ноткой истерики, спросил:
  – Че вообще происходит?
  И только тогда Он смог сфокусировать взгляд на лице трясшей его девушки.

  Не то, все не то. Общая, бесполезная фигня, ничуть не приблизившая к разгадке. Многие знания – многие печали. Особенно когда от них никакого проку. Как-то ближе надо к... мелкому, к простому, к низкому, ну должно же что-то быть в этой голове.
  От расшатавшихся вдрызг нервов у Него отсырели и всклокочились волосы, и Он выглядел совсем как умалишенный. Сидит какой-то придурок, и пользы от него ровно ноль. Он поднял глаза на всех собравшихся и увидел фрагменты из научного пособия для владельцев крупного рогатого скота. Начинающуюся резню, короче говоря. Было ощущение, что Он видел все это в каких-то видео, но и обстановка, и нагота, и что обе были женщинами, вызывали такое неприятие, что Он не сдержался и вымученно спросил:
  – Ну ты чего творишь-то?

  – Да ну нахуй. – Он натурально подлетел, постаравшись оказаться как можно дальше от свежепреставившейся покойницы, позабыв про страх отбить задницу. Судя по всему, ее целостность, во всех смыслах, сейчас большой роли не играет. – Нихуя себе позитивное стимулирование!
  Он встал и начал ходить вдоль стенок. Ну да. Металлокерамические плитки. Точно такие же. Вот жопа-то. Хотелось грубо, жутко грубо материться, и Он даже начал заводиться:
  – Ух, с каким бы удовольствием я взорвал всю эту халабуду! – но моментально осекся, точно током шибанутый. Даже осел и закрыл лицо руками. Если бы Он начал орать тут всякие непотребности в адрес, хм, начальства, то как бы не стать вторым. Ведь эта говорилка все понимает. Ответила же на вопрос того... ну этого... Да и почему именно взорвать? Не разнести в хлам, там, разбить в кровь, что там еще делают?
  От напряжения Он сильнее обхватил голову руками и даже стал раскачиваться. Если это действительно всякие гурровские проделки, то, может, был же кто-то, кто смог... убежать, прорваться, спастись! Ну может плитки эти сделаны из дерьма?!

  Он очнулся от того, что упал на пол. Он с большим трудом соображал, даже не мог вспомнить, кто Он, но Он, едва поняв, что его швырнули на пол, как-то инстинктивно приготовился к дальнейшей физической боли. Даже закусил губы, изготовившись терпеть, но Его никто не бил, не пинал, даже холодной водой вроде не обливал. Почему-то это было так неожиданно, что Он продолжил лежать, даже открыв глаза, и лишь полностью установив зрительный контакт со всеми обитателями, понял, что вроде эти в таком же положении, что и Он, и угрозы пока нет.
  Вставалось также тяжело, как и думалось, поэтому он не встревал. Было так стремно находится в этом стремном месте стремно голым, что Он даже на голых девушек не особо засматривался. Благо, прилетела неведомая хуйнюшка, хотя, кажется, она всегда тут была, и вообще просто динамик, но какой-то очередной рефлекс, кажется, тоже вбитый, заставлял стоять и слушать.
  Постоял, послушал. Ничего особо не понял, потому что хуйнюшка была багованная, и несла какую-то пугающую дичь. Почему-то захотелось съязвить в адрес обрубка, но успела подать голос хиспанка, и Его шестеренки, наконец, зашевелились. Действительно. Отличный тест – выборы крысиного короля. Самое то – для подопытных крыс. Подопытных. Тест. Опытный тест. Смотритель тестового. Так, подожди...

  – По запаху своих должен чувствовать, сержант, по запаху. – немножко даванул капрал. Возможно, если бы не казус с баллонами и утомляющее ползанье, то встреча сослуживцев прошла более приятной, ну а так – увы. И вообще, обидно, да. Хоть они и были всегда в разных ротах, но уж фамилию и принцип "О, этот тоже был на Гуадалканале" можно было запомнить.
  Вопрос о взрывчатке капрал игнорирует. Кого ебет чужое горе? Думать надо было головой. Вот Диаманти оставил баллоны – и вот, пожалуйста, ползает тут. Только на обозрении поля боя он оживился. Ну как оживился – просто начал говорить:
  – Не, наверное, полковой резерв. Куда уж они пёрлись-то? Тут хоть какой-никакой плацдарм был. Адмиралы, мать их...
  Капрал хотел было попросить попить, но Борделон успел попросить первым.
  Блин, вот он, типичный напарник для Малого. Пляжные спасатели, мать их. Серджио хотел сплюнуть, но остановился, приберегая влагу, и неожиданно хрипло сказал:
  – Бля, Борделон, ты сапер или санитар?..
  Но изложить вкратце теорию о героях и мудаках Диаманти не смог, а тяжело, словно захлебываясь, закашлялся. Слюна попала "не в то горло", а пока Мрачный пытался отдышаться, ругаться ему уже расхотелось. Возможно, кто-то точно также сейчас захлебывался от морской воды.
  – Мы за баллонами идем. А то куда нам с этой дурой пустой. Вон, мешок взрывчатки остался. Занозу и Мыло убили. Пехотинцы говорят, какой-то морпех собирал винтовки, и баллоны у него были. – О том, что какой-то морпех унес именно ИХ баллоны, Мрачный решил не распространяться. – Ты про это слышал-видел чего?

  Пока ползли – вроде совсем попустило, пришел организм в норму. Ну как пришел. Мозг по-прежнему автоматически высчитывал траекторию прилетающих снарядов, а в носу нестерпимо и, такое ощущение, что навсегда, воняло дымом. А, ну еще с непривычки винтовка била прикладом по жопе. Ну тут уж ничего не поделаешь, не повесишь же "трубу" за спину.
  Впрочем, это все были маленькие жизненные неприятности. А вот то, что Малой, как нарочно, умудрился потерять место, куда положил баллоны – это уже делало лицо Мрачного мрачным. Нет, ну как по другому-то?
  – Слушай, ты точно помнишь? Подумай хорошо. Нам этот Наполеончик ротный башку отвернет же из-за этих баллонов... Не, ну точно, вон там мы ползли, даже я помню. Что за дерьмо!..
  Ну а дальше, как в книжках, настало время неожиданных показаний неожиданного свидетеля. То, что свидетелем стал даже сейчас жрущий Обжора, было не то чтобы неожиданно, особенно то, что он прямо сейчас ел, а вот его показания стали настолько неожиданными, что у Мрачного будто лицо опустилось под тяжестью проблем, а в глазах начал разгораться нездоровый напалмовый огонек. Он махнул Обжоре рукой и со стоном уткнулся головой в песок. Зарываться, как страус, не стал, и то, наверное, потому, что не мог. А хотелось.
  "Спиздили! Ну ты подумай, а! Ну пехота, ну ублюдки! Суки, пиздят все, пиздят все, ни совести, ничего святого. От пуговиц до бюджетных денег, даже гребучие баллоны, которые никому в этой сраной дивизии не нужны, и те спиздили! Что за народ, как так можно! Перл-Харбор, и тот из-за этих хапуг просрали! Ох, не мафию надо было отстреливать! Ну что за нахер!"
  Мрачный глухо и коротко заревел, поднял голову и стал смотреть Янгу прямо в глаза. Казалось, что за прямым взглядом грязно-зеленых и бело-красных одновременно глаз последовала бы отповедь, мол, что же вы, юноша, так опрометчиво поступили с казенным имуществом. Но нет, Диаманти пока что продолжил свой внутренний монолог, перейдя к стадии принятия:
  "Так, если Обжора не врет, то они просто собирали патроны... вечно голодное существо, сука... Наверное, какое-то подобие пункта боепитания уже есть. В принципе, не должно быть больших проблем. Если они батальонные, то, конечно, хуже. Но я и сам не добрый. Ух я не добрый, сука! Будут козлить – вообще спуску давать нельзя. А так, если что, ротным прикроюсь, я вообще прикомандированный. Ну пидоры!"
  – Так, Малой. – Диаманти одновременно взял "трубу" в левой руку, а правой стал доставать пистолет, но расстреливать рядового Янга он пока не собирался. Поползли за баллонами. Смотри, где эти козлы кучкуются. Как приползем – сразу хватайся за баллоны и начинай ставить, команды не жди. А вообще – делаешь все, как я скажу. Как-то так. Вот ты видел меня злым? Вот теперь я злой. Все, поползли.

  – Боюсь, времени нет. – Маркус посмотрел на часы. Лицо его было неизменным, но движения, взгляд, все говорили о том, что он, как хорошая овчарка, услышал команду и изготовился к старту. – Придется обходиться тем, что есть.
  Маркус встал, молча принял пеленгатор, но, несмотря на очевидную серьезность ситуации, задержался:
  – Мадам Лонг. Да простит меня дядя, но обязан сказать, что мы будем признательны за любую помощь. Мы понимаем причины ваших действий и искренне полагаемся на ваши слова, слова одного из людей, в свое время принесших мир в... иную жизнь Лондона. А насчет свободного места за столом... Возможно, я не так силен в философии, но военной науке известно множество примеров, когда окруженное подразделение, оказавшись в безвыходном положении, причиняет противнику куда более существенный урон, действуя решительно там, где оно бы не действовало, если бы имело пути для отхода. И если оно идет на прорыв, то противостоящему врагу практически всегда достается по полной. Мы уже были один раз в окружении, два года назад. Я был до этого в окружении раньше. Итоги мы все знаем. Примите еще раз наши соболезнования. Мадам Лонг. Дядя.

  Действовать следовало быстро. Конечно, дядя был прав насчет подарков побольше, но если бой идет сейчас, то выбора уже не остается. Впрочем, пистолет-пулемет с одним б/к, пара гранат, пистолет – уже неплохо. Главное – действовать быстро и выводить стремительно. Надо включить телефон и пеленгатор. Начнет пропадать связь – начнет работать поиск. Главная цель пока, конечно, паб. Если идет бой – значит, в бой, если нет – надо найти генератор помех и избавиться от него, а дальше выходить на связь. Если в пабе бой – значит, Томсонов не подловили со старта, на что рассчитывать, впрочем, само по себе глупость.
  Все это Маркус думал, уже мчась по Лондону на своей почти, но все-таки гоночной машине.

  – Категорически не согласен с товарищем Чжао. И вынужден поставить на вид перед членами Комитета. О каком возврате к идеям Сунь Ятсена может идти речь? Как это будет выглядеть перед народом? Перед всем миром? В следующем году, напоминаю, тридцатилетие Республики. Весь этот путь проделан не только под руководством одним товарищем Мао, но и работой Коммунистической партии, всего народа Китая? Как я на выступлении перед высшим командным составом армии скажу, что все завоевания более чем десятилетней войны, кровь миллионов наших граждан была пролита ради того, чтобы развернуться, испугавшись ответственности? А что подумают за рубежом? Что коммунисты Китая отступили, не выдержали давления? Так ведь они и будут продолжать давить! Перечеркнув все тридцать лет нашей работы, мы просто вьыбьем почву из-под ног как высшего партаппарата, так и низового партаппарата. Последствия могут быть страшнее, чем после речи Хрущева на Двадцатом съезде! Это абсолютно неприемлемо!

  Столь пламенная речь далась партийцу не просто, и ему пришлось сделать небольшой перерыв.

  – Товарищ Юй подал правильную идею, как бы это сказать, по форме. Никто не станет отрицать, что деятельность товарища Мао всегда была направлена на развитие и процветание Республики. Да, на этом пути были сделаны ошибки. Но если человек в чем-то виновен, то он должен быть осужден. Банду Четырех мы осудили. Линь Бяо, пусть и посмертно, мы осудили. Значит ли это, что мы должны осудить товарища Мао? Но как это будет подано рядовым коммунистам, гражданам Китая? Имя Мао Цзэдуна велико. Его кепку в одиночку каждому из нас не поднять.
  Значит, нужно поставить вопрос иначе. Почему, например, получился Большой Скачок? Неправильно был преподнесен опыт коммун. Давались неправильные завышенные показатели. В соответствии с ними ставились непомерные задачи. Заранее не исследовались все возможные варианты. Разве только один товарищ Мао стремился максимально быстро перестроить экономику? Почему не слушали компетентных лиц? Нарушен был принцип демократии в партии. Упущения в вопросах теории. Что привело к Культурной революции. Да, мы, и товарищ Мао также в свое время упустили слишком много с ультралевыми. Но разве товарищ Мао не противостоял им, в силу мер и возможностей, стараясь сохранить единство партии?
  Нужно учесть, что, кроме товарища Мао, была и есть Коммунистическая партия Китая. Мы не можем отступать перед трудностями. Да, у нас были экономические упущения. Мы их признаем и готовим реформацию экономики. Да, у нас были проблемы с партийным управлением. Мы наказали виновных и готовим реформы по усилению партийной демократии и социалистической законности, чтобы избежать этого впредь. Да, у нас есть проблемы на местах. Мы признаем это, и уже начали кампанию "Малых шагов". Важно то, что Коммунистическая партия функционирует, развивается и вместе с собой ведет к развитию весь Китай.
  Если говорить конкретно, то я частично согласен с предложениями товарища Ни. Однако это следует подготовить скорее, как внутреннее руководство для партии, партийных руководителей. Весь китайский народ ждет от нас оценки и направления. Поэтому, я считаю, к Тридцатилетию образования Республики, нам необходимо подготовить обширный доклад, затрагивающий не только события последних лет, но и всю деятельность с 1949-го года. Можно и нужно смело поставить проблемные вопросы, но необходимо, вместо поиска виноватых, указать на учет прошлых ошибок и будущее развитие. Разумеется, это не должно стать пустым трепом.

  Черный Golf GTI прошел мимо колонны джипов, и Маркус удовлетворенно отметил – вот она, старость. Дядюшка Ом уже здесь, во-первых, а во-вторых, хорошо, что Маркус еще молод, и может себе позволить самому заниматься делами и передвигаться, то лавируя между узкими лондонскими улочками или же втопив до отсечки на какой-нибудь М1. Конечно, "членовозка" типа Бентли и личный шофер – это почетно и уважаемо. Но шофера тоже не возьмешь на дело, да и лишний соглядатай ни к чему. Хотя, наверное, дядюшка Ом давно уж сам не обнажал ствол. Хорошо занимать такое положение. Но к старости. Отсюда возвращаемся ко второму пункту.
  За такими размышлениями Маркус уже въехал "в зону" и остановился на парковке, но выходить не спешил, перебирая пальцами по рулю и изредка, шалости ради, газуя, хлопая глушаком. Не то, чтобы он не хотел встретиться с семьей, но уж слишком много воспоминаний вызывал этот фасад. Половину дня сегодняшнего пришлось убить, занимаясь нудной следовательской работой, и Маркус, потревоженный воспоминаниями о другой жизни, вспомнил и события двухлетней давности. Что бы не говорили, но Маркус окончательно встал на почву именно тогда, под огнем. В семье каждый суслик – агроном, способный перерезать шею, выпустить кишки, заложить кусок пластита, и даже попасть с оптики на тысячу футов в мышиный глаз. Но руководить стрелковым боем под огнем, дирижируя режимами и линиями огня, переносом позиций и раздачей целеуказаний, в течение восьми часов, когда даже бывалые штурмовики зачастую бывают вынуждены прибегнуть к стимуляторам, не может самый дикий психопат, не обладая специальными навыками и познаниями. Маркус мог, и сейчас он уже как достижение вспоминал, как посадил тогда голос, измучившись балансировать между требованиями экономить патроны и концентрировать огонь.
  Маркус знал, что и его действия были не совсем успешны, когда его раз за разом отгоняли, не давая навязать бой на короткой дистанции, да и противник был, скажем прямо, не гением. Или не хотел победить любой ценой, что было типично для наемников. Маркус знал, что уже после хотя бы часа бесплодного боя, а не целых восьми, следовало бы просто расстрелять дом из гранатометов. Но это были не его проблемы. В ту ночь он высоко держал свой флаг, даже в какой=то мере упиваясь боем, на восемь часов оживив прежнего себя, решительного капрала-десантника, занимающегося лучшей работой в мире. И теперь любые поползновения в его сторону были бесплодны. Поэтому он и позволил себе начать разработку интрижки, связанной с людьми из прошлой жизни и жизни нынешней. Осторожность, конечно, следовало соблюдать, но уже можно было начать хотя бы думать.
  Словно убедив себя в чем-то, он наконец-то соизволил заглушить машину и пойти в дом. Конечно, был еще неприятный момент, связанный с "отцами и детьми", но пока к нему можно было перейти и после ужина. О том, что будет ужин, Маркус не сомневался, и бронежилет и Глок субкомпакт были уже скорее неотъемлемой частью костюма, чем мерой необходимости, в отличие от Скорпиона и пары лимонок в машине.
  Но все равно, встреча гостей именно Лидией была неожиданной, и Маркус на мгновение замялся, ожидая неприятного разговора скорее с ней, чем с братом. Хотя, конечно, он с ней по-родственному обнялся и сказал:
  – Рад тебя видеть, сестра.
  И это не было дежурным приветствием. Разумеется, Маркус сначала воспринимал Лидию как жену брата, но чем больше ее узнавал, тем больше уважал ее и как женщину, и как члена семьи. Всегда элегантная и заботливая, она выглядела образцовой матерью и женой большого человека, при этом умудряясь и не царствовать, и не править, но при этом было отчетливо видно, что она для своего мужа всегда будет опорой и поддержкой, но не больше. Поэтому и случилась небольшая заминка. Проведя небольшую работу в другом направлении, он все больше подвергал себя сомнениям – почему именно Лидия обратилась к нему со столь щепетильным вопросом, и почему именно к нему? Работа не по профилю, поставленная будто бы за спиной главы семьи, неизбежно зажигала неудобный вопрос: нет ли здесь тут каких-то закулисных игр? Маркус был склонен все объяснять в последнее время развивающейся паранойей, но вопрос цеплялся своим крючком и вынуждал организовывать движуху, отвлекая всех от проявленных выражений лица неумной шуткой:
  – Что же нас не встречает хозяин дома? Все-таки выжила этого бродягу? Дядя Ом.
  Маркус склонил голову, не напрашиваясь на приветствие, как и подобает младшему. К племяшкам же он подошел и поприветствовал дружелюбным:
  – Привет, молодежь. Чего сегодня не на своих чахотках? Надеетесь напиться элитарного алкоголя на халяву?

  Вот так вот, морпех. И даже спасибо тебе за винтовку не скажут. И даже не потому, что за ней приполз не очень приятный тип типа Мрачного. А потому что нефиг тут. Был бы живой, стрелял бы сам из нее. А так – отдай товарищу. А уж почему ты умер – уже никто разбираться не будет. Даже эти мысли не было смысла думать – свежепреставившийся рядовой морской пехоты уже был обыскан, и надо было ползти назад.
  – О-о-о, вот это уже веселее. – прокомментировал работу пулемета Мрачный, наскоро обтирая винтовку рукавом. Да и вообще жизнь стала налаживаться. Капрал заменил пачку полной, разложил свой нехитрый скарб возле себе, собираясь взять высокую цену за бюджетную недвижимость на побережье.
  А япошки чет не шли. Не шли, и не шли. Не шли, и не шли. У Серджио чуть ладони не свело, так он вцепился в Гаранд. А они, суки, не идут. Ну надо же. Че, все, что ли? Пробзделся дух сыновей Аматерасу? Или как их там, ёп.
  Странно все это. Мрачный уже откинул голову на стенку блокгауза, начал отворачивать крышку фляги Ушастика, а чего-то адреналин не отпускал. Вот вроде пить пытается человек, а видно, что ему, чтобы сменить флягу на винтовку, меньше секунды надо.
  Пока пил, увидел, что Крота, по ходу, убило несильно. Ну в смысле вообще не убило. Ну понятно. Пришлось думать, как его выносить. Если тащить, так ползком, а тут и так всего три человека. И вообще, донесем ли, надо понять, чего у него тут.
  Окрик невесть откуда взявшегося Клониса также неожиданно, как и его явление, привело капрала в чувство. Какое тащить-то.
  – Малой! Тащи Крота сюда, под стенку! Кюрасао, прикрой их. Давай живее.
  Да и вообще, надо огнемет разбирать. Пока откручивал шланг, да пока закрывал вентили, Диаманти, повернув голову, заорал в ответ:
  – Командир! (хер вам, япошки, а не звание) Здесь один – убит, один – ранен! Кроет только Кюрасао! Я ухожу!
  Но перед тем, как уйти, он достал из противогазки гуталин и, замарав палец, вымазал на оставляемом баллоне: "ПУСТОЙ". Подумал, и прибавил на втором: "ПОЧТИ".
  – Малой, давай вспоминай, где баллоны оставил. Забирать надо на ходу, пока время есть.

– Товарищи, товарищи. – обеспокоенным тоном обратил на себя внимание маршал Е. Время бить кулаком по столу пока прошло. Пока. – Предлагаю сбавить обороты. Вопрос, действительно, сложный. Острый. Действительно, нужно использовать текущую благоприятную ситуацию на рынке энергоресурсов, обратить ее в свою пользу максимально. Однако предложение товарища Юй несколько преждевременно. Интенсивное развитие промышленности – это хорошо. Однако не следует ставить "перевооружение" самоцелью. Можно купить новые станки, при этом обязательно найдется дуболом, которые и старые хорошие машины отдаст на лом. Можно обновить хозяйство там, где оно станет убыточно уже через пару лет. Исходя из прошедших событий, рано... даже не рано или поздно, а именно рано перед нами встанет вопрос дальнейшего пути китайской экономики. И этот вопрос предстоит решить комплексно. Разумеется, вопрос технической модернизаций в данном вопросе – один из ключевых. На мой взгляд, это дело следует поручить Госсовету, разумеется, при участии членов уважаемого Комитета. Возможно, даже создать рабочую группу под руководством одного из членов. Вопрос действительно всеобъемлющий.

Руку он выбросил "за" на предложение Ни Чжифу. Если они партократы надеются так отвоевать обратно народное доверие к партии – пусть. Но все-таки реплику он дал:
– Товарищ Ни. Тщательно посмотрите вопрос борьбы, во-первых, с намеренными антипартийными выступлениями и с, так скажем, имитацией бурной деятельности. Нельзя допустить, чтобы все это превращалось в говорильню. В говорильне зреет диссидентство и национализм.

За предложение Дэна он проголосовал просто молча. Какой смысл голосовать против, если именно Е его сюда и привел? Какой смысл голосовать за кого-то другого? Главное – самому не пропустить удар. Гофэн на удар способен слабо.

Наконец, дали и ему слово. Вопрос был... в общем, был.
– Товарищи. Повестка дня предполагала лишь краткий обзор поставленного вопроса, но я вынужден развернуть его подробно.
Итак. Как известно, обстановка с Республикой Вьетнам сейчас довольно напряженная. Продолжаются нападения кампучийцев на вьетнамцев, вьетнамцы отвечают военными операциями. Согласно данным нашей военной разведки, руководство вьетнамской армией в целом не довольно итогами своих действий и явно намерено осуществить полноценную войсковую операцию, целью которой будет либо ликвидация текущего кампучийского режима, либо, что менее вероятно, уничтожение кампучийских вооруженных формирований. Для этого они явно пытаются заручиться поддержкой Советского Союза, в последние годы развернувшего агрессивную экспансионистскую политику, напрямую вмешавшись в дела Афганистана, активно поддерживающего просоветские компартии Индии и Пакистана. Как только они заручатся поддержкой Москвы, мы полагаем, вьетнамцы начнут прямые действия, влекущие к разрыву отношений и последующему развязыванию рук.
В настоящий момент , если брать ситуацию "прямо сейчас", мы можем ответить только прямыми военными действиями. Текущее состояние вооруженных сил Китайской Народной Республики, вместе с тем, не может в полной мере обеспечить надлежащее исполнение операции по принуждению Вьетнама к миру. Исходя из текущей оценки военной доктрины Вьетнама, они будут до последнего стараться сохранить регулярные части, разгром которых необходимым для выполнения политических задач потенциального конфликта. Также, части НОАК в настоящий момент едва готовы для проведения глубоких операций. Мы не обладаем в должной мере частями мгновенного реагирования, специального назначения. Наши военные доктрины, по сути, по-прежнему застыли со времен войны в Корее, вопросы логистики и связи, например, однозначно подлежат пересмотру, да и многие вопросы. Наиболее вероятным итогом в краткосрочном варианте представляется занятие приграничных областей с потерями, незначительно меньшими, чем у ВНА, при этом не гарантирован разгром регулярной армии. Политические результаты таких действий вряд ли представляются положительными, учитывая возможное давление со стороны СССР. Мы считаем достаточно низкой вероятность прямой агрессии со стороны Москвы, но они однозначно сосредоточат войска на границе, и нам придется держать на северных границах адекватный контингент. Стояние войск в полной готовности тоже не дешево.
В данном случае я не выношу вопрос о военной реформе. Этот вопрос будет поднят своевременно, при разрешении вопроса военного бюджета. Сейчас же я вынужден поставить вопрос о пересмотре отношений с Вьетнамом и Кампучией. Мы не можем себе позволить полностью перейти вьетнамцам к Москве. Тогда мы будем со всех сторон окружены оппонентами. Вместе с тем, у нас можно сформировать положительные рычаги влияния на Ханой. Кампучия же, безотносительно их методов построения коммунизма, для нас выглядит только как бездонная бочка, в которую мы сбрасываем деньги. Я позволил себе вынести тезисы возможного разрешения данной проблемы:
– Привязывание к себе Вьетнама экономически – нефть, порты, совместные концессии, логистика единой границы, что, несомненно, даст конкуренцию СЭВ.
– Признание правомерными любых действий Вьетнама в отношении Кампучии.
– Разрешение вопроса китайских народностей Вьетнама – свободное пересечение границы.
– Активная работа по межпартийным каналам. Здесь я не влезаю в данный вопрос, но можно обратить внимание вьетнамцев на то, что в Афганистане у москвичей по-прежнему бардак.
Прошу Постоянный Комитет, ввиду того, что данный вопрос затрагивает основные интересы партии и государства, рассмотреть вероятность таких решений. В случае какого-либо удовлетворения готов приступить к реализации. Разумеется, после полной проработки в той мере, в которой ее удовлетворит Постоянный Комитет.

9 сентября 1918 года. Где-то на участке Вологодско-Архангельской ж/д линии.

  – Подъем. Баранов, стройте колонну в две шеренги. А-тставить ба-зар!!! Кульда! На правый фланг!
  Это появились командиры, начальники, и личный состав уже несчетного количества красноармейских частей, меньше часа назад "перешедший в расположение частей СВУОЗ РККА", не успевший даже нормально согреться, был поднят неуемным, настырным, наглым, хамовитым, скандальным, упертым командиром диких латышских стрелков-держиморд для торжественной встречи.
  Все было уже позади. Неуверенная попытка лично прорваться в деревню для помощи комиссару, фактически посланным Фрайденфельдсом на заклание. Отчаянный бросок под толпу отступающего стада красноармейцев с винтовкой на перевес, как шлагбаумом, точная очередь прямо за спиной прямо между одиноким латышом и ордой одичавших криевсов, пришедших в себя не то из-за страха наловить в спины свинца, не то от горящего безумного взгляда усатого комвзвода, орущего благим матом. Смачный удар стволом Кольта прямо в зубы пьяному начколонны, просравшему все свое воинство. Ожесточенные очереди трофейного Виккерса, научившие интервентов, что в данном случае преследование выйдет себе дороже. Две бессонные ночи и постоянное ожидание выстрела в спину. Трое павших красноармейцев, чьи раны не позволили вынести длинный лесной переход. Последний сухарь, разделенный со стоявшими в охранении псковичом, упрямо тащившим винтовку с гранатометом и питерцем, чье имя Вацлавс так и не запомнил.
  Теперь все это воинство опять было среди своих. Латыши, стоявшие первыми, держали марку, и два пулемета, один свой и один трофейный, лежащие перед строем, говорили об их делах безо всяких слов. Рядом стояли рязанцы и петроградцы, спаявшиеся в одно целое. Колонна из скобарей и партизан стояла, как быки в поле, а глаза их битых командиров горели местью, но команды сейчас отдавал комвзвода:
  – Становись! Ра-няйсь! Атс-та-вить! Ра-няйсь! Смир-на! Равнение на-право!
  Несмотря на еле гнущиеся ноги, с трудом смотрящие перед собой красные глаза, Фрайденфельдс уверенно держал спину и старался тянуть ногу, и руку держать у козырька. Ничьи злые взгляды не мешали ему ярко обозначать тот стержень, который всегда есть в военных, действуют ли старые или новые уставы. И уж точно никто не мешал ему доложить так, как он считал нужным:
  – Товарищ командир отряда! Командир пулеметного взвода Латышской пулеметной команды Фрайденфельдс! В пулеметном взводе на лицо шесть человек, два пулемета! Всего в частях, принятых мной под свое командование, на лицо...
  Договорить он не успел – все слова были выжаты из взводного мощным объятием от старшего командира, говорившим обо всем безо всяких докладов. Фрайденфельдс же, несмотря на всю лиричность момента, и бровью не повел. Только отошел, как и положено, в сторону, и смотрел в лица своих солдат, пока перед ними начали стихийно выступать командиры и комиссары.
  Бровью, может, Вацлавс и не повел, но все его лицо светилось от торжественности. А в глазах отчетливо читалось чувство непобедимости.

  "Пошли, блять. Ну давай, сука, давай, ну иди. Бля, неудобно будет отсюда стрелять. Отсюда не достать... а пока выйдешь на позицию, в ногах запутаешься, и срубят. Придется справа. Ща, пусть до пальмы той дойдут... Ага!"
  Мрачный прошел вдоль блокгауза направо, и, кое-как изготовившись, приготовился к атаке. Маякнул Ушастику, чтобы подождал. Второй, молодец, сразу догадался, чего делать. Рука на спуске. Огонек у дульного среза горит. Очки на глазах. Надо только сделать шаг, повернуть корпус, перенести центр тяжести. Первый взрыв... Второй!
  – Ну давай, сука! – скороговоркой Диаманти встречает наступающих, дублируя приветствие огнеметным залпом. В этот раз уже нет того чувства азарта, чувства контроля над обстановкой. Это уже просто работа, выполнение боевой задачи. Эмоции уже приглушаются всякими заметками типа "с фланга был пулемет", "не дольше трех секунд". Хотя, конечно, интересно посмотреть результаты, и, несмотря на отскакивающую от стену крошку пуль и бетона, Мрачный все-таки успевает оглядеть поле боя.
  "Бля, чего они, сакэ обожрались, что ли? Вообще фиолетово им этот огнемет.
  Перевел дыхание. Утер пот, наскоро смахнул его с очков. Вдох, выдох. Еще раз.
  Уже молча высовывается Серджио Мрачный, но японцы совсем готовы. Уже сосредоточено бьют, откуда-то издали, наверное, группа поддержки огнем. Даже струя вышла короче, так что пришлось злость выплеснуть в ударе кулаком об стенку после второго выхода.
  "Дерьмо эти огнесмеси. Не держатся нихуя. Густые смеси нужны... Смеси, блять. Хоть бы два ротных миномета! Утопили, они, блять. В каждом амтраке надо было по полрасчета посадить. Адмиралы, блять."
  Даже дыхание тяжелее восстановилось. Зато, когда Мрачный чуть задержался, неудобно оперевшись локтем, в этот раз он заметил, что за пальмой действительно ныкался хотя бы один. И этого одного Диаманти уверенно обдал огнем, надеясь, что пальма загорится и перестанет быть надежным укрытием, и вообще заставит отойди из-за невыносимого жара. Куда там, сам еле бошку свою глупую убрал, прям в уголочек япошка попал.
  – Сука, прямо в кочан ему зарядил, а ему вообще похую! Дерьмоеды! – не то к японцам, не то к конструкторам обратился Мрачный. Не понял криков пехотинца, но, в отчаянии повернув голову, сам увидел, что Ушастик был немножко неживой. Может, и живой, конечно, просто раненный. Но в данном случае это было почти похоже. Потом увидел, как бойца, ползавшего с рюкзаками, вышвырнуло из окопа, как одеяло. Похоже, тоже все, раз так близко граната рванула.
  Серджио не то чтобы накрыло, просто стало тяжело дышать. Он расстегнул подбородочный ремень, натянул шлем с глаз на каску. Неужели, ну неужели придется умереть здесь, на этом пятачке, оставшись с пустым баллоном и сраным пистолетом, не дождавшись ни кавалерии, ни авиации, ни артобстрела, ни хотя бы пары человек с БАРом? Просто так, задарма, захватив и потеряв кусок бетона, с тупой и беспощадной эпитафией - "безвозвратные потери - 1000"? Или две тысячи? Или пять? Захлебнутся, оставят плацдарм, и оставят трупы тут, и зароют в какую-нибудь самую большую воронку. Голову, наверное, отрежут, раз огнеметчик...
  И, казалось бы, вот оно, решение, пришедшее вместе с невидимым отсюда посыльным. Как легко прикрыться приказом об отступлении, даже несмотря на то, что отступать будет тяжело, можно просто взять – и уйти. Но Диаманти себя достаточно накрутил, чтобы... чтобы что? Ну останется тут один этот пацан. Что ему, легче станет, японцы стрелять перестанут? Да и действительно, ползком только отходить. И то не знаешь, откуда в спину войдет. Нет, отступать было смешно и некуда.
  – Слышь, посыльный! – заорал Диаманти, расстегивая ремни огнемета. – Пиздуй обратно и скажи взводному, пусть уже поддержит пулеметом или пришлет людей! Мы первый накат почти удержали, пусть чешутся, пока вторая волна не пошла! Гранаты почти вышли! Дасти! Ганни! У меня двое - KIA!
  Огнемет был мало полезен – смеси там осталось хорошо если секунды на три, но надеяться на золотой выстрел тоже было глупо. Надо выцепить винтовку и срезать подсумок у Ушастика. Диаманти достал пистолет, щелкнул предохранителем, засунул его за пояс, достал нож. И только тут, уже прикинув, как он прикроется трупом, он вспомнил о Янге. Он тоже должен был уйти. Мог ли решать за него Диаманти? Наверное, нет. Он мог отойти, имел на это право, данное приказом. Приказ свят. Но у Малого был карабин, Малой был еще одним штыком здесь, на линии огня. Может, сейчас на нем одном держится этот фланг. Блин, и кричать уже неохота. И не удобно. Хоть бы сам догадался. Хоть бы у него же зашевелились мозги о чем-то другом, кроме его домашних штучек. Да и что сейчас скажешь? "Мы остаемся"? Даже самому страшно сказать, челюсть сжимается. Или вообще "Щас, подожди, еще чуть-чуть"? Тьфу!
  Диаманти натурально сплюнул и приготовился к низкому старту. Пора было добывать оружие.

  К приходу Дасти Мрачный успел успокоиться и принять привычный не очень умный вид и не очень эмоциональное состояние. Поэтому, несмотря на симпатию к сержанту, Серджио практически не вмешиваясь в беседу, ограничиваясь односложными словами типа "сочтемся" или "хреново", усмехнулся на "слишком пыльном Пыльном", и воспринял команду ганни остаться как должное.
  Едва Мрачный подумал "что-то долго рота не подтягивается", как выяснилось, что рота подтянулась, но есть нюанс... Как минометы эти настоебали, сил нет. И японские, и наши, за то, что молчат. А ложатся левее. Как бы вперед не полезли, что ли...
  Ну сука, ну ведь как по-другому, ну именно ведь сюда. Ради двух этих несчастных блокгаузов, из которых их вышибут через час, но за этот час они лишат жизни отделение морских пехотинцев с поддерживаем расчетом огнемета. Будьте прокляты те, кто придумал контратаки и активную оборону, будьте прокляты те, кто научил японцев воевать.
  И ведь не на банзай брать собираются, вон, минометы подтянули, пулемет. А чего им. Взвод точно можно было собрать, а на них как раз хватит. А что за блокгаузами идут - точно. Конечно, постараются задаваить массой отделение Дасти, чтобы тупо вывести его из строя, но и сюда отделение обязательно отправят. Не сейчас, так потом.
  И ведь даже не убежишь раньше. Если бы ганни раньше отвел, а так... Эх, посмотреть бы ему сейчас в глаза. А теперь отступать и боязно, и стыдно. Придется ведь эту штуку заново занимать. А справа за парней тоже серьезно взялись. Даже тут умудрились бойца, который меньше пиздел с Дасти, ранить. Ну суки!
  Мрачный дернулся, помог раненому, подтащил его к стенке. Пока тащил – в голове уже всплывало решение, обретало какую-то форму... ну, хотя бы форму. Например, форму огнемета, мешающемуся под руками в деле эвакуации раненного. Есть огнемет. Гранаты были. Должны были быть.
  "Так. Этот давал мне гранаты, значит, этот Ушастик". – Слышь, Ушастик, бинт есть? Мотайся пока. "Так, если этот Ушастик, значит, второй Кюрасао". – Кюрасао! Наблюдай, как можешь! Как попрут – отвечайте огнем и гранатами! Обязательно гранатами, не давайте им приблизиться! Пусть жмутся к центру! Если с вашей стороны подойдут к блокгаузу – обязательно кричите, слышите, пехота! Так, ты, ушастый. На тебе этот угол, я пойду к тому. Тоже кричи, если что.
  План капрала Диаманти был прост и тем гениален. С какой бы стороны не подставились япошки – с фронта или с фланга их обязательно должна встретить геенна огненная, пусть и на пару секунд. Сбить темп наступающих это должно было. Больше ничего активного Диаманти предложить не мог ни себе, ни окружающим. И для этого он занял наблюдательную позицию у левого края блокгауза, очень надеясь даже не на удачу, а просто на что-то хорошее.

  Странно. Никто восторженно не хлопал Мрачного по плечам со всей дури, что кости трещали. Никто не шептал с присвистом: "Вот это да, вот это мощно". Никто даже не подал услужливо лопатку, не говоря о том, чтобы выкопать окоп для местного укротителя огня. С последним мириться было нельзя, и, дотянув лямки огнемета (даже снизошел до нежностей, благодарно стукнув Малого по предплечью), пополз за лопаткой сам.
  Чью лопатку он взял, то было неведомо, но вообще, нефиг разбрасывать казенное имущество, где попало, верно? А еще нефиг пренебрегать основами инженерной подготовки. Уж сколько раз твердили миру, что окапывайся, не окопанный морпех – подарок для вражеского артиллериста, но молодняку все об стенку горох. Надо воспитать.
  Мрачный перехватил лопатку и шлепнул гранью лезвия имитирующего бурную деятельность Крота сбоку по ноге:
  – Нормально копай, ебаны-рот, в следующий раз сюда вместо лопаты осколок прилетит. Совсем жизнь не дорога? Бери вон пример с товарища. – лишний раз отвесил комплимент Янгу Диаманти, совсем поплыл ветеран, видать.
  И пополз дальше.

  Какой все-таки восторг. Это тебе не из винтовочки палить куда-то туда. Не дергать за веревочку пушку, даже не видя, куда ты стреляешь. Это даже не рукопашная. Тут ты не взял Бога за хвост исподтишка. Тут ты даже не наравне с Богом. Сейчас – ты сам Бог. Жизнь отделения японцев, занявшего эти злосчастные развалины, сейчас в твоих руках. И пока шипит огнемет – они будут умирать.
  Огнемет погас. Шипение прекратилось. Откуда-то с полуфланга заработал пулемет. И умирать сейчас будешь, судя по всему, ты.

  Мрачный развернулся, припав плечом к стенке, и на лице его сослуживцы видели не страх даже, а какую-то растерянность. Пулеметчик, скажем прямо, был лопух – нормальный первый номер уже снял бы сидячего человека не первой, так второй очередью. Но на рывке маленький по сравнению с мощью ручного пулемета капрал морской пехоты все равно представлял собой отличную мишень. И пули сыпятся, и джапы что-то на своем ублюжьем языке кричат, и сейчас, кажется, прилетит граната. Но вот командует ганни, командует так, что слышат, наверное, даже япошки, и ты понимаешь, что тебя прикрывают огнем, и на душе просто немножечко полегче. И пулемет на мгновение затыкается. Может, парни сняли пулеметчика, может, у него магазин закончился. Но Мрачный почуял затык, почуял момент, как чувствуют его каким-то верховым нюхом бывалые солдаты, и рванул к спасительному укрытию. Спасибо тебе, комендор-сержант, слава тебе, слава сержантам морской пехоты!
  Правда, на войне достаточно даже миллипиздрического осколочка, чтобы ухлопать там какого-нибудь генерала-адмирала. А уж тебя, капрал, и подавно. Вроде бы, обычный стук металла об металла, но этот "цвирк!" раздался эхом в ушах Диаманти, со страху перевернул все его внутренности, как будто он зашел в лифт со скоростью выстрела из зенитного автомата. Последние футы он прямо-таки летел, исполняя такое буги-вуги, что все новозеландские девчонки отдались бы ему не глядя, если бы видели. А он еще и пытался на ходу расстегнуть свой огнемет. Ведь знаешь же, что все враки, что не успеешь. Попадет пуля – и нет спасения. А все равно жажда жизни берет свое.

  Расстегнуть лямки получилось уже только лежа за стенкой, откуда выходил. И то силы вышли, Диаманти не сбросил с себя огнемет, а как-то безвольно вылез. Конечно же, сбил дыхание и задохнулся, поэтому громко сипел и жадно глотал воздух, не обращая внимания ни на песок, ни на бетонную пыль. Казалось, будто сил нет совсем, однако, когда подошел ганни, Мрачный подсобрался, похлопал его в ответ по затылку и негромко, чтобы слышали они двое, произнес:
  – Ганни... ганни, бля... я обосрался, на...
  И захохотал. Захохотал с облегчением, осознавая это прекрасное чувство – жизнь.
  Сержант ушел. А Диаманти остался. И те, кто с ним. Мрачный подполз, волоча огнемет, шумно вдохнул и сказал:
  – Спасибо, парни.
  Выдохнул и продолжил:
  – Малой, Крот – окопаться. Остальным – наблюдать. Потом меняетесь. Все.
  Можно было бы и не копать, наверное. Но кто его знает, может, сейчас опять джапы начнут минами сыпать. А то и в атаку попрут. Пусть покопают, нечего тут. Пот, как известно, сберегает кровь, а кровь и на войне – не вода. Правда, у самого сил было маловато, так что если бы ему кто принес лопатку, то он был рыл лениво, с важным лицом какого-нибудь тылового офицера.
  Вместо этого он стал натягивать на себя огнемет. На вмятину на баллоне смотреть не хотелось.

  – Чего я тебе кину, зажигалки, что ли? – уже возмущенно воскликнул Мрачный, но осекся: плюс одна метающая рука это все-таки плюс одна метающая рука. Он обернулся к незнакомому пехотинцу и спросил у него задиристо, словно задача "высунуться под огонь япошек" его и не касалась:
  – Слышь, боец, дай-ка пару яиц. Нет, ты мне давай две, а я тебе одну. – это капрал вспомнил про ту гранату, что он отжал у Малого. – Да не жалей ты, все равно с собой рай все не унесешь. Во-ооо...
  Капрал стал отжимать усики, бормоча так, чтобы нарочно все слышали:
  – Ну ты, ганни, придумал тоже...Мне с этим пылесосом щас так удобно кидать, конечно... Хули нам-то, инженерам... Вот щас я руку дерну, а дальше что?.. Да не ори ты так, драть твой рот, джапы же слышат, что тут пошли маневры! – это уже полным голосом, потому что ну действительно чего тут орать, не казарма.
  Вторую гранату он готовил молча и бросал на отгребись, так как после окрика на ганни он сбился с мыслей и переключился на дальнейшую задачу. Вот добежит он до края стены, а дальше? Ложится там, с виду, не удобно, да и на ширину водить стволом неудобно. Значит, надо присесть. Блокгауз, конечно, будет давать ориентир, но с флангов его так и так достанут, а с фронта поди-ка высунься под напалм. Назад. Назад надо как-то уйти, залечь и ползком не вариант. Оставаться точно нельзя, сразу хана. Хотя, можно просто добежать до угла, где собрались, и залечь там и не высовываться. Только как же...
  Команда ганни раздалась будто бы издалека: разовый взрыв гранат все-таки приглушил слух. Но слышно все равно отчетливо и разборчиво, и после первого же "Пошли!" Диаманти подорвал вперед, пытаясь не перебежать лишнего и не залечь раньше, не оступиться и не тормозить одновременно. Всякие мысли проносятся стремительно, даже не успеваешь за них взяться. И ведь вроде все знаешь, и все уже делал, и даже благодарность по дивизии есть, а все равно, блин, такое ощущение, как бы не обосрать дело и не обосраться просто так. Ну это просто сейчас в первый раз так, дальше будет легче, после первого боевого огнеметания здесь, на атолле, а дальше...
  А дальше Мрачный ухнулся на правое колено, чуть не провалившись в песок из-за тяжести огнемета и выдал первый пристрелочный залп. Залп, конечно, был пристрелочный, и пошел явно выше, но Диаманти все равно выдал на всю ширину фронта, какую мог тут рассчитать. От пламени сверху кишечники тоже мгновенно опорожняются. Сразу лицо обдало жаром, и огнемет так гудит стремно, даже не знаешь, что и страшнее – огонь или этот монотонный гул. А если уж тебе страшно, то каково япошкам? У, суки гнилозубые, бойтесь, на! Вот вам на второе! И на третье вдобавок!

  – Бренди. Я. Конечно. Благодарен. Но. Плоские. Шутки. Тебе. Ни. К лицу. – даже едва сдерживаясь от чувства блаженства, Алексы не мог избавиться от своего занудного образа. Сейчас, с закрытыми глазами, он походил на кролика из мультика, оставалось только задней лапой задрыгать. Мало того, что Бренди делала это приятно, но и вообще прикольное чувство, да и вроде помогает. Одно, так сказать, неудобство – мягкие и уверенные прикосновения женских пальцев неизбежно вызвало и половое возбуждение. Главное, очень подходящее место нашлось для спа-процедур, да.
  – Если тебе не трудно, то я не против. – с едва уловимыми нотками благодарности ответил Влодзимирский и тут же перевел разговор: – Вот я до своего первой "парты" летал только совсем маленьким. Я даже не помню почти ничего. Помню только, что мне весело, я пищу и машу руками. А мама ругается. Эх...
  Детские воспоминания неизбежно привели к грусти, и сейчас Алексы внешне, видимо, выглядел очень уязвимо, если не жалко. Но от чего-то привычная маска собственного превосходства не возвращалась на лицо.

  – Так, Малой, отставить базар. Сейчас нужен каждый ствол. Если меня ранят, вытащите меня только по приказу сержанта, понял? О, пошла вода горячая.
  На удивление, тон Диаманти не был похож на обычный тон "Куда ты лезешь, душара необразованная". Хотя, с другой стороны, понятно на самом деле. Здесь, в мелкой, на самом деле, вороночке, все шестеро равны. И старый комендор-сержант, и отбитый на голову капрал, и рядовой, у которого молоко на губах еще не обсохло, но зато он рядовой первого класса. Равны достаточно, чтобы можно было нормально разговаривать.
  – Готов.

  – Ну, я надеюсь. – капрал только пожал плечами. Все они, начальнички, так говорят, даром, что среднестатистический ганни по опыту равен как минимум комбату. А потом начинается: "Ой, что же вы не уничтожили, не подавили, не захватили Токио, как же вы так." Тьфу.

  Алексы посмотрел Бржишеку прямо в глаза, всем своим видом выражая неверие его словам. И в только в закоулках глаз было то ли разочарование, то ли грусть. Алексы не знал, что хотел сказать своей речугой Старый, не знал, что сам хотел от него услышать. Но услышал он совсем не то, что хотел. Он отвел взгляд, сосредоточившись на начертании своей большой, во всю длину фамилии, подписи и не стал задерживаться, лишь кивнув оставшимся офицерам.
  Всю дорогу он провел в молчаливом беззлобном раздумье, и даже усиливающийся дождь не мог помешать полету его риторических вопросов.
  Стучать в армии куда-либо, кроме кабинетов начальства – моветон, так что Влодзимирский с удовлетворением отметил суету эскадрильного инженера и не отказал себе в удовольствии с ухмылкой скомандовать:
  – Вольно. Влодзимирский, борт двенадцать. Охламона моего персонального как найти? Изделия должны получить, надо установить, проконтролировать, да и вообще...
Разрешив ряд оргвопросов, Алексы оставил Ковальскую нарабатывать пожарный стаж в кресле, а сам пошел к своему борту. В Польше в их ангаре стояли самолеты его, комэска и Ямур. Один бой – и уже ни того, ни другого в живых нет, в ангаре стоят самолеты кого-то другого, отсюда не видно. И командира до сих пор не назначили. Наверное, пришлют кого-то, не оставят же половину эскадрона. Гертс, конечно, молоток, в небе себя показал. Но командир ведь – это не только самый лихой пилот, это... ну как тут скажешь. Вот Гачиньский был командир, да.
  От всего этого на душе не менее грустно. Но едва усевшись в кресло, Алексы неожиданно обрел внутреннее умиротворение. Все кнопки, тумблеры на месте, РУД тут, крутится туда-сюда, и краска такая привычная. Вот, вот это – настоящая авиация, а не гонки наперегонки с электрической кастрюлей на голове, только на этом месте можно стать летчиком. Скорей бы в небо уже, а?

  "Отлично. Шоу "закрепление власти исполнительного комитета" продолжается. Теперь хотя бы понятно, для чего нас собрали всех. Ну, точнее, не совсем понятно. Или... ай, черт".
  Голова так распухла от полетов мыслей, которые не удавалось сплести, что на обычно невозмутимом лице Гауденцио отчетливо читалось смятение. Оставалось только протянуть руку и поздороваться с человеком, с которым они вместе будут делить окоп, шинель, котелок и смерть. Условно говоря, конечно.
  Впрочем, вечер пошел более-менее, и, перебросившись парой пустых фраз, Энцио успокоился и уже начал готовиться выражать лицом вопрос "А можно уже домой?", но решил Господь, или кто там толкнул того фараоновского начальника в ребро, что вечер слишком томный. С горя Энцио аж заложил лишнюю (или очередную) рюмку вермута. И стал думать, пока остальные не придумают сами. Думал-думал. А как уже все придумали – придумал и он.
  – Синьора – обратился он к своему капо, не рискнув сразу выскакивать: – Думаю, фараоны просто решили показать, что теперь, после смерти Дона, они здесь власть, и они командуют. Значит, действуют нахрапом, наглость показывают. Большинство здесь присутствующих просто так не возьмешь, уже через пять минут работы адвоката они выйдут. Даже у меня Люгер лежит в своем домашнем тайничке. Я вот подумал, может, показательно фараонов проучить? Сейчас сидим, кому следует не попадаться – уходят. Одновременно те, кто имеет возможность, вызывают подручных журналистов и адвокатов. Выходят несколько человек из тех, кому нечего бояться. Если их фараоны берут – журналисты тут же фиксируют, и уже в утренних выпусках газет дается сообщение о беззаконии полицейского департамента, а адвокаты жалуются в суд, ну или куда там надо. Не думаю, что начальник полиции рассчитывал на такой результат, как считаете?

  Уже под самый конец учебных часов на всех задачах симулятора стояли зеленые галочки, но Алексы это нисколечко не удовлетворяло. В последний раз пересчитав количество неудачных попыток, он чуть не расшвырял казенное дорогостоящее имущество и вылетел из класса, почти крича:
  – Эту программу писал жирный штабнюк, который не летал ни на чем тяжелее сельскохозяйственного вертолета! Какой олух вырисовывал данные, которые в реальной жизни на этой туше никто не будет практиковать? Какой полудурок записал это в учебную программу, заставляя это задрачивать заместо тактики подразделения? Курва, ни одного общезвеньевого маневра не сможем сделать, зато каждый бочку между домами сможет нарисовать? Войну проигрываем, зато в небе одни пилотажные группы!
  Ну а дальше фантазия кончилась, и пошли просто непечатные выражения. Не останавливаясь, последние 15 минут от учебного занятия Алексы потратил на получение таблеток от головы, напугав местного обер-арцта, и составление рапорта на разрешение учебно-тренировочного полета.
  Нисколько не сомневаясь в завтрашнем вылете, вне зависимости от резолюции, он, игнорируя желание организма поспать, покушать и помыться, полетел на РАВ-склады, чтобы техники заранее приготовили самолет с полной загрузкой.

– Главное, чтобы очнуться не успел. Я этого просто так не оставлю.
Фрайденфельдс оглядел небо, будто бы взглядом проводил невидимые снаряды, и договорил:
– Свяжи ему ноги ремнем. С пулеметом иди позади. Крикну, если что. Кто вздумает побежать назад – стреляй сразу.
  Не дождавшись доклада о том, понята ли задача, Фрайденфельдс хлопнул подчиненного по плечу и встал, перекладывая поудобнее винтовку.
  – Отряд! – уже можно не скрываться, можно и поорать, чтобы все слышали. – Штыки примкнуть! Короткими перебежками! В штыковую! За Советскую Россию! Бей интервента! Вперед!
  С последними словами Вацлавс перешел линию, которая образовывала цепь, и перешел на бег, едва оказавшись на "нейтральной полосе". Перешел, уже заприметив себе дерево, за которым он скроется от первых выстрелов, даст один ответный и побежит к другому.

  – Ну ты и мудак! – с восхищением прошептал Алексы, наблюдая, как Старый врезается в десантника, повторяя подвиг Леопольда Памулы. Прием, конечно, мудацкий, но, блин, исполнить его – это надо яйца иметь.
  Влодзимирский вроде их отсутствием не страдал, но, блин, только пушки – это только пушки, и ввязываться в бум-зум даже с парой, а не с пятью самолетами – это страшненько. Однако один маневр можно предпринять.
  Два союзарских пилота могли увидеть, что вроде как улепетывающий самолет стал немного терять скорость и совершать какие-то непонятные короткие эволюции. Это их противник решил включить самого умного и сделать вид, что он подставляется, мол, вот я какая глупая и легко доступная блядь, только не улетайте. А сам тем времен легкими доворотами берет курс на группу "Зеро". И настойчиво пытается убедить своего автопилота выйти с ними на связь.
  Казалось бы, беспроигрышная лотерея. Либо союзары натыкаются на засаду, либо положение атакующих и драпающего резко меняется. Что может пойти не так?

  — Я командир Псковского отряда, помком Озерской боевой колонны, а ты что за хрен с горы?! — заорал Водовозов Фрайденфельдсу в лицо, обдав его капельками слюны и густым водочным перегаром. На второй вопрос Фрайденфельдса он не ответил, но и так было ясно — да, Водовозов пьян, пьян до такой степени, когда человек ещё относительно твёрдо стоит на ногах, но соображает уже плохо.
  — Вася, здесь стреляют! — чуть не плача, надрывалась дамочка, безуспешно пытаясь остановить Водовозова.
  Пятеро бойцов следовали за Водовозовым без особого энтузиазма, пригибаясь и оглядываясь по сторонам.

  Вацлавсу стало в душе так страшновато. Водовозов с виду был и крупнее, и сильнее, да и водка инстинкт самосохранения отлично убивает. Вон, орет себе, как у себя дома, скобарь чертов.
  Однако страх страхом, а нужные слова неожиданно приходят сами собой:
  — Та-ааа-ак. Значит, Карпов твоих бойцов привел?
  Хотя черт его знает, какие тут слова нужные. Ща этот разозлится да как даст по кумполу. Хоть бы кто из своих подошел, прикрыл, что ли.

  — Чьих ещё-то, бля?! Где этот предатель?! — закричал Водовозов, оглядываясь по сторонам, будто рассчитывая отыскать Карпова спрятавшимся где-то под ёлочкой. — Щас поглядим, кто кого расстреляет!
  В этот момент протяжно и гнетуще засвистело, казалось, что прямо над головой, и через мгновение за речкой будто с размаху хлопнули огромной дверью. Куда-то туда начала палить артиллерия. Дамочка взвигнула, приседая и закрывая голову руками. Водовозов же в своём бычьем бешенстве на снаряд внимания даже не обратил.

  Фрайденфельдс дернулся от снаряда, но, кажется, Водовозов этого не заметил. Хорошо, что он не мог в любом случае заглянуть внутрь человеческой души, а то бы увидел, как у него все от страха упало, когда он все-таки решился и сделал еще один шаг, сократив дистанцию до неприличия. И металлическим, хоть и все-таки, зараза, чуточку жидковатым голоском заговорил:
  — Слушай-ка, ты! Я — старший по команде командир Латышской пулеметной команды Фрайденфельдс. Я принял под команду твоих бойцов и поставил им задачу, которую сейчас и выполняют. И ты для меня — пьяный разнузданный хрен с одним только обрезом. Так это хрен бы с ним, ты еще, харя, просрал своих людей, их у тебя увели, как у дряной овчарки баранов, а теперь ты тут пытаешься права качать. Только за одно это я могу тебя расстрелять, и если с...

  Фрайденфельдс не договорил и половины: где-то на середине речи Водовозов, коротко крутанув свой обрез, саданул латыша обрубком приклада в бок, под ребра, тут же перешибив дух, согнув в поясе. Удар был хоть и сильным, но каким-то размашисто-бестолковым, как бывает у пьяных, — Фрайденфельдс удержался бы на ногах, но Водовозов тут же налетел на него, и они оба, сцепившись, рухнули на серый усыпанный иглами и шишками песок. «Ты говно!… командовать мною!… сговорились, бля!…» — обдавая Фрайденфельдса водочным духом, хрипел Водовозов, придавливая его к земле и то молотя по бокам, то пытаясь ухватить большими волосатыми ладонями шею. Обрез отлетел куда-то в сторону.
  Отбиваясь и запрокинув голову, Фрайденфельдс видел перевёрнутые, подбегающие фигуры своих бойцов, вскидывающего винтовку Верпаковкиса, дамочку, которую хватал за руки юнга Петров, Живчика с пистолетом у ёлки, а с другой стороны — пятерых бойцов Водовозова, застывших в нерешительности, полуподняв винтовки, будто ещё не решив, стоит им вступать в стычку с латышами или нет.
  — Цыц, шелупонь! — кричал Живчик, вскидывая пистолет.
  — Командир! — кричал Землинскис совсем рядом.
  — Прос оружии! — одновременно с ними кричал Пярн.
  И тут где-то совсем близко над нависшей сверху лысой мордой Водовозова мелькнул приклад и со смачным мясным звуком и хрустком врезался Водовозову в лысый бугристый череп между виском и затылком: это Кульда, перехватив винтовку за цевьё, наотмашь приложил пьяного помкома, — тот с нутряным хрипом перевалился набок и обмяк.
  — Ааааа! — завизжала пуще прежнего дамочка, вырываясь от Петрова, который хватал её за руки.
  — Д-да стой ты, дура! — увещевал её Петров, и не успел он закончить, как грохнуло прямо над головой — куски коры, ветки и хвоя посыпались прямо на Фрайденфельдса, и с криком рухнул на землю, выронив винтовку, один из бойцов Водовозова.
  Вот теперь гранатомётчики точно начали бить на звук.

  Несколько мгновений прошло в ожесточенный возне. Ощутимые, но не такие и страшные, видно, из-за очередного прилива адреналина, удары Водовозова достигали цели, но и Фрайденфельдс давал ответ правой рукой куда-то в район почки, а левой рукой пытался расцарапать или защипать лысому шею, как получится. И неожиданно Водовозов от таких приемов взял, да и опал, но это просто Кульда отреагировал быстро, как и положено командиру, пусть пока что только расчета. Фрайденфельдс, несмотря на поражение по очкам, вскочил и с размаху ударил поверженного противника прямо по лицу ботинком, зло гаркнув:
  — Васенька, блять!
  От сцены расправы всех снова отвлек противник, в этот раз, похоже, нащупавший командный пункт. Сука лысая.
  Вацлавс резко подхватил винтовку и, встав в позу обезьяны с палкой, зашипел на растерянных псковичей:
  — В цепь, сучье племя. Быстро следом за этим отправлю. Все, в цепь, я сказал, бегом.
  И нарочно выбрал самого слабого и вообще женщину, пихнув ее за шкирку в сторону цепи:
  — Все в цепь, я сказал. Где оружие, мать твою?
  Подхватил обрез Водовозова и, дернувшись от второй гранаты, стал также злобно, но уже командовать:
  — Пулемет тоже передвигайте, пристрелялись, гады. Давай, puiši, поскорее.
  Побродил, пораспоряжался и, смотря в сторону тела Водовозова, спросил на родном у Кульды, к которому подошел нарочно:
  — Думаешь, ты его совсем убил? А то вдруг убежит. Надо бы осмотреть его, по-хорошему. Так стреляют.

  Сам не понял, как к своим же и выбрался в своем "истерическом марш-ползке". И, несмотря на отсутствие жалости к своей шинели, такая тактика, возможно, принесла плоды: гранаты стали рваться то позади, то спереди, то слева, а справа не рвались, потому что знали, что там река. Ну и пусть стреляют, нам же легче. Вот бы кто еще глазастый хоть одного гада выцелил, было бы совсем хорошо. Ну а пока можно выдохнуть...
  ... до определенного момента. Блин, если раньше гонцам за хорошие вести ордена давали, то сейчас Верпаковскису пост в Совнаркоме, наверное, надо дать, не меньше. Наскоро отметив, какой смешной прибежал пацан, Вацлавс наскоро потрепал везучего посыльного по затылку в благодарность и сразу начал делать дела:
  – Пятьдесят? Живем, ребята! Ты, Карпов, особо не кричи, не надо. Сам видишь, что делается. – только что очередная граната взорвалась и вовсе где-то на кроне деревьев, обдав бойцов обломками веток, но не нанеся ни малейшего урона, кто-то из латышей, кажется, даже усмехнулся от такой точности интервентов.
  Пятьдесят бойцов, наверное, сейчас бы очень пригодились в самой деревне, но чего же, отправлять их теперь обратно? Теперь и самим можно такой "Анджиньш" отплясать, только держись.
  – Отделкомов своих позови, чтобы лишний раз не распаляться. Кульда, ползи сюда. Смотри, Карпов. Перед нами – интервенты, сколько их, мы не знаем. Есть ружейные гранаты, как видишь, могут быть и пулеметы. Но главное – они душком слабоваты, мы пару залпов дали, и они залегли. Могут, конечно, и с той стороны нас обходить начать. Надо их встретить. А если не встретим – то упредить. Смотри. Тут между нами метров пятьдесят, вряд ли больше. Твоя задача – берешь всех своих людей, идешь скрытно вдоль нашей цепи, еще дальше шагов сто, и разворачиваетесь вправо в боевой порядок. Готовите к бою штыки и гранаты. Если враги нас действительно обходят – не мешкая, атакуйте. Если нет – то идешь эти пятьдесят метров и начинаешь обхватывать противника, идя таким полукольцом, серпом. Первое отделение у тебя вступило в бой с противником, а остальные поворачивают дальше, пока не встретят следующего, и тоже атакуют. И так ты их сзади обхватываешь. Мы тут сначала постреляем, а как у тебя начнется – мы тоже короткими перебежками начнем, и пулеметом попугаем. И вместе мы жмем их к реке, и давим, пока последний не утопнет. Главное, выскользнуть не давать. Но самое главное, от чего наш успех будет – натиск, напор! Интервент штыковой боится больше нашего. – Вацлавс злым и решительным взглядом окинул тех скобарей, кто мог его видеть: – Не боялись бы – черта с два они бы тут залегли. Значит, бей их, коли! Гранаты применяйте активно, но с толком, чтобы ни одной задарма. За деревом укрылся, перебежал – и штыком, ножом! Вот чем мы их возьмем, страхом божьим! Пока в бой не вступили – ни голоса, а начнете – на ура и скоростью берите! Ясна задача?

  – Бля... слава Богу, не убили! – в припадке эйфории от успешного полета "за стенку" выдал Мрачный, лежа на животе. Даже песок на зубах не поколебал его веры в собственное превосходство. Сейчас он достиг, казалось, высшей точки боевого духа, и если его одного послать на какой-нибудь дзот, то от дзота остались бы дрова. Даже к лейтенанту он вроде полз на карачках так, словно его возносило вверх, и с трудом приходилось держать себя на земле. Позволил себе даже сделать лейтенанту втык небольшой, как бы невзначай играя ножом в руке:
  – Сэр, приказ выполнен. Двоих ублюдков мы мочканули. Надо будет при переходе в глубину обратить внимание на канаву. На нашем участке вроде всё, а вообще еще могут прятаться. А наступающие проворонили. Вот так. Жду дальнейших распоряжений.
  Задач не получив, он вернулся обратно, к любимому огнемету, который без него, конечно, никуда не уперли, был бы он кому нужен, а все-таки Серджио за него переживал. Взводный за него убил бы нафиг, с него сталось бы, никакой начальник службы бы не спас. Ткнул Малого, пока его не заколотило с первораза:
  – Всю воду выдуешь ща, я с тобой делиться не буду. Давай помогай надевать.
  Впрочем, попил и сам. Сердце колотилось от адреналина, как припадочное, да и жара эта, опять же. Надрать бы зад этому Хирохите за то, что догадался в такой жопе мира воевать, где ходить-то трудно.
  – Кровью вон рубашку заляпал. Козел. Ну ты видел, видел? Фух, бэээ... Ща бы пивка, а. Или колы хотя бы. А, Малой? Ладно, поползли, там нас лейтеха, наверное, потерял уже.
  И снова "в ваше распоряжение", и снова ожидание команды. Лежи и радуйся, пока пехота страдает. Пусть офицеры разбираются, кто из них начальник, мы то знаем, что приданы в подчинение взводного, по плану приданных подразделений. Нет, надо быть всюду затычкой в жопе, да, рядовой Янг? Уж, как отвесил бы леща отцовского, если бы не каска.
  – Тут сиди целиком. Я скажу – тогда и поползешь. Смотрю, баллоны совсем не давят?
  Сам Мрачный лежал на боку и был вполне доволен жизнью. Баллоны только вниз тянули, зато живот не болит.
  На последний вопрос Айзека Диаманти долго не отвечал, оценивающе сверля его взглядом, а потом неожиданно снизошел до оценки:
  – Ну, япошку убил не ты. Это минус. Япошка тебя застал врасплох. Еще минус. Не зассал, что пошел. Это плюс. Не дал себя сразу убить. Тоже плюс. Как-то так. А вообще, мы тут не на охоте. Чей последний выстрел. В сводке пишут, сколько все убили, а не кто больше всех. Понял? А вообще, скажу, нормально пока идет. Не так худо, как могло бы быть.

  – Сочтемся. – Диаманти вынул нож и стал вытирать его о желтый китель с некоторым разочарованием: этот японец от второго удара ни охнул, ни вздохнул, ни хрюкнул, ни пискнул, будто сразу помер. Так и не интересно. Даже желание обыскать покойника пропало. А может это из-за того, что мины рядом рвутся, черт его знает.
  – К черту. Пусть пехота разбирается. Олухи. Вперед поперлись, а канаву не зачистили. Ща, только за пистолетом сползаю, обратно, и перебежим. Так же, рывком, понял? Главное, чтобы эти мины щас не по нам лично были.

  Попал. Попа-ааа-ал. Вот так с восторгом от самого себя, прям попа-ааа-ал! Черт его знает, куда, но уже точно насмерть, наглушняк, намертво, отправил прямиком к их язычным богам, да каким богам, безбожники они. И пофиг, что там уже труп был, что там резать то даже не спортивно, а все ж таким слепой, в первый раз, а попал. Ну... теперь можно и проморгаться.
  Проморгаться выходило с трудом, уж больно сильно Серджио извазюкал себе все рукавом, но все же две фигуры различить смог. И одна из них, верно, Малой, не зассал все-таки, пошел следом и вот попался. Но вроде живой, вроде борется. Молодец, значит. А в благодарность, значит, за то, что не зассал, и пока еще жив – рояль тебе из кустов.
  Надо бы, по-хорошему, подобрать пистолет, да и бахнуть, но зачем, когда уже познал то чувство, когда клинок входит в чужое тело, как в масло, как тебе и надо, и человек умирает, и вообще все хорошо идет? Ну и глаза еще плохо видят, это тоже.
  А так пока ползком, ползком. Япошке, кажется, тоже досталось. Или он просто занят Янгом, как легкой добычей. Вот поэтому, Малой, карабин надо держать всегда наготове. А узкоглазый, видно, позабыл, что война – командная игра. И поэтому... еще пару ползков... собраться... поэтому ты проиграл!
  Бросок! Удар! И!... и все.
  Удар, конечно, получился хорошим. Оказывается, надо только захотеть, точно выбрать цель, точку – и все получится. Даже удивительно. А ведь действительно, в первый раз в рукопашную шел. В кино, в книжках, даже на полигоне, оно все какое-то вычурное. А тут раз, два – и все.
  Взорвалась мина, напоминая, что война еще не вся. Диаманти упал прямо на поверженного врага, и не сдержался, вогнал еще удар куда-то под лопатку. Прям до рукоятки, от всей широкой души, так сказать. И только тут догадался спросить:
  – Малой, ты там живой хоть?
  Вроде и глаза проморгались.

  – Сэр, есть убить засранца, сэр!
  Удивительно. Капрал Диаманти, заноза в жопе взводного лейтенанта и кость в горле взводного сержанта, ответил на приказание бодро и весело, как и подобает порядочному морпеху. Чудны дела твои, Господи!
  Это не от хорошей жизни. Выполнение приказа не обещало ничего хорошего, кроме очередного ползания на брюхе по местным говнам под угрозой получения осколков в спину. А что делать. Люди стремительно выбывают. Ох, плохо-плохо-плохо. Канава еще там, говорите...
  Капрал грубо толкнул подчиненного в спину, задав направление прямо до освободившейся стены.
  – Помогай! – потребовал он у рядового, начав расстегивать ремни огнемета. Дистанция стрельбы все равно велика, задача не предполагает прорыва, а если он будет возможным – всегда можно будет за ним вернуться. А так – ну, хоть останется огнемет кому-то. Подберет кто-то этот огнемет какой-то другой морпех, не такой хороший, но и не такой другой, обратит внимание на выцарапанную на корпусе надпись "МРАЧНЫЙ", может, вспомнит он что-то об этом прозвище, и пойдет дальше по своим делам. А надпись потом закрасят, или неаккуратно пошкрябают ножиком, но ее будет все равно видно. Так, стоп. Че за нах, что за соплячески-похоронные настроения? Тут товарищей убивают твоих нафиг. Слишком рано помирать собрался, еще пожить надо.
  Пока раздевались, Диаманти спешно, скомкано давал команду, прикидывая план:
  – Так, смотри. Оставляем огнемет, баллоны. Заряди карабин. При мне вот щас заряди, чтобы я видел. Так. Перескакиваем, и сразу залегаем. Сначала ты влево, я вправо. Нет. Я влево, только на спину, осмотрю право, и перевернусь. Осматриваемся. Если никого не видим – ползем, если видим – присмотрись, если сможешь, если не сможешь – просто стреляй, высади патронов семь-восемь, весь магазин не стреляй. Ползем до трупа, осмотримся, может, и вправду какой ход сообщения есть. Потом возвращаемся. Вроде ясно все? По-моему, ясно. Нож держи наготове, посмотри, сможешь ли быстро достать. Если там будет тесно с карабином или идти не сможешь, скажи мне, я прямо через тебя переползу первым. Смотри внимательно все время, могут и мины быть. Так. Дай-ка мне еще парочку гранат, у тебя, видел, четыре.
  Освобожденный от тяжелой ноши и от этого готовый к вертикальном взлету истребитель класса "Мрачный" проверил, легко ли достается нож из ножен, одну гранату засунул в карман, вторую положил рядом, намереваясь взять ее в левую руку, сумку со своим шмурдяком он забросил на бок, чтобы сначала на спину можно было лечь. Потом достал свою личную гордость и зависть остального огнеметного взвода, офицерский Намбу, взятый им из сожженного им же НП, который был в пещерке и который ротный, отец-командир, разрешил сохранить, лишь бы он не подавал свой пятистраничный доклад о личном оружии огнеметчика и перспективах его развития. Дернул затвор и на пару секунд выпал с отрешенным взглядом. Какое-то время помолчал, а потом неожиданно выдал:
  – Я тебе покажу "Марин юдай", сука гнилозубая.
  Потом моргнул, вернул глазам привычную грусть и спросил:
  – Готов, морпех?

  – Тьфу, дурак. – Мрачный вырвал рукав и чуть было не отвесил Малому леща за панические речи. И без него было тошно – наступление Дасти явно захлебнулось, потому что нихрена не вычистили. От внутренней боли Серджио даже прикусил губу, больно так, почти до крови. Вот оно, отсутствие в первой линии артиллерии малых калибров. Только гранатками и кидаться. Наполеоны херовы... Одно слово – мудаки.
  Уже подумал было, что придется, видно, бросаться вперед и выжигать треклятый барак, но, блин, Янг этот. Скрипач, конечно, тоже мудак, но если не врет... Мыслей было много, и надо было, наверное, с ними поделиться.
  – Пошли. – Диаманти взял Янга сам за рукав и повел к лейтенанту:
  – Сэр. Вон, Малой говорит, откуда-то прямо за стенкой выстрелы, прямо в спину наступающим стреляют. Сколько выстрелов слышал, Малой? Может, просто одиночный япошка засел со страху, но выкуривать его все равно придется, хоть и под огнем. А если вдруг у них ход какой есть, не просто так же они на этой стенке местами расположились, должны быть ходы сообщения?

  – Обожди, Малой. Сядь рядом, посиди, че ты суетишься. Не слушай глупых дяденек. – Мрачный указал рукой перед собой, неожиданно, наверное, для молодого бойца, представ сидящим на песочке. Сидел он не праздно – в одной руке у него была пригоршня патронов, в другой был магазин от Браунинга-девятнадцать-восемнадцать. Это он сам, без подсказки, уже ученый опытом Гуадалканала, вызвался набивать отстрелянные магазины пулеметчику, да к тому же и раненому. Тот, правда, не сразу понял, чего от него резко захотел страшный огнеметчик, но догадался, и отдал и магазин, и пачку патронов. А так – все равно у Мрачного своего ствола нет, не из пистолета же палить. Можно, конечно, отобрать у Янга карабин и тоже задарма высадить пачку патронов, но Диаманти был выше простых методов общевойскового боя.
  Однако, заслышав команды лейтенанта, он засуетился, впихнул забитый магазин в руку пулеметчику (правда, сам не видел, в больную или здоровую) и стал распоряжаться по-другому:
  – Хотя, знаешь, стрелять не стреляй, а так, осторожно посмотри, чего делается вообще. Лейтенант! Отделение Дасти идет в атаку, а мы? С ним или уже нет?

  – Добро, командир. – утвердительно кивнул головой на все распоряжения Бывалого Зенит и стал таскать туда-сюда железо, раскидывать матрасы и разбираться в тех кнопках автобуса, которые пока еще не вывалились за давностью эксплуатации. Водительское место он занял единолично, заметив:
  – Не, братва, я в этот клоповник жопу не посажу, я лучше за руль.

  Автобус оказался не сложнее БТР-70, который когда-то еще не Зениту довелось водить в ВВ, но, сука, ужасно выл, словно турбина "восьмидесятки"*. Вой движка, скрип колес и пресный вид за окном навевали тоску. Захотелось затянуть какую-то долгую тягучую песню, и Зенит вроде уже начал подбирать слова, но тут взгляд его зацепился за две вещи. Проезжали какой-то здоровый ангар, похоже, зернохранилище. А зеркало заднего вида, казалось, чудом сохранившегося, Слава увидел Жука. Жуку, с виду, было до сих пор хреново. Ну что ж.
  – Шайтан. Сходи в корму, посмотри хвост и возьми под контроль ту ферму. Жук, подойди, покажу чего.
  Жуку Зенит головой указал на зернохранилище под мрачное "Видал?", поскольку одной рукой держал руль, а второй доставал сигарету. Фильтр он залихватски откусил и выплюнул, а заговорил, лишь закурив:
  – Дыра дырой. Казалось бы, поднимай сам, работай, ну не все же тупые. Нет. Воруй, убивай, еби... Ну ты понял. Ты кури, если хочешь. – он достал пачку из кармана. – Ты как, не передумал? Точно знаешь, что делать будешь? Ты ведь это, смотри. Бывалый – он мужик... ну, ого-го. Он на войне больше, чем нам с тобой лет, наверное. Но начальник ты. Сам облажаешься – и нас под монастырь подведешь. Мы ведь и на тебя смотрим. Мы, ну, я, командир, этот вот... нам то что. А англичашки... Мутные они все. Дашь слабину – уйдут, как нефиг делать. Я понимаю, первый раз, он по мозгам хорошо дает. Я знаю, я проходил... Мы в такую мясорубку тогда попали... А тебе тут еще ничего, вроде первый раз ничего прошло. Ты ща посиди, покури. Ну, если куришь. Тут уж ничего не сделаешь, только после второго раза попривыкнешь. Но я тебе так скажу – нормально с тобой все. Ты только нос не опускай. И все хорошо будет. Иди, посиди.

  – Богатая хата. – только и заметил Зенит, картинно забросив пулемет на плечо, убедившись, что здесь обитают максимум мыши. – И чего нам с этим добром делать? Может, Излом хоть какую-то нычку сделал хорошо? Он ведь вроде мастер плаща и кинжала. Или рыцарь, хрен уж помню... Пока то, пока сё, пока ночлежку соорудим, машины загоним, и день кончится.

  Мрачный посмотрел на Пыльной со скромной, но довольно искренней улыбкой. Ему нравился этот парень, пытающийся в большого сурового начальника, пока не умеющего в него, но старающегося. Нравился деловитостью, серьезностью, не присущую рядовой пехоте. Пожалуй, он действительно был сейчас на своем месте. Это тоже подкупало.
  Диаманти толкнул его кулаком в плечо и ответил с неожиданной, пусть и немного скрываемой теплотой в голосе:
  – Не боись, Пыльный. Пока вроде команды не было, так что я пока еще не опасен. А там уж, если что, зажжем, да. Ты, главное, прикрой меня хорошенечко, когда мне надо будет идти вперед, и все будет тип-топ.
  Возможно, Серджио бы и сказал что-то еще, или просто полежал рядом, но тут неуемная пехота опять стала бесноваться и бить копытами об землю, так еще и молодого стали к этому приучать. Не дело.
  – Дай сюда... – быстрым рывком забрал у Янга таблетку Мрачный и наставительно продолжил, убирая ее в карман: – А то еще потеряешь или вон раздашь всем, кому не лень, да еще и задаром.
  Немного помолчав, он добавил уже серьезно:
  – Ты, слышь, далеко от меня не уходи сейчас. Как бы уже сходу нам тут не разворачиваться.

  – Что-то мне кажется, что вы опять распыляетесь, господа стратеги. – бросил через плечо Зенит, сидя чуть в стороне и держа свой сектор. Каким бы богатым не был любой пират, лишний пулемет – это лишний пулемет, и Зенит благоразумно согласился побыть в роли вахтенного на "флагмане". А разговоры... ну, действительно, надоело. Слава старался не вникать во все это, избрав тактику "лучшая помощь – не мешать". Но блин, хоть бы раз там поговорили про что-то более приятное. Хотя бы там анекдоты про евреев, чеченцев и летчиц, что ли.
  Зенит поправил бейсболку и договорил то, что хотел:
  – Лучше бы сейчас перейти к армейскому принципу решения ближайших задач. А именно, ящитаю, определить место высадки и маршрут, как мы пойдем к нашей цели. Как там вообще по расстоянию? Может, лучше какой транспорт взять?
  Свой берег для высадки пулеметчик не предлагал, согласившись с позицией Жука.

  – Погадай лучше, кто на следующих выборах выиграет. А то там че-то в Конгрессе крутят-вертят, так нам, по ходу, и голосовать будет нельзя. Я тут не для того хреном по песку вожу, чтобы меня моих законных прав лишали. А то еще помру, а я так ни разу в жизни и на выборах не был. – совсем неожиданно и совсем ни к месту пошутил Мрачный. До этого он старался смотреть на поле боя и не замечать ни потерявшегося и вновь появившегося Янга, ни таращившего на него глаза морпеха, про которого рассказывали, что он в плен к джапам успел попасть, ни кого-то другого.

  Команды лейтенанта он прослушал ну так. Диаманти конкретных задач не нарезалось, а импровизировать и самому искать врага – капрал считал себя выше этих вещей. Из винтовки пострелять и Малой сможет, а тут поди-ка реши задачку в одиночку, когда огнесмесь летит, но не горит. Можно, конечно, было попросить: "Манго, дай команду", но лейтенант на то и лейтенант, сам разберется, когда надо будет зажечь. И пофиг даже, что это не тот лейтенант, что на "Зейлине".

  На уже прямой вопрос Малого Мрачный сначала ответил фирменным тоскливой взглядом, а потом ответил, предварительно щелкнув пальцами по его каске:
  – Я те оставлю. Ты давай смотри не теряйся больше. Если что-то будет надо сделать – до тебя доведут.
  И все – опять ушел в себя, опустив голову и уткнувшись шлемом в песок.

  Диаманти на мгновение показалось, что Дасти, уже вынесший решение, вновь посмотрел на Мрачного, опять ожидая его мнения. Может, и вправду показалось, но Серджио кивнул головой. Не то чтобы утвердительно, как-то боком, в сторону, моргнув глазами, но, во всяком случае, никакого негатива в этом жесте не было. Ползем – стало быть, ползем.
  Ну а что делать, такова доля солдатская. Ты идешь, ты ждешь, ты ползешь, ты стреляешь "куда-то туда", видя в лучшем случае силуэты противника, и весь твой героизм – обрести удачу и не словить случайный осколок. Конечно, всякие там лихие огнеметчики и подрывники в нужный момент могут переломить ход боя, но чтобы сыграть на рояле, надо его сначала принести.
  Плохо только ползти за кем-то, особенно в конце. В конце всегда ползут якоря, которые еще и каблуком пытаются по роже попасть, размахались, суки, как крыльями.
  Ну и японский артобстрел тоже не есть хорошо, да. Главное, как точно подгадали, словно видят, козлы. Зато теперь Мрачный попал, если так можно выразиться, в свою стихию. И мог уже отдаться навыкам, а не здравому смыслу и инстинкту самосохранения:
  – Куда залечь?! Надо выходить из-под зоны обстрела! Тут почти всех раздолбают! Вперед, задрыги, мать вашу!
  Мрачный аж пополз быстрее, сам замахав локтями и коленями, будто и нет за спиной многофунтовой ноши.

  – Побили. – утвердительно кивнул головой Диаманти и хлопнул Малого по плечу. Пока с него достаточно, похоже.

  День высадки был бы, в теории, обычным, если не считать, что их подняли в какую-то срань, когда даже япошки спать должны. Диаманти тоже предпочел взять с выдуманных японцев пример и поспать лишние полчаса, гаркнув что-то злое на бедного вахтенного. А вообще, все будто бы как обычно началось. Покушать только можно хорошо, и старые со своих столов с неким цинизмом посмеивались с молодняка, давящегося от превосходнейшего стейка и лакаюшего отличный кофе, как рыбий жир. Блин... слишком отличный кофе, ой-ой-ой...

  Наконец, пошли задачи. Для начала - проверка снаряжения. И тут уже все серьезно. Это уже не просто посмотреть, нет ли на чехле дыр, а на патронах ржавчины.
  Сержанты и отдельные представители рядового сержанта под присмотром взводного начали изготавливаться к бою. Проверяли все, от надежности шнурков на ботинках до ремней на шлемах. Укладка вещей в рюкзаке. Шпеньки застегнуты, ремни затянуты. Идеальный боец свободы, вашу мать.
  Потом огнеметчики идут чуть отдельно. Первого номера надо подготовить почти как водолаза. Конечно, семьдесят фунтов геенны огненной может поднять и один человек, но зачем, когда у тебя есть почти штатный помощник? Ремни тоже надо подтянуть, но надо и целостность баллонов проверить, и работу батареек. Со стороны, наверное, кажется, как священнодействие какое-то. Помощникам тоже надо баллоны проверить. Потребовать еще показать пальцами, помнят ли, что крутить. Шмурдяк всякий выбросить. Впрочем, Диаманти оставил Малому даже ручные гранаты, несмотря на неодобрительное хмыканье. Наверное, бой тоже вести придется, пусть уж будут.
  Раздался приказ лейтенанта, следом окрик взводного сержанта. Даже не окрик, на удивление, а более дружелюбное: "Ребята, пора!". Серджио в очередной раз подергал за ремешки каску Янга и спросил:
  – Готов? – и затем уже сказал всем: – Пошли, факелоносцы.

  На палубе уже пошла движуха. В последний раз перед высадкой взводы доблестного Первого инженерного, бывшего Второго, строятся вместе. Офицеры оглашают, какой роте какое отделение и какому взводу какая четверка. Все уже обыгрывалось на учениях, и изменений немного, но в данной обстановке все равно выглядит как-то торжественно, что ли. Звучит команда "Разойдись!", но никто не расходится сразу. Все поворачиваются друг к другу и начинают жать руки, обниматься, просить какие-то дебильные просьбы и выкрикивать последние дебильные шуточки. Мрачный, конечно, мрачный, но обнимаются и с ним, и Малому руки жмут, дружелюбно прохаживаясь на его счет. Один хрен тут все морпехи. И инженеры, вдобавок.
  Рано или поздно все переобнялись и пошли искать "свои" пехотные взвода. Рога Гольф, первый взвод. Рота Гольф, первый взвод... Серджио уже видел и лейтенанта, да и ряд парней примелькались на тренировках, но черт, как же тут много народу! Будто хотят слепить из кучи морпехов одного большого Джи-Айа, который будет топтать япошек огромными ножищами. О, наконец-то.
  Диаманти подходит к уже возрастному для своего звания лейтенанту и докладывает сходу, удерживая правую руку на огнеметной "трубе", а не стремясь отдать честь:
  – Лейтенант, сэр, саперы Первого инженерного прибыли в ваше распоряжение.

  Мрачный с одобрительный кивком хлопнул Малого по спине, едва тот снял сумку, и ответил сержанту, не притрагиваясь к своим лямкам:
  – Ну не скажи, Пыльный. Если меня кокнут – то эти баллоны и нафиг будут не нужны никому. Кстати, ты чего не сказал, что в честь тебя япошки салют вон устроили, а?*
  Смешно, но страшно все-таки, хоть тут по большому навали. И посмотреть хочется, но блин, сколько раз уже видано, как любопытному Джи Ай на передовой сделали ай-ай. Ну его нафиг. На берег бы высадиться. Качает еще туда-сюда. Самотоп этот недоделанный, того и гляди, либо нашу посудину, либо соседнюю раскокает. Блин, на Соломоновых так стремно не было, конечно. Хорошо хоть мелкого полоскать перестало. А то он такими темпами и баллоны недонесет ни до куда. Если доплывем, конечно.
  А все-таки бой заводит. Даже такой, невидимый, с брызгами и лязгами. Сейчас Янгу отвечал уже явно другой человек, с огнем в глазах и даже, можно сказать, решимостью:
  – Что, мелочь, ссышь? Не ссы! Полторы сотни футов осталось! Планы не работают у этих, у штабных! Твой план - делай, что я говорю. Если я не говорю – делай, как я! Все просто! Проще, чем на флейте.

  Малой стал пользоваться добротой Диаманти и решил, что он охеренный друг и товарищ. Можно было бы ему в легкой форме насилия пояснить, что так просто это не работает, но в корабельной санчасти была преимущественно одна пехота, которая и варилась в собственном соку. Поначалу на вопросы Скрипача Серджио отвечал односложно, но потом группа картежников, в которой нашлись даже братишки по Гуадалканалу, тоже стала поддакивать и спрашивать, так что Мрачный был вынужден отвечать полнее и интереснее обычных первых ответов "Ну, типа". В общем, Янг ближе к высадке уже мог начать писать письмо-байку своей мамуле, какой он офигенный моряк Попай, череп японского адмирала выслал домой на прошлой неделе.
  На палубе Малой поймал Мрачного очень вовремя, блять. Надо в школе учить людей тому, что если человек шляется на палубе корабля в одиночестве, то вот не желательно лезть к нему со своими вопросами. Вопрошающему-то ничего за это не будет. А конкретно взятый ответчик сейчас стоит и ловит глюки.

  Январь. Где-то южнее умываются кровью морпехи на склонах горы Остин. В районе побережья же 8-й полк с приданными подразделениями идет куда легче, но тоже с трудом, с треском. Не то что безымянный, а даже не номерной холм, даже не холм, а так, возвышение, видимое только на мелкой топографической карте. Но, когда на холме внезапно оказывается японский Гочкисс, каждый морпех любую складку местности кожей чувствует, лучше всякой гороховой принцесски. Какой-то уникум орет: "Огнеметчика вперед!", а куда вперед-то, дурачина, когда до пулемета футов еще четыреста, не меньше. Срезает даже не пулеметчика, просто стрелка. Он как-то заваливается, в какую-то мертвую зону, лежит там и орет. Он в шоке, ничего осмысленно сделать не может. А воевать-то еще толком не умеет никто. Первый побежал – упал. Второй побежал – упал. Третий даже не побежал, только поднялся – и тут же рухнул под собственным мертвым весом. Тук-тук-тук, тук-тук-тук. И этот все орет. Капитан выдвинул какое-то отделение в обход, а пока они обходят: тук-тук-тук, и все будто рядом с головой. Неприятно.
  Никто не додумался, да и знал про такую штуку, как выстрел из милосердия (а если бы не стал – поди-ка выстрели), и, когда до парня все-таки добрались, то он еще жил, уже не кричал, а тихо стонал, а в груди большое размытое пятно из крови и грязи. Не донесли, конечно. Если бы кто-то добрался, может, и выжил бы, кто знает. А так вместо одного трупа – четыре. И как дальше быть?

  Диаманти посмотрел на Малого глубоко, будто насквозь, и грустно. И как такое этому сопляку рассказывать? Потухнет ведь. Да и не мастер он байки травить. Тут сержанта бы какого-нибудь. А так...
  – За пулемет или пулеметчика тебе медаль дадут. Потому что ты совершил героический поступок. – бодро, но совсем не бодрым голосом, оправдывающим свое прозвище, начал он. – А героический поступок – это прикрытие собой чьего-то косяка. За то, что я спалил несколько дзотов и ущелий, мне никто не дал медаль. Потому что это – моя работа. Если бы я накосячил – кто-то бы получил медаль, прикрывая мой косяк. И, может быть, умер. Потому что это – не его работа. Носить оставленные пулеметы и раненных пулеметчиков – не твоя работа. Если каждый будет прикрывать чей-то косяк – будет больше медалей. Если каждый будет делать свое дело – будет меньше трупов. Решай сам. Впрочем, если меня ранят, я буду благодарен, если ты оттащишь меня за какой-нибудь камушек, где пуль поменьше.

  Скучал ли Диаманти по Новой Зеландии? Немножко, пожалуй, да. Как тут не заскучать по приятному солнцу, теплому нежному ветру, мягким пляжам, холодному пиву и черноволосой стервозине, которая долго играла на нервах, прежде чем все-таки пригласить на чай?
  Но, справедливости ради, Диаманти также немножко и радовался, что Новая Зеландия сначала превратилась в полоску берега на горизонте, а потом в воспоминание. Он был далек от мещанства, чтобы на всю оставшуюся жизнь предаваться низменным наслаждениям, как писал какой-то умный дядька в какой-то книжке. Ну и, страшно сказать, он уже побывал в бою, и не сломался, и не нашел для себя ничего сложного. И теперь организм требовал еще, сильнее всякого бенни и морфия.
  Так что первую репетицию он прошел на отлично, заслужив еще одну благодарность перед строем – шел рядом с пехотой, не отставая и не вырываясь, реагируя на вводные и в конце четко и уверенно ответив на поставленные вопросы по месту в бою. Вторую он прошел куда хуже – ноги заплетались, огнемет был на удивление тяжел, какой-то штабной писюн докопался, куда подевался карабин, а вечер Диаманти уже встречал в медсанчасти. Маляра, драть ее в рот.
  В начале года Диаманти перенес малярию довольно плохо, вот и сейчас он два дня дрыгался в лихорадке. Да еще неделю отлеживался со впавшими глазами и увеличенной печенкой. Потом ему стало получше, но врач решил перестраховаться, а Серджио – закосить. Всех все устраивало. Еду носили, народец здесь был подходящий, да еще и Малой с преданными щенячьими глазами забегал по поводу и без. Время коротали за картишками – сиротская жизнь научила Диаманти и этому навыку, ну и заодно решил научить Скрипача чему-то полезному, это не просто на гитарке бренькать, тут мозги нужно уметь.
  Постепенно Мрачный начал выбредать на белый свет, так что в обстановке он мало-мальски ориентировался. Во всяком случае, диспозицию он знал, место в бою тоже, а больше ничего и не надо – S-2* и сами не знают. Правда, всеобщую шапкозакидательскую точку зрения он не разделял, и, когда на него наткнулся писака прямо оттуда, Серджио не сдержался и поделился своим важным мнением:
  – Я думаю, просто нам не будет. Я еще возьму, парням в каличке потянуть, а то доктора жмотятся. Так вот... Японцы уже знают, за что мы их будем брать, и за аэродромы на островах будут держаться зубами. А уж в клыкастости им не откажешь, нет, сэр. Артиллерия, авиация, это, конечно, здорово, только вот любого, кто уже пороху нюхнул, спроси – никто не скажет, чтобы снарядами кого-то наглухо задавили, ни разу такого не было. Вот этими ручками придется вычищать. А впрочем, что нам, в первый раз что ли? Возьмем мы этот ебучий остров, не потому что это будет легко, а потому что трудно, задачка для таких, как мы. Вот так думаю, да.

  Диаманти, более-менее удовлетворенный полутора сэндвичами, основательно устал за день, но не настолько, чтобы не сопротивляться на покушение на святое, а также на попытку какого-то развода молодого поколения. Начал он с первого этапа.
  – Ну ты умный, конечно. Думаешь, я по приколу его просто так ношу? Сам знаешь, у нас, кроме огнемета, только хрен, и тот надо успеть из штанов достать. Да и ну лично я взял, с моего трупа, чтобы он потом Гильеме этому достался? Да ни в жисть. А вообще, забей. До операции все равно не сделают новый класс, а после операции сопли на рукава посыпаются, как листопад... В роте "А" у этого, увальня с Техаса который, вроде флажок был на штыки, может у него попробовать, если так приспичило. Слышь, погоди.

  – Слышь, братва. Че-то я не помню про такой обычай, ну-ка напомни. Или тебе флотские опять в уши нассали, когда тебя заставили морской воды напиться?
  Диаманти бесцеремонно отобрал кружку у молодого и вгляделся в жидкость. Ну вода, ну болт, ну гайка. Серджио покачал кружку и зорким взглядом заметил, что в кружке есть что-то еще. Водичка-то с подвохом!
  – Так, Малой*. Ну-ка улетел внешний вид в порядок приводить, на утреннем построении будешь грязный – тебя буду из шланга мыть. Бегом. – и ногой еще добавил ласково, можно сказать, нежно. Ща взрослые дяденьки будут разбираться, нечего тут всяким глядеть.
  – Вы чего тут накрошили, уникумы? Слабительного какого? Или еще чего? А, погоди, вот чего у Занозы упаковка-то открытая была! Вы что, обмылки, забыли, как бензедрин жрать надо? Хотите, чтобы он всю ночь по стенам бегал, а утром попался офицеру, перед учениями-то? Весь взвод же на кукан посадят, кокаинисты недоделанные! Еще и шмон тотальный устроят, этого хотите? Давайте убирайте эту фигню, пока нас кто-нибудь это выпить не заставил.

  – Зачем? – Диаманти почему-то понравился этот наивный вопрос действительно наивного звездюка, и он постарался ответить на него с высоты своих 19 лет и полутора лет службы, где год – за три: – Потому что складской – мудак, которому втюхали древний некондиционный баллон и он должен его куда-то деть. Потому что начвор* – мудак, у которого должно быть ровно столько баллонов, сколько написано в его бумажках. Потому что в дивизии сидят мудаки, которые не могут выдать баллонов больше, чем им самим предоставили. Потому что мудак на заводе хуй забил и плохо покрасил баллон в первый раз. Потому что мудаки-япошки начали войну в жопе мира, где даже вода ржавеет. О, ништяк, пошла вода горячая.
  Серджио выключил насос, выяснив нужный темп. Встал, потянулся и закончил:
  – Так, поди-ка теперь достань что-нибудь наскоро отпидорасить эту членовозку. И, если найдешь, подбери куртку хоть какую, а что не негром же ходить. А вообще – не забывай голову. Что не произойдет – мудак всегда младший, то есть ты. Никто не будет выяснять, если у самого младшего мудака огнемет не сработает без давления. Так что всегда сам смотри за собой и все проверяй. А о фигне всякой, вроде этой, не думай. После войны думать будешь, а тут не положено. Ну, понеслась.
  Пожалуй, после службы в армии можно пойти мыть машины. Опыт вот появился.

  Бла-бла-бла, что ты сделал, бла-бла-бла, ты понимаешь, бла-бла-бла, что будет. Что будет, что будет, швабру вам в кишку через рот засунут и провернут, ушлепаны. Головой надо было думать, а не жопой, когда не зассали отправить даже не сержанта за получением вооружения, которое вообще висит головняком на командире подразделения. А если еще и окажется, что капралу никто письменного приказа не давал, то вас всех тут же ногами кверху и подвесят. Сьто бюдет, ууу, харя. На сопли насосал, а теперь стоит и изображает тут невинность. Иди к ротному докладывать, мудила, чтобы ехали и признавали акт недействительным, как подписанный неуполномоченным лицом. Офицеры зарубаться не будут, потому что и наши, и складские поймут, что не правы, а если будут - то сами мудаки. А Диаманти поебут, да и что теперь? Нас ебут, а мы крепчаем. А наказать... Ну как можно наказать человека, который с огнеметом идет под шквальный огонь? Ух сука, только настроение испортил.

  Весь этот монументальный монолог очень злобно прозвучал, но только в голове у Диаманти, пока он стоял и с трудом пытался обозначить виноватость на лице. Ну что тут еще скажешь? Виноват, исправлюсь, больше не повторится. Все-таки с годами службы привыкаешь не обращать внимание на такую фигню. За потекший на учениях баллон Диаманти будут драть в последнюю очередь. Ну и все тогда. Умные люди не зря говорят: хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам.
  Настроение только и вправду испортилось от всех этих воплей. Был такой ровный день, и на тебе.
  В общем, Мрачный помрачнел (ха-ха), и плелся в автопарк в молчании, не обращая внимания на молодого бойчишку, который смотрел на Серджио снизу вверх с высоты своих пяти с половиной. Много их таких, смотрящих в рот вместо того, чтобы смотреть по сторонам. Сам таким был. Все были.

  Начавтопарка у Диаманти не имел особого авторитета, так что он позволил себе дерзость, выпуская пар.
  – Да-да, побежал с благодарной улыбкой на лице. Шли бы лучше грузовик этот злоебучий посмотреть, а то мы на нем больше стояли, чем ехали. Где там шланг?
  Про автопарк говорили, что это прямо клондайк для реднеков, которые пьют все, пахнущее спиртом. Заманчивое, конечно, предложение. Но три побега научили Мрачного думать на несколько шагов вперед. Рисковать временем, репутацией, свободой, здоровью и даже жизнью (ну а вдруг какой метил попадется?) ради сиюминутного временного смазывания погрызенных струн тонкой души? Да ну его нахер!
  На выскочку-башмака он посмотрел внимательно, даже прищурив глаза. Выслужиться, что ли, хочет? Или просто по натуре такой? Не шарит еще, что это, по сути, так, почти развлечение, могли и сильнее пригореть. На ужин бы только отпустили, но тут уж как повезет.
  – Не суетись сильно. Ща надо сходить поискать какую-нибудь щетку с ручкой, которой палубу пидорят. Пока подержи-ка шланг, ща поэкспериментируем.
  Щеточки, тряпочки – это, конечно, здорово. Но майор, конечно, майор, а пойти спать хочется до отбоя. А что еще лучше моет машину, чем слегка увеличенное давление воды, достаточное, чтобы грязь разлеталась во все стороны, но чтобы человека не распополамило струей воды?

  – Лейтенант, наконец-то удовлетворили заявки по замене вооружения. Возьмите морпехов, которые не в увольнительной, насчет грузовика я распорядился, погрузите металлолом, примите пушки, ну и проконтролируйте, чтобы все было на отлично.
  – Сержант, ну-ка иди сюда. Вот тебе бумаги. Собери всех, кто в расположении, по спискам вооружение погрузите в грузовик, он уже где-то там стоит, съездишь на дальние склады, и заберешь у них все по замене, ствол на ствол. Подписи все стоят. Смотри, если какую-нибудь дрянь привезешь, Эриксон мне бошку отвернет, а я – тебе.
  – Мрачный, ну съезди за меня, ну ты же недавно был в увале, а я на дежурстве, ну что тебе стоит, а я тебя до учений не буду в наряды ставить, ну я ведь, может, до учений уже и не погуляю, а меня потом утопят на этих новеньких самотопах, как ты будешь с этим жить?

  Затрахали, короче. И вот Диаманти стоит здесь, на пыльной дороге, под злобный ропот двух курящих рядовых и нервное бормотание водителя, копающегося в моторе, словно под девчачьей юбкой. А тоже мог бы в городе пиво хлестать. Или вообще запускать, как водятел, свои шаловливые ручки, куда не следует в приличном обществе. Хотя вряд ли, конечно. Ну, в смысле, про ручки, счетчик процентов покорения девушки как раз недавно обновился до нуля и придется снова кого-то покорять, да свидания, да то, да се. Так до учений точно не обернешься. Одни уже были, значит, вторые точно последние. Видимо, до конца года будем куда-то плыть.
  И слава Богу, честно говоря. Уже по себе стал чувствовать, как мирная жизнь расхолаживает. Конечно, после госпиталя Серджио знатно разожрался и почти перестал выглядеть, как голодный иммигрант, но стало чувствоваться, как костенеют мышцы, замораживаются инстинкты. Конечно, марш-броски, учения – все это хорошо, но все равно не то. Это можно было заметить по некоторым лицам. Не тем молодым, еще не помеченным войной личикам, для которых пропустить войну – личная трагедия, а тем, кто уже полежал лицом в островной грязи под туканье японских Гочкисов. "Ветераны", конечно, радовались новостям, что немцы разбиты в Африке, драпают в Италии и в России, радостно кричали, что на следующий День Благодарения/Рождество/Новый год поедем домой, но в глазах было беспокойное понимание – в Веллингтоне войну не выиграть, а война еще далеко не вся.
  Может и вправду, скорей бы уже на передовую? Помрем – так помрем, а так хотя бы не будет чувства бездеятельности.
  Что, ехать, что ли? Ну теперь точно до ужина не успеем все в оружейке оформить.

  – Меняйте позицию! Разом, взяли! – Фрайденфельдс помахал рукой, пошел вдоль цепи и стал приговаривать: – Не стрелять без команды. Перезарядиться! Ждем команды, не светимся.
  А сам глазами зырк-зырк на тот берег. Вломили, конечно, душевно, но и страшно тоже. Зазнаваться не следует. Главное, сейчас не пропустить, чтобы не разбежались, и чтобы какая батарея вдруг по леску не начала работать.

Ля, мне лень, кароч, чет выдумывать, вот вам псинусы.



Получатели: Геноссе советник.

  – В какую корму, у них там состав с тремя пушками. Да вагонов с десяток, даже если хотя бы один заполнен – это уже полвзвода. А по центру если... – Вацлавс нервно потер щеку, пока высматривал встревоженным взглядом направления будущей атаки.
  Тяжело. Как же тяжело принимать решение самому. Вот оно, испытание. Это тебе не орать на нерадивых подчиненных, не прохаживаться вдоль плохо вырытых ячеек на учениях. В такие моменты познается командир. Есть решение сложное и простое. Есть рискованное и осторожное. Можно действовать нахрапом, лихо – и выиграть, потеряв большинство людей. Можно сделать аккуратно и выжить, не добившись полного успеха. Можно выжить и проиграть. Можно умереть и выиграть. Но всегда ли смерть стоит победы? Всегда ли жизнь стоит поражения?
  В семнадцатом, говорили, в соседней русской дивизии прапорщик застрелился перед боем, не выдержав ответственности, напряжения. Сейчас, конечно, стреляться не стоит. Никакого смысла тогда бы не имел весь этот драп-марш. А вот подумать можно. Какая наша задача? Выйти в расположение своих частей. У нас два десятка уставших бойцов, пулемет с патронами от силы на час. Причем неизвестных не так уж и много, на самом-то деле. У врага, пожалуй, многократное преимущество, да еще и артиллерия. Контратака, скорее всего, наскоро подобранными частями, без должной подготовки. Слева – болота. Справа – озеро. Спереди – смерть. Сзади – голод. Задача – выжить. Решение?
  – ...Боюсь, запоремся. Повезет – действительно, рванем. Не повезет – ударят во фланг, и не отойти, не прорваться. Зажмут с двух сторон, накроют пулемет, и все. Я вот думаю так. – казалось, будто голос латыша с каждым словом становится тоньше. – Прём до Озерков. Оцениваем обстановку. Если берет верх наша – ударим с тылу, если нет – уходим за озеро. Там мы так и так уйдем, если в деревне не застрянем. С фланга Обозерской нас смогут к болотам отжать. А тут еще выгорит. В успех атаки, честно говоря, не верю. Ты что считаешь?

Смотреть первую катсцену:ссылка

  Прогнозы Здено частично не сбылись, а частично сбылись слишком быстрго. На новое место службы Ден уехал даже раньше, едва ему, и так сидящему на чемоданах, позвонили и сказали, что, если он хочет успеть, то должен хоть как брать машину и в течение двух часов оказаться в соседнем городе, где будет случайный СПОшный транспортник. Так что те, кто был на базе, еще успели наскоро получить суровые мужицкие обнимашки с ударами по спине, а те, кто еще каличевал, смогли увидеть только пустую койку.

  На новом месте работы было много, так что не было не только времени на всякие пиздострадания, которые обещали развернуться, судя по сцене в госпитале, но даже чтобы узнать, как дела у старых и новых друзей. Пару раз, как дежурный, принимал опердоклады, но в фразе "Доклад принял" нельзя было даже проставить смайлик. Хотя Муравью удалось даже дозвониться, с сожалением сообщив, что тут все резко стало тухло, "новые ублюдки" стали резать штатные единицы уже по живому, логистов начали набирать из местных, штабистов начали рассылать на передовые базы, а ремонтников и оружейников сначала объединили, а потом, удивившись, что получился такой большой кадавр, сократили. Но вообще он честно пытался, но сейчас вот такая херня. Голос у Дена был извиняющийся, но, при упоминании "новых ублюдков", он резко становился недовольным, что намекало.
  И все. Даже открытки не прислал, бездушная несентиментальная мразь.

  Очередной челнок на передовой базе района Вега должен был быть чисто СПОшным – ротация, какое-то хрючево, пополнение боекомплекта вместо официально расстрелянного, а неофициально – пропитого. Так что гладко выбритого сотрудника оперативного отдела в новом ГДСном шмоте с неуставным шевроном* никто не ждал, и даже невозмутимый и хладнокровный и вообще охуенный сержант Юрий "Гагарин" Слайс удивился явлению Христа народу, и даже руку пожал. Остальные же беды не ждали, так что Майорош прошел в центр лагеря со словами "Херово встречаете!", а потом, как и в былые времена, заорал:
  – Алкоголикинаркоманысексуальныеманьяки! Строиться в боевой выкладке через 10 минут!

... ПРИКАЗЫВАЮ:

Сформировать Карабахскую объединенную группировку войск в составе: 12 обрспн (ЗакВО), 22 обрспн (ЗакВО), 21 одшбр (ЗакВО), сводная бригада 69 кд (УВВ по СевКавЗак), сводный батальон ОМОН Грузинской СССР, сводная рота УИЦ "Панкиси".
Руководство группировки: командующий – ген.ЧУПРЕНКО, НШ – ген.САМСОНОВ, Военный совет – ген.КОЧЕТОВ, ген.ОКТАНИДЗЕ, ген.ПИПИЯ
...

***

Генеральному секретарю ЦК КПСС.

Прошу санкционировать и дать соответствующие указания по линии МВД и ГУК МО СССР по формированию бригады специального назначения внутренних войск с базированием на территории Грузинской ССР. Проект штатного расписания прилагаю.

***
т. СОЛОМЕНЦЕВУ

Лично. Совершенно секретно. Экз. единственный

Направляю в ваш адрес проект доклада "О административно-территориальном устройстве Армянской и Азербайджанской ССР" для выступления на заседании Политбюро ЦК КПСС.

Приложение: тезисы доклада на 1 л., проект доклада на __ л.


Тезисы доклада:
1. Упущения руководства Азербайджана, Армении, НКАО по национальному вопросу.
2. Ликвидация НКАО.
3. Перепись населения на территории НКАО.
4. Демаркация районов НКАО по национальному признаку.
5. Иные вопросы (возможное переселение ряда мелких населенных пунктов, временное управление, обеспечение безопасности)

***

т. СОЛОМЕНЦЕВУ

Лично. Совершенно секретно. Экз. единственный

Направляю в ваш адрес проект доклада "Об административно-политическом управлении в Закавказье" для выступления на заседании Политбюро ЦК КПСС.

Приложение: тезисы доклада на 1 л., проект доклада на __ л.


Тезисы доклада:
1. Недостатки работы компартий Армении и Азербайджана (заигрывание с националистами, вопрос Карабаха, межнациональная рознь)
2. Экскурс в проект административной реформы тов.Андропова как пример для избираемого проекта
3. Надреспубликанское образование в Закавказье (разграничение компетенции Союза ССР, Закавказского республиканского объединения и закавказских республик = ограничение компетенции республик)
4. Органы надреспубликанского образования (Распорядительный комитет Верховных советов закавказских республик, Центральный комитет Советов Министров закавказских республик, Главные управления союзных министерств и ведомств)
5. Проекты экономического развития единой рыночной базы (возможность проведения экономических реформ в принципиально новом административном образовании)
6. Проекты развития федерации/конфедерации республик Закавказья.

***
Шифротелеграмма

тов.КОЧЕТОВУ

Ваша заявка на внедрение в республиканские органы Армении и Азербайджана офицеров действующего резерва КГБ удовлетворена. Для оперативного управления в Тбилиси направлена группа высшего командного состава КГБ СССР.

тов. Чебрикову
Лично, совершенно секретно, экз.1

Согласно вашему личному распоряжению от **.**.1986, представляю информацию по прибытию руководителей Грузии в Москву
...
**.**. – т.Кочетов. Официальная цель прибытия – проработка вопросов взаимодействия партконтроля СССР и Грузии. Формально подтверждается частыми встречами с т.Соломенцевым
**.** – т.*georgian_KGB_leader_name*. Цель прибытия – к председателю КГБ, министру МВД. Иных контактов не зафиксировано.
**.** – т.Гилашвили*. Официальная цель прибытия – по вопросам Президиума ВС СССР. Имел контакты с рядом партийных деятелей, в том числе единично с т.Романовым, с т.Соломенцевым (вместе с т.Кочетовым).
...

Начальник 9 Управления КГБ СССР Плеханов

Протокол заседания Партколлегии КПК ЦК КП Грузинской ССР.
**.**.1986
г.Тбилиси

... Таким образом, так называемое научное исследование грузинского самосознания является ничем иным, как малоуправляемым рассадником националистов, которые, внешне сохраняя преданность коммунистическим иделам, могут выступить в период правительственного и партийного кризиса.
Разумеется, мы не можем просто взять и закрыть различные ведомственные учреждения. Однако, на наш взгляд, нужно и должно переориентировать грузинскую науку на принципиально иные вещи, например, в области точных наук, прикрывая все это сменой правительственного курса и отсутствием государственного финансирования. Думаю, что технократы из Москвы могут нам помочь в этом деле.
...
Также, полагаю, следует обсудить вопрос о форсировании работы по развитию подготовки нового поколения грузинского партаппарата, согласно докладу товарища Чебрикова.



КГБ Грузинской ССР
12 отдел
Разослать: нет
Нач. отдела *подпись*
Сводка № 19 Н
По объекту "Еж" за "__" _______ 1986 г. на ___ листах
Записывал: *вымарано*
Копий не снимать

...
Еж: – Согласен, товарищ Соколов жестко нам удружил. Пожалуй, следует подождать, вдруг произойдет какой-то жесткий провал военных. Самолет там может какой на Красную площадь сядет, не знаю. Тогда можно жестко обложить маршала и сразу выдвинуть свою кандидатуру. Ну, или мы пока начнем готовить позицию по ряду высших офицеров нашего и соседних округов. На самом деле здесь много можно выставить в нужном свете. Коррупция, землячество, небоеспособность, всевозможные хозработы, ненадлежащее хранение, списания новой техники... Документы с нужными датами подберем, чтобы не сильно подставить Константин Алексеича. Но на это нужно время. Да, хотел спросить, насчет четвертого тезиса, как вы насчет кандидатуры товарища Язова?

В наряд *подпись*

  – Я решил... – с Дена слетела куртка – что вино для дамы, нуждающейся в восстановлении... – и броник – будет лучше, чем этот противный коньяк – рубашка – да еще и испорченный этими саперскими руками – и раненой был почти торжественно вручен гидратор.
  – Не знаю, хватит, не хватит, если что, пошлем гонца за бутылочкой винца, да?

  От общих песнопений Ден отказался, посетовав, что раньше вот голос был, да весь вышел. Но о делах рассказал, надевая рубашку обратно.
  – Ну дела, в общем-то, дрянь. Говоря коротко, денежный приток заканчивается и наш контингент на Аль-Тарфе подлежит планомерному сокращению минимум на половину. В лучшем случае нашу дрим-тим ожидает досиживание до конца контракта, естественно, без боевых выходов, во всяком случае, легальных. Хотя уже в главном ФОБе начали предлагать досрочное завершение по средней выплате. Так что, думаю, и до нас дойдет. В общем, предлагаю скорее долечиваться и возвращаться продавать все, что не приколочено. Ну и желательно побыстрее. Тут просто такое дело...
  Здено немножко помялся, но продолжил:
  – Короче, я разговаривал с Чато, если в течении недели не будет никаких факапов и уйдут те, кто уходит, то я опять сдаю группу тебе – Майорош кивнул Стасу – и он меня забирает к себе в оперативный отдел. Пока по старому контракту, ну а там как пойдет. Могу попробовать потрещать, если кто-то захочет в тыловые крысы, но ничего не обещаю, дураков, кроме меня, не мало. Ну как-то вот так, короче. Слушай, сапер, дай-ка эту свою святую гранату попробовать.

  К моменту, когда Чоу решил перейти Рубикон, Ден оказался как раз на волне расслабляющей хмельной волны, поэтому, развалившись на стуле с закрытыми глазами, он только заметил, как показалось, недовольно:
  – Ну ты нашел время, конечно.
  Хотя сам завидовал, так, немножко. Сам бы он так не смог, наверное. Да и было по чему завидовать, честно говоря.
  – Нам, может, выйти?

Совершенно секретно
ЦК КПСС

В промежуток с **.**.1985 по **.**.1985 во всех крупных городах Грузинской ССР партийными органами зафиксирована неожиданная активизация местных органов КГБ, МВД республики, ряда военных частей.
В ночь **.**.1985 во всех отделах КГБ, МВД на территории республики проведен мобилизационный сбор сотрудников. В течение двух суток сотрудники находились на территории отделов. Вход в отделы был запрещен, включая работников областных и районных исполкомов, телефонная связь отсутствовала.
Правительственная связь была нарушена, с командованием частей правительственной связи связаться в течение двух дней не удалось. Сейчас правительственная связь функционирует, командование частей уклоняется от дачи пояснений.
В течение двух дней патрулирование в городах, помимо подразделений ППСМ, осуществляли части 35-го батальона СМЧМ. Каких-либо пояснений от должностных лиц МВД республики не последовало. При опросе рядовых сотрудников все ссылались на распоряжение исполняющего обязанности КГБ республики.
Ряд воинских частей МО, МВД, КГБ было приведено в повышенную боевую готовность. Расположение 69-й конвойной дивизии МВД покинуло несколько грузовиков с людьми. В настоящий момент их месторасположение не установлено.
...
Просим разъяснений ЦК КПСС.

***

т. Чебрикову
т. Соколову
т. Федорчуку
т. Лизичеву
Товарищи! В свете последних событий становится невозможным наблюдать за развитием контрреволюции в Закавказье, одной из родин великого Союза Советских Республик!
...
На территории Грузии в течение десятилетий (!) процветают повальная коррупция, бандитизм, спекуляция. Засилье грузинского элемента в преступных сообществах давно вызывает тревогу в органах МВД всего Союза.
...
Руководство республики давно уже не предпринимает никаких мер для борьбы с контрреволюцией, при этом всячески скрывая наиболее преступные факты от ЦК партии.
...
Не в силах терпеть ухудшающееся положение дел, ряд товарищей, верных членов партии предлагает осуществить план мероприятий, затрагивающих изменения в управлении республикой, в том числе изменения формы управления де-факто.
...
Пока что мы просим вас, как наиболее влиятельных партийцев, вместе с тем имевшими опыт военного и партийного руководства, прошедшего Великую Отечественную войну, о принципиальном согласии и поддержки изменений в грузинском руководстве.
...
Ряд действий, недавно осуществленных правоохранительными органами республики, символизирует нашу готовность защитить дело революции не просто словами, но и делом, а также гарантирует верность и правильность наших принципов.
...
С коммунистическим приветом
Верные делу Ленина работники КП Грузии, офицеры Советской Армии, сотрудники органов государственной безопасности, внутренних дел.

*пшш* Да, мы вас слышим. Не звоните сюда больше. *пшш*

  Ден признательно кивнул головой, от всей своей широкой души затянулся никотиновым чупа-чупсом и, разумеется, сейчас же закашлялся, чуть сигарету не выплюнул. Откашлявшись и отдышавись, он стал затягиваться уже нормально, но все равно он с виноватым видом пожаловался:
  – Бля, с фронта не курил, уже и забыл, как надо.
  Какое-то он так и просидел с закрытыми глазами, изредка дымя сигаретой. Казалось, все речи он прослушал мимо ушей, однако приоткрыл один глаз и с неодобрением сказал:
  – Да ты, Клоп, я смотрю, и так уже датый. Иди лучше пивом залакируй, да шлепай баеньки. Не хватало еще из-за херни погореть после сегодняшнего. Че ты, первый, что ли?.. Ой, бля, идти надо. Щас меня будут очень сильно любить за всех нас, грешных.

***

  Как, в каких позах и с каким количеством любили старшего оператора Майороша, никому на базе, кроме, понятное дело, его самого, ведомо не было. В теории хотя бы. Но вид у него бы страшный, этакий нахохлившийся воробей с ядерным чемоданчиком, который только беспрестанно шепчет под себя, что-то созвучное со словами "мать", "дерись", "это не наши", ну и так далее. Кое-как он раскидал снаряжение вокруг своего койко-места и просто забился спать на сутки.
  А проснулся он какой-то весь ленивый, мягкий и податливый. Конечно, он нарезал типичный задачи дня типа "почистить оружие, проверить транспорт, доложить обязанности дневального", но как-то пресно, не выскакивая из штанов, типа, смотрите, какой я царь во дворца и важный начальник. Более того, за оружие свое, выбывших товарищей и погибших противников он взялся сам, с буддистской безмятежностью орудуя шомполом.
  А потом, как выяснилось, он решил заняться физическим саморазвитием. Довольно часто, по сравнению с прошлым временем, его можно было встретить на импровизированной спортплощадке, правда, природу таких метаморфоз выяснять было бесполезно. Бегать даже стал. Куда мир катится.

***

  Как врио любимого и обожаемого командира, Ден был, в общем-то, в курсе всех дел. И знал, кто от чего лечится. И персонально за Кошку Дену было досадно отдельно. Его вообще от боевых ранений женщин и детей зачастую корежило, как от чего-то противоестественного. А когда еще и такое ранение. Пф, бр-рррр, короче говоря.
  Наверное, это и перевесило, когда он согласился на предложение Лорда.
  Вообще-то он зашел на кухню спиздить у товарищей кружку кофе, но его так затянул процесс, который исполнял сапер, что он встал и наблюдал за этим священнодейством с одеревенелым лицом.
  – Угу. Так это ты че, пацанам что ли рожаешь? Мда. Просто мда. Ты как германец, зачем не заебаться, когда можно заебаться. Ща. Следите за руками.
  Ден вышел на несколько минут, а вернулся уже голый по пояс, с виду немножко раскачавшийся (ну, по мнению самого Здено), с рубашкой, курткой и бронежилетом. Достал из трофейного мини-бара бутылку вина, поставил рядом и развернул куртку. Под курткой оказался самый обыкновенный гидратор. Ну и дальше все, кто хотел, догадались сами - Майорош банально перелил содержимое в гидратор со словами:
  – Коньяк ты уже запорол, а Кошка, наверное, будет вино, вроде она не шибко пьет, в отличие от нас.
  Дальше тоже просто: Ден последовательно надел на голое тело не шибко располневший гидратор – все-таки не три литра, а меньше одного залили, потом рубашку, броник и куртку. Предполагалось, что в госпиталь придет горбатый оператор. Ну а кому щас легко?
  – Ну че, поехали? Блин, надо, было, наверное, льда туда закинуть, да?

  Тяжело. И морально, и физически. Физически – понятно. Дорога трудная, дорога болотная, булыжником не мощеная. Дорога молчаливая. И от этого тяжело морально. Разве Вацлавс что-то делает неправильно? Он ведь все делает по логике вещей. Даже по логике учебника по общей тактике. Но откуда тогда такое сопротивление? Да, методы, пожалуй, слишком жесткие, не очень дружелюбные. Но ведь сейчас и методов других нет. Тут уже банально вопрос выживания стоит. И даже не Советской власти, а самому бы ножки в этих болотах не протянуть. А бойцы все какие-то выборы хотят. От Латвии до севера России с этими выборами протопали. А потом беззащитного китайца на штыки. Винтовка для них, лапотных, власть. А все голосовать тянутся, будто сразу раз – и цивилизованные.

  – Отряд, стой. Передать по цепочке. – уже задыхаясь, приказал Фрайденфельдс. С наслаждением сбросил карабин и оперся на него, уперев приклад в мягкую землю. Даже глаза прикрыл, настолько Вацлав устал, не то от своих мыслей тяжелых, не то от усталости. Не железный. Такой же. Просто знак на груди и кольт в кобуре. Да права, данные уставом да партией. Прострелят пузо - и не будет ни прав, ни кольта.
  Благо, сейчас права еще есть, и, отдышавшись, краском не пренебрег им воспользоваться:
  – Передать по цепи – командиров, комиссара, головную заставу – ко мне. Курить пока запрещаю.
  Надо было, пожалуй, разобраться, что делать. И, хотя у Фрайденфельдса ответ на этот вопрос, и даже дальнейшие, был готов, он решил спросить мнение у подчиненных.
  – Что делать будем, россияне? – Вацлав даже позволил себе улыбнуться, хотя улыбка и вышла усталой.

  Хлюпая сапогами по топкой, проваливающейся земле, приминая рыжую траву, вперёд протиснулись Тюльпанов и Ерофей Агеев. Остальные бойцы с облегчением остановились: кто присел на кочку, кто стоял, опираясь на палку, кто настороженно вглядывался в чёрный силуэт моста в просвете между елями над сизо-стальной речкой. «И курить уж не кури…» — расслышал Фрайденфельдс чей-то недовольный голос из-за спин.
  Тюльпанов всем видом показывал, что мнения по поводу того, что делать, не имеет: этот пожилой питерский слесарь здесь в лесах вообще чувствовал себя неуверенно и с предложениями лезть не спешил. Ерошка же, ухмыльнувшись, сразу заявил:
  — Чево делать? Мост переходить надо, известно. Наше счастье, что они заставу тут не выставили.
  Из головы цепочки тем временем к Фрайденфельдсу подошли Илюха и Расчёскин.
  — Никого не видать там, — коротко сообщил Расчёскин.
  "Че ты лыбишься, черт нерусский?" – подумал Мухин, хмуро глядя на командира. – "Россиянин, тоже мне нашелся..."
  – Соваться дуриком глупо, – пожал плечами матрос. – Надо разведку отправить опять. И это... в Озерки сами тоже соваться наобум опасно. Давайте, может, на дороге поближе к селу поймаем кого и спросим, где кто и чего слышно.
  — Мост надо всем перейти, — настойчиво повторил Ерошка, оглянулся на мост и шмыгнул носом. — На другом берегу когда будем, там и разведку отправим. А тут ждать не годится. Мож, они уж собираются здесь пулемёт выставить? Я б выставил, — подумав, добавил он.
  — А откуда ты знаешь, что они там уже? — подал голос Тюльпанов. — А если на станции наши до сих пор?
  — Тогда и гутарить не о чем, — с видом бывалого пренебрежительно скосился на него Агеев. — Тогда и вреда не будет, коли перейдём.
  – А если проглядели кого? Если у них секрет у моста? – спросил Мухин. – Надо кого-то вперед через мост послать.
Подумал и добавил.
  – Да че там, давайте я пойду.
  — Нет там никого, — сказал Расчёскин, как обычно, немногословный.
  — Мы почти к самому ему подошли, никого не видели, — добавил Илюха. — С другой стороны разве…
  – Ну никого так и хорошо, – улыбнулся Мухин, махнув чубом. – Лучше проверить, чем всем подставиться.
  — Оно так… — согласился Илюха. Повисло молчание. Расчёскин, уперев винтовку прикладом в землю, выжидательно уставился на Фрайденфельдса. Тюльпанов с Агеевым тоже обернулись на него.

  Фрайденфельдс хотел было съязвить отделенному, мол, какое у вас подкупающее своей оригинальностью решение, но честь его умственных способностей нечаянно защитил матрос, переключив внимание на себя. Ну хоть кто-то здесь еще думает.
  – В общем, положение такое. Люди устали – сами видите. Скоро темнеть начнет, бродить по лесам ночью – такое себе удовольствие. Тут пока еще не понятно, что с проходом, но пока что свободно. В общем, я к чему. Есть вариант один: выставить пост, наблюдать за мостом, заночевать здесь, хотя бы в том ельнике, засветло разогреть еду. Британцы, или кто там щас, вряд ли будут высовываться дальше реки. Дожидаемся утра, перед рассветом, еще в темноте, переходим реку. И дальше дневным переходом выходим к Озеркам либо обходим их. Удалимся за день - и будем короли, хотя бы можно будет спокойно выходить к железке и идти до наших. Либо переходить сейчас, тогда иностранцы могут нас ночью достать. Либо даже сейчас же попытаться дойти до Озерков и хотя бы выяснить обстановку. Но, повторюсь, люди устали, да и ночевать придется на той стороне. В общем, варианты такие. В любом случае, эта ночь и следующий день будут самыми напряженными и опасными, скорее всего. Что думаете?

  — Мост надо переходить сейчас, — упрямо сказал Ерошка. — Не успеем оглянуться, на мост тут ихняя целая рота придёт, а не рота, так взвод. И чево тогда? Под пули лезть? А с той стороны такой же лес, можно там заночевать.
  "Достать нас ночью и тут могут. Но нам же в любом разрезе на ту сторону, так чего тянуть?" – хотел сказать Мухин. Но не сказал. Он помнил, какую вчера подлую агитацию развели братья Агеевы возле костра. А что... что если они ночью хотят к интервентам убежать и сдаться? Ерошка – жадный, прижимистый мужик, а только что на хуторе, Мухин запомнил, выбросил жестянку с остатками щей. Потому что думает, что уже ночью сдастся, а там-то его накормят досыта. Уж больно он на ту сторону торопится.
  – Командир прав, – сказал Мухин. – Ежели перейдем и срисуют, то по темноте обложат и к речке прижмут. А на эту сторону по мостку еще попробуй сунься, хучь ротой, хучь целым полком. Надо за мостом понаблюдать – это да. Но перейти можно и утречком.
  — Здесь-то ночевать сподручней, — согласился Ерошка. — Безопасно, оно верно. А только вот встретят нас здесь на мосту завтра англичане, отрежут нам дорогу. И чево? В лесу куковать будем, как те ходяшки?
  – Значит, отойдем и в другом месте переправимся, – пожал плечами Мухин. – Все лучше, чем если утром к реке прижмут.
  — Другое место ещё найти надо, — проворчал Ерошка, хотя ещё одно место для переправы они уже видели — мост на тракте, который отряд миновал несколько часов назад.
  – Перейдем мост сейчас – надо будет еще на той стороне углубляться и пробираться. К черту. Выставим пулемет против моста, к ним пару человек, будут контролировать мост по очереди. Сейчас ночевка. Подъем - за два часа до рассвета. За час – отряд уже должен быть готов к выходу. Если будет враг – рассредоточимся и атакуем в темноте, когда уже сильно будет хотеться спать, с пулеметом у нас будет преимущество. Если врага будет много – тихо и незаметно отойдем к тракту. За следующий день мы уже должны сделать переход до Озерков и дальше, по ситуации. Задачи ясны?
  Почти всю свою речь Фрайденфельдс довел с закрытыми глазами, покачиваясь на ногах – и сам устал, что уж там говорить.
  — Ясны, ясны, — недовольно буркнул Ерошка.
  — Ёлки зелёные, — прокряхтел Тюльпанов, рассматривая те самые зелёные (хотя сейчас, в вечернем свете пасмурного дня скорее тёмные) ёлки, в которых предстояло ночевать.
  – Ну и славно. Командирам отделений, расставить посты. Курить разрешено. – Фрайденфельдс открыл глаза, подхватил карабин и пошел навстречу идущим, проверять, никто ли не таит какой раны или портянки сбитой.

  Бойцы, услышав про привал, немного воспряли духом, побрели продираться через мокрый, колючий и тесный ельник в поисках хоть сколько-нибудь удобного места для ночлега.

  Кто-то, наверное, думает, что лежать в обороне, пока остальные воюют, вообще в кайф.
  НИФИГА!
  Ты весь потный, нервный, сзади тебя что-то взрывается, очко жим-жим, и хрен его знает, куда смотреть. А что вообще у них там взрывается? Какого хрена? У нас ведь и гранат ни у кого в укладке не было!
  Прежде, чем Ден успел предпринять уже какие-то действия, Эйты(дисюдана) уже успела доложиться в своем фирменном стиле, что волосы успели встать дыбом и поседеть в самых не скромных местах. Вот кого, значит, гранатой бахнули. Кажется, это где-то уже было.
  Здено даже растерялся и с испугом посмотрел на Муравья, прежде чем понял, что надо опять брать на себя все дело. Будто тот мог хлопнуть его по плечу и сказать что-то типа: "Давай, работай, че ты как этот самый". Хотя, конечно, и не понадобилось – все-таки мозг соображает относительно быстро, и, хоть и с испуганным взглядом, Ден взялся за гарнитуру:
  – Группа, статус. Свое состояние, состояние раненых, доложить о противнике. Доктора - оба в здание, врачевайте давайте, сбор раненных у ворот. Всем боеспособным - взять под контроль здание, периметр. Хватайте все, что есть, помогайте грузить раненых. Готовимся к эвакуации, если не найдете эту мяучащую херню, то и в рот ее драть. Муравей – подбери Расти, подгоняй грузовик жопой к въезду. Можешь оставить мне пулемет.
  Ден встал, оставив гранатомет, и потянулся. Чет ломит всего. Походить бы, да особо не походишь – контроль дорог пока еще оставался на нем. Разве что первого трупешника обыскать можно еще. Можно было бы и до зеленки сходить, но, честно говоря, стремно. Надо, кстати, магазин поменять.

  Отлично. Начальник пользуется своим правом переложить самое хреновое поручение на подчиненных. Средневековые принципы казни гонцов с плохими вестями и поощрения гонцов с хорошими в двадцатом веке никуда не делись. Даже не шибко изменились, можно сказать.
  Александр глубоко вдохнул и выдохнул, как перед госами. В принципе, вариант позвонить Самарину не самый плохой. Про генерала, пожалуй, было слишком. Но все равно...
  – Хорошо. - с решимостью идущего на смерть сказал лейтенант. – Но он тоже будет спрашивать, какие меры приняты уже сейчас. И от нас, и, наверное, по вывозу трупов. Как мне ему сказать? Тащ сташ летнант, где здесь телефон городской?

  "О, давай, ты еще полечи, поп коммунистической религии." – со зла подумал Вацлав, усиленно вытирая лицо. Вода вроде и помогала, но все еще нет. Взводный был все еще горяч, как ствол пулемета, и, распрямившись, посмотрел на комиссара с вызовом. Так что следующие слова были еще понятны:
  – Да пусть хоть задницу ими вытирают. Надо было их там шомполами выдрать всех подряд, лучше бы вообще молчал. Шинель отдай мою. И пистолет.
  Фрайденфельдс опять согнулся и стал еще сильнее вытираться, словно новобранец перед обедом. Вроде начало отпускать. И вместо пустой бессмыслицы пошли мысли.
  – Девка, говоришь... Поговори с ней, постарайся точно разъяснить, откуда. Я просто все думаю, не хочу я к станции выходить. Мы там все равно не прорвемся. Я думаю, надо выходить в другом месте. Недалеко от станции деревня еще, Малые Озерки, кажется. Там можно, думаю. Хотелось бы напрямую к ней выйти. Можно, конечно, и к станции, а потом к деревне. Но лучше перестраховаться. Ну и отпускать пока не будем. С нами побудет какое-то время. Все остальное – по порядку. Все ясно?

  Не. Они, по ходу, действительно не понимают, с кем связались. Бойцы решили довести взводного до бесконтрольного, бессмысленного и беспощадного отстрела.
  Отвратительное паясничество первого Вацлавс, на собственное удивление, стерпел, хотя лицо выразило предельное отвращение. Но, блин, второй... В общем, молодец. Добился своего.
  – Несправедливо? – Фрайденфельдс аж задыхаться начал от возмущения. – Несправедливо?
  Комвзвода в один прыжок оказался у Ульянина и взял его за шиворот. И сразу же повел, столь быстрым шагом, что у красноармейца ноги начали заплетаться. Он даже не успел обозначить сопротивление, как командир подвел его к Живчику и стал прямо-таки тыкать, как котенка, прямо в повязку:
  – Это справедливо?! Справедливо, тебя спрашиваю? Ты, значит, за народные денежки печешься, пока твоих товарищей убивают?! А если бы кого-то насмерть пристрелили? А если бы кто-то со второго этажа гранату кинул? А если бы вместо моего приклада сзади китаец со штыком оказался бы? Справедливо было бы? Справедливо? Ну, говори, правдолюбец, мать твою драть! Ааай!
  Вацлавс со всей силы швырнул воротник в сторону, так что Ульянин, наверно, упал, если не полетел на землю. Но латыш уже не успел заметить, так как развернулся на месте и, хотя и смотрел на оставшуюся пару, слова были полезны для всех:
  – Вы, что ли, до сих пор не поняли, в какой заднице оказались? Вон там – указательный палец выбросился в сторону – англичане. Вон там – то же. А вон там – болота. Голосовали они за что-то там, охуеть. Вы в армии, ребята. Вар-ми-и! В армии есть порядок, а когда мы в такой жопе, что, кроме нас, нет никого, только убить все хотят, порядок тем более должен быть. Ну увидел ты вора, ну подойди, доложи, ну ты же сам, зараза, голосовал. Ну почему у вас в головах вместо элементарных вопросов войны и как на ней выжить, всякое барахло? Ну мы же не на передовой даже, нас через час, может, резать будут. А вы...
  Фрайденфельдс закрыл лицо руками и приглушенно взвыл. А когда убрал их, ты было видно, что лицо уже красное, что он действительно задыхается. Дальнейшее было уже тише, словно из последних сил:
  – Подавитесь своими деньгами и катитесь на все четыре стороны. Может, белякам такое говно сгодится. Лучше бы пулю там пу... – комвзвода не договорил, а махнул рукой и побрел прямо к реке. Мысли неслись по голове, словно лошади, даже не за что было уцепиться. Надо бы освежиться. А то действительно голова сейчас вспыхнет.
  Последние слова были лишними, да и не правдивыми. Просто уже стало обидно. Простейшие, на его взгляд, вопросы вызывают прямо-таки непреодолимые затруднения. Может, Вацлавс действительно сильно гнет палку, но ведь так, как они поступают, совсем нельзя. Почему же не получается-то ни черта?

  Заслышав вести про челнок, Ден затосковал. Затосковал он уже так, по привычке, на самом деле он уже практически свыкся с тем, что денежного и статусного повышения ему не светит. Бесоёбил он уже скорее от безделья. Здено, конечно, не дурак полежать и потащиться, но за недельку начало надоедать.
  Вот и сейчас он, присвоив случайно нашедшуюся банку зеленой краски, предназначенной, видимо, для камуфлирования всего подряд, тщательно вырисовывал на автобусе надпись "ДЕТИ". Конечно, двадцативосьмилетнего идиота тяжело назвать ребенком, зато хоть какое-то веселье. Автобус все равно взяли у местных, им и отдавать, пусть они с этим металлоломом и возятся.
  К сожалению, он не успел дорисовать надписи на всех сторонах до прибытия транспортника, так что Ден просто заорал на всю округу:
  – Лапка!!! – погонять Стефана во множественном числе Майорош отказался ввиду абсолютной нелогичности при необходимости склонения существительного. – Мясо привезли!!! Иди братву щупать!!!

  На обратном пути, когда Ден уже собирался встречать прибывших сам, его поймал свежевысадившийся пока еще будущий командир и незатейливо представился. Здено оценил его зорким глазом – человек вроде ничего, раз лезет с такими вопросами, но с виду хлипковат физически. Видать, их там на зонах совсем не кормят. В общем, Ден буркнул хоть и недовольно, но беззлобно:
  – Все, что горит. – и пожал тому лапу. – В штабе был? Собирай людей, я щас подойду.
  Мнение о личном составе он не то чтобы пропустил, но не воспринял по полной. Месяц пребывания позволял ему не принимать авторитетов и оценивать всех критически.

  Пока все еще не командир распинался, Здено прошелся вдоль строя, глядя каждому в глаза. Эпизод, конечно, достоин второй части "Цельнометаллической оболочки". Впрочем, особенно карикатурно тут выглядел Ден: кроссовки на босу ногу, в руках планшетка-атавизм, штаны от нателки закатаны, так что можно увидеть на ногах зеленое пятно и дырки от ранений, рубашка тоже погрызана, попачкана, но дырки посередине тоже свидетельствовали о насильственном происхождении. Жалко, броник тот выкинул. Щас бы повесили где-нибудь у входа с надписью: "Оператор, не забудь надеть бронежилет при выезде на блядки". Ну или какой-то такой.
  Народ, конечно, странный. Наверное, привычка считать, что все новые хуже старых, что в армии, что на фронте, что здесь. Но блин, дам прямо хочется взять руку и отвести покормить. Та же Морган, конечно, не была раскачанным мутантом, но, во всяком случае, хотя бы старше девчонок. Да и Дена смогла оттащить, когда ему прострелили правую заднюю ногу. Треть контингента вообще прямо натуральный "контингент". Ладно хоть не блатные. Впрочем, ладно. Будем спеваться.
  – Еще чего не хватало – это Ден про замечание насчет дам. Доля правды в последующих словах его тоже была, но он все-таки решил таким образом устранить намечающуюся несправедливость. – Будут работать, как все, не хватало на моей базе нытья о руководительском произволе и лишении бонусов за боевые. Никто их сюда насильно не тащил, будут работать по полной. И вообще, я лучше с ними в окоп сяду, чем с местной рваниной.
  Итак. Добро пожаловать в забытую всеми богами дыру под названием "Передовая база района Вега". Я – через пять минут не исполняющий обязанности командира, а заместитель командира нашей достославной группы Здено Майорош. Можно Ден. На нашей базе есть ряд правил. Общее – никакого алкоголя, никакой порнухи, никаких наркотиков, никаких азартных игр. Правило про алкоголь нигде не работает, но если будут проверяющие, вы должны просто знать. Все прочее блядство – за пределами базы. В город выезжать лучше не поодиночке, с обязательным извещением командного состава. Съездил у нас один месяц назад, до сих пор найти не могут. Все остальное вроде общеобязательное, должны уже знать. Сейчас – в штаб, получить там всякие пропуска, расписаться в книжках, дальше обустраиваться, получить и подогнать снаряжение. Распорядок и план базы на стенде у штаба. Сегодня разгружаемся, получаем шмотье, вливаемся в коллектив. Завтра – отработка действий при тревоге, при передвижении, ну и всякое прочее такое, проще говоря, сколачивание подразделения. В основном, теоретическое. За сим все.
  Ден открыл планшетку, достал оттуда пару бумажек, убрал их в карман и протянул планшетку уже командиру со словами:
  – Так всякое разное, карта, формы докладов, перечень имущества, в общем, херня всякая. Ну все. Отряд сдал.

  Вацлавс рывком обернулся на пистолетные хлопки, но было уже поздно. Он попеременно смотрел то на еще подвывавшего китайчонка, то на матроса с одеревеневшим лицом, даже челюсть нижняя немного затряслась. Казалось, так и упадет в бесчувствии, как институтка, но латыш только сглотнул и прошипел:
  – Распоряжение выполняется всеми, комиссар.
  И с чрезмерной силой толкнул винтовку Илюхе.
  Наверх не пошел, подниматься не захотелось, а вот в комнату с печкой зашел. Посмотрел на мертвого китайца, на живого, как на мертвого, ничего никому не сказал. Подобрал только обрез, немножко обтерев его об штанину покойника. Оттянул затвор и легким движением руки сбросил гильзу. Посмотрел в магазин задумчиво-философским взглядом, дослал затвор и медленно вышел на крыльцо последним.
  Там опять начинался ералаш. Кто-то ругается, очередной китаец снова вопит, кто-то ржет. И даже Пярн, заботливо поднесший потерянную фуражку (даже гармошку с бескозыркой мухинские не забыл, понес ему), в этот момент раздражал. Нахлобучив на глаза головной убор, Вацлавс стал ходить медленный шагами, левой рукой он начал тереть переносицу, пытаясь одновременно и сосредоточиться, и расслабиться. Оказывается, тяжелый это труд, быть пехотным краскомом. Хоть в милицию просись. Тут бы свое моральное состояние удержать.
  А идея, к слову, хорошая.
  Вацлавс резкими шагами подошел к китайцу, который все не заткнется, и заткнул его сам. Вскинул руку с обрезом и выстрелил прямо в лицо.
  Брякнул обрез по крыльцу. И, в это первое мгновение всеобщей тишины достаточно громко прозвучала тихая команда:
  – Построить отряд.
  Кто-то что-то сказал. Или вздохнул. А может, все молчали, а Фрайденфельдсу показалось. Но он все-таки крикнул:
  – Построить отряд!

  – Я погляжу, у нас тут не отряд Красной, Рабоче-Крестьянской Красной Армии, а какой-то анархистский променад! Чово хочу, тово и ворочу! – Фрайденфельдс злобно передразнил свой вологодской говор, курсируя перед строем. – Хочу – на штыки поднимаю, хочу – мародерством занимаюсь, хочу – кулачные драки устраиваю. Это во время боя-то! Что нам китайцы! Мы же все ветераны! От немцев мы не драпали! Царизм свергли, теперь и море по колено! Молчать! Молчать и слушать!
  Фрайденфельдс снял фуражку и провел головой по бритой голове, вытирая пот.
  – Для больных, тупых и убогих поясняю. Контрреволюция при поддержке интервентов уже прорвала наши позиции. И, вероятно, уже заняла Обозерскую. И положение наше не безоблачное. Социалистическое отечество в опасность, если кто забыл! Но мы... вы все – бойцы регулярных частей Красной Армии. Вы все обязаны соблюдать строгую армейскую дисциплину. И я, как старший краском, буду наводить ее железной рукой! Думали, в лесах отсидимся?! Хрен в стакан! Будете терпеть, пока не выйдем в расположение действующих частей. Хоть до Вологды!
  Вацлавс тряхнул рукой, словно демонстрируя ее железность все желающим.
  – Таким образом... в целях укрепления воинской дисциплины приказываю. Первое – руководство всеми красноармейцами, прибывающими в отряд, возлагаю на себя. Комиссаром отряда является боец Мухин. Для управления командиром первого отделения назначаю красноармейца Агеева, второго отделения – красноармейца Тюльпанова. Это, сталбыть, наш командный состав. Каждый красноармеец должен четко исполнять приказания комсостава.
  Второе. За неисполнение приказа – расстрел. За уклонение от выполнения приказа, за уклонение от обязанностей службы – расстрел. За попытку побега на сторону противника – расстрел. За самовольные преступные действия – расстрел. За мародерство – расстрел. За укрытие драгоценностей, укрытие важной информации, покрытие виновных – расстрел. Если командиры отделений допустят преступный вред – расстрел. Расстрел будет проводится личным составом отряда по моему распоряжению.
  Есть у кого свое особо ценное мнение? Пожелания, просьбы? Комиссар, может, я чего забыл? Так, подожди.
  Сейчас. Командир отделения Агеев. Взять шесть человек, выставить боевое охранение с трех направлений, которые не прикрывает пулемет. Комиссар Мухин. Обеспечить сбор оружия, патронов, обуви, припасов, ценностей. Опиум, если у них тут остался. Все подсчитать и доложить. Организовать обед, будем здесь организовывать дневку. После всего доложить мне о произошедшем. А вы, трое... – Фрайденфельдс зыркнул на дерущихся так, словно хотел их застрелить взглядом – Ко мне, сдать все ценности и доложить. Я вам устрою, бля, Советскую ревизию. Да, дополнительно сообщаю – все ценности: золото, дензнаки и все прочее – подлежат сдаче мне и будут описаны. За сокрытие хоть рубля – ну вы поняли.
  Фрайденфельдс повернул голову к покойнику и, не смотря на строй, закончил уже совсем тихо:
  – Разойтись, исполнять приказание. Трупы уберите тоже.
  Об голову его, наверное, можно было уже умыться, а от щек – прикурить.

  Валентайн стоит в строю сержантов правофланговым. Смешно, наверное, со стороны. Уайт и Миллс, конечно, тоже не великаны, но все-таки повыше. Оба в форме. Стоят почти как по картинке с устава. И Валентайн такой, в гражданской куртке, с двумя стволами за плечами, руки на них лежат, будто не солдат, а местный богатей на охоту выбрался, смешной такой. А все-таки такой же солдат. Штаны такого же цвета. Ботинки той же кожи. Жетон в кармане.
  А все-таки не такой. Не совсем. Стоит, смотрит, не на капитана, а прямо в стремительно темнеющее небо. О чем ты думаешь, штаб-сержант? Что видишь там важнее того, что ты молодец и вообще стоящий мужик? Что заставляет тебя пренебречь воинской дисциплиной под неодобрительным взором командира.
  – Хоть бы небо рассеялось завтра, штурмовики бы хоть прислали. – говорит тихо Валентайн одновременно с последними словами капитана и орет уже после них, впрочем, не страшно и не сильно, – Разойтись!

  Сержант – становой хребет армии. Сержанту положено знать все обо всем обо всех. Сержант должен быть способен командовать взводом, обслуживать хоть какую-нибудь технику и вести учет всего, что ему поручат вести. В общем, почти как офицер, только не офицер. Так что баловать свою желудок сержанту, да еще и с приставкой "штаб-" некогда.
  Валентайн скидывают куртку и левую каску, автомат с карабином, и даже пистолет прячет под кителем. В одно мгновение он смешивается с серой массой, только и выдают, что заплатка на голове, да затершиеся, почти однотонные знаки различия. Последний раз его подмечают, когда видят, что Вудроу слишком быстро расправляется с такой вкуснятиной, вгрызаясь в мясо, как в нацистскую глотку, да усиленно чавкая, не поспевая соблюдать приличия за столом.
  Некогда балдеть сержанту. Он плавает меж столов с блокнотом и карандашом, выспрашивая и про потери, и про раненых, и про матчасть, и вообще за всю жизнь свою в течение суток. Некоторые поначалу отмахивались, слишком быстро расслабившись, но вид бессердечного, безэмоционального сержанта, сверлившего затылок взглядом, расслабиться не давал.
  Потом Валентайн засел в углу, безостановочно чиркая в блокноте, лишь прерываясь на починку карандаша штык-ножом. Список личного состава, полностью и пофамильно по отделениям. Убитые и пропавшие без вести пофамильно. Раненные пофамильно. Материальная часть и потери в ней. Вроде бы все указано, но у Вуди просыпается, что называется, вдохновение. Ему хочется написать что-то еще, и с полминуты он сидит, грызя кончик карандаша.
  Вот он выводит: "Итоги боев за истекшие сутки". И понимает, что он ничего не помнит. Ничего существенного, по вопросу. Не помнит, сколько подбито танков, сколько выставлено мин, сколько уничтожено пехоты. Кровь, грязь, трупы – вот это все, перед глазами. А так... Рука тянется уже зачеркнуть строчку, но Валентайн останавливается. Прикидывает так, этак. И, цыкнув языком в духе "да и так сойдет", пишет: "За сегодняшний день противник с превосходящими потерями в людях и технике остановлен на всех участках боевых действий группы". Вроде бы сухо. А с другой стороны, найдите хоть кого-нибудь, кто переживет все это и скажет лучше?
  Итоги получились короткими, и Вуди недоволен. Муза требует что-то еще. Так что он пишет: "Отличившиеся в боях". Тут все просто. И Панде, извиняюсь, пулеметчику отделения рядовому Уиндеру за всю хуйню. И сержанту Уайту. Дженкинсу, который гранату в танк запулил. Флоресу, который не отошел от пулемета. И Саммерсу, несмотря на то, что он немножко накосепорил. Теперь уж, видимо, никто ему за того козла не предъявит...
  Валентайн оценивает список и теперь он удовлетворен. Теперь листок выглядит солидно. А то, что нет указаний, за что именно – пусть уже штабные бумажки сочиняют. А Валентайн никого лишнего не вписал. Даже себя не вписал. Еще чего не хватало. Вудроу вырывает листы с докладом, но сдаваться не идет. Стучит грифелем по карандашу, но не пишет. Вздумалось штаб-сержанту письмо домой написать, а то последнее письмо из Меца отправил. А писать-то и нечего. Матери что напишешь – жив, здоров, кормят хорошо. В кино вон водят. Немцы пачками сдаются. Можно было бы написать отцу, он бы, конечно, понял. Да раскроешь разве душу так, чтобы пропустила военная цензура? В общем, так и остался листок пустым, разве что с точками карандашными.

  – Капитан, сэр. – напугал офицеров Валентайн, стукнув каблуками, – Лейтенант, сэр, разрешите. Отчет за сутки. Разрешите идти.
Валентайн не спрашивал. Развернулся на месте и пошел восвояси. Надо, пожалуй, перекурить. Настроение уже никуда что-то.
  Вышел на улицу, как был, без куртки, без шапки. Первым делом вытер лицо снегом. Какой-то здесь снег другой. Чистый. На передке он другой совсем, пороховой. В рот возьмешь – хуже морской воды. Тут полегче. Можно, наверное, будет набрать, растопить и с утречка помыться. Куртку на замену достать. А то как чушка какая-то.
  Закурил. На полный, точнее, забитый желудок табак идет хорошо, даже бросать курить не хочется. Одно плохо, рядом никого нет. Перекинуться хоть парой бестолковых фраз. А то мысли в голову лезут, лезут. Будто они пищат в голове, встревоженные разрывами снарядов и рикошетами пуль от черепной коробки. Что делать, как поступить... Взгляд ловит козлину эту глючную. Вряд ли его видит кто-то еще. Ну и хорошо. Значит, козлина сможет смотреть только на Валентайна. А он медленно тянет сигарету и щурит глаза с чувством собственного превосходства. Какая-то злобно-хитрая ухмылка на лице у сержанта.
  Нервы... душа какая-то. Тут, блять, немцы со всех сторон прут, завтра опять воевать. А ты все в душу смотришь. Завтра разберемся. После боя. Валентайн зажимает двумя пальцами окурок и складывает руку пистолетиком. Пистолетик целит прямо в своего подопечного. А кто же он? Или что теперь, раз глюк, призрак, так теперь кланятся перед ним. Это уж дудки. Помер – ну и катись отсюда в свое загробье. А не помер – добьем. Потом догоним, и еще раз добьем. Большой палец руки складывается, как курок, и еще не потухший бычок вылетает из рук.
  Бам. Все.

  Валентайн опять проплывает меж столов и пропадает из виду на совсем. Пользуясь почти всеобщим балдежом, он успешно проникает в помещение, отведенное под инженерку. Конечно, мотки проволоки и сломанные кирко-мотыги его не интересуют. А вот земленосные мешки – то, что нужно. Не зажигая свет, он раскидывает их прямо по полу, создавая вполне приличную для солдата бродяжью ночлежку, даже на подушку хватило. И искать если начнут – заебутся. Сегодня и без него справятся, а не выспавшимся завтра воевать будет трудно.
  Вуди улегся. Уже лежа поковырялся в карманах, достал таблеточки. Не те, которые бодрят, а наоборот. Одновременно выпал листочек с адресом Инес. Улыбнулся, сложил лист пополам и переложил в нагрудный карман. И так и уснул, с улыбкой.
  А с остальным завтра разберемся.

  Есть предел человеческой твердости, но нет предела человеческой тупости.
  Эту мысль, пожалуй, стоило бы отлить если не в бронзе, то хотя бы в чугуне, или ставить там эпиграфом, если Фрайденфельдс стал бы важным государственным или партийным деятелем. Но пока Фрайденфельдс всего лишь простой компульвзвода, и даже в партию только заявление подать успел. И сейчас он испытывал первую часть мысли из-за второй ее части.
  Дезорганизацию, глупые потери личного состава, всякий прочий хаос он еще как-то терпел. Но текущую картину, когда сейчас, в ходе боя, пусть против не ахти какого противника, но все-таки боя, когда товарищей твоих прямо убивают, кто-то, уже даже неважно кто, в открытую проявляет свой шкурную сущность... Возможно, Вацлавс стерпел бы и это, если бы все случилось без него, а его уже уведомили бы по факту. Но сейчас уже все. Сорвало клапан, как у паровоза.
  Вацлавс убрал пистолет в сумку, неожиданно развернулся, сделал пару шагов к Илюхе и, пока тот куда-то увлеченно целил, выхватил у него винтовку, чего тот ожидать никак не мог. Постоял секунду, смотря на нее, снова дал разворот и твердыми шагами подошел к дерущимся, перехватив винтовку и случайно отдавив ногу убогому китайцу. И беззвучно, с ходу, начал охаживать красноармейцев прикладом по спинам, по головам, по всему, по чему доставал. А в голове только дикий крик фельдфебеля из учебной роты, приговаривающего с рыком: "Прикладом бей!.. Прикладом бей!.. Прикладом бей!.."
  Довели до греха. А ведь Фрайденфельдс предупреждал.

  Чертовщина какая-то. Так и знал, что все пойдет... не так. Через задницу. Красноармейцы, мать их. Неотесанные дикари, решившие, что раз есть винтовка, то можно творить, что хочешь. Никакой дисциплины, никакой организации. Все разрушить – это мы завсегда. А строить кому? Строить кому?
  Сам даже поддался дикой, неуправляемой реакции – куда-то зашел, куда-то глядел, абсолютно не понимая, что он делает и даже с трудом воспринимая, что видит. Успел только спросить у стрелка:
  – Наверх кто ушел?
  А тут еще этот китаец. Вот был бы Фрайденфельдс чисто военным, сапогом, который только "Налево! Направо! Выше ногу!", то он бы, не задумываясь, выстрелил. Вот сразу бы, парой, бах-бах – и все, одним вырожденцем меньше. Но был у Фрайденфельдса и опыт милиционера. И именно он взял вверх, от чего Вацлав, вытянув руку с маленьким маузером, заорал на весь дом:
  – Бросай оружие! Поднял вверх руки! Лег на пол! На пол лег, сука! – и левой рукой с вытянутым указательным пальцем стал вниз показывать.
  Как ни странно, но сейчас, приняв какое-никакое решение, пусть даже инстинктивное, латыш немного очухался и заорал:
  – Тюльпанов, контроль сзади! Эй, ходя! Китайцы, мать вашу! Сдавайтесь по-хорошему! Или живьем тут сожжем!
  А сам смотрит на идиота с иконой тремя страшными глазами: двумя своими и третьим – стволом от пистолета.

  Вуди не заметил, что там с ним проделал доморощенный капеллан, но, как доморощенный человек войны, заметил другое. Заметил – и потянулся к молодому:
  – Подожди-ка. Это не наша станция битая?
  Наша, конечно, сам ее в глаза видел. А вот чего она у снайперов делает. Очевидно, кто-то им дал. Скорее всего, Бейкер и распорядился. А, зная уже немножко взводного, следовало предполагать, что он дал им рацию прямо на сейчас. А потом все, такой неразумной щедрости от разумного лейтенанта ожидать не следует. А вы, значит, такие-сякие, решили сыграть в евреев? Не на того напали.
  – Мужики, я, конечно, без претензии. Но и вы поймите – вас вон двое, а у нас орда целая, по нынешним меркам. И на всех – одна рация пехотная. Лейтенант, опять же, ругаться будет. Я все понимаю, но прошу вернуть имущество на родину.
  Валентайн сел, слегка отодвинув от себя плед, показывая, что в принципе на чужой трофей он не претендует, и если снайпера решат обидеться и потребовать баш на баш, то это их право.
  Честно говоря, Вуди чувствовал даже какую-то неловкость. Он в принципе уважал всех людей, тянущих лямку на этой проклятой войне, а тех, кто относится к нему хорошо, особенно. И не любил что-то требовать, если знал, что и тем, у кого приходится отбирать, вещь нужна. Хотя и знал, что он, Валентайн то бишь, прав, как, например, и сейчас.
  – С Бейкером поговорите, может, разрешит. Но вряд ли, думаю.

  Даже если бы Фрайденфельдс сидел на барабане, а не просто стоял, заложив большие пальцы за наплечные ремни, то вряд ли бы он походил на Наполеона. Но в твердости решений вполне мог потягаться, по собственному мнению.
  Конечно, может, побитое жизнью здоровье подводило Вацлавса и зрение его обманывало, но видел он все-таки убегающую женщину. Но все-таки вскинул руку и отдал четкую, резкую команду, отданную скорее механически, чем обдуманно, а от того отданную на титульном языке:
  – Zemļinskis, pa labi, seši, šaušana kārtām, uguns uz kustībā!
  Ну а тому долго думать не надо. Конечно, движение он навряд ли увидел, но по направлению руки смекнул, куда надо стрелять, и дал очередь чуть подлиннее, на одну перемычку, в сторону берега.
  Попадет, не попадет – это уж как Бог даст, а нам тут совестью угнетаться не когда, да и не до нее. А вот проверить на всякий случай надо, так что Фрайденфельдс на этот раз сложил ладони рупором, не надеясь на протяжные гласные, и обратился к более старшему красноармейцу:
  – Му-хин! Вправо по берегу! Осмотреть все! С группой бойцов! Быс-тро!

  Вацлавс начал немножечко так уставать. Шинель стала какой-то тяжелой, да еще и преющей этой шерстью, с которой испаряется влага, а из-под фуражки уже начали скатываться капельки не дождя, но пота. Поэтому для себя остановку головного дозора он принял с некой радостью, хотя и знал, что надо идти, идти и идти.
  Махнул рукой и спокойным, достаточно тихим для безмолвного леса, но достаточно слышным для колонны голосом остановил движение, но все перлись, как волы по полю. Пока все разбирались, как и почему встали, Фрайденфельдс уже дошел до разведчиков, взиравших на это убежище, лежа в траве.
  Казалось, что это действительно какое-то убежище. От войны ли, а то и вовсе от людей? Еще и речка рядом, как только Вацлавс ее увидел, то сразу почуял прохладу, хотя это была не Даугава и даже не Вологда, чтобы так далеко разносился прохладный воздух, который бывает на берегу любой реки. Ну а местные... А что местные? А вот что:
  – Сам-то понял, чего сказал? – в осуждающем голосе взводного послышалась даже нотка оскорбленности, хотя Фрайденфельдс никогда не был оголтелым националистом. – Латыши бы так не развалились. Да и что тут вообще солдатам делать? От гарнизонов далеко. Охранять тут нечего. Да и выряжены они как попало. Местные, скорее, какие-нибудь лесорубы или работяги беглые, хозяйство явно не их, даже вон рожь не собрали. Может, и дезертиры. Только голоса... Какие-то они не наши, понимаешь? Тягучие. Как, не знаю... китайцы какие-то, что ли. Так. Что делать, что делать... На пушку брать не зачем. Блин, тебе идти нельзя. Мало ли, какая там контра, увидят, что матрос, кончат без второго слова. Землинскис! Так... Тьфу, да твою нерусскую рожу сразу прочитают. Так, Имантс. Пулемет собрать. Развернуть отряд цепью, пулемет в середине. Выполняй. Слышь, комиссар. Ты-ка сними кобуру и ленты, только пистолет оставь. На еще Кольт мой, на всякий. – взводный достал и отстегнул с кольца пистолет. Потом снял с себя шинель. – Шинелку мою накинь, и фуражку. Пойдешь, так и так, мол, бежал с бою и заплутал, дорогу бы подсказать. Ну или что-то такое, сообразишь. Если все хорошо, кликнешь нас или меня, если плохо, то тогда падай сразу в траву и тикай, мы уж им отсюда врежем. Как-то так.
  Последние несколько предложений Фрайденфельдс говорил возбужденно, только что лихорадочно все выдумывая. Взглянул опять с какой-то долей надежды в глазах:
  – Сможешь?

  Бросив гранату, Ян начисто забыл про автомат и стал рывком доставать пистолет. Как всегда, бестолково, путаясь в кобуре, но зато вовремя – оставшиеся пулеметчики решили перейти в тактическое отступление, правда, в другую сторону, и успешно напоролись на младшего политрука и примкнувший экипаж бронеавтомобиля. Трех пистолетов на перепугавшихся солдат вполне хватило, даром что Кригсман весь магазин высадил.
  Обычно в книжках любят писать, мол, вот, убил персонаж первого своего злодея и стоит, и смотрит на него, и все остальное. Кригсман благополучно избежал этого литературного штампа. Не, ну то есть он пару секунд постоял с ошалевшим видом и сверкающим боевым огнем в глазах, но вот он постоял, а вот уже бежит к мосту, как был, с пистолетом и автоматом в руках.
  Обежав вырвавшийся броневик, он буквально напоролся на немцев, постоял так еще секунду и заорал, потряхивая пистолетом:
  – Хальт! Ваффен хинлегэ! Эргиб дихь! Хенде хох! Штилльгештанде! Ваффен хинлегэ! Аммуницион хинлегэ!
  Хотя немцы и так уже сдались, и побросали свои винтовочки, Кригсман все-таки выкрикнул положенные фразы, угрожая им разряженным пистолетом. Может, немцы и попытались бы рыпнуться, но у политрука был страшный вид, какой-то нехарактерный дикий голос, автомат в другой руке. Ну и броневик за спиной тоже выглядел угрожающе, надо отдать должное.
  Оглядевшись, Кригсман опять заорал, но уже на русском:
  – Все сюда!

  – Херня какая-то. – только и сказал Фрайденфельдс и, намаявшись в безделье, решил действовать. – Так, калуга. Берешь... пятерых бойцов с того краю, обходите с правой кромки леса. Тюльпанов – также, с левой. Троих-четверых рассредоточьте по площади, а сами бегом выходите в тыл. Если эти от нас драпанут, то, скорее всего, прямо назад, к реке. Так что дождитесь, пока стянутся, и бейте. Главное, чтобы тут не засели. А то поймут, что уперлись, будут до последнего отстреливаться. Без нас огня не открывать. Матрос – не дурак, но и вы смотрите, куда целите. Все, исполнять. – Фрайденфельдс отвернулся, выражая собой полную решимость, которую уже простыми голосованиями не собьешь. Повернулся к ближайшим к бойцам и отдал команду.: – Вы – открываете огонь только после нас.
  На своих же смотреть не надо было – и так было ясно, что осколок громадной военной машины страны Советов зашевелился в лице одного красного командира. Правда, то, что командир так, в отличие от обычной обстановки, перешел на русский, несколько смутило, но на долю секунды.
  – Заряжай.
  И замолк. Сразу открывать огонь было нельзя, надо было дать время отряду рассредоточиться вокруг хуторка. Остальные тоже вроде понимали и ждали, но Пярн, этот невесть откуда оказавшийся в латышах эстонец, проявил неожиданную неприсущую активность, доложившись неуверенно: "Готофо!.." И только выждав после гранаты несколько очень долгих секунд, решил, что уж половину пути обходные отряды пробегут, а там уж как-нибудь. Больно время дорого.
  – По пехоте. Четыре. Очередями в три патрона.
  Еще секундочку...
  – Огонь!

  – Зря не спросили. Дали бы мне какую-нибудь висюльку и забрали с этого забытого Богом котла, эх... – с горечью и с улыбкой произнес тихо несостоявшийся адмирал флота. И не поймешь, то ли наигранно шутит, то ли вправду грустит. Пререкаться и спорить надоело в один миг, наверное, потому что хоть что-то определенное наступило в этой неармейской суете. Во истину, солдат должен заебаться, иначе у него возникают неуставные мысли и желание. Сложил трубу, и без вызова, безо всякой хуйни произнес: "Есть, сэр". Не удержался только, хлопнул Панду по руке (до плеча, как известно, дотягивался с трудом) и сказал:
  – Пошли, инициативный ты наш.
  Солдаты же в ожидании немножко подрассосались из грузовиков, растирая затекшие и замерзшие конечности, так что Вуди прикрикнул:
  – Не понял, команда была какая-то? Щас будем на время в кузов залезать, дождетесь. Так, командиры отделений! – уже громче и властнее заговорил сержант. – Задачу сейчас вам будет ставить лейтенант. Пока есть возможность – поссать, проверить обувь и снаряжение. Уайт. Уайт! Ай, бля... Хоффман! Дисюда.
  Тот подошел как-то степенно и неторопливо, будто не на войне, а у себя на ферме, или где он там у себя в Айове был. Вроде на фермера похож, деревенщина, Валентайн аж цыкнул на него недовольно.
  – Так, дай мне двух бойцов своих. Только не тупых, ну и обстрелянных. Надо тут кое-что разведать, пощупать, без ваших навыков, боюсь, не обойдемся. Выберешь, пошлешь к джипу, я там буду. Сам только не иди. Ну, хочешь, можешь вон с Уайтом договориться, чтобы твое отделение принял. Ладно, давай быстро.
  Развернулся и пошел, так что он не видел, как он там решил. Сам же обратился к Уиндеру:
  – Нэш, слышь че. Поедем, ты поставь свою скрипку на капот, чтобы если что, с ходу, без команды. Ну ты понял. А я пока порулю, да и вообще...
  Водитель, конечно, был из Валентайна не идеальный, но целый штаб-сержант все-таки, да и в разведке до этого служил, так что с "доехать" проблем не было. Не должно быть.

  Удалось, в общем-то, неплохо вздремнуть. Лично Ян, во всяком случае, чувствовал себя не так разбито, как вчера, пока он пытался принять на себя роль партизана. Единственное, что его по-прежнему давило – чувство неопределенности. С ним он, осознавая на себе тяжесть кубарей на шее и звезд на рукавах, решил покончить здесь и сейчас.
  – Товарищи. – неуверенно и мягко обратился он к оставшимся. – Как мне показалось, мы еще, как бы это сказать, не совсем поняли, где и в качестве кого мы находимся, и какие задачи поставили нам, кхм... наша родина и партия. Конечно, сейчас мы на особом положении, вызванном... ну, понятно. Но вместе с тем мы все еще военнослужащие Красной Армии. И не следует, я считаю, отказываться от основных положений военной службы. Конечно, я понимаю, что требовать строгого армейского распорядка было бы не совсем верно. Но порядок в организации... функционирования нашего отряда должен быть, я считаю. Поэтому, думаю, следовало бы точно определиться с нашими задачами и порядком их выполнения. Итак.
  Кригсман замолчал, потер шею, подергал воротник и более уверенно продолжил:
  – Итак. На сегодня, я так понимаю, нам надо продолжить провести разведку местности. Как болота, так и местных деревень. Также необходимо вступить в контакт с толмачевским подпольем. За сегодня нам надо выведать как можно больше. И, полагаю, собраться здесь уже ближе к ночи. Задачу по связи с подпольщиком готов взять на себя. – Ян умолк, но через некоторое время спросил:
  – Что... кхм, думаете, товарищи?
  В "товарищах" все еще сквозило обычное большевистское обращение, но уже казались лично Яну нотки, которые изначально были заложены в это старое русское слово.

  Ух, как Валентайна взъебло это "мой сержант", "высшее образование" и прочее дерьмо. Лицо вспыхнуло, прям как стоп-сигнал, и кулаки сами сжались. Даже голос сам собой перешел на какое-то подобие грубого баса, с поправками на хриплость:
  – Ах, блять, извините, что мы Вест Пойнтов не кончали. Чтоб я хоть еще раз что-то сказал. И вообще, раз такой умный, иди вон и скажи пацанам, почему нельзя вывести танки на прямую наводку и закидать этот сраный лес снарядами и пулеметным огнем... Толку, блять, с этого Хэллкета, увидят и будут иметь в виду. Еще и артиллерию наведут... В пизду. Имитируем атаку с фронта под массовым огнем, с ракетами, с танками, со всем этим вон, а Престон со своими и немецкими автоматами с фланга в лес заходит, они все равно свежее будут. Я в рот ебал в этот лес соваться, у нас на весь взвод один мой карабин, не говоря о том, что половина состава – больные, хромые и убогие. Крауты нас там сожрут и не подавятся, а "камушки" привычные уже в лесах воевать... Тьфу, хоть бы один огнемет!..
  Валентайн шумно, даже, можно сказать, злобно втянул соплю из носа вглубь себя и демонстративно отвернулся от лейтенанта, принявшись ковырять пяткой ботинка снег. Ух, как взъебло, как взъебло, сука, прям ух!

  Глупо все как-то получилось, по-идиотски. Сидел бы себе в штадиве, и жил бы себе не тужил. Нет же, проявил инициативу, поехал в полк. Ну вот и докатался. Обстрел, налет, блуждания по лесам, труп сапера, обобранный до нитки, выход к Луге – все было словно в бреду. Сапера, кстати, Кригсман узнал, вместе кандидатский взнос платили.
  В Луге и вовсе смешно получилось. Каким-то образом попав в райком, Ян тут же подвергся атаке местного секретаря. Ему-то хорошо, политработник, владеет немецким, да еще вон какой боевой – это он про гранаты с трупа, которые висели прямо на ремне на веревочках. Все жалобные блеяния, что он вообще-то целый работник политотдела штаба дивизии, яростно отметались призывами к большевистской совести, ненависти к врагу и вообще где теперь твоя дивизия, давно уж за Долгово. Убедил в общем, черт деятельный.
  Так Кригсман оказался в этой полуторке, "мобилизованной из народного хозяйства", которая теперь везла его вроде и куда-то на север, а вроде и в неизвестность. Остальных он видел смутно, по званию вроде старше него никого не было, да и дела ему особого не было – как "боевой" (целых два месяца на фронте... почти), он развалился вдоль борта и пытался хотя бы подремать. Поэтому на предложение познакомиться он только обозначился своим мягким голосом, приподняв надвинутую на лоб фуражку:
  – Ян Львович.
  До "схрона", вполне уютненькой избушки лесника, он дошел в молчании, да и после не сразу заговорил. Разожгли печурку. В молчании Ян уселся у огня, начал рыться в сумке и подбрасывать в огонь уже малозначимые и даже опасные бумаги. Приказ Ставки... выписка из приказа штаба дивизии... какая-то бестолковая памятка... несколько немецких трофейных бумаг, рукописные черновики переводов... Хотел было сжечь и единственное письмо, написанное матерью, но рука не поднялась. Встал, захлопнул сумку, поправил гимнастерку. Несколько раз прошелся, оглядываясь, взял в руки автомат, пощелкал затвором. Снова уселся и стал держать речь сам:
  – Мне кажется, надо все равно найти этого подпольщика. Пока что мы, что называется, мало организованная группа, без четких целей и задач. Я думаю, надо сразу установить связь с подпольем, понять, чем мы можем быть полезны более всего и как следует держать связь. Также, думаю, надо разведать болото, лучше через местных. Долго мы тут не усидим. Немцы рано или поздно сюда придут. Даже если на картах этой сторожки нет, все равно они рано или поздно выяснят, те же местные должны ее знать. Думаю, надо будет рано или поздно создавать базу глубже в болотах, хотя бы до зимы. Ну и в целом разведать обстановку не помешает. А еще лучше – сразу определить людей в ближайших деревнях, которые не будут колебаться при приходе немцев и которые смогут вести наблюдение за местными дорогами или даже присоединиться к нашем, кхм, подразделению. Или, правильнее сказать, к отряду.

  – Пфф, ты спроси, где мы не были. Я уж сам запутался в местных деревеньках. Где танки краутов намечаются – туда и нас кидают. Ну вот сегодня вроде как хорошенько дали этим бандитам по зубам, за день, думаю, танков и самоходок штук десять наберется. – обычно не особо хвастливый Валентайн решил поделиться радостью с артиллеристами. Эти-то бедолаги даже и не видят, куда стреляют, так хоть так послушают, и то приятно. Больно много за последнюю пару недель мы огребали, чтобы не порадоваться даже такой мелочи. На секунду Вуди призадумался. Ну, положим, не десять, но ведь около того. Интересно, хоть кто-нибудь спасибо за них скажет? Ну или хотя бы в сводке какой-нибудь скажут? А ведь каждый из этих недобитков, торчащих вокруг этого городка, достоин Президентской благодарности. А тут лейтенант руку пожмет – и то ладно.
  – Так это вы на Фламизуль работали? – вернувшись на грешную землю, решил совсем умаслить бомбардиров Вуди. – Так мы с вами крестники, получается. Не знаю насчет пехоты, а две Пантеры в хлам вы разбили, это уж точно. Одну сам видел. – Сержант снял шапку и стал яростно начесывать вокруг своей царапины. – А за снаряды взъебут, факт. А где, говоришь, старые позиции у вас были? – спросил он как бы между прочим.

  – Разумеется, мы всех нашли, сержант, сэр. Конечно, мы всех отправили, сержант, сэр. Мы никого не забыли, сержант, сэр. – возмущался про себя и разводил руками сержант, наблюдая, как откуда-то ведут Новака. Впрочем, напрямую он никого не обвинял, и можно было предполагать, что он не очень злой. – Блять, я ж помру, так вы меня так у краутов и оставите, так, что ли?
  Вудроу подошел к Новаку, неожиданно осознав, что не знает его имени. Ничего удивительного тут, на самом деле, нет, в армии некоторые имена соседей по койкам узнают через полгода, но именно сейчас его внутренности что-то кольнуло. Впрочем, он сам к нему тянется, как дитя, избавляя от попытки сказать что-то напутственное, важное и просто приятное.
  Что-то он хочет показать, понять не удается. Точнее, кажется, что удается, но воспринимать всерьез как-то не хочется. Вуди расстегивает ремешок бойцу, ощупывает голову, кажется, по голове-то его сильно садануло. Хочется что-то сказать, что-то сделать, но руки не поднимаются, а слова не рождаются в мозгу. Но все-таки он хмыкает и хлопает Новака по каске:
  – Раз уж фартануло тебе, так носи теперь, не снимая. Рана у тебя не на миллион долларов, так что подлечишься, и обратно. Сам знаешь, у нас у Паттона штраф – двадцатка.
И улыбнулся так не фальшиво, как-то по-настоящему, по-доброму. Только успел отойди, как нашелся Панда.
  – Вот это я понимаю босяцкий подгон... – Вуди принял от Панды британский автомат, до этого засунув предложенную сигарету за ухо. Да уж, этот кукурузник на войне не обеднеет, с таким-то нюхом. – Я слышал про такие. Знавал я на островах одного рейнджера, ну он всякое-такое рассказывал, он с британцами еще в 42-м куда-то высаживался. Ну там где канадцам еще наваляли, слышал, наверное. Стреляет, правда, не далеко, но далеко и не надо.
  Разобравшись хотя бы, как отстегивается магазин, и где тут предохранитель, Вуди забросил автомат за другое "некарабинное плечо" и заключил:
  – Наверное, надо будет S-2 показать. Ты не смотрел, у кого ты эту фигню-то снял? Чую, у него было чего поискать, а? – Вуди с усмешкой взглянул на Панду, мол, признавайся, ворюга, но тут же переключился. – А че ты с этой дурой-то ходишь? У нас же где-то был... Ну-ка пойдем.
  Короткими, но быстрыми шажками Вуди пошел вдоль строя машин, бесцеремонно заглядывая в кабины грузовиков. Поймал взглядом одного из оставшихся из девятой дивизии и схватил его за рукав:
  – Так, стоять. Где еще твои, вас же много было? А, ну да... Короче, щас вот берешь своего друга, забираете у рядового Пан... как тебя... Уиндера немецкий пулемет, и чтобы в порядке почтового экспресса из вас получился нормальный пулеметный расчет. И что, что плохо знаешь, ты же не пехота, в конце-то концов, как ты собирался длинными клиньями Германию покорять? Наберут детей в армию. Так, все. – Вуди продолжил движение, но сразу остановился: – О, я же говорил, что есть.
  Сержант уже не помнил, откуда этот браунинг вообще взялся, но чего ему в кабине попусту лежать, верно? Так что почти торжественно ручной пулемет был вручен рядовому со словами:
  – На, развлекайся. Магазины-то не потерял еще? Ну вот и ладно.
  Окрик лейтенант Валентайн услышал прямо у трофейного броневика. Закатив глаза, он подошел к задним дверям, засунув голову в десантное отделение, уже почти набитое доблестными американскими солдатами:
  – Бля, что ж ты такой душной... – это про себя. – Так. Кто там за баранкой, не вижу? Иди к лейтенанту и попроси гуталина, раз он такой умный. Да сиди ты, куда пошел-то! Дай подумать... У немцев-то никакого брезента не завалялось, не смотрели? Или они и зимой так ездят, как в кабриолете? Не знаю. У танкистов попробуй брезент попросить, у них-то всяко должен быть. Так и скажешь, что Бейкер приказал и его не ебет. Все, я пошел.
  Таким же шагом Валентайн пошел к головному танку и остановился у кормы, протянув руки к двигателю. Только сейчас он понял, что уже так ощутимо замерз. Каску только все-таки расстегнул. От греха, что ли?

  Сделав из лейтенанта униженную вешалку для униформы, Валентайн неожиданно испытал моральное удовлетворение. Если бы лейтенант начал там бузить, жаловаться, пошел бы искать старшего офицера, дал в рыло, в конце концов, Вуди, может, и усомнился бы в себе. Но десантник стоял, обтекал, разве что не плакал, и Вудроу почувствовал, что он прав. Потому что он прав. И жалуйся теперь в хоть в Конгресс, лейтенант. У нас тут свои офицеры найдутся.
  Неторопливым шагом Вуди шел на позицию. Сквозь уже привычный писк в ушах местами слышался хруст снега под ботинками, и было еще приятнее. Такой детский, щенячий восторг от привычных вещей типа хрустящего снега, лопающихся замерзших луж, весенних ручейков, по которым плывут всякие пробки, коробки и бумажные кораблики.
Неожиданно сержанта что-то кольнуло, и он развернулся. Господи... Эта улитка без раковины, этот явно недолепленный лейтенантик стоял и отдавал честь. Очарованный! Вуди плюнул. Развернулся обратно.
  И упал.
  Кто видел эту сцену позднее, говорил, что сначала все подумали, что у маленького Валентайна отлетела голова. Не понятно, как зеленую каску М1 можно было принять за голову цвета... непонятного цвета, но, к огромному счастью почти всех присутствующих и не очень большому удовольствию дивизионного интенданта, в воздух подлетела именно каска, пробитая в двух местах.
  Впрочем, голова у Вуди тоже выбилась из колеи. Даже немецкая звуковая артиллерийская разведка могла бы услышать при желании дикие, прямо-таки львиные вопли целого штаб-сержанта, которого целым взводом уносили с линии огня. Штаб-сержант же брыкался, размахивал ногами, и придерживал кровоточащую царапину на теменной кости, правда, больше пострадала не она, а многострадальная малоразмерная шапка. И орал, дико орал, размахивая свободным кулаком в сторону десантников. Большое счастье, что лейтенант так и не узнал (пока) настоящего звания дерзкого военнослужащего в неуставной куртке. Потому что впитать в себя от сержанта то, что ты: недолизанный лейтенант, жертва неудачного абортирования, безмозглая головенка, жалкая пародия на человека, амебообразное с деревянным грецким орехом под черепом и еще много других слов попроще, покороче и пообиднее – ну после этого следовало бы застрелиться, на самом деле. Можно даже уже было не отвечать на вопросы: "Вам здесь что?", "Покажи мне это существо, которое осмелилось дать тебе лейтенантские палки" и "Каким вялым... ты был зачат?", уже, собственно не надо.
  И только потом, обессилев в попытках сделать из десантного лейтенанта котлету, Вуди позволил уложить себя на землю и начал рыдать и смеяться гомерическим хохотом. Одновременно.

  Трясущимися руками Вуди берет сигарету у Хоффмана и засовывает ее в рот. Закурить не успевает – тут появился усатый прыгун и тоже сигареты сует. Хочется чего-то ему сказать, но слова не лезут, тут бы челюсть успокоить, захлопнуть, не то что всякие речи толкнуть. Уже уходящего Беннета сержант все-таки останавливает, схватив за рукав, и прямо так, сидя, крепко жмет ему руку. Достает сигарету из пачки, засовывает и ее. Не замечая, что во рту сигарет сразу две, прикуривает. Зажглась только одна, но именно ее Валентайн и не чувствует, все тянет-тянет сразу из двух сигарет и в конце концов раздраженно выплевывает обе, смачно протянув:
  – Тьфу-у-у, бля-я-ять!
  Сильно погрызанные сигареты дотлевают на дне окопа – вторая в последний момент все-таки занялась от первой. Зачарованно на них смотрит доблестный штаб-сержант, словно дожидаясь, пока они не погаснут совсем. Одновременно он фырчит. Потом фырканье перетекает в уже ощутимое фэ, и наконец он все-таки громко выдает:
  – Ф-ффф-ф-пиз-ззз-зду!
  Встал, даже вскочил, зачем-то отбил Хоффману плечо со всей дури, хотя предполагалось просто дружественное похлопывание. Перехватил бэби-гаранда в руку и бодрым, твердым шагом, пошел на КП. По дороге подобрал чью-то каску. Каска, в отличие от уже потерянной уткиной, была на пару размеров больше, а боку были намалеваны крести*, но это ничего, мы и сами такого нарисуем, что ого-го.
  Прямо так и залез с ногами в нору к лейтенанту, ни слова ни сказав ни про десантников, ни про снайперов, распихал всех ногами и с злобно-придурковатой улыбкой спросил:
  – Ну как там у нас дела?

Из рукописных личных заметок тов. Ульбрихта.
Пометка: уничтожить.

Лицевая сторона листа:
Мильке – Клайбер
    \    /
    МиттагФлорин

Оборотная сторона листа:
Мильке: он и сам знает, что министром ГБ сможет больше, да и там он больше недосягаем. С поста секретаря его решат скинуть все, кому не лень. Главное – идея. Опять же он об этом знает.
Клайбер. Пожалуй, единственный минус – отрицательное мнение Политбюро и ЦК. Возможно изменить за счет постоянного выставления в положительной деятельности. Возможно, более высокое назначение в партаппарате. Ставить сейчас преждевременно.
Миттаг. Самое уязвимое звено. Либо попробовать соединить всех троих, либо заменить его по управлению ЭСС Козиолеком или Бергером, таким образом, образовать ось только Мильке-Клайбер.
Таким образом, место Первого открыто. Если не получиться увязать Миттага, то надо найти человека, лояльного как по отношению к старому руководству, так и представить как союзника Мильке и Клайберу. Попробовать Флорина – старый боец, сейчас – довольно успешен по линии МИД, знаком в Москве, что будет полезно, насколько известно, в Москве собираются улучшать отношения с ФРГ. Пожалуй, стоит его назначить на МИД, у Винцера ведь проблемы со здоровьем.

  Пока лейтенант разбирался, Валентайн разобрался сам и понял, что командир ближайшее время не командир, а так, начальник. Ну, пока совсем не очухается. Повезло, что и говорить. Да и на душе было чуть-чуть легче – еще не хватало последнего офицера в роте (где теперь та рота?) потерять. Да и под пехотными ходить особо не хотелось. А пока Вуди стал командовать, воспользовавшись, что называется, "правом подписи от имени начальника":
  – Так. Уайт, Панда – собрать трофеи, вообще гляньте, как там. Корсмэн, раненых всех собрали?! Ускорьтесь! Джонни, выйди на канал танкистов, скажи, сбор командиров машин на КП. Сами тут ебитесь, чинить танки, ломать танки, ничего не понимаю.
  Последняя фраза вышла грубой, но оскорбить Валентайн никого не хотел – он действительно не понимал, точнее, не хотел понимать, какой гешефт варганят господа офицеры, и специально считал себя выше всей этой волокиты. Даже какую-то брезгливо-благородную рожу попытался скорчить, но от обычного выражения вусмерть усталого солдата она не сильно отошла.
  Валентайн еще так побродил, покричал, посвистел танкистам, которые без своих шерманов с трудом ориентировались на грешной земле. Успел хлопнуть Панду по плечу, мол, молодец, что живой. И уже думал, что будет происходить на военном совете, но нашел себе развлечение поинтереснее.
  – Это че там, десантура что ли возвращается?
  Он тут же злобно оскалился, утер нос, размазав по лицу грязь и с некой злостью в голосе сказал:
  – Пойду. Пощупаю неженок.
  Эту сцену, пожалуй, стоило бы экранизировать. С одной стороны – с излишней и совсем не уместной лихостью вышагивающие десантники, с винтовками на перевес, почти все в шинельках, и на вид какие-то ну не такие покоцанные. С другой – малорослый сержант в гражданской куртке с Люгером на поясе (Вуди его специально передвинул, мол, видали), пустые подсумки специально расстегнуты, застежка ножа тоже расстегнута, ремень на яйцах, каска на глазах, а в глазах – какой-то нездоровый огонь. Чего он не видел – так это то, что единственные свободные пушкари, преимущественно, из оставшихся десантников, почуяли собратьев не по матери, а по роду войск и шли за Валентайн с каким-то тоже не особо добрым выражением лица.
  – А капитан-то ваш где? – с места в карьер начал селезень в окружении орлов.
  Лейтенант посмотрел на него, как на вошь.
  – Ранен, я старший офицер. Представьтесь и доложитесь.
  – Нихуя себе. Наши тоже не особо здоровы. Валентайн, десятая бронетанковая. – Валентайн скорчил удивление, в своем стиле махнул рукой на уровне плеча, изображая воинское приветствие, а звание не назвал специально – на куртке знаков различий не было, а гонору было на капитана, не меньше. Пусть поебет себе мозг. – Докладываю. Противник перешел в контратаку при поддержке огня опорных пунктов. Нашими силами атака отражена, в общей сложности уничтожено до 10 единиц бронетехники и до двух рот пехоты (чего бусурман жалеть). Только, блять, в центре они нас чуть не продавили. И опорник появился нежданно-негаданно, вон, погляди, видишь, дым стоит? Это наш Хэллкет там догорает. И когда мы отходили, никто нас огоньком не поддержал. Один контуженный майор, сука, остался, и тот, блять, из мотопехоты! Да эти вон, партизаны-молчуны. Почему-то они и мы дрались, блять, чуть на изнанку не вывернулись. Почему-то наш взвод прорвался до нас, а из ваших никого, блять, не было, на ваших позициях. На ваших позициях. По ним теперь один наш медик скачет, собирает тех, кого снарядами не насовсем разорвало.
  Вуди моргнул и взглянул на лейтенанта по-новому. В его взгляде ясно читалось: "Я тебе это припомню". Ну в общем да, Валентайн прямо нарушил основное правило: не опускать начальника при подчиненных. А если еще и звание выяснит, то вообще труба, не дай Бог доложит. Хотя не, скажешь, что тебя сержант приземлил, так стыда не оберешься. И чего вообще Валентайн на него взъелся? Неожиданно ему стало даже немножечко стыдно. Зачем вообще разорался. Откуда вообще все накипело? Хотя, ну не на Бейкера же орать.
  – Так что теперь, лейтенант, собирай всех своих людей – остывшим писком сказал Валентайн – и пошли собирать всех оставшихся, у меня весь взвод всякой фигней занимается. Пошли, пацаны.
  Валентайн взглянул на рядовых бойцов и махнул рукой, зазывая за собой. Стало ли ему легче? Нервам – пожалуй, немножко да. На душе – точно нет.

Из стенограммы собрания Политбюро ЦК СЕПГ:

...
  1С: Ну у вас и предложения. Один праздник восхитительней другого. Вы бы еще тридцатого января там предложили провести, или двадцатого апреля. Вон у вас выходной первого января есть, вот и действуйте. Можете еще предложить в хоккей поиграть. Спорт, как говорится, мир. А то, что против Нового Года боролись: так мы всегда против чего-то боремся. Сейчас не боремся – тогда сидите и празднуйте.
...

Из дневников одного из партийных функционеров:
...
  Ульбрихт злой. Учитывая, как мы все дружно облажались с двадцатилетием, еще бы не злой. Еще говорят, Мильке накопал ему данные о "коррупции", и Вальтер этим тоже оказался не доволен.
...

Министру государственной безопасности.
  Активизировать работу через представительство ФМВД ЧССР в ГДР, Оперативную группу "Прага", а также нашу агентуру по сбору данных о ситуации в Чехословакии. Основные направления: положение госаппарата ЧССР; настроения внутри высшего партруководства КПЧ, возможные действия партии, правительства, внутренних органов; оценка, настроения, возможные действия Дубчека; настроения населения, ее определенных классов, армии. Сформировать аналитическую группу для прогнозирования событий в Чехословакии. Докладывать лично в особом порядке каждую неделю, в случае кардинального изменения ситуации – немедленно. Оперативной группе "Москва" иметь связь с органами КГБ СССР и других силовых структур с целью уточнения возможных действий руководства СССР по Чехословакии.
Подпись: Первый секретарь ЦК, Пред. Госсовета ГДР, Пред. НСО ГДР.
  Рукописные заметки на отдельном листе к документу, не учтен, пометка: "По прочтении уничтожить, принять к сведению":
  Пока ограничьтесь усиленным сбором данных. Потом разберемся, подтолкнуть ли падающего или поддержать.


Докладная записка о поведении офицера Т.
Докладываю, что **.**.1968 офицер Т. отдела X в присутствии нескольких сотрудников рассказывал следующее:
"Твой начальник моему в подметки не годится. Мой fickt вообще адовые задачи. Ну такая вот примерно задача усредненная, потому что вариаций масса. Берется Чехословакия, ее не уведомляют, уведомлять – это не про моего начальника. Он берет эту Чехословакию, засылает туда агентов и начинает подслушивать. Добавляет туда огромное количество отпускников, ученых, футболистов и хоккеистов, СОЛДАТ для надежности, Интерфлюг сверху. Все это прослушивается до ночи. Потом снимается с прослушки и отправляется аналитикам. Потом начальник собирает и щедро дописав комментариев начинает докладывать. При этом докладывает лично, добавляя к этому фотографии. Докладывает и приговаривает шепотом ух Scheiße. При этом у него на лбу аж пот выступает. Любезно мне иногда предлагает, но я отказываюсь. Надо ли говорить о том какие дичайшие сводки потом? Анализы такие, что ЦК в полном составе собирается."

  Вуди с большим трудом все-таки перезаряжает свой беби-гаранд, но, вскинувшись, он уже никого не видит в прицел. Только остывающие трупы и догорающие остовы. Штаб-сержант еще какой-то время осматривается, рывками разворачиваясь на месте, но стрелять было действительно некуда: кто мог – уже убежал, кто не убежал – тем уже пули не нужны.
  Поняв, что поезд уехал, Валентайн опускает карабин и оглядывается уже так. Глубоко вдыхает – и захлебывается в отравленном дымом воздухе. Откашлявшись, он разворачивается и медленно бредет на свои позиции, опустив голову. Идеальная мишень для снайпера, конечно...
  Оставшиеся без командования бойчишки сразу же приняли вид анархического отряда: пока одна половина только высовывалась из своих нор, как луговые собачки, другая уже разбрелась по позициям и доблестно овладела брошенной Пантерой. Несмотря на то, что танк внешне цел, да и внутри не особо гарью воняет, все дружно хвалили Дженкинса, который с широчайшей улыбкой раскачивался на стволе. Тут же был и радист, которому Вуди отвесил подзатыльник и потребовал связаться с Бейкером.
  Более сознательные бойцы ковырялись в том, что осталось от расчета пушки (вот Уайт-то расстроится), либо же пытались перевязать товарища. Пацан из потеряшек единственный из всего взвода умудрился схлопотать пулю, но поймал ее на все деньги – в районе живота было сплошное красное пятно, боец бился от боли, а все остальные совали свои немытые руки, но никто не догадался до главного. Так что Вуди дико заорал, напугав всех:
  – КОРСМЭН!!! КОРСМЭН, ИДИ СЮДА, НА!!! Так, ты, бегом туда за медиком. Бегом!
  От мертвецки-желтого лица раненого Вуди разозлился и взял, что называется, быка за яйца:
  – Так, кончаем разброд и шатание! Дженкинс! Берешь бойцов, вытаскивайте покойников к дороге, проверяете пушку. Майерс! Берешь бойцов, проверяйте вон позицию Флореса. Ищете живых, мертвых, проверяете пулемет! Пулей! Остальным вести наблюдение! Элиссон, где там Бейкер? Нету? Нету слова "нету". Так, ладно, погнали к Бейкеру, может, им связь нужна.
  Валентайн еле плетет ноги, поэтому даже радист с гарандом и рацией его обгоняет постоянно, дожидается, и снова обгоняет. Мимо пробегает Харлок с трясущейся на боку сумкой, злобно матерясь на всех подряд. В доме, кажется, что-то чадит, и крыша обвалилась так, что, похоже, никого там из живых нет. Бля. Флорес, Новак. Панда. Слишком быстро народ-то кончается.
  Лейтенанта Вуди находит довольно легко, благодаря тому, что рядом ошивается уже другой. Какой-то он не слишком заебаный, этот Престон, форма будто даже постиранная, в общем, с замызганной бронепехотой никакого сравнения. Впрочем, Валентайн его игнорирует, ограничившись кивком и стандартным "Сэр". От кивка еще каска так смешно на нос наехала.
  – Сэр, штаб-сержант... Ууу...
  Да. Симптомы знакомые. Вуди присаживается на корточки рядом с истерзанным взводным и как-то с таким мужицким сожалением, которое как сожаление не звучит, но таким является, комментирует, позабыв опять про устав:
  – Да, брат, досталось тебе, гляжу... А я-то думаю, че вы не отвечаете нормально. Я вон тут рацию приволок, может, надо чего?
  Элиссон, услышав про "я приволок", очень возмутился, да.

  Да уж, настоящие эмоции сработали выше искусственного давления. Как кричал фельдфебель Захаров в учебке: "С вами по хорошему нельзя – вы охреневать начинаете". Хотя, впрочем, в душе все равно стало стыдно. Разорался, словно истеричка. Но ведь не стрелять же!
  В общем, с горем пополам, но вышли, доедая остатки скуднейшего завтрака (везучим считался тот, кто успевал доесть свой сухарь до выхода). Хотя шли на удивление нормально, отставших почти не было, а кто и был, то догонял. Впрочем, чему удивляться, почти все участвовали в недавнем избиении англичан, так что кому надо было, тот легко разжился и обувью, и обмотками, и даже носками. Вацлавс даже смотрелся несколько непрезентабельно в солдатских ботинках, впрочем, достаточно крепких и почти не изношенных. Жаль, сам взводный не успел поучаствовать в мародерстве, а бойцов интересовали консервы и выпивка, а не, например, бинокль и свисток для командира. Хоть ординарца заводи.
  Шли, как уже было упомянуто, достаточно хорошо, и краском даже не стал покрикивать на некоторых говорунов – в лесу все-таки, да еще и, можно сказать, враждебном. Поэтому для него стала неожиданностью остановка, вызванная столкновением с останками, даже в спину впереди ведущему врезался. Пока все толпились, кто с грустью, кто со злостью взгляде, Фрайденфельдс же не побрезговал и ощупал одежду тела. Судя по форме, красноармеец, так что какие-то документы или хоть письмецо должно же быть. Оружие-то, наверное, сразу забрали, а до таких вещей обычно некогда. Закончив, встал, стащил фуражку и озабоченно огляделся. Отломал большую толстую ветку и воткнул ее в землю. Не бог весть какое надгробье, но...:
  – Может, хоть так кто тебя найдет, да похоронит по-людски. Прости, товарищ. Все. Выдвигаемся.
  Потом опять шли. Кто-то курил в рукав, кто-то втихаря ругал Сусаниных, кто-то уже так вербально намекал, что, может, пора? Поэтому очередной остановке больше обрадовались, а взводный отдал команду:
  – Десять минут привал. Поправить обувь, оправиться. Воды холодной не пить, костров не разводить.
  Вместе с любопытным добрался до головной группы и спросил, присев:
  – Ну что тут у вас?
  Впрочем, увидел и тропку, и окурок и, рассудив, подозвал Землинскиса. Кто-то спросил:
  – Ну и что, что окурок, что вы, чинариков не видали? Хотя, кажется, можно еще потянуть.
  – Не скажи. – наставительным голосом сказал Фрайденфельдс, по привычке просунув большие пальцы за плечевые ремешки: – По одному такому окурку можно столько прочитать, сколько всякие Пинкертоны в книжках не видали. Есть разница, папироса или сигарета, у нас-то сигареты не каждый курит. Сколько времени лежит – по цвету. По загибу можно понять, был ли мундштук, а может даже какой-то типовой загиб. Бирки всякие. Откуда шел. Помешали ли ему. Опытный ли он. Улики – это целая наука. – закончил фразой вологодского начмила свой ликбез Фрайденфельдс.
  Оглядев взглядом местность вокруг, больше оценивая тропку, чем разыскивая следы, спросил:
  – Ну что скажете?
  Ни к кому не обратился, но подразумевал в первую очередь у самых толковых, то бишь комиссарского дозора и Землинскиса, который службу тянет уже второй десяток лет.

  Надо было все-таки первым заступать в караул. Так бы щас спал и спал, а получилось так, что половину первого караула Вацлавс не мог заснуть, а половину второго проспал сам, провалившись в крепкий и почти здоровый сон. Времена, когда ему постоянно снился застреленный им в упор берлинец из Тридцать пятого резервного, с которым он общался во сне на какой-то невероятной помеси немецкого, русского и прибалтийских языков, давно прошли.
  Сейчас он с трудом понимал, что происходит, но вышло так, что именно он оказался рядом с низеньким Верпаковскисом и теперь принялся его тормошить:
  – Юргис! Твою же ж... Юргис! Ну ты чего! Ну воды дайте, ну чего стоите, задрыги!
  Вацлавс выхватил чью-то флягу и истратил примерно половину, прежде чем все-таки удалось привести подносчика в чувство. С непривычки он с трудом лепетал на латышском, но было все понятно и так – стукнули по голове, да с тем и ушли.
  – Хорошо, что хоть винтовку не взяли. Повезло тебе, только шишка теперь будет.
  – Хорошо, что не убили. – растягивая гласные, заметил мудрый Землинскис
  – Да хорошо, что не перерезали нас ночью всех, паскуды! – почти с визгом ответил взводный. – А вы куда смотрели?
  Все бы, может, тем и кончилось, но очень не вовремя вмешалась эта калуга. И тут Фрайденфельдс не выдержал. Просто вспыхнул, как никогда:
  – Пасть закрой – кадык вырву. Ах вы ж, кодла... – Фрайденфельдс опустил голову бедолаги, вскочил и трясущимися руками начал пытаться достать из кобуры кольт. Почти все латыши оторопели – им вообще такое проявление эмоций на фронте не свойственно, да и за взводным такого не замечалось раньше.
  – Так и знал, сука, чуял гнилье-то все это, как, сука, редиски, снаружи-то красные, а подлые душонки белые!.. Если у вас у кого еще какие-такие мысли в голове, то лучше в спину стреляйте, и добивайте сразу. Подыхать буду, но всю эту контру зубами буду рвать, ногтями!.. Только повод, только повод дайте, сразу отправлю к Духонину, ко всей этой белогвардейской падали!..
  Все высказав всем желающим, Фрайденфельдс остыл так же резко, как и всколыхнулся. Пистолет достать он так и не сумел. Резко провел по лицу руками, застегнул крышку кобуры и уже нормальным, но все хрипящим от крика голосом сказал:
  – Значит, так. Эти уже все, отвоевались. У них несколько часов форы. До Обозерской все равно далеко, а они наверняка пойдут туда, главное, чтобы к кому прибиться не успели. Пока разберутся с ними, пока опросят... Значит, так. Отряд! Быстро свернуться, перекусить, справить нужду. Через пятнадцать минут выходим. Обувь проверьте, останавливаться через каждые полчаса не будем. Комиссар – берешь двух человек, идите в головном дозоре. Чтобы в нашей видимости были. Маршрут тот же, идем к станции. Землинскис – идешь в голове колонны. Тюльпанов – в хвосте. Пулеметчики со мной. Выполнять. Пярн. Ты где, ма... А. Возьми гармошку у комиссара, чтобы не мешалась, ты все равно будешь патроны тащить.

  "На всех кашу из топора не сваришь" – так рассудили между собой почти все латыши и не стали обижать криевсов. Собрались кучкой, разожгли нехитрый костер, укрыли пулемет и стали питаться своими запасами.
  Фрайденфельдс же никак не рассуждал, он уселся обратно на пень, установив прямую вертикаль власти, и принялся рассматривать карту и смотреть на компас. Но голова соображала туго, и даже зрение изменяло, размазывая и без того истерзанное изображение на древней картографической бумаге. Очень хотелось спать, организм возмещал силы от перегонки бесполезного теперь адреналина, да и вообще само напряжение дает о себе знать. Казалось бы, какую войну тут могут развернуть от силы по дивизии с обеих сторон, если пересчитать по старорежимным нормам, да и на больших картах в Москве это все могло рисоваться мелким. Но здесь и сейчас силы большевиков испытывали такое же колоссальное напряжение, как и на Волге, и на востоке. И если на бойцах это могло не отражаться особо, то на большинстве командиров, понимающих, что если сейчас белые с интервентами выйдут из болотистых дефиле Архангельщины, выйдут на оперативный простор, выйдут к Вологде, то тогда... Короче, все всё понимали. Куда лучше, чем непонятное слово "дефиле". Вацлавс и сам-то недавно узнал, что это такое. Тогда еще на совете у Ленговского, командира района, кто-то из пехотных краскомов спросил, что это такое, и все засмеялись.
  В общем, отсутствие и настроения, и аппетита – комвзвода только лениво пожевал хлеб с ломтем копченой рыбины – легко объяснялось, если бы Вацлавс хотел это кому-то объяснить.
  Пришедшему моряку он только кивнул и сказал:
  – Пойдем.
  Недалеко отошли. Вацлавс огляделся, устало потер виски у глаз и начал без всяких знакомств и прочих прелюдий:
  – В общем, обстановка такая. Прорыв, видимо, произошел в районе самой станции. Наверняка у этих, из третьего номерного... ну, в общем, не важно. Да и эти еще вон. Ладно если просто смалодушничали, а если кто агитатор скрытый? Так что будешь дежурить, смотри. Хрен его знает, от кого еще больше защищаться придется. Ну а к утру... К утру ситуация может поменяться и может статься так, что Обозерскую уже возьмут англичане. Ну или кто другой. Так что думаю, с самого утра, пока еще мы не выйдем, хорошо бы послать разведку, чтобы они быстрым шагом вышли ближе к тракту и дошли до окраин станции. Если там будет противник, то они наверняка уже выставят посты, и это будет заметно. А то всем скопом выйти не резон, еще наткнемся с дуру на пулеметы... Хочу тебе поручить. Пару ребят надежных возьмешь, одного своего дам. Сможешь?

  – Есть.
  Сержант тут же уходит, будто хочет поскорее удалиться от высокого начальства. На самом деле он просто уходит. И в голове, и на душе у него совсем пусто, по сравнению с тем, что было перед началом боя. Даже взгляд пустой. И только лицо кричит "Как же я заебался".
  Вуди подходит к своим. На него тут же наседает медик, будто натравленный кем-то, че-то бегает вокруг и суетится и, прежде чем Валентайн очухивается, успевает заткнуть свежую дырку каким-то тампоном и засовывает прямо в разрез куртки кусок бинта. Но все-таки Валентайн его прогоняет:
  – Ну чего ты пристал, иди вон лучше, десантникам помоги, видишь, задолбанные все сидят.
  Сам же невольно ловит взглядами своих, из десятой. Какую-то неделю назад их была целая рота, в которой Вуди был простым отделенным. Сегодня их осталось десять человек, без Панды если. Впрочем, следует меньше удивиться тому, если он приедет на личной Пантере, чем тому, если с этим кукурузником что-то бы случилось.
  Погрустив мгновение, штаб-сержант командует:
  – Бронетанковая, подъем! Занимаем оборону вон в той части рощи. И поживей, пока дымы не рассеялись. Флорес, ставь свой инструментарий в дом, сектор – деревня. Поживей, утята!
  Затем подошел к десантникам, возле которых уже носился Корсмэн и начал лечить их сам:
  – Ну чего расселись? Все, орлы, кончаем страдать непонятными маневрами, пришел наш черед их долбать из всех стволов. Тут вон некоторые несознательные побросали много добра, так что ваша задача – подобрать те стволы, что потяжелее, пушку вон, пулеметы, если есть. И уже по команде офицеров будем хуярить немцев, как только они высунутся. А они высунутся. Ну что, так-то легче воевать будет, а? Давай, Уайт, распоряжайся, а то вон народу сколько.

  – Мы-то фсе сдесь, а ты, мо-да, фсех сфоих поб-осал, и стоишь тут субы скалишь. – злобно ответил за командира низкорослый подносчик Верпаковскис, не то картавя, не то с акцентом: – А еще -ас кто лабусом насофет, мы тому...
  Тут он неожиданно стушевался, потому что на самом деле был беззлобным существом, и даже материться стеснялся. Пошевелил челюстью и смущенно закончил угрозу, последние усилия выложив на выговаривание буквы:
  – Рххх-от с мылом нат-ём, фот чефо!
  Фрайденфельдс же оглядел всех, потом махнул рукой и уже с вызовом сказал:
  – Ну давайте, валяйте, голосуйте. Мы-то вон в семнадцатом пол-Латвии и просрали, пока голосовали да митинговали, теперь, видать, ваша очередь. Тьфу!
  Забрал у Землинскиса Кольт, убрал его в кобуру и уселся на трухлявый ствол, кем-то подтащенный к костру, начав греть руки.
  Пока все готовились к первой стадии голосования, Фрайденфельдс думал. Думал особо недолго. В принципе, ему удалось добиться, чтобы отряд сразу не перекрасился, уже было неплохо. А то, что советская власть не у всех в головы вбита – ну это пока еще не столь опасно. Больше вспоминал упомянутый семнадцатый год. Когда он, редко выдававший товарищам что-то длиннее "Влево по пехоте, прицел пять, рассеиванием по ширине цели, длинными очередями, огонь", неожиданно для всех стал яростно возражать против безвольного перемирия и сдачи позиций, и за это ему 3 раза угрожали расстрелом и 2 – избиением и еще долго вспоминал полковой комитет. Как потом сутки держались на Маза-Югле до одурения всей командой, и за которую все навоевали на несколько крестов, а патронов настреляли – на суточную норму производства цветмета страны, а получили... ну понятно, какие кресты большинство получило. А кто выжил – и тех не выдали. Смешно. Кто особо рьяно из команды орал на Вацлавса, что он весь такой за царистский режим, тот и погиб на не особо большой речке, а отколовшийся Фрайденфельдс до сих пор живой, и теперь красный командир.
  От воспоминаний отвлек Кульда, чуть ли не с мольбой во взгляде протягивающий бумажку. Вацлавс отобрал у него сумку, заодно забрав и бумажку. Ну разумеется, карандаш для голосования взяли у него. Так никаких карандашей не напасешься. Поначалу взводный хотел демонстративно отказаться от голосования, но командир расчета так на него смотрел, что было легче тихо поставить прочерк, что Фрайденфельдс и сделал, после чего отдал свернутый обрывок. Еще не хватало позориться и самого себя пропихивать.
  Пока все переругивались и считали заново, Фрайденфельдс просто сидел у костра, ехидно улыбался, а потом и вовсе сморился, чуть не уснув. Хорошо, что его толкнул в спину Землинскис, вовремя почуявший улучшение политической обстановки. Фрайденфельдс потянулся и, просунув большие пальцы за плечевые ремни, начал выступать, как предложил новоизбранный комиссар:
  – Ну что, успокоились? Значит, так. Сейчас – еще раз подсчитать имеющихся людей, уточнить, у кого есть какое оружие, сколько патронов, есть ли гранаты или еще что. У кого не хватает патронов для русских винтовок – подойти к товарищу Кульде и получить. Кульда, одну ленту можешь раздать. Эту задачу возлагаю на товарищей Смирнова и Тюльпанова. Правильно называю? Потом быстро поесть и всем спать. Комиссару – отобрать трех-четырех человек, заступаете в ночной дозор. Первую половину ночи дежурите вы, я со своими – вторую до рассвета. Подъем – минут за двадцать до рассвета, наверное. Чем раньше выйдем – тем лучше. Комиссар, подойди потом, надо обсудить дальнейшие действия.

  – Я же говорил – свои!
  Фрайденфельдс поставил тело Максима на землю, тяжело и одновременно с облегчением выдохнув. На долю секунды он позволил себе расслабиться, но все же сказал:
  – Тихо. Говорить только по-русски. Посмотрим еще, какие это свои. Прими-ка.

  Вот уж действительно, "какие это свои" – это был главный вопрос, терзавший душу, наверное, каждого сознательного красноармейца. А уж как Вацлавс терзался, бредя всю дорогу, усиленно стряхивая капли с козырька фуражки и одергивая ворот шинели. Давно его лицо не выражало такого гнева, казалось бы, даже можно было от щеки прикурить. Правда, он то знал, точнее, догадывался, что во всем надо винить именно бойцов Петроградского полка, который так долго ждали и который должен был усилить натиск. Именно они и сгнили, больше некому. Латыши и балтийцы исключаются, а рязанцы и "васьки" все-таки знали, что такое успешно бивать врага. Но третий полк там, на Обозерской. А пулеметный взвод Фрайденфельдса здесь, в верстах двадцати, наверное.
  А началось все с самого обыкновенного, что бывает при тактическом приеме, напоминавшем наступление – взвод Фрайденфельдса так растянули и распихали по флангу, что можно было потратить весь день, переходя от первого пулемета ко второму. Во время очередного такого перехода он и увидел уверенно драпающих рязанцев, а вот как раз расчета Цауни и не увидел. Совсем. Восемь человек, двуколка с лошадьми, пулемет Максима в комплекте и больше тысячи патронов просто взяли и исчезли, канув то ли в Лету, то ли в одно из плесецких болот. Собственно, удивляться было нечему – отступающая лошадь быстрее отступающего пехотинца.
  Прикинув размеры приближающейся трагедии, он бегом добрался до ячейки, которую, казалось, только покинул, но уже опоздал. Ездовые первого пулемета тоже умыкнули, прихватив с собой одного номера, а командир расчета, молодой и суетливый Кульда, только и делал, что носился вокруг и что-то лепетал с бледным видом. Завидев комвзвода, тот побледнел еще сильнее, примерно как снег, и залепетал еще сильнее, мешая латышские слова с русскими и не то немецкими, не то эстонскими. Впрочем, все было понятно и так – ездовые, прознав про отступление пехотинцев, тоже решили дать деру, а почти весь расчет был скомплектован людьми рассудительными и исполнительными, вот поэтому они почти все и остались, выполняя приказ.
  Вацлавс уселся в траву и схватился за голову, представляя, что с ним сделает Филиповский, когда прознает, что сталось с основной боевой силой его колонны. Иностранные пулеметы-то все на Обозерскую увезли, а число матросов иностранцы сильно уменьшили. Впрочем, и тут оставаться не резон. Поэтому комвзвода отдал команду: щит снять и бросить, пулемет же взять со всеми патронами и выходить к Обозерской. Так и пошли – двое тащат тело и станок, двое – коробки с патронами, двое ведут. Менялись через полчаса.
  Поначалу шли лесом, но вдоль тракта, а когда чуть не уткнулись не то в конный разъезд, не то в пеший дозор, углубились. Компас у Вацлавса был, но утомительное хождение через бурелом под дождь со станком на спине не помогало уму – то, что компас поддается металлу пулемета и косит, он понял после того, как осознал, что они уверенно заплутали. Хоть в трясину не угодили, и то слава богу. В общем, ходили, бродили, пытались сориентироваться по старой потертой карте, но выбрались хоть к кому-то уже в темноте. А вот кто этот кто-то – как раз и предстояло выяснить.

  Измученная лесным переходом пехота, видимо, забыла вообще обо всем, так что удалось практически незаметно подобраться к месту скопления людей на биваке, а кто и видел, ну так что же – форма своя, лица сырые и измотанные, проходи, товарищ, табачком не богат? Удалось подслушать и почти весь разговор, и Вацлавс неожиданно для себя быстро сообразил, к чему дело идет, и кто тут в основные коноводы выбивается.
  "Попались, как перепелки на дудку" – зло подумал комвзвода, а руки уже доставали Маузер, взводили его и прятали в карман шинели. Оглядевшись, Фрайденфельдс снял с себя сумку и надел ее на Кульду. Его же схватил за ухо и стал шептать, чтобы никто, кроме их двоих, не услышал:
  – Пройдись по биваку, поищи наших и веди ко мне, только тихо. И матросов поищи. Будем агитацию проводить.
  Молодой пулеметчик с пулеметным значком на фуражке скривился от боли, потер ухо, но команду пошел выполнять.
  Вацлавс же достал Кольт из кобуры и отдал ее Землинскису, самому толковому бойцу если не во всем батальоне 7-го латышского полка, то уж в Латышской пулеметной команде СВУОЗ точно. Ну, почти. И сказал тоже довольно тихо, но уже по-русски:
  – Оставьте пулемет. И держитесь меня. Затворы с предохранителя снимите.
  До конца не осознавая, что все-таки он собирается делать и что он делает сейчас, Фрайденфельдс пошел к самому большому костру.

  – Здорово, славяне. Пусти-ка погреться.
  То, что к костру вышел командир, знали только латыши, наверное. Снаряжение все было скрыто шинелью, сумка была на бродившем где-то тут Кульде, а все остальное обмундирование было обыкновенное, солдатское.
  Какой-никакой запас еды у него имелся, чай, командир, так что он достал последние копченые рыбины (почти всей командой ловили и коптили), немного почерствевшую краюху хлеба и пару луковиц из своего запаса. Вообще, на худой случай, этим предполагалось хоть как-то прокормиться команде, но латыш решил добиться негласного одобрения – все-таки добровольно поделившийся едой смотрится в более положительном свете поначалу, чем просто бродяга. А там уже все само как-нибудь пойдет.
  Отломив кусок хлеба, Вацлавс его неторопливо пожевал, а потом вклинился в разговор:
  – Обожди, матрос. Вот так подумать, вроде толковые вещи говорите. У англичан и жрачка, и табачок, да и винцо найдется, может. Как-никак, большие запасы они из своей Англии в порт привозили. А вот по-другому подумать – ведь те же беляки, что мы постреляли, что-то они не шибко и счастливые были на их службе-то, а? Да еще и возчики врать не будут – как же они не будут, когда мы им последние зубы повыбивали? И соврут, и лаяться будут, и проклинали во всю. Да и у тех же англичан с французами и розги, и гильотины всякие разные по нашу душу найдутся. Вы что же, думаете, что они тут как союзники пришли, мол, поможем вам красных разбить, и живите припеваючи? Хер-то там. Не видели карту, которую у их офицеров нашли? Там уже все помечено, и где дорогу строить, где лес валить, где с кого провиант добывать. Вот так-то.
  Фрайденфельдс и сам не верил в то, что он делает. Да и карты он сам в глаза не видел. Командиры говорили, что будто бы нашли такую, и даже с нарочным в саму Москву послали, но вот сам не видел. Хотя он все больше распалялся, подбирая, как ему казалось, удачные слова, но даже сквозь шинельное сукно его словно остужал холод запотевшего Маузера – не расслабляйся, ты еще ничего не выиграл. Его пулеметчики вроде и подбирались так, чтобы даже в случае опасности навалиться на основных говорунов, да и балтиец поможет, но тут все могут решить доли секунд.
  – И вот тут кто говорил, что у англичан сила? Ты говорил? Какая ж их сила. Вон, на тракте валяться, да из пулеметов поливать, какая же это сила. Сколько мы вон давеча пулеметов у них взяли? Восемь! А ведь их не меньше нашего было, да и воевали там некоторые тоже у себя в Верденах. А мы их раздолбали! Вон, сидит парниша в их шинели, спросите у него, с барского плеча ему англичане что ли шинелку подарили, или сам своими руками взял у них. А вы – си-и-и-ила. Да и вон сколько нас собралось. Как же они нас разгромили? Сначала одни побежали, а потом и все, да? А это все вон эти, с полка, который недавно эшелоном пришел, они же небось растрепали, а, хлопцы? Так кто знает, сколько их там в пути всякие корниловцы-то агитировали, а? А вы вон драпать. Так вас за это и чекисты постреляют поодиночке, да вон этот же морячок и кончит, и вон англичане с пулеметов тра-та-та, за то что красные, да еще и их потрепали. Они ой не любят, когда их кто-то с землей мешает. Так-то, братцы.
  Фрайденфельдс засунул руки в карманы, будто согреться, а сам судорожно схватился за рукоятку. Щас че-то будет...

Ответ на боевое донесение от 23.04.2020 20:32

  Сержант не слышит. Не слышит ну вот вообще ничего. В ушах только писк, и оттого даже страшно, был бы хвост – трясся бы от страха. Ему даже хочется поделиться переживанием с лейтенантом. Ну как поделиться, хотя бы доложить, что как боевая единица штаб-сержант резко упал. Но было уже немножко поздно: по жестам Валентайн понял, что пора бы уже немножко отступить. Поэтому он вклинился своим писком в общий гул:
  – Организованно отходим, организованно!
  Вуди снова не услышал себя, и от того с явно перепуганном видом заорал еще громче:
  – Всем двигаться строго за саперами! Ни шагу в сторону! Дойдете до окраины – ждите, пока снаряды разгорятся! А этих, блять, куда? Легэн, блять! – штаб-сержант чуть не заехал одному из пленных карабином. – Ду... Ду – хальт хир!
  Надо бы еще Панду поторопить, но взводный с ним чего-то сам мутит. Ну а поскольку офицеру верней, Вуди сиганул одним из последних, наблюдая за растянутым выводком.
  Не слышно ни то что голосов там или выстрелов, даже снега под ногами не слышно. И страшно от этой тишины, от этого писка. Глаза не видят, а ноги сами переходят на бег. Что-то крикнул стрелку броневика, а что – уже и мозг не соображает, не воспроизводит. А ведь даже чего-то рукой махнул. Голова уже не соображает. Страх сковал волю, ноги несутся сами, уже даже не различая, что на открытом между постройками пространстве стоит поберечься.
  Шальные ноги его же и впечатали с разбегу в амбарчик, где уже довольно долго отсиживался Флорес с десантниками. Хорошо, что впечатали, а то забыл бы ведь про бедолаг. Крикнул куда-то внутрь: "Уходим!", а сам даже глаза прячет, лишь бы не видели. А в глазах страх. С внешней стороны. А изнутри – пелена. И не поймешь, то ли совсем все, контузия добивает, то ли просто дымы со снегом смешались. Только и остается – закрыть глаза и идти. Какая разница, какого цвета кино, если оно немое?

  Не то чтобы Стыр был против возвращения в замок и поиска какой-то мышки... Стыр был против просто потому, что ему положено было за все быть против. Хотя он и понимал: чтобы победить принцу и его компании, в замок в любом случае надо было вернуться. А уж в облике ли мышей или людей – вопрос пока что не очень принципиальный. Но рисковать шкурой ради неизвестно кого неизвестно зачем как-то не очень входило в планы разбойника. Он был готов даже помочь больше, чем вернуться в замок, собственно, выбора-то и не было, иначе можно навсегда остаться мышью. Но вот данная "мэром" "Дуббурга" задача в ранг "помочь больше" не входила.
  Когда же честная компания вышла из дома мэра, то она встретила множество местных мышей. Стыр немножко перепугался толпы и шмыгнул за широкую спину кузнеца. А потом поймал взглядом мышонка. Маленький, можно сказать, крошечный, он перебирал лапками, спотыкался и вновь перебирал. Когда же он вручил Магикусу лист клевера, где-то у него внутри что-то екнуло.
  Стыр любил детей. Они почти никогда не боялись его и его компании, в отличие от взрослых людей, охотно рассказывали обо всем, с детским восторгом слушали различные истории про добрых разбойников и злых баронов и всячески, пусть и не умело, подпевали старым песням, распеваемым у костров. Конечно, наверняка они точно так же собирались и у королевских биваков, но на это было наплевать. Дети всегда были честнее и дружелюбнее. Поэтому Стыр всегда заботился о встречаемых в странствиях детишках и никогда их не трогал и пальцем.
  Вот и сейчас он потопал ногой, отчетливо скрипнул зубами и уже как-то более увереннее пошел за остальными. Точно так же он и выбрался первым, оценил обстановку и сказал:
  – Магикус, ударь-ка по дальней крысе. Я до него не успею добраться до выстрела. Остальные – по ситуации.
  Плащ Стыра издал "шурх!", символизируя то, что он уже побежал по направлению к ближайшему, как ему казалось, противнику.

  Стыр ловко, куда быстрее, чем в человеческом облике, вскарабкался на стену и воспользовался отсутствием страшного врага, начав усиленно тормошить принца:
  – Давай, вставай, твое высокое как там тебя! Да вставай же! Шу-шу, проклятая ворона, чтоб тебе прямо в клюв попали!
  И лапками бил, и хвостом пару раз отвесил, в общем, разбудил соню. Вдвоем они кое-как спустились, правда, Стыр так хорошо метнул леску, что крючок зацепился намертво и падать на землю не хотел. Ну, хоть какая-то вороне компенсация. Иногда приходился притормаживать и грозить вороне снизу кинжалом, но ей до этого не было совершенно никакого дела.
  Так что до дуба они все-таки добрались, а когда добрались, то увидели неожиданное пополнение. Стыр совсем ничего не понял и спросил:
  – Старый, ты еще что ли кого-то в мышей обратил?

  Вуди отрывается от прицела и отворачивается к стене, оставив карабин скорее балансировать, чем лежать на подоконнике. Немецкие пули усердно пробивают стену, и от каждого щелчка по дереву сержант смешно дергает головой – рефлексы не победишь, не подавишь, будь ты сто раз глухой. А в карабине все равно осталось два патрона, и им можно найти куда более полезное применение, чем пытаться заглушить целое отделение немцев.
  Впрочем, немцы, кажется, лупят и сюда, так что десантники, может, и доберутся до позиции пулемета. Интересно, будет ли их капрал сам тащить людей через поле? Козлы. Чтобы еще раз с ними воевать собрался, да ни в жисть. Элита, вроде, по тылам рейдовать, а на деле тоже какие-то мелочные, только о себе и думают. А еще войну выиграть хотят. Да и сам Вуди хорош, пожалел убогих.
  Это только внутри Валентайн такой злой, а на деле он просто стоит, уперевшись в стену и дрыгая головой с закрытыми глазами. Только глаз левый немножко дергается, то ли от усталости, то ли от таблеток. Он мельком взглянул в окно – немцы не лезут, и ладно – и вновь прикрыл глаза.
  Ему неожиданно хорошо. Как оказалось, его организм просто хотел оставить тело наедине с самим собой, пусть и в деревянном сарае в Богом забытой бельгийской деревне, который продувается и простреливается со всех сторон. Еще бы стрелять перестали, и совсем хорошо.
  Вуди бросает еще один взгляд в окно и обессиленно сползает на задницу, усевшись на столе, на котором он стоял. Голова его пуста, свободна от мыслей, кого надо сегодня вычеркнуть, о чем еще надо договориться и с кем провести беседу. Дышать только тяжеловато, да и спать охота. Вот было бы смешно тут заснуть посреди боя. Впрочем, говорят, были же случаи, когда танкисты засыпали прямо на ходу. Бля, как бы щас сесть и никуда не идти, а?
  Хочется покурить, и Вуди пытается достать из кармана пачку сигарет. Вместе с пачкой выпадает и карандаш. Вуди прикуривает и вертит карандаш в пальцах, по-прежнему не открывая глаз. Неожиданно к нему приходит нечто желания высказаться и он открывает глаза.
  Правда, его хватает всего лишь на простую и немножко дебильную фразу "FUCK THIS WAR". Не крупными буквами он пишет прямо на стене, старательно вырисовывая каждую линию, чтобы задолбались стирать. Естественно, графит стирается раньше, и получается более лиричное и непонятное "FUCK THIS \". Тоже неплохо.
  Вуди убирает карандашный огрызок и неожиданно для себя осознает, что как-то немцы особо и не стреляют. Встревоженно он подтягивается, но немцы напротив сидят, особо ничего не делают. Он подбирает карабин и вглядывается в противоположную стенку сарая.
  Кто был на улице и имел обзор, мог видеть, как из дырявого сарая, который стоит рядом с уже хорошо горевшим домом, кубарем вылетает штаб-сержант Валентайн прямо через стенку. Какое-то время он озирается и даже щурится, вертя головой, как хомячок, такими рывками. И перебегает прямо через дорогу, выплевывая изо рта сигарету, и вваливается в какой-то дом. Ввалился он очень удачно, так как именно там оказалось верховное главнокомандование в лице первого лейтенанта.
  Валентайн сейчас выглядит непрезентабельно: весь в щепках и в грязи, на лице маска копоти вперемешку с той же грязью и немножко кровью, шнурки на ботинках распутались, куртка вообще гражданская. В глазах словно хмель, хотя это от свежего воздуха: от прежних хозяев – побитых десантников остался в наследстве очень спертый воздух.
  – Сэр. Там, это. На севере отделение окопалось с пулеметом. Пока сидят. Но, думаю, ща попрут нас с трех сторон мочить. Там еще десантники раненые нашлись, со вчера. Я их, короче, назад отправил. Ща-то чего делаем?
  Говорит Валентайн под стать виду, как-то не по уставу, встревоженно и постоянно то вздыхая, будто только что километр пробежал, а не метров двадцать.

  – Солидно. – отметил Здено, наблюдая, как первые самые рисковые апирашки торжественно тонули в снегу, как германский флот. Быстро прикинув перспективу, он навыдирал из своей парки всяких шнурков, которых в любой тактикульной одежде больше, чем надо, и спросил вроде бы и у всех, а вроде и никого, заматывая штанины:
  – Это что же, тут не всегда снег? Где вечная зима, он вроде должен твердым быть, разве нет? Сука, знал бы, взял бы гамаши или скотча на худой конец.

Из стенографической аудиозаписи совещания и.о. Президента ЧССР с Председателем правительства ЧССР:

ПЧССР: [...] – Я сразу к делу, время дорого. Скоро пленум. Вопрос о партийной программе будет подниматься почти наверняка, учитывая, что половина органов власти сменилась. Ее теперь следует рассматривать из новых условий экономической политики. Новая политика СЭВ, глобальная автоматизация и другие процессы в какой-то мере обнуляют сложившуюся до этого обстановку соцэкономики. Нынешнее развитие чехословацкой промышленности позволяет рассчитывать на новое положение в соцдоговоре, качественно выше нынешнего. Уже сейчас нашими автоматами воюют в Америке, наши Татры едут в Африке, а всякие вьетнамцы шьют на наших станках... Пока всякие нищие болгаро-румыны играются в войну, а поляки – в ракеты, мы можем создать такой экономический субъект, который будет крайне полезен Москве с немцами и поляками, не говоря о южанах.
   Но для этого нам нужен единый аппарат партии и правительства. Единый, как никогда. У нас с вами примерно одни планы, различающиеся лишь в такой степени, что к единству можно придти всегда. Но сталинисты и либералы сейчас будут играть роль палок в колесах. И своими ударами они легко могут разобщить не столько ЦК, сколько все партийное руководство ниже по вертикали.
   Поэтому всех их надо убрать из руководства. Сталинисты, в общем-то, стары, их никто не поддержит, учитывая, что они собираются продолжать "нормализацию" в худших ее проявлениях, их просто рано или поздно вышвырнут. Шалгович думает, что раз он вернулся в министры внутренних дел, то он сможет всех запугать. Но он уже там никто. Достаточно просто дать гарантии, что все те, кто поднялся за время прошлогодних чисток, тому же Седляку – и они просто будут саботировать старика Вилли. А он человек импульсивный, сам не умрет, так застрелится с горя. А за ним никого и нет особо. Либералов можно просто разогнать. Выкинуть из страны. Кого совсем надо – привлечь по делу Чалфы. Главное – удержать за собой краевой, низовой партаппарат. Чтобы продемонстрировать, что сила партии сильнее всяких западных псевдодемократий и старых гэбэшников.
  И потом, когда будет переизбран ЦК, мы перестроим партию, чтобы она представляла интересы всех чехов и словаков, а не старых функционеров, а вы соберете правительство профессионалов, а не партийных фракций, которые хотят властвовать. И тогда мы выведем Чехословакию на новый уровень, и больше ни один немецкий или русский танк не проедет по Праге, а вместо них будут грузовики с товарами, на которых будет клеймо "Сделано в Чехословакии". И Прага станет центром Европы, пусть даже и не всей. Вот такую перспективу я вам предлагаю.

Из стенограммы собрания Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии Чехословакии.

Тов. Гусак: – Товарищи. На сегодняшнее заседание хочется вынести много вопросов, поэтому сразу перейду к делу. Итак. Сегодня я хочу обратиться к вам, товарищи, в последний раз в качестве Президента Чехословацкой республики.
  [Гул в зале]
  Да. В этом году мне уже исполнилось семьдесят семь лет. С шестнадцати лет вся моя жизнь посвящена идеям коммунизма. Уже больше полувека я являюсь членом Коммунистической партии. Вместе с немногими тут оставшимися товарищами я застал войну. Застал и тюрьму. Работал... Ну, в общем, что я хочу сказать. Всю свою жизнь я отдал построению коммунизма. Это – дело всей моей жизни... Думаю, наши старшие товарищи подтвердят, что это крайне нелегкая задача. И каждый здесь присутствующий осознает, что каждому из нас выпала тяжелая доля. Однако, позвольте уж перейти к "яканию", думаю, что я, при поддержке всех членов партии, как-то справлялся со своими задачами. Социализм твердо стоит на земле чехов и словаков, несмотря на все исторические преграды. Мы имеем свой голос, свое право в нашем альянсе трудящихся всего мира. Наша промышленность, наши Вооруженные силы вкупе с добросовестным трудом всех трудящихся напрочь защищают священные границы нашего сплава народностей, который тверже любой стали.
  Однако... Время не стоит на месте. Движение истории подбрасывает нам все новые и новые вызовы, с которыми мы никогда ранее не сталкивались. Экономика входит в качественно новый этап развития, руководствуясь идеями глобализации и автоматизации. Трудящиеся все больше и больше уже самостоятельно справляются с исполнением различных обязанностей, для которых еще каких-то полвека назад требовался жесткий бюрократический аппарат государства. Казалось бы, это ли не говорит о нашем верном направлении движения к коммунизму?
  Но время уже не просто бежит, оно несется. Пост Президента – это огромнейшая ответственность по направлению государства. Президент должен, что называется, чутко реагировать на все настроения масс, как говорил товарищ Брежнев про великого Ленина. С огромным неудовольствием я вынужден отметить про себя, что в последнее время мне уже плохо удается подстроить все изменения, колебания для развития государства. Удается только подстраиваться под реакцию. И это на настоящий момент неверный, ложный путь.
  Уже через каких-то десять лет мы войдем в новое тысячелетие. И уже сейчас я, да и многие присутствующие здесь товарищи видят возможности для нового, более качественного рывка, прорыва для развития идеалов коммунизма. Однако двигаться следует только вперед, при этом темпами локомотива. А я, что уж там молчать, уже серьезно сдал.
  И вместе с тем я вижу, я твердо знаю, что новое поколение чешских и словацких коммунистов готово обеспечить этот прорыв, куда лучше нас, стариков, понимая веяния нового времени. И я твердо уверен, что мы можем без страха передать им наши посты правофланговых в огромном строю коммунистов.
  Поэтому я здесь, в последний раз, надеюсь, выступая в качестве Президента, выношу на решение уважаемого Президиума ЦК следующее:
  Первое. В связи с состоянием здоровья прошу освободить меня от исполнения обязанностей Президента ЧССР.
  Второе. На пост Президента ЧССР предлагаю избрать такого опытного товарища, как товарища Урбанека и, по возможности, рассмотреть вопрос об избрании товарища Урбанека Генеральным секретарем Коммунистической партии ЧССР.
  Третье. Осознаю, что для выхода на новый уровень управления государством нужен новый исполнительный аппарат. В связи с чем предлагаю рассмотреть вопрос о прекращении полномочий действующего Правительства. Формирование нового кабинета предлагаю поручить превосходно себя зарекомендовавшего управленца, как товарища Мраз.
  Предлагаю приступить к рассмотрению повестки.
  [Неуверенные аплодисменты, гул в зале]

Первому заместителю федерального министра внутренних дел.
Направляю распечатку разговора, состоявшегося XX.08.1990 между сотрудником Секретариата ЦК и главным редактором газеты "Руде право".
СС: [...] – Ну, в общем, надо давать положительные слова, но чтобы не входило в какое-то восхваление. Как мне сказали. Ну то есть там старый коммунист, воевал, строил социализм, но без фанатизма. Шестдесят восьмой год лучше стороной обойти. Ну и вообще так, мягенько все сделать. Вот выписка из стенограммы, там он сам выступал, и Урбанек, и эта баба, и Генсек, возьмешь оттуда...
ГР: – Ну уж поучи меня, как мне хвалебные оды писать. Да и потом, ты правда думаешь, что это все кто-то воспримет всерьез. Прагу в честь него не переименуют – и то хорошо. Хотя он словак.
СС: – Ну все равно, надо вот постараться.
ГР: – Да ладно, сделаем, не переживай. Вон, выпей лучше. А то как Железный Густав ушел, то прям трясетесь все
[...]
Подписи:
Старший следователь следственного отдела в Праге
Оператор 5 отдела 4 управления КНБ
Начальник СУ ГБ

Резолюция замминистра: "Ознакомлен. В дело. XX.08"

  В отличие от кабанов-десантников Вуди через забор прямо-таки перелетел красивой дугой и плюхнулся прямо лицом в снег. А когда встал – то увидел неожиданное обстоятельство в виде кучки потрепанных орлов, которых выводил Беннет. От растерзанных шинелей, от уже мертвецки желтых лиц раненых неожиданно накатила злоба. Какая-то неконкретная, бесцельная злоба, даже не на всех и на все, просто злоба. В мирной жизни Валентайн бы потопал ножкой, сделал пару выпадов в воздух. А тут даже выматериться некогда. Только и проскрежетал:
  – Суки, хоть бы кто сказал...
  Может, еще и прошло бы, но тут этот ссыкун с усами только масла в огонь подлил своей злобой и своей правдой. Вуди грубо отпихнул его и, смотря сквозь него, зло ответил, почти прокричал:
  – Ну и пиздуй нахер отсюда! Капрал! Уводи раненых, аккуратно, с севера пулемет. Остальные!.. – Вуди достал пистолет и взял его в правую руку, отведя предохранитель и взяв карабин в левую руку. – За мной!
  Короткий взмах рукой с пистолетом – и фигура штаб-сержанта уже скрылась в дверном проеме.

СС/ОП. В 1 экз.
Первому заместителю федерального министра внутренних дел.
[...] Процесс Чалфы должен быть показательным. Поэтому открыты должны быть в основном материалы по националистскому делу, проработайте это с Генеральной прокуратурой. Материалы, связанные с Дубчеком, разбирать закрыто и вообще пока особо не разбирать. Но продолжать вести оперативную проверку по всему списку.
[...] К Чалфе следует применить высшую меру, это должно стать превентивной мерой для остальной оппозиции.

Из личного архива Президента ЧССР.

1. Штепан
2. Урбанек
3. Могорита
4. Чалфа NB!
Пльзень?
Штепан – Ортодокс. Сталинист. Начмил. Не поддержат в народе. Скорее всего, затормозит реформы.
Урбанек. Не особо известен. Мягок. Легче пропихнуть в народ. Либеральные реформы должен провести в меру. Возможно.
Могорита. Молод. Оппозиционен. Рано. Мутит воду с Дубчеком. Возможно, последует по дорожке Мариана.
Чалфа – хитрый лис. Работал с консерваторами, не очень довольны. Следует за ним приглядывать. Дать поручение ФМВД. NB!
Женщина. Однозначно нет. Но стоит продвигать в правительство. Хороший экономист. Имеет определенный успех, лояльна. Предложить Урбанеку на будущее в качестве премьера

  – Есть! Взвод, из машин! Рассредоточиться вдоль колонны! Грузовики развернуть, отогнать с дороги! – распоряжался взводный сержант, который в кожаной куртке с воротником больше походил на какого-то предпринимателя, командующего грузчиками, если бы не карабин и каска на голове.
  При возможности он загадочно-неодобрительным взглядом глядел прямо в глаза рядового Панды. Он прекрасно чувствовал, что сгоревший гараж, разбитый святоша и его автомобиль явно как-то связаны, да и лейтенант тоже не зря терся, но за руку сержант его поймать не может, да и времени особо нет, так что Вуди ограничивался выражением лица "я, блять, все знаю, даже если не знаю".
  На настоящий же момент он все свои обязанности быстро исполнил – бойцы растекались, как удав по стекловате, и Вуди начал просто прохаживаться туда-сюда. На вопрос подчиненного же он ответил просто:
  – Ага. Немцы уже вот минимум с двух сторон наступают, а он деревню занимать собрался. Ждут нас там, не дождутся. – и уже себе под нос пробормотал. – Нездоровая фигня, на самом деле.
  Вообще, складывать два и два – дело не сложное, и можно понять, что если в одном месте собирают такую кучу техники, то это либо к наступлению, либо к жестокой обороне. Поэтому, поймав переводчика взглядом, он дошел до него и так вкрадчиво спросил:
  – Слушай, Миллс. А чего ты там такого в тех бумажках вычитал, что нас сюда послали?

  Валентайн очухивается и бездумно двигает медальонами по комоду, слушая приказы лейтенанта. Мыслей в его голове нет никаких, и информация доходит до него как-то медленно, несмотря не то, что слышно стало лучше, а тут еще и помещение, да и тишина почти внутри.
  Еще какое-то время после раздачи целеуказаний он двигает пальцами, а потом сразу переходит к вопросам лектору, не поднимая головы:
  – У нас там грузовик еще стоит, которые с юга откуда-то приехали. Он там застрял или чего, не знаю. Его как, мародерить, или вытолкать попробуем? Просто водителя убило, а у нас, вроде, тоже уже все заняты.
  При желании можно подойти и увидеть, что из восьми жетонов Валентайн сложил что-то вроде домика.

  Валентайн в очередной раз глохнет от неожиданно сильного взрыва – видимо, взрыв гранаты инициировал что-то еще – и это, в общем-то, ему мешает. Долго и неумело вставляя кольцо от второй гранаты обратно, он упускает возможность пострелять краутов, пока они еще отступают испуганно, а когда в руках у Вуди вновь карабин, немцы уже начинают отстреливаться и залегать. Впрочем, сержант все-таки берет на прицел одного самого глупого, который бежит, спотыкается, встает и бежит дальше, даже не пытаясь спрятаться. Вуди целиком сосредотачивается на нем, шумно и долго дышит, пытаясь "отрегулировать" дыхание и все-таки жмет на спуск.
  Тихий щелчок – и голова сержанта беззвучно утыкается в сгиб левой руки. Можно даже решить, что его все-таки достал какой-нибудь снайпер, но почти сразу же он отбрасывает карабин и в остервенении бьет кулаком по полу. Какое-то время он так и лежит, а через какое-то время даже слишком резкими движением хватает обратно свой М1, переворачивается на спину и трясущимися руками меняет пустой, как можно увидеть, магазин, отстегивает штык-нож и убирает его в ножны.
  Он так и продолжает лежать, с карабином на изготовку, словно готовый тут же вскочить и ринуться... ну, куда-нибудь. Уиндера он не слышит и не понимает, почему тот стоит с вопросительным видом, хотя и сам видит у себя на руке дырку и свежую кровь вокруг нее, уже покрытую кирпичной пылью. Сержант возбужденно водит глазами во все стороны, и в какой-то момент останавливается на чьих-то торчащих ногах:
  – Слушай, Нэш, тебе коркораны не нужны? А то вон, какие хорошие. Мне, вроде, велики.
  Не смешно, даже страшно шутит штаб-сержант, а самому хочется завыть. Долго-долго завыть, чтобы со всем своим "ы" выдавить всю накопившуюся боль. Выть не как волк, гордо вскинув голову на луну, а уткнуть в самый низ, чтобы не было видно лица, а потом просто завалиться на бок и не вставать совсем.
  Но он встает. Даже не встает, а вскакивает. С каким-то нездоровым взглядом в глазах осматривает сначала себя, видимо, не веря, что еще жив. А потом помещение, полное трупов. С Нэшом он почему-то не желает встречаться глазами.
  Осматривает дом он долго, даже начинает блуждать. И можно заметить, как дыхание его тяжелеет, лицо краснеет. Вуди даже расстегивается в районе груди, словно задыхаясь. А все потому, что Вуди неожиданно для себя достиг нового состояния: ему становятся очень противны эти покойники. Противны не потому что Валентайн там крови или мертвецов боится или там запах какой-то был. Если честно, он и сам не понимал, почему так. Он просто закинул карабин за спину и ухватился за ноги того самого десантника в хороших "прыжковых" ботинках. И начал волочить его на выход, с укором воскликнув:
  – Ну что ты стоишь, помоги!
  Десантника дотащил он примерно до того места, где лежала труба панцерфауста. Краем глаза он увидел, что Саммерс тоже с чем-то человекоподобным возился, и закралась мысль, что он как бы не один, тут люди еще воюют, может, сделать надо чего. Но мысль эта просто прошла мимо. Валентайн словно уже оторвался если не от этой вселенной, то как минимум от основных ее представителей в частности. Вуди бесцеремонно сорвал подсумки, вырвал бандольеру с пачками к винтовке и даже похлопал по карманам, и, к своему удивлению, найдя еще не пустую пачку "Страйка".
  Вернувшись в дом, он осознал, что дышать стало немножечко легче. Но останавливаться не стал – просто сбросил небольшие трофеи на пол и ухватился за другого десантника. Идя за третьим, он неожиданно осознал: трупы ему были противны не из-за страха и не потому, что они, например, десантники. А потому что они мертвые. А Валентайн живой. И в компанию к мертвым еще ой как рановато. Пиздец как рановато!

  Валентайн не стоит столбом. Точнее, он как раз стоит столбом, но моментально сбрасывает карабин с плеча и вскидывает его. Но взять противника на мушку он уже не успевает – очередь Браунинга режет по ушам, словно прошивая Вуди напополам, и танкист, уже успевший навести ствол на сержанта, запрокидывается на крышу башни, пару секунд еще дергается и в итоге проваливается обратно внутрь танка.
  Краем глаза Утка увидел, что мехвод тоже, словно врезавшись в невидимую стену, смешно переломился в люке, но карабина не отпустил. Последний танкист, беспомощно застрявший в дверце, вскинул руку, другой удерживая вес собственного тела, но Валентайна это не остановило. Взяв краута на прицел прямо в середину головы, он уверенным, чуть ли не строевым шагом подошел к нему, словно не был ранен, контужен и сильно вымотан. Капустник явно запаниковал, в глазу – другой заплыл от удара, видимо, о броню – отчетливо читался страх. Валентайн же подходил все ближе и ближе, и остановился только тогда, когда кончик примкнутого штык-ножа ткнулся в щеку. Теперь достаточно было только чуть-чуть надавить, чтобы сделать на лице здоровенное отверстие для художественного свиста. Немец, кажется, все понял, судорожно, со всхлипом, вздохнул и крепко зажмурил глаза.
  Вуди простоял так пару-тройку секунд, тяжело дыша. Злобно проскрипел:
  – Вот ты и довоевался, сука...
  С трудом дотянулся до воротника танкового кителя и в один присест вытащил немца из люка, порвав ему штаны и не слабо расцарапав ногу. Огляделся. Ну разумеется, кто же должен был оказаться в нужный момент в нужном месте, как не Панда? С другой стороны медленно подходил боец из отделения Уайта. Валентайн, разумеется, не запомнил его имени, помнил только, что он какой-то мутный типок. Ну, судя по его виду, драться он умел.
  Окончательно придя в себя (даже вроде слух потихоньку восстановился, и стало ясно, что бой еще далеко не кончился), Вуди начал в кой-то веки исполнять свои обязанности:
  – Так, боец. Щас берешь это говно – штык-нож опять утыкается в немца, который безостановочно вращается на пятой точке и что-то бормочет – и тащишь на КП, пусть Ник с Миллсом его допросят по быстрому, надо понять, чего нам еще тут ждать. И если не дотащишь – накажу. Сам перевяжешься у доктора. Выполнять.
  Панда. Берешь щас этого мудака и залегаете вон в том домике – пальцем ткнул Валентайн в сторону уже наполовину разрушенного дома. – Особо не высовывайтесь, залягте получше. Немцы не должны перейти через дорогу. Я сам щас подойду. Давай.
  И прошел мимо них с повисшей рукой и карабином, направленным стволом вниз, к танку Ортиса. Было бы красиво и даже как-то литературно сказать, что он о чем-то думал, или там жалел, что краута не застрелил, но на самом деле думать Валентайну было уже нечем. Из всего мозга остались только навыки, инстинкты и цитаты из памятки командиру отделения.
  Прикладом сержант постучал по лобовой броне танка, откуда тут же высунулись сразу все, пристально смотря на Вуди, как сурикаты. Валентайн поднял глаза на командира танка и начал ему на пальцах разрисовывать обстановку:
  – Смотри, тут мы расчистили. Ты щас выезжаешь вот так и встаешь за подбитым панцером. Там в поле должны еще их самоходки остаться с зенитными автоматами. Надо их по-быстрому вынести и отсечь пехоту. За танком и зданиями у тебя будет прикрыт фланг, если там на западе немцы идут, то тебе угрозы не будет? Все понял?

  – Уфф... Сука... Чего ты такой тяжелый-то, скотина? – стонал Вуди, волоча относительно крупного для него танкиста. Может, он того и не стоил, но сейчас-то уж точно не помешал. Граната плюхается у левого ботинка, а из башенки, кажется, мелькнуло что-то. Вот уж действительно, хуже немецких гранат только пайковый шоколад.
  Сознание контуженного человека сработало на удивление здраво. Валентайн перевернул и швырнул немца прямо на гранату, а сам прыгнул в сторону, как молодой олень, ногами к гранате. И в этот момент он был готов поклясться на Библии, что у краута открылись глаза в этот момент.
  Разрыва гранаты он не услышал и не мог сказать, был ли он вообще. Но пылающий танк и чью-то горящую фигуру, бессловесно и беззвучно катающуюся по снегу, зрение запечатлело очень отчетливо. Что и говорить, такое всегда было очень впечатляющее. Даже слишком.

– Пожар!
– Всем сидеть! Прекратить стрельбу! Хайнеманн, туши!
– Есть попадание! Боком к нам встал!
– Вижу...
Теперь уже воняло нестерпимо, и Кройцу уже было тяжело сдержаться и не распахнуть люк. Впрочем, порой необходимость победить куда важнее чистых легких.
– Пожар потушен!
– Огонь! Добивай его!
– Выстрел!..

  От пороховых газов перехватило дыхание, нос буквально резануло чем-то противно-токсичным. Даже моментальное избавление от трубы не помогало, резь в носу никак не пропадала. Но резало не только нос, но и душу.
  Не подбил. Не попал. Все. Пиздец.
  Мозг от такого расстройства совсем отказался действовать и Вуди, вместо того, чтобы прятаться, убегать или нырять в снег просто начал пятиться, усталым взглядом смотря на танк. Уже в какой-то последний момент он увидел, что человек в башне разворачивает автомат против него, но было уже поздновато. Валентайн только и успел бросить:
  – Сука...
  Раздалась очередь, зарезало теперь где-то в районе руки и штаб-сержант Валентайн опрокинулся назад.

  Правда, ничего толком не произошло. Предплечье ныло, но рука вроде все еще двигалась. Под ногами мешался рюкзак, от которого Валентайн долго отвязывал гранатомет и стало ясно, отчего он упал – он тупо споткнулся и не заметил. Звук, правда, совсем куда-то пропал, но картина впереди виднелась четкая. Вот танк выстрел, и лицо обдало горячим воздухом даже до сюда. Или это показалось. Немец, вылезший из танка, что-то бросал в пролом. Глухой звук. Немец отворачивается, видимо, посмотреть. Самое время...
  Вуди, будто ничего и не было, вскочил. Правой рукой снял с плеча карабин, пальцем отвел предохранитель. Левой достал из ножен штык и, схватившись поудобнее, положил на кулак ложе карабина. Решительно пошел вперед и, как только открылся силуэт краута, с рук, толком не целясь, начал безостановочно высаживать патрон за патроном, отчетливо намереваясь дойти до самого, что называется, личного пространства.

  Кончились патроны или нет, это было неведомо. Расстояние сократилось до минимума, и карабин дальше только мешал. И Валентайн выбросил его вперед, прямо в ненавистную нацистскую харю. Теперь пришла пора другого старого, как мир, оружия. Совсем недавно уже вдоволь был смазан немецкой кровью, но сталь дело такое – ей надо еще и еще.
  А вообще, если вернуться к прозе, сержант попытался придавить танкиста к стенке и заколоть его, как дикую, да еще и подстреленную, свинью.

  Люк Тигра распахнулся, а из него мрачным флагом последнего оплота Рейха поднялась стереотруба. По ходу, все совсем кончилось. Правда, толком ничего не было видно, и импровизированном перископу в виде капитана Кройца пришлось вылезти и встать на башню. Ну, вроде да. Вроде, все кончилось.
  Кройц опустился в танк, положил стереотрубу. Потер переносицу и стал искать сигнальный пистолет, сказав радисту:
  – Командиров ко мне.
  Через пару мгновений командир "группки Кройца" вновь оказался на крыше башни. Заряжая пистолет, он всматривался в даль. Где-то там, в лесах, в сторону дыма и огня смотрели, стирая глаза до дыр так называемые "остаточные группы" и беженцы. Кройц их видеть мог только в бинокль – его глаза постепенно пожирала миопия, которую он стыдливо скрывал ото всех и старался смотреть на все в оптику. Впрочем, сейчас это было не совсем важно. Главное, чтобы они увидели вот это.
  В небо взлетела белая ракета, о которой знали те немногие, у кого еще были рации, батареи и кто еще мог слышать штабы армии и групп, ожесточенно прикрывающие последние мосты через Эльбу. Кройц, швырнув дымящую гильзу в сторону, в очередной раз опустился в танк и схватился за переговорное устройство:
  – Мануэль, дай Столба. Столб, это Крест. Столб, это Крест. Докладываю. Встречающие пришли на перрон. Готовимся встречать поезд. Потеряли двух котят. – и, уже наглея, добавил: – Передайте привет Блюхеру, отлично поработали. Крест на приеме.
  Дисциплина и секретность при работе на радио – дело святое, да.

  – Значит, так. Во-первых, благодарю за отличную работу, несмотря на допущенные мной ошибки. Учитывая, как русские тут окопались, то потери могли быть куда больше.
  Теперь к делу. Занимаем оборону. Десантник. Берешь штурмовую группу саперов, используя русские укрепления и здания, врываетесь там. По возможности, полный профиль, вот это все. Не ройте прямо на скате, ну в общем, разберетесь. Саперы, возьмете половину мин, прикройте ваше левый фланг, чтобы они там с фланга не вздумали холм обойти, если вас подавят. С вами будут самоходчики. Так, ты (палец на командира ШтуГа): твое направление – все это поле и дальше. Встанешь на обратном склоне. Вы (палец на командира бэтээроягера): ваше направление – северная дорога. В общем, все то же самое. Если будет жарко, там маневрируйте, откатывайтесь, ну, знаете. Так, да, Циммерман. Возьмешь дымовые, если станет совсем плохо – отступай на запасную позицию, вдоль леса у вашей дороги.
  Так, пушкари. Возьмете всех лентяев, водил, ездовых. Ваша позиция – кромка леса по северной дороге. Нароете ям, окопчиков, эспээсов, пару позиций для пушки. Отделение Олдермана освободится, вам помогут и останутся за старшего.
  Кунц. Возьмешь в помощь пару саперов. Берете вторую половину мин и занимаете во-ооо-он ту рощицу на холмике, справа от дороги. Правый фланг затыкаете минами. В общем, задача ваша караульная, смотрите, чтобы с востока нас не пытались обойти, а если прорвутся там или по дороге – херачьте из гранатометов. Возьмете дымовых гранат щас, там, если все отстреляете или накроют, отойдете к нам.
  Зайер, Ланге. Наш вот этот балкончик. Врываетесь по полному профилю, это будет наша точка опоры, у нас максимальный радиус. Олдерман, поможешь со своим отделением. Я встану за вами, постараюсь наметить пару огневых. Зайер – старший.
  КП, соответственно, танк. Если нам каюк, командование принимает Зайер. Потом Ланге. Дальше – по ситуации, кто будет либо тут, либо кто останется вообще. Но приказ для всех един: раньше семи утра завтрашнего отсюда могут уйти только тяжелораненые на подводах.
  Подводы оставляем на северной дороге, грузовик надо перекатить на южную. Отводим подальше, чтобы артиллерией не накрыло, маскируем.
  Так, к теперь менее прозаичным моментам. Щас сюда валом попрут беженцы и потеряшки. Офицеры, унтер-офицеры: по возможности брать под ружье все солдат. Кто с оружием – в окопы, кто без оружия – давать русские винтовки, гранаты, лопаты и тоже в окопы. Брать всех – пехоту, летчиков, моряков, эсэсовцев, "коричневых", тодтовцев, хиви – всех, вне зависимости от званий. У всяких детей из фольксштурма и флакхельферов – оружие отбирать и гнать отсюда. Будут отказываться – бейте, угрожайте, можете хоть расстреливать. Так и говорите – капитан Кройц назначен старшим над всеми прибывающими, и на все прочие вопросы совести можете отвечать лязгами затворов.
  Разгоряченный и покрасневший Кройц остановился, снял кепку, пригладил волосы и уже как-то хрипло спросил:
  – Вопросы?

  – Эээ, да тебе только ворон пугать...
  – Усохни! Снаряд! Сна...
  *BOOM!*
  – Ааа...
  – Ууу...
  – Ух, смачно припечатали...
  – Сука, Майер, сказал же...
  – Есть бронебойный!
  – ... назад помалу!
  – Выстрел!!!
  Бухнул на всю округу "восемь-восемь" и заревел Майбах. Тигр начал потихоньку пятиться, а то ведь и помереть так можно. Но не очень быстро, сохраняя, так сказать, собственное достоинство. Ну, или по сводкам с фронта, выравнивал линию фронта.

  – Есть. – уже не так бодро, как со вчера или даже с утра, ответил Валентайн. Собственно, было не до веселья. Да еще и лейтенант как с цепи сорвался, будто это наши бойцы ерундой страдают. Ужас бы что было, если бы так отчебучил какой-нибудь Панда, тогда хоть самому нашивки срывай.
  – Уайт, увози сразу своих!.. Взвод, выходим строимся! Построиться по отделениям! Становись! Смирно! Отставить! Смирно! Приказываю! Рассредоточиться в линию по одному, по направлению в сторону фронта. Удаление от колонны – пятьдесят, между людьми – три. Пулеметы на фланги! Командирам боевых машин – развернуть машину в сторону фронта. Оружие на изготовку! Разойтись!
  Сам начал контролировать работу и вдруг услышал восхитительные разговоры бойцов. Так бы, может, стерпел, но настроение было не то ни к черту, настроения не было вообще, и поэтому сержант окрысился:
  – Кого ты там, Уиндер, надыбать собрался, блять, а? Бойцы, я не понял, рассосались что ли, война – хуйня, главное – маневры? Никому, сука, не пиздеть, бегом рассредоточились!
  И опять раздвигать всех правильно, помогать ставить пулеметы и прочее такое. И башка болит, и холодно, и настроения нет. Надо было идти в артиллеристы...

Сегодня был, вообще-то, славный день. Большой Змей, бредя по городу и попыхивая трубочкой, решил сегодня не делать ни хороших, ни плохих дел, культурно отдохнуть, в общем, расслабиться. Хотя сегодня вообще-то среда. Или вторник? Ну да кому какая разница?
Но в дело, как всегда, вмешались женщины. Вообще, все зло в мире от женщин. Ну, кроме там всяких животных вредных. А хорошего человека бедовым не назовут. Революция какая-то. Какая революция? Тут шерифы меняются через два месяца на третий.
И все бы ничего. Выстрел из Кольта – событие такое же частое, как сходить оправиться. Но когда кто-то стреляет в городе из Гатлинга, да еще бестолково – это уже прям нормальное событие, от которого прыгаешь в сторону и шипишь:
– Ах ты шшшшш...
Но когда другая женщина пригоняет безбашенных индейцев, то это уже, извините, ни в какие рамки. Так дела не делаются. И вообще, хотите воевать – воюйте за городом. Уложив с Волканика парочку краснорожих, которые надвигались на Змея с явно недобрыми намерениями, он зашипел:
– Ну все, шшшшш-шенщ-щщщщщ-щины! Доконали вы меня. Я вам покаш-шшшш-шу, как тут беспредельничать.
Змей отвернулся, достал заветную шашку динамита, "прикурил" ее прямо от трубки и швырнул в сторону "беспредельщиц". Правда, совсем-совсем не попал.

  Лейтенант мало того, что не спал, так еще и подтвердил неправдоподобную историю с отжимом курева у рядового и сержантского солдата, попросив еще сигарет. Даже не "попросив". Пиздец. Точно так до Паттона не доживем. С отрядом Хоффмана толком не разобрались, поэтому под свою ответственность он их "обрадовал", что щас-то нормальная война начнется. Заодно посадил его писать бумажку с указанием всего личного состава, а то уже не взвод, а какая-то сборная на чемпионате мира. За этим же послал бойцов к Уайту и этому... как его... саперу, короче.
  Сам же пошел искать и отмечать своих, большинство из которых уже вело сытые и ленивые разговоры. Закончив с последним окруженцем (от совсем своих они отличались тем, что надо было узнать их звание, имена и подразделение), Вуди скорее от усталости, чем ради приличия уселся и прислушался к разговорам. Как ни странно, большинство не жаловались на свою серую жизнь до призыва в армию и на свою серую жизнь в окружении, а обсуждали прошедшие бои.
  Зацепившись за чью-то брошенную фразу, Вуди кого-то пнул ногой (любя, конечно же, он же не изверг какой) и влетел в разговор:
  – Кстати, доблестные вояки, вы в курсе, что на вас танкисты жалуются? Говорят, мол, думали, что их свои же братушки по дивизии прикрывать будут, а их гренадеры чуть не пожгли нахер.
  Было, конечно, не совсем так. Когда танкисты обсуждали, сколько им жить осталось, один из них очень яро рассказывал, как думал что щас все, совсем пиздец, а как уебал из главного, так вроде еще и не пиздец, а краутам пиздец, прям совсем. В общем-то, можно сделать вывод, что бронепехотинцы порядок не обеспечивают, да.
  – Мы, конечно, с лейтенантом знаем, что мы прям ваще авторитеты для вас, с пиписьками почти как у Паттона, но и своей башкой тоже думать надо. Тут вам не гражданская война, когда залег за холм, да пуляй себе, пока пуляется. Фаустпатрон – это же не противотанковое ружье, им и в лоб пробить можно. А нас без танков эти канюки сразу в окопы отправят. Увидели гранатометчика – обозначили голосом и сразу, без промедления срубайте его. Пулеметы, снайперы – это все капли мочи, их-то танкисты разнесут. Мы вот от Новилля почему драпали? Потому что нам Десобри танки зажилил. А щас вот у нас их целых два. Поэтому мы вчера вечером краутам и дали того-самого. В общем, вы меня поняли. Ладно, пойду я. Чую, скоро выступать.
  Вернувшись в штаб, Вуди подбил итоги со всех командиров отделений и начал подбивать общий список взвода, учитывая потери за трое суток, которые никто толком не вел. Рядом сидел пожирающий пищу Хоффман, явно довольный жизнью. Не отрываясь от листков бумаги, Валентайн задумчиво спросил:
  – Слышь, Джек, че, в Хюртгене натурально жопа была? А то все рассказывают, да все как-то так, в общем.
  И понесся долгий и длинный рассказ о том как там ваще, к которому постепенно присоединилось все его отделение, некоторые из взвода Уайта. Даже танкисты Гонзалеса, докладывавшие, что Хэллкэт будто бы починен, остановились послушать. Валентайн насилу вырвался и пошел докладывать численность личного состава Бейкеру. Главное, чтобы щас курить не попросил.

  – Блять, отдай это Бейкеру, я его маму того-самого, не хватало еще и на войне бюрократией возится, еще чего не хватало. – культурно поздоровался с сержантом Миллсом интеллигентный гуманитарий Валентайн, отдавая ему "учетные" бумаги. Лучшее снотворное, не то что доктор своими таблетками пичкает. Вуди был невыспавшийся, а поэтому сонный, вялый, неуклюжий и, что важно, злой. Поэтому потерявший хватку Брайт получил знатную матерную оборотку и заслуженно загремел в "наряд" "греться" – таскать дрова. Должен был колоть, но сержант не позволил калечить до конца раненную руку, а то закаличует еще. А будет много пиздеть – Вуди отдаст его жопу за просто так танкистам, они легко дело найдут.
  Время шло, народ потихоньку собирался с окраин на завтрак, но Валентайн, хоть и немного сытый, становился чернее тучи. Народ-то собирался, но один танковый экипаж уже совсем неприлично не укладывался в график. Вуди сидел-ждал, сидел-ждал, а потом разразился тирадой на весь штаб:
  – Да мать их в печёнку, этих трактористов, грёбанных небожителей, я им... верну, сука, человеческий облик! Нацепили свои ведра с ушами на голову, и все, блять, у них же матча-аааа-асть, сука! Детёныши Гуфи! Жертвы военного призыва! Да я их...
  Дальше последовал стук дверью, от которого все вылетели из дрёмы.

  Услышав от низенькой, полноватой и жизнерадостной тетушки (которая, кажется, была в компании Инес), что грязные американо в комбинезонах ушли уже давно, Вуди хотел сплюнуть от уже подостывшей злости, но не стал позорить высокое звание сержанта американской армии. Собрался уже идти, но его внимание привлек нестройный гомон от соседей тетушки, которые вообще-то давно то ли уехали, то ли померли. Любопытство, конечно, сгубило многих невинных девушек, ну так и Вуди уже давно не девственник.
  Гомон издавали явно побитые и потерянные пехотинцы из знакомой дивизии красных камешков. Вуди прошел в комнату, оглядел воинство и начал знакомится:
  – Вы откуда такие красивые, бедолаги?
  Голос подал длинный, как шпала, но тонкий капрал:
  – Мы-то из сто десятого. А ты-то кто?
  – Десятая танковая, группа Б. Под Новиллем стояли. Или как его там.
  – А мы хуй-то его знамо где. Поставили-то в головную заставу батальона, шли на Бастонь. А тут немцы со своими стонущими Микки, бой-то черти где, мы еще с пути сбились. Напоролись на ихнюю разведку, половину взвода потеряли. Взводного сержанта убила, комода убило, лейтехе руку оторвало до корня. Выбрались куда-то, нас поймал какой-то капитан из Эмпи, привез вот сюда. Раненных-то сдали, а нас сюда посадили, и сидим со вчера. Ни жрачки, ни хуячки. Где батальон, где штабы – хер его знамо.
  – Понятно все с вами. Че, вообще старших нет?
  – Ну вот я вот. Чегой, мало?
  – Мала-вато! Ну, раз такое дело... К нам в резервную маневренную группу пойдешь? Там уже есть несколько ваших...
  – Да ну нахер! – под общий гул злобно ответил капрал. – С сентября не разгибаясь, нас вон и так – это, считай, вся рота сидит. Тут ты еще такой пиздодельный приперся.
Вуди сделал недоверчивое лицо и спросил: – Че, обоссались, что ли?
  – Чего, блять? На себя посмотри, мелочь? Че-то я тебя рядом в Хюртгене не видал!
  – Ну а чего тогда?..
  – Да пошел ты нахуй!
  – Да пошел ты сам!!!
  Отношения между незнакомыми, озлобленными, вымотанными солдатами разных родов войск моментально вспыхнули, и вот уже двухметровый (не меньше) капрал, и полутораметровый (плюс пятнадцать) сержант держали друг друга за куртки, готовые сцепится друг другу в глотки.
  Нельзя сказать, чтобы Вуди был такой весь из себя идейный вояка. Не меньше пехтуры он сейчас предпочел бы лежать в коечке, потягивая винишко одной рукой и лапая женщину другой. Просто он был человек такой... Обязательный, что ли. Сказали сделать – сделает. Ну или попробует. Сказали молчать – молчит. Сказали воевать – воюет почти третий год. Хотя и пошел добровольцем.
  Однако и пехотинцы, в общем-то, не особо его раздражали, в отличие от стреляющихся офицеров, например. Навалилось как-то вот просто все. А в мужском коллективе, собранном по одному очень общему интересу, долго ли подраться из-за фигни? Вот и стоял сейчас Валентайн, вцепившись в куртку и уже приспосабливаясь бить головой в грудь.
  Разнял их близкий выстрел немецкой гаубицы, тряхнувший домишко и неожиданностью своей опрокинувший двух молодых самцов горных козлов. Ну или кто там на рогах дерется. Борцы разлепились, встали, и начали отряхиваться, не смотря друг другу в глаза. Капрал неожиданно заговорил, без задорной злости:
  – Вон видал, как долбят. А нас обратно на передок предлагаешь...
  Вуди отряхнулся, постарался придать максимально товарный вид обрывкам куртки и ответил, подняв голову:
  – Ну смотри сам. Только будешь тут сидеть – придут эти блюющие канюки, схватят вас в охапку, кинут в окоп, да и оставят, пока бой не начнется. Сами в мешки одеваются, думаешь, вам че-то перепадят. А мы почуть сами по себе, по ночам в Бастони сидим, воюем днем. Хавка есть, погреться тоже. Понравишься – вообще в мой взвод попадешь. У нас лейтенант, считай, чуть ли не в десны с полковником целуется, считай, как в разведку ходим. Вчера пару человек только потеряли, да и тех эти обмылки из десанта случайно обстреляли. Да танкисты еще. Ну, это уже после того, как сюда приехали. Так что смотри сам. Не хотите – не надо, мне дерьма не нужно. Вот так, на.
  Вуди подтянул карабин и вышел на улицу. Снаряд разбил асфальт примерно в том месте, в каком бы был Валентайн, если бы забил на этих убогих и пошел сразу в штаб.
  Чуток трясущимися руками достал сигарету, закурил. Видимо, есть все-таки Бог на свете. Матушка, наверное, вчера ночью долго-долго молилась. Медленно побрел по направлению к штабу, как его толкнули в плечо:
  – Ты че, сержант, глухой что ли? Я тебя-то кричу, кричу. – над ним навис капрал, а за ним лениво, озлобленно, но подтягивались остальные.
  – Да есть малость. Из окружения выбирались с утра – миной как бахнуло.
  – Говорю, веди в эту свою группу, хер с тобой. О, чего курим?
  – Тоже, что и все. На.
  – Вот спасибочки. Слышь, тебя как зовут-то.
  – Валентайн. Вуди.
  – А я, значит, Джек Хоффман, из Айовы. Ну че, погнали, что ли?
  Настроение у Валентайна значительно поднялось, и когда уже пришли, то Вуди не начал никому делать очередные вливания. Хотя и потряхивало до сих пор со страху. Ну так, не сильно, чтобы никто не видел. Поперся докладывать лейтенанту, что сэр, я вам еще целое отделение боевых инвалидов нашел.

  А танкисты пришли минутой позже после того, как ушел Валентайн. За танком ухаживать они с самого с ранья, а объявиться – это мы забили. У них же матча-аааа-асть!

  Рассказывая про свои заслуги в утеплении и расквартировании личного состава боевой группы, которую Валентайн отказывался именовать матерным словом по идейным соображениям, сержант немножко поступил не хорошо. Ну, так он думал. Когда он на пару с лейтенантом из "девятки" елозил по карте, ища номера домов, которые ему назвала Леди Леклерк (теперь Валентайн называл ее только так на людях), то адрес самой Инес (а так Вуди называл ее про себя) он не назвал. Приберёг. Очень уж прелестен был ее смущенный вид, когда она его упоминала.
  Вуди бы и рад был на пару минут покинуть Бастонь и предаться убаюкиванию светлых и человеческих чувств. Но боевые товарищи, конечно, товарищи, но тоже те еще сволочи. Особенно Флорес. Пришел и стал нагло требовать сигареты. Еще и врать, что для лейтенанта. Ну, может и не врать. Но все равно не убедительно, рядовой. Ну я дам. Вот столько. Но скажи лейтенанту, что это в долг. А долг званий не имеет. А если что – спрашивать буду с тебя, рядовой. Ну, иди. Хана Бастони. Если уже офицеры курево просят...
  Потом уже и покушать принесли, и опять надо было дела делать. И, может, Вуди и дошел бы до Инес. Но, преисполненный долгом, Вуди взял у Миллса список уже описанного шмурдяка со складов и начал с ним знакомится. Знакомился-знакомился, знакомился-знакомился...
  Очнулся уже далеко за полночь, резко подняв голову и напугав дневального непонятным приказом расставить пулеметы на флангах и отправить трех бойцов помочь выкопать позиции для Шерманов, а то скоро к чернорубашечникам помощь подойдет. Раслепил глаза, осознал, где он есть, сонно спросил:
  – Как служба?
  И бухнулся тут же, сидя, спать обратно на заботливо положенную кем-то рядом подушечку, изредка постанывая и говоря то что-то про руку, то что-то еще чуть-чуть, то вздрагивая при близких хлопках.
  В общем-то, не самая плохая ночь.

Königsblauer S04: лол, вспомнил одну вещь

Königsblauer S04: В общем, давненько уже я играл в игру Freedom Fighters

Königsblauer S04: Там среди персонажей был дедок, который ГГ выручил, помогал американцам воевать

Königsblauer S04: Навел на главного советского генерала в Нью-Йорке, чтобы ГГ его убил

Königsblauer S04: А потом выяснилось, что он полковник КГБ и все Сопротивление слил своему спецназу, а сам стал главным после смерти генерала

Königsblauer S04: Так вот, теперь у меня охуенное чувство дежавю

Königsblauer S04: ))))))))00000000000

Königsblauer S04: В общем, ты лично меня пока не очень убедил.

Königsblauer S04: Думаю, стоит прояснить некоторые моменты.

Königsblauer S04: Ты можешь сколько угодно пугать нас летающими тарелками из Новой Швабии, но формально ты – всего лишь наш наниматель. Поэтому условия

Königsblauer S04: 15к сразу. Раз ты владеешь архивом Рудека - механизмы должен знать.

Königsblauer S04: Каждому из нас - копии его личных дел из архива. Без всяких вымарываний и такого прочего. Чтобы мы знали, что ты нас не разводишь, как утку на дудку. Ну и всякие рабочие контакты оттуда же - оружие, машины, документы, всякое такое. Опять же, без изменений. Если кто-то имеет другие запросы - пожалуйста.

Königsblauer S04: После этого будем разговаривать о деле, тут тоже будут нужны некоторые вещи и факты. Кстати, а где гарантия, что тн Эдом уже не нашел и не размножил архив Рудека в нужных количествах и с первоначальными данными, до которых ты уже не дотянешься? Ведь даже если Рудек сам по себе застрелился, МИ-6 вычислить его смерть и начать делать вещи - пара пустяков.

Команды непосредственного начальника Вуди выслушал с самым непосредственным видом – лицо тупое, челюсть отвисла, взгляд селезня, который вместо соблазнительной уточки увидел охотника с дудкой и ружьем. Понятно, конечно, что каждый вышестоящий имеет право присунуть свою власть в любое время в любой форме, но это было уже чересчур. Таким же взглядом он проводил его вплоть до того момента, когда джип свернул за угол, а когда он свернул за угол, то злобно прошептал:
– Ну-ну, ехай-докладывай. На легком катере...

Тут как нельзя кстати появился Брайт, живой, здоровый, с немецким автоматом и свежей повязкой на крыле. Приобнялись малость, не без этого. А потом началась животрепещущая история, что вот, сэр, тут такая дичь, что в этой школе, и куда там госпиталь запихнули, такая лажа, что места прям ну мало ваще, и доктора могут даже немножко нахуй послать, если честно. Вуди на мгновение разозлился на вредных докторов, но еще секунда – и его лицо просветлело.
– Сержант Уайт! Музыка! Доложи вашему капитану, что мы приехали, а наш взводный решил на него малость подзабить и поехал к полкану. Можешь прямо так и сказать. Постарайся узнать по кормежку, и спроси, куда все барахло со складов грузить. Если будем здесь сгружать, поставь Миллса и бойцов ему в помощь, чтобы разгрузили, а Миллс все подсчитал, и вообще посмотрел, чего привезли. Я в госпиталь, там то ли принимать отказываются, то ли чего. Взвод, внимание! В мое отсутствие старший – сержант Уайт. Кто не будет его слушаться, как нас – сдам десантникам, в окопы пойдете.

Вот так вот, лейтенант. Только Вуди все закончил, он тут же выбежал на воздух, к грузовику с ранеными, и был таков. Через несколько минут он был опять в здании, где активно выдают Пурпурные Сердца с очередной поставкой жаждущих награду. Опять докладывать Валентайну, что сэр, 10-я... команда SNAFU, что раненых столько-то, обмороженных столько-то. В общем, все как всегда – надо было ходить и добиваться.

  Вуди в этот раз не сдержался и усмехнулся. Уже второй раз ему предлагают сигарету, причем у предлагающего их всегда меньше, чем у самого Валентайна. Достал пачку, которая, слава Богу, не промокла, и протянул ее Уайту, мол, угощайся, пехота, а то у вас и у самих нет. Конечно, не полный почан, но явно больше, чем одна, можно позволить угостить товарища. Сам же курить, на удивление, не стал. Вот после рывка, пожалуй, надо было, но там было пока еще нельзя, а тут вроде и спокойнее уже, но сам прошелся, прогулялся, и вроде уже и не хочется.
  Рассказанная история же заставила задуматься. Вуди так задумчиво протянул:
  – Не круто? Хотя да, тут денежным не обойдешься. Да и на гауптвахту не посадишь.
  Интересно, как бы в таком случае поступил сам штаб-сержант? Следует понимать, что обстановка вот прямо щас была не особо располагающая ко всему богатству привлечения к дисциплинарной ответственности. Неуставные формы обращения с подчиненными – априори удел диких морпехов. Губа, даже если она есть в этой Богом забытой Бастони, явно не тянет на наказание. Деньги – как-то сейчас было немножко не до них, тут подштанников не пожалеешь, лишь бы жопу унести. Раньше было проще – можно было назначить в передовое охранение, там, мины класть ночью на нейтралке, или на перевоспитание к танкистам, на зенитную турель. Ну или тупо поставить на самый геморройный участок обороны. А тут, когда все подразделение страдает какой-то фигней, даже сразу не догадаешься. А провести "очередное втирание" требовалось незамедлительно. Хотя и получилось грубо.
  Все это Валентайн успел обдумать прямо сейчас, в задумчивости даже начав покусывать костяшку указательного пальца. Все кругом стали умные. И суетиться не надо.
  – Ну, в общем-то, твои люди, твое право. Только смотри, особо со сценой прощения не затягивай. Сам видишь, как воевать приходится, людей... В общем, отправить на воспитание всегда успеем. Ну и по команде доложи. А то больно наш порядок любит – в голосе прозвучал оттенок незаслуженной обиды, которую Валентайн испытал некоторое время назад, пока Уайт скакал по складу.
  Точно так же, как только что Уиндера, Вуди похлопал кулаком по предплечью Томаса и мелким шагом побрел даже осматривать верноподданных.

  Ну вот и все. Нет никакого дела ни до припасов, ни до краута, ни до пушек немецких с бэтээром. Сейчас осталось самое простое - полностью оправдать оказанное доверие в прозвище и вывести под крылом шестерых утят-отморозков. Просто взять и убежать. С высоко поднятой головой. Вроде просто все. А не знаешь, когда тебя пуля достанет...
  – Техник – ведущий. Я замыкаю. Старт по команде. – Вуди отдал последнее распоряжение честной компании, которая уже была на низком старте. Скаут тоже активно газовал, будто не полугусеничный бронетранспортер, а гоночная машина. А будто бы тихо-тихо на дороге. И утки крякают.
  Ну вот и все - залп. И еще какой-то другой выстрел, сухой, как из винтовки. Но не из Маузера. Да и хер с ним!
  – СКАУТ ПОШЕЛ!!! – постарался перекричать рев двигателя хриплым писком. И тут же через пару секунд:
  – ПОШЛИ!!!
  И побежали. Эм-три не вспыхнул, хотя две пушки отчетливо хлопнули на той стороне. И вроде пули ни в кого не попали, хотя немцы стреляли во все подряд. Будто думали, что пехота тоже по дороге пойдет. Дурачье. Еще совсем чуть-чуть осталось. Ну-ка!
  Лес из узенькой полоски, которая кончится, стоит только руки раскинуть, превратился в большой, хоть и не глубокий, но широкий. Уж отсюда разве что гаубицами выгонять. Можно уже влететь в гущу знакомых лиц и остановится, но надо было еще кое в чем убедиться, благо, обстрел уже будто не сильно мешал. Валентайн трусцой бежал к бэтээру с лицом победителя, таким хитрым прищуренным взглядом и высунутым кончиком языка, когда матч еще не кончился, но осталось три... две... одна!..
  Вуди распахнул заднюю дверь, залез внутрь. Все цело. Все прошло не зря. Даже тот злосчастный тюбик морфина. А дыра, что дыра. Заварим. Вудроу вылез из отделения, встал лицом к северу, к немцам, где уже рассеивался дым, и дико заорал:
  – Ну что, мрази, халявы захотелось! А вот этого не видали?! – Вуди совершил очень неприличные движения рукой в районе паха – Нью-Йорк Америкэнс – чемпион! Америка – один! Краутам – хуй!
  Валентайн даже пару секунд потрясся, изображая чечетку, но танцор из него был такой же, как и рупор. Подбежал к водителю, поднял его так, будто хотел подкинуть, осмотрел и заорал, правда, чуть тише:
  – Ну что, живой-здоровый? Ну так чего грустишь-то, а?
  Крепко обнял бедолагу, пошел обратно, хлопая ладонью по борту и присел в дверном проеме. Стянул каску. Прикрыл глаза и припал головой к стенке. И будто бы хороший конец не самого хорошего дня.

  Имущество Армии Соединенных Штатов быстро и беспрепятственно возвращалось в родные руки бойцов вышеозначенной армии. А один из лучших и скромных ее представителей в чине штаб-сержанта сейчас стоял, прикрываясь кормовой дверью подбитого броневика, наблюдал, как прямо в его грязную рожу направляется семидесятипятка длинной в добрый телеграфный столб, и никакой гордости за себя и армию сейчас не испытывал. Гордость, конечно, всегда здорово, но она особо не помогает, когда в тебя прилетит минимум два фугаса килограммов в пять. Или сколько там у них в снарядах?
  От тяжелых дум уже привычный, но ни фига не родной писк в ушах отвлечь не мог. А вот тяжкий, с каким-то не таким придыханием зов о помощи выстрелил, словно крепостная мортира в лесной глуши. Вуди подумал грешным делом, что сначала какой-то калич уронил ящик себе на мизинец, но все оказалось куда драматичнее.
  Краут, видимо, был за пулеметом, а когда его пробило, то скатился вниз, и поэтому его не заметили сразу. Когда же заметили, то даже было остановились, но Валентайн, который залез внутрь, распихав всё и вся привязанным гранатометом, ускорил всех неожиданно злобным шепотом:
  – Чего встали, дохляка что ли не видели? Живее разгружайте!
  Немец дрыгался совсем как живучий, но месиво в районе живота и очень сильно контрастирующее белое лицо явно говорило, что он выживет, если только сейчас не подъедет хирургическая бригада с госпиталя уровня минимум армейского. Не, конечно, бывало, что всякие выживали, да и самому Валентайну всерьез собирались руку отрезать в сорок третьем, но вот сейчас...
  Отвлек стрелок со скаута, который со своим пламенным приветом от лейтенанта казался настолько неуместным, что Вуди чуть на него всех собак не натравил, когда вылез из десантного отделения:
  – Да что ты говоришь? Вот спасибо, блять, без него то я тут нихуяшеньки не вижу. Раньше надо было жопой-то думать, когда нас сюда посылал... Передай, что принял и выполняю. Быстрее догружайте все.
  С краутом же надо было что-то делать. Самым простым и, может, правильным, было бы решение добить. Хотя Вуди в живую редко видел, чтобы кто-то кого-то добивал. Кажется, еще сразу после Анцио рассказывали, что ротный из кольта ухайдокал немецкого танкиста, который весь обгорел. А может, то байка была. Сам же Вуди был в этих вопросах не то что мягкотелым... Ну, никогда не доводилось, да и понять это как-то тяжело. Точно так же, например, он не понимал и даже презирал тех, кто стреляется, как пару часов назад какой-то офицер, например. Ты вышел из жопы, живой, почти целый. Сам Бог сказал тебе, чтобы ты жил. А ты взял и просто...
  Да и даже если добивать, то как? Застрелить - так крауты кругом, еще не дай боже, опять минометами отвечать начнут. Можно, конечно, задушить ремнем. Но это прям совсем для отбитых, которые ничем не лучше наци. Впрочем, есть же еще и нож.
  Вуди снял рюкзак, чтобы не долбиться обо все фаустпатроном, достал верный, со следами засохшей эсэсовской крови М4. Залез внутрь, встал прямо за немцем, который, кажется, все понял, потому что еще сильнее побледнел и засипел. Хотя Вуди старался отвернуть нож. В общем, просто так не получилось, поэтому Вуди сначала отвел голову, а потом закрыл крауту глаза правой ладонью. Приставил лезвие совсем рядом к шее, буквально пара миллиметров - и артерия, в теории, уже вскрыта.
  Но что-то все равно было не так. А что, собственно, не так, Валентайн? Ты же сам прекрасно понимаешь, что этого пацана не будут спасать ни свои, ни чужие. А даже если и будут - то своих перестреляют те самые Шерманы, а чужие скорее сами скальпель в пузо воткнут. Ну и что делать? Вынести его на дорогу, чтобы крауты увидели? Ну так они увидят, а тебе же - пулю в лоб. Благородные войны кончились в веке так в девятнадцатом, если не раньше. Казалось бы, вот, надавил, дернул - и все, просто помог человеку сдохнуть относительно без мучений. Тебе бы вспороли живот - наверняка бы не задумывался. Ну же!..
  Вуди глубоко, очень глубоко вдохнул. Скорчил максимально злое лицо. И с диким, нечеловеческим, но заглушенным, сквозь зубы, криком выбросил нож в открытую дверь. Несколько часов назад он искромсал живот немца, который был оглушен, но все же еще живым. Теперь же он не смог добить уже практически мертвого краута.
  Так же сквозь зубы он выговорил: "Да будь оно все проклято!" Чувство собственного бессилия затуманивало глаза, а руки мельтешили по подсумкам. Машинально, практически не соображая, Вуди достал то, что осталось от аптечки. Она была забита не пойми чем, от таблеток "от контузии" до пустой пачки бритвенных лезвий. Впрочем, коробочка с морфином нашлась почти сразу. Неожиданно, пока Валентайн разрывал штанину на бедре, он заговорил, не смотря на подопечных:
  – Загружаем Скаут и ждем дымов. Когда начнется карусель – гоним бэтэр по дороге, но не прямой, а чуть по дуге, немцы наверняка дадут залп, как услышат лязг гусениц. Сами же бежим через лес, напролом, как лоси. Всем ясно?
  Вколол немцу полный тюбик. Почти наверняка потом, когда он понадобится, Вуди об этом пожалеет, ну да что уж теперь. Может, где-то там это зачтется. Вот вроде помог человек. А правильно ли сделал или нет - и не поймешь.
  Пакет с сульфаниламидом тоже оказался надорванный, но что-то на рану все равно высыпалось, так что хуже не будет. Вудроу оставалось лишь выйти из отделения, подобрать и убрать штык-нож, наскоро закинуть рюкзак и спросить:
  – Все погрузили? Эй, стрелок! Давай команду Койоту.

  - Какой же я гений, шкертате... - разочарованно бормотал Шкодер, наблюдая местность в прицел и пожевывая травинку. Собрался устраивать стопятисотую битву на Косовом поле, а сам даже не догадался, что не помешают бинокль, пэнэвэшки и тепловизор. И как раньше люди воевали в брезентовых сапогах с полуторметровыми винтовками?
  Впрочем, было грех жаловаться. Позиция была идеальная, и Камил даже пожалел, что отказался от пулеметов - в два смычка они бы, как говорится, правили этим местом. Но и так сойдет. Потенциальные оппоненты выглядели совсем не соперниками - даже Шкодер в первые годы своего сепаратистского существования не выглядел так чаморно. Автоматчики буквально снизошли с комедий про восточноевропейские мафии. Наверняка у них в речи через слово "блядь" да "курва".
  Хотя место встречи они явно выбирали с толком. Мысль про "забойный цех" визуально будто бы подтверждалась, хотя людей в баварском тракторе не было видно. И чего их коновод так все на крест смотрит? Православный дофига?
  - Эй, Арнольд, прием. Занимаешь позицию справа от меня на пятьдесят метров. По команде "сто" - бьешь ПГшкой в купол церкви, по команде "семьсот" - карандашом по моему целеуказанию, и высаживаешь магазин из автомата на отгребись.
  Канал был общий, поэтому вся группа могла слышать команды. Хотя Шкодер и потребовал, чтобы "радиооператор" приглушил звук, ну или не выходил на встречу.
  - Так, команда Иисуса, теперь вы. Докладаю - у входа в церковь Крузер, минимум два бойца с автоматами, еще один ряженный, похоже, старший. От вас слева, за церковью, будет еще бумер, людей не видно. Могут быть на крыше. Сзади стены нет, так что внутрь ни в коем случае не входите. Услышите "семьсот" - сразу начинайте отстреливаться и валите. Я на приеме.

  - Подобные люди кидают сразу пузом на ножи. Так что много тебе твоя копия поможет. По-хорошему, надо было на "почтовый ящик" сговариваться. Эх, да что уж теперь... Ладно. Кончай шамать, спать пора. Арнольд, пойдешь со мной в паре. Из остальных вояки, как из македонцев.
  Спать особо не довелось - Камил от души накушался и смотрел в потолок взглядом мышонка Джерри из серии, где котяра вечеринку устроил. Ну и заодно думал. Как и всегда, перед делом думал только о деле. Выдумывал в основном всякую шляпу - от пулемета до тротиловых соток на простейших радиодетонаторах из игрушечных машинок. Но все было либо слишком легко, либо слишком тяжело. Первоначально озвученный вариант почему-то предполагался как самый удачный из всей смеси возможных решений.
  За более серьезными громыхалками пришлось ехать уже самому. Это автомат тебе дадут в армии с подсумком - и отваливай. А тут уже дело, можно сказать, интимное. Благо у этого явно скрытого еврея Соломона - таких предприимчивых и масштабных людей хрен найдешь и среди христиан, и среди мусульман, да и какого человека вообще Соломоном назовут - действительно было все, что нужно. Наверное, даже МиГ-15 можно было бы найти. Причем рабочий, а не в виде грустного памятника режиму Энвера Ходжи.
  Ну а потом целый день на подгонку всего и вся, выезда на место, его рекогносцировка, определение места для стрельбы, планирование, кто где должен стоять, куда будет в случае чего стрелять "предупредительным" Шкодер и куда будет стрелять "предупредительной" ПГ-7 Арнольд. Камил решил не церемониться, бить - так бить, пугать - так пугать. Проверка связи, навешивание гарнитур. Ну и в конце концов поесть и выдвигать на исходные. Вроде все готово.

Вроде и прошли-то, даже не пробежали, а прошли, сотни две-три ярдов, а Вуди вспотел, что та мышь. Что и говорить, тяжелый выдался денечек. Аж башка опять разболелась. Он смог только развести руками, мол, стоп, рассредотачиваемся по фронту, а сам ткнул в снег фауст снарядом вниз и на пару секунд припал головой к трубе. Все-таки шарфик - идея хорошая, но тоже не идеальная.

От физического разложения и отработки сна стоя его спасает лейтенант, хотя не сказать, чтобы сержант был очень доволен: "Ну ладно бойцы, ну ты то чего якоря опять кинул?". Хорошо, что никто не может это услышать, потому что обидная фраза прозвучала в голове. Он подскочил к Бейкеру и временно поменял офицерский бинокль на Панцерфауст - нельзя же просто кинуть такую важную вещь в снег, верно?

Ничего важного из того, что уже было примечено, он не увидел. Фокус поймать долго не мог, не то что увидеть черную кошку в черном лесу. Ну бронегроб, ну ганомаги. Немцы действительно вели себя как-то слишком уверенно, но природу этого он понять не мог, да и не очень-то и хотел, если честно. Единственное, что плохо - наших парней почему-то не было видно. А может, и хорошо.
- Фиг знает, не различаю. Думаю, надо жахнуть по ним парой залпов с батареи. Либо проявятся, либо начнут драпать. Особенно когда мы того таракана прихлопнем.

Вуди покинул Бейкера, отобрав у того гранатомет (бинокль вернул, он же не жадный), и пошел по фронту, пытаясь расположить свои не самые слабые силы. Кого-то пришлось тычками подвигать, потому что все мастера прятаться за деревьями, когда у тебя в зоне видимости от силы пять краутов. Подошел к насильно созданным артиллеристам и не удержался, чтобы не поделиться своим очень важным мнением с Саммерсом, который, видимо, действительно был незаменимым, раз его заставляют и из пушки стрелять, и сигналки красть. Только прям чувствовалось сержантским инстинктом, что Саммерса так чего-то колышет. Ну не натуральный взгляд, не такой, когда уже чисто собрался воевать, когда у тебя на лице написано "Да мы им щас как вломим" или "Один хрен помирать". Уайт, правда, говорил, что он чет мутноватый какой-то, ну или что-то такое, но тут было ясно - не каждый день приходится вступать в единоборство с бронированной дурой, которая может из тебя суповой набор сделать.

Вуди припал своей каской к каске товарища и зашептал на ухо:
- Нормально поставили. Только смотри, чтобы можно было как можно дальше вправо стрелять, там-то наши пацаны с фаустами накидают, если что. Смотри, бей этой посудине между третьим и четвертым катком, примерно посередине корпуса. У нее там движок, и бак с левой стороны, не загорится, так наверняка заклинит. Бля буду, сам в памятке видел. Ну а вообще, если что, не корчи из себя героя, это никому нахуй не надо, если будут прям плотно накрывать, то кричи меня, отвлечем их с пулемета, или дымами, и сами рассасывайтесь. Ну а вообще... Давай, ебни им там, чтобы оставшимся жить расхотелось. Накроешь ту сарайку с первого залпа - бухла-не бухла, а покурить точно проставлюсь.

Валентайн приобнял Саммерса за голову и посеменил дальше, заодно показывая, куда лучше поставить ящик - ну ведь догадался же кто-то кинуть на полностью простреливаемое пространство, когда в метре от тебя дерево стоит, ну! С пулеметом дела обстояли куда сложнее - наскоро слепленный расчет решил, что лучше прикрыться от угрозы справа широченным деревом. Это было разумно, но не в данном случае. Вуди пришлось отдать фауст первому номеру, в миг оказавшегося третьим, и самому расположить его так, чтобы он сразу мог переключиться на какой-либо вектор потенциальной атаки. Конечно, это было опасно, но Валентайн решил прибегнуть к старому, как мир, способу "маневрирование путем перетаскивания пулемета туда-сюда". Для этого "третий" номер пригодился бы, ну а пока что он будет лежать и смотреть, как бы кто с фланга не побежал. Ну, это если понадобиться. Фауст он у него, правда, забрал - по обыкновению, в свои силы он верил больше, чем в чьи-то еще.

Валентайн чуть было не ляпнул "Ну чего еще?", и не сказать, что безосновательно - он уже собирался было залезть на Шерман, как-нибудь устроиться за башней и получить вожделенную команду "Поехали". Его же подхватывают за руку и чуть ли не ведут будто какого-то мафиозо, не вовремя высунувшегося из своего итальянского квартала. Впрочем, вид сигареты его успокоил, и он даже позволил в душе усмехнуться, думая, что если уж лейтенанту приспичило покурить, то тогда стоило бы извиниться перед Майерсом. Сам же достал из кармана избитую пачку сигарет и еще так тряхнул, мол, видал, как надо? Конечно, сигарет там было не фиг как много, но в любом случае больше двух, а еще и на одну больше.

Ну а дальше Вуди одну из самых неприятных минут в своей жизни. Он практически не изменился по мимике, но лицо буквально вспылило так, что снова пошла кровь из разбитого носа, и задышалось тяжело. Возникло ощущение, что его только что отчитали за какую-то фигню, как шкодливого котика. Человека, который второй год на войне, да еще и вола не ебал, только что пристыдили лишь потому, что он заебался выделываться перед каждый человеком, у которого на каске прямоугольник нарисован, да еще и в душу лезут.

Однако злости не было, было лишь злостное бессилие. Ведь на самом деле Валентайн понимал, что Бейкер прав, особенно со своей колокольни. Да и самому Вудроу палец особо не положишь, он и сам мог припечатать. Но он понимал, что у офицера была одна неправда - офицера уважают в первую очередь, потому что боятся. Сержанта уважают в первую очередь, потому что он ходит, делает и добивается. И Вуди, как у человека, самому прошедшему путь от сперматозоида, было больше возможностей сделать нужное словом и примером, лучше чужим, чем образной уставной дубинкой. Да и самого его эта дубинка тяготила, как и почти любого призывника. Однако он уже был человеком, которому можно не бояться. Точнее, не не бояться, а бояться так, понарошку. И Бейкера Утка уважал уже за другие качества.

Отчаянно захотелось вот как раз эту душонку, в которую лезут, и излить не как офицеру, а как товарищу и просто человеку. Как от маленького миленького "Вудичека", как его называли сокурсницы-чешки, он превратился сначала в бойца с обделанными штанами и почти ампутированной рукой, а потом в сержанта, который должен приглядывать за десятком человек и сам менять им штаны, а потом почти каждый день докладывать с безэмоциальной рожей, за кем приглядывать будут уже на небесах.

Обида, конечно, была, но не самого Бейкера, с которого взять-то нечего. Обида была куда глубже и обращена к чему-то нематериальному. В Вест-Пойнте хорошо умеют делать из будущих офицеров боевых машин. Жаль, их плохо получается делать из солдат.

Еще в учебке, когда весьма зажатый, а потому весьма свободолюбивый Вуди прям совсем очень тяготился претензиями по воинской службе, сослуживец научил его гасить мысли, словно лампочки выключателем. Точнее, пытался. Научился он уже потом, когда Валентайн лежал с так и не отрезанной рукой, а сослуживец уже давно вернулся домой в виде сложенного американского флага. Точно так же он погасил мысль и сейчас. Вытер снегом лицо. Хотелось просто развернуться, щелкнуть каблуками и уйти, но Бейкер, наверное, опять бы чего-нибудь понял не так. Однако ничего сложного выдать ему не удалось, кроме как:
- Будет порядок. Сэр.
Не щелкнул каблуками, хотя очень хотелось. Мелко посеменил и как-то зло-зло, будто все эмоции в себе выжигая, заорал:
- ПОЕХАЛИ-И-И-И-И!!!
Чьи-то руки его подхватили, перенесли, и он уселся на крышу башни Шермана. На корпусе места уже не оставалось.

- Пфф, кто умеет. Я сам-то с этой дуры пулял один раз, и то забавы ради. Ладно, найду кого-нибудь. - это, конечно, не вопросы, но вопросы лейтенант ничего и не говорил. Цели ясны, задачи определены. Вуди подошел к участку, где народу было больше всего, и начал вещать тихо, но чтобы все слышали.

- Взвод, ко мне все. Шустрее... Майерс, ну твою!.. сунул-вынул, куда ты автоматы грузишь?! В целый бэтэр грузи, у вас бесколесый зароется в первой же яме и опять все перегружать! Наберут детей в армию!.. Все на лицо? Взвод, внимание. Сейчас быстренько собираемся и ножками чапаем в обратную сторону ярдов на сто пятьдесят, не больше. Рассредотачиваемся примерно так же, как щас. Нормально, сука!, окапываемся и маскируемся, кому конечности дороги. Немцы второй раз на нас не полезут, а как жахнут дивизионом ста пятидесяти, и вместо вас дома только флаг привезут. МГ в центре, сектора обстрела - тем же веером. Не дай боже опять немчуру проебете - до Рождества не доживете. Майерс, Флорес - ведущие, саперы замыкают. Особое внимание на немецкую сторону. Ясно? Все, собираемся и пошли, не пиздеть, не курить, темнеет уже. Дженкинс, Фреберг - ко мне.

Началась обычная движуха, весьма тихая и быстрая. Хорошие все-таки ребятишки.
- Так, вы, оба-два. Вы сами саперы, значит, должны соображать, как делать не надо. Сейчас забираете из Скаута гранатометы вот эти - Вуди продемонстрировал свой панцерфауст - пока будете вы носить. Стреляли хоть раз? Объясняю. Выдергиваешь кольцо, поднимаешь вот эту планочку, за нее пока держать можно. Видите квадратики? Это риски, на метры размечены. Кладете на плечо или берете подмышку, чтобы труба не упиралась, и только за трубу. Иначе либо вся струя вам грудь сожжет, или руку с зарядом вынесет. Планку поднимете, вот эта часть уже будет как рычаг спуска, правая рука у рычага, левая поддерживает трубу. Вот так. Вот этот штырь - он сейчас в заднем положении, то есть на предохранителе. Если будете стрелять - вот так двигаете его вперед. Когда целитесь - выбираете нужную дистанцию и смотрите, чтобы верхний край заряда у вас был в самом-самом низу квадратика. И давите рычаг вниз. Поняли хоть примерно?
Вуди показывал все наглядно, благо, конструкция позволяла безопасно провести всю операцию вплоть до момента "давите на рычаг" и вернуть в исходное. Так что бойцы покивали головами, мол, да, поняли, не смейте сомневаться.
- Давайте забирайте и вперед. Если, не дай боже, придется стрелять - смотрите, чтобы у вас никого сзади не было, а то обварит к чертям. Все, бегом.
Сержант вставил обратно чеку обратно свернутого гранатомета и бросился догонять своих. Все ведь надо контролировать.

- О, глянь, какой шарфик у этого. Слушай, мягкий какой, и не колется. Мама, наверное, шила. И кровью не заля... от скотина, все-таки заляпал угол. Пидор. Ну фигня, отстираем. Ну-ка, кто ты у нас, дорогуша? - Вуди повесил зеленый шарф на шею, нагнулся и надорвал маскхалат. На плече болтался потасканный рядовой погон. Может, он и не был рядовым, но проверить капральский уголок возможности особо не было по причине насильственной ампутации лапы. Но ведь у хорошего солдата всегда есть документы!

- Так, кто ты у нас... Гефрайтер Петер Кан. Или Кахн... А в жизни ты был красивее. Так, а это че? Восемнадцатое... девятнадцатое... двадцать первое... градусы какие-то. Артиллерист что ли? Да не похоже... Видимо, не думали, что мы развернуться успели, да и почесали. А может, танков не распознали. - Валентайн от разговоров сам с собой перешел на разговоры с подчиненными. Поднял глаза и взглянул на Майерса взглядом той сержантской грусти, которая появляется в первую секунду лицезрения посягательств на устав. - А пиздюлей не хочешь за свой постыдный вопрос? Ты бы хоть сигарету докурил ради приличия. Не хватало еще, что бойцы на позициях курят. От Паттон-то приедет, он вас всех научит службу любить. Иди вон, собирай гранатометы, автоматы, и грузите в БТР.

Валентайн картинно закинул окровавленный край шарфика за спину, подхватил один из панцерфаустов и пошел на поклон к начальству. Остановился у как раз вытянутого тела, точнее, его остатков, безвестного для него самоходчика. Потянул руку, чтобы снять шлем, да и вспомнил, что вместо шлема осталась маленькая шапочка (как вообще умудрились найти шапку, которая почти мала для маленького Вуди - армейская загадка), и что сейчас его накажут. Ладно хоть шлем искать пришлось не долго - как лежал, так и лежит у первой стоянки Шермана. Вуди его подобрал, заодно вытер лицо снегом, отчего оно даже немного помолодело, несмотря на глаза, как у панды (не как у нашей, а как у самой настоящей, которую только на картинках видел).

- Сэр. Во взводе убитых-раненых нет. Отделение противника на фланге уничтожено полностью. У одного вот какую-то фигню нашел, там чего-то про несколько дней, завтрашний отмечен, градусы какие-то. Не понимаю я по ихнему. Бойцы из фольксгренадерской дивизии, ну там указано - Вуди протянул бумажки. - Вооружение - автоматы новые, с пузатым острым патроном, три вот таких гранатомета. Патронов почти нет, гранат тоже. Вперед пока не ходили смотреть, а то мало ли. У танкистов боекомплект на исходе. Какие будут приказы?
Голос у Вудроу был уже не такой веселый. Начальство все-таки.

Заявление Алисы просто выбило последнюю опору вышки "Здравый смысл". Женя усмехнулся в стиле "безумства храбрых". Правда, песня если бы и была, то какая-нибудь сатирическая. Хотя, если честно, он Александру понимал. Ну так. Немножко. Может быть, если бы у него были похожие условия, он бы тоже поступил так же. Но однажды стукнутого по башке лечат только противоположным стуком. Евгений... ну, не был воспитан что ли так, чтобы выбирать всегда легкое. Хотя всегда говорил, что воспитывался он сам, а остальные только показывали направление. От драк не бегал, от армии не косил, в стыки шел - в общем, такой храбренький дурачок.
Евгений махнул рукой и заговорил явно полегчавшим голосом:
- Не, камрады. Тут, видимо, наши дорожки разъезжаются. Так что давайте, - Яра кивнул в сторону "молодой гвардии" - возвращайте награбленные средства связи и защиты. И еще раз объясните убогому, как к Ане выйти, может, помощь нужна. Ну и если че - найдете меня.

"Надо будет трактористам все-таки съездить по харе" - подумал Вудроу, сначала ударившись лицом о рукоятку Браунинга, потом ребрами о корму, ладонью об крыло надгусеничной полки и наконец другими ребрами об какую-то кочку. Так это еще хорошо, что полка была, а то бы как ладонью зацепил гусеницу - и дрочить сможешь только левой. Все лицо горит и красит снег красненьким - сломать нос не сломали, но разбили точно, мазута, мать ее так. Все вокруг рта мгновенно превращается в кроваво-черное месиво, дополнительно украшенное белым горошком прилипших снежинок.

Откуда-то появляется доктор-старший (младший уже в каличке, но привычка осталась) и чего-то суетится и мельтешит. Тут же сразу хлопают двойные хлопки, которые ни с чем не спутаешь - с гранатометов херачат, гады. Чисто машинально Валентайн дернул капрала на себя и вниз, и дополнительно получил каской по лобешнику. А где, кстати, шлемак-то? Рука тянется к правому плечу, и тут же возникает проблема куда серьезнее - штаб-сержант Валентайн сейчас сидит на коленках с битой рожей, а его М1 весело брякал, трясясь на корме танка. Это уже все, финиш.
Валентайн дополнительно ткнул Корсмэна рожей в снег, накрываясь от ручных гранат, а сам же как-то бессильно, то по-пластунски, то на коленях, пополз вперед, чувствуя себя абсолютно голым, и глухо захрипел:
- Усилить огонь по фронту!
Потянуло горелой резиной откуда-то слева, и он добавил:
- Левый фланг, чего лежите, отвечайте гранатами!!!

Добрался, забрался, кое-как зацепился с единственной мыслью - хоть бы не поехал опять, каски-то уже не было, так совсем отшибет. Встал на колени, быстренько, буквально секундочку, отдышался, наматывая на руку ремень карабина, чтобы хотя бы улетел вместе с владельцем, и схватился за гашетку - затвор-то сам взводил, когда еще ехали. Ну теперь только держитесь, выродки!

- Есть.
Рукой махать на передке - занятие, конечно, сомнительное, но рука все-таки дернулась чуточку. Вуди, что называется, было "положено по сроку службы", то есть он мог позволить себе, выражать отношение к командиру посредством исполнения армейских условностей. Это когда ради хорошего командира можно и ножку на марше поднять, и пузо подтянуть. А нерадивому козырнул да и пошел его с сослуживцами поносить за глаза. Бейкер, несмотря на свое убогое воспитание из Вест-Пойнта, явно был из первых.

- Брайт, останешься с грузовиками. Если кто будет доябываться из не наших - можешь слать на запад, ругаться матом и трясти пистолетом. И давай не будем о том, кто из вас тут менее суровый воин.
Дошел до кормы ведущего БТРа и оттуда начал вещать.
- Взвод, все ко мне!!!
Вуди, конечно, был каким-то подобием командира, но он был сержантом, по сути, более хороший солдат, но все-таки солдат. И если у офицеров раздача приказов, команд и пиздюлей выглядела серьезно, то у Валентайна, например, да еще со оглядкой на рост и голос, все походило в лучшем случае как установка футбольного тренера в перерыве матча.
- Значтак, утята, слушаем меня все! Сейчас грузимся в бэтээры, по семь штук на каждый! Идем колонной за танком, по просеке. Бортовые пулеметчики, ваши сектора - фланги и полуфланги! - Вуди развел руки сначала на 45 градусов, а потом на 90 каждую. - Где именно там наши сидят, мы не знаем, поэтому не надо, блять, лупить во все, что движется! Если что - я поеду на танке и дам наведение. Сейчас полминуты на поссать, проверить оружие - и грузимся. Все ясно? Ну, с Богом!

После такого нехитрого солдатского собрания он пошел ближе к концу, к Хэллкэту, экипаж которого даже что-то услышал, но все равно ничего не понял. Благо они могут высунуться из башни и им можно объяснить на пальцах, что они идут замыкающими, от чего противотанкистам было не холодно, не жарко. Сложнее было с Шерманом. Танк высокий, Вуди низкий, а забираться как-то надо. Как-то он все-таки забрался с кормы, правда, куртка в очередной раз затрещала. Стук прикладом по корме башни - и из люка вылезает черная голова в зеленом шлеме с нашивками сержанта и взглядом "Чо тебе надо, бля?" Как и все танкисты, он не был тугим, в отличие от двуногих собратьев, и сразу понял, что от него требуется, и как стрелять на надо, и что надо учитывать, что на корме болтается очень полезный пассажир. Да, Валентайн осознанно собрался проделать весь путь на корме танка.

Это был тот случай, когда про полет человека не говорят "как мешок с дерьмом". Джер полетел почти красиво. Откуда-то возникла аналогия с ракетой, которая пошла по наклонной направляющей, и вроде как вышла на режим, но потеряла ориентацию, закружилась и упала на землю, оставив в небе шлейф дыма и устроив на земле настоящую геенну огненную. Ну, поскольку Уилсон не был легковоспламеняющимся, дыма и огня не было, так что от себя он оставил только столб пыли и воспоминание.

Его било, поднимало и било вновь, каждый раз прикладывая с адской болью, отчетливо слышимым хрустом, залепляя песком глаза, нос и рот, било об острые камни, о невероятно жесткий песок и части пистолет-пулемета, душило отсутствием воздуха и ремнем пистолет-пулемета, очень вовремя застрявшего на шее, заливало самые чувствительные места соленым, буквально разъедающим раны потом и чем-то еще теплым, металлическим на вкус, но совсем не приятным и даже страшным, красящим в красно-коричневый цвет рубашку и штаны, лицо и руки, да и местность по ходу движения.

Сказать, что было невероятно больно - все равно что сказать "игрок забил гол, потому что попал в ворота". Единственная попытка сделать что-то серьезное, кроме шевеления пальцами и челюстью, на секунду вышибла сознание. И лучше бы оно не возвращалось. Даже дышать было тяжело - внутри что-то скрипело со звуком, похожим на звук стирания металла, булькало, хрипело.

Думалось - а вот бы щас умереть. Прямо щас так быстренько истечь кровью и брыкнуться, пока тебя не нашла местная фауна и не начала отгрызать конечности еще на живую. Или еще разок дернуться, чтобы сознание потерялось совсем, да и никогда не вернулось. А то щас набегут зверушки, начнут кушать. Джерри будет больно, будет орать, орать нечеловечески, разрывая связки и быстро-быстро перебирая культями. А зверушкам будет похуй - у них тут 80 килограмм свежего мяса. Ну, не 80, за последние пару дней Джерри скинул как минимум десятку, да и кости там еще всякие. Ну все равно много.

Как всякий молодой юноша (в нравственном развитии Уилсон явно запоздал), не видавший больших... кхм-кхм, и, вдобавок, мечтающий о великом, Джерри не мог не мечтать, какой была бы идеальная смерть. Точнее, не смерть, а уже мир после него. Ну, и как всякий молодой юноша, мечтающий о великом, он был не оригинален. Вот его несут люди с большими... кхм, орденскими планками. Мама рыдает, отец вроде держится, но постоянно подмахивает лицо от слезинок, всякие люди вокруг стоят. Обязательно должна быть любимая женщина, которая, может, и рыдает не так сильно, как мама, но почему-то обязательно подвывает. И вот он такой плывет, лицо белое-белое, как первый снег, но красивое, с ярко-красными губами, без вечных мешков под глазами, прямые, сука, уши, а не как бык поссал...

Свои роли в данном событии на мгновение заняли Ким, Жнец и Риса соответственно, и почему-то стало дико смешно. Ким явно не подходила на роль рыдающей мамаши, было ощущение, что она уже родилась такой, в куртке с пришпиленными обрывками лент, с сигаретой во рту, обрезая слова, как потрепанный жизнью командир взвода. Капитан скорее бы сказал что-то, заканчивающееся на "-удак" с выражением лица, с каким провожают автобус ненужного маршрута. И даже Риса, которая была вполне себе в его вкусе, никак не представлялась стоящей на коленях, подвывая что-то про вечную любовь и всякое такое.

Он так и лежал - все лицо в сплошном песке, не считая двух полосок от слез (парни, конечно, не плачут, но было очень больно) и какая-то подкупающая своим младенчеством робкая улыбка. Интересно, ему все-таки как-то обеспечат вечную стоянку, или так и оставят на съедение, чтобы другим неповадно было глупо подыхать? Надо было все-таки поинтересоваться, но сейчас уже, вроде и не зачем, все равно скоро узнаем на собственной шкуре. Явно холодало, ветер задувал под одежду, но тут уж ничего не поделаешь.

Послышался шелест песка. Это, конечно, Смерть наконец-то пришла за ним. Она сделала Джерри одолжение, но он свою возможность почти бездарно просрал. Ну и поделом. А вообще, на самом деле, умирать не так уж и страшно, если ты прямо хочешь, по-настоящему. Какие-то легкие, нежные, даже немного возбуждающие прикосновения. Вот она его изящно и легко поднимает, как родного сына. И ему не больно и не страшно, а как-то даже приятно и чуть-чуть тепло, и если бы он знал - он бы со спокойной душой предался бы ей еще неделю назад, лежа в камере. Вспомнилось совсем-совсем детство, мама его носит на руках, не качает и не трясет, а нежно держит на руках. Еще чуть-чуть - и они снова увидятся.

И тут его, мирно улыбающегося и уже не плачущего, словно наотмашь ударили молотком по затылку. Вернулось все - стальной потолок, грохот моторного отделения, новые старые знакомые лица, адская боль в ноге, не движущаяся рука, пустота в ребрах... Он разбирал какие-то отдельные слова типа "перелом", "ребро", "вывих", "нож", "гусеница". Несколько острых припадков боли, словно его проткнули штыком - и он вернулся в бренный мир совсем, кое-как составлял слышимые предложения, ориентировался в пространстве и даже что-то отвечал сам.

Пока ехали, он лежал, корчил рожи от постепенно утихающей боли и опять сам себя разъедал. Остро воспринимающему всякую критику, даже выдуманную собой, Джерри стало невероятно стыдно. Он сейчас подвел всех, не сумев сделать, как надо, и теперь лежит тут бесполезным грузом, и на него изводят медикаменты, силы и время. Где-то рядом лежала Ким, куда более нужная, умная и смелая, грозила не вернуться, а тут зачем-то возятся с ним, таким же нужным, как коробка со всяким хламом, который давно не нужен, но он зачем-то занимает место на антресолях и мешает остальным вещам, которые не держаться и вываливаются с верхотуры.

Где-то снаружи с отчаянием повизгивала свинья, и Джерри отвлекся, потому что ему неожиданно стало жалко животину. Человек, конечно, венец творения, вершина пищевой цепочки и всякое такое, но причем тут этот свинтус? Уж лучше бы оставили сородичам на съедение, раз уж забрали Уилсона, ну или хотя бы прирезали, чтобы не хрюкал. В итоге Джерри все-таки провалился в сон, полный хрюкающих людей, свиней с гусеницами, людей, истекающих кровью, автоматов, стреляющих конфетти...

Неожиданно выяснилось, что они приехали, и Джерри снова стал корчить из себя убогого, которого легче и нужнее выбросить за борт. Всем своим видом выражая вселенский стыд, он уцелевшей рукой прикрыл глаза, как собака, которая думает, что если она не видит разозленного хозяина, то и ее не видно. Он очень надеялся, что все полезут разминать затекшие конечности, дышать свежим воздухом и хоть на какое-то время забудут про него. К тому же изнутри что-то очень по-собачьи завыло, а Джер собак, как известно, побаивался, и сейчас был не настроен общаться даже с ними, не то что с людьми. Лежал и смотрел в ладонь. Может, все подумают, что он спит?

И снова надо думать, размышлять, соединять несовместимое и вычленять опорное. Господи, за что такие муки? Может, пить бросить? Да не бред, какой-то. Только-только получилось бросить курить, организм этого не переживет. Вот так вот надо было удачно на бетоне сыграть - и все, алкоголизм, разврат и прочие прелести жизни.

Тем временем, что мы имеем? С одной стороны, у Юджина были все основания не доверять юным наездницам - за несколько лет службы в замечательной конторе он насмотрелся столько идиотов, что до сих пор страшно жить. От налета хунвейбинов на гараж до самолично закопанных терпилой в восьмидесятых годах трупах. С другой стороны - на дурочек девчонки явно не тянули. То, что не верит мать - вполне естественно для подобной версии. Однако... двенадцатилетнего мальчика завлекла в лес фея? В подобном возрасте у детей, как правило, половая вражда находится в высшей стадии, и на фей, барби и винкс они смотрят, как Ким Чен Ир на гамбургер. С другой стороны, будто сложно съездить по ушам мелкому пацану?

"Фея" вроде как похожа на мать Олеси. Надо будет еще раз заценить ее фотографии. И что у нас есть? Либо уже группа лиц. Либо... Олеся вдобавок еще и мастер гримировки? Вот это, кстати, можно будет прокачать. Если деваха в этом действительно шарит - то пятьсот тысяч станут для нее таким офигенным подспорьем, что останется только разводить руками. Или искать по запаху тонеров. Или чем там актеров мажут?

Так, стоп. Подождите-ка. Антон Киров... *лихорадочное перебирание бумажек* Так это его же в Садовом видели с "девочкой старше его"! Вот так так. Вот так так... Надо, пожалуй, скорее отправляться.

- Башка болит после контузии, нормально все. - отмахнулся от слишком любопытного офицера Вуди, точнее, отмахнулся бы, но он же хороший солдат, и не позволяет себе неуставных отмахиваний по отношению к старшим по званию. - Доктор сказал, что пройдет. Таблеток вон надавал.

Было видно, что Вудроу прям распирало непонятно от чего. Он достал пачку с оставшимися сигаретами, достал одну, прикурил, сделал пару тяжек и воткнул в рот радисту, занятому вождением. Курить в кабине грузовика, наверное, не хорошо, ну да и фиг с ним!

- Я вот просто не понимаю. Вот мы же тут вроде общее дело делаем, да? Вон с теми же курятами несколько часов назад от одних пуль кланялись, и полегло там нас одинаково примерно. А на деле получается, что есть несколько па-ааа-апиков с разными птичками-хуичками на касках, и каждый думает, что он офигенный вояка, а остальные - так, адъютанты. И каждый наотдает приказов, да еще и нас друг на дружку натаскивают. Да и солдаты тоже хороши. За базуку готовы друг другу рожи начистить. И в итоге каждый друг друга поносит, почем зря, а у самих ни жратвы, ни патронов. И каждый сам по себе, главное. А объединять их кто должен? Мы, что ли? Так таких взводных, как ты - Вуди чуть ли не в первый раз позволил себе обратиться на ты к офицеру, а заодно отобрал окурок у водителя и отдал заслуженную треть лейтенанту, даже не спрашивая у него ничего - думаешь, везде что ли, как собак? Вон, тот же комвзвода-три, Дорблю, или как его там - такой поганый был человечишко, никто его даже и не пожалел, когда убили. Да и из сержантов вон у нас во взводе я один остался. Ну, кроме Миллса. А сколько тех, кто даже в Голландии не был, или хотя бы у Парижа, которые еще настоящей жопы не видали?

В кульминации Вуди с озлобленным выражением лица ударил ногой под панелью и резко, не разделяя слов, проговорил:
- Да что мы будем делать-то тут?!

Крутил себя Валентайн, крутил, вот оно и развернулось, и ударило в пространство кабины, как выскочившая пружина. Сержант мгновенно покраснел, если кто-то это увидел бы под закопченной маской пороха, и через мгновение уже успокоившимся хриплым голосом выдал:
- Виноват, сэр. Больше не повторится. Ни-ког-да.

С другой стороны, ну не рассказывать же, что тебе немцы в строю мерещатся, верно?

- В Берлине увидимся, если что. Как говорится, но пасаран! - Вуди бы поручкался с десантниками, но руки уже каску-то с трудом удерживали, так что он нежно боднул лбом обоих.

Когда орлята ушли, Вуди скорчил серьезную рожу и вручил шлем Панде:
- Так, держи. Вот смотри. - достал две истерзанных жизнью, но целых пачки сигарет, в одной из которых даже что-то было. Вот смотри. Это мне. - Вуди убрал в почти пустую пачку сигарету из-за уха и вычерпнул чуток из головного убора и получившийся результат убрал в карман. Оставшееся в каске сложил в другую пачку, которая была пустой, забрал шлем и вручил пачку Уиндеру.
- А вот это тебе. Лейтенант будет возникать - делай грустное лицо и говори, что уже наказан моей властью. А то мало ли, че этому лосю из Вест-Поинта в голову взбредет, че-то он злой был, когда приехали.
Вуди надел каску и на него тут же навалилась головная боль и тошнота, будто он перегрелся на жарком итальянском солнце. Немножко трясущимися руками он достал обратно свою пачку, достал сигарету и закурил. Начал жадно, будто выпивая воду после долгого сушняка.
- Мать узнает - офигеет, наверное. Я даже когда дома был после ранения, и то прятался, когда курить хотелось... - протянул чуть больше половину сигареты Панде и продолжил - А ты молоток, Нэш. Ловко ты эту "элиту" обул. Слушай, давай после войны какой-нить бизнес сварганим? Вроде не пропадем, ха. Фух, че-то не особо помогает. Ладно, пошли.

Вуди похлопал Уиндера по предплечью и пошел в санроту. Там была весьма солидная очередь из желающих получить помощь, поэтому Утке пришлось пойти на моральный проступок и, найдя какие-то ненужные замызганные бумажки, проталкиваться к медицинскому начальству, толкая всех остальных, ругаясь матом и угрожая всякими не очень страшными карами. Найдя капитана, подходящего по описанию Макмиллана, Вудроу доложился, что капитан, сэр, штаб-сержант Валентайн, 10-я бронетанковая из Новиля, столько-то раненых из 10-й, столько-то из 101-й и еще столько-то с каких-то других частей тех же дивизий, но он за них не отвечает. И, когда капитан уже отмахивался и собирался его выгонять, сказал:
- Сэр, меня еще это. Ну, контузило. Слышу так, периодически, ну а вообще очень плохо. Сейчас еще и подташнивать начало. Слабость такая, ну. Ну вот.

Доктор, конечно, поругался, но он же доктор, он же добрый. Уже через пять минут капитан осмотрел уши (в которых что-то щелкало), зачем-то еще рот, дал каких-то таблеток и сказал еще: "Не простужаться!", но затем сам посмеялся со своего рецепта. Бредя по больничному помещению, он шепотом перебирал названия лекарств, зачем какие нужны и как их применять. Наконец он поднял голову и неожиданно увидел суетящегося Поляка. Вуди помахал рукой и подошел к нему, рядом с которым по соседству уже кантовался докторенок.

Говорили о чем-то пустом. Шутили про девочек и "Пурпурные Сердца", которые уже вешать некуда. Прощаться не стали, но Утка, закончив диалог словами о том, как же я вам, ребята, завидую, уже откланялся и развернулся, чтобы выйти, как его неожиданно остановил Поляк:
- Слушай, сардж. Короче, держи, нам уже вряд ли пригодиться. - и достал из карманов штанов невесть как не замеченную гранату и пачку тридцатки. Кроули тут же пошевелил челюстью и достал из какого-то потайного кармана какие-то таблетки. Вуди посмотрел ребятам и увидел у них в глазах точно такую же зависть. Они не отказались бы от чистой простынки, лечебного вина и красивой медсестры. Но если бы могли - встали бы и пошли следом за сержантом. Потому что... потому что так было надо. Не по совести, или там по чести... Ну разве объяснишь сейчас?

Немножко расстроенным Вуди вышел во дворик и скучным голосом сказал:
- Новак, собери мне взвод, что ли, а то чего-то все куда-то подевались.

Раньше, в учебниках истории, все дороги вели в Рим. Теперь же, когда Бейкер, Валентайн и компания сами писали материал для этих учебников, все дороги вели в Бастонь - ничем не примечательный западноевропейский городишко, которые стоят через каждые километров... ну десять-двадцать что ли. Из примечательного там был разве что перекресток, где пересекались все дороги, если такой вообще был. Ну если они пересекаются - значит, должен же быть, правильно?

Всю дорогу побитый и контуженный Валентайн просидел невидимый и неслышимый, поглаживая по голове какого-то корчащегося от боли молодого десантника, сам же пребывая в состоянии "полного отсутствия". Что и говорить, в такой переплет он не попадал давно. Даже когда его второй раз ранили. Сейчас его очень ломило, даже карабин представлял собой большую тяжесть. Его знобило - растерзанная куртка не защищала от холода, который буквально всасывался внутрь тела. У него очень болела голова, он слышал только отдельные громкие голоса и хлопки. Жутко хотелось спать. Лишь после того, как он получил "что-то типа приказа" от лейтенанта, что раненые, да и все остальные, временно передавались под ободранное крыло Мамы-утки, Вуди чуток взбодрился. Ну тут уж фиг знает, как так, но как-то вот так.

Когда доехали до местной калички, штаб-сержант первым спрыгнул с борта замечательного теплохода под названием в несколько непонятных букв. С виду он казался такой же суетливой чабанской собакой, только глаза были печальные, как у сенбернара. От некогда былого басовитого писка не осталось и следа - хрипящий голос то и дело сипел, как у наглухо простуженного:
- Выгружайте сначала тяжелых! Если нет носилок - то вон берите двери и грузите на дверях. Легкие, кто не может грузить - собраться в кучу и чапать за мной, будем вам оптом клизмы ставить! Остальные - разгружать, после разгрузки не разбредаться, машины не отправлять, никому без меня не подчиняться!

И собрался уже было подняться, и уже будто прошел мимо неожиданно заулыбавшегося бойчины, но боковым зрением он его все-таки опознал и повернулся к нему:
- Ебать мой небритый череп, кого я вижу. Где свой тарантас-то потерял?
Взвод? Ха. Ну вот. Весь взвод. И половина еще - не мои.
От сигареты не отказался, но закуривать не стал, а положил сигарету за ухо, пряча и то, и другое под шлемом. Спросил только:
- Слушай, где в этом храме Пурпурных Сердец старшего найти?

Знаете, как замечательно врать, когда читаешь что-то? Сидишь весь такой задумчивый, глаза не видны, делаешь вид, что усиленно соображаешь и от того медленно говоришь, вдумчиво листая страницы. Главное, конечно, не покраснеть, но откуда у почти тридцатилетнего ветерана боевых и следственных действий совесть?

- Да тут такое дело. Короче, пацанка сбежала от одного не бедного папы-одиночки. Папа-одиночка очень сильно убежден, что она убежала к не бедной маме, с которой они в разводе. А когда начали пробивать маму, то она с виду вообще вся святая и не при делах. Сейчас, конечно, отрабатываем по-человечески. Мне тут просто один опер между делом сказал, какие тут дела творятся, я и решил разом бредень бросить, что называется. А тут такое! Как бы не залететь в какую-нибудь кукурузу еще с этой историей.

Сам же лихорадочно, хаотично соображал. Совпадало все - и поверхностное описание, и датировки прошлых годов... погода... район. История явно начала принимать скверный оборот, и требовалось постараться отсечь версию, как неперспективную, да пусть даже крамольную. Для начала - в офис, сопоставить получившийся квадрат пропавших подростков и места, где находил Олесю отец. Что-то подсказывало, что одно на другое ляжет очень хорошо. Ну и травмат забрать. На всякий. Потом уже - по терпилам, а там и по адресам. А камеры... да фиг с ними, успеется!

Захлопнув последнюю папку (всегда смешно - "папка" в материалах проверок представляет собой два листа А4, вшитые в начале и конце), Евгений, по-прежнему корча из себя смертельно уставшего человека, начал откланиваться:
- Ладно, Василий Петрович, не буду больше грузить, и так мешаю... В общем, большое спасибо за понимание... Если вдруг у нас что всплывет, не дай Бог, конечно - я вам маякну.

- Может тебе еще и сотню на корм для твоего цербера дать? - хрипло спросил Евгений у Ани, вылезая в "общий зал" пингвиньими движениями. Запах, конечно, стал получше, но вот залитая водой рубашка и сырая голова совсем перестали располагать к товарному виду. Ну, с другой стороны, может, начальство пожалеет убогого и отпустит домой. С вычетом из зарплаты.
- Чего такая грустная? Кончились скидки на ноготочки? - "Цербер" как раз пробегал мимо Яры, и он резко дернул ногой, но "замкнуть прострел" не успел и ударился с металлическим звуком об косяк - удар пришелся на подмышечную сумку. - Или не нашлось стильных батареек для будильника?
Евгений плюхнулся на диван, печальным взором оглядывая собравшееся воинство. Один из серьезных минусов женских коллективов - никто не то что не пожалеет бедного мужчину с похмельем, но даже не с кем пообсуждать, как Кавани чуть было на залепил пяткой саудитам. Ну или что местный начальник ОУР - нехороший человек, опять зажилил пацанам командировочные. С другой стороны, сам дурак. Ну кто же нажирается в середине рабочей недели?
Пришло начальство и Евгений мысленно приготовился к как минимум моральной каре - он был все-таки человеком новым, всех порядков не освоил, да и в таком виде он пришел практически в первый раз. В смысле, в таком плохом. Но вроде как пронесло, и спустя минуту Ярославский появился в дверном проходе конференц-зала тире кабинета и извиняющимся голосом сказал:
- Я там это... Вчера на почту, короче, предварительный отчет скинул... ну по этой, по Примаковой, только документы не все скинул, не успел. Ну не предварительный, ну как черновик. Мне там как, завершать или еще чего надо сделать?

- Ай, баля, куда стрелять-то??? - хрипло взвизгнул Джерри, вертя стволом во все стороны.

- Да ты понимаешь, Пьяница моя любимая, тут такое дело. Когда мы драпали от того особняка что есть мочи, нашему лейтенанту говорит какой-то штабной, и говорит: "Сержанта Валентайна к аппарату!" Ну, лейтенант наш, не будь дурак, трубку сразу дал, докладываю, мол, на связи, а на той стороне сам Паттон! Вот провалиться мне сей момент, если вру! - Вуди замолк, убеждая, что, поскольку он не провалился "сей момент", такое было.
- Так вот, спрашивает он меня, мол, живой еще, пиздюк малорослый? Ну я отвечаю: "Вашими молитвами, сэр!". Он там поругался и говорит: "Смотри, сержант, тут такое дело. Дошел до нашего Президента слушок, что мы немцев бьем плохо!" Я такой сразу: "Нет, сэр, как можно? Верный своему долгу второй взвод бла-бла-бла за сутки уничтожил столько-то человек, и всякое прочее". А он: "Знаю, сержант, что щемите немцев умело, молодцы, грит! А остальные плохо воюют, не умеют. Говорят, пулеметов их боятся. Вот господин Рузвельт и приказал лично мне проверить - так ли хороши немецкие пулеметы? Спрашивает, есть ли надежный человек? Ну а куда ж я без таких орлов, как вы. Господин Президент так и сказал, кто первый доложит - тому сразу Медаль Почета и Риту Хейворт в постель на веки вечные!" Я и говорю: "Так точно, сэр, мы этими пулеметами еще Гитлера расстреляем перед всем честным народом!" Паттон аж подобрел, говорит: "Верю, сынки, и уповаю на вас. С Богом, грит, бейте краутов, как я их в Великую войну!" Вот так вот.

После реакции взвода он как-то посерьезнел и продолжил:
- И потом, брат мой Пьяница ты берешь себе второго номера. Ищешь еще два расчета из десантуры. Берем пулеметы. И будем учится громить краутов их же оружием. Вот так вот. Дадим немцам сегодня по щачлу - так и быть, отдам тебе Медаль Почета! Пойдем. Да, Бишоп, с нами, возьмешь ручной МГ. Я возьму БАР. И да, друг, ты, с красивыми глазами - указал он на десантника ближайшего - извини, не знаю, как величать, тоже возьмешь БАР.
Среди подкрепления он встретил Джармуша, про которого легенд было сложено не меньше, чем про Эйба. Знакомиться было некогда, но почтительно кивнул снайперу головой. Пулеметы оказались готовы к приличной работенке. Не ахти что, но выдержат.
- Все, ребята, принимайте. А я пойду.
Нашел лейтенанта и доложился, как-то задорно, не совсем по-уставному, мол, опробовано, выдано без подписи и всякое прочее, жду указаний.

- Прикольно, че. - голосом "ясно-понятно" протянул Джерри и начал ради самопознания лениво смотреть содержимое коробок и ящиков. Этим он занялся очень вовремя, потому что позволил себе не смотреть в то, что осталось от лица Жнеца, но все-таки слушая в полуха. Хотя, если бы нашлась пачка девятки-пары, то Джерри уж никак бы не отказался - пистолет-пулемет хотел кушать. Лишь под конец он подключился к беседе, спросив тем же наивным голосом:
- А Белая Леди - это кто?

- Мда, патронов либо мало, либо мало, но уже больше не влезает... - скорее сатирически, чем иронично, сказал Джерри, высчитывая количество патронов в коробочной кассете. Собственно, считать было несложно: минус два по пять, и сорок - в карман. Коробочку же оставил, не столько из-за потенциальной нужности кому-то еще, сколько из-за тотальной ненужности самому себе. Правда, положил отдельно и оставил открытой - мол, совсем-совсем пусто. Ну и еще, когда уже возвращались к машине, он так незаметно отстал, и ради прикола пару раз перешагнул через метку между "нормальной" землей и аномалией. Никаких острых ощущений он не испытал и даже как-то расстроился, так, по-детски.

Спать же расхотелось. Забив магазин эмпэхи до упора (и еще осталось), он захотел что-то поделать. Но заново перебирать автомат было лень, поэтому он решил наконец зашить штаны, а то процент песка в них становился уже просто неприличным. При этом никому изначально он не стал ничего говорить, поэтому, возможно, кому-то было подозрительным, что парень сначала снял ботинки и штаны, оставшись в трусах с повязкой, а потом еще и нож в руки взял. Правда, потом все разрешилось - в рукоятке ножа оказалась иголка с ниткой, а в штанах - дырки и пара заплаток.
Шил Джерри не очень умело, зато старательно. Ладно хоть латать дыры заплатками все-таки легче, чем зашивать по шву, например.

От непродолжительной работы Джерри все равно утомился, поэтому с чистой совестью "лег" баеньки. Штаны с ботинками он все-таки надел, да. Баеньки, правда, вышли, не очень - постоянно то вырубало, то поднимало, таким провалами сон шел. И вроде бы уже почти нормально уснул, как тут...

БУМ!

Для полноты картины не хватало только криков в стиле: "Боевая тревога!", "По местам стоять, ракетная атака!" и тэдэ. Но и этого было достаточно. Понять Джерри ничего не успел, а только успел рывком полезть за Жнецом, куда-то забираясь, как-то вскидывая пистолет-пулемет и даже собираясь стрелять, но решительно не понимая куда...

С каждым предложением, высказанным лектором Жнецом, Джерри все больше начинал делать совсем наоборот - как только он понял, что вполне может неожиданно окочуриться в этом пузыре, он стал больше волноваться, тяжело задышал ртом и как-то истерично усмехнулся. То, что он может окочуриться и вне этого пузыря, сейчас его как-то не особо волновало.

В отличие от людей с нужными специализациями, Джерри вообще в принципе никогда ничего не трогал без необходимости или без команды. Сейчас исполнение функций оружейного мастера ему явно не светило, поэтому он бесцельно околачивался туда-сюда, осматриваясь, ожидая, когда его загрузят делом. Правда, когда он услышал "позаимствуем", у него возникло непонимание и он даже немножко растеряно (не отошел еще от угрозы смерти в пузырке) спросил:
- В смысле позаимствуем? Так это что, не наша нычка, получается?

- Тпрррру! - только и выдал Стюарт, когда машина все-таки добралась до исходной. Вокруг неслись люди, грохотали тягачи и джипы. Неслись и к "шерману 1-4", с которого командир дико заорал:
- Докторов сюда! Помогите раненого из башни вытащить!
Лямки, разумеется, забыли, поэтому пришлось поднимать так. Хватать за побитые ноги, за воротник - и тащить. Больно, конечно, ну что поделать.

С доставанием трех четвертых Мартина пришлось гораздо сложнее. Стюарт посмотрел на Локвуда, посмотрел на Ди Анджело. Закурил и понял - оба не того. Передал сигарету и сказал, тыкая в каждого пальцем:
- Значится, ты - тычок в Луи - достань с пяток мешков с песком. И кусок траков достань. Подлинней. Ты - тычок в Морпеха - достань ведро с водой. Поставь на борт, чтобы нагрелась. И сам отмойся. А, еще этого. Командира с сержантом МТСки* найди, а то начнется. Я пока...
И полез в машину сам, через люк мехвода.

Всех четверых - оставшихся членов экипажа и командование технарей встретила вылетевшая из правого люка правая рука. Расторопный медик-рядовой тут же положил ее на брезент к почти полностью собранному Мартину. Оттуда же вылез Стюарт с крайне кривой и бледной рожей, повязанной лентой по всему телу, пулеметом в руках и испачканной формой:
- Все. Дальше один фаршмак.
- Форшмак, сарж.
- Давай уноси этого, умник. Звиздец, мужики - Алекс подошел к собравшейся компании. - Полэкипажа выкосило, а машине хоть бы хны. Даже вон - установку шаровую заклинило, а пулемет работает. Ну а так если только эту установку вырезать или что, не знаю, там металл погнулся. Ну и надо плиту на дыру наваривать. В общем, лейтенант, сэр, надо с какого-нибудь танка горелого кусок лба вырезать. А так все штатно. Механизмы башни, наводка орудия работает, танк едет.
- Сейчас ведь все равно не сделаем. Там ротный запрашивал по потерям, ты то как?
- Ну а как? Взвода половина осталась, ехать надо. Много машин пожгли?
- Четыре или пять под чистую, эфир забит, ничего не понятно. Сейчас вон поехали вытаскивать.
- Да... А потом еще в деревню ехать. Помогите мешками дыру заткнуть хоть.

Машина, с кое-как притороченными мешками, "отполированными" куском трака и курсовым пулеметом на башне, уже готовилась к отправке, как появилось оно.
- О, ты еще не помер что ли?
- Не дождешься...
"Оно" оказалось хромающим ганнером Квятковским, тяжело взбирающегося на танк.
- Куда лезешь-то? Сердечко посмертно хочешь?
- Лучше звезду на грудь. Посеребристей.
- Тебя же всего снарядом набило, ты чего?
- Как набило, так и достали. Все поверху, почти все осталось. Видишь, ходить даже могу. Нормально все, поехали.
- Ну смотри сам.

В общем, доехали. И теперь командир танка стоял перед командиром роты и ждал решения о своей дальнейшей судьбе.

Могилевич встал за полчаса до подъема. Спал-то он хорошо, как всегда почти. Однако на душе было паршиво - его не покидало ощущение, что кто-то пытается его утопить в чане как минимум с дерьмом. Или, того хуже, в извести. Все было как не у людей. Если проводить милицейскую операцию - то проводить ее по-человечески. А тут...

Поэтому придется работать за всех. Одному. С автоматом все было просто: нацепил подствольный, прикрепил магазин - и айда. А одеваться было тоже не фиг сложно, но было лень. Однако ничего не поделаешь, 10 минут - и в зеркало уже смотрит зачуханный старший лейтенант, в котором человеческий вид выдавала только привычная выправка и АПС за поясом. Зачуханный - потому что "дубку" был уже четвертый год, он был основательно застиран, местами была пара дырок, на рукавах были следы от шевронов. Старший лейтенант - потому что "дубок" был выдан комвзвода УРСН Могилевичу еще в 88-м году, да так и не возвращен. А менять звезды было лень, да как-то и не нужно.

На груди же висел небольшой кусок металла, в котором только посвященный человек мог бы различить осколок гранаты РГ-42. Могилевич, как и многие сотрудники, по аналогии со спортсменами и подобным людом, были суеверны в различных мелочах. В старой форме, которой бы некоторые и побрезговали, Виктор был на всех боевых с момента выдачи - и всегда была удача. Ну а осколок - тот, который должен был его убить, теперь висит в безопасности на шее. Хотя и был вытащен из ботинка.

А такой же "чаморный" бушлат вкупе с небритым лицом и взлохмаченными волосами делали из Могилевича максимум дембеля железнодорожного батальона, чем майора союзной конторы. Ну и заодно скрывала "Пояса", которые пока еще лежали неснаряженными на кровати. Бронежилет же и так был не виден под кителем. А вообще снаряжение было небольшим - автомат с одним б/к и подствольником, ВОГи в "поясе", гранаты в подсумках, вместо РОПов в подвесках нож и рация на защелке, пистолет на спине и искатель на ремне. Это было немного, учитывая, что Могилевич брал с собой и чемодан "юного моджахеда".

За минуту до официального подъема Виктор вышел одетым, обвешенный снарягой, автоматом и чемоданом из своего номера и заорал как минимум на весь этаж:
- Группа, подъём!!! Становись для следования на плац, форма одежды номер четыре!!!
И стал стучать прикладом по дверям.

Внизу уже ждали неместные аборигены. Мандельштам в туристском прикиде с автоматом походил на гордое дитя Кавказа, только без бороды. Стрелял, наверное, так же. Кивнул им головой и пошел на выход, где уже ждал транспорт. Всю снарягу (вкупе со специально оставленным Рулем ПКМом) закинул в Ниву, в которой приехал - ключи от нее предусмотрительно оставил у себя. В одном из ЗиЛов была заказанное им снаряжение, при этом даже форму запихнули в ящик из-под патронов. Проверил один из карабинов - даже гранаты, черти, правильно вложили. Какие исполнительные ребята, как мило. Кратко удовлетворившись увиденным, он вернулся в зал и, по сбору вроде бы всех, начал давать вводную, спросонья сжимаясь от холода даже в бушлате:
- Доброе утро, страна. Значит, так. Порядок движения: первая - Нива, в ней Гудвин, Снегурочка, со мной. Руль - в зилок со снарягой, идешь в центре. Остальные - в другом ЗиЛе, замыкающими. Между всеми машинами связь на рациях, волна - четыреста тридцать три с половиной. Табельное оружие держать под рукой к бою, с остальным разберемся позднее. Сейчас заканчиваем мытье-бритье и грузимся, через пять минут выезжаем.

И уже много позже, когда из лобового стекла пропал побитый дорожный знак с названием города, километрами до него и стрелочкой, спросил у пассажиров:
- Ну так что, сразу на ту станцию едем?

- Обидела человека... - сквозь наступающий сон пробормотал Джерри, начал давать крен вправо и в конце концов занял освободившееся место.

Разбудили его где-то, по ощущениям, минут через десять. Голова болела от перенесенного на жаре марш-броска, болели конечности с явным нежеланием совершать какие-либо движения, а на лице отпечатались фрагменты корпуса пистолета-пулемета. Однако, ощутив обязательность прогулки, он как-то сразу пришел в себя, посмотрел на часы и понял, что минут десять длились часов так шесть, наскоро вытер лицо водой и нацепил врученный газик. Вылез наверх, по привычке втянул воздух... и ощутил приторный запах резины. Скорее свалился, чем спрыгнул, с броневика, на ходу добавил:
- Мда... Поссать, кстати, не помешает.
И обошел машину, чтобы никто не лицезрел на святая святых.

С непривычки его плющило и знобило от недосыпа, холода и незатихающей боли в голове. Поэтому шел он, покачиваясь по-пингвиньи, лениво водя стволом по сторонам, надеясь, что наблюдение ведут более боеспособные члены группировки. И именно совокупность всех этих составляющих позволила ему особенно не боятся неведомой фигни, размазавшей по пространству Жнеца. Джерри лишь задал вопрос:
- А долго - это сколько?

Почти весь прошлый день Стюарт, раздав задачи и дав понюхать кулак особо нерадивому члену экипажа, который умудрился потерять три гранаты из необходимых двенадцати, проторчал на главной дороге с наводчиком и картой под рукой. Учитывая скудность, непостоянность и запоздалость действий дивизионной разведки, лучшим и единственным способом получения информации был опрос лиц, шедших оттуда. Встретили некоторых старых знакомых. Некоторых старых знакомых уже не встретят никогда. Во всяком случае, час за часом карта постепенно пополнялась значками, полосками и буковками. Правда, две пачки сигарет улетели словно в один момент.

Вернулись уже почти к отбою, когда уже почти весь экипаж спал. Кроме молодого, который по-прежнему очухивался от каждого хлопка фугаски, сброшенной с приблудного Юнкерса. Луи бессовестно развалился, но сегодня Алекс был на него не в обиде - итальяшка в лучших национальных традициях умудрился вместо нужных трех раздобыть пять гранат, причем одна из них оказалась немецким "яйцом". Сразу проснулся Локвуд и уселся по-турецки с вопросительной рожей. Старик, будучи в ответе за машину, спросил:
- Привода отрегулировал?
- Ага. Там нефиг че и было, но теперь точно не должно быть. Че вы так долго-то?
- Да еще с час поволоебили, мало ли. Говорят, группу "А" вообще на ноль поделили. У них там сороковки, да самоходки с ними же. В общем, похаркаем кровью. Ладно, мужики. Итак... - Старик развернул изрисованную карту - Знакомьтесь: Ви-лли-ерс-Фоссард...

С утра почуть пришлось посуетиться. Выяснив, что бронированных целей будет не мало, пришлось перегружать боекомплект, увеличивая число бронебойных снарядов, благо, Луи вовремя напряг своего соотечественника. Ну а так - все вроде было штатно - двигатель прогрелся, связь работала, пулемет фурычили, замок закрывался...
Выслушав речугу капитана, Стюарт только и успел пробормотать, чтобы слышали командиры машин взвода:
- Ну значит впереди точно жопа...
И уже человеческим голосом заорал:
- Экипаж, по местам! Запустить двигатель!

А выслушав и речугу взводника, командир "Убийцы краутов" хмыкнул и ответил:
- Один-четыре, принял вас, один-один, двигаюсь с тобой в паре.
Переключился на внутританковый и двинул речь сам:
- Ну-ну, придурок, посмотрел бы я, как ты штуга будешь в лоб брать. Так, экипаж! Еще раз повторяю - на движении быть внимательными! Молодой, особенно тебя касается. Увидишь кого лицом в сторону танка - стреляй нахуй, пусть даже это будет свой, нехуй тут бегать. Мрачный, будь готов кидать в люк гранаты и держи под рукой автомат. Ну и в целом - люки не запирать, ушки на макушке и прочая хрень. И да дарует Господь наводчикам краутов понос, да такой, что в собственной гадости им утонуть. Давай взводный.
Штаб-сержант откашлялся и обратился к командиру:
- Один-четыре готов выдвигаться.

Лицо Джерри перекосилось. От вида тряпочки. Так уж вышло, что у Джерри был бзик на оружии. Вообще, у всех людей есть какой-то бзик. У кого-то на девчонках, у кого-то на машинах, у кого-то на бухле, а у кого-то бзик в том, что жить и сдохнуть на диване. У Джерри же был на оружии. И процесс активной эксплуатации был для него действием священным, почти даже интимным, со всякими табу (точнее, ТэБэ) и прочим. Короче говоря - чистить оружие грязной тряпочкой было для Уилсона, как целого не пальцем деланного техника-рядового, не комильфо. Однако парниша, как человек довольно сообразительный, сразу смекнул, что если что-то скажешь, то следующей фразой будет что-то вроде: "Ну и рви тогда свои штаны на тряпки", после которых обычно добавляются матерные слова, разнообразие которых зависит исключительно от познаний говорящего. Поэтому Джерри попытался скорчить благодарную рожу и промяукал:
- Спасибо.

Дальнейшие несколько минут Джерри пребывал в состоянии, так сказать, полного отсутствия. Его задница с увеличенным количеством дырок, чем положено, не тряслась от страха, глаза не искали судорожно, кто цель, а кто еще нет, ноги не описывали неведомые траектории, которые в обычной жизни даже повторить не сможешь. Даже руки перестали трястись. Ну, почти. На первое время стряхнуть пыль, оттереть самые лютые куски нагара и даже протереть оставшиеся патроны, которых осталось разве что на застрелить всех, как в допотопном фильме "Мгла".

Уже почти собрав эмпэху, Джерри выронил пин и с матюгами нагнулся искать его по днищу десантного отделения. Далеко он не ускакал, заодно Джерри нашел и чашку с горелкой, о которых только что шла речь и о которых он все-таки услышал, потому что иногда отвлекался. Рассеянно поставил их на "операционный стол" рядом с плечом Ким, при этом чуть не разбил все к чертям и так же рассеянно, будто в пустоту, произнес:
- Лучше порохом. Быстрее и проще. Прижигает сразу. Печет только, с-с-сука...
Вернулся к автомату и только сейчас понял, какую глупость он сморозил, несмотря на свой богатый опыт. Какое счастье, что уже красное лицо не могло покраснеть сильнее.

Могилевич опять тяжело вздохнул, встал и, метнув очередной презрительный взгляд на Чернова, обратился к Агапову:
- Борис Николаич, можно поговорить по делу отдельно?
Отвел его ото всех глаз, достал очередную сигарету, но закуривать не стал, нервно крутя ее пальцами, словно разминая папиросу.
- Борис, ты, конечно, начальник, и слово крайнее за тобой, но я... - было видно, что Виктору было тяжело подобрать некоторые слова. - В общем, отмени свое слово. Этот щенок сейчас будет всю командировку оборачиваться на каждый чих, потому что знает, что по подаче дела тупо наверх он первым же рейсом отправится охранять зэков от медведей под Минусинском. Мне от него ничего не надо. Если бы я знал, что он такая белоручка, я бы и разговаривал... Да так же бы я разговаривал, не научен по-другому. Я же не виноват, что его не научили обиду в себе держать. Наберут детей в милицию...
Он вытер вспотевший лоб и закурил уже надорванную от терзаний сигарету:
- Ты пойми, не то что я оправдаюсь... Хотя... Ну если бы я ему щас морду расквасил, было бы лучше? Я-то сплюну и размажу, а он сейчас бы сидел потрепанный и обиду на всю жизнь затаил. А так щас удовлетворится победой, и пусть работает. Одно дело делаем. И если Москва узнает - как минимум нас обоих тоже натянут. А нас и так - ноль-ноль, да хер вдоль.

Задумался. Все-таки как-то много говорит, надо короче:
- В общем, отмени слово. Ствола не давай и дрюкай его нещадно. Но если он щас вола проебет тут весь день - лучше не будет никому. И в Москву не сообщай. Мне от него, повторюсь, ничего не надо, а если он сам выебнется там - сам же свои звезды проглотит. Ну и Руля мне дай. Я щас не то что за баранку - за столб фонарный нормально не возьмусь. Можешь на меня ответ возложить.
Пошел к выходу, но обернулся и как-то совестливо сказал:
- Ты, реально, извини. Глупо как-то получилось.

- Да уж, ловкая машинка, ничего не скажешь. - пробормотал Могилевич, про себя думая: "Твои бы мозги, инженёр, да в мирных целях". Но тут уж "инженёр" был никак не виноват. В стране Советов вещи бывают только двух видов: военного и двойного назначения. После окончания демонстрации Виктор снял наушники и как-то излишне официозно обратился:
- Ну что ж, Аркадий Георгиевич. Вижу, все работает штатно. В общем, думаю, если случится что-то такое, то связь будем держать через нашего достопочтенного (не без сарказма сказано) куратора. А для этого - Могилевич поднял руку с наставлением для агрегата - у нас есть специалист.
Ну как специалист. Почти. Компьютерщик должен подойти. Впрочем, Шелковскому об этом лучше не знать.

Позже предстояла поездка по ночным Москве и Подмосковью на базу "Молота", удачно законспирированную под генсековскую дачу. Хотя, по слухам, именно где-то в этом районе находится основной бункер командного центра управления в случае какой-либо чрезвычайной ситуации. Такой бункер, который Рышард Куклинский при всем желании не мог продать ЦРУшникам. Именно там молотобойцы дежурили, тренировались, хранили оружие, экипировку и документы.

Процесс был весьма бюрократичен. Сначала ты, убывающий в командировку, получаешь бланки имущественного характера у старшего оперативной группы (пусть даже оперативник приезжал в четыре утра) и отправляешься в оружейную и техническую службы, где составлялись акты передачи и прочая святотень. Например, сейчас составлялись акт № 0121-О от 28.V.1991 года
и еще акт № 0121-Т той же датой
Про такую мелочь, как аптечки, никто не заботился - они лежали большой кучей в деревянном ящике в раздевалке, вперемешку с ИПП и жгутами Эсмарха. Но тут уже надо смотреть самому - препаратов может быть некомплект.

Потом ты идешь в секретную часть, где вечно сонный и вечно недовольный вечный старший прапорщик забирает у тебя твое молотовское удостоверние и выдает:
а). Почти такое же удостоверение, но там ты записан на 2 ГУ из Москвы, чтобы доходило до самых далеких от секретов Родины личностей
б). Удостоверение на оперуполномоченного Особого отдела Центральной группы войск. Для военных. Работает эффективней и надежнее, чем то же удостоверение, но уже военного округа - даже если кто-то подаст запрос, то он будет тянуться вечность
в). Удостоверение на старшего оперуполномоченного Главного управления по борьбе с оргпреступностью МВД СССР. Чисто на всякий случай, "щоб було"

И потом ты возвращаешься к СОГу, где он расписывается, где ты расписываешься (например, за распоряжение имуществом после гибели), старший офицер забирает бумажки и кладет их в папку "ЧССР-91", а потом еще в одну "Могилевич", и все в одну большую "Командировки". Там уже идут благословения, пожелания удачи, обязательные выпивания на дорожку и прочие ритуалы. И уже потом ты можешь заняться сбором одежды и иного мыльно-рыльного скарба. Причем одежды тоже должно быть много - гражданка, а лучше две-три, полевая (обычно "дубок"), полевая черная, берцы, кроссовки...

В общем, стоит ли говорить, что Могилевич приехал в аэропорт нагруженный, как грузовик в Пакистане? Еще и вдобавок купил покушать на дорожку, и три последних выпуска "Футбола" почитать. Впрочем, от части барахла Виктор избавился на борту: подошел к сиденью Вжика, с торжественно-хитрой рожей вручил ему инструкцию по пользованию "Железным Феликсом" для чайников и сказал:
- Поручаю тебе техническое обеспечение деятельности нашего железного коня. Приказ ОТУ - к ремонту в подобного рода агрегаты допускать только людей с высшим техническим образованием.
Хлопнул того по плечу и отправился на свое место, читать "вестник Федерации футбола СССР" - в самолетах после прошлогоднего события он уже не сможет спать никогда.

- Ты посмотри, тащ майор - по счастливому прилету высказал свое очень важное мнение Могилевич, излучая улыбку среднюю между "я вас всех люблю" и "я вас всех убью" - уже все-то местное Чека знает. Удивлюсь, если нас на маршруте не ждут два расчета пулеметных.
Настроение у него было самое что ни на есть поганое.

Под общий хохот Джерри смутился - он еще был слишком юн, чтобы смеяться над собой вместе с остальными. Да и, честно говоря, было не очень-то и смешно. Об одном мысли были - как бы сейчас сердечко не взбрыкнуло да и не остановилось от хорошей жизни. А то мало ли. Уилсон еще не знал пределов своего организма.

Однако вроде не остановилось и вроде даже не взбрыкнуло. Дыхание начало кое-как выравниваться, пропали хрипы, да и вообще жить становилось лучше и веселей. Правда, начала болеть голова, но несмотря на то, что после физнагрузок у Джерри головная боль обычно оканчивалась тотальным опорожнением желудка методом "снизу вверх", парень решил перетерпеть и никому ничего не сказал.

Когда организм "болие-ли-мение", как говаривал кто-то из той жизни, пришел в себя, Джерри осознал - надо что-то делать, чтобы не чувствовать себя в качестве мешка с песком в корзине воздушного шара. Но что мог делать балластный двадцатилетний юноша? Помочь в медицинской операции он не мог никак, а делать сожалеющую рожу было как-то не к месту. Говорить ни с кем не хотелось, да и не о чем. В общем, ответ пришел сам и даже легонько стукнул Джерри в ногу. Больной автомат явно требовал помощи, поэтому Уилсон решил провести свою операцию.

Правда, ничего особо делать и не пришлось. Джерри на удивление скоро разобрал эмпэшку, даже мелкие пины-держатели положил в брошенную на ноги кепку, чтобы не покатились. Все остальное, что было покрупнее - корпус со своим аппером и ловером, УСМ и затворная рама - все щедро посыпало пол песком, представляя, какой Джерри заботливый парень: автомат был засран крупинками полностью. Юноша растеряно повертел коробку с ударно-спусковым механизмом и затвор, огляделся вокруг и грустным голосом сказал:
- Ё-о-о-о-о... (и добавил еще пару не очень оригинальных выражений). Есть у кого-нибудь тряпочка под рукой ненужная? Почище. А то тут...

- Ага, получат. Так получат... мы им там... мехом внутрь... - рассеянно пробормотал Могилевич, почти не слушая, чего там говорит подчиненный. Чего они получат, чего они им там и чего мехом внутрь - Виктор промолчал, потому что на самом деле получал себе там мехом внутрь сам лейтенант Могилевич по пять раз в месяц, стоя в кабинете командира саперной роты. КОСР был человек выдающимся (в нем выдавалось все - от рожи до пуза), дослужившимся до пенсии и переведенным с морской пехоты Северного флота. Этот шедевр эволюции под названием "советский офицер" воспитал такое поколение саперов, что они и сейчас могут подорвать Пентагон с помощью мыла и шнурка для ботинок.

Так вот, на самом же деле Могилевич с печальным взглядом наблюдал за восторженным Карповым, внутренним голосом отмечая: "Воистину, чем больше человек - тем легче он впадает в детский восторг от любой фигни. Эх, ля, воин-созидатель..." До этого он уже пронаблюдал, как Карпов потушил задымившую урну и внутренне высказал мнение о сексуальной ориентации и высшем образовании военкома, который призвал эту машину для убийств на службу Родине. А еще замполитов, по привычке. Виктор их одинаково ненавидел, военкомов и замполитов. Первых-то понятно за что, а замполитов просто за сам факт своего существования. Маленькие - а гадят много.

Вернувшись на грешную землю, Виктор так поприкидывал возможное противодействие для этой бесцельной траты металла (даже при езде в автобусе он прикидывал, как будет действовать в случае вспышки справа, цели слева, угона автотранспорта и тэдэ - параноидальные наклонности пропадать явно не собирались, на что каждые полгода красной ручкой отмечал психолог). Поприкидывав, спросил:
- А связь с бойцом внутри как поддерживается? Можно ли связаться там по тому же "Звонку" или, не знаю, "Соколу"?
И, сам впав в детство, спросил:
- Че, и запорёнка, типа, раздавит?

Прошло... Ну сколько прошло? Полгода где-то будет, наверное. Чемпионат СССР по футболу выиграло киевское Динамо, а ленинградский Зенит чуть не вылетел во вторую лигу. Немного побузили прибалты, но сначала псковские десантники, а потом центральный аппарат госбезопасности быстро вывел руководство республик сначала из новогодних праздников, а потом и из своих кабинетов за станки лагерей Мордовии и других спокойных областей России. Ну а вообще, вроде и ничего не изменилось особо. По всей стране пели под гитару Цоя и Хоя, ездили драться в города, так же ходили менты по киношкам в поисках тунеядцев, и гэдээровская железная дорога стояла на витрине в детском мире.

С виду толком ничего не изменилось и в капитане Могилевиче Викторе Николаевиче. Курил все ту же Яву, ездил на той же чуть помятой восьмерке цвета "мокрый асфальт" и иногда попивал "Жигулевское". Кожанка чуть потерлась, но была той же самой. И теоретические занятия проводил по минно-взрывному в бывшем втором доме, во вторник и в пятницу, с двух до четырех.

Правда, все же что-то поменялось. На кителе стало на одну орденскую колодку больше. С общаги переехал в государством данную однушку почти даже в центре города. А еще он дико, мягко говоря, задолбался. После боевого крещения его, вместе с большинством уже проверенных молотобойцев, стали пихать во все подряд. Похороны отца (старый ветеран так и не узнал, что сын поступил на службу в ненавистный ему ЧК) Могилевич провел на Кавказе, Новый 91-й год - на финской границе в ожидании самых настоящих шпионов, замаскированных под контрабандистов. А когда он приехал Невским экспрессом в Москву, его тут же переобули и отправили в Ригу, так что день рождения в миг постаревшей матери он провел на баррикадах, получая звездюлей от родных советских ментов, а заодно выискивая и нейтрализуя особо ретивых националистов.

В общем, написал Могилевич заявление на перевод и подписал 26 числом, пятницей. И пошел в кадры после лекции, и уже было собрался доставать свою "писюльку", как рассыпающийся в песок кадровик сказал, что уже ушло представление на майора, и уже одобрено начальником управления, и в принципе можно затариваться новыми погонами. Без пяти минут майор тут же засунул бумажку обратно и сделал вид, что пошел уточнять вопросы по выслуге в днях, потому что там какой-то дурень накосячил в оформлении. В оформлении косячат всегда, так что спокойно прокатило.

Бумажка на следующий день сгорела на балконе, а Могилевич от радости написал заявление на отпуск и подписал 29-м числом, понедельником. И начал уже планировать, как все будет хорошо, как он придет после отпуска, на день рождения уже придет приказ, а там еще подождать пару месяцев ради приличия - и вполне справедливо можно будет подать заявление на обучение в Высшую школу, на руководящий состав, и потом уже придти на какую-нибудь командную должность, может уже даже и подполковником сразу, а там и работа с девяти до пяти, и два выходных в неделю, и двенадцать нарядов в год...

Но настало утро воскресенья. А потом день. И уже ближе к вечеру раздался телефонный звонок. Вызывали к управу. Срочно. От срочных вызовов в управу в воскресенье ничего хорошего не бывало никогда, поэтому Могилевич, от греха, вырядился в форму. Приехал, правда чуть опоздал. Дежурный на входе сказал: "Вам в четыреста семнадцатый назначено, товарищ капитан". У Виктора возникло какое-то чувство дежавю, но его он не понял. А когда поднялся и вошел, то понял все.

Как вошел, настроение его тут уже упало на полшестого и выдало Могилевича с головой, как он рад всех видеть:
- Тащ майор, ра-шите войти, кап-п-пффф...
Первая мысль была: "Отпуска не будет". Вторая: "Знакомые все рожи". Третья и главная: "Господи, только не снова с этими, ну пожалуйста!!!" Сам же в итоге начал стремительно блокировать все свои мысли (благо, кое-как его этому научили, чтобы у товарищей из команды Эль не появились какие-нибудь хитрые данные о братьях более приличных. Улыбнулся так, будто ему оторвали последний большой палец на ноге и тихо уселся на первых рядах, согласно старшинству.

Почти всю вводную он разрисовывал вензеля и знаки родов войск на листочке, на другой стороне которого было уже бесполезное заявление на отпуск (папку со всякими документами Могилевич специально взял с собой на всякий), а после него Виктор поднялся почти сразу и спросил:
- Тащ майор, ра-шите обратиться? Первое: откуда и с чего нам начинать наши мероприятия? Второе: есть ли гарантии, что Пецеш уже не увезли через чешскую или польскую границы? Третье: есть ли данные на человека, который на второй фотографии. И последнее: я не вижу ни одного представителя моего подразделения, кроме себя. Каким образом прикажете проводить силовые мероприятия?

- Ра-шите заметить? Считаю нужным заявить, что необходимо самостоятельно укреплять границу посредством усиления погранотрядов на территории Чер-эс-эс-эр. На чехов и поляков рассчитывать в полной мере нельзя. Лучше заставить оппонентов идти к нам, чем от нас.
И последнее - время на сборы и легенды. Если таковые предусмотрены.

Могилевич демонстративно остался стоять почти по-уставному, с выражением лица "посмотрите, как я задолбался". После того, как пришло гигантообразное существо, выражение лица сменилось на "дайте мне пистолет с одним патроном". Виктор смотрел на него с высоты своих минус пятнадцати сантиметров (или около того) и четырех звездочек и не понимал: как этот боец может помочь в оперативной работе? Впрочем, габаритность и внешняя бестолковость еще ни о чем не говорит. Настроение просто поганое, вот и окрысился.

А о Петренке Одноног, конечно, слышал. Так уж совпали звезды и приказ Министра обороны СССР, что одновременно двух лоботрясов отправили в одну и ту же часть. Собственно, оба они ни чем не выделялись. Типичный старшина команды стартовиков сержант Могилевич и старшина команды заправщиков сержант Петренко. Встретились они через десять лет. Виктор тогда только перешел в управу. Коля там уже был как полтора года. Хорошо запомнилось, как на следующий день пили горький спирт в запертом кабинете и почти не разговаривали, если только вспоминая далекий Плесецк - орденские планки и нашивки за ранения говорили сами за себя. Ну, и о "Феликсе" тоже все слышали. Виктору было трудновато разобраться, байка это или быль - Комитет умел хранить секреты даже от своих, но даже если и быль - то он не считал, что это действительно стоящая фигня. Не сказать, чтобы Могилевич был человеком консервативным, но лучше бы какую-нибудь человеческую маршрутку придумали вместо БМП.

И тут-то прошло самое неожиданное. Меньше всего Могилевич желал, чтобы приказ о внеочередном пришел вот так - в кабинете, полном не самых приятных, что уж греха таить, для такой цельной и не слишком умной натуры людей, в благоухающим явно не Оженом кителе (представилось, как сейчас бы дико завыла Витина жена, а потом вспомнилось, что они развелись еще в 88-м), в момент, когда тобой затыкают очередной дырку на постоянно рвущейся карте Союза. Как сейчас хотелось послать все к чертям - хоть волком вой, да только толку-то? Легче изобразить подобие радости и благодарности родному начальству и выдать почему-то грустноватое:
- Служу Советскому Союзу.

Откуда-то недалеко раздался шепот Осы, от чего лицо новоиспеченного майора перекосилось в что-то очень похожее на "Глаза б мои тебя не видели". А через пару мгновений, когда добрые новости кончились и два новичка между собой погрызлись, Витина кукушка не выдержала. Офицер вскочил и резко заорал на весь кабинет:
- А-а-атставить! Сел и сиди р-р-ровно!
Обращение, хотя и очередной мозговитый придурок не находился в прямом подчинении Однонога, шло сразу к обоим.
Очень живое лицо майора сменилось диким выражением, с которым, как писали на Западе, кровавые псы режима кромсали мирных граждан Грузии саперными лопатками. Лопаток, конечно, не было. Был просто замученный полк ОМСДОНа. Такой же замученный, как тогда еще старлей и через два с лишним года майор Могилевич.
.
В общем, веселая будет поездка.

- Ух ты ж ё... - только и оставалось пропищать взобравшемуся наверх мышонку. Люди, тараканы, пироги, сыры - все это перестало укладываться в мелкой мышиной голове. Стыр даже на мгновение растерялся, пропуская всех вперед. А потом пришел в себя и с дикими противотараканьими криками: "Бей, круши, ломай!" побежал на помощь принцу, размахивая клинками во все стороны. Правда, не попал никуда.

Добегал Джерри до неведомой точки назначения совсем как взводный офицер - постоянно озираясь назад, с пистолетом в руке, а сам зачухан сильнее подчиненных. Но вроде все успевали, и даже побитый Дрейк неласково пихнул бойчину под зад, мол, беги, не задерживайся. Правда, бежать уже не было сил - Уилсон выжимал последнее, дыша открытым ртом, захлебываясь песком с потом.
Поэтому очередному чуду техники Джерри попросту не смог удивляться. Да и, что таить, за последнюю пару суток он уже устал удивляться. Машинально забрался наверх, отдав Дрейку должок, подошвой прокатившись по лицу (совершенно случайно, ну не попал ноженькой, бывает). И даже нашел место, которое позволяло создать видимость комфорта и не мешать загрузке остальных. Тут же грудная клетка начала грузно подниматься-опускаться, а изо рта пошли дикие хрипы, похожие на пародию придушенного Дональда Дака. Дональду Даку-то легко, он в одиночку целый аэродром японцев затопил, а тут поди до коробочки добеги - уже неслабое достижение.

Откуда-то появилась бутылка воды. Джерри пил жадно, так жадно, что бутылка под давлением сжималась. Все, что не влезло в пузо, было нещадно вылито на голову и на шею, замочив всю одежду и забрызгав окружающих. Сейчас бы откинуться, да придавить массу, но надо еще решить вопросы оперативного характера. Джерри начал стаскивать с себя заболевший автомат, одновременно удивляясь:
- Ну ты даешь, девка. Не успели задницы свои вытащить, ты уже праздновать собралась.
Правда, получилось как-то пресно, безэмоционально. Но не суть. Отомкнув магазин, юный техник подтвердил квалификацию, определив, что патрон отстрелялся и прямо сейчас попробовать выбить гильзу будет безопасно. Ну как безопасно. Просто так отвести затвор не получилось. Ни руками, ни ногой.
Намучившись, Джерри неожиданно рассвирепел. На все подряд. На темную и сырую камеру. На жалкое подобие прощения. На вынужденное изгнание. На пинающихся и ругающихся старших товарищей. На свое бессилие. И даже на рваные штаны.
- И. Даже. На это. Блядское. Фашиковское. Детище. Ебись. Оно. Конем. Тедди. Рузвельта!
Каждая точка сопровождалась ударом прикладом по полу с давлением на затвор, чтобы он дернулся. На Рузвельте затвор выпал вниз и гильза вылетела куда-то в потолок. Джерри же выронил эмпэху на пол и откинулся на спинку, судорожно задыхаясь. По всему телу пошла боль в мышцах, голова начала болеть - организм начал принимать аморфное состояние.

- Благодарю, ваше высокое... высоковство... Ну ты понял, короче. - Стыр прижал лапу к груди и склонил голову. Хотя можно было заметить легкую, не злобную даже усмешку. Впрочем, Стыр, даже будучи человеком, действительно не знал, как надо обращаться к высшим людям, кроме как "Пикнешь - прирежу!"
Кинжал действительно был хороший, крайне популярный у охотников, которые любят, чтобы их оружие было качественное и долговечное. Не успев насладиться им и даже как-то привыкнуть к хвату, Стыр услышал сверху какие-то дикие писки. Взглянул наверх и...
- Сека!!! Перебирайтесь быстрее! Ты - направо, я - налево, давай! - это уже принцу. Перехватив охотничий кинжал левой лапой, правой он достал свой трофей и рванул к приземлившемуся крысу слева с криками:
- По одному, крысы, по одному!!!
Подбежав, резко нанес два удара своим мечом, пока противник не очухался после прыжка. Успешно - крыса на удивление успела среагировать на первый выпад, но от второго не получалось никак.

- Ага, понял. - ответил Стыр и начал оббегать решетку. Кажется, обычная серая мышь вполне может протиснуться и здесь. Потом увидел, как старикан воротит свою магию и обомлел.
- Черт меня дери, а старик и вправду не шарлатан. - подумал вор и рванул к стражнику, пока все остальные юркнули в мешок.
Тут-то и была главная проблема. Взобраться можно было только по штанине человека. Но другого не дано - мельком перекрестившись, мышонок забрался на ногу и начал быстро карабкаться, будто всю жизнь это умел. Стражник спросонья почесал левую ногу и откинулся дальше спать. Тем временем Стыр, полностью познавший суть выражения "мокрый, как мышь", подобрался к поясу. Кинжал висел на простенькой подвязке, и бандиту не составило труда ее перегрызть. Только вот беда - ножны начали тихо сползать, угрожая упасть на пол и поднять тревогу. Стыр вцепился в рукоятку и запищал:
- Нарекаю сей режик моим имуществом, как и все, что пожелает себе взять честный вор!
И упал на пол с ножом в лапах.

Джерри за все время своей куцей жизни повидал ну так нормально. И в том, что такое страх, он помалу разбирался. Короче - когда что-то там где-то там заблокировало чего-то там, и эмпэха просто утихла, а спуск просто застыл, как влитой - вот тогда-то Джерри и обделался по полной. В голове завертелось: "Блин, только бы не ролик стерся. Только бы не ролик стерся. Может все-таки курок чем-нибудь зажало? Так, че там, разбирать, доставать, УСМ точно перебирать..." Правда, тут же дошло, что сейчас как-то ну вот совсем немножечко не до того. Щас ногу нахуй откусят, и будет совсем не до того.

Мобилизованное тело же как-то само собой встало, закинуло за спину уже бесполезный пистолет-пулемет, достало Беретку и даже приготовилось стрелять в сторону дичи, очень старавшуюся укусить Рису. Правда, тело было еще не очень умное, и явно старалось накосячить - автомат болтался кое-как, от резкого вставания потемнело в глазах, а свести целик с мушкой в цель на расстоянии менее десяти метров Джерри пытался правой рукой, как настоящий дуэлянт. Ну хоть выстрелить получилось.

Хворого тактического образования для юного бойца хватило, чтобы понять - строй рассыпался. Обостренное чувство опасности определяло круг окружения как слишком узкий, а треск акээма был достаточно далек, чтобы обозначить - как минимум Ким отцепилась от веселого паровоза. Поначалу, конечно, хотелось, остановиться, красивой коробочкой отойти назад, забрать пассажира и пойти дальше. Но это было лишним. Во-первых, с Ким наверняка "потерялся" еще кто-то. А даже если и нет - у нее была легкость передвижения, опыт и автомат, во-вторых. А в-третьих - на самом деле посыпались вообще все и вся.

Впрочем, все это было уже вторично. Случилась главная беда - Джерри, как это называется на армейском сленге, проебал вспышку. Его цель как-то сама собой отстрелялась, побилась и рассеялась, и юноша даже смог получить краткую передышку, чтобы переключиться на отсечку. Но тут неожиданно откуда-то с траверза дыхнуло жаром опасности. Джерри повернулся, но было уже поздно - собакен уже грациозно и эффектно взлетел, хищно выбрав цель. Уилсон только и успел, что выдать короткую очередь и упасть на правую ногу, как мешок с дерьмом, и даже умудрившись в падении еще раз нажать на спуск. Судя по тому, что жизнь перед глазами проноситься не стала и он еще не умирает, юноша уже более элегантно развернулся на спину, отчаянно надеясь увидеть хоть что-то. Вставать времени уже не было никакого.

- Слушаюсь, сэр, благодарю. - Вуди поленился встать, потому что его уже так конкретно рубило, и хотелось вздремнуть на мягоньком. Но от еды не отказался. Хотя врачи вроде и говорят, что на сытой желудок попадание в живот смерти подобно, но уж лучше помирать сытым, чем мучиться с пустым дырявым пузом. Тот десяток минут, что он ел, пытаясь выжевать все возможное от каждого кусочка еды, сержант провел молча.

А после приема пищи и совсем хорошо стало. Сейчас покурить - и самое то будет.
- Панда, давай покурим, пока опять за жопу не взяли. А то что-то день тяжеленький сегодня.
На этот раз достал своих, не пожадничал.

"Как остановить взросление, это больше не весело?" - настойчиво вертелось в голове у Джерри, пока он пытался в очередной раз вытащить свою бестолковую жизнь из дыры, в которую обычно не залезают. Да уж, и вправду не весело. Пот течет по лицу, смешиваясь с песком и образуя противную кашу, забивающуюся в глаза и в рот. Отчаянно горело нутро, то ли от наркотика, то ли от адреналина. Кажется, что стоит выдохнуть - и можно выдать пламя не слабее, чем у ранцевого огнемета. Ствол мельтешит вместе с местной фауной и стрелять, получается, по сути, наугад.

Хотя, похоже, собакены стремительно приближались, так что насчет попаданий особо можно не переживать. Возможно, стоило переживать, что на противоположной от тебя стороне ситуация складывается не лучшим образом. Однако перевести огонь, оголив свой участок, Джерри просто не мог - заложенная подготовка пока что была для парня ведущим уставом для действий. Уилсон продолжил настойчиво долбать одиночными по групповой цели, которая внезапно стала парой, а затем и вовсе сократилась до одной. Впрочем, ликовать было некогда, да и не к месту. Джерри продолжал долбать...

Джерри понял, что что-то сделал не так, не тогда, когда на него явно крикнули что-то непонятное и даже некогда, когда его ускорили. А вот когда он подлетел мощным рывком вверх, по инерции пролетел пару шагов и плюхнулся мордой в песок, тогда да, тогда до бедолаги дошло: "Как же это так неожиданно получилось!?" Впрочем, встать-то он встал, и даже побежал, правда, дыхание безнадежно сбилось, и бежал он уже не так легко. Да еще вся голова была в песке (с другой стороны, Джерри можно было поставить крепкую тройку за маскировку). Тут же все стало не так: кепка на голове мешалась, флиска была слишком жаркой, рюкзак со спальником тряслись, дыра в штанах трепыхалась. А тут еще и эта фигня...

Джер вообще по жизни собак не любил, и эта нелюбовь явно была взаимна, что подтверждали события совсем недавно минувших дней и пара дырок в теле. Ну а тут... Как говорится, "это пиздец. А пиздец мы не лечим". Парень было на секундочку остановился и даже успел выцелить в откровенно не очень удобный прицеле собачки и пальнуть одиночным, как тут же отстал. Джерри поначалу даже как-то грустно стал догонять остальных, пока ему в голову решительно не ударило: "Бля, а ведь они же меня щас первым тут и бросят, если чего... Ну вот уж хуиньки. Вы еще со мной помучаетесь, сверхчеловеки". Боец прибавил шаг, вскинул пистолет-пулемет и начал, пусть и не очень прицельно, стрелять одиночными по левую руку от хода движения. Стрелять даже тройками не было никакого смысла - при таком мощном беге, как лоси на гону, ствол бы увело куда угодно, только не в цель. Лишь бы накинуться не успели.

"Надо будет попросить, чтобы эту байду почаще кололи. Натурально бодрит. И пыхать не надо".

В общем, бежим.
Бежится, на удивление ленивого организма, достаточно легко. Ноги не гудят. Честно говоря, ноги с руками особо вообще не чувствуешь. Не в том смысле, что "Пэйн, я ног не чувствую", а не чувствуешь внутренних действий. Бежать можешь, а мышцы не болят. Шикарно просто. Но дыхания все равно не хватало, маловато бегал Джерри, да и пара недель в застенках сказывалась.

Бежим.
А так вообще хорошо. Только эмпэха все-таки коротковата. Нет чувства занятости рук, которые скрещены на корпусе. Был бы М16, или тот же АКМ, как у Ким - было бы вообще шикарно. Но и так хорошо. Особо не мешается, ремень пригнан вроде ладно. Переключатель на одиночном, предохранитель - это для криворуких рукокрюков, которые стреляют только. "три плюс десять". Патрон в стволе. Что еще надо?

Бежим.
Ветерок легонько поддувает, такой не теплый, не холодный. Приятный, в общем, ветерок. В дырку в штанах, правда, задувает, малость дискомфортно. А так ничего. Хорошо бежать "грузом" в колонне. Не надо вечно озираться по своему сектору, считать часы, азимут, орать "Вспышка!", "Воздух!" и всякое такое прочее. Просто бежишь - и все. В голове вертится строевая "Когда Джонни вернется вновь домой", и вроде можно даже затянуть, но, во-первых, Джерри плохо помнил дальше первого куплета, а во-вторых, черт его знает, сколько бежать. А помирать молодой тюлень уже начал, дыхание участилось. Да и в груди как-то печёт, то ли с непривычки, то ли с этого препарата. Интересно, что это такое ему все-таки вкололи. Хоть бы не бензедрин какой, а то с него вроде с ума сходят.

Команда прозвучала внезапно и как-то слишком громко, будто все, кто мог, рявкнули разом. Четко исполненная команда пробудила в Джерри древние инстинкты, заложенные в него тогда, когда еще был просто рядовым, даже без техника. Парень на бегу перестроился, на одном колене проехал пару десятков сантиметров, повалился телом вперед, но, уткнувшись в чью-то твердую ногу, сумел удержать туловище в центральном положении и вскинул пистолет-пулемет, взяв сектор на северо-западе по ходу движения. Правда, особо он ничего не видел, кроме пяти песочных столбиков. Да и "взял" условно, так как сначала просто уткнулся глазом в целик, переводя дыхание.
"Ну его нафиг, эту наркоту".

Первую четверть очередной напутствующей речи командира Джерри прослушал так себе. Он отчаянно пытался найти ответ на вопрос уточнения времени, ожидая найти что-то вроде Биг-Бена или около того. Ну и вполне заслуженно получил тычок в лобешник. Джерри не знал, насколько его новый начальник прогнил в физиологическом смысле, но удар у него был достаточный. Так что вторую четверть он прослушал с видом кота, который любовался на скачущий мячик, а тот его по носу ударил.

Третью четверть он уже впитывал, как губка. А во время четвертой ему в голову пришла довольно-таки крамольная мысль. Дело в том, что когда-то давно на уже стертый из памяти вопрос Уилсон услышал ответ: "А зачем бежать от смерти?" Вопрос был задан вполне справедливый и Джерри иногда задавался поисками решения, особенно в последнее время. В общем, не знал юноша, чего добивался господин капитан, но на ответ он сегодня натолкнул. "Ведь убивает действительно не оружие. А зачем мучиться с решением вопроса, когда можно просто создать фикцию?"

- Убивать? Нет, как-то не довелось. - тихо ответил Джерри, безуспешно пытаясь высвободить ладонь. - Но знаете, я тут случайно подумал после ваших слов. Со стопроцентной вероятностью не скажу, но мне кажется, - парень все-таки вырвал руку и уже совсем тихим шепотом закончил - что я уже умер...

Уже позже, перед самым сбором, Джерри ничем не выдавал свое не особо, если честно, поражающее откровение всем присутствующим. Хотя, признаться, идея добровольного вступления в ряды костлявой была действительно воодушевляющей. В общем, добровольный труп уже полностью приготовился физически, проверив все снаряжение и наконец-то достав заветную кобуру и торжественно воцарив Беретту на законное место на правом бедре. И уже обратно забивал патроны в зауэр (горько жалея по двум потраченным патронам, но кто ж знал?) и одновременно отвечал на вопросы:
- Да мне хоть с дерринджера, хоть с браунинга-полтинника - одинаково почти полезно. Но разбираю я их все-таки лучше. А вот бегаю - не обессудьте: быстро и недалеко, средне и недалеко, медленно и чуть подальше.
Подноготную свою он выложил, но дальше было не легче. В том плане, что со вторым пистолетом надо было что-то делать. Парень огляделся, почесал голову и ткнул его плашмя в грудь Рисы, пока она возилась с волосами:
- Ну вот, подруга. Привыкай к хорошему.

Это, конечно, замечательно, думал про себя "юнга", что в разговорной речи капитан приблизил к себе рядового бойца, но Джерри, к сожалению, был отвратительно хорошо воспитан мамой, папой и армией, чтобы вот так запросто обращаться к большому начальнику по прозвищу. В общем, Уилсон окончательно потерялся и куда-то побрел, толком ничего не видя. Брел, правда, недолго, буквально врезавшись в молодого лейтенанта интеллигентного вида, который внезапно оказался уилсоновым "сослуживцем" по учебному подразделению по кличке "Дасти". Оба они были хлипковатыми, к военным наукам способны весьма узко и поэтому как-то притерлись, сообща терпя все обиды и невзгоды. Дасти был сыном высокопоставленного штабного офицера, и после того, как выяснилось, что он - тот еще "вояка", папаша прибрал его под свое крыло, где сослуживец стал неплохим адъютантом и честным служакой. Позже они пересекались, но так - постольку-поскольку.

Дасти всегда был человек с добрейшей душой и после, в общем-то, недолгих расспросов (что и говорить, род Уилсонов попортил нервы многим), вкупе с неожиданно появившимся свободным временем - патрон и по совместительству Дасти-старший укатил вместе с генералом на его машине - предложил за свой счет пожрать, немножечко выпить и даже заодно подвезти на север на освободившейся служебной машине. Незаконченное дело у Джерри было только одно - и тут же расхититель общественной собственности прямым текстом в голове послал все и вся к известной матери. Совесть как-то смирилась и уселась в недрах стремительно темнеющей души.

За пару минут до финального рандеву Джерри крепко попрощался с уже старым другом и решил несколько метров пройти в одиночестве. Живот был набит мясом, кровь разбавлена алкоголем, а на ничуть не опьяневшей душе появилась дикая тоска. Как-то все было... Ну не так. Ему даровали жизнь - но обрекли на долгое и мучительное гниение где-то далеко. Его освободили от ответственности - но он теперь вынужден нести свой крест. Его отправили на великие дела - но жизнь его заключается в том, чтобы сдохнуть от лучевой болезни как можно позже. Его впихнули, пожалуй, в самую крепкую и надежную семью - но теперь он одинок, как никогда. А хуже всего - прекрасно осознавать все это в свои двадцать два неполных года. И понимать тот факт, что Рубикон перейден и ничего не изменить. Отчаянно желать пустить себе блямбу в череп - но жить дальше и перерисовывать предначертанное...

Джерри посмотрел на часы, но завод давно кончился и стрелки показывали 8:47. 20:47. Как год, когда наступил Конец. Возможно, в этом тоже был какой-то знак, но парень не мог мириться с отсутствием хоть каких-либо точных данных в своей судьбе, несмотря на то, что остановившиеся часы целых два раза в день показывают правильное время. Без особого труда найдя главного Искателя, Джерри подошел и весьма твердо, по сравнению с получасом ранее, обратился к нему:
- Командир, у меня тут просьба, надо часы сверить, а то мои встали. А, и еще - парень достал из кармана куртки и протянул уже, видимо, законно его пистолет - в общем, думаю, вам или кому в хозяйстве пригодится. Так уж вышло, что в моем отношении Фемида малость облажалась и допустила наличие у меня лишнего, так сказать, аппарата.
И впервые за время знакомства парень улыбнулся.

Джерри толком не успел ничего заметить. Только он увидел якобы квалифицированного полевого медика, то получил не самый квалифицированный удар в висок. И бессознательно поплыл по спокойной реке безмятежности, которая тут же сменилась шумом, треском, а затем и острой болью. Попытка задуматься "а что же тут происходит?" тут же сменилось перекошенным лицом. Впрочем, боль тут же отступила, и парень как-то сразу расслабился. Расслабился совершенно зря, потому что под нос ему запихали какую-то гадость, от которой он сразу отскочил и от которой сразу появилось чувство тошноты. Извергать наружу, правда, было, нечего, что тут же обозначили киты в животе.

В общем, уже через пару мгновений после животворящей процедуры Джерри грустно ощупывал дырку в штанах и уже хотел было спросить, зачем же надо было портить такие хорошие, любимые штаны, однако до парнишки после тирады нового начальника моментально дошло, что сейчас лучше вообще ничего кроме как "ай-ай, сэр" не выдавать. В принципе, штаны можно было и зашить. Так что Джер скромно пробормотал: "Спасибо, сэр, полный порядок". И уже было поплелся за вещами, как вдруг что-то достал из кармана и развернулся:
- Сэр, а мы еще увидим... ну, остальных. Просто надо генералу отдать, это его.
На ладони лежал пустой Зиг-Зауэр. Все-таки Джерри слишком много утащил из Развала, чтобы зажать еще и генеральский пистолет.

Появилось будущее начальство. Подерзило, пошумело, поугрожало, а потом разогнало всех и стало знакомиться. Подошел бородатый Мек. Дерзко-симпатичная Риса. Весь из себя такой... такой доктор. Все было прекрасно. Пообщались, то да сё.

А потом проснулось оно. Оно представляло собой какое-то хлипкое тело, короткие волосы "ежиком", криво прикрытые черной бейсболкой с утиной маской и скрещенными клюшками, торчащие уши. Гигантская, угрожающе качающаяся слюна, которой позавидовал любой британский бульдог, и абсолютно непонимающее и от того абсолютно непосредственное лицо.

Вообще-то юный Джерри получил относительно достойное воспитание от своей матери и был, что называется, самых честных правил. Но, вы меня извините, когда вам, только проснувшемуся, показывают такие фильмы ужасов в виде маски главного искателя, то тут мало бы кто сдержался. Не сдержался и Джер. Пискнул что-то вроде "Епть" и спросонья свалился на пол, издав явный металлический лязг. Слава богам, это был генеральский Зауэр.

Но вот повязка на полужопии сползла окончательно и нога взяла и заболела. Джерри кое-как поднялся, предварительно смахнув слюну, наступил на нездоровую ногу, офигел и похромал. Далеко, правда, не дохромал, уселся на сидение у прохода и уже оттуда подал голос:
- Джерри Уилсон, бывший оружейный техник. Это, конечно, здорово, что все мы здесь, такие крутые, собрались, и пойдем делать вещи, но прежде не соблаговолит ли кто-нибудь оказать квалифицированную медицинскую помощь?

Джерри продолжал сидеть, уткнувшись головой в спинку кресла и думал, не замечая, как соседка маневрирует ногами. Вообще, за последнее время Джер крайне разлюбил думать, но тут как-то вот так получилось...

"Интересно все-таки, а почему это еду я с ней, а они не едут. Чем они лучше меня? Тем, что делают, то, что положено, а я - нет? Да ведь большинство делает просто то, что хочется. И я тоже делал, что хочется. А получается, что я делаю не то, что положено. И они могут что-то делать, что хочется, а я - не могу. Почему, спрашивается? Идиотизм какой-то. Интересно, если кто-то не делает вещи, тот делает то, что хочется или что положено? Или же не делать вещи - не положено? А что положено? Зачем делать вещи, если они не положены..."

В общем, с новоприбывшими Джерри поздоровался своеобразно. Почуяв толчок сидений, он легонько всхрапнул и с шумом втянул обратно часть длинной тягучей слюны. Если присмотреться к длине слюны, то можно увидеть, что "думает" он уже давно. Глаза же не открывались вовсе.

Сперва Джерри, по полной остановке транспорта, хотел было еще как-нибудь проехаться по личности "старшего патруля". Глянул мельком в боковое окно. И резко-резко погрустнел. Появление трех добрых молодцев почему-то вызвало у Уилсона приступ беспричинной паники. Хотя причины вроде как были.

Сначала к тебе приходят добрые молодцы. Лупасят тебя почем зря и сажают в клетку. Там лупасят еще, говорят, что ты виноват, и что тебя расстреляют. Потом перестают лупасить и все чаще говорят, что тебя расстреляют. Потом тебя внезапно не расстреливают, а милуют, но при этом ты становишься изгоем и сдохнешь в канаве от лучевой болезни. Потом ты за сутки отправляешься в увеселительную прогулку, во время которой тебе прокусывают задницу, а ты сам активно воюешь с ужасающими мутантами. При этом ты автоматически совершаешь противозаконное действие и постоянно ожидаешь выстрела в спину. Потом, когда ты уже вроде как молодец, говорят, что ты не молодец, отбирают оружие и отправляют снова решать твою судьбу. Учитывая, что у тебя нелегальный пистолет за поясом, за который тебя могут поставить к стенке, подорванная психика и здоровье, недосып и недожор. И тут к тебе выходят добрые молодцы...

Однако паника паникой, а дело делом. Якобы завязывая шнурки (а тем временем судорожно вздыхая втихаря ото всех), Джерри быстро собрал вещи и выкатился кубарем из машины, забыв про все правила приличия и не оказав новой подруге помощи в разгрузке вещей. Судорожно вдохнул, выдохнул и начал обходить машину, так как вышел не с той стороны, с который появились встречающие. Из кормы же вышел совсем другой человек. На лице - тотальная покорность. Походка, как и положено хорошему арестанту, неспешная, руки за спиной, голова опущена. Слава богу, что никто не может услышать, как лихорадочно бьется молодое сердце.

Солнце начало отваливать с зенита, но немецкое наступление время суток остановить не могло. К обеду, не будет сказано за остальных, но лично Владимиров точно знал - фронт фактически рухнул, Сталинград сильно разбомблен, армию готовят к эвакуации. Это не считая слухов, что штабы уехали в Астрахань, что Сталинград будут оставлять, что всех командующих не сегодня-завтра снимут, что разбомблен СТЗ и танки взять неоткуда...

Не говоря уже о простых вещах, как эвакуация гражданского населения за Волгу. Это потом, через пару лет, над всеми переправами будут висеть Лавочкины и Яковлевы, в каждой дивизии будет по наблюдателю от авиации, что в каждом самолете будет радиостанция... А пока же сообщения ВНОС запаздывали, полками командовали по телефону, эскадрильями - флажками, а звеньями - по жестам ведущего.

Так что не было ничего удивительного в том, что по дикому крику комэска, лысого капитана с криво висящим орденом Ленина, все летчики собрались на КП. И пока ставили задачи, немцы уже прорвались к Волге и бомбили переправу. Короткая раздача направлений, обмен данными - и в разнобой укомплектованные звенья полетели на запад. Пару Владимирова "сдобрили" "ишаком" Ржавых. О нем Алексей знал мало, впрочем, как и о большинстве. За пару недель, да непрерывные вылеты, мало кого узнаешь. Летал себе в 296-м больше полугода - и тут на тебе, удружили военкоматские. Никакой жалости. Да и ума у них не особо, если честно.

Тем временем звено выбралось к Волге. Вдали горели сталинградские нефтехранилища. Где-то сбоку пылала степь. По реке шныряли туда-сюда корабли Волжской флотилии, командир которой, контр-адмирал Хорошхин, погиб на Волге первого числа. Бездумно тыкались гражданские катера, лодки, плоскодонки - все, что могло плавать, пыталось спастись и спасти тех, кто бежал от немецкого нашествия.

Вскоре показались точки в небе, сопровождаемые огненными трассами. Чуть позже точки укрупнились и оказались сто десятыми мистерами - с виду страшный самолет, а на деле - не очень. В 296-м полку мужики рассказывали, что кто-то под Таганрогом на И-15 за один бой сбил сразу три 110-х. Байка ли, быль ли, но от воздушного боя они, как правило стремительно уклонялись. Владимиров покачал крыльями, взмахнул руками, обозначая: "Свободная атака!" Сам же начал заходить к ближайшему самолету.

- Смешной дохуя, старший патруля? - Джерри злобно кинул автомат "старшему патруля", за мгновение до этого желая зарядить ему стволом в зубы. Разговоры о человеке, как о потенциальном трупе, да еще как о пустом месте, да еще в присутствии этого человека - это просто железной выдержкой надо обладать, чтобы не разозлиться. Уилсон таким качеством не обладал, поэтому и не старался рассчитывать, что "старший патруля" (теперь он так и будет именоваться, все равно что кличка).

Понятно, что очередное повторение байки про уже куда-то пропавшего капитана может быть расценено, как сопротивление, а там опять залом рук и прочие радости жизни. Однако отыграться на патрульном Джерри мог вполне. Законные требования сдать оружие Джерри воспринял серьезно. Стал медленно доставать магазины к карабину, при этом пересчитывая каждый магазин. Потом стал доставать гранаты. Пересчитывать их было недолго, однако бывший техник-рядовой отличился и тут, аккуратно вывинтив у каждой гранаты запал. Достал генеральский Зигазауэр и спросил:
- Знаешь, чей пистоль? Вот генерал и заберет. Один черт пустой.
И в доказательство специально извлек магазин, который действительно оказался пустым. Заодно и патронник показал. В принципе, Джерри все сделал по закону. Все оружие, которое было учтено в Развале, он сдал. А Беретта была давно списана, а значит, парень имел все права на ее пользование. Правда, старшему патруля об этом лучше не знать.

Тихо пробормотав что-то про вертухаев, и на чем их всех он вертел, Джерри пошел к машине, наблюдая на незнакомку на переднем сидении. Еще ну буквально месяц назад он, осознав, что его подсадят к такой весьма симпатичной даме, на месте вспыхнув и стал "являть собой полное отсутствие", что пытаясь промяукать. Теперь же все его лицо являло собой пустоту, хотя в глазах, возможно, и читался интерес. Но какой-то такой... обычный. Познавательный. Забравшись на заднее сидение, Джерри помолчал секунду и сказал:
- Что-то я не помню тебя на киче. Тебя как зовут? - Уилсон протянул руку, понимая, что лезть в душу с вопросами "А как, а за что" - не лучший вариант знакомства.

- На, нахрен! - злостно прошептал Алексей, который за мгновение до попадания был уверен, что если не попадет, то отворачивать не станет. Бывают такие моменты, когда инстинкт самосохранения и заученные до подкорки манипуляции заменялись переизбытком адреналина, внутренней злостью. Иногда это приводит к непоправимым последствиям. Но не сегодня. Выйдя вперед и помахав крыльям, Владимиров повел пару прямо к Волге.

"Семьдесят седьмой" плавно плюхнулся на взлетку, радостно рыкнув мотором. Несколько томительных секунд руления - и самолет уже стоит на своей стоянке, а техник подходит, держа в руках реглан и пилотку, с трудом сдерживая улыбку. Старый старшина Лисин, толще любого нэпмана и сварливее любой бабки, на удивление ловко управлялся с машиной и уверенно читал настроение своего пилота. Вот и сейчас, глядя на то, как Владимиров устало стаскивал с головы летный шлем, обнажая блестящие от пота коротенькие волосы, он догадался, что надо командиру дать воды.
- Ну как?
Выхлебав половину фляги, Владимиров показал большой палец и улыбнулся своей далеко не изящной вставной улыбкой.

Уже после войны 23 августа 42-го назовут черным днем, варварским налетом, ужасающей бомбардировкой Сталинграда. Но для старшего лейтенанта Владимирова это был обычный день, который останется только в летной книжке в виде "23.8.42/Як-1/"число вылетов"/"количество часов"/Прикрытие наземных войск в районе Рынок-Латошинка-Акатовка-Сталинград".

Сталинградское направление... Месяц назад еще трудно было ляпнуть данное словосочетание. Теперь же думали, удержится ли город до октября. После Севастополя, Харькова и Ростова радостных мыслей действительно не было. А год-то начинался здорово. Разбили немцев в Тихвине, отогнали от Москвы. Наступление собирались организовать.

Теперь неисправные самолеты везут по забитым дорогам, безлошадных летчиков собирают со всех окрестных областей и лепят новые части. Полками командовали капитаны, эскадрильями - лейтенанты. Пополнения - взлет-посадка. Даже вон, женщин в истребители сажают. До точки, видать, дошли.

Грустно, в общем. Плен, два ранения, два лагеря - слишком частые и веселые развлечения за два с половиной года. Потух огонь в глазах. Полет перестал приносить удовольствие. Жизнь свелась к записям в летной книжке. На предполетных сидел, развалившись, водил карандашом по карте, дрыгал ногой, вопросов не задавал.

Сегодня Алексей был также немногословен:
- Вылетаем по тому же маршруту. Набираем один, дальше стандартно, метео то же. Только отработаем не там же, а пятьсот западнее. Неклюев встретился с фоккерами, так что будь внимательнее. Тааак... все вроде. Курнуть что ли?.. А, черт, "Добро" на ЦПУ подняли. Ну, с Богом.

Несмотря на чертову дюжину смененных машин, "77-й" Владимирова как-то оказался родным ему. Словно копируя сутулую и неспешную походку летчика, Як так же неторопливо двигал элеронами и будто опустил нос к низу. Быстро дошли до линии фронта. Немецкие танки шли на Рынок. Где-то вдалеке бухали орудия и разрывались зенитные снаряды. Кто-то сегодня попал в переплет. А может даже и мы...

Як помахал крыльями, обозначая: "Атака!" Два Фоккера, тупоносых, с маленькими полтинниками под фюзеляжем, приближались почти по тому же курсу. Покачавшись пару секунд, он показал два пальца, обозначая ведомого фрица. У Лебедевой был практически нулевый самолет, на котором она могла легко зайти в хвост вражеской паре. Если Фоккеры сбросят свои бомбы прежде, чем они достигнут наших окопов - значит, хоть что-то было сделано правильно. Сам же Владимиров неожиданно резко отвернул вправо, снизился до высоты 190-ых и стал заворачивать влево, стремясь выйти в профиль ведущего истребителя.

Джерри поначалу даже не понял, откуда появился этот гундосящий голос. Удивленно посмотрел во все стороны, пока один из хихикающих бойчишек не указал на небо. И уже тогда увидел, как какой-то командир отчаянно пытается руководить. Ну бог в помощь. Джерри встал, недостаточно быстро для послушного бойца, подумал и начал свою пламенную речь.

Он прекрасно понимал, что мог быть наказан за свое выступление, но все-таки когда еще такой кайф выпадет, верно?
- Господин... простите, не могу разглядеть ваши знаки различия... так вот. Тут, в общем, такое дело... Мда... Все дело в том, что я, как приговоренный к высшей мере наказания, лишен своего классного звания "техник-рядовой"... И, э... сейчас нахожусь в... специализированном штрафном подразделении, предназначенном к отправке туда. Ну, туда. Ну вы понимаете? Да. Так вот... эт самое... К моему глубокому сожалению, я не имею возможности исполнить ваше приказание, поскольку я подчиняюсь непосредственно командиру подразделения капитану... как его там... Хейлу, да, капитану Хейлу. И без его ведома я не могу никому другому подчинятся, за исключением самого... Ну, самого. Ну вы понимаете? И даже если я начну... исполнять ваш приказ, то меня почти наверняка в ближайшее время заберут и отправят с позиции. А это может быть чревато порчей или даже потерей важного казенного имущества. Так же имею честь вас уведомить, что мне вменяли в вину хищение казенного имущества, соответственно, есть опасность возникновения... как его... а, точно. Рецидива! Ну, и... в общем-то все, да... Разрешите идти?

Джерри абсолютно не желал знать, что или кто находился там под землей. Неожиданно резкого хлопка гранаты, ужасающих завываний и лязгов оттуда, да и вообще общей растерянности было достаточно, чтобы принудительный доброволец Уилсон бросил автомат (к чести, подобрал тут же, за приклад), привстал и резко дал деру назад, не оглядываясь и часто перебирая лапками.
Разумеется, зеркал заднего вида Джерри не имел, а потому шмякнулся об укрытия третьей линии, свернул верхние мешки и коробки, выдал грациозное сальто назад и упал на спину. Через мгновение вскочил, огляделся вокруг ошалевшими глазами по пять копеек и выдал всем присутствующим, ощупывая задницу:
- Черт. Кажись, я обделался по-полной.
И дико-дико, совсем не по-смешному засмеялся, предаваясь жесткому отходняку, не зная, что с его нижним бельем все в порядке, а просто повязка с ягодицы сбилась.

Ни черта не видно, попадешь куда, или нет. Пулеметчики оказались не очень умными, но взять с них, по сути, нечего. В условиях, когда будущих бойцов Милитари обучали стрелять из допотопной пневматики, а боевые стрельбы приравнивались к Рождеству, Новому году и какому-то неведомому Дню Не-за-ви-си-мо-сти вместе взятым, ругать было некого.

Но все равно так оно все и бывает. Когда дело идет насмарку, то виноваты все. Пулеметчики, потому что плохо стреляют. Командиры, потому что плохо командуют. Танкисты, потому что вообще плохо воюют. Авиаторы, которые в Развале никто не видел, вообще только по своим и могут попадать. Ну, и так далее.

Но Джерри сам наглядно продемонстрировал, что он ничуть не лучше. Отстреляв второй магазин, он начал спешно перезаряжаться. Именно в этот момент, когда он зарядил карабин, земля в буквально смысле ушла из под ног. Естественно, перепугавшись (и очень хорошо, что не сходив в туалет), Джерри дернулся назад, споткнулся поврежденной ногой и совершил пару умопомрачительных переворотов. Одновременно раздался взрыв, и Уилсон, лежа на спине, просто повернул автомат в сторону, где была дыра, боясь пошевелиться и приготовившись стрелять во все, что бы оттуда не вылезло.

Какие все-таки нигеры тупые. Ну расстреливают тебя сзади, ну прими смерть достойно там, тыры-пыры. Нет, надо заверещать, как насильно склоняемая к любви ливанская школьница, завертеться и пытаться спасти свою пропащую душонку! И за что этот нигра воюет? За 30 баксов в месяц? Или потому что у них в деревне ничего нет, кроме велосипеда и невесть откуда взявшегося радиоприемника? Разве это жизнь?

Когда будете смотреть фильмы и наблюдать там сцены драки, то знайте - тоже врут. Ожесточенная драка двух мужчин, как правило, представляет собой непонятную кучу-малу, в которой каждый пытается достать друг друга до шеи. Кто кого вымотает - тот и молодец. Если, конечно, вымотанный и помятый оппонент не сумеет достать пику или шпалер.

На стороне Жиру было ранение нигры. На стороне нигры - очень уж малоустойчивое положение Жиру на броневике. Уткнувшись в подбородок пулеметчика левой рукой, правой, с пистолетом, он ничуть ни хуже черномазого размахивал, пытаясь попасть по вражескому кумполу. Только вот чувствовал он, что очень уж сильно выскочил нигра на него, и чувствовал, что ноги поехал по металлу. Надо было что-то срочно предпринимать. Ну, Жидрунас и предпринял. Попытался перевалить нигера обратно, в интерьер бронеавтомобиля, а сам придушенно заорал:
- Стреляйте, затыки грешные, по колесам стреляйте!!!

В отчаянии Джерри посмотрел по сторонам. Вокруг были только люди. Ни ПТРК, ни РПГ (ни ручных, ни реактивных), даже бутылок с огнесмесью рядом не лежало. С печальным взглядом он на карачках подобрался к старшему по званию, должности и моральной устойчивости, судорожно вздохнул и спросил:
- Слушай, капитан, надо что-то делать. А там щас эта тварь захавает всех, как кур, а потом ведь и за нас примется.

Как гласит древняя армейская мудрость, ничего не делающий боец очень сильно выделяется на фоне всех остальных. По-видимому, именно так и спалился Джерри перед отцом-генералом. Так что те, кто, как и Джер, никогда не видел генерала, могли лицезреть учебное занятие на тему: "Как готовить личный состав к бою".

Истинный командирский бас, видимо, должен был морально подготовить Уилсона, но тот поначалу настолько растерялся, что позабыл судимость и представился по форме:
- Сэр, техник-рядовой Уилсон, сэр!
Ну и дальше он не смог проблеять ничего лучше, кроме как: "Сэр, так точно, сэр!" и "Сэр, благодарю, сэр!"

Теперь же, став счастливым обладателем немецко-американского пистолета по программе ленд-лиза, он еще минуту потрясся, восстанавливая слух и навыки движения, а потом плюхнулся на ящик. Пистоль и правда был добротный, сразу видно, генеральский. Даже вон лазер есть. Правда, все равно придется отдать. Хотя...

На стволе было написано "9 MM PARA". Пару мгновений он позалипал, а потом его лицо расплылось в хитрой, вороватой улыбке. Извлек магазин. Как и положено полноразмерному триста двадцатому, в магазине было ровно 17 патронов. В Беретте же - 15. С той же хитрой улыбкой Джерри начал отщелкивать патроны в ладонь, считая шепотом. На пятнадцати он остановился. Двух патронов будет достаточно, чтобы при их отстреле пистолет вонял порохом. А гильзы? Улетели куда-то! Убирая пистолет за спину, Уилсон воровато огляделся и сказал капитану:
- Вот за это примерно меня и посадили. - сделав ударение на слове "примерно".

Прежде чем зайти внутрь, Феликс долго просидел за рулем свой машины, припарковавшись через дорогу. Не потому что на улице был ливень и холод. Теплый свитер и горячая кровь держали тепло достаточно долго, а модный кожаный плащ позволяли дойти посуху хотя бы до «чайной».

Коуп откинул барабан «кольта». Два капсюля оказались наколоты, и детектив долго рылся в бардачке побитого «паккарда», прежде чем нашел надорванную коробку. Меняя патроны в гнездах, он невольно вспомнил, как больше пятнадцати лет назад сидел он в своей первой засаде. Как дрожал в его руках штатный «смит-вессон», как он вскидывал шпалер в выбежавшего бандита, как он же выстрелил в него чуточку раньше...

В полицию его забрали прямо из-за университетской парты. Молодого отличника юридического заприметил детектив Валентайн и протащил к себе в отдел без всяких вступительных взносов в виде службы в патруле или в каком-нибудь транспортном отделе. Пять лет он плелся за Валентайном, как верный пес, ждущий похвалы. Валентайн скидывал на него всю черную, бумажную работу, пока сам купался во славе, тайком сохраняя газетные вырезки про себя в небольшом альбоме. Помнится, когда он встретил в парке своего патрона, который подгонял любимого спаниеля ласковым «Ищи!», Феликс узнал в этом псе себя.

Но Коуп не роптал. Не оглядывался на молодых завистников, жаждавших работать с самым популярным детективом. Не обижался на насмешки дряхлых стариков, втайне завидовавших слишком легкому пути выскочки. Ему не нужно было много денег, он не искал ни с кем схватки, не нуждался в обилии женщин. Самое необходимое – дом, жена, машина (тогда его «паккард» был новым и совсем без вмятин) – он имел. Поэтому и работал он честно, не выслуживаясь и не пресмыкаясь.

На шестом году все изменилось. Ранним утром после ночной смены он выехал, как казалось, уже на крайний вызов. Который перевернул всю его жизнь. В канале на окраине нашли самого популярного детектива города Валентайна, а через пять метров, отдельно, нашли его голову. Выродки даже не пожалели того самого спаниеля, но с ним разделались по-человечески – просто застрелили. Именно тогда пришел Феликс в уже свой кабинет и внезапно осознал – а жизнь-то только начинается!

Феликс начал стремительно расти. Детектив. Лейтенант. Старший детектив. Заместитель начальника отдела. Коуп отрабатывал доверие сполна. Не страдавший от тщеславия, детектив, засучив рукава, начал стремительно заполнять тюрьмы всяким сбродом. Начал добывать и уничтожать подпольный алкоголь. Всячески истреблял наркоторговцев, не скупясь на патроны тридцать восьмого калибра. Впрочем, он не беспредельничал. Не унижал, не запугивал. Не нарывался на лишние пули. Он взятки не брал – зарплаты и подачек всяких запуганных клерков хватало сполна – но даже мафиози знали: копать специально, без нужды детектив Коуп не станет. Но попадешься – не обессудь. Его стали бояться и уважать. Настолько, насколько это мог каждый себе позволить, конечно. Феликс мог зайти на любую малину и быть уверенным, что в спину ему не выстрелят.

Но что-то застопорилось. Продвижение прекратилось – зачем нужен самостоятельный начальник, когда есть такой успешный слуга, чернорабочий? Жена ушла. Ну как ушла – сначала из дома вылетел ее голожопый любовник, а потом и она сама была выкинута на декабрьский мороз в том, в чем мать родила. Вторая ушла сама, не прожив в «счастливом» браке и года. Изо дня в день он приходил, ненавистно смотрел на табличку «Lt. Cope» и погружался в работу, которая ему как-то стремительно опротивела.

Нет-нет, да искал он возможности уйти. Понятно, что ему этого не позволяли, и он остался у разбитого корыта. Начал пить. Чуть не спился, протрезвел. Начал работать еще усерднее, настраивая против себя тех, кому не нужен был слишком знающий коп. Активно готовил младших детективов, которые протекали через зал совещаний, как вода через сито.

В каком-то смысле серьезно повлияла на его жизнь Руби. Как-то он опросил ее, как свидетеля. Внезапно для себя начал посещать ее выступления. А однажды поздно вечером, немного датый и печальный, приехал он к ней в дом. И она его не прогнала. Не отказала. Неделю потом Феликс жил, как во сне. Дарил цветы, смотрел щенячьим взглядом, любил, как мог и где мог.

А потом будто заново протрезвел. Осознал, что это для него она такая красивая, но ведь наверняка есть кто-то еще. А может даже, много кто еще. И кто-то посерьезнее, чем стареющий детектив. Любовь прошла, но на ее место пришло привыкание. Просто вошло в привычку изредка приходить к молодой красотке и заниматься с ней любовью.
Одновременно Феликс увяз в деле. Кто-то очень хитрый и умный вел полицию вокруг носа, оставлял лишь трупы и пустые коробки. Несколько месяцев полиция ходила в дураках. А Феликс получил несложный намек – если этот беспредел в городе закончится, то две капитанские полосы он получит сходу. И Коуп стал рыть. Ох как стал. Старички в отделе не узнавали «выскочку» - разбитые кулаки, извечный запах пороха, ежедневные вызовы коронера. И горящие адским пламенем глаза.

Даже нынешний напарник был для него больше обузой. Это же надо догадаться – зайти в переулок далеко не в самом благополучном квартале одному и умудриться выделаться перед не самыми благополучными людьми. Теперь его ждет боль ссадин на лице и служебная проверка насчет потери табельного оружия. Ну и фиг бы с ним. Только бы не подвел сейчас.
Феликс захлопнул барабан, убрал «кольт» в карман плаща и коротко сказал:
- Ну, пойдем.

Внутри было неуютно и как-то убого даже для подпольного бара. С ходу приметил потенциальных бутлегеров. Но сегодня на него Коупу было плевать. Пусть гуляют. До завтра. У бармена он как-то излишне бодро потребовал «холодного чаю со льдом», а в оригинале – канадского виски и закурил, поделившись с бедолагой-напарником сигаретой. Боковым зрением он сразу заметил Руби. И Красавчика. Неуловимого Массимо Манчини, этого гадкого макаронника. Именно на него он нарыл значительную информацию, в последний раз оставив итальянскую «торпеду» без зубов. Впрочем, прокурор оказался человеком боязливым, и ордер об аресте подписывать сразу отказался. Ну ничего. Победителей не судят.

А Руби, конечно, стерва еще та. Все слухи, что он слышал последнее время, подтвердились. Уж не для того ли она завела его сюда, что его расстреляли прямо тут с пары-тройки «томми-ганов»? Ну ничего. Феликс затянулся крайний раз и потушил сигарету. Или все-таки последний? А впрочем… хорошо, что эта курва пришла. Есть одна мыслишка. А если что – простреленная после первого раза рука еще ни разу не дрогнула… Правда, неизвестно откуда взявшийся моряк чуть было все не испортил. Хотя Феликс не подал виду. В знак уважения взялся тремя пальцами за поля шляпы и кивнул головой.

Развернувшись по широкому пути, Феликс сходу достал револьвер, чтобы капо не заметил, и предупредил напарника, чтобы прикрыл, в случае чего. Пальцем, наверное. Allea iacta est. Такие выпады не прощают. Теперь уж, если размахнулся, то надо бить...

Раз – и тихонько, неслышно отводится курок. Два – и Коуп уже перекрывает пути отхода. Три – и вот детектив Феликс Коуп стоит рядом со вскинутым револьвером, еле торчащим из плаща, и говорит:
- Спасибо, сладкая, ты нам очень помогла. Вставай, Манчини. Мы за тобой.

При столкновении с воротами Жидрунас чуть было не лишился головы, руки, карты, остатков нервов и последних не седых волос (даром, что седые волосы были разве что на самых неприличных местах). Будучи в своем естественном физиологическом состоянии, а именно в подпитии, Жиру высказал бы товарищу водителю все претензии по воинской службе, но ограничился лишь беззлобным:
- Ну, ты, жертва дырявого резинового изделия, полегче!

Карта же, по ходу, сразу не читалась. То ли он тупой, то ли лыжи не едут, но понять ее сходу он не мог. Он начал ее уже вертеть так и эдак, но снова зарядил местный дождик, который был совсем не дождик, а ливень, и поэтому карта отправилась за берец ботинка. Ехали не очень торопясь, и в итоге доехали. Какое-то черное (почему-то Жвиргждаускас был убежден, что черное) существо предложило ему сдаться. Ему, родственнику литовских борцов за независимость, коих великая Советская Власть десять лет отлавливала! Поэтому данное предложение Жиру счел за личное оскорбление.

- Ну заехали, блин. Был бы тут АГС, а не эта дрянь, поговорил бы с вами по-свойски. - тихо произнес Жиру на весь кузов, а в темноту крикнул:
- Зря ты, голубь сизый, изготовился и ждешь, зря ты сусало свое дремучее раздолдонил и слюни, понимаешь, ожидаючи, напустил тут целое ведро. А ну разбирай свою баррикаду, потомок путиловского рабочего, пока не залупил в твоё говорилово зажигательным!

Стоит ли говорить, что переводчик огня РПД был уже зафиксирован в положении "ОГОНЬ"?

- Капитан, ну куда ты пошел. Ну помоги хотя бы перевязаться!.. Мудак. - капитан Хэйл был безучастен к мольбам и вынуждал Джерри заниматься медициной самому. Воистину, как гласила неизвестная Уилсону древняя мудрость из далеких земель: мудак - это МУДрый Армейский Командир.

Теперь же доктор Уилсон приступил к операции. Первая ее часть заключалась в том, чтобы почистить задницу от крови и натереть дырки йодом за отсутствием спиртяшки, перекиси и подобного. Собственно, Джерри очень повезло, что при укусе не дергался ни он, ни челюсть мутанта и поэтому дырки были более-менее аккуратные. А ведь могла и на лоскуты полужопие порвать.

Потыкав карандашом и пострадав, Джер принялся за бинтование. Смотав повязку, он осознал, что не имеет ни малейшего представления, как будет перевязываться и поэтому около минуты матерился, проклиная всех и вся. Потом гениальная мысль все-таки снизошла к нему. Держа повязку с заранее просунутой веревочкой из марли, Уилсон просто-напросто сел, зафиксировав свое творение. Крепко завязав веревочку он встал и обрадовался: повязка упала и даже не перекосилась. Бинтование же было делом техники, хотя вид парня, закинувшего ногу на бетонный блок и размахивающего своим достоинством, явно шокировал общество в виде трех мертвых собакенов.

А потом Джерри и примкнувшего капитана накрыло чувство дежавю в виде патруля Милитари, заботно пакующего обоих в машину. Благо, патрульные были не очень умные и не озаботились усиленным обыском, и спальный мешок, тоже пострадавший в схватке, еще хранил свою тайну. За все время, от ареста до освобождения, Джерри ограничился одной фразой:
- Мда. Статьи за убийство и побег у меня еще не было. Можно прям коллекционированием заняться.

И вроде бы все хорошо. И можно было вернуться к намеченной цели. Но что-то пошло не так. Завыли сирены, началась паника. Солдатики куда-то забегали и даже капитан засуетился. Джерри же из солдат исключили, поэтому он не торопился, а терпеливо ждал. Поэтому на перспективу отправиться к выходу из Развала на машине он отнесся не очень радостно, но не взбунтовал. Только лишь огрызнулся на счет дырок:
- Посмотрю я на тебя, когда тебе жопу-то пару раз прокусят.

- Я... конечно... благодарен вам... господин капитан... но вам не кажется... что надо... для начала... перевязать... мою, простите... задницу... не?.. - тяжело дыша, пробухтел Джерри.

Мда, ситуация получилась крайне неприятная. Главное, не больно даже, только течет что-то потихонечку.
Так и сидел Уилсон, одной рукой щупая истерзанный рюкзак на предмет целостности вещей и самого рюкзака, а другой рукой щупая свой зад.

В общем, все пошло не по плану. От слова "совсем".

Ну кто ж знал, что капитану приспичит, как в боевиках, засунуть пёсику в глотку пистоль и выстрелить. Кто ж знал, что весь коктейль из головы вылетит Джерри прям в лицо, по счастливой случайности не добавив туда покореженную пулю. Кто ж знал, что рюкзак, который он уже почти наденет обратно на спину, станет для второго пёсика идеальной возможностью поточить клыки.

А теперь Джерри лежал, терзаемый, тщетно пытался распутаться в лямках рюкзака и орал:
- Стреляй, капитан, стреляй!!! Пусти, собака дикая!!!
Ну и всякое прочее не очень цензурное.

А когда он все-таки распутался, оставив чудище с сумкой, то вспомнил, что когда-то в детстве он играл в футбол (ну как играл, стоял на воротах. Иногда. Не часто.). И не долго думая, с развороту, попытался ударить животную правым ботинком по морде.

Если Марко и хотел помочь Джерри, то вышло у него не очень. Уилсон совершенно растерялся и, когда его дернули за рукав флиски, то он потерял равновесие и плюхнулся на задницу. Пугливо поглядел во все стороны. Сосед по камере уже драпал далеко. Казалось бы - ну и беги сам. Повезет - убежишь, капитана убьют, затеряешься, выживешь, в конце концов. И все-таки Джерри поступил не так. Можно было бы сказать, что он проявил сознательность, или что-нибудь в таком роде... Но на самом деле он вскочил и побежал, взявшись за лямку упавшего рюкзака, совсем не отдавая какой-либо отчет в последующих действиях.
Изначально он собрался жахнуть напавшую на кэпа скотинку рюкзаком с размаху. Но он побежал, как угорелый, запутался в ногах, споткнулся о какой-то камень и улетел всем своим весом прямо в борт пересобаке, снимая ее с капитана. И уже лежа начал пытаться забить ее по морде тяжелым рюкзаком с привязанным к нему спальником.

- Черт, капитан, слышь. Тикаем отсюдова, быстро! Давай другой путь найдем, или что. - Джерри разве что не тянул Хэйла за собой за рукав, как верный пёс, пытающийся спасти хозяина от опасности. Его, как представителя городской фауны, встреча с этими миленькими собачками не обрадовала.
"Выбраться бы за Развал, а там и пистолет можно поближе к руке пристроить..." - лихорадочно соображал Уилсон, одновременно поражаясь, как он умудрился не обделаться и не убежать со всех ног.

- Блять, как вы меня заебали, господа интеллигенты. Сдать бы вас в отдел борьбы с антисоветскими элементами, да только отменили его в нашем детстве. И за какие грехи вас в гэбэйку послали? - грустно проговорил Могилевич, втайне повосхищавшись квартирой: для приезжего офицера такая светила только к генеральскому званию.
- Значит, так. Черныш - перегони машину к черному входу и пали, чтобы никто за нами очень въедливо не наблюдал. Вжик - со мной грузить всю фигню. Царевна, как самый бесполезный - либо меняешь Черныша и он сладко спит те минуты разгрузки, либо на тебе - бабки и их отвлечение. Можешь заболтать, можешь предложить продажной любви, можешь применить свои суперспособности, но чтобы я ни одной дряхлой любопытной Варвары не видел. Либо разгружаешь машину. Выбирай. А если кому-то не терпится получить по роже - не стесняйтесь, просите. И лицо подрихтуем, и заодно Веру Палну попросим, чтобы вам клизму какую-нибудь вкатила. Чтобы был у нас в группе мир и согласие, и доверие друг к дружке. Все, гроза НАТО, арбайтен!

- Иди сюда, скотина!!! - Вуди не на шутку разозлился. Схватил Ховарда за шкирку, оттолкнул его в сторону пулемета и еще пинками добавил во все возможные части тела. Под конец ударил кулаком по шлему сверху вниз и зло прошептал:
- Держи, блять, ленту, и не высовывайся, послал боженька вояку, едрить меня налево. Снайпер! Эй, как там тебя! Занимай позицию и подашь знак, как будешь готов, я пока наведу пулемет и проверю ленту! Постарайся зацепить хотя бы одного, прикинь, они где-то на нашей линии огня в зеленке должны быть. Сделай, дружище!
Взвод в это время отвлекся на вспыхнувшую Ягдпантеру, но Валентайн и ухом не повел, он свое уже насмотрелся в Италии:
- Взвод, продолжать огонь!!! Чего вылупились, гриль для мяса не видели??? Стреляйте, сучье племя, и чтобы ни одной пули мимо!

Сам тем временем занялся пулеметом. Проверяя ленту и наводя ствол куда-то в сторону зеленки, Вуди размышлял:
"Эх, Пьяница, Пьяница... Вот и тебя шлепнули. А ведь стоил ты целого отделения. Помнишь, как в Англии сидели перед отправкой впятером? Я тогда только после ранения прибыл в дивизию. Сидели тогда ты да я, да Бишоп с Уоллесом, да мастер-сержант еще наш, Стариком называли его, хотя 25 лет и было. Пили какой-то горький виски. Все мечтали, как в Германии погуляем после победы. Байки слушали мои да Старика, он то еще в Африке воевал... Уоллеса убили в третий день, Старика полторы недели, как схоронили... Теперь и тебя прикончили, эх, сука, бля... Неужто и мне конец? А пожить то хочется, ой как хочется. Ты прости меня, Хендерсон, пожалуйста, что не даю тебе помереть спокойно. Ну надо просто. Ладно я, так тут еще куча пацанов жить хотят. Нам то что с тобой, один фиг помирать, а им то за что? За этот ебаный домик? Без обид, да? Ну давай, брат. Порвем гансам глотки!"

Пулемет был готов. Погибший в бою рядовой Хендерсон Мак'Ивер тоже был готов, "стоя" у пулемета, поддерживаемый сержантом. Пиздюк Ховард тоже вроде держал ленту. Услышал снайпера, Вуди перекрестился, пробормотал некое подобие молитвы. Постарался максимально скрыться от огня и нажал на спуск. Грохот, трассера, куча дыма... Красота!

Могилевич сидел, как и положено старшему машины, в кабине и пребывал в замечательном настроении. Почти всем нагадил, отлично поспал, отлично позавтракал. Правда, дырка в пузе за ночь все-таки почуть протекла, но не сильно. И футболкой синей ГДРовской он не стал рисковать, надел обычную рубашку. На этот раз огрызок не взял, ограничился АПСом. Все равно автомат придется оставлять в машине, а тащить на себе лишнее - ну его нафиг.

Теперь же он сидел, трясся в кабине и напевал "Гимн партии большевиков". Тот самый, который отец советского гимна. И уже дошел до последнего куплета, как их остановил товарищ "Пост ГАИ, гоните бабки". Причем лейтенант - старший смены не был настроен на радостное общение и был готов достучаться не только до аптечки. А это в планы гэбистов никак не входило. Могилевич вылез из кабины, сказав Чернышу лаконичиное: "Не глуши".

- Значит так, лейтенант. Сейчас ты, как и положено госавтоинспектору, назовешь свое звание, фамилию и причину остановки автотранспорта. Я тебе покажу мое удостоверение личности, и ты охереешь от того, что написано на правой части и какие бумажки у меня там вложены. Ну там знаешь, допуск к гостайне, ношение внетабельного оружия и тэдэ. Тем временем твой сослуживец увидит в кузове двух почти таких же прекрасных, как я, парней со званием чуть пониже моего. Разумеется, в их удостоверениях будет все то же самое. Ты пойдешь в свою будку, свяжешься с начальством, которое знать не знает про зеленый ЗиЛ-130 госномер 45-25 СТЛ. Если хватит мозгов - свяжешься с местной гэбэйкой, которая тебя разъебет почем зря, будет угрожать всем, от выговора до группового изнасилования. Потом ты вернешься ко мне, вернешь удостоверение, вытянешься в струнку, отдашь честь и пожелаешь доброго пути.
Хочешь спросить, к чему это я веду? У нас сейчас времени не очень много, чтобы выполнять в том числе и вашу работу. Поэтому предлагаю сократить все до точки "отдашь честь и пожелаешь доброго пути", а заодно передашь постам о том, что наш ЗиЛ пропускали без ограничений. И я тогда прикрою глаза на нарушение Положения о Государственной автомобильной инспекции.

И затем Могилевич протянул корочку, на которой отпечатан герб СССР и написано краткое "КГБ СССР"

- Понял, командир. - так же лаконично ответил сержант Бейкеру. Залпом допил кофе, подхватил пулемет и быстро вышел из комнаты. Народ уже начал разбираться, но Вуди не был бы Мамой-уткой, если бы не заорал своим отнюдь не командирским голосом:
- Взвод, внимание! Занять позиции! В окнах не мелькать! Без команды огонь не открывать! У кого ручные пулеметы - менять позиции, не забиваться на одном месте! Мне необходимо беспрерывное огневое превосходство! Экономить боезапас! - выдохнул, вдохнул - Взво-оооо-од! К бою!
Сам достал трофейную подзорную трубу, припал к стене рядом с окном и начал оценивать ситуацию.

- Да ну, сэр, какой я военный. Тут просто повезло не сдохнуть в первый месяц. А там уже научился всему, куда деваться. Кончится война - брошу эту службу и... - Вуди как-то расстроился. Он никогда еще не загадывал так далеко. Всю войну думал не больше, чем завтрашним днем. Не словить бы пулю. Найти бы вкусно покушать. Найти бы выпить. Ну и так далее. А тут... На юридический не тянуло. Сапоги армейские носить не пристало. Ну не на завод же. Грустно все это...

На замашки "шефа" он как-то смутился, но вроде допер, что от него требуют. Снял и положил пулемет и карабин, убрал шлем. Закурил. Как-то даже растерялся. Подумал и как-то с ходу, с улыбкой, вальяжно подметил:
- Не натурально, херр хауптман. Нет в глазах уважения к старшему начальству, в повадках. Ну да ладно, это так, отрываюсь на вас, простите. Итак... - Мама-утка выдохнул, собрался и продолжил с самодовольным лицом:
- Присаживайтесь, хауптман. Как вы знаете, передовой отряд американцев вышел из Новилля и занял Белый особняк. При этом, как известно, разгромил наш пост в соседнем особняке и уничтожил отряд саперов. Их поддерживает артиллерия, но техники, у них, судя по всему нет. Обстановка требует, чтобы мы, а именно вы, перешли в резкое контрнаступление и отбили особняк. Разверните карту.
Итак, смотрите. Мы можем пройти по двум дорогам. Наиболее удобная - западная, по зеленке вы сможете подойти вплотную. Но американцы резвы, они могут устроить сюрпризы, возможно даже, в виде наших же мин. Разумеется, вам будут приданы средства усиления в виде бронетехники и артиллерии. Самоходками работайте на подавление огневых точек, минометы используйте по усмотрению. Постарайтесь проявить их минометы и отработать по ложной позиции. Контрартиллерийскую стрельбу я не обещаю, но во всяком случае, вы сможете защитить пехоту. Можете пройти с запада по зеленке, а так же с востока. Под прикрытием техники, дымов и ваших же минометов пересечете поле и займете зеленку на востоке. Сможете отслеживать возможные подкрепления американцев и значительно расширить их сектор обстрела, уменьшив огневое превосходство на определенной линии. Не жалейте боеприпасов, наверняка их у них не очень много. Будут бить наверняка, а для этого надо рисковать и открываться - тут то вы их и зацепите. Ну и глупо не ведите вперед бронетехнику - Базуки у них будут как пить дать. Пожалуй, у меня все. Повторите приказ!

- Напугал, блять. - про себя, тихо и злобно сказал Джерри. Что и говорить, все-таки в счастливый исход верилось не до конца, а отвести душу хочется. Но и злить кэпа тоже не стоило. Ну его нафиг.
Все свои вещи Джер осматривал нудно и дотошно, пытаясь выяснить, не прокинули ли его благородные доны. Как обнаружилось, даже пистоль не спалили. Выяснил это Уилсон простым способом - кинул свернутый спальник на пол и уселся на него, якобы для мягкости задницы. Сел он точно на ствол, поэтому особой мягкости он не испытал, в отличие от удовольствия.
Все оказалось на месте, даже ножи не свистнули. Джерри надел часы, привязал спальник к рюкзаку и доложился:
- Пойдем, пойдем, господин капитан. Не торопитесь туда. До туда, оказывается, путь-то коротенький.

- Пффф... Вы же читали мое дело, господин капитан. Или вас послали опекать опасных преступников, разлагающих общественный элемент, даже не дав выяснить, с кем пойдете делать вещи? Забавно... - Джерри усмехнулся, но вышло как-то хрипло и грубо. - Нет у меня никого, не надо будет трудиться над извещениями.
Дождавшись, когда выйдет второй, он встал, мрачно оценил своего будущего "сослуживца" и как-то более уверенно пошел к выходу. Когда дошли до поста, Уилсон остановился и остался стоять:
- Э, господин капитан, обожди. Скажите, чтобы этот мне все шмотки отдал, зря, что ли, дознаватель меня вчера под конвоем вёл?

- Ух, бля, заебешь... - про себя протарахтел Вуди, жестом показывая всем садиться. Ломили мощно, через лес, не останавливаясь. Даже десантники, "элита ебучая", и те вон дух переводят.
- Ффу... Как без бинокля-то грустно. Че ж делать-то?
Ситуация складывалась невеселая. Эта маленькая опушка могла всё дело подвести под монастырь. По сути, как будто бы и хорошо, если немцы отвлекутся на утиный выводок, но что они сделают в случае опасности с неизвестно откуда взявшимися "разведчиками" с непонятным диалектом и, самое главное, с Пандой и Ко? Может, они их уже ножичками чик-чик? Да не дай Бог... Вот уж за кого, а за Панду-то Мама-утка всех порешит. Да и здоровый он, и не из такого дерьма выбирался.
- Так. Эй, капрал, как там тебя? Древняк? Че, реально такая фамилия? Нормально... Так вот. Смотри, сейчас тихо, лучше сидя проходим опушку, от дерева к дереву. Если пройдем - идем дальше, потом перебегаем дальше через дорогу, и блокируем фланг и тыл. Если спалят - огонь слабый, надо показать, что мы здесь. Больше движения, надо, чтобы они на нас полностью отвлеклись. Если будет пулемет - используйте дымы. Если меня того-самого - ты старший. Вроде все. Ну, давайте, пацаны, Бог не выдаст, свинья не схавает. - и уже совсем про себя: - Дева Мария, пронеси, не дай краутской пули...
Вуди снял карабин с предохранителя и в полуприседе тихо пошел в сторону опушки.

- Так точно, сэр, хочу. Можно?
Вуди нервно зашагал вдоль строя, теребя ремень карабина. В рваной куртке, небритый, с грязным от пороховых газов лицом, он выглядел достаточно забавно. Голос же, тонкий, хриплый и жесткий, таковым совсем не казался.
- Итак, утята. Сейчас подойдите все вон туда - рука указала на место, где лежали покойники - и хорошо посмотрите на эти мешки с говном. Я вполне себе допускаю, что кому-то из вас тут были смехуечки да пиздахаханьки. Кто-то думал, что он охуенный вояка, который может вынуть и положить на саму Деву Марию. Так вот, если вы через минуту будете так же думать, то я вам гарантирую, что к вечеру вы будете валяться там же.
Говорю сразу - махаться будем всерьез. То, что было сейчас - легкая прогулка по римской набережной. Когда мы выберемся из этого говна, то я обещаю, что мы налакаемся этого винища до самозабвения. Но не дай боже кого увижу пьяным или пытающимся забраться в подвал до моего слова - я вас самолично поставлю к стенке без всякого трибунала, за мной не заржавеет.
Теперь к насущным проблемам: Бишоп, Поляк - на вас пулемет. Пьяница - на тебе первое отделение, второе - со мной. Кроули, радист - как самые умные, идете наверх, смотрите во все стороны. Через два часа смена. Сержант Миллс - голос штаб-сержанта явно показывал, что реплики о подчинении только командиру взвода не имеют никакой силы - подвести полный отчет о имеющихся трофеях, начиная со стычки в лесу, доложить. Вопросы - отсутствуют. Пока всем отдыхать, но не рассасываться, будем готовить оборону. Всё.

- Блять, да бей ты прикладом, ебаный ты коновал! - в отчаянии закричал Вуди, тщетно пытаясь вырваться. Пару раз дернувшись скорее для приличия, он перехватил нож лезвием на себя с целью ударить немца по ноге. Хоть бы эта мразь не дернулась.

- Благодарю, сэр. - Вуди не стал чваниться, уселся рядом. Затянулся и прикрыл глаза, пытаясь хоть чуточку отдохнуть. Сразу стало заметно, что, как бы не хвалился вездесущий, казалось бы, сержант, но и он уже достаточно устал. Все-таки второй год войны давал о себе знать. Тепло от сигареты разнеслось по телу, дало поныть уже застаревающим ранам. Когда-то в Италии Валентайн клялся себе, что бросит курить, а когда война закончится, будет бегать по утрам. Ну и бред. Смысла бросать курить в армии нет никакого.

Голос лейтенанта раздался откуда-то издалека. Включился же он окончательно на слове "обороне". Что и говорить, ситуация казалась безрадостная, и Вуди позволил себе скорчить редкую серьезную мину на лице. Снял каску. Почесал голову. И еще раз. И еще. Ну неужели вши? Вот чего-чего, а этого не хватало. Серьезно, в градации противников вошь стоит даже впереди итальянцев.

Скурив сигарету примерно на половину, главный Утк взвода уже сформировал для себя задачу. Проведя устало рукой по лицу, он начал вещать свою не очень веселую идею:
- Сразу скажу, сэр, дело - дрянь. Крауты обложили нас конкретно, и нам в любом случае предстоит с ними конкретно махаться.
Со своей стороны предлагаю следующее: сейчас всем взводом седлаем грузовик. Едем до особняка, оцениваем обстановку. Если все хорошо или все плохо: я беру второе отделение, из немощных, и мы едем на склад. Со мной еще кто-нибудь один опытный. Мы загружаем машину, и я с водителем еду в Новилль, а второй опытный, скажем, Панда, выводит людей к вам с припасами. Ну и там мы подъедем. Если все средне - посмотрим на месте. Думаю, оценим обстановку, и вы решите, какое подкрепление мне с собой выхватить из Новилля. Но не думаю, что стоит серьезно на что-то рассчитывать. Думаю, как-то так. Сэр.

И сразу длинная затяжка, будто не просто крайняя, а действительно последняя.

- Бойцы, эту скотину ко мне в машину, в копейку. Мордой вниз. Цок-цобер. - Могилевич, морща лицо от саднящей боли, начал на правах старшего в звании, должности и положении, распоряжаться.
- Так, хорошо - это, значит, радисту - доложи, что принял и выполняю. Еще передай, что Оса, Царевич и Руль повезли второго бандита в скорую, состояние тяжелое, но, скорее всего, выживет. У комитетчиков потерь нет, рота охраны - подсчитываются.
- Значит, с тобой, старшой. Предателей мы забираем, остальное - ваши проблемы. - Виктор отдал АКМ старлею. - Скоро понаедут шакалы из прокуратуры, из Сталиногорска и из Москвы. Пишите рапорта, смазывайте задницы. Удачи.
Нервно закурил сигарету, подошел к "сверхспособным человекам":
- Так, господин и дама. Берете в охапку Руля и эту вот бешеную тварь. Везете этого в больницу, под вашим чутким руководством его вылечат. Как с ним работать, я так понимаю, вы лучше меня знаете. Я в штаб части. И, пожалуйста - на более жесткий голос перешел он - будьте добры, обеспечьте эту злоебучую связь! Ффффф! - а это уже рана заныла.
Наскоро докурив, он представил, как прикладом выносит преступнику голову, и пожалеть, что родился не в 1907-м году.
- Все, мы поехали. Костя, в машину!

Пока ехали, бешеная тварь номер два успела очнуться и что-то подвывала всю дорогу. Вкупе с царапкой и вообще напрочь испорченным настроем, это его окончательно доебало. Поэтому, когда он не без труда обнаружил штаб войсковой части номер пять иксов, Могилевич церемониться не стал. Сорвал ремень с ног, за обе ноги вытащил его из машины и не очень приятно обстучал кроссовками. Повезло, что не берцами. А то и сапогами. Через минуту удалось добиться, чтобы националист начал ходить под прицелом поставленного на автоматическую стрельбу Стечкина.
Поэтому Гудериан, Вжик и Вещий увидели замечательную картину - боец ВВС в кителе и в трусах, с босыми ногами и завязанными ремнем руками и капитан КГБ в окровавленной футболке сборной ГДР по футболу с АПС в руках, усиленно матерящимся.
- Тащ каптан, разрешите войти, бла-бла-бла. Вот вам шкурник номер два, сволочь, фашист и национал-онанист. Первого сейчас везут в скорую, с ним наши сверхчеловеки. Прошу учесть, что эта тварь убила несколько своих сослуживцев и покушалась на жизнь сотрудников органов госбезопасности и прочее.
Было видно, что глаза Могилевича пылали гневом и он действительно рассчитывал прокрутить жертву на ТАПе, пострелять ушами или просто отметелить до состояния отбивной.

Когда Вуди принимал пищу, то почти всегда руководствовался правилом: "Когда я ем, я глух и нем". Остальные же действовали по принципу "Когда я кушаю, я говорю и слушаю". Поэтому сейчас, пока ел, Валентайн не проронил не слова, сосредоточившись на своем сносном кушании.

Однако, как быстро разносятся слухи. Вуди не удивится, если через пару десятков минут он спросит, а вправду ли господин сержант, сэр, проорал "Кря-кря!" лично Эйзенхауэру. А так вроде парниша хороший, только в силу молодости глупый. Надо будет за ним присмотреть. Да и за остальным новичками тоже.

Сытость приводит к лености. Оценив, сколько осталось еды - "на лейтенанта и случайных опаздунов должно хватить", Вуди развалился в ящике для панцерфаустов, в котором валялись какие-то то ли шторы, то ли еще какая гадость, которую на себя никак не наденешь. В принципе, сержант бы не удивился, если бы шмотки оказались вшивыми, но сейчас, спустя усиленные бои, все пребывали в состоянии пофигизма.

По окончанию приема пищи закурили. Несколько сигарет передавали по кругу. Вуди снова свои не достал, но тигры знали - как прижмет, за куревом надо будет идти к саржу. Поэтому и берег, пока было. Затянувшись, Валентайн ответил вопросом на вопрос:
- А ты что, переживаешь, что тебе не достанется? Так не переживай, найдем, за нами не заржавеет, хули нам то! А вообще, вот вчера пантеру сожгли. На востоке вроде как четыре танка подбили, но я видел только три. Надо бы нашего гранатометчика, тезку моего, спросить, да вчера его накрыло, останки в консервную банку влезали. Хоть и дерьмо, конечно, человек был, ни месяца не проходило, чтобы с кем-нибудь не подрался. Но воевал отчаянно, с Нормандии машин уже на второй десяток счет шел. Ему вроде комдив наш представление на Медаль Почета собирался писать, а тут такое. Жалко все-таки, тоже человек.

Настроение как-то угасло. И если на передовых позициях это еще допустимо, то в тылу состояние боевых частей должно быть всегда высоким. Поэтому сарж начал перебирать свой набор историй. Встретившись взглядом с молодым утёнком, тот улыбнулся и начал рассказывать:
- Питер, значит. Был у нас в батальоне в Италии один Питер, Гриффин фамилия. Из Юты. Жирный, ну прям вообще. Вон, наш Панда с виду только жирный, а на деле мощный и массивный, а Гриффин реально жирный. Но вот водителем реально был от Бога, он у себя там чуть ли не лучшим гонщиком штата был. Вот, короче, после Анцио отправили нас за какой-то фигней, Питер водилой и нас двое молодых. Вот, всякую инженерку загрузили, едем обратно. Уже стемнело, а мы едем-то без света, светомаскировка, да и Питер все видел. И тут из какого-то поворота перед нами выскочил Виллис - бэнч! А там какой-то польский генерал сидел, из польского корпуса. Ну тот с водилой вылез, орет на своем польском, мол "курва" да "пиердоле", Браунингом размахивает. Мы сидим, как мышки, а Гриффин вышел, посмотрел на бампер, сел за руль, сдал назад - и этот Виллис польский снес нахуй в канаву! Говорят, там дело чуть ли не до командования Союзников дошло. А нашему комбату пофиг. Мы стоим, он на нас смотрит и говорит: "Да мне нахуй не всрались никакие поляки. А за порчу имущества - это он про мятый бампер, значит - сутки губы". Так то хороший парниша, веселый. Щас где-то до сих пор в Италии, наверное.

- Ух, бля, заебешь - сквозь зубы проговорил Валентайн, отметив прибытие лейтенанта. Писклявым голосом он вторил:
- Взвод, закончить прием пищи! Приготовиться к выходу! Боекомплект без ограничения! Проверить все запасы, при необходимости пополнить! Пятнадцать минут у вас, вперед, утята!
Добив сигарету до совсем миниатюрного состояния, он подобрал карабин и подошел к лейтенанту:
- Сэр, штаб-сержант Валентайн прибыл, сэр.
Выслушав задачу и почесав голову, Вуди начал излагать свои мнения:
- Сэр, думаю, хватит пятерых автоматчиков. При засечении противника они не будут вступать в бой, а сразу докладывать. В принципе, можно сделать передовой отряд из десантников, они же сами из этого Фуа драпали, наверняка знают, что там и где. А из наших - если только меня, Ворчуна, Панду или Хендерсона-Пьяницу. Все остальные у нас либо специалисты, либо еще малоопытные. Только при движении долго задерживаться не стоит, после обстрела ночь на воздухе просидели, промерзли малость. Особенно молодых совсем трясет.

- Когда ты, рядовой, увидишь из окна Шерманы, на первом из которых сидит Паттон и кроет матом все, что движется - тогда и поймешь, что нас деблокировали. И вообще, что ты трясешься? Иди-ка вон, пятьдесят раз поприседай, а то окоченеешь еще тут. Парни, дайте-ка там тягу!

Получивший свой замызганный окурок трофейной сигареты, Вуди помешал свое варево. Уже пошел запах, на источник которого начали алчно озираться. Сержант, конечно, по жизни любитель вкусно покушать, но готовила обычно матушка, и повар из Вуди был так себе. Впрочем, как и почти все остальные из взвода, который был собран, по сути, из остатков батальона. Теперь же всеобщего любимца Нэда отправляют на тот свет, а пожрать горяченького хочется, пока не отправили на предгородские укрепления, где даже костер нельзя разжечь.

Самое хреновое было, что парнишка, который вроде даже бриться не умел, задал очень хороший вопрос. Но откуда Вуди должен был знать, когда подойдут наши танки? Погода дерьмовая, поддержки с воздуха нет. Бастонь еще держится, но в полной блокаде. Почему нельзя совместным ударом взять Фуа и сократить фронт - черт его знает. Господи, да даже сразу не вспомнишь, какое сегодня число. Надо бы хоть узнать у лейтенанта, чего там и как. Он, конечно, и злоебуч малость, но вроде нормальный.

- О подвигах, говоришь... - Вуди передал сигарету и задумался. - Можно и подвигах. Ща расскажу, как я великим боксером стал. Хотя, вроде рассказывал. Вроде да. А может и нет, не помню. Ну и ладно, пусть молодые послушают. Эй, ты, приседун, как там тебя... Иди сюда. В общем, было это в Италии, когда линии Вольтурно брали. Целый день с наци махались. А тут в ночь в разведку идти, за языком. Ну я же маленький, меня типа не видно, без меня в разведке ну никак. Пошли, короче. Первую линию втихаря прошли, а там у них окопы, блиндажы, цивилизация, в общем. Часового стукнули, пулемет забрали. Втроем пошли искать. Входим в блиндаж один, а там офицер-эсэсовец, храпит, как свинья. Ну я, недолго думая, его прикладом стукнул. А он, падла, жирный. Сержант-то тогдашний, Ричард Браун, душевный человек, на пару с другим его поволокли к нашим, а я остался быстро там документы собрать, то да се. И тут, как назло, входит эта ебаная шпала в майке. Он без нифига, а у меня то карабин, но стрелять же нельзя. Я, недолго думая, побежал на него, так он меня пнул, как тот футболист, я аж на кровать отлетел. Еще раз побежал и он меня еще раз пнул. И тут меня такая злость взяла. Взвыл, ну так, тихо, да и кинул карабин ему в рожу. Вскочил, начал его кулаками дубасить. А что мне против двухметровой дылды делать? Он мне оплеуху отвесил, уронил меня, взял, да и уселся на меня своей жопой гигантской. Я даже растерялся почуть, а потом как укусил его за бочину, прям до крови! Он заорал, вскочил, и я ему потом еще по яйцам дал биноклем, что под руку подвернулся. И пока он отходил да выл, я ему прикладом с размаху, да по роже. Мы его потом втроем тащили. Надо мной из-за него до ранения моего ржали, а комдив обещал Серебряную звезду дать. Ну, ее у меня еще нет. Пока еще нет.

Подумав, Вуди добавил:
- Вот я и говорю. Хочешь жить - цепляйся за ганса хоть зубами, хоть ложкой. Они теперь плохо напор держат. Щас получат по зубам и покатятся в свою Германию. А там только успевай трофеи собирать... Хотя вы насчет трофеев пока не очень-то. Попадете с чем-нибудь к немцам - вмиг зарежут, пискнуть не успеешь.
За такими поучительными историями. еда вроде как сготовилась. У Вуди, во всяком случае, рвотных рефлексов не возникло. Хотя в такой момент даже дерьмо начнешь есть, лишь бы горячее. Вынув половник, представлявший собой расколотое ложе Маузера с прибитой на гвозди кружке, Валентайн своим писклявым голоском заорал на все "расположение":
- Так, утята! Хорош дрочить, пора хавку точить! Налетай, пока все не сожрал в одно рыло и лейтенант не пришел!

Можно было бы сказать, что Джерри поклялся себе в том, что просто обязан помочь этому умирающему и его дочери, наверняка мелкой, но красивой. Это было бы красиво. Литературно.

Но было бы неправдой.

Уилсон молчал. Резко вспомнилась вся его коротенькая и разбитая жизнь. Когда его просили помочь, он часто помогал. Как правило за спасибо, да и то слышал не часто. А потом доброты не видел, не трогали - и то хорошо.
Разумеется, Джерри не стал за годы жесткой и бездушной мразью. Его даже не сломало предательство отца и 11 дней в Подвале. Ну, относительно, разумеется.
Отвечать он не стал сознательно. Ну как он, которого вышвырнут из Развала, и почти наверняка туда не допустят, может помочь дочери смертника? Морально поддержать издали? Даже как-то глупо эта просьба выглядела.
Но и отказать сразу нельзя. Что-то внутри уже грызло его, но прямо и четко сказать "нет!" - как-то чересчур.

Поэтому он и промолчал. Всевышний сведёт - там разберемся. А пока Джерри отвернулся от стены и закрыл глаза, рассчитывая хоть немного поспать.

Если и Джерри когда-то и представлял себе прощание с родным домом - то уж точно не так. Там, знаете, женился и переехал в более крутой дом крутой жены. Или получил более крутой дом, как крутой член касты. Или там в большой поход его провожали. Но никак не под конвоем, под тупым взглядом соседей из-за штор. В первый раз его просто прямо вытащили из кровати, побили палками и повезли в подвал.

Нет. Не в подвал. В Подвал. Когда-то это был крупный цокольный этаж крупного административного здания. В хреновые времена он даровал жизнь тем, кто не сумел спрятаться в бункерах или еще где-то. Какую-никакую, забитую радиацией и прочими прелестями, но жизнь. Теперь же тут были только страдания и смерть. За отсутствием масштабной судебной и уголовно-исполнительной системы функции тюрьмы были сведены к двум вещам: содержание подследственных, которых тут же допрашивали, и ликвидация приговоренных к смерти. Собственно, и разделена она была на две зоны: в первой камеры и допросные, во второй - такие же камеры, комната для исполнения приговора и какая-то комната для утилизации трупов, про которую знают только те, кто убивают и утилизируют.

И вроде бы один Подвал. Одно здание. Но вторая зона, в разные времена называемая то спецзоной, то блоком "D" (от слова Death, разумеется), то просто трупецкой, была совсем не такая. Та же темнота, та же "кровать", тот же "туалет". Правда, каши дали меньше, чем в первом, но оно и понятно - мертвецам еда уже не нужна. Время не посмотришь - все вещи отобрали, даже ремень с ботинками - не дай божэ, удавится еще шнурком от кроссовок. В первой зоне время можно было посмотреть: запомни на часах, когда тебя выводили, а потом уже отсчитывай по шагам надзирателя, проверяющего, не сдох ли кто - обход каждые три часа. Здесь же ходили только забирать из камеры.

Но самое главное - зловещая тишина. В первой зоне кто-то выл, стонал, орал - допросные то рядом совсем. Здесь уже главной была Смерть. Смерть, как известно, предпочитает тишину. Когда услышишь лязг засовов, ты понимаешь - тут лучше молчать. Крики не помогут. К смерти нужно быть готовым. Кричали только тогда, когда уже заводили в комнату для исполнения. А здесь тихо, спокойно. Вообще красота. Говорят, что долгая тишина сводит с ума. Интересно, а если человек жаждет тишины, то он уже сумасшедший?

Джерри хотел тишины. Надоело это постоянное шу-шу-шу кругом. Надоели комментарии типа "Не жилец", "Бедолага", "Молодой совсем парень" и всякое прочее. Надоел этот взгляд исподтишка, не презирающий, не обвиняющий, а какой-то жалостливый и сочувствующий. Отлежавшись пару часов после возвращения в Подвал, он окончательно оторвался от дремоты. Начал думать. Много думать оказалось трудно, начал делать перерывы. Поприседал, поотжимался, лег. Задолбало лежать - начал отжиматься. Устал отжиматься - лег на койку.

И все-таки на душе было хреново. Как бы Джерри не спорил сам с собой, он отчетливо понимал, что он - конченый человек. Мечты о собственном доме, спокойной жизни и счастливой семье были перечеркнуты приговором суда. Все-таки хреново осознавать, что в 21 год ты уже одной ногой в могиле. И даже не знаешь, какой будет твоя смерть. Может, от пули в сердце, может, будешь днями корчится от лучевой болезни, а может, сожгут тебя в куче покрышек. А жизни не повидал. Пил он редко, да и не умел особо. Всякую фигню пыхать - не пыхал. Даже, чего уж теперь стеснятся, с женщиной у него был один-единственный раз, и то когда пьяный, развеселый отец, видимо, провернув сделку, всеми правдами и неправдами довел Джерри до увеселительного дома.

А сейчас бы не помешало напиться и натрахаться. Одновременно. А то вот так лежишь час... два... три... А тут еще кто-то завыл. Стены на самом деле не очень толстые, хорошо слышно. Сразу видно - плохо мужику. Больно. Видимо, дубасили сильно. Но уже улавливались тона другие, не боли, а понимания, что всё. Завтра тебе положат плошку каши на утро, а потом выведут туда, откуда возвращаются только работники. И сейчас бы завыть самому. Во всю глотку. Так тошно, с тонкими, резкими нотками.

В отчаянии Джерри со всей дури ударил кулаком по стене. Больно, конечно, драться то Джерри был не мастак. Хоть не до крови, а то с такой сыростью и загниет еще царапина то. Присосавшись к костяшке среднего пальца, Уилсон медленно, как мантру, начал твердить у себя в голове: "Не дождетесь. Я еще долго поживу вам назло. Вы еще со мной помучаетесь. Не дождетесь..."

Усталость все-таки сморила его. Но засыпал он с улыбкой на лице. Все-таки повезло ему с местом, где он запрятал пистолет. Можно было обстучаться обо всевозможные стенки, мебель и прочее. Но кто догадается, что местом хранения является не ниша в полу, которая обнаруживается при приподнимании доски, а сама доска является тайником? Если только очень изощренный человек. А дознаватель был человек не из таких. А может, никто дом и не обыскивал. Во всяком случае, Беретта лежала, завернутая в спальном мешке, и никому не было дела до шмоток смертника. Все-таки нельзя обижать человека, который был уже труп. Или только казался таковым.

- Слышь, Константин. Давай, пока мы тут, без этих уставных понтов. Одинаковые теперь все. Даже эти вон. - кивок в сторону грузящихся "ледорубов".

Сев за руль, Могилевич пристроил "огрызок" между сидений, завел машину. Рокот "копейки" малость успокоил его, но на душе было погано. Все-таки не каждый день тебя пытаются расстрелять из зушки. Еще и Вера эта, вроде баба и умная, и красивая, а лезет не в свое дело.
- Только не обессудь. Погоняла у тебя нет, поэтому пока будешь Костя, для краткости. Ну а там придумается что-нибудь.
Взялся за переговорное устройство:
- Руль - генерал-адмиралу Одноногу, проверка связи раз-два-три. Стартуем.
Копейка плавно тронулась.

- Капитан Захаров, КГБ, третий главупр. - Могилевич скорчил лицо, которое не терпело никаких отлагательств и вмешательств в собственные дела. Поэтому на реплику старлея ему оставалось только злостно скрипнуть зубами.
- Это не твоей части, старшой. Обосрались с охраной стратегического объекта, теперь за вас будут разбираться. Обожди секунду.
На ходу раскладывая приклад АКСУ, он подошел к "ледорубам" и обратился к Вере. С трудно даваемым нейтралитетом в голосе он сказал:
- Тащ сташ лейтнант. Пожалуйста. Посмотрите раненого, сделайте вывод, может, необходимо увозить. Сами, только, не развертывайте полевой госпиталь. Пожалуйста. Наверняка работенки сейчас прибавится. Поэтому вы будете нам нужны. Все. - последнее было обращено и к Рулю с Царевичем. Ну, насчет Руля то он никак не сомневался, но вот Царевич... Вряд ли он отрабатывал штурм помещений с вооруженной группой противника. Впрочем, всякое бывало.
- Докладывай, старлей, как обстановка.

Спустя не очень продолжительное время.
- Ясно. Понятно. Значит так, старшой. Быстро сюда план здания, план территории, чтобы подходы посмотреть. Выясни насчет бронетехники или какого-нибудь грузовика покрупней, типа КрАЗа. И трех-четырех бойчишек пришли своих, потолковее.
Закурив и растрепав волосы, Могилевич обратился ко всем.
- Ну что, товарищи чекисты? Какие ваши соображения? Оставим их отстреливаться - достреляют до крайнего патрона, а потом пулю в лобешник. Будем штурмовать - могут и положить кого-то из нас, не говоря об аэродромных. Будем косить под добреньких дядей... И тетей... Могут и шлепнуть с ходу, не думая. У них сейчас мало понту сдаваться, они сами себя под вышку подвели. Отмахиваться будут до конечной.

Могилевич печально смотрел на стену, даже не пытаясь повернуть тяжелый, даже какой-то болезный взгляд ни на куратора, ни на будущих сослуживцев. Несмотря на то, что он состоял при комитете уже более трех месяцев, он никак не мог привыкнуть к ужасающему его мраку знаменитого здания на Лубянке. Даже Феликс на стенке, по соседству с генсеком, выглядел как-то строго и мрачно, и на него тоже не хотелось смотреть.

Капитан хорошо понимал, что решалась его судьба, и что вроде надо бы хорошо слушать, но все было ясно и так - вынюхать, выявить и разыскать. А это было не про него. Про капитана Однонога как ни к кому другому подходило не такое уж и обидное выражение "цепной пёс самодержавия". Только дайте команду "Фас!" - и уж тогда Могила свое возьмет, только посторонись. Именно так он работал в уэрэсэне, и именно за это их и ненавидели.

Чекисты же так работать не умели. Исключение составляли лишь альфовцы и вымпеловцы, но и те тоже были на своей волне в силу специфики. Остальные же были фиг пойми кем. Могилевичу же не повезло вовсе, как он считал - сразу, от отсутствия дела, его отрядили инструктором по МВД, даром, что особым старанием не отличался, да и боевых разминирований было несколько штук. Причем приходилось рассказывать не только "боевикам", но и всяким операм и даже аналитикам, у которых все начиналось с ручных гранат.

И так три месяца. От нефиг делать начал придумывать себе развлечения. Довел какую-то девчонку из "восьмерки" до слез, настойчиво требуя взорвать прямо в классе гранату Ф-1, у которой вместо запала была прикручена заглушка. Прямо на глазах сотрудников "наружки" подорвал сотку "тротила", который оказался пропавшим из туалета хозяйственным мылом. Раздобыл в качестве пособий целую коробку черных учебных лимонок, и полторы недели все офицеры на его этаже в общаге играли в боулинг или в керлинг. А то и в снежки. Весит хорошо, больше полукилограмма, прилетает тоже нормально. Единственное, что плохо - не давали ни патронов пострелять на даче от души, ни даже сигналок популять в небо от нечего делать.

Теперь же он сидел, скучал, пока начальство расписывало, как "хорошо и сладко" нам будет житься в братской республике. Даже в большом кабинете было темновато, как ему казалось, только и переливались ордена на кителе. Все-таки суть разговора он уловил и теперь, воспользовавшись общей тишиной, все наскоро обмозговал и взял слово:
- Тащ майор, разрешите обратится, капитан Могилевич. - быстро протарабанил он, не желая разводить уставщину. - Как будет организовано взаимодействие с республиканским КГБ и МВД? Может возникнуть ситуация, требующая сосредоточения значительных сил. Ну...как в Сухуме. Ну и по снабжению, естественно, там документы и прочее... - быстро перевел стрелку капитан, не сношая руководство больной темой. Несмотря на то, что захват СИЗО в Абхазии был косяком МВДшников, в конторе этот инцидент стал причиной не одной головной боли. Потом не стерпел и выдал еще:
- И хотелось бы знать, какие все-таки дозволены рамки "побочного ущерба", тащ майор. Чтобы не получилось, чтобы мы каждый раз бегали, ждали инструкции, а потом все равно оказались крайними.

Заслышав слова лейтенантаз-артиллериста про папиросы, Владимиров покусал губу и сунул руку в планшет:
- Держите. - сказал он, достав из новенького почти планшета закрытую пачку "Герцеговин". - Брат подарил после того, как я училище кончил. Сказал, у них, у летчиков, традиция такая - когда самостоятельно начинаешь летать, пачку папирос дарят. А я так и так не курю. Вот и лежат уже черт пойми сколько.

И, почти уйдя уже от "начальства", лейтенант танковый обернулся к лейтенантам пехоты и артиллерии и на правах самого младшего спросил:
- Слушайте. Нас же вчера целая колонна танков ехала... Куда же они-то подевались?
И, не дождавшись ответа, ушел.

- Глумишься что ли? Самим бы управиться. Да и у меня тоже вон три человека со мной. - некоторое время спустя отвечал он сержанту, командиру расчета орудия.
Владимирову действительно не хотелось разделять экипаж. В любой момент могли нагрянуть немцы, а одного человека нет - ситуация аховая. Но, с другой стороны, и не помочь тоже нельзя. Хотя бы потому что Владимиров был даже обязан расчету сорокапятки, который уничтожил самоходку. Плюнув в душе на все, он ответил:
- Ладно, подожди, пришлю наводчика.

Его подчиненные почти заканчивали маскировку машины, благо ветки валялись рядом. С не самой веселой миной он сказал:
- Прокопенко. Возьми автомат и иди к артиллеристам, вон, сержант покажет. Помочь надо мужикам. Начнется свистопляска - руки в ноги и самым полным сюда, через лес. Давай.
Удивленно хмыкнув, младший сержант, однако, спорить не стал, снял танкошлем, выутюжил из-за пазухи засаленную пилотку и со Шпагиным наперевес (который и так был у него) отправился на помощь артиллерии.

Стрельбу было еле-еле слышно. Владимиров буквально впился глазами в панорамный прицел, пока наводчик так же бдительно смотрел в орудийный. Когда же вместо немцев в прицеле появился красноармеец, лейтенант с облегчением сделал вид, что откинулся на спинку сидения, насколько это позволяло внутреннее устройство башни. Потом откинул люк, вылез и спросил:
- Ну что там у вас?
- Мотоциклистов уничтожили. Лейтенант пехотный просит вашего водителя сходить посмотреть, там бензин слить, да по запчастям чего.
- Мотоциклы, говоришь? Ну ладно.
Саша опустился в люк, но уже через несколько секунд из другого выполз Нехайчик с автоматом в руках:
- Ну пошли, пехота, посмотрим, че вы там настреляли.

Осмотр ни к чему хорошему, в общем, не привел. Как только ефрейтор услышал про "слить бензин", он замахал руками и возражающе ответил:
- Да вы че, пехота! У нас вон двигатель даже бакинский бензин не жрет, движок выносит к чертям, а вы немецкий предлагаете. Еще бы соляру предложили залить, ей богу! - и еще вдобавок покрутил пальцем у виска. - Его теперь либо на запас, либо вон бутылки бодяжить, в танки кидать.
Потом Нехайчик с умным видом пошарил в двигателях, попинал колеса зачем-то, оценочно посидел за штурвалом. Снял два каких-то шланга и прибрал металлический ящик (раньше, судя по всему, бывший ящиком для патронов) с немногочисленными инструментами. И пошел спокойно обратно. По возвращению многозначительно махнул рукой, уложил все внутрь и уселся на своем рабочем месте.

Прошло где-то с полчаса. Снова все три головы торчали из машины, сосредоточенно вслушиваясь в сторону фронта. И наслушались. С той стороны шли явно не мотоциклы.
- Может, наши? - неуверенно спросил Владимиров.
- Не похоже, лейтенант. А если и наши - то явно не все. Вон ведь, даже еще броневик не вернулся.
- Внутрь все тогда. Если будет техника - открываем огонь сразу, как появится.
- Принял.
Все скрылись и закрыли люки. Про то, что был заряжен фугас, как-то успешно позабылось.

"Вояки, мать вашу" - подумал Киркленд. Раненый в морду, потенциальный наркоша, командир без единой нашивки*,и... ну, и типа доктор. Жаль, что лейтенант не с ними. Кстати, если живи останемся, хоть как-то написать, чтобы Ништяку хотя бы капрала дали, а то че он как невеста без приданного. Ладно, с этим успеется.

Так что и осталось, что собраться, да чапать вперед, на восток. Ну хоть пулемет оставили, и то хорошо. Или плохо. Пулемет, конечно, штука хорошая, но тяжелаяяя... И ведь не поделаешь ничего. Поэтому придется тащить эту штуку. И, быстренько собрав манатки, Дирк показал большой палец, как знак того, что он готов. Пулемет он решил нести в руках.

- Мда, Василий Корнеевич... К чему же приведет эта наша революция?.. Говорят, в Петрограде матросики вовсю разбушевались. - грустно сообщил Ганурский коллеге, глядя на очередную колонну демонстрантов, от которых они укрывались в какой-то книжной лавке. Солдаты, матросы, гражданские в одном строю под красным флагом... А ведь несколько лет назад они все наверняка так же рьяно митинговали за войну, царя и Сербию.

Долго ли, коротко ли, контрразведчики добрались до штаба флотилии. Тут то и началось самое интересное. Для начала дежурный мичман отказался пропускать сотрудников контрразведки. Контрразведки! Дожили. Раньше полицейский мундир внушал страх и уважение, а теперь до чего дошло? Спустя несколько десятков минут полный злости Ганурский, чего не было с древних времен, схватился за трубку телефона.

- Барышня? Беломорское контрразведывательное управление, подполковника Юдичева... Ваше высокоблагородие, Ганурский. Видите ли, Пал Василич, мы сейчас на пропускном пункте штаба флотилии, да, на Троицком. Дежурный отказывается нас пропускать, несмотря на документы и полномочия сотрудников контрразведки. Да, даю трубку. Пожалуйста, мичман.

Слова старшего офицера возымели свое. Но против бюрократии и канцелярщины, главных врагов России, а отнюдь не германов и австрияков, бумажки БКО были бессильны. От "кабинет такой-то, этаж такой-то" поневоле хотелось разразиться матерной бранью, коей отличались городовые и приблатненные бандиты, часть которых, небось, с "любовью" вспоминали полицейского надзирателя Ганурского, сидя где-нибудь недалеко, под Вяткой. И все, абсолютно все, от контр-адмирала (или генерал-майора береговой службы, черт его разбери) до какого-то чиновничишки, будто посмеивались над ними.

Но все-таки мир не без добрых людей. В данном случае им стал некий капитан второго ранга Борис Павлович Ильин, который любезно назвал имя так нужного контрразведчикам офицера, ответственного за что-то там. И через несколько минут господа чиновник и офицер дошли до двери со скромной табличкой "Помощникъ начальника Управленія морскимъ транспортомъ".

- Мичман Калинин? Титулярный советник Ганурский, корнет Карпицкий, беломорская контрразведка. Я так понимаю, вы ведете учет всех судов, входящих в ближайшее время в порт Архангельска? Будьте любезны, предоставьте всю имеющуюся документацию - спокойным, но повелительным тоном с порога заговорил Александр Николаевич, протягивая документы.

- Заводи, заводи.

Стандартные команды конвойного Новицкий уже не слышал, последний раз затягиваясь "Герцеговиной". Отвратительный день. Слишком жаркий для Питера, слишком жаркий, чтобы хорошо работать. В итоге половину дня Владимир попросту продрых, благо дела позволяли прохалявничать весь день, а ближе к вечеру пришлось заняться нудным делопроизводством. Теперь еще непонятное тело нарисовалось.
От мыслей его отвлек конвоир со своим "Разрешите идти?" Да катись ты к такой-то матери, задрал уже за целый день. Эх. Приходится начинать со стандартного.

-Садитесь.

Протокол допроса.
Год, месяц, день. Я, следователь СЧ УНКВД г. Ленинград ст. л-т Новицкий В.Н. допросил в качестве подозреваемого...

-Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, местожительство, национальность, гражданство, паспорт, род занятий, происхождение, социальное положение до и после революции, состав семьи, образование, партийность, каким репрессиям подвергались до и после революции, награды, воинский учет, служба в РККА или других армиях, участие в бандах и тому подобное.

Праведный гнев нового начальника на нового куратора и нового сослуживца вызвали у Ганурского приступ смеха. В итоге до конца "заседания" Александр всячески кривил лицо, чтобы не засмеяться изо всех сил. Теперь еще и за идиота примут.

"Кураторы" же, как их тут же окрестили мозговые тараканы, не вызвали ни симпатии, ни отвращения. Ну люди и люди. Хотя фамилии немного удивили.

Сразу же после зачитывания телеграмму Родзянко, в которой "Комитет сознает всю ответственность" за свержение императора, Юдичев их прогнал, явно опечаленный. Было от чего печалиться. К тому же весьма удивил Эленна. Хрен с ним, с его красным бантом, но вот то, что он сразу раскрыл двух агентов - как-то удивило пусть и не слишком, но более-менее опытного Ганурского. Веяло каким-то непрофессионализмом, что ли. "Ну и глупо! А вдруг я - чека? А вдруг вы - чека? Меры предосторожности еще никому не вредили" - напишет через несколько десятков лет Геннадий Головин. Ну а пока - возьмем на заметку.

В ресторане же Эленна и вовсе отжег. В общем, пока он попал в список "не шибко благонадежных людей". Во время же установки задачи в его голове вертелись абсолютно различные мысли: от "тупости германских адмиралов, не догадавшихся сменить шифры", до "в каких отношениях Эленна и Данилович состоят, интересно". Вина не пил, так как год назад с трудом бросил, вместе с курением, и с тех пор очень старался не принимать.

Ситуация получалась безрадостная. Различные ниточки разных цветов, из которых не поймешь, куда какая ведет. Однако, в уголовном и политсыске такого не было. Но мини-прожектики все же были. Невозмутимым голосом он начал:
- Позвольте вставить свои пять копеек. Первое: этому вашему Богданову надо не только усилить бдительность и обращать внимание на подозрительных личностей, но и вести как можно более подробные обыски всех прибывающих судов и их пассажиров и членов экипажа.

Второе: за "Zillah", "Balfour" и "Anne" вести неусыпное наблюдение. Как можно чаще проводить осмотры, когда они прибудут в порт. Поставить туда подразделение часовых. Скорее всего, их намереваются уничтожать до разгрузки. И, мое редко проявляющее себя чутье подсказывает, что целью будет судно с углем. Военной амуниции у нас и так... Да и в условиях этого переворота немцы наверняка могут рассчитывать на различные волнения в войсках, ибо ситуация там, по моим сведениям, аховая. А вот недостаток угля может весьма навредит нашей экономике.

Третье: норвежского купца и Уильямса накрыть постоянным наблюдением. Ну и предложение Веры Антоновны упускать из виду нельзя. Комильфо - не комильфо, но за потерю судна со стратегическим грузом не комильфо будет нам всем. Пожалуй, все.

Давненько Александр Николаевич не выдавал таких тирад. Однако, новая должность обязывает.

Если бы Александр Николаич вел дневник, то он бы описал происходящее так: "Прибыл в Архангельск. Кругом непонятный ужас, который можно описать только матом. Все радуются отречению императора. Ну-ну..."

Непонятный ужас начался сразу при выходе из вагона на вокзале Архангельска. Какое-то чучело висело на крыше и что-то радостно кричало про свержения Николая, про какое-то неведомое Временное правительство, про какую-то свободную Россию. От одного только термина "свободная Россия" хотелось истерично засмеяться. Лодочники, которых через несколько десятилетий будут убивать в песнях, тоже ничего толкового не сказали. Впрочем, то, что царя больше не будет, будет хваленая демократия, ума понять хватило. События на набережной же показали, что в России начинается самая простая и самая поганая анархия.

Архангельское полицейское управление изнутри не шибко отличалось от Вологодского. Шурующий народ, городовые на посту, какой-то старый дядька за старшего. Хотя "Тришка" и "шпиёны" произвели впечатление... пролетарское, что ли. Хотя на малой родине говорили так же, и это нисколько не удивляло.

Подполковник пока никакого впечатления не произвел. Хотя, похоже, выяснилось, кому он будет симпатизировать. Вообще пополнение оказалось странным, как точно заметил Павел Васильевич. Корнет, городовой, прапорщик, какой-то гражданский и барышня. Обнищала контрразведка, однако. Кстати, надо будет тоже свои ордена снять, а то на набережной были замечены несколько косых взглядов. В общем, не заметив никого старше себя по званию, Ганурский выдвинулся представляться первым:

- Титулярный советник Ганурский, ваше высокоблагородие!

Лицо нейтральное, вицмундир гладкий, ордена сияют. Как и надо.
Поначалу ему хотелось еще прибавить про то, что раньше служил в сыскном департаменте, но сразу же пришла мысль, что господин подполковник наверняка все это знает из личных дел, и не счел нужным дополнять. Поэтому он просто протянул ему предписание.

Лычки старшего, вечный "антитеррор", дохнуть без приказа нельзя, это туда, это сюда... Как же все остопизденело. Никогда Леня не думал, что ему захочется добровольно идти на верную смерть. Все теракты и прочее говно, всплывшее в марте, записали на всяких алахбабахов и прочих уродов, мразей и вообще нелюдей. На доклад ущербного сержантишки, видимо, был положен большой генеральских МПХ. Главное же что? Правильно, срубить палки, отчитаться о гордом пресечении подрывной деятельности. Воистину, ничего не меняется в этой стране, каким бы флагом и названием она не прикрывалась.

К 12 апреля, святому празднику, особенно для космодесов, вверенный Одноногу квад представлял собой более-менее боевое подразделение. Стрижа отправили в какие-то ебеня лечится, прислали какое-то чучело, которого никто в глаза не видел - тоже куда-то убыло. В общем, выходило так, что в отделении у квад-1 - пять человек, у квад-2 - три. Зато по среднему у всех четыре.

В общем, не суть. Главное было в том, что 12 апреля весь личный состав части в очередной раз страдал под голос майора Севера, да еще и какого-то неведомого генерала Трухачевского. Несмотря на схожесть фамилии с бывшим маршалом РККА, фамилию несчастного генерала склоняли явно в сторону, которую в печати приводить нельзя. В общем, все свелось к следующему - садитесь, дети мои, в этот нелакированный авиационный гарантированный гроб, и летите себе помирать, других нарожаем. Опять же, ничего нового.

ТДК "название_ни_кого_не_ебет" класса "Колонист" не представлял собой ничего особенного. Куча мест, фактически - конуры-гробики, в огромное количество этажей по 100 мест каждый. Леня сумел выбить себе первый этаж, дабы вставать пораньше, чтобы влиять на подчиненных. Учитывая, что настроение войск падало ежедневно, приходилось как-то руководить во взводе, дабы все не скатилось в 1917-й год. Ладно хоть старшего получил, как-то посолиднее. Хотя, иногда у Леньки в голове сияли родные офицерские звездочки, и кресло где-нить в прокуратуре или даже контрразведке. Да куда там...

Единственное, что было весело - это запуск ТДК. Все-таки перегрузки - страшная вещь. Но самое глупое было, конечно, показывать всем, как мы взлетаем. Было бы смешно, если бы что-нибудь пошло не так, и вся бригада/дивизия/эскадрон смотрели, как они падают вниз. После взлета, на плазме стали показывать космос. Интересно, что прям с тоски вой. Поэтому, поскольку опять все заполонили маленькое пространство, Леня заорал: "КИНО ДАВАЙТЕ!!!"

-Ай! Блять! Курва! Ёба!.. - дальше он издавал только звуки падения, как мягкое бьется о твердое.

И лежит он, как дурак, на песке, глядит на небо. "Гений, поздравляю!" - язвил внутренний голос. Ну что ж, сам дурак. Все болит, особенно левая рука. Хотелось курить. И в довершение цирка - телефонный звонок. Звонил какой-то "ноль-ноль-восемь". Это типа агент 007, только агент 008? Подозрительно. Трубку он все-таки взял и пробормотал:
-У аппарата...
Одновременно он больной рукой начал обшаривать невесть откуда взявшуюся сумку - вполне возможно, он прилетел вместе с ней.

"Ну и чего мы разлеглись? Подъем! Родина-мать зовет помирать..."
Внутренний голос - все-таки хорошая вещь, пусть и вредная. Помогает, когда нужна чья-то помощь.
Но сейчас он был явно лишним. Ужасно не хотелось открывать глаза. Очень болела голова, тошнило, знобило. Хочется и есть, и пить. В общем, как когда... когда... йодовый завод, когда же!.. а кто ж я есть то?..

-Фердаммт... - первое, что прошептал... он. Пусть будет он. Лежал он, или оно, но вряд ли она на чем-то песчаном. На пляже что ли? Весело, все-таки, что-то отпраздновали. Видимо, сейчас ночь или уже утро, иначе бы не было так холодно, несмотря на кожанку и кепку-ушанку, которые все же имели хоть-что то согревающее.
"Лежишь, щенок? Вот я щас тебе рвоту то вызову, встанешь моментально"
-Хорошо. Встаю. - произнес более громче он и открыл глаза.

Не очень похоже на пляж. Усевшись задом на песок, он отметил для себя, что это какая-то пустыня. Впрочем, даже в пустыне по ночам бывает холодно, так что это все объясняет. Рядом валялись еще два какие-то чучела, один из них выглядел весьма... специфично.
"Где ж это ты так нажрался, а?"
-Если б я знал.

Начался второй этап борьбы за выживание - попытка встать. Дичь полная. Встал - и упал. Ноги не держали абсолютно. Еще сильнее заболела голова, еще сильнее затошнило. Кажется, он успел заметить машину и каких-то людей. Отлично, значит они должны позаботиться о собутыльнике. А раз так, то...
-ПИИИИИИИвтьвтьвт!.. - проорал он, нечто среднее между "Пива!" и "Пить!"
Второй раз вставать не хотелось абсолютно. Силы оставались разве что порыскать по карманам.

"Тычет стволом в горло. Это нормально. Пусть тычет, раз хочет."
-Не, Мороз, не по понятиям живешь. С тобой люди поговорить хотят, а ты пистоль в горло тычешь. Не хорошо. А впрочем, хер с тобой. Короче. Ни мои, ни твои оружие не положат. Я тебе просто открываю склад или че те там надо, а ты со своими коновалами грузишься и уезжаешь. Дальнейший геморрой - мои проблемы. Сочиним че-нить про попытку прорыва. Ну или еще че-нить про вырубленного часового. Мои же тактично не высовываются. Или даже в домик напротив спрячутся.

-Не, Лёнча, ты неисправимый идиот - грустно пробормотал про себя Одноног, наблюдая, как некоторые из призывников пытались спрятать свое шмотье - умеешь же шмотки прятать. Будто не следак, ей богу.
Каждый пытался что-либо протащить. А ведь у Леньки был хороший лезермановский мультитул прямо из Америки за десяток килорублей, купленный на вторую лейтенантскую зряплату и который очень не помешал бы. Первая же зарплата ушла на день рождения одного из друзей, останки от которого привезут его молодой жене в цинковой коробке через год. Эх, жисть-жестянка... А взглянув на пустые погоны своего кителя он разочарованно вздохнул и пробормотал: "Эх. Был подпоручиком, стал рядовым".

В самолете же он повеселел. Леня, чистой воды провинция с какого-нибудь пятого колена, дальше Москвы с Питером не выезжал, а самолет видел только в небе. Поэтому весь полет он радостно наблюдал в иллюминатор Антонова, смотря, как все-таки красива наша необъятная Родина. Все-таки у русского человека есть свои плюсы. Посмотришь на свою землю, большую и красивую, и на душе как-то радостно, что ли. Казахстан же, как сказал один из летунов, тоже был довольно красив. Хотя все-таки было уже немножко не то, как показалось.

После высадки и поездки в КамАЗах - "Кстати, а если на Марсе использовать гантраки на базе машин КамАЗ-Мастер? Вроде нормальный шушпанцер получится. Своего рода английские ПГДД, лол." - Одноножку привезли на базу Космос-16, рядом с Байконуром, который знает каждый пацан на ряду с Гагариным, Белкой и Стрелкой. Как выяснилось, таких гоблинов, как Леня - 800 харь народу, почти полк. Не слабо. Пока господа офицеры чего-то мудили, призывникам удалось увидеть, как в небо поднималась какая-то ракета. Незабываемое зрелище, осмелюсь доложить. Огромная белая стрела несется, оставляет огненный хвост. Красиво.

Наконец всех построили. Перед рядами стоял какой-то полкан, а за ним - новейшее звуковое оружие России, именуемое по-простому - майор Север. Полковник начал вещать патриотические речи, а в голове у Однонога почему-то крутился диалог из ДМБ:
"-Внучки! Пуля-дура, штык-молодец!..
-Не рви, дед, глотку. Угости лучше.
-А как же. Только здесь бабка не достанет, не унизит гвардейца.
-Может не надо? Помните, как в прошлый раз нехорошо...
-Молчать! У меня ваш маршал под Кенигсбергом сортиры чистил, пока я тараном эсминец брал. Восемь машин положил, а на мне - ни царапины. Даешь Беломорканал! За Родину, за победу! Хлебай, внучки, ханку!"



Из моментов далекого прошлого его вырвал рев майора Севера:
- ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, ТР-ЩИ БОЙЦЫ!
Как Леня не обоссался на месте - до сих пор загадка. Единственное, что он сделал - испуганно хлопнул глазами и встал по стойке "смирно". Промяукать в ответ стандартное "Здравия желаю, товарищ майор" он попросту не успел.

Вскоре судьба его была решена. Вторая рота, какой-то там батальон, полк и бригада Космопехоты. Майором, к его внутреннему восторгу, являлся никто иной, как Север. Все-таки он внушал доверие, и если бы в бой с ним Леня пока еще бы не пошел, то на задержание вооруженных зэков - точно бы побежал не задумываясь. Ему же подчинялось какое-то спецподразделение, набранное наверняка из качков-переростков, пошедших на контракт и имеющих звание не меньше сержанта. КШВ же был старлей Величко, копия 1/1,25 майора Севера. Комвзвода связи и одновременно комвзвода инженерии был ротмистр Абдулаев Ибн Корчмар. Где у него имя и фамилия - Лене было решительно не ясно, хотя как говорили - Абдулаев. Впрочем, хрен с ним, вот уж куда, а в связь и в инженерку Леня не должен попасть. Он порой плюс от минуса на батарейке путал, куда уж там сверхсложная техника. Хотя с оружием, как ни странно, проблем не было. Оружие он любил, да.

Вскоре он с остальной второй ротой оказался в казарме, на втором этаже. Там оказалось довольно уютно, по меркам казармы на сотню рыл. Деды были вполне мирными парнями. Так что жить можно. Леня прошелся шагом эсэсовца по взлетке, ища свободное место. Одно место ему все же приглянулось. Не сколько из-за второго этажа, сколько из-за сидевшего на нижнем ярусе большого, подтянутого парня. Ростом он был не особо выше Лени, а вот комплекция... "Видно, или спортсмен, или какой-нибудь работяга - подумал он - С таким можно и задружиться. Или хотя бы отношения нормальные поддерживать. Такие парни обычно свойские". Но, пока Леня стоял на взлетке, парень встал и куда-то пошел.
"Ну и ладно". Подойдя к койке, он положил шмотки наверх и уселся на койке, абсолютно не зная, чем себя занять.

БУМ-БУМ-БУМ!!!

Доброе утро, страна! Какая-то мразь, давно не ведавшая вкус дроби Сайги, решила разбудить Леньку с утра пораньше. 10.40, 19 января. Зашибись. Вот и стоило ночью смотреть футбол с пивом, чтобы поспать всего несколько часов. По-любому кто-то со склада пришел. Подумаешь, полторы недели на работе не был. Во-первых, не платят второй месяц, во-вторых - охранять то нечего, все украли, а что не украли - экспроприировали, блять. Энгельс, проснись, мы все проебали. Или Маркс. Или кто-там этот "Капитал" написал. Да еще и Шальке проиграло, прощай салатница сезона 2021-2022. Наш чемпионат и смотреть не стоит, РФПЛ скатилась до уровня 2 английского дивизиона.

БУМ-БУМ-БУМ!!!
Что за мода так стучать? Спасибо, Винни-Пух, за совет ходить по утрам в гости. Скотина нарисованная.
-Ща иду! - проорал Леня и открыл дверь.
За железной "калиткой" стоял целый отряд доблестных сотрудников органов право(бес)порядка, держа в руках вечно молодые ПРы. Во главе сего воинства стоял небритый, покачивающийся капитан-участковый с печальными глазами сенбернара, которому Ленька иногда помогает по работе. За бутылку импортного пойла можно и с бумажками поработать.
-Жестоканов Леонид? - протяжно спросил он, хотя прекрасно знал, кто такой Леонид Жестоканов и с чем его кушать.
-Так точно. В чем дело.
-Согласно закону РФ о... Короче, Лень, собирайся, тебя призывают. Пять минут на сборы.

Заебииись! Только же вчера повестка пришла. Вот же ж гад. Еще и с этими гоблинами ходит, боится, видимо. Чуть что - эти мутанты дадут демократизатором по почкам, неделю кровью ссать будешь. Только и оставалось мяукнуть:
-Щас.

Надо собираться. Собственно говоря, было бы что собирать. Одежда - последние не дырявые и не вонючие носки, джинсы и футболка, да пальто. Из вещей - книжка по ПМП, да тетрадь с ручками. А, еще жетон на шею. Еды толком и нет, бухло отберут. Ножи тоже отберут, Сайгу тем более. Денег нет, мобильный толком и не нужен. Так что, собрав нехитрый скарб в небольшую сумку, Леня покорно пошел на выход. Ключи отдал участковому, который домогался соседа, "вечного студента" то ли из меда, то ли из педа. И пошел Леня вниз, навстречу своему милитаризованному будущему.

Ну, кто хотел - курево получил. Хотя Апхэм явно не похож на обитателя клуба "Веселые и курящие". Ну ничего, человеком становится. Поэтому пачка халявных дойчецигареттен переправилась в карман вместе с патронами от Кольта. Поначалу хотелось и магазины к бренчику убрать, но до Дирка внезапно дошло, что мопед не наш, и его надо бы вернуть. Так что английский чех вместе со всеми обнаруженными магазинами оказался на земле. Киркленд помычал, требуя внимания и помахал рукой на пулемет, как маленькое дите показывает на свои каракули на листе бумаги. А тем образом складывалась неприятная пастораль. Рассматривая смэтчет, или как там этот британский топор называется, Дирк обдумывал сложившуюся ситуацию. Можно, конечно, дождаться, пока бой не кончится. Но с другой стороны, вдруг немцы подбросят подкрепление? Ведь один огнеметный танк чего стоит, это ж страшная вещь. Бриташки рассказывали про их Черчилль Крокодил, так ведь мурашки по коже прошлись. А у капусты есть штуки не хуже этой. Да и потом, совестно как-то было. Дирк, конечно, выполнил задачу, причем не простую, но отлеживаться тут, пока их товарищи кровь проливают - ой не хорошо. Нельзя так делать. Поэтому Дирк стоял на варианте Ништяка, хотя и не мог показать свое согласие.

Ах эта свадьба, свадьба, свадьба... Несмотря на все отягчающие обстоятельства, Славик пытался повеселиться, как следует. Тосты, поздравления и прочие радости свадьбы. Но все равно был какой-то камень на душе. Ладно он, 4 лет службы в угро хватило за глаза. Да и родных никаких. А остальные. Даже Кот, который был лет на 6 старше его, но у него же семья. Про других и говорить нечего... А уже через неделю, может быть, они будут на фронте. Грустно как-то это. Но Керж не подавал виду. Он изо всех сил корчил из себя веселого парня. Может даже в последний раз...

Вечер перед сборами. УМВД г. Варны.
- Значит, уже завтра уезжаешь, Керж?
- Точно так, Сань. Со всеми делами вроде разобрался... Тебе то хорошо, того и гляди, через год отожрешься, начальником угро станешь, да и забудешь, как мы с тобой по столице нашей любимой родины гопников гоняли.
- Господь с тобой, Слава, мне теперь выше капитана не подняться, как пить дать. Это мне вообще повезло, тебя то вон...
- И не напоминай... Ладно, погнал я, Саш. Сходить еще надо кое-куда.
- Ну... удачи тогда. Бог даст, свидимся.
- Конечно свидимся. Куда мы нахрен денемся.
Два мужика крепко обнялись. И разошлись по разным сторонам. Керж еще долго оглядывался ему вслед. А Саня Арзамасцев, лучший друг Томислава еще с академии, вправду счастливчик. Он хотя бы сохранил погоны. Пусть и с переводом в этот забытый всеми богами город. А Славик... выперли, как щенка. И никакой он больше не старший лейтенант МВД Керженцев, а просто Керж. Человек с лишенным званием, ненужной жизнью, и запятнанной честью.

Но он не сразу пошел в общагу. А на городское кладбище. Стоит пройти от входа 16 метров прямо и 4 налево, и можно найти скромную могилку с подписью "Керженцев Евгений Николаевич". Керж робко уселся на скамеечку и также робко прошептал:
-Здравствуй, папа. Вот... я к тебе пришел... в последний раз, наверное. А ты ругался, что я в армию не пошел. А жизнь то вон как распорядилась...
Варна - родной город отца Славика, в котором он и жил до службы. Сам же Керж родился и жил всю жизнь в Кислеве, и в Варне, по сути, был третий раз в жизни. И все - уже после смерти отца.
Отец был для Славика всем, а вот на могилу приходил Керж очень редко. Целиком предавшись службе, он и сюда не приезжал, и с матерью не общался, и даже девушку не нашел. Ну, девушки то были, а вот серьезные отношения не задались. И только сейчас понял он, что жизнь проходит мимо. Даже не проходит, а проносится, как локомотив, жестоко давя под рельсами все святое, что могло остаться в его жалкой душонке.
И так грустно от этого стало Томиславу, что он молча заплакал, как маленькая девчонка. Все, что так долго копилось в нем, медленно вытекало из глаз и капало на многолетний слой опавших листьев, которые лень было кому-то убрать.
-Ладно, пап... пойду я...скоро увидимся.

Боец добровольческого подразделения Керж медленно брел по городу в направлении общаги . И пепел от горящих костров медленно оседал на его голове...

- Как, как... Глотку ему расхуячило. Кровью истек, артерию ему там перебило, или черт знает чего. На своей гранате, видимо, подорвался, бывает такое. - Дирк нарочно и с честными глазами соврал всем, чтобы Тимоти ничего не учудил. И так парень настрадался. - Жетон должен был док взять.
Потом он все-таки прикурил. Ощущения были немногим лучше, чем после того, как он увидел тот самый кусок мяса, который, наверное, будет преследовать его в кошмарах. Дирк зашелся в таком кашле, что его можно было с легкостью принять за отдающего концы туберкулезника. Табак жег горло, ноздри, ротовую полость... Где-то через минуту ему удалось отдышаться, усмехнуться и затянулся еще раз. Кашель и жжение никуда не пропали, но стало как-то легче. И почему он не начал курить раньше? По крайней мере, ему было бы не так стыдно перед ребятами.
После второй затяжки он достал открытую пачку немецкого курева, с гордым видом протянул ее Ништяку (вот типа, какой я молодец), сказав:
-Я с тобой тогда пойду.
Подождал, пока Ништяк возьмет сигарету, протянул пачку в сторону Джонни и Тимоти, а то Бог или кто там (плохой из Дирка верующий) сказал, что делится надобно, другой рукой достал Люгер с запасным магазином, продемонстрировал, как снимается предохранитель и протянул сие добро Джеку, одновременно шепнув на ухо:
-Может этого Ганса тоже прикончить?

-Курва! - единственное, на что хватило Дирка в полете на землю. Немецкий автоматчик решил поиграть в войнушку. Ну хорошо...
Первое, что он сделал - быстро прицелился и выдал короткую очередь (кажется, четыре патрона) в автоматчика. Потом, не подбирая Бренчик, но достав Кольт, изо всех сил, какие мог выдать человек, обвешанный снарягой и оружием, как рождественская ёлка, побежал к стене дома, выполняя такие увороты, которые бы и летчики посчитали за фигуры высшего пилотажа). Попутно заорав что-то нечленораздельное на Denglisch'е* и три раза выстрелив из 911-ого.
Дальше же все было проще простого. Оставалось лишь прислониться к стене (на бегу это сделать довольно не просто, поэтому на каске Дирка вполне мог остаться кирпичный поцелуй стенки), достать гранату, выдернуть чеку, бросить эту самую гранату в окно второго этажа и завернуть за угол, чтобы эта самая граната не вернулась к тебе. Что и было сделано. Голова ныла, дыхание было сбито, ужасно хотелось ссать, а секунды до взрыва тянулись бесконечно...

Добежав до бывших немецких позиций, Дирк увидел, что зенитчики превратились в очередных отдыхающих Вальгаллы, отделение уже выползало из укрытия, а троица успешно валялась/тонула/спасала. Киркленд быстро перекрестился, и оценил свою работу. Пулеметчик, которого завалил лично он, превратился в тело с некрасивой головой. По крайней мере, ему не повезло, как Симо Хяюхе.
А Дирк же, без всякой задней мысли, решил, что надо проверить мост. Немцы, хоть и убежали, но взрывная команда могла остаться, или же немцы поставили взрыватели с часовым механизмом. Дирк перелез через мешки, любуясь на трупы, подошел к мосту, оглянулся на наступающее отделение и начал очень дотошно обследовать мост насчет мин, проводов и взрывчатки, вспоминая все и вся, чему обучался и что читал в часы досуга.

Ганс,державший пространство под прицелом,облегченно вздохнул.Как выяснил Рэд,там оказалась лазерная винтовка,хоть и кустарная.
-Я возьму? - Ганс подошел к "подвалу" и взял винтовку.Винтовка оказалась неприятной на ощупь,однако полимерное цевье и рукоять лежали в руках удобно,даже лучше стандартных образцов,принятых на вооружение СПК. Определить,с какой конкретно винтовки запилен этот потомок жертв нацистского оружейного производства 1945 года,Ганс не смог,поэтому он не рассчитывал на то,что двух батарей может хватить хотя бы на пять этажей.Несмотря на это,винтовка была легкой,прицел был сделан на крепкую четверку,а размеры были не очень большие,чтобы мешаться при движении.Ганс поначалу хотел взять винтовку себе,но услышал предложение Рэда,задумался.А потом изрек,выдавая винтовку Рэду:
-Я вот че думаю.Батарей тут всего две,что за винтовка - не могу понять.Так вот,может ее использовать только при крайней нужде?Ну,все юзаем огнестрел,а как прижмет - достаем эту ебамбу. Что думаете? Кстати,Рэд,если тебе с дробовиком не удобно,то могу махнуться. Мне все равно,с чем ходить,лишь бы стреляло.
Тут из коридора услышался грохот,а Рон побежал в коридор.
-Че там???